Взирая снизу

      Самым любимым местом Цзинь Лина в Пристани Лотоса был храм предков клана Цзян. Теплое дерево алтаря, легкие светлые драпировки и танцующие огоньки многочисленных свечей в резных подсвечниках-лотосах успокаивали его переживания, в отличие от тяжеловесной холодной пышности отделанного золотом и бирюзой храма предков в Ланьлине. Здесь, окутанный ароматом курящихся благовоний, сидя перед резными табличками, он чувствовал себя ближе к семье. В эти стены он приходил, как в материнские объятия, когда боль и растерянность в душе становились слишком сильными.       Здесь, уткнувшись лицом в свои подтянутые к груди колени, он мечтал, чтобы наступил день, когда о нем перестанут шептаться. Всю недолгую жизнь Цзинь Лина его сопровождали сплетни и пересуды. Сначала это были сочувственные разговоры взрослых, лицемерно жалевших младенца, чудом уцелевшего от злодеяний Старейшины Илина. Затем последовали шепотки о его сиротстве, которые, подражая родителям, подхватили сверстники из клана Цзинь. Совсем недавно Цзинь Лин пребывал в счастливой уверенности, что ему плевать на людские пересуды. Правда о Вэй Усяне вскрыла слишком много людской подлости, и позволила Цзинь Лину решить, что без одобрения этих прогнивших насквозь людей он как-нибудь обойдется. Стычка с Цзинь Чанем показала ему, как он ошибался, полагая, что его статус главы вынудит недругов с ним считаться.       «Обрезанный рукав»… «знает толк в искусстве ублажения мужчин»…       Дядя Яо приказал изгнать Мо Сюаньюя из Башни Золотого Карпа. Цзинь Лин был тогда еще мал, но он запомнил отвращение на его лице и его слова:       «Мало того, что ты обрезанный рукав, ты еще и посмел покуситься на честь жены главы клана!»       Оскорбительные слова, которые Цзинь Чань обронил походя, раскаленными гвоздями впивались в мозг Цзинь Лина. Зря он не взял с собой Фею. Он ведь… Он ведь хотел, чтобы Вэй Усянь не боялся в этот раз. Закончилось это тем, что Цзинь Лина потрепали так, как никогда прежде. Болел подбитый глаз, болели ушибленные бока и плечи… Сильнее всего болело что-то раненное в груди и уязвленная гордость. О первом он предпочитал не думать, но второе… Необходимо было понять, что делать с Цзинь Чанем и его прихвостнями по возвращении в Ланьлин.       — Уже начал себя жалеть? — резкий голос дяди прервал поток горьких мыслей и заставил встрепенуться.       Цзян Ваньинь перешагнул высокий порог храма, привычно одетый в фиолетовый ханьфу. Нервные пальцы, обвитые Цзыдянем, сжимали древнего вида свиток.       — Я не… — начал было Цзинь Лин, но Цзян Ваньинь его оборвал.       — Ты — да. Только посмотри на себя. Думаешь, ты недостаточно его потрепал? Или он побил тебя сильнее?       — Я… — заблеял Цзинь Лин.       — Ну?!       — Я побил его сильнее, — медленно произнес Цзинь Лин. Ведь действительно, его нельзя назвать в этой истории пострадавшим, потому что…       — Не слышу! — рявкнул Цзян Ваньинь.       — Я побил его сильнее! — громко и уверенно ответил Цзинь Лин, — потому что я ушел оттуда на своих ногах, а он — нет.       — То-то же, — буркнул глава Цзян. Устроившись на облицованном деревом и яшмой восьмиугольном основании алтаря, он запрокинул голову, безошибочно отыскивая знакомую до каждой черточки табличку, на которой когда-то сам, задыхаясь от слез, вырезал имя.       А-цзе, а-цзе… Ты так нужна своему сыну…       Цзян Ваньинь скользнул взглядом по скорчившемуся рядом племяннику. Как и всегда, от своего страха и боли мальчишка искал утешения, крепко обнимая Суйхуа. С трудом сглотнув комок в горле, Цзян Ваньинь грубовато спросил:       — Чего вы не поделили с теми паршивцами?       Пальцы Цзинь Лина, сжимающие ножны, побелели от напряжения.       — Цзинь Чань сказал дурное о Вэй Усяне.       Цзян Ваньинь помрачнел:       — В клане Цзинь о нем только ленивый не говорит дурно.       — Он назвал его обрезанным рукавом… — безжизненно произнес Цзинь Лин, — сказал, что Ханьгуан-цзюнь защищал его только из-за того, что Вэй Усянь…       Цзинь Лин понуро опустил голову, уловив потрескивание Цзыдяня.       — Ты поступил правильно, а-Лин.       Не веря своим ушам, молодой глава Цзинь вскинул взгляд на дядю. Цзян Ваньинь смотрел мрачно, тяжело, но в его глазах виднелась гордость.       — Скажи… — глухо попросил Цзинь Лин, — почему он так его назвал? Вэй Усянь действительно обрезанный рукав? И Ханьгуан-цзюнь тоже?       — Разве это имеет значение? — вопросом на вопрос ответил Цзян Ваньинь. Посмотрел, как племянник съежился и пожал плечами, не поднимая глаз, и досадливо фыркнул. — Что есть для тебя «обрезанный рукав»?       — Это мужчина, который любит других мужчин.       Цзян Ваньинь моргнул, удивленный таким быстрым ответом.       — Верно. Вот только, судить о том, являются ли Вэй Усянь и Лань Ванцзи обрезанными рукавами, будет сложно.       — В чем сложность? — скосил глаза Цзинь Лин.       — В том, что ни Вэй Усянь, ни Лань Ванцзи никогда не любили других мужчин.       — Это значит…       — Это значит, что им плевать на других мужчин или женщин. Их глаза видят только друг друга. Так было всегда, с самого начала… с самой первой встречи. Никому на моей памяти Небеса не ниспосылали такой любви. Если это делает их обрезанными рукавами, пришитыми штанами или еще гуй знает кем… мне все равно, до тех пор, пока мой брат счастлив. — Цзян Ваньинь замолчал и потянул за завязки свитка, который держал в руке. — Судить о нем ты должен исключительно по его поступкам и тому, какой он человек.       Цзинь Лин разжал намертво сплетенные вокруг Суйхуа руки и, положив меч на колени, придвинулся ближе к дяде. Пожелтевший свиток, исписанный странными бурыми чернилами, представлял собой что-то вроде родословной клана Юньмэн Цзян, или, скорее, списка глав кланов и их супругов. Такие свитки, напитанные духовной энергией, хранились в каждом клане. Сведения о главах кланов появлялись там сами собой благодаря несложному ритуалу, который проводили в отношении каждого члена семьи после обряда усмирения духа в детстве или после брака*. Долгая история Озерного клана начиналась с правления Цзян Чжусюна и заканчивалась, на данный момент, правлением его дяди. Цзян Ваньинь расправил свиток на возвышении алтаря и указал пальцем на одну строку. Присмотревшись, Цзинь Лин ахнул. Между именами Цзян Фэнмяня и Цзян Ваньиня старым письменным стилем было выведено имя Вэй Усяня.       Чувствуя, как начинает кружиться голова, Цзинь Лин с трудом выдавил:       — Это значит… это…       — Вэй Усянь — бывший глава клана Цзян, ты все правильно понял**, — кивнул Цзян Ваньинь. — Не уверен, знает ли это он сам, но я не собираюсь больше делать из этого тайны.       — Как это возможно, — просипел Цзинь Лин, — Как он мог стать главой клана и не узнать об этом?       — Он возглавил клан в самые темные времена, — тихо ответил Цзян Ваньинь. — Когда погибли твои дедушка с бабушкой, он оказался единственным из нас троих, кто был в состоянии взвалить бремя главенства на свои плечи. Он был единственным главой, у которого не было ни адептов, ни последователей, ни родового дома. Все, что у него было — это больная сестра и обезумевший брат, который потом еще и потерял свое золотое ядро. Если бы не он, клана Юньмэн Цзян давно бы не существовало…       — Он отдал тебе свое золотое ядро, — прошептал Цзинь Лин, — поэтому в свитке появилось его имя.       — Да, — хрипло ответил Цзян Ваньинь.       — Мы виноваты перед ним, — тихо произнес Цзинь Лин.       Цзян Ваньинь вздрогнул, с болью и нежностью посмотрел на это съежившееся рядом дитя. Несмотря на высокомерие и капризность, унаследованную от отца, Цзинь Лин обладал несвойственной для своего клана неспособностью врать, даже самому себе.       — Да, — просто ответил Цзян Ваньинь. — Мы виноваты перед ним. Но, несмотря ни на что, он не держит на нас зла. Он смог меня простить, хотя я сам никогда себя не прощу. Он смотрит на тебя, заботится о тебе, учит тебя драться… Ты всегда будешь в его глазах сыном его шицзе, на праздник которого он когда-то спешил, забыв о врагах.       Цзян Ваньинь свернул свиток и поправил палочку с благовониями в чаше с песком, изо всех сил стараясь не обращать внимания на дрожащие плечи и склоненную голову племянника. Звук знакомого голоса, раздавшегося где-то за спиной, неожиданно острой болью отозвался в его груди.       Благодарение Небесам, что Вэй Усянь вернулся к жизни… Как же его не хватало…

***

      Оставив утомленного слезами а-Юаня в своей комнате, Вэй Усянь отправился на поиски Цзинь Лина. Встреченные по дороге Цзинъи и Цзычжэнь явно ожидали своей порции нагоняя за драку, и, не получив ее, с видимым облегчением поскакали к другу. Цзинь Лин ожидаемо обнаружился в храме клана Цзян вместе с Цзян Чэном. Брат обернулся на звук его шагов, поднялся на ноги и направился к выходу. Поравнявшись с ним он, к недоумению Вэй Усяня, мягко сжал его плечо и, ничего не объясняя, поспешил удалиться.       Небесам только ведомо, как Вэй Усяню больно каждый раз, когда он переступает порог этого храма…       Цзинь Лин не обернулся, хотя не мог не заметить, как он опустился рядом с ним на подушку и склонился в положенных поклонах. Но, стоило ему выпрямиться и сесть на подножье алтаря, как Цзинь Лин неуверенно, не глядя на него, склонился боком в его сторону каким-то странным движением. Точно ребенок, который боится, что его оттолкнут.       Небеса…       Неужели он хочет опустить голову ему на колени?       В памяти молнией мелькнуло воспоминание о том, как он сам, сидевший точно там, где сейчас сидел Цзинь Лин, склонил голову на колени шицзе. Теперь он занимал ее место и понимал, что должен ответить на этот робкий первый шаг. Затаив дыхание, Вэй Усянь коснулся его плеча и осторожно надавил. Цзинь Лин с готовностью, будто ждал только этого движения, опустил голову ему на колени и замер, напряженный. С трудом уняв дрожь в руках, Вэй Усянь принялся гладить его по голове.       Вздрагивает, как дикий зверек… Небеса… когда этого ребенка в последний раз обнимали?       — Я запретил им называть себя Цзинь Жуланем, — внезапно произнес Цзинь Лин. Рука Вэй Усяня, ласково гладившая его волосы, на мгновение сбилась с размеренного ритма, но не прекратила своего движения.       — Я ненавидел тебя и ненавидел имя, которое ты мне дал, — громче сказал Цзинь Лин, чувствуя, как противная дрожь начинает сотрясать его тело. — Я ненавидел тебя так сильно, что как дурак всю жизнь назывался своим первым именем. Я…       — Тише, тише… — пробормотал Вэй Усянь, костяшками пальцев свободной руки собирая слезы, заструившиеся по лицу племянника. С горечью в сердце вспомнил тот день, когда шицзе попросила его выбрать имя для своего будущего сына. Какой красивой она была в тот день, каким гордым и нарядным был Цзян Чэн… Сидя напротив них за чашкой последнего супа с лотосами, Вэй Усянь, комкая в кулаках полы своего залатанного ханьфу, как никогда ясно ощущал, какой далекой стала его прежняя жизнь. Ему, ступившему на Темный путь, бросившему вызов всем заклинателям, больше не было места среди любимых людей. Шицзе выходила замуж за павлина, Цзян Чэн возглавил клан, а Лань Чжань… Лань Чжань, разбередивший своим появлением кровоточащие раны на сердце, был недосягаем. Тогда в душе жило спокойное, печальное знание: никогда сияющий добродетелью Второй Нефрит клана Лань, с трудом терпевший его даже в их лучшие годы, не примет любовь человека, запятнанного Тьмой. Дружба, которой Вэй Усянь с таким трудом добился, которая привела Лань Чжаня в Илин, была чудом, и за нее он был благодарен судьбе. Тьма Луаньцзан и постоянное недоедание точили силы, и в то время Вэй Усянь не обманывал себя напрасной надеждой прожить дольше нескольких лет. Осознавая, что никогда не сможет дать иного выхода своей мертворожденной любви, он дал ее имя бесценному ребенку, сыну шицзе.       После того, как Вэй Усянь вернулся к жизни и впервые повстречал Цзинь Лина, он понял причину, по которой его никто не называл выбранным им именем. Это было ожидаемо и, в какой-то степени, справедливо.       — Я никогда не был в обиде, — успокаивающим тоном произнес Вэй Усянь. Но от этих слов Цзинь Лина на его коленях скрутило какой-то невозможной судорогой.       Перепуганный Вэй Усянь накрыл ладонями закопавшуюся в полы его ханьфу голову. Небеса… С а-Юанем было куда проще. Он растил его какое-то время, знал, как его успокоить, и сделал это в два счета. Всеблагие Небеса, что ему делать с этим погибающим от горя ребенком в его руках? Как его утешить?       Пола его черных одежд, едва успевшая высохнуть от слез а-Юаня, намокла от слез Цзинь Лина.       — Я ударил тебя мечом… — прохрипел, задыхаясь, Цзинь Лин, — На две трети… Суйхуа в твоей крови… А ты… Ты и пальцем не пошевелил чтобы… увернуться… Ты ни в чем не виноват… а я… чуть тебя не убил.       Вэй Усянь почувствовал, как у него у самого начинают слезиться глаза.       — Ну, хватит, — скомандовал он, изо всех сил стараясь, чтобы голос не дрогнул, — где это видано, чтобы человека ударили мечом, притом так криво, а он еще и должен был сидеть и утешать тебя, растяпу?       Невольное фырканье прорвалось сквозь утопленные в его коленях всхлипы, и Вэй Усянь приободрился. Хвала Небесам, кажется, он выбрал правильный тон.       — Давай-ка успокаиваться, пока у меня в ханьфу не завелись лягушки, а-Лань, — произнес Вэй Усянь, похлопав Цзинь Лина по затылку, и едва успел откинуться назад, чтобы не получить по носу взметнувшейся головой. На красном, мокром от слез и соплей лице юноши было написано такое потрясение, что Вэй Усянь не удержал дрожащего смешка.       — Если тебе так нужен повод, чтобы поплакать, поплачь лучше над тем, как ты дерешься.       — Что не так с тем, как я дерусь? — сдавленно проворчал Цзинь Лин, уронив голову обратно.       — Дерешься ты как юная госпожа или как Цзян Чэн в восемь лет, — скривился Вэй Усянь. — Хотя, все вы хороши.       — Я не жалею, — упрямо ответил Цзинь Лин, и Вэй Усянь вздрогнул. И а-Юань, и а-Лин… драгоценные дети… Не желая показывать ему то, как растроган, Вэй Усянь поспешил сменить тему:       — Эти юнцы разве не твои подчиненные?       Цзинь Лин выпрямился и провел рукавом по лицу.       — Они подчиненные. Но не подчиняются. Из-за дяди Яо… Цзинь Гуанъяо… многие не признают меня главой.       — Значит, тебе придется научиться лучше бить лица, — тихо произнес Вэй Усянь. — И запомнить, что кроме Цзян Чэна за твоей спиной стоит и Старейшина Илина.       — Тебя почти все уже называют Фэнхуан-саньжэнем, — пробурчал Цзинь Лин, ковыряя лазурный узор на ножнах Суйхуа.       — Как меня ни назови… — усмехнулся Вэй Усянь. Облегчение и радость затопили его грудь. Кажется, их отношения с Цзинь Лином окончательно наладились. Но, похоже, было еще что-то, что не давало мальчишке покоя.       — Это правда… что Лань Сычжуй — твой сын?       Вэй Усянь вздрогнул и почувствовал, как широкая хитрая улыбка растягивает его губы.       — Вот сам у него и спроси.