***
Грязная, заваленная бесчисленными тюками орудийная палуба, развешенные гамаки и законопаченные орудийные порты — неприглядная, до боли унылая картина, свойственная любому кораблю на зимовке. По осени в скором темпе снаряжённый «Неустрашимый», так и не дождавшись заветного письма из адмиралтейства, был обречён стоять в гавани Портсмута — никто не знал, что будет дальше. Ясно было только одно — ожидавшаяся полгода назад война откладывалась, вынуждая мобилизованный до военного штата флот бесперспективно болтаться в холодных гаванях. Матросы месяцами напролёт безвылазно сидели на нижней палубе, воспринимая за дар свыше любую работу. После долгих месяцев безделья слух о том, что орудийные залпы уже грянули на юге, был воспринят загнанными в бесконечный круг бытовой рутины моряками с небывалым воодушевлением. Но в один день всё пришло в движение. Баркасы с продовольствием и водоналивные суда замельтешили в гавани. Все посторонние — жёны, любовницы, проститутки, чьё прибывание на корабле великодушно согласовал капитан, обязаны были покинуть фрегат в течение дня. Кругом сновали растерянные моряки, отвыкшие за долгое время простоя от корабельного порядка. Николас, оглядывая бурлящий причал, нервно помахивал хвостом, дивясь, как эта раздражающая суета успела его так утомить за столь короткое время. Лисица в простом платье стояла напротив него, неуклюже переступая с лапы на лапу, не находя себе места. Николас сгорал от стыда — мало того, что его, по его мнению, взрослого и самодостаточного зверя пришла провожать мать, в то время как большинство его сверстников прощались с жёнами или подругами, так ещё и её чрезмерная забота на публику! Так плохо, как тогда, ему было только много лет спустя, когда он, вспоминая об их последней встрече, всеми известными ему словами корил себя за то, что не наплевал на окружающих и не сказал всё, что должен был, что гордо отводил взгляд, что бурчал что-то невпопад на её причитания, что отстранялся от её ласок… Да что там — даже не обнял на прощание. Как бы лису не хотелось повернуть упрямо текущий вперёд поток времени вспять, но в промозглое апрельское утро тысяча семьсот второго года фрегат её Величества «Неустрашимый», спеша успеть до конца отлива, поднимал якоря. Слабый северо-западный ветер, стелющиеся клочья тумана и противная изморось были его проводниками. — Фок отдать! — усиленный рупором голос заставил встрепенуться лисицу, встречавшую утро у каменистого берега. Приподняв капюшон влажного плаща, она бросила взгляд на корабли в гавани — громада пятидесятипушечного «Честера» была неподвижна, в то время как «Неустрашимый» медленно разворачивался под одним только фоком. В низинном тумане чётко можно было различать только мачты и верхние палубы кораблей, но жизнь в приморском городе и единственный сын, с малых лет работавший сперва юнгой, а затем и матросом на каботажном судне научили различать корабли по очертаниям. Она безмолвно наблюдала, как фрегат удалялся, а вместе с ним медленно растворялся туман, будто бы расступаясь перед кораблём. Говорить было нечего и некому — лишь холодящие на ветру слёзы лисицы, однажды уже провожавшей на войну мужа, выступали на глазах. Опершись о фальш-борт, Николас провожал взглядом туманный берег. Шум вокруг не утихал — команда всё ещё ставила брамселя, а первый лейтенант не скупился на выражения, проклиная судьбу за свой экипаж — из ста пятидесяти матросов большинство никогда не были на корабле, и то, как ставились паруса, не могло не привести офицеров в уныние. Поэтому Николас нисколько не удивился, что его записали в марсовые фок-мачты сразу, как узнали о наличии опыта на каботажном судёнышке. Не бог весть что, но, по крайней мере, фок уже давно наполнялся прохладным северо-западным ветром. — Чувствую, много мы навоюем, если королева всё же решиться, — буркнул барсук, со шканцев смотря на нелепо покосившийся рей и наполовину свёрнутый парус, с которым отчаянно пытались справится новобранцы. — Возьмите на вест-зюйд-вест как только будете готовы, мистер Джефферсон, — прочистив горло, произнёс полярный волк, ясно давая понять своему первому лейтенанту, что не намерен сейчас говорить об этом. Наконец подвахтенные были отпущены. Николас лежал в гамаке, уставившись в потолок. «Неустрашимый» легко покачивался на волнах Английского канала — тусклых отголосках атлантических валов, в чьём распоряжении скоро окажется фрегат. Долгожданный для многих выход в море должен был избавить его он гнетущего чувства бесперспективности, открыв пути к деньгам и славе, про которые писали зазывающие на флот листовки, но принёс лишь чувство неопределённости: жизнь на корабле шла своим чередом, пока тот шёл в неизвестность. Отныне «Неустрашимый» был на неопределённый период оторван от любых новостей, и только капитан знал цель их похода — остальные были обречены гадать о содержимом конверта с адмиралтейской печатью исключительно по курсу, но сейчас он не давал ровным счётом ничего: это может быть патрулирование у берегов Иберии, дерзкая вылазка в Средиземное море или путешествие на край света. Нельзя было сказать, что дела у лиса шли плохо. Две дневные порции рома успешно менялись на свайку из китовой кости, свайка на флягу, а матрос, лишённый на неделю рома за ненадёжно заложенный фал, готов был отдать за эту флягу всё, что у него было — для лиса, не надеявшегося получить достойную оплату иным способом, дело привычное. Благодаря нехитрым махинациям он был сыт поболее, чем почти все остальные обитатели нижней палубы и, по скромным меркам матроса на королевской службе, даже богат, но вскоре стало понятно, что это «богатство» ему ни к чему на ещё очень долгий срок. Он заперт в этой плавучей тюрьме с более чем сотней таких же несчастных — будь то честный рабочий, умелый моряк, бродяга или отпетый рецидивист — поголовная вербовка в активно готовившийся к большой войне флот стёрла между ними всякие границы. Нет никакой разницы, кем ты был раньше и есть ли у тебя выменянный на бронзовое колечко испанский складной нож. «Кольцо было красивое. Может, стоило потребовать ещё тот акулий зуб с верёвкой…» — Николас перевернулся на другой бок, пытаясь отвлечься от навязчивых мыслей. В сон совсем не тянуло, и он повернулся к соседнему гамаку — тот качался, каждый раз легонько ударяясь о главный предмет промысла его владельца — закреплённую на палубе «девятифунтовку», что, судя по слышному даже сквозь скрип храпу, нисколько его не смущало. — Эй, Эдвард, — прошипел лис, чуть подняв голову. Поговорить с кем-то, разбавив унылый матросский быт, хотелось страшно, и он был упорен в своём стремлении. — Ты спишь? Заворочавшись в гамаке, волк, продирая глаза, убрал с морды закрывавшую её лапу — под короткой шерстью чуть выше брови был виден ещё не заживший порез. Совсем недавно он был очередным отребьем, ввязавшимся в какую-то поножовщину, и лишь занесённый над Старым светом топор войны, грозивший опустить свой лезвие на карту, до неузнаваемости меняя границы, сделал из гнусного преступника храброго защитника Отечества. — Как думаешь, надолго нас впрягли? Томас только и говорит, что мы попали лет на десять, — Политика не была предметом интереса Николаса — по крайней мере до тех пор, пока не стала касаться его напрямую. Он всё ещё не был тем, кто готов часами напролёт обсуждать, как идут дела Ост-Индской компании, но давно заметил, что самый простой способ развязать язык собеседнику — спросить о его политических взглядах. — Томас научился читать только за тем, чтобы штудировать эти треклятые газеты… Если этот бардак затянется, я свалю отсюда первым, — недовольно пробурчал Эдвард, и, сделав небольшую паузу, добавил: — Кстати, этот болван всё же отдал эти несчастные галеты? — Конечно, полностью рассчитался за наши шесть унций. На следующей раздаче возьмёшь мою чарку. — Я же говорил, что повторения он не захочет, — волк, довольно ухмыльнувшись, показательно хрустнул костяшками.***
Слившийся воедино грохот шестнадцати орудий всколыхнул фрегат. Лёгкий ветер неспешно рассеял облако порохового дыма, на мгновение скрывшее из виду весь подветренный борт, пушки и прислугу — одни артиллеристы уже спешно банили слегка откатившиеся от учебного заряда шестифунтовки верхней палубы, в то время как остальные уже готовили следующие картузы и пыжи. Майер опрокинул небольшие песочные часы, с высоты шканцев наблюдая за учениями. Артиллерийские и парусные учения в любой погожий день стали для «Неустрашимого» обыденностью. Выбор маловетреных дней для упражнений с парусами минимизировал снос корабля, а затраты пороха на учебные стрельбы, по мнению капитана, были малой платой за слаженность действий артиллерийской прислуги. Быстрый маневр и минимальные промежутки между чётко выверенными залпами — это то, что отделяет победителя от проигравшего. Нельзя допускать промедлений, как нельзя допускать и того, что одно орудие стреляет, не дожидаясь готовности остальных — нет ничего более сокрушительного, чем синхронный бортовой залп. Майеру уже доводилось видеть, что творит с кораблём и командой разом обрушившийся град чугунных ядер: одно мгновение, и только что казавшаяся вполне ухоженной палуба превратится в безобразную свалку щепы, перебитых снастей, бездыханных тел и разбитых пушек. Перекличка о готовности батарей прошла от нижней палубы до квартердека, тут же утонув в вое орудий. Ровная струйка песка в часах дрогнула — две минуты передышки. Не бог весть что — тяжёлые девятифунтовки явно не поспевали за остальными. Это не важно в завязавшейся ближней схватке, когда каждая пушка стреляет по готовности, но может сыграть решающую роль в самом начале поединка. — Прекратить огонь! — Прокричал Майер в рупор, надеясь быть услышанным оглушёнными моряками и обратился к стоявшему неподалёку молодому мичману: — Отбой боевой тревоги. Приказ разлетелся по палубам под аккомпанемент корабельного колокола. Расчёты верхней палубы показались из-под переходных мостиков, откатывая орудия, лёгкие четырёхфунтовки квартердека уже заняли свои места, поочерёдно захлопнулись четыре порта нижней палубы. Отряхивая серые от сажи рубахи, орудийные расчёты с явным воодушевлением выполняли последние обязательства. Слаживание коллектива хорошо влияет на его настрой — про себя подметил Майер, окинув взглядом корабль. Усердная работа лучше, чем прозябание на рейде, каким бы притягательным для многих не был второй вариант. Ветер всё так же лишь легко приподнимал то и дело обвисавшие паруса — идеальная погода для парусных учений, ведь почти не сносимый фрегат ничуть от них не потеряет. — Командуйте парусный аврал. Паруса убрать, — обратился к Джефферсону капитан и, повысил голос так, чтобы быть услышанным на палубе. — Команда мачты, закончившая последней, сегодня без грога! Матросы у бизани весело зашумели, с улыбкой поглядывая на капитана и то и дело что-то выкрикивая в сторону грота — оснастка бизань-мачты была явно скромнее и проще, но меньшее количество выделенного на него экипажа явно не было учтено в их расчётах. Волк не мог не улыбнуться в ответ, смотря на дурачившихся внизу матросов — их задор был лучшим сигналом о том, что команда, несмотря на все тяготы флотской службы, находиться в хорошем расположении духа. Впереди ещё, возможно, много месяцев в море, морякам успеет приесться и тёплый ветер субтропиков, с недавнего времени наполнявший паруса «Неустрашимого», и светло-синие южные воды — множество факторов могут пошатнуть дисциплину и их дух, но это были заботы завтрашнего Майера. Сейчас волк лишь видел зверей, с таким же задором готовых без колебаний пойти за ним туда, куда поведёт его долг.***
— Такими темпами ты свои призовые деньги проигрывать начнёшь, — весело прихрюкнул кабан, неуклюже пытаясь вставить пару штифтов в самодельную доску для подсчёта очков. Слова про призовые деньги вызвали в матросском кубрике оживление — капитан сделал смелый шаг, подбодрив команду скорой наживой. Эффект, очевидно, того стоил — если эти слова не окажутся пустым дележом трюма упущенного торговца. Все только и говорили о деньгах и о том, что задумал капитан Майер. Духота кубрика едва разбавлялась тёплым воздухом экваториальной части Атлантики, задувавшим в распахнутые для обеспечения хоть какой-то вентиляции носовые орудийные порты, и без всяких объяснений давала понять цель их похода. Вест-Индия, испанская Америка — возможно, даже сам капитан никогда не видел эти места, но мифические несметные богатства, манившие сюда авантюристов всех времён — от прославленного адмирала Дрейка до дерзкого разбойника Моргана, придавали задора и команде «Неустрашимого». Николас, ухмыльнувшись, сбросил карты — свесившись с гамака, Эдвард напряжённо наблюдал за его манипуляциями, пытаясь вникнуть в суть игры. Лису льстила репутация неплохого игрока в криббедж, хоть многие и считали успешность в карточных играх естественной чертой его вида. Впрочем, в любом случае такая слава шла ему на пользу — заводить полезные знакомства в рядах обитателей нижней палубы, предпочитавших что-то посложнее игры в кости, стало гораздо проще. Кабан вяло принялся вытаскивать штифты из доски, а Николас, вальяжно откинувшись, готовился к следующему раунду, хоть сонливость неизбежно накатывала — подвахта тянулась медленно, а до заслуженного отдыха оставалось ещё две склянки. Отчаянный звон корабельного колокола проник сквозь световой люк — не привычные несколько ударов, отмерявшие каждые полчаса единообразной корабельной жизни, а непрестанный, быстро подхваченный свистом дудок, перезвон. Старшина шлюпки, разделявший с лисом карточную партию, мигом вытянулся в струнку, Эдвард, чертыхаясь на чём свет стоит, спрыгнул с гамака и распрямился макушкой прямиком в палубный бимс, изливая брань в несвойственных даже для него количествах. По кубрику разносился топот и глухие удары дерева: лис быстро сообразил, что кто-то снимает переборки кают в кормовой части нижней палубы. — Все по боевым постам! — развевая все остававшиеся сомнения, с ходу прикрикнул Джефферсон, спешно спускаясь по трапу на нижнюю палубу, батареей которой ему предписывалось руководить по боевому распорядку. Матросы спешно убирали гамаки, орудийная прислуга снимала найтовы с закреплённых в походном положении пушек, а Уайлд, не горевший желанием навлекать на себя офицерский гнев, спешно помог собрать карточные принадлежности и выскочил на палубу — картина была уже настолько привычной, что предвкушение забега по вантам нисколько не разгоняло накопившуюся за вахту усталость. — По местам! — рявкнул один из мичманов на матросов, припавших к наветренному борту. — Батарею левого борта приготовить! Пушки без приказа не выдвигать! Уайлд тряхнул головой, сперва не поверив глазам: рассеявшаяся утренняя мгла открыла команде «Неустрашимого» шедший пересекающимся курсом корабль. Выходит, это не учения! Эта мысль взбудоражила разум лиса и остальных матросов, напрочь выветрив сонливость. Новая война каждым уже воспринималась как данность, которая рано или поздно случится. Как водится, факт того, что она не просто «начнётся когда-нибудь», а вот, уже стучится в дверь, и через час-другой кого-то из товарищей, а может и тебя самого не будет в живых, изумлял, пронизывая тело неприятной дрожью. То, что могло вызвать страх во время редких минут уединения, проведённых в раздумьях о будущем, предстал во всей своей ужасающей неотвратимости. «А вдруг…» — Уайлд помотал головой, перебивая свой внутренний монолог. Подспудное желание, чтобы корабли разошлись, так и не завязав бой, он посчитал малодушием и, отгоняя эти заманчивые мысли, заставлял себя думать о предстоящем бое как о чём-то неизбежном. — Испанец, сэр? — подойдя к изучавшему незнакомцев капитану, произнёс второй лейтенант, и лишь его голос позволил угадать за вечной молодцеватостью факт недавнего и внезапного пробуждения. Диксон был совсем молодым волком, вчерашним мичманом, вникавшим в новые обстоятельства со своим обыкновенным рвением. Факт нахождения на палубе двух старших офицеров доходчиво напоминал, почему флот многие в шутку звали «волчьей стаей» — даже в военное время адмиралтейство крайне неохотно вербовало травоядных, привыкнув к крайне удобному рациону из засоленной курятины и рыбы. — Сомневаюсь, что доны смогут выставить здесь свой флот, — ответил капитан, не выпуская корабль из окуляра подзорной трубы. Флагов не было, три его мачты, аналогично «Неустрашимому», несли прямые паруса вплоть до брамселей, а корпус расчерчивали две продольные линии с выстроившимися в ряд люками орудийных портов. Пушек на квартердеке или юте, однако, видно не было. — Двухпалубный! — воскликнул Диксон, как только его любопытство было удовлетворено. — Сорок пушек, — холодно дополнил капитан. — Двадцать девятифунтовок и столько же шестифунтовок, осмелюсь предположить. — Это же… — лейтенант закусил губу, силясь прикинуть в уме, насколько залп двухпалубника тяжелее, чем бортовой залп «Неустрашимого». — Конечно, — наперёд отрезал Майер, дав понять, что не собирается обсуждать их гипотетический бой, и вновь припал к окуляру. Судя по бурунам от форштевня, фрегат шёл довольно быстро — возможно, лишь немного уступал «Неустрашимому», а курс позволял предположить, что он идёт на Кубу — возможно, Гвиану. Фрегат тяжело перевалился через очередной вал, сперва немного оголив подводную часть носа, а затем кормы — расстояние уже позволяло оценить его обводы в хорошую оптику. В то время, как королевские верфи строили рассчитанные на длительные походы корабли, жертвуя скоростью в обмен на вместимость и мореходность, плавно закругляя обводы к носу и корме, незнакомец имел довольно круто сходившиеся борта, начиная с ватерлинии в носовой и кормовой части. Майер удовлетворённо улыбнулся: — Мне не нужно видеть цвета твоего флага, что бы узнать, чей ты. Пять гиней, что француз. Молодой мичман козырнул капитану, доложив о готовности «Неустрашимого» к бою. На гондеке не осталось ничего лишнего, переборки кают сняты, огни, разгонявшие полумрак кубрика, затушены, к пушкам поданы первые картузы, а морские пехотинцы следили, что бы никто из матросов не посмел укрыться в трюме ниже ватерлинии. Майер кивнул, отпустив офицера, и обвёл взглядом корабль — команда, уже вовсе не похожая на загнанный в плавучий карцер сброд, заняла свои места у снастей и орудий, что, согласно его приказу, не были выдвинуты. Шлюпки всё ещё были на местах, хоть боевая тревога и требовала спустить их на воду, освобождая палубу и уменьшая вероятность поражения лодок — если бы фрегат заметили раньше, Майер мог бы это сделать, не привлекая внимания неприятеля, но сейчас, когда незваный гость вдруг возник из быстро уходящей тьмы тропической ночи, он опасался демонстрации любых враждебных намерений. Да, война практически неизбежна, и эта пороховая бочка рванёт скорее рано, чем поздно, но «Неустрашимый» не получал никаких приказов с момента отбытия, и Майер крайне не хотел внести своё имя в историю в качестве зверя, подпалившего фитиль новой мировой бойни. Выведенные аккуратным почерком адмиралтейского клерка строки «В случае начала боевых действий препятствовать торговле и эволюциям флота в регионе любыми доступными методами» и «При первой возможности наладить связь с местными администрациями за получением дальнейших приказов» — единственное, на что мог опираться лишённый связи с землёй капитан. Но если опрометчивая атака — спусковой крючок новой войны, то факт игнорирования противника во время боевых действий — прямая дорога к позорному трибуналу, на котором факт неосведомлённости капитана — лишь ещё один его просчёт в глазах разъярённой общественности. — Не поднимайте флаг без команды или их запроса, — приказал Майер, в надежде выбить хоть немного времени и более выгодную позицию, хоть чётко понимал, что, вероятно, французы уже знают, кому принадлежит «Неустрашимый». Конечно, они увидели распахнутые в этот жаркий день орудийные порты — всего четыре орудия по борту на нижней палубе, сгруппированные в носу и корме. Ни с чьих более верфей не сходят «полуторобатарейные» фрегаты. Корабли медленно, но неумолимо сближались, уже можно было различить поблёскивающие орудия в открытых портах нижней палубы — очевидно, французские моряки точно так же страдали от духоты. Или же готовились к бою. Матросы молча наблюдали за надвигающимся фрегатом, чьи резные украшения круглых орудийных портов верхней палубы, носовой фигуры и кормы поблёскивали редкой позолотой. Чуть накренившись, он шёл в бакштаг под пирамидой парусов. Довольно приземистый для двухпалубного корабля силуэт — во многом из-за крайне низких надстроек, характерное для французской школы кораблестроения большее отношение длины к ширине, непрерывные линии портов — очертания казались изящными и правильными, что не совсем характерно для кораблей такого класса. Высыпавшие на палубу моряки, видневшиеся миниатюрными силуэтами, вероятно, изучали незнакомцев с любопытством не меньшим, чем их островные коллеги — линза подзорной трубы то и дело бликовала на баке. Капитан фыркнул, невольно сравнивая его с хотя и новым, но весьма старомодным «Неустрашимым». Вдруг бесформенно полотно, показавшись на флагштоке, быстро поползло вверх и, хлопнув, заполоскало на ветру. Огромное знамя Бурбонов, за сложностью изготовления мелкой вышивки на флаге являвшееся просто белым полотном, развивалось над кормой фрегата, будто бы силясь обогнать его на бьющем в корму ветру. — Поднимите флаг, — проговорил капитан, пытаясь сохранять былую невозмутимость — охватившее всех волнение перекинулось и на него. Короткий миг, отделявший его от, возможно, самого ответственного решения в его жизни. Флаг пополз вверх по флагштоку, один из мичманов, обернувшись к капитану, так и застыл с немой просьбой — борт французского фрегата моментально скрылся за стеной огня и дыма. Тяжёлый раскат орудийного залпа разорвал воздух над палубой, и снопы брызг разделили морскую гладь между фрегатами. Капитан резким движением опрокинул небольшие песочные часы на одну минуту. — Шлюпки на воду! Выдвините орудия по левому борту и не стрелять без команды! Сотню линьков тому, кто выстрелит раньше! Фрегат вдруг ожил, будто бы выплёскивая скопившееся напряжение — заскрипели пушечные тали, баркас оперативно убран с палубы и пущен на буксирном тросе за кораблём. Майер живо смотрел за работой, внимая своему облегчению. Бремя сложного решения спало с него — французы сами поставили точку в сомнениях о начале сражения. Это было чистым безумием — только что будучи обстрелянным, он был поглощён азартом грядущей битвы. Ещё не в полной мере свыкнувшись с этой абсолютно дикой мыслью о том, что сейчас корабли неминуемо сойдутся в смертельной схватке на пистолетной дистанции, Николас вздрогнул от грохота второго орудийного залпа, механически пригнувшись — с пробирающим до костей звуком, отдалённо напоминавшем жужжание насекомых, рой ядер пронёсся над его головой. Лис, похлопав себя по бокам и осмотревшись, поднял взгляд вверх — в фор-брамселе зияла вытянутая дыра. — Две с четвертью минуты, — проговорил Майер, смотря на стремительно высыпающийся песок. Два чётко выверенных залпа — и «Неустрашимый» взят в «вилку» одним недолётом и одним перелётом. Хоть волк и считал открытие огня с такой дистанции ошибкой, ведущей к лишней трате боеприпасов и, что хуже, раннему утомлению артиллерийской прислуги, вражеским канонирам стоило отдать должное — второй залп уже пришёлся довольно близко, зацепив самые верхние паруса «Неустрашимого». — Приготовиться к залпу! Цельтесь тщательнее! — звери припали к пушкам, в ожидании команды. Второй лейтенант быстрым шагом обходил батарею верхней палубы, лично удостоверяясь в правильности наведения пушек, то и дело бросая взгляд на капитана. Майер прикидывал расстояние, в очередной раз опрокинув часы. Расстояние между фрегатами быстро сокращалось — если неприятель открыл огонь с четырёх кабельтовых, то сейчас их разделяло не более двух. Идя на перерез «Неустрашимому», французский капитан, конечно же, хорошо осознавая превосходство своего корабля, стремился свалиться с неприятелем в ближнем бою или пойти на абордаж, не дав «Неустрашимому» шанса на спасение бегством. С другой стороны, столь быстрое сближение явно мешало канонирам, не давая пристреляться на дальней дистанции, из-за чего шанс промаха и третьим залпом был не малым. Майер быстро прогнал эти мысли — бессмысленно уповать на удачу и выучку своих канониров, когда на стороне противника перевес в пушках. Вторая минута затишья подходила к концу, быстро высыпаясь сквозь узкое горлышко песочных часов. Тонкие струйки дымка извивались, поднимаясь от трясущихся в лапах фитилей: дважды обстрелянные, моряки ждали, когда капитан наконец-то что-то с этим сделает. — Огонь! — подхватываемая офицерами, команда пронеслась по палубам, и корабль содрогнулся от бортового залпа, немного накренившись от отдачи. Почти одновременно выпалили все восемнадцать пушек левого борта, и пороховой дым, задуваемый обратно в орудийные порты, быстро застелил палубы. Находившийся прямо над шестифунтовками Николас припал к борту, изо всех сил прижав лапами уши — залп боевыми зарядами совершенно неожиданно для лиса оказался значительно громче учебной пальбы. Несколько столбов воды взмыли в воздух прямо перед французским фрегатом, от удара всколыхнулись нижние паруса — фока рей, качнувшись, резко покосился и, коснувшись борта подветренным концом, повис на одном топенанте. Голос вахтенных офицеров, пристально наблюдавших за результатом, всё больше переходил в восторженные возгласы с каждым вгрызшимся в обшивку ядром. «Накрыли!» — раздался возглас среди матросов, тут же подхваченный десятками голосов: даже моряки с нижней палубы, вряд ли видевшие попадания, подхватили всеобщее ликование. Всё напряжение долгих минут безответного обстрела звучало в этом нестройном хоре. — Батареям правого борта приготовиться! Свободные — готовиться к маневру! — срывавшийся голос капитана звучал сквозь рупор. На кураже матросы энергично накатывали полуторатонные орудия, и грохот катков по палубе разбавлялся развесёлыми разговорами — тем странным бесшабашным весельем идущего на смерть дружного коллектива. Общее воодушевление перекинулось и на Николаса: подняв голову, он живо бросился к нагель-планке, как вдруг страшной силы грохот вновь донёсся со спины. На этот раз французы стреляли нестройно и между раскатами выстрелов был хорошо заметный промежуток — очевидно, удачный залп «Неустрашимого» выбил их канониров из колеи. Не успел лис обернуться, как ещё не стихшая канонада слилась с ужасающей какафонией свистящих ядер и треска: на секунду показалось, будто бы фрегат разваливается на части. Николас тут же рухнул на содрогающуюся палубу — резкие хлопки ударов, лопающаяся древесина, хлеставшие по палубе щепки и крики, казалось, раздавались повсюду — эти мгновения показались лису вечностью, что продлится до его скорого конца. Но всё закончилось. Так быстро, что даже стало неожиданностью — не в себе от страха, Николас поднял взгляд. На удивление, бак всё ещё был вполне узнаваем: лишь небольшая часть фальшборта разбита попаданием, пара крупных щепок кольями торчали из фок-мачты, а какая-то перебитая снасть болталась по ветру. Остальным повезло немного меньше: кто-то ворочался по палубе, оставляя багровый след на засыпанных щепой досках. Майер стоял на чудом не затронутых шканцах абсолютно невредимый и почти что не выдавая страха, и лишь след когтей на поверхности борта, за который он схватился, мог выдать его напряжение. Лафет находившийся в нескольких метрах от него был изрезан осколками — ядро пробило фальшборт прямо у кромки орудийного порта: навалившись друг на друга, два артиллериста припали к пушке своими изувеченными телами. Боевитый старшина уже командовал молодым матросом с мёртвым взглядом и дрожащими лапами, багром оттаскивавшим бесформенное кровавое месиво от пушки. Капитан отвёл взгляд, поспешив осмотреть корабль — за предыдущую войну он так и не смог свыкнуться с таким зрелищем. Залп был весьма удачен и произведён хладнокровно, с явным намерением бить по корпусу, а не пытаться сбить рангоут в надежде обездвижить фрегат. Но, несмотря на нескольких убитых и раненых, моряки, только отойдя от шока первого настоящего удара, быстро разошлись по местам. — Рулевой, круче к ветру! Правому борту приготовиться к залпу по команде! Лис только успел подняться с палубы и отряхнуться, как чья-то лапа схватила его за шиворот и с силой толкнула вперёд: — Чего разлёгся?! На фока-шкот живо! — раздался крик в заложенных ушах, окончательно приведя лиса в чувства. Фрегат энергично разворачивался, бушпритом очерчивая горизонт. Скрип блоков, ощущение натяжения троса в лапах, настройка паруса при повороте — всё это стало Николасу уже до боли знакомым, не более чем фоновым шумом и механическим действием, но теперь всё звучало иначе. Скрип блоков, хлопки паруса и шум воды под форштевнем — всё было как будто бы лишним, чуждым звуком. Всё это было где-то там, где можно предаваться безделью в тени парусов или на скорость взбираться по вантам. Здесь, где бушприт «Неустрашимого» двигался в сторону французского фрегата, было место лишь отдающимся в голове ударам сердца и грохоту артиллерийской канонады. Прежним осталось одно — Николас, стиснув зубы, всё так же механически наваливался на грубый трос и не задумываясь смотрел на парус, будто бы его угол к ветру оценивал тот Николас, что сотни раз делал это в, теперь казалось, беззаботное время. «Неустрашимый», быстро разгоняясь после маневра, устремился под корму неприятеля. Капитан двухпалубника, стремясь не дать наглому англичанину занять позицию выше по ветру, своевременно положил руль на левый борт — с завидной для корабля такого класса прытью, французский фрегат привёлся к ветру, и корабли вновь шли параллельными курсами с той лишь разницей, что «Неустрашимый», хоть и сумевший занять позицию чуть выше по ветру, стал отставать — француз, идя чуть быстрее и круче к ветру, быстро возвращал свою позицию. — Проворный чёрт, — закусив губу, с досадой прошипел Майер, осознав провал своего плана. — Отставить залп по команде с правого борта, батареи левого борта приготовить — открывать огонь сразу, как противник выйдет на линию огня! И что бы никто не пальнул раньше! Руль право на борт, на фоке паруса в тугую! Не сбавляя темпа, «Неустрашимый» вновь бросился в атаку, не теряя надежды с наскока занять выгодную позицию для продольного залпа. Вновь слетели с нагелей тросы, вновь Николас, в составе команды фока, управлялся с парусом, в общей суматохе даже не до конца осознавая смысл маневра. Паруса на фок-мачте встали под большим углом к боковому ветру, сильно занося вправо носовую часть, а косая бизань заполоскала на ветру, ещё сильнее смещая парусность вперёд: накренившись, «Неустрашимый» увалился под ветер с лёгкостью крохотной шлюпки, тут же оказавшись прямо за кормой неприятеля. Грянули залпы носовых пушек, и всё более близкие к кормовой части орудия подхватывали их по мере того, как «Неустрашимый» проходил вдоль двухпалубника. Французский капитан не успел вовремя предугадать маневр, а неисправный фок закончил дело — теперь англичанин безнаказанно разряжал в его корабль полный бортовой залп. Продольный огонь был страшен — с лёгкостью пробивая прямую транцевую обшивку, ядра влетали во внутренние помещения, рекошетируя и ураганом проходя по всей длине судна, сносили оборудование и зверей с палуб, били рангоут и оснастку от гакаборта до бака. Густое облако порохового дыма скрыло противников друг от друга — лишь доносившиеся всё дальше и дальше выкрики французских офицеров, отдававших неизвестные команды, напоминали о близости врага. — Руль на левый борт! — не давая матросам передохнуть скомандовал капитан, вновь приводя фрегат к ветру, в лучшем случае получив возможность дать ещё один продольный залп с носа, если французский капитан вдруг решит сразу же броситься за «Неустрашимым», и, по крайней мере, не подставляя корму под ответный залп, если противник идёт тем же курсом. Дым рассеялся, стоило фрегату начать поворот, и французский двухпалубник вновь предстал перед моряками в шокирующей близости эффективного картечного выстрела шестифунтовки. Его бизань-мачта была разбита прямо у изельгофта, торча голым обрубком из палубы, а её стеньга, всё ещё удерживаемая беспорядочным переплетением тросов, болталась за кормой, тормозя фрегат, словно плавучий якорь. Матросы размахивали топорами, силясь освободить израненный корабль от этой ноши. Разбитая кормовая галерея, перебитые тросы, путавшие уцелевший такелаж — корабль представлял собой печальное зрелище, но многочисленные орудия всё ещё зло смотрели на обидчиков — расстояние было таким, что можно без труда распознать видовую принадлежность видневшихся в открытых портах артиллеристов. Затрещали ружья — морские пехотинцы обменялись залпами, после затихшей артиллерийской канонады звучавшими не более грозно, чем праздничный салют. Орудийная прислуга «Неустрашимого» работала, как не в себя: фрегаты шли борт к борту на минимальной дистанции, и моряки, то и дело бросая короткий взгляд на наводящих орудия французов, беспрестанно чертыхаясь и причитая, как можно быстрее банили накалённые пушки. — Огонь по готовности! — срываясь на хрип прокричал Майер, и от своих же слов волка пробрала дрожь, будто бы это кто-то другой прокричал ему в ухо. Расстояние быстро уменьшалось — волочившаяся за французским фрегатом стеньга с парусами не давала рулевому удерживать корабль на курсе. Бросив «Неустрашимого» в очередную попытку выйти на ветер и дать ещё один продольный залп, Майер, впившись в фальшборт, ждал исхода. Риск был высок, как никогда, но другого шанса, вероятно, не будет: сейчас, когда противник потерял скорость, у «Неустрашимого» есть шанс обогнать француза и, приведясь как можно круче к ветру, пройти прямо перед его носом — пока часть рангоута болтается у них за кормой, двухпалубник никак не сможет противодействовать этому маневру. Фрегаты поравнялись, и «Неустрашимый» стал стремительно обгонять неприятеля, как вдруг корабль, казалось, содрогнулся каждой своей дощечкой. Лишь своевременный окрик спас Николаса от вечного забвения — стоило ему отпрыгнуть от нагель-планки, припав к борту, раскат очередного бортового залпа смешался с ужасным треском и грохотом ударов — на таком близком расстоянии ядра достигли «Неустрашимого» почти одновременно со звуком выстрелов, а ударная волна от двадцати орудий всколыхнула всё тело, будто бы всё такой же волной, возмущением воздуха прошла сквозь него. Прислонившись головой к древесине, лис, зажмурившись, просто ждал, когда это закончится. Хоть кровь бешено стучала в висках, ужас, сковывавший его при первом серьёзном обстреле, ушёл. Стоило Николасу подняться, открыв глаза, он тут же инстинктивно отпрыгнул назад, увидев клубок канатов, оплетавших сбитую фор-брам-стеньгу, безжизненно повисшую на штагах и остатках вант прямо над лисом. Фор-брамсель, оплетённый запутавшимся такелажем, всё ещё надувался на ветру, а фор-марсель был практически заблокирован рухнувшей стеньгой — вся конструкция жалостно стонала и скрипела, будто бы норовясь окончательно сорваться прямиком на Уайлда. Растерянный мичман бегал у мачты, силясь придумать, как исправить положение. Не отрывая взгляда от безобразным образом укороченной фок-мачты, лис сделал несколько неосторожных шагов назад и, обо что-то запнувшись, упал навзничь, болезненно приложившись затылком о палубу. — Джеймс! — сквозь зубы процедил Николас, поняв, что рухнул прямо на прильнувшего к палубе рыся. «Салагу», за коим вечно ставили следить лиса, не шибко далеко от него ушедшего. — Давай поднимайся, они разрядились! — он было хотел схватить юнгу за ворот, как вдруг понял, что его обмякшее тело уже никак не отвечает на попытки его растормошить. Невольно взвизгнув, Николас мгновенно отскочил вбок — лису тут же стало дурно. Тяжело дыша, он бросил полный ужаса взгляд сперва на безжизненное тело, распластавшееся на палубе, и тут же перевёл на всё приближавшуюся громаду, видневшуюся сквозь пороховой дым. Чей-то тёмный силуэт, оперевшись о фальшборт, весело размахивал шляпой и, видимо, раскатисто смеялся — Николас был уверен в этом, видя, как трясутся плечи француза. Эта картина врезалась в его память, тут же найдя отголосок в сердце, разгонявшем вскипающую кровь. Этот внезапный всплеск заставил лиса вскочить с видом, будто лежачее положение ущемляло его гордость — только что бывший жалкой пташкой, загнанной на убой и не испытывавший ничего, кроме страха и смирения перед своей судьбой, лис встал обиженным и оскорблённым. Позже, коротая вечера в кубрике или в тесной, но всё же своей каюте «Виктории», он часто думал, что двигало им в тот момент, и каждый раз приходил к одному выводу — жажда мести, старая как мир, вела его вперёд, как вела в этот бесконечный порочный круг войны всех, начиная с воинов, рождённых у плодородных берегов Нила, позволяя с лёгкостью откинуть все рациональные мысли, но в то же время придавая храбрости даже трусу, коим Уайлд всегда себя считал. Парус над головой несколько раз громко хлопнул, и лис, полный энергии, бросился к шкотам раньше, чем опомнился занятый упавшей стеньгой мичман. — Почему мы приводимся?! — взревел капитан, заставив сжаться всех, кто находился на квартердеке и шканцах. «Неустрашимый», замедлившись, поворачивал прямо на француза, будто подкошенный уколом шпаги дуэлянт, норовясь навалиться на противника. — Почему мы поворачиваем?! Руль право на борт! Фок в тугую! Рулевой! У нас есть рулевой?! — не унимался волк, в бессильной злобе пнув попавшийся под ногу обломок. Все шканцы были усыпаны ими, борта испещрены следами от пуль, но Майер не обращал на это никакого внимания — видимо, в хрупкой стеклянной колбе часов, отмерявших отведённое судьбой время, всё ещё шуршала стремительная песочная струйка. Из перекошенного попаданием люка выскочил запыхавшийся мичман в потрепанной сорочке, тут же бросившись к капитану: — Перо руля разбило! Я сообщил плотнику и приказал снарядить руль-тали! — Запинаясь, протараторил он, в явной гордости за проявленную смекалку даже забыв добавить привычное «сэр» в конце. Но Майер, резко изменив выражение с бескрайнего гнева на внезапное смирение, лишь негромко обратился к командиру морской пехоты, позабыв удостоить молодого офицера стандартной благодарностью за доклад: — Раздайте оружие всем свободным. Своих ребят изготовьте к отражению абордажа, — волк бросил холодный взгляд на приближающийся фрегат, и всё напряжение жаркого боя, казалось, перешло в волну жгучей обиды — когти тихо заскрежетали по фальшборту. Только что он, едва сдерживая азарт горячей схватки, казалось, переиграл своего оппонента, а теперь ему оставалось лишь наблюдать, как неуправляемый «Неустрашимый», потерявший руль и часть парусов фока, идёт прямо на французский двухпалубник. Резко накрывшая Майера меланхолия на мгновение выбила его из колеи — только что ускользнувшая прямо из его лап победа, вероятно, сделала бы его капитаном линейного корабля — теперь же его ждала лишь французская тюрьма. Волк тут же встрепенулся, вмиг опротивившись своим же мыслям: любовь упиваться будущей победой, как и убиваться ещё не наставшим поражением никогда не была характерной ему чертой. «Делай, что должен, и будь, что будет» — вновь прозвучало услышанное ещё в бытность мичманом на «Святом Андрее» наставление, и Майер, выпрямившись, проверил заткнутый за пояс пистолет. Шкафы арсенала были открыты, и свободные от управления парусами моряки уже метались по палубе с саблями, пистолетами и ружьями, абордажными пиками, пока командир морской пехоты — грузный кабан, по мало кому ведомым причинам переведённый из армии в состав флота, пытался хоть как-то скоординировать матросов для предстоящего боя, кляня всю расхлябанность морской братии. В то время, как его немногочисленные бойцы в алых мундирах уже были построены на шкафуте, матросы, испокон веков искренне презиравшие армию и всё, что требует слаженности больше, чем взятие рифов, с трудом сформировали пару мало-мальски скоординированных групп, подчинявшихся старшинам. «Неустрашимый» задрожал от нестройного орудийного залпа: почти все пушки левого борта выпалили с некоторым интервалом по мере готовности, и тут же содрогнулся от нового удара. С громким гулом и треском фрегаты ударились бортами, заскрежетала обшивка и затрещали тросы, завязалась вялая перестрелка — французы, так же поздно начавшие готовиться к абордажной схватке, не спешили высовываться после полученного прямо перед столкновением залпа. Матросы мигом подскочили к бортам, силясь оттолкнуть противника отпорными крюками и баграми, но сорванный с крепления французского фрегата якорь прочно зацепился за один из нижних носовых орудийных портов. Перестрелка набирала обороты: занявшие квартердек и бак морские пехотинцы стойко держались под неприятельским огнём, но имевшие превосходство в числе и в высоте борта французы раз за разом прорежали их ряды, и только картечный залп квартердечных четырёхфунтовок заставил отложить неизбежный абордаж. Лис выхватил из выставленной на палубу бочки весьма дрянного качества саблю, когда треск перестрелки сперва усилился, а затем, вдруг оборвавшись, сменился адскими криками и звоном металла — первые абордажные партии, с наскока заняв часть бака и квартердека увязла, схлестнувшись с защитниками в рукопашной схватке. Несколько нападавших, оказавшихся на верхней палубе, были столь же разрозненны, как и защитники — завязавшаяся на шкафуте рукопашная схватка представляла собой не столкновение единых сил, а стычки отдельных французов с орудийной прислугой, только сейчас оторвавшейся от орудий. Но и этого хватило, что бы мигом подорвать решимость Николаса: едва он успел увернутся от разрезавшего воздух над его головой клинка, как его соперник тут же бросился в новую атаку. Уже совершенно не ориентируясь в пространстве, пригибаясь, лис ударил саблей наотмашь — шпага со звоном упала из подрезанной лапы противника. На кураже, смешанном со страхом за свою жизнь, Николас в очередной раз обрушил саблю на силуэт в белом мундире. Бесполезно — неумелый удар не рубит, а лишь немного режет бок, заставляя француза отвлечься от травмированной лапы. Николас, вновь замахнувшись, замер — безумными глазами на него смотрел огненно-рыжий лис в белом форменном мундире и штанах, запачканных кровью от порезанной лапы — он явно не был моряком. Континентальный собрат оказался решительнее — пока Николас колебался, не в состоянии оборвать жизнь сородича, он, подхватив шпагу левой лапой, вновь бросился в лишённую всякого фехтовального искусства, но, тем не менее, решительную атаку. Лишь удар клинка сверху уберёг Уайлда от укола, но француз, вновь взявший инициативу, не смотря на ранения, сразу же перешёл в новую атаку, оскалившись в боевом кличе, и тут же безжизненной массой рухнул на палубу, будто бы сбитый с ног ударом крупного зверя. Почти безупречный белый ворот мундира, побагровев, почти слился с тёмно-рыжей шерстью, и противная, липкая лужа растеклась по дубовой палубе — неожиданный удар абордажного топорика, направленный прямо в висок, мгновенно оборвал жизнь лиса. — Цел, орёл? — толкнув Николаса в плечо, кинул крепко сложенный, хоть и не вышедший ростом шакал — Филат, чьё средиземноморское происхождение выдавало не только имя, но и произношение. Ранним утром Николас коротал время за карточной партией в его компании, а теперь старшина, возглавляя небольшой отряд, быстро зачищал шкафут. Метнув взгляд на тяжело дышавшего лиса и его менее удачливого товарища, шакал небрежно тряхнул топором. — Третья шестифунтовка, кажется, не разряжена — давай к ней. И правда, орудие оказалось заряженным — прислуга спешно бросила его, как только прямо над ними, на полубаке «Неустрашимого», завязалась схватка, не успев его накатить и произвести выстрел. — И-и-и-взяли! — вшестером, по трое на каждую орудийную таль матросы медленно сдвигали полуторатонное орудие. — Если мы не расцепимся, нам, кажись, каюк. Попробуем сбить якорь, — Филат, перекрикивая звуки упорной битвы на баке, наконец пояснил лису свою задумку. — Справа ещё чуть навались… Стоп! — шакал, удостоверившись в правильности наведения, вытащил из-под ствола клин, поставив пушку на максимальный угол возвышения. — Давайте фитиль. Топот ног по переходным мостикам прямо над головой лиса и грохот ружейного залпа на баке заставил лиса нервно сглотнуть — отброшенная назад абордажная партия вновь пыталась взять под контроль бак «Неустрашимого», однако боевые товарищи лиса сохраняли невозмутимость. Специальным металлическим стержнем, вошедшим в запальное отверстие, Филат проколол картуз, и добавил немного затравочного пороха из своего рожка. Грохот выстрела на мгновение заглушил всё, что происходило на палубе, взвился резко потерявший натяг якорный трос, а французская кат-балка, переломившись от удара, с всплеском упала в воду. Дружное «ура» эхом звучало в разъедающем чуткий лисий нос пороховом дыму. Вне себя от возбуждения, шакал крепко обнял Николаса, чуть не оторвав его от палубы, и радостные возгласы едва прорывались сквозь противный писк в ушах. Фок, чей рей был повёрнут так, как будто фрегат шёл в максимально крутой бейдевинд, тут же отвёл носовую часть «Неустрашимого» от неприятельского борта, а команда грот-мачты, тут же ринувшаяся по местам, управляясь с брасами и топенантами, высвободила сцепившиеся с французским рангоутом марса- и грот-рей. Абордажная партия дрогнула: те, кто успел сообразить, что происходит, успели заскочить на борт удалявшегося двухпалубника. Часть отрезанных от своего корабля бойцов тут же спрыгнула в воду — те же, кто продолжали сражаться, подверглись двойному натиску. Багры, сабли и абордажные пики быстро прорежали их строй, несмотря на упорство, свойственное лишь обречённым, не разбирая тех, кто дрался до последнего в слепой надежде всё же взять под контроль корабль и тех, кто, бросив оружие, взывал о пощаде — лишь вмешательство второго лейтенанта позволило вырвать нескольких пленных из лап озлобленных моряков. Сперва отстав из-за обезветренных парусов, французский фрегат немного привёлся к ветру, вновь направив на «Неустрашимый» два ряда своих орудийных портов. Разом ухнули пушки — численность команды, как и полагалось любому французскому военному кораблю, позволяла без проблем одновременно и обслуживать орудия, и посылать абордажные партии. Столпившихся на палубе моряков спасла то ли удача, то ли высшая сила — древесина вздрогнула и затрещала у них под ногами, а поднятые ударами девятифунтовых ядер столбы воды на мгновение скрыли неприятеля из виду — многие канониры взяли слишком низко, пытаясь нанести максимальные разрушения корпусу фрегата. «Неустрашимый» ответил лишь двумя девятифунтовками. Майер, стоя у гакаборта, напряжённо наблюдал, как вражеский корабль вновь поворачивает, но тот лишь лёг в дрейф под обстененным грота-марселем, принявшись подбирать своих неудачливых абордажников, всё ещё барахтавшихся в воде неподалёку. «Неустрашимый» медленно удалялся, спускаясь ниже по ветру, не встречая никаких попыток к перехвату. Капитан нервно скрёб когтями по планширю — весь побитый, с голым обрубком вместо бизань-мачты, француз беспомощно дрейфовал. Он чётко представлял, как делает поворот через фордевинд и обрушивает на двухпалубник сокрушительный продольный огонь, но в тот момент управляемый одними лишь парусами «Неустрашимый» медленно удалялся, уходя ниже по ветру, вместо орудийных портов своей батареи демонстрируя лишь украшения кормовой галереи и покосившиеся перо руля, удерживаемое лишь одной петлёй. Вдоль борта прошмыгнул баркас с буксирным тросом — матросы из последних сил налегали на вёсла, уводя потерявший рулевое управление фрегат из зоны досягаемости французских орудий. Бой был окончен.***
«Временно прерван», — поправил свои же размышления Майер. Минутная радость и облегчение, пришедшие в тот момент, когда «Неустрашимый» смог, освободившись, отойти от борта неприятеля, сменилось внешним спокойствием, скрывавшим тяжёлые мысли о грядущем. Только что волк был уже готов расстаться с кораблём, карьерой и свободой, но теперь, когда фортуна вернула ему долг за недавнюю неудачу, он не был готов принять текущий расклад. Он должен был привести этот прекрасный сорокопушечник в Порт-Роял. — Подготовьте отчёт о повреждениях, мистер Джефферсон. Диксон, будьте добры вызвать плотника, боцмана и доктора. Отпустите на завтрак подвахтенных и приберите палубу. Выйдя из схватки, «Неустрашимый» представлял собой довольно печальное зрелище: безустанно работала помпа, трюмная вода, будучи на вид довольно свежей, струилась по палубе. На палубе валялись обломки рангоута и щепа от разбитых фальшбортов, несколько пушек покосились на разбитых лафетах. Одна из шестифунтовок правого борта была закреплена лишь одной талью — ещё немного, и полуторотонное орудие в такт бортовой качке каталось бы по палубе. Почти все паруса пробиты хотя бы один раз, многие снасти перебиты, сбитую фор-брам-стреньгу уже уложили на палубу, а перебитые стень-ванты и попадания по грот-мачте вынудили убрать грот-брамсель и взять один ряд рифов на марселе. — В льяле полтора фута, сэр. Три пробоины ниже ватерлинии, — Майер молча слушал доклад плотника — ничего, стоящего его незамедлительного вмешательства там не было, хоть «Неустрашимый» и успел набрать достаточно воды. Больше его беспокоил список судового лекаря — шестнадцать убитых, двадцать четыре раненых лежали в лазарете — моряков же, получивших лёгкие порезы, ушибы и ссадины никто не считал. Для насчитывавшего сто пятьдесят душ экипажа это были существенные потери. — Позовите меня, как только сможете восстановить руль, — выслушав все доклады, капитан скользнув взглядом по палубе и подозвал к себе второго лейтенанта. — Диксон, не желаете составить компанию на завтраке? Я думаю, вы управитесь до седьмой склянки. Передайте привет и приглашение мистеру Джефферсону. И, будьте добры, вызовите каждый по одному джентльмену из мичманского кубрика. Бутылки вина из капитанского рундука переливались рубиновым в проникающих сквозь разбитое остекление кормовой галереи лучах, весьма выгодно смотрясь на фоне сухих галет — на приготовленном к бою корабле категорически запрещалось разводить огонь в камбузе, что исключало какие-то более сносные блюда. Впрочем, обстановке столь скромная трапеза вполне соответствовала — прибранная палуба всё ещё сверкала выбоинами и царапинами, пробоины в обшивке наспех заделаны парусиновыми пластырями, а большой стол занимал место от выхода на побитую галерею до кормовых шестифунтовок, рядом с которыми лежали картузы, поддоны с ядрами и различные принадлежности для их обслуживания. — Налейте ещё этого прекрасного вина, Диксон, — толстый барсук, расплывшись от удовольствия, отставил пустую кружку, пару раз стукнув о стол галетом. Несколько белых личинок упали на стол вместе с крошками. — Какие упитанные у вас мучные жучки, мистер Джефферсон! — весело отвечал волк, откупорив бутыль. — Превосходные! И галеты отличные. Салаги их не любят, — первый лейтенант, во всю уплетая это скромное лакомство, толкнул локтем приглашённого им мичмана — ничуть не менее упитанного лиса. — А зря! Прекрасные создания. Безошибочно можно определить, сколько ещё пролежат эти галеты. Видишь, какие жирные? Если личинки вялые, то галеты, скорее всего, уже совсем худые. Майер, расплывшись перед гостями в доброжелательной улыбке, внимательно изучал их, в особенности мичманов, с которыми, из-за устоявшихся на флоте порядков, контактировал не так часто. Полноватый лис — Майкл, которого пригласил Джефферсон, своими движениями и мимикой производил впечатление жёсткого зверя, тем не менее трепетавшего перед авторитетом старшего по званию. Из опыта плаванья Майер знал его как знающего обязанности, но совсем не дружившего с точными науками моряка — он чётко представлял Майкла будущим престарелым лейтенантом, так и не добившимся успешной карьеры и озлобленным на весь мир. Впрочем, он не ждал от Джефферсона лучшей кандидатуры — сам первый лейтенант, по видимому, считавший себя лучше всего осведомлённым во всём и обо всём не вызывал у капитана никакой симпатии. Выбор же Диксона откровенно его разочаровал. Когда он попросил выбрать для приглашения к завтраку одного мичмана, конечно, он подразумевал предоставить лучшую кандидатуру, ведь трапеза с капитаном — очевидный жест благосклонности. Но почему перед ним сидел вот этот робкого вида хорёк? Кажется, это он с две недели назад свалился за борт, на спор попытавшись пройтись по грота-рею до нока. Сам второй лейтенант всегда вызывал симпатию капитана своим мастерством и неиссякаемой жизненной энергией, но этот выбор он делал, по-видимому, исходя из того, что хорёк был единственным, кто разделял страсть Диксона гонятся по мачтам во вневахтенное время. Тем не менее, это были звери, на которых волей судьбы капитану приходилось полагаться, и в тот момент это было нужно, как никогда. — Как бы они нас снова не нагнали, — пригубив вино, кинул Джефферсон, наблюдая за виднеющимися у самого горизонта колоннами мачт. — Они выловили свою стеньгу и ставят временную оснастку на бизань. Мы повернём оверштаг как только разберёмся с рулём, попробуем занять позицию получше. — Но это же самоубийство! — воскликнул барсук, чуть не расплескав вино. Второй лейтенант, по-видимому, не желая видеть предстоящей расправы, упёрся лбом в лапу, а мичманы тут же забегали взглядом по каюте, пытаясь не провалится со стыда на гондек. Майер грозно свёл брови — конечно, он изначально недолюбливал первого лейтенанта, но сейчас его слова могли подвести того под трибунал с последующим разжалованием в матросы. Чёрт бы побрал его длинный язык! Безусловно, он мог бы добиться успехов в торговом флоте, но на военном корабле не место для зверей, позволяющих такие вольности. Стоило разъяснить ему это до того, как пришлось заниматься этим в преддверии нового боя. — Думаю, вам не стоит больше пить, мистер Джефферсон, — отчеканил капитан, сверля барсука взглядом, отчего тот сразу же пришёл в себя. — Бить врага при любой возможности — долг офицера, если вы вдруг его помните.