И что такое, в сущности, длинная жизнь? Длинное прошлое.
©Эрих Мария Ремарк
Я испытала чувство дежавю, расположившись в зале у камина с книгой, но ни одного Майклсона вблизи не наблюдалось и у меня были все основания предполагать, что это не сон. Было всего лишь восемь вечера и я решила перечитать стихи Эдгара Аллана По. Стефан что-то карябал в своем дневнике, обложив себя горным хребтом книг, Деймон притих у себя в комнате и я боялась с ним пересекаться после того, как устроила последний розыгрыш, покусившись на святое — его бурбон. Я раскрыла книгу, начав с первого произведения. Им оказалось «Аннабель Ли». Взгляд скакал со строчки на строчку, камин излучал тепло и я старалась понимать смысл прочитанного, а не вслушиваться в движение на втором этаже. Я преуспела в этом, раз смогла прослушать звук шагов. Я услышала их только когда на пороге гостинной появился силуэт в черном. Он прошел между двух диванов, встав между кофейным столиком и мной. — Деймон, — поприветствовала брата. Под ложечкой неприятно засосало от серьезного взгляда. Язык его тела вызывал во мне нервозность, хотя я и не могла истрактовать по нему, что он задумал.– Стефан сказал, что ты пытался забрать мою ванну взамен на свою испорченную в отместку за тот эксцесс. Не обессудь, но я рада, что он тебе помешал. Я ухмыльнулась, но моя ухмылка тут же увяла. Лицо Деймона было убийственно серьезным. — Все законченно, Шэрон. Никаких розыгрышей, — грубо промолвил мужчина. Я язвительно фыркнула. — Эта война закончится лишь когда вы со Стефом начнете махать своими белыми семейниками в знак поражения. Я поднялась на ноги и намеревалась уйти, но тяжелый взгляд брата пригвоздил меня к месту. — Больше никаких игр, Шэрон, — отчеканил Деймон.– Лиз звонила. Еще два трупа. Я нахмурилась. Эти убийства не были запланированы. Но очередная попытка перейти на пакеты с кровью обернулась провалом, такая кровь не утоляла голода. Я потрошитель, мне нужна свежая кровь, нужно рвать артерии клыками, нужно убивать. Я не могу это контролировать. Пальцы коснулись камней ожерелья. Взор Деймона полоснул по украшению, заставив меня отдернуть руку. Он снова посмотрел мне в глаза. — Деймон… — Наверно, это мало что изменит, — не слушал он меня.– Ты убийца, всегда ею была, всегда будешь, тебе это нравится. И я всегда смотрел на это сквозь пальцы, Шэрон, я все спускал с рук своей сестре. Но сейчас…– вампир осмотрел меня с головы до ног, я почувствовала себя голой под его глазами-сканерами, — …сейчас ты не моя сестра. Ты выглядишь как она, ты даже говоришь как она, но внутри… ты не она. — Деймон, послушай… Брюнет вскинул руку, призывая к молчанию. — Хватит, Шэрон. Я много что выслушал за последнее время. Пустые слова, за которыми не стоит ни одна эмоция. Но мне нужна моя Шэрон. А у Шэрон, каким бы она не была чудовищем, все еще есть чувства. И я намерен их вернуть. Он шагнул ближе, я отступила назад, к опаляющему жару камина. Еще один шаг и я попаду в пекло, уйти же в сторону мне не позволял гипнотический, хищный взгляд Деймона. Брат встал вплотную ко мне. — Ты будешь меня ненавидеть, — сказал он, будто самому себе.– Но я должен это сделать. Прости, Шэрри. Я не заметила, как это случилось. Я не могла это остановить. Лишь по кадрам промелькнули его движения: рывком он сорвал кулон моего ожерелья, замахнулся и в следующее же мгновенье украшение поглотило пламя. Я упала на колени, бросилась за ожерельем, но смертельный для вампиров огонь не позволил этого. Жар не пускал меня к нему близко, обжигал кожу ладоней. Это стало триггером. Плотину прорвало и ничто уже не могло остановить лавину эмоций. Щеки опалили слезы, я не смогла им противиться, это просто произошло. Грудь сдавило, словно наковальней — человечность осела в ней тяжким грузом. Я впервые за многие годы разрыдалась не по физиологически-магическим причинам. Эмоции и слезы лились нескончаемым потоком. Кажется, я заново отчитывалась перед самой собой за каждую незначительную эмоцию, которую ощущала за два века. Боже. Ожерелье. Его ведь подарил Кол. Кажется, это мое сердце брошено в пламя, а не кулон в виде сердца. Единственная значимая вещь, что осталась у меня от него, единственное напоминание о том периоде моей жизни. Воспоминания, окрашенные в яркий каскад эмоций, затянули меня. Мне пять. Укус болезненно горит; я прижимаю кровоточащую ладошку к груди, пачкая ткань платья кровью. Прижимаюсь к телу Деймона, стараясь скрыться в нем от криков отца. Его голос разносится откуда-то сбоку, но я прячу лицо в рубашке брата и не могу его видеть. Деймон пытается утереть с моих щек слезы; кожа на ладони у него шершавая, как кевлар. Мы сидим на земле, я у брата на коленях, он обнимает меня, гладит по волосам и спине, но я не могу унять слез от боли и обиды. Зачем? Я ведь не сделала ничего плохого! Я ведь просто хотела… — Шэрон, — зовет меня Стефан, он вертится вокруг нас с Деймоном, не зная, куда податься, как лучше встать или присесть, чтобы поддержать меня.– Не плачь, Шэрон. Из псарни доносится лай собак — как отдаленные раскаты грома, громкие и пугающие. — Какого черта ты туда полезла?! — наверно, крик Джузеппе слышен в самых удаленных местах поселения. Пастор однажды пригрозил промыть мне рот с мылом, если я буду выражаться. Почему тогда отец чертыхается? — Зачем?! — Я-я…–хнык–…хотела ее…–всхлип–…п-покормить. Посмотрела на него сквозь слезы, ища сочувствия. Но я не нашла его в глазах отца. Никогда не находила. — Собачка же…–хнык–…голодная. Деймон стер очередную слезинку. — Хорошо же ты «помогла» собачке, — прорычал мужчина.– Вот, погляди. Двое слуг несли что-то большое и серое. Собака. Та самая собака из отцовских ирландских волкодавов, которую я пыталась накормить. Морда животного запачкалась красным, будто на него вылили краску, на лбу была жуткая рана. В него стреляли! За то, что он меня укусил. Я жалобно всхлипнула. Брат прижал меня лицом к своей груди, не позволяя смотреть на этот кошмар. Он поцеловал меня в макушку. — Деймон, — пискнула я.–Я н-не хотела… — Тсс, — шептал брат мне на ухо.– Все будет хорошо, Шэрри. — Все хорошо. Видение развеялось, но Деймон остался. Он сидел на корточках возле меня, перед нами валялась дымящаяся кочерга, а в руках его мелькнуло что-то красное. Мое ожерелье! Он достал его при помощи кочерги! Но как? Разве оно не должно было расплавиться? — Все будет хорошо, Шэрри, — прошептал брат, защелкнув замок цепочки, ставшей на несколько звеньев короче, на моей шее. Я с облегчением схватилась за ожерелье, ощупывая и осматривая его. Оно излучало тепло, как если бы нагрелось на солнцепеке, но осталось невредимым. Кол, мой умный мальчик, ты позаботился о том, чтобы украшение не портилось от времени и никто не мог его повредить? Существуют заклинания, не позволяющие предметам стариться и защищающие от повреждений, но никогда не думала, что и в мой кулон было вложено подобное. — Все хорошо…– твердил голос над ухом. Не хорошо. Совсем не хорошо. Это только начало, все будет только хуже. Я схватила кочергу перед собой и резким движением проткнула ею брюхо Деймона. Вампир назвал меня нелестным эпитетом. Все было хорошо. Пока ты не влез со своими благими намереньями. Я вылетела из дома. Старый шрам от укуса саднило. Мне десять. У мамы сегодня похороны. Но я на них не пришла. Я оправила складки платья, сидя на полу под альковом у окна. Платье — черное, меня специально подготовили к церемонии, но я запряталась в доме, и поскольку никто не смог найти меня в срок, отец велел идти без меня, не заставлять же людей ждать. Наверняка он скажет окружающим, что у меня слабая психика и он не хотел мучить девочку видом бездыханной матери. На людях он всегда был отцом мечты. Скоро придут отец и братья, сопровождаемые десятками соболезнующих. Не хватало еще слушать миллионы соболезнований, принимать жалость к «бедной сиротке», лучше остаться здесь, пока все не разойдутся. Бедный Стефан, он рыдал в подушку последние две ночи; Деймон ходит с покрасневшими глазами. А что я? Ни одной слезинки. Мне тоже было плохо, хотя я и силилась понять почему. Как можно испытывать скорбь по женщине, которая никогда не считала меня своим ребенком? Я не знаю, почему я испытывала горе, но даже не смотря на него, я не могла призвать слез. Звуки снизу. Возвратилась похоронная процессия. Наверно, стоит снова спрятаться. Если меня обнаружат, то выволокут вниз, к людям, принимать слова соболезнования, а я не могу… Дверь распахнулась. Сердце предательски заныло при виде заплаканного лица старшего брата. Стефан был хорошим сыном для своей матери. — Стефан, я… — Почему ты не пришла? — перебил меня мальчик. Я смолкла. Боже, и что мне ответить? «У меня болело сердце»? Обычно эта отговорка срабатывала. Но не в этот раз.– Почему, Шэрон? Он выглядел таким одиноким в траурном костюме и галстуке Деймона, с бегущими по щекам слезами. Будто весь мир отвернулся от него. — Она была нашей мамой, — говорил Стефан.– Она любила нас. — Только тебя, — тихо ответила я, обнимая себя за колени.– Меня она никогда не любила. — Ты врешь! — воскликнул брат, на его лице появилось такое выражение, будто я предала его.– Просто ты ее никогда не любила! Ты мне не сестра! — Я окликнула его, но было поздно — он бросился прочь, в отдалении громко хлопнула дверь. В проходе застыл подоспевший на крики Деймон, шокированный увиденным и услышанным. Он посмотрел на меня. По моим щекам покатились непрошенные слезы, я попыталась утереть их, но получилось плохо. Деймон заключил меня в объятья, я ухватилась за него так, словно от этого зависела моя жизнь, как утопающий цепляется в спасателя. Я и вправду тонула, тонула в черной холодной воде, без надежды на спасение, и казалось, что от поверхности меня отделяют многие километры — с каждой минутой все больше и больше, и я никогда не смогу вдохнуть воздуха. Стефан, зачем ты так со мной? — Это неправда, Деймон, — рыдала я на плече брата, — я не… не… — Я знаю, дорогая, — бормотал он мне на ухо. Сердце неприятно сжалось. В последнее время оно все чаще меня подводит. Я не помню, как вышла на улицу. Все вокруг окутал мрак ночи, но даже в темноте я различаю тысячи цветов и звуков, недоступных человеческим глазу и уху. Этого запредельно много. Покрытие Шеви отражает серебристый свет луны, Порше алеет в гараже, как пожар, Плимут рдеет в отблесках звезд свежей кровью, готовой пролиться. Запрыгиваю в свою тачку, завожу мотор. Нужно уехать отсюда побыстрее, пока мной не завладело следующее… Кэтрин, Кэтрин, Кэтрин! Только о ней все и говорят! «Мисс Пирс удобно у нас?» Не знаю, отец, пойди и спроси у нее, раз интересно, зачем мне знать о ней? «Она ведь задержится у нас?» Можешь отправиться с ней, когда она покинет этот дом, Стефан. «Так это у вас гостит та загадочная леди из Атланты?» Почему бы вам не забрать ее к себе, мистер Джордж Локвуд? Да, она красивая, у нее невероятно женственная походка, ее платья не заставляют сомневаться во вкусе их владелицы, и за ней вьется тонкий аромат флер д’оранж, куда бы она не пошла. Но не значит же все это, что одного взмаха ее ресниц должно хватить, чтобы мозг любого представителя мужского пола непременно должен потерять всякие возможности функционировать! Даже слуги, казалось, начали подчиняться ей больше, чем мне, а между тем, до ее прибытия меня называли маленьким инквизитором. Мне она совершенно не нравилась. А на меня она смотрела с некой насмешкой, как на малое дитя, будучи старше меня всего на пару лет! А как с ней возятся Стефан с Деймоном, просто кошмар какой-то! Кажется, всякий в этом доме забыл о моем существовании, при том, что прежде я была самым ярким и шумным его жильцом. Деймон больше не ездит со мной верхом, общение со Стефаном, и раньше довольно-таки ограниченное, теперь сошло к нулю. Они разговаривают со мной, только если им нужно узнать о местонахождении Кэтрин. Да еще и папá поручил мне следить за тем, чтобы мисс Пирс было комфортно и прибавил, что я могла бы поучиться у нее женственности. Где же теперь эта мисс Пирс, никак не желающая сидеть на месте и быть удобным объектом наблюдений? Отец ведь четвертует меня, если я не буду наведываться к ней каждые полчаса и осведомляться, все ли в порядке и не нужно ли ей чего. Будто этого не могут делать слуги. Или братья, которые так и так сутками находятся возле нее. Осмотрела двор, гостиную, гостевую спальню. Где же эта непоседливая леди-из-Атланты? Неужели снова уехала чаевничать с аптекаршей Чжу? Нет, повозки все на месте, да и горничная не сообщала об отъезде гостьи. Я открывала комнату за комнатой, оглядывала на наличие мисс Пирс и закрывала. Без особых надежд я раскрыла очередную комнату, сразу готовясь закрыть дверь, но остановилась, как вкопанная. — Кажется, я не вовремя, — пробормотала я, почти что спокойно разглядывая представшую передо мной сцену: вставший столбом слуга, бесстрастно смотрящий на тот факт, что Кэтрин Пирс впилась в его шею зубами. Шок одолел меня раньше, чем страх. Я начала судорожно вспоминать, что там было написано в «Вампире» Джона Полидори. Мисс Пирс оторвалась от кормления и посмотрела на меня дьявольскими глазами. Ее щеки были исполосованы сеточками черных вен, а клыкам могли позавидовать многие хищники в здешних лесах. — А, мисс Сальваторе, — Кэтрин слизала с губ остатки крови.– Это снова Вы? — Я, — соглашаюсь.– Я бы хотела узнать, что… что Вы такое? Кэтрин приподняла изящную бровь. — Я — вампир, — прозвучал ответ. — Вампир, — произнесла я вслух.– Если я прочту «Отче наш», Вы испаритесь? — опыт подсказывает, что нет, я видела мисс Пирс на воскресной службе и она вполне нормально себя чувствовала. Надежду полностью развеял тихий смешок адского создания. Прозвучал он как-то не по-дьявольски. В ней вообще не было ничего такого, за исключением дьявольского очарования и того, что она пьет кровь у живых созданий. — Нет.– Женщина подошла ко мне на несколько шагов. Я не отступила. Кэтрин Пирс посмотрела на меня с интересом.– Ты меня не боишься? Я кратко переговорила с собой и пришла к выводу, что нет. Не боюсь. Или, возможно, боюсь, но страх перекрывает любопытство. Что она такое? Как она стала такой? Что она может? Как не стать ее ужином? — и этот вопрос имел большое практическое значение. — Думаю, что нет. Кэтрин слегка по-птичьи повернула голову вбок. — Если я отвечу тебе на все твои вопросы и пообещаю не трогать тебя… — И мою семью, — напомнила я. — …и твою семью, — согласилась она, — то ты меня не выдашь? Я задумалась. Одна часть меня кричала, что нужно рассказать всем и каждому об этом, чтобы ее уничтожили, но с другой стороны… когда я еще смогу столкнуться с чем-то столь невероятным и загадочным? Внутренний ученый, старательно подавляемый во мне отцом и обществом, взял верх в этом споре. — Не выдам, — пообещала я. Кэтрин кивнула самой себе. — Тогда пойдем погуляем, — предложила она.– Нам многое необходимо обсудить. Я нажала на педаль газа, машина с ревом вылетела из гаража и понеслась к выезду с территории особняка… Воздух… воздуха категорически не хватает. Легкие горят, но даже это не перекрывает боль от переломов. Я никогда не ломала себе кость, но сомнений не было — поломалась кость, и не одна. В отдалении слышались храп и ржание, кажется, Гладию повезло и того меньше. Как я могла направить лошадь к оврагу на такой скорости? Мир мутнел и заново обретал краски, еще резче, чем до падения. Во рту чувствовался железный вкус, вкус крови, вкус обреченности. Значит, задето легкое или еще что-нибудь. Боже. Это конец. Лицо передо мной. То расплывается, то обретает форму. Пронзительные голубые глаза. — Дей-мон, — едва выдавила я, поражаясь своему голосу, будто бы чужому. Разум помутился. Что я хотела? Сказать. Нужно что-то сказать брату. Я умираю и нужно сказать… «Я люблю тебя». Да, именно это нужно сказать. «Я люблю тебя, Деймон. И Стефана тоже. Пожалуйста, найди его, скажи ему, что его маленькая сестренка его тоже любила. Скажи, что мне жаль, что я не пришла на похороны мамы. Скажи…» — Шэрон! Шэрон! — звал пронзительный голос Деймона, отдаваясь эхом в расплывчатом тумане, висящем перед моими глазами.– Смотри на меня, Шэрон! Держись. — Я…– хриплю из последних сил. Я не могу! Не могу сказать. Стефан никогда не узнает… Никогда… — Молчи и пей, — шипят над ухом и горло обжигает что-то горячее и с солоноватым привкусом. Кровь. Она мне уже не поможет, Деймон. Уже нет. Цепляюсь за руку брата и пытаюсь выговорить хотя бы фразу, но воздух кончается, его не хватает даже на дыхание. Я должна произнести перед смертью краткую молитву, но в голове вертится лишь бесконечное «Скажи ему, Деймон…», «Скажи Стефану, что…» На щеки что-то капает. Слезы Деймона. Я разбила тебе сердце. Даже больнее, чем Кэтрин. Прости меня, братик, я не хотела. Не беспокойся, Деймон. Больше мне не страшно. Больше ничего не болит. Тьма подбиралась с краев, медленно и стремительно одновременно, пока не заволокла все вокруг — лес, солнце, Деймона. Она поглотила меня и больше не было ничего, кроме темноты…***
Я осознала себя, стоящей над бездыханным телом Люка Фелла. На его ладони и шее виднелись окровавленные дырки от укусов. Это сделала я? Мои руки и перед платья багрели кровью. В деснах чувствовалось жжение. Я прошлась кончиком языка по клыкам. Больше, чем были до того. И намного острее. Бедный мой несостоявшийся жених. Не надо было приходить в этот дом с еще свежим порезом из больницы. По венам текла горячая кровь. Не моя кровь. Чужая. Теперь так будет всегда. — Шэ... Вошел Деймон и запнулся, когда его взгляд упал на труп доктора Фелла, который давеча должен был стать моим мужем. Не могу жаловаться на то, что воля моего покойного отца не была исполнена и я не стала носить фамилию Фелл. –…рон, — закончил брат, подлетая ко мне. Я стояла в двух шагах от Люка и обнимала себя. Желудок свело от мысли, что я пила кровь. Горячую, с привкусом железа, кровь живого человека. Точнее, моими стараниями уже мертвого. Боже… — Шэрри, — звал Деймон. Он коснулся моего плеча и я вздрогнула.– Шэр? Я подняла на него глаза. Радужки глаз брата были просто люминесцентными. Как я раньше этого не замечала? Должно быть, они светятся в темноте, как кошачьи. У всего вокруг появились новые краски. Кровь на моих руках и взволнованные глаза брата были самыми яркими из них всех. — Кажется, свадьбы не будет, – пробормотала я, отворачиваясь. Мой взор опять привлекло иное: маленькие яркие красные пятнышки на воротнике бывшего доктора. Деймон обнял меня и пытался отвернуть меня от мертвеца, но я продолжала смотреть. Три красные капельки на идеально накрахмаленной ткани. Они светились, как огонь пожара, они горели и разъедали все, чего касались. Этот труп. Я виновата в том, что глаза мужчины остекленели, а кожа побледнела. Я. Господи, что я? Что я теперь такое? …из-за своего видения я чуть не пропустила поворот на шоссе и почти задела фонарный столб, но успела вывернуть в нужном направлении. Два ряда фонарей освещали ночь. Свет отсвечивал от поверхности дороги и бил в глаза. Слишком… ярко… Солнце ослепляло, даже когда я не смотрела прямо на него, когда оно просто оказывалось в поле моего зрения. Лес резал глаза яркой зеленью. Я могла увидеть в деталях шишку в ста футах от себя. Звук переворачиваемой страницы — как шелест листов сотен деревьев в ветренную погоду. Я испуганно повернулась на звук трения наждачки о камень прямо возле уха. Это кот Маузер вылизывает свою лапу шершавым языком в добрых пяти метрах от меня на краю крыльца. Я поморщилась и попыталась отсесть подальше, к колонне, и услышала, как заскрипели деревянные половицы и застонала колона — я двигалась слишком быстро и не рассчитала силы, с которой облокотилась о колонну. Слишком громко все вокруг. Слишком ярок мир. Я слишком быстрая, слишком сильная. Всего слишком… просто слишком. Я пыталась сосредоточиться на "Грозовом перевале" в своих руках, но чернильные строчки на белом листе казались расщелинами в бездну, такими они были насыщенно-черными. Мышь в нескольких метрах от меня копалась в земле и издавала противный писк. Я вздохнула и повернулась к коту. — Ты в курсе, что там мышь, а тебя прозвали мышеловом не только забавы ради? — уточнила я у Маузера. Тот оглядел меня презрительным взглядом и продолжил умываться. Зараза. Некогда любимый мною кот казался ужасно раздражающим после обращения. — Споришь с животным? — хмыкнул бархатистый голос Деймона сзади. Я оглянулась, чтобы посмотреть на брата. Вот уж кто мог двигаться бесшумно и незаметно, используя дополнительную к вампиризму хищную грацию.– Хороший знак. Деймон сел на ступеньку крыльца возле меня. Я посмотрела в даль, на светило, медленно заходящее в сторону горизонта и задумчиво потерла обод моего кольца с лазуритом, надежно защищавшего меня от солнечных лучей. Многие из моего вида лишены возможности являть свой лик свету. Но о том, чтобы у меня была возможность греться под солнышком, если я обращусь в вампира, заблаговременно позаботились Кэтрин и ведьма Эмили Беннет, заранее создав это кольцо для меня. — Что мы такое, Деймон? — спросила я, не поднимая взгляда на брата. Его пронзительные глаза-ледышки не давали мне покоя всякий раз, как он смотрел на меня. В последнее время он проводит со мной больше времени, чем когда-либо: днем и ночью он сторожит меня (или окружающих — от меня). Ходит за мной по пятам, везде, где бы я не находилась, брат стоит за спиной. Он знает, как мне тяжело. Вчера я чуть не снесла нашему дворецкому голову из-за сущего пустяка. Внезапно и часто вспыхивающий гнев начинает меня пугать. Я себя не контролирую и Деймон пытается сделать это за меня. Иногда я восхищаюсь им, в другой раз хочу убить, в третий — чтобы он обнял меня и никогда не отпускал. Во мне закрадывается подозрение, что я становлюсь истеричкой. — Мы вампиры, дорогая, — ответствовал Деймон, хмуро наблюдая за тем, как я потерла ладони друг о друга. Сейчас было начало осени и летнее тепло еще не до конца покинуло Вирджинию, но мне было холодно. С того самого момента, как мое сердце остановилось. — Мы монстры, Деймон, — я покачала головой и захлопнула книгу.– Мы прокляты. Господ отвратил от нас свой лик. Мы покинуты им. Мы даже не можем находиться под Солнцем вне защиты заклятых колец. И, хуже того, мы питаемся кровью, — меня затошнило от этой мысли. Те полтора недели, что я кормилась как вампир, не было ни дня без того, чтобы меня не тошнило только что выпитой кровью. Боже, это ли не наказание? — И это будет длиться… вечность. Целая вечность. Целую вечность жить за счет чужих жизней. Господи, помилуй! Я обхватила перстень на безымянном пальце. Стоит только снять его и все закончится. Солнце не пощадит меня; создание ночи, порождение тьмы, вынужденное скитаться в тенях, не может являться на свет. Проклятым душам нельзя быть незащищенными перед взором Господа. Я медленно потянула за кольцо… Большая ладонь Деймона накрыла собой мою, останавливая. Я нашла в себе силы встретиться с ним взглядом. На его лице отобразились сожаление, понимание и мольба. Деймон взял мои ладони и потер их в попытке согреть, как делал, когда мы играли в снежки в детстве. Только его ладони были такими же хладными, как и мои. Он поднес мою ладонь к своим губам и поцеловал. Пальцы брата прошлись по гравировке на синем камне. «Pro infinite». «Навечно». — Мы можем быть друг с другом вечность, Шэр, — прошептал он.– Ты бы хотела быть со мной вечность? Прошу, Шэрон, ради меня. Ради тебя, Деймон. Я слабо улыбнулась и кивнула. Деймон притянул меня в объятье и поцеловал в лоб. Я закрыла глаза, обнимая брата в ответ. Только ради тебя. Деймон встал на ноги и потянул меня вверх, призывая последовать своему примеру. Я послушалась. — Ты ведь еще ни разу не бегала после обращения? Я покачала головой. Я не бегала с того самого момента, как в детстве впервые почувствовала проблемы с сердцем при игре в догонялки со Стефаном. — Тебе обязательно нужно попробовать, — задорно усмехнулся Деймон, ведя меня ближе к лесу.– Главное не врежься в дерево. Деймон отпустил мою руку. — На три. Раз… — Два… — Три! Я вжала педаль газа в пол. Нужно как можно быстрее выбраться из этого места. Этот проклятый город, ненавистный город, с которым у меня связанно слишком много воспоминаний. Хуже только в Новом Орлеане. Нужно уехать. И никогда, никогда не возвращаться. «Мистик-Фоллс, Вирджиния» Я ударила по тормозам. Нет. Нет, я не хочу уезжать. Не могу покинуть город просто так. Не могу. Это место меня убивает. Это невыносимо. Я ударила кулаками по рулю. И еще раз. И еще. И еще. Пока ладони не покрылись кровью, а руль не прогнулся. До боли сдавила руками череп. Определись уже! Во мне бушевал разномастный ураган эмоций, переплетаясь между собой морскими узлами и тут же распадаясь, новые чувства вспыхивали и угасали по мере того, как все старые воспоминания окрашивались эмоциями. Я не могла понять, что я чувствую и чего хочу. Я становлюсь чертовой Еленой Гилберт!***
Я выбралась из машины и рванула в лес, во тьме едва не врезаясь в стволы деревьев. Внутри что-то зашевелилось. Нет, только не снова! Я огибала деревья, развив несусветную скорость. Как земное существо может бегать так быстро? Справа мелькала темная тень — Деймон сравнялся со мной. Быстрее, быстрее, быстрее! Каков максимум, которого я смогу достичь? Я преодолела две мили за двадцать секунд и даже не устала. Легкие не горят адским пламенем, я не чувствую судорожного и беспорядочного сокращения сердца, находящегося на грани остановки от перенапряжения. Я здорова. Полностью. Как долго я не чувствовала себя здоровой. Как долго я не могла бегать, как нормальные дети, не боясь того, что в этот раз сердце подведет и остановится. Я резко остановилась, когда передо мной возник обрыв. Я стояла на самом краю, тяжело дыша — скорее по старой привычке, нежели из-за усталости. Голова кружится от высоты, но мне не страшно. Если я упаду, со мной ничего не станет. Я уже видела, как Деймон успешно приземляется, спрыгнув с крыши особняка или дерева, наверняка я могу так же. Рядом появляется Деймон, незаметный, как стрела, спущенная с туго натянутой тетивы. — Ну как? — спрашивает Деймон, вместе со мной оглядывая вид, распростершийся внизу перед нами. В отдалении можно увидеть миниатюрные домики Мистик-Фоллса. — Невероятно, — отвечаю, усмехаясь и выравнивая дыхание.– Это лучшее из всего, что со мной случалось… вообще за всю жизнь. Сердце бешено колотилось, обуянное восторгом и легкостью от марш-броска. Невероятное чувство свободы. Это даже лучше, чем верховая езда. Ехать на лошади — одно, самой бежать быстрее любого животного — совсем другое. Скорость всегда была моей слабостью. — Самое лучшее в жизни вампира. Сказав это, Деймон присел на краю и жестом пригласил меня сесть рядом. Я так и сделала. — Мы с тобой свободны, Шэрон. Можем уехать, если захотим. Хочешь, поедем в Чикаго? — Деймон посмотрел на меня с энтузиазмом.– Или в Нью-Йорк. Куда захотим. Это хорошая идея. В Мистик-Фоллсе было небезопасно, когда вампиром был один только Деймон, а уж теперь, когда мы оба обратились, станет еще труднее. Город полон охотников и память о жертвах 1864 года еще свежа в умах жителей. — Да. Останемся здесь еще на недельку, а потом поедем на все четыре стороны. Глаза Деймона заблестели. — Вместе. Я сцепила наши руки. — Вместе. Резко вырвавшись из воспоминания, я снизила шаг. Не хватало еще врезаться в дерево. Я шла, спотыкаясь, вдоль вытоптанной кем-то бледной тропинки. Я не знала, куда я направлялась, мной двигало непреодолимое желание идти — не важно куда, неважно зачем, главное нельзя стоять на месте. Нельзя останавливаться и начинать раздумывать над увиденным, иначе это приведет к бесконечной цепочке воспоминаний, которым не будет конца. Их и без того слишком много, и они настолько реалистичны, что я начала чувствовать омерзение к своей сущности в момент, когда я-из-прошлого смотрела на свое изуродованное черной магией изображение в зеркале. Я так ненавидела это лицо… В окна бил яркий свет с хорошо освещенных улиц Рю-Рояль, а сквозь приоткрытые двери балкона струилась таинственная мелодия отдаленного джаза со стороны Бурбон-стрит, зазывая на шумный фестиваль любого, кто захочет присоединиться к очередному празднеству. Любопытные глаза Кола исследовали мое обнаженное тело, освещаемое огнями фонарей сквозь развивающиеся занавески. Я давно потеряла стыд перед его взглядом, уже не пыталась прикрыть наготу. Как можно стесняться, когда на тебя смотрят таким взглядом? — Нравится? — поведя пальчиком по плечу мужчины, спрашиваю я игриво. Губы Майклсона изгибаются в сладострастной улыбке. — Прелестна, — комментирует, а после оставляет поцелуй на моей ключице. Я слегка толкаю его в грудь, отстраняя от себя. — А так? Я закрываю глаза и вызываю облик вампира. Чувствую, как происходит трансформация и проявляется паутинка вен на лице, хотя Колу пока не видно налитых багрянцем склер глаз. Я так ненавидела эту часть своей натуры. Буквально часами стояла перед зеркалом, наблюдая, как бегут линии вен и краснеют глаза, как выступают смертоносные клыки, смотрелась в отражение, пока изображение не начинало плыть перед глазами, становясь еще страшнее и уродливее. Сердце сбилось с ритма, когда я решилась распахнуть веки и показать своему любовнику пугающие глаза. Он и раньше видел меня в форме вампира, но никогда — так близко. К моему изумлению, Первородный лишь усмехается этой демонстрации. Он подхватывает мой подбородок пальцами и мешает отвернуться от себя. — Прекрасна, как семь смертных грехов, — шепчет он мне в губы и жадно впивается в них. Я припала спиной к стволу дуба. Вот и началась череда воспоминаний, посвященных Новому Орлеану, такая же яркая, как и огни Бурбон-стрит. Встреча с Колом. Первый вальс в особняке Майклсонов, Кол оказался прекрасным танцором. Первая ночь, проведенная вместе с ним; Кол дарит мне ожерелье в виде сердца. Разговоры по душам с Ребеккой Майклсон, в последствии — моей названной сестрой. Музыкальные концерты, джаз со всех сторон, черный блюз, маскарады, танцы, фестивали, карнавалы, яркие ткани и странные языческие талисманы, магия вуду, ведьмы, картинные выставки — весь город пронесся перед глазами в своем ярком и неповторимом разнообразии. Я объездила всю страну, но даже ярчайшие вывески Нью-Йорка, Атланты и даже Лас-Вегаса не могут сравниться с окутанными мистикой таинственными огнями Нового Орлеана. Этот город не только никогда не спал, но и полностью находился во власти необъяснимых и непостижимых сил. Новый Орлеан. За всю свою жизнь я не могла найти места, которое могло бы быть столь шумно и уютно одновременно. Я помню все, в мельчайших деталях — веселые пляски негров по их умершим, пугающие холодность и безмолвность просторного некрополя, бескрайние болота, загадочный блеск Миссисипи, разрезающей город на два отдельных мира, искры ведьминой магии во Французском квартале, диковинное сочетания французского и креольского наречий, гортанные голоса ведьм, когда они нараспев произносили древние заклинания благословения, запах паленного сахара и сожженных восковых свеч, душистый аромат сушенных цветов и лекарственных трав, музыка дьявола из ночного бара, слетающая с губ хриплого блюзмена, сладковато-горькие напитки, шипение медлительных питонов и непостижимые чужакам традиции. Боже, как я скучала по Новому-Орлеану. Как я скучаю по Колу Майклсону. Он был везде. Проводил меня сквозь толпу, празднующую смерть их родственника, объяснял, что для них это имеет иное значения, нежели для нас, загадочно рассказывал о Бароне Субботе и его жене, Маме Бриджет, о Геде Нибо, и роме со жгучем перцем, который следует пить на празднике смерти, и о лоа, к которым относится семья Барона, духах, олицетворениях жизни, смерти и плотских угодий. Он водил меня в лавки вуду и шептал на ушко секретные таинства ингредиентов и жертвоприношений, про грис-грис и культ поклонения Папе Легбе. Кол дарил мне драгоценности с хорошо подсвеченных витрин и платья из лучших бутиков, пошитых из самой дорогой ткани. Он сопровождал меня на верховых прогулках вокруг луизианских болот, и пеших — вдоль берегов реки. Вместе с ним мы ездили к небольшим озерам на весь день, где Кол учил меня плавать и пригоршнями выливал мне на голову холодную воду, за что получал ответные брызги. Кол учил меня, как убивать без сожалений, как использовать принуждение ради потехи и как вырывать сердца. Я пробовала вкус нью-орлеанского джин-фриза с его губ. Ему читала поэмы Йетса, Уайльда, Блейка. С ним вместе уходила в кровавый загул, чтобы повеселиться и позлить Никлауса. Казалось, весь город был пропитан им, каждый миг, проведенный в Новом Орлеане хранит в себе мои воспоминания о Коле Майклсоне. Боже, я не могу ненавидеть его сильней. Я встала и пошла дальше, от дерева к дереву, чтобы была возможность схватиться за них, если будет необходимость. Я вспоминала тот вечер, когда Кол спас меня от нападения оборотня во время моей одиночной верховой прогулки по болотам, сам же подвергся укусу. Потом бредил почти двое суток у меня дома, случайно делился воспоминаниями, обращался ко мне на незнакомых, древних языках, которые я прежде не слышала, называл то Ребеккой, то матерью, то еще кем, а, приходя в себя, отказывался пить кровь моей служанки, ссылаясь на то, что я якобы до этого просила его не питаться из моей прислуги, прекрасно зная, что ему сложно остановиться; поэтому я давала ему своей крови. Тогда я и не подозревала, насколько интимна кровопитийная связь для вампиров, но почувствовала странное удовольствие от ощущения его губ на своей коже, когда он пил кровь из моего прокушенного запястья. В одном из приступов бреда Кол сорвал с моих губ поцелуй — первый в моей жизни (а ведь он потом даже смутно не помнил, что между нами произошел поцелуй). Я помню, как он лежал на моем диване, а я, уложив его голову себе на колени и положив ему на лоб мокрый платок, гладила его волосы. Он то напрягался, то раслаблялся, как дикий зверь, непривычный к ласке, но тем не менее сильно ее жаждущий. От Кола исходил жар, на щеках плясал лихорадочный румянец, а с губ слетали непонятные мне фразы на благозвучном наречии. Я тогда спала рядом с ним на диване, боясь оставить его одного, а Кол во сне хмурился и крепко прижимал меня к себе, иногда бормоча что-то невнятное полушепотом. Я почти не смущалась всего того, чего не позволила бы себе в других обстоятельствах (вроде возможности гладить его по щеке или звать по имени, чего я раньше не делала, вежливо называя Кола либо с приставкой «мистер», либо по фамилии), осведомленная, что большую часть он забудет, а оставшуюся посчитает бредом. Уже тогда у меня сердце сжималось, когда он находился слишком близко. И когда я видела его с другой женщиной. — Может быть поговорим о Коле? — самая пугающая фраза из всех, какие можно было слышать от Ребекки Майклсон. Я подняла на нее глаза поверх «Легенды о Сонной Лощине» — книжка была вручена мне Элайджей практически сразу, как я переступила порог. О чем мне точно не хотелось говорить, так это о Коле Майклсоне. В последнее время мы редко видимся и у меня затаилось неприятное ощущение, что Первородный меня избегает. Раньше практически все время я проводила в обществе моего друга — он всерьез взялся показать мне Новый Орлеан «со всех спектров видения», — но теперь я реже выхожу из дома, ведь мой проводник слоняется в никому неведомых местах, так что, если я и высовываю нос за порог, то пребываю либо в компании Ребекки, либо устраиваю книжный клуб с Элайджей. Последний разыскивает мне романы, поэмы и рассказы, да и в общем всячески проявляет внимание, но, как я уже поняла, это для него вполне обычное поведение. — Зачем? — подозрительно уточняю я у подруги. Ребекка мне очень нравилась, но иногда она заводит нежелательные темы. Нежелательные — в том смысле, что они связаны с ее старшим братом. Я готова была часами выслушивать ее жалобы на то, как заботливые братья убивают любого мужчину, который дерзнет ей понравиться, или про истории из ее молодости, то есть восьми вековой давности, и делиться с ней собственными переживаниями, не столь давними, но Кол… нет, я не хотела обсуждать его. — Шэрон, — укорительно произнесла Майклсон.– Это ведь не какая-нибудь мелочь. Вы поцеловались... — И он этого даже не помнит, — вставила я. — …и ты дала ему своей крови… — Он выглядел, как умирающий, и отказывался пить кровь у прислуги, и я ведь не знала, что это так важно! — И вы спали вместе, — продолжила она, будто я ничего не произнесла. — Всего лишь лежали. Полностью в одежде.– Мои щеки предательски запылали румянцем смущения. Я оградила свои мысли от представления того, что было бы в обратном случае.– И он был в бреду! — напомнила я, пытаясь сохранить хотя бы остатки достоинства.– Я боялась оставить его одного и… и вообще мы с Колом друзья! — добавила я невпопад. Ребекка оглядела меня скептически. — Друзья, — сказала она, — так друг на друга не смотрят. Не знаю, возможно ли это, но я почувствовала, что краснею сильнее. — Как? Ребекка посмотрела на меня из-под длинных ресниц. — Как будто влюблены. Я было открыла рот, чтобы возразить, все равно не зная, что сказать, как дверь раскрылась. Через минуту в зал вошли двое: пресловутый мистер Майклсон и какая-то светловолосая голубоглазая девушка в излишне вычурном наряде. На лице Кола играла привычная самодовольная ухмылка, рука небрежно лежала на талии незнакомки. — Здравствуй, сестрица, — Кол продемонстрировал театральный поклон в сторону Ребекки, в отличие от меня, сидящей к нему лицом.– Мое почтение прекрасной леди Сальваторе, — не менее пафосно обратился он ко мне, подходя ближе. Он встал сзади меня и поставил ладони на спинку дивана, на котором я сидела. Оглядев мое состояние, Кол поинтересовался: — Чем это вы тут занимались, мои дорогие? Неужели тешили себя непристойными разговорами? Ребекка, надеюсь, ты не пытаешься сломать психику нашей Шэрон? –подмигивая, хмыкнул вампир. — Едва ли я буду той, кто будет ломать психику юным леди, — слегка поджав губы в недовольстве, ответствовала Бекка.– Представишь нам свою спутницу? Кол обернулся, будто успел позабыть, что пришел не один. — Гм, да. Это мисс Элен, — представил Кол, рассеяно махнув рукой в сторону девушки. — Элис, — поправила она, отвлекшись от рассматривания интерьера комнаты. — Какая разница, — безразлично пожал плечами Первородный. В его голосе мелькнуло раздражение.– А что ты читаешь, Шэрон? — заинтересовался книгой в моих руках и оперся о спинку дивана локтями, чтобы склониться ближе ко мне, тем самым он взглянул на обложку книги поверх моего плеча. Мое сердце пропустило удар. — «Легенду о Сонной Лощине» Ирвинга, — подала я голос, показывая ему обложку с соответствующей надписью.– Очень интересно, может быть мы как-нибудь почитаем вместе? — добавила я, посмотрев на него. Кол не отводил взгляда от обложки, на которой был выгравирован рисунок всадника без головы с топором в руке. — Может быть, — неопределенно ответил он.– А откуда у тебя этот рассказ? Если мне не изменяет память, я видел его на столе у Элайджи. — Он подарил мне книгу, — подтвердила я. Узнав, что я заядлый читатель, старший из Майклсонов стал дарить мне их так часто, что я едва успевала дочитать книгу, прежде чем получить новую. Кажется, он очень рад, что в доме есть кто-то, кто стабильно читает книги. Кол слегка свел брови. — Часто же он в последнее время дарит тебе подарки, — недовольно заметил Кол, впервые за это время посмотрев мне в глаза. Как внимательно я ни вглядывалась, я не смогла прочитать, что за чувство было написано на его лице. — Еще бы, — вклинилась Ребекка и Кол повернулся на нее, слушая. Момент упущен.– Ты так редко общаешься с Шэрон, что Элайдже впору считать, что она — его подруга, а не твоя. Шэрон так часто приезжала к нам, а ты веселился где-то еще, и ей приходилось либо сидеть одной, дожидаясь тебя или меня, либо ехать к себе, и Элайджа решил, что его священный долг — не оставлять даму наедине с собой.– Ребекка обратилась ко мне: — Тебе понравилась последняя пьеса, на которую вы с Элайджей ходили? Я смущенно отвела глаза от изучающего взгляда старшего Майклсона. — Да, — слишком робко для себя ответила я.– Элайджа достал текст «Сна в летнюю ночь» и уговорил управляющего сыграть эту пьесу в театре. Ну, как уговорил… скорее внушил. В местном театре почти не было приличных пьес и после этого случая старший из братьев Майклсонов решил это исправить. Он заверил, что пресечет это безобразие и поставит все необходимое, чтобы театр играл лучшие пьесы и интеллигентные люди могли смотреть их. Ребекка посмотрела на Кола, мол, видишь? — А не пойти бы Элайдже…– Кол замолчал, не позволяя себе продолжить.– Я понял, что ты хочешь мне сказать, сестра. Как ты смотришь на то, чтобы я заехал за тобой вечером и мы бы отправились повеселиться где-нибудь в Треме, Шэрон? Я кивнула. Мы так давно никуда не ходили вместе, а без Кола я даже не покидала Французский квартал, хотя в Треме куда более широкий выбор ткани для платьев и больше ресторанов, чем на Бурбон-стрит. — Буду счастлива, — добавила я из вежливости, но ни капли не преувеличила. — Вот и отлично, — улыбнулся мне Кол, собираясь идти, но его остановил голос сестры: — А почему не сейчас? — возразила она, неодобрительно глянув на Элис. Или Элен? Неважно.– Я надеялась, что смогу побыть в доме одна, — она слегка смущенно отвела взгляд, подразумевая, что хотела быть совсем не одна, а просто без братьев и лишних людей в доме. Хотя я прекрасно знала, что она делает это специально и на самом деле она планировала провести день со мной, а не с кем-то еще. Кол ухмыльнулся и покачал головой. — Не в этот раз, дорогая. У меня есть планы, я, видишь ли, тоже хотел бы остаться один, — Кол небрежно указал на женщину, которая бросала на нас всех недовольные взгляды, раздраженная тем, что все внимание Кол уделяет нам, а не ей.– И был бы благодарен, если бы ты составила бы Шэрон компанию где-нибудь в другом месте. Прошу меня извинить, — он коснулся моего плеча на последок, прощаясь, и пошел к лестнице, пожалуй, слишком грубо потащив свою спутницу за собой, она даже ойкнула от того, как сильно и резко он схватил ее запястье. Я провожала его взглядом все то время, что могла их видеть, а потом вновь повернулась к Ребекке. В глазах подруги было столько жалости, что я отвела взгляд и стала нервно поправлять волосы, что выбились из прически. — Она не выйдет из дома живой, — покачала головой Ребекка. Сначала я подумала, что она решила убить подружку брата, но потом поняла, что это не так. Не помню, чтобы видела, как девушки покидали этот дом или даже комнату Кола. Видела, как они входили, но чтобы выходили — никогда. С верхнего этажа раздался женский стон. И еще один. И еще. Я почувствовала слабую дурноту. — Ребекка. Прошу, пойдем быстрее, — взмолилась я, вскочив на ноги так резко, что едва не уронила позабытую книгу. Ребекка последовала моему примеру. Она мягко взяла мою ладонь и потянула меня к выходу. Я смогла вздохнуть спокойно только тогда, когда экипаж отъехал от дома Майклсонов. Я забилась в угол и стала безразлично рассматривать людей, мимо которых мы проезжали. Вот уж не думала, что понятие «разбитое сердце» так близко к истине по ощущениям. — Шэрон? — Ребекка осторожно коснулась моей руки. Я не повернулась к ней.– Ты?.. Плачу? Нет. Еще чего. Лить слезы по дурацкому Майклсону? Глупости. — Со мной все нормально, — резко ответила я. — Шэрон, — вздохнула она.– Он… просто… Если честно, я не знаю, почему Кол так делает. — Это не имеет значения, — отрезала я.– Не мое дело. Без разницы. Пусть делает что хочет со своими Элен, Элис, Мэри, Джулией и всеми прочими. Едва ли меня как-то касаются амурные похождения Кола Майклсона. Ни одна из его блондинок, покойных или будущих, не имеют для меня значения. Никакого. — Мне без разницы, — сказала я вслух. — Это не так, — тихо промолвила Майклсон.– Тебе не без разницы. И ему — тоже. Я демонстративно проигнорировала все ею сказанное. — Остановите здесь, — крикнула я возничему и экипаж затормозил.– Мне нравится это платье, — объявила я причину внезапной остановки и вышла, не дожидаясь помощи кучера. Спустившись с повозки, я направилась в сторону витрины в которой можно было увидеть платье последнего фасона, но успела услышать тихое «Два идиота!» Ребекки. Все сильно изменилось с появлением ожерелья. Это было не просто украшение, даже не просто ценный магический артефакт. Это был знак того, что Кол Майклсон любит Шэрон Сальваторе. В Новом Орлеане я провела самые счастливые двенадцать лет моей жизни. Которые так беспардонно закончились на рождественском балу 1881-го года, на котором Кол попросил его подождать, но так и не пришел. Исчез и прихватил мое сердце с собой, на последок оставив лишь сердце-украшение взамен забранного. Тяжело дыша, я привалилась плечом к ели. Перед глазами заплясали черные точки — воспоминания так и норовили сформироваться в видения, но их эмоционального аспекта хватало лишь на жалкие урывки. Филадельфия. Пенсильванию я ненавижу с 1882-го. Я нашла Деймона сразу после Рождества, буквально за день до того, как восемьдесят второй год сменил своего предшественника. Поездом проехала от Луизианы к Нью-Йорку, к Деймону. Но я не задержалась в обществе брата слишком долго, через пару месяцев я не смогла более выносить разрушительного урагана эмоций и чувств и искоренила проблему в полной мере — впервые отключила человечность. Я помню то чувство… точнее, его отсутствие. Блаженная пустота вместо зияющей раны в груди. И это поставило меня на путь к Филадельфии, я шла по следам слухов о сумасшедшем вампире, ставившем экстравагантные (если не сказать безумные) опыты в сфере сверхъестественного. Без эмоций мои цели всегда становились сугубо рациональными, мной двигала только тяга к знаниям. Каждый раз, пересекая штат Пенсильванию, на меня навевает необъяснимый страх. Я не боялась Доктора тогда, но потом, когда ко мне вернулась человечность, я иногда содрогалась при воспоминаниях. Сырые подземелья будто из декораций к фильмам ужасов. Верещание крыс, сотни маленьких красных глазок смотрящих на тебя из темноты, в любое время суток двигающаяся в темных углах масса мелких облезлых тварей, дерущихся друг с другом и издававших звуки, доводящие до умоисступления. Банки, в которых противно жужжали огромные черные мухи и аквариумы с множеством пауков, больших и маленьких. Уховертки, сколопендры, ночные бабочки, змеи и фаланги — всю эту живность можно было запреметить в обширной коллекции этого сумасшедшего. Идеально чистая мастерская, как он ее называл — отполированные поверхности хирургических принадлежностей и орудий пытки одинакого бликовали в тусклом свете факелов, отчищенный до скрипа стол для препарирования и склянки с опасными жидкостями. Крики пациентов (или жертв) разносились по подземелью, отдавались гулким эхом от стен и пробирали до костей — аудиозапись Ада, не иначе. Все, что связанно с Доктором, говорило о темных подземельях, пропитанных влагой и источающих неестественный холод, предсмертном писке нескольких крыс, собравшихся в Крысиного короля где-то в дальнем закоулке, о крови, медлительно бегущей по брусчатке и канавкам стола для аутопсии, о диких воплях его жертв, разносящихся по коридорам и многократно отражающихся от ледяных стен, о готических замках и гротеске, об острых скальпелях, с неумолимой легкостью разрезающих плоть, и о тисках, и кандалах, и о разъедающих кислотах и ядах в прозрачных сосудах. Доктор был страшен, как самые глубокие круги Бездны. Самым ужасным является то, что я была беспрекословно послушной ученицей; скажи он мне создать армию кадавров и бы спросила бы лишь к какому сроку и в каких количествах. Именно там и именно за эти годы во мне сформировалась моя вторая личность, которую нелестно называли Мрачной Жницей. Я под руководством своего учителя ставила опыты, и не важно, кто был их предметом: животное, человек, оборотень, ведьма или вампир. Те годы были страшнейшим кошмаром, весь ужас которого понимаешь лишь после пробуждения. Я почувствовала горький вкус на языке — меня тошнило от этих воспоминаний. Ничего кроме такого рефлекса и контролируемого ужаса я не испытывала. Это было не временем эмоций. Я покинула Доктора и углубилась в изучение магии, насколько это возможно для существа, полностью ее лишенного. Немало я знала с эпохи Нового Орлеана, когда Кол проводил углубленные лекции в этом вопросе. Кол обожал магию, я знала, что до обращения он был ведьмаком и осознавала, что без своей силы он страдал и пытался почерпнуть как можно больше знаний о магии взамен умения ее генерировать. Изучение магии было одной из моих целей. Я существовала ради выполнения заданных самой же собой целей. Чтобы не сойти с ума. Холодный ветер ударил в лицо и заставил не застегнутую куртку распахнуться. Холодная нынче погодка выдалась. У нас редко шел снег, но вот температура резко падала с наступлением осени. Омерзительный климат, вкратце говоря. Ветер донес до меня слабый запах сигарет. Легкие сжались от внезапно нагрянувшей необходимости закурить. Можно даже не один раз. Можно даже целую пачку. Как на зло, сигарет я в последнее время при себе не держала. Не было необходимости. До этого момента. Курить я начала еще в двадцатые. Тогда это было модно, а для вампира, который только что в очередной раз вернул себе человечность, как казалось, просто необходимо. От человечности всегда были одни проблемы. Курение вошло в их число. Привычка, без сомнений, дурная. Но для вампира она не так губительна, как для человека, зато всегда помогает снять стресс. В двадцатые я вообще жила на широкую ногу, как в то время было заведено у большей части богатого общества. Люди в то время делились на «сухих» и «мокрых». «Сухие» были благопристойными трезвенниками, но я, как уже очевидно, не просыхала. Поколение двадцатых называли потерянным. Я хорошо подходила под это определение. Алкоголь, курение — я шла на что угодно, чтобы хоть как-то заполнить пустую оболочку. Я заметила острые шпили маленькой церквушки, а пройдя ещё немного, смогла рассмотреть забор, отделяющий меня от каменных надгробий и крестов. Прекрасно. Я на кладбище. Так или иначе, постоянно возвращаюсь сюда. Совпадение или намек свыше? Одним прыжком перемахнув через хрупкую готическую ограду и оказалась на освященной земле. Снова в нос ударил запах сигарет откуда-то с севера, где похоронены первые поселенцы. В том числе расположены семейные склепы Основателей. И Сальваторе. Запах сигарет становился все сильнее, а внутри с каждым шагом все сильнее и сильнее нарастало новое воспоминание. — Когда ты сказала, что мы будем ездить на мотоциклах, я думал, что мы именно этим и займемся, — говорит Нил.– А не… тем, чем ты сейчас занимаешься. Что бы это ни было. Я хрипло рассмеялась и тут же прокашлялась. Разодранную щеку жгло, так что даже смеяться было больно. Я стряхнула с ладоней капельки крови, оправила порванную куртку и переместила заживающую после перелома ногу в более удобный ракурс. По венам все еще бегал адреналин от скорости и жгучей боли. Кожа зудела, ободранная об нагретый солнцем асфальт. В паре метров дальше по шоссе покоился побитый и поцарапанный мотоцикл, с которого я благополучно упала с минуту назад. Упала или прыгнула? — Это меня беспокоит, — продолжал племянник, наблюдая за мной. Видок наверно тот еще. Как сильно я похожа на наркомана под дозой? — Начинает напоминать мазохизм. Наверно, он прав. Наверно, это не здоровое поведение. Наверно, стоит все же обратиться к психологу. С другой стороны, ему откуда знать? Нил был одним из тех людей, кто мало что принимал близко к сердцу. Точнее сказать, он был хорошим малым, он мог сопереживать и проявлять эмпатию, но дело в том, что он был плохой мишенью для Тьмы. Все, что с ним случалось плохого, мало на него воздействовало. Внутри него как будто жило маленькое солнце, которое освещало все вокруг, не давало гадким щупальцам тьмы закрасться в его душу. Он долго не знал о смерти родителей, я об этом позаботилась — завязала глаза, когда выводила из окровавленной двумя вампирами квартиры, а после не напоминала о них лишний раз. Он игнорировал всю ту мерзость, что существовала вокруг него, будь то смерти, жажда крови, войны, наше с Кью губительное присутствие. Он быстро оправлялся от плохих событий, тоска по тем, кого он любил и потерял, быстро перерастала в светлую печаль, оставаясь с ним, но не терзая. Будто он был каким-то иммунным к смерти, боли и страданиям. Будто он был слеп ко Тьме, видел только хорошее — даже в таких законченных существах, как я. Иногда я ему смертельно завидовала. Внутри меня не теплился неугасаемый свет, ограждающий от теней, сгущающиеся вокруг все усерднее с каждой проходящей минутой. Тени вокруг уже давно прошли сквозь кожу, прошили насквозь и уже множились внутри меня, как зараза. Иногда мне начинало казаться, что уже нет никакого смысла, что в мире нет ничего, чего бы я не видела, что могло бы меня удивить. Жить наедине со своими собственными демонами — ужасно, но многие умирают до того, как успевают сродниться с ними настолько сильно, как я, а список грехов начинает пугать. Поэтому в черно-сером мире нужно что-то яркое. Что-то острое, оставляющее терпкий вкус на кончике языка. Например, пару раз упасть с мотоцикла на скорости ста пятидесяти километров в час. Так, чтобы почувствовать каждый камушек на дороге, ободрать кожу к чертям, захлебнуться болью, пока перед глазами не заплясали многоцветные искорки и адреналин не пропитал кровь настолько, что боли почти не чувствуешь. Только острую, всепоглощающую эйфорию. Несколько мгновений лёгкости после того, как раны заживут. — Это помогает мне, Нил. Нил смотрит на меня, лежащую на проезжей части, с высоты своего роста, опираясь спиной на свой целехонький мотоцикл, поставленный на подножку. — Я тебя никогда не пойму, — качает он светлой головой. Куда уж тебе, Нил. Тебе ведь никогда не хотелось стянуть с безымянного кольцо, посреди бела дня сидя в парке. Не хотелось рвать и метать, только чтобы хоть как-то заполнить внутри зияющую дыру, которая появляется у каждого третьего из тех, кто прожил побольше века. Ты никогда не думал о том, что устал от этой крупицы вечности и не готов прожить так ее всю. Ты ведь нормальный, Нил. А не чертов фрик, как я. — Я на это надеюсь. Боль всегда приводит в чувства. Затмевает сознание, цепляется в самую душу крепкой хваткой и не позволяет думать о чем-то другом. Спасительная боль. Я с размаху ударяю по надгробию сжатым кулаком с такой силой, что кости трескаются — как и поверхность надгробия, как раз на месте, где написано имя того, кто благословлен покоем в шести футах ниже. Капельки крови заполняют тонкие жилки трещинок, скапливаются и уродливыми струйками бегут вниз. Кровь капает с разбитых костяшек и впитывается в почву. Запах ударяет по обонянию, окончательно отвлекая от воспоминаний и эмоций. Когда просыпается голод, все остальные чувства молчат. Будто гончая, взявшая след, я поворачиваю голову к северу. Иду по запаху сигарет и крови.***
Сигареты дешевее некуда, но сейчас не время привередничать. Белые палочки сыпятся из нетерпеливо разорванной пачки. Плевать. Сжимаю те несколько штук, что высыпались на ладонь, вытягиваю одну и сразу зажимаю фильтр между зубов. Зажигалка у этого бедолаги оказалась ему подстать, но через пару щелчков колесиком получилось добиться тусклого огонька и прикурить от него. Втягиваю ртом дым, пока он не начинает разъедать легкие, и выдыхаю. Мазохистка, пьяница, курильщица. Я не страдаю только наркозависимостью, и то можно поспорить, сойдет ли вампиризм за это определение. Боже, мог ли ты сотворить меня более порочной? Можно было бы пересидеть в церкви и исповедаться пастору, пользуясь прозрачной, не дающими четкого ответа информацией, или просто побродить по неосвещенной земле, где похоронены самоубийцы, но нет. Я отыскала фамильный склеп с гротескной надписью «Сальваторе», выведенной под изображением пера. Склеп у нашей семьи не менее мрачный, чем наша история: грубообработанные камни, две колонны высечены по обе стороны от дверей с облезшей голубой краской и пара изображений крестов над этими колоннами. В общем, идеальное место действие для рассказов Эдгара По. Не хватает только каркающего «никогда!» ворона на островерхой крыше. Войти внутрь, при этом не снеся двери, я не могла, прогулка по Сторивиллю не была мною запланирована и ключей я не брала, поэтому я присела на ступеньках перед входом. В этом склепе похоронены все поколения Сальваторе, начиная от моих родителей и заканчивая недавно почившим Заком, исключая лишь одно поколение — нас с братьями. Я знаю, что написано на мемориальных табличках родителей. «Любимая жена и мать» у Лили и «любимый отец» у Джузеппе. Первое верно лишь частично, второе вообще не должно быть увековечено в камне. Наш дорогой отец пытался убить собственных сыновей и не больно жаловал дочь. Его уважали в Совете, но не любил никто. При этом он был до тошноты правильным христианином. Если только после всего того, что он нам с братьями сделал, его можно так назвать. — Я сомневался, что найду тебя здесь. Стефан подкрался бесшумно, я заметила его лишь в последний момент. Лишнее подтверждение того, насколько я уязвима. Как со снятой кожей. — Странно, — просипела я, стряхивая с кончика сигареты пепел. Фильтр оказался запачкан кровью — следствие моего недавнего ужина. Или уже завтрака? — Все мертвые Сальваторе в городе оказываются здесь. Кроме нас троих. Мы вечно ходим в неопределенном состояние между недо-жизнью и не совсем смертью. Стефан прислонился плечом о вторую колонну, убрал холодные ладони в карманы. Уставился в даль. Может быть пытается понять, что в этой самой дали выискиваю я. А может быть сам витает в столетних воспоминаниях. Мы молчим. На кладбище вообще не нужно разговаривать. Чтобы не нарушать устоявшийся покой мертвецов. Ну, или не покой. Смотря на табель грехов и хороших поступков, который человек успел получить до смерти. — Как думаешь…– делаю затяжку и выпускаю дым через рот. Он уносится вверх сизым столбиком.– Как думаешь, отец попал в Рай? — Не знаю, — честно отвечает Стефан.– Может быть. — Надеюсь, он в Раю. Чувствую непонимающий взгляд Стефана на затылке, но не поворачиваюсь к нему. — Мне-то прямая дорога в Пекло. Не хотелось бы отягощать и без того малоприятное времяпрепровождение ещё и присутствием нашего дорогого папа́. Еще немного помолчав, спрашиваю: — Ты простил Деймону Лекси? Ответ поступает быстро: — Нет. — А простишь когда-нибудь? В этот раз он медлит, задумавшись на секунду. — Нет. Некоторые вещи не прощаешь, даже когда любишь. Хорошо, что меня нашел Стефан, а не Деймон. Стефан не задает лишних вопросов, не пытается залезть в душу. Он знает, что мы не так близки для этого. — Ты когда-нибудь устаешь от всего настолько, что хочется снять кольцо? — Почти каждый день, — отвечает брат. — Что тебе мешает? Он молчит, не знает, что сказать. Наверно, на этот вопрос нет правильного ответа. — Не знаю, — признается он.– Вряд ли я смогу объяснить причину. Я выбрасываю окурок и достаю новую сигарету. Вкус никотина мешается с привкусом крови на языке и я не уверена, нравится мне это или нет. Я сейчас ни в чем точно не уверена. — Мы когда-то дружили, — замечаю вдруг я. — Когда-то, — кивает Стефан. — Ты перестал со мной общаться после смерти мамы. Я тогда не думала, что мое отсутствие на похоронах может заставить нас со Стефаном так отдалиться. Так, что мы не смогли примириться друг с другом полтора века спустя. Как же печально, что одна семья может в один момент стать друг для друга чужими людьми. — Мне было двенадцать. Я чувствовал себя брошенным всеми. Мне было десять. И я чувствовала себя не лучше. Но какая до этого разница теперь? Я слишком устала для всего этого. — Знаешь, — говорю я, — иногда мне кажется, что мы все брошены. Каждая чертова душа на Земле. Сотворены по великому и неисповедимому замыслу и оставлены сами по себе — мол, сами дальше разберетесь. Так вот, дети Твои, Господи, блуждают в темноте, как слепые, и едва ли могут найти Истинный путь сами. Я-то уж точно. — У нас были и хорошие моменты, — вставляет в гнетущую тишину Стефан. Да. Была парочка. Например, в шестидесятые. В Сан-Франциско. Кто-то стучится в окошко автомобиля и я опускаю стекло вниз. Стефан почти не изменился. Зализанные в чудаковатую прическу светлые волосы, высокий лоб, волевой подбородок и проницательные глаза цвета хризолита. На губах играет озорная улыбка — огромная редкость. На брате надета кожаная куртка с нашивками в виде американского флага на плечах. — Давно не виделись, сестренка. Не так давно по нашим меркам. Мы можем не видеть друг друга и дольше. Но эта встреча была сюрпризом. Где я точно не ожидала встретить Стефана, так это на уличных гонках в Калифорнии. Я подняла забрало шлема и посмотрела на брата напрямую. У нас есть совсем немного времени, гонка начнется с минуты на минуту, машины уже стоят на старте. — Давно, — соглашаюсь я.– Хочешь как-то ознаменовать это особое событие? Стефан ухмыляется. — Предлагаю спор. Тот, кто достигнет финиша последним, должен победителю желание. Идет? — Стефан протягивает мне ладонь в перчатке. — Идет, — пожимаю широкую ручищу Стефана. Я ухмыляюсь. За шлемом этого не видно, но Стефан точно об этом знает. — Удачи тебе, Шэрон. Тебе она понадобится, — Стефан выпрямляется и одевает на голову шлем. Гонки порой бывают жесткими и никогда не бывает лишним объяснение, почему ты выживаешь там, где другим везёт меньше. — Еще чего! Готовься выполнять желание. — Ты тогда сжульничала, — припомнил Стефан. — Я честно воспользовалась преимуществом, — возразила я, слегка улыбаясь. — А потом заставила меня модернизировать свой Плимут. Чтобы он был быстрее. — Нужно отдать тебе должное, он до сих пор ни разу не нуждался в ремонте. Я все еще помню, как Стефан ковыряться в движке отверткой, а я сидела на столе с инструментами, ела мороженное и изредка кидала Стефану нужный инструмент. Тогда еще не вышла кинговская «Кристина» и Плимут был иссиня-черным, а не красным. Одно из немногих совместных воспоминаний со старшим братом. — Лекси нами гордилась, — хмыкнул Стефан и на его лице застыла печальная улыбка. — Да. Лекси такая. Была, — добавила я и наши улыбки сменились угрюмостью. Лекси была связывающим звеном между нами. Как нам находить подступ друг к другу без нее? Я вспомнила то, что давало мне причины продолжать. Цели. Моя жизнь состоит из целей. Когда я достигаю одной, то ищу новую; уже почти полтора века я иду по жизни, передвигаясь от цели к цели, как раненный перебирается от стенки к стенке, каждый раз рискуя упасть, если не найдет точку опоры. Мне необходимы цели. Потому что без нового путеводного якоря, зажигающегося всякий раз, когда я достигну предыдущего, я окажусь в полной тьме и она поглотит меня, проглотит живьем. Я смяла сигарету и горячий кончик прожог кожу на ладони, оставив след. Боль отрезвила, не позволила скатиться в новое воспоминание. Я знаю свою цель. Поднявшись на ноги, я вышвырнула дешевые сигареты, до этого запиханные мною в карман. Подошла к Стефану, он предложил мне раскрытую ладонь и я взялась за нее. Прошу, Стефан, помоги мне. Веди меня, пока я не могу сделать этого сама. Мне это так необходимо.