Медь

Слышать из женских уст о том, что ты неотёсанный, неухоженный, некрасивый, мерзкий варвар. Дикарь, которого пускать в операционную нельзя. Что мне стоит не только бороду сбрить, а ещё и состричь волосы, и более того — проэпилировать руки или просто залезть обратно в свою сраную пещеру… оказывается действительно неприятно. Видеть, как горят её глаза, желающие унизить, оскорбить и задеть. Как её порывает по мне потоптаться своими острыми шпильками, чтобы те прошивали не рыхлую почву или свежевыпавший снег, а мою самооценку. Указывая, насколько ей отвратительна внешность стоящего напротив человека. Как будто бы я впечатлить её хотя бы минимально пытался. Сложно расплываться в ответ в усмешке и делать вид, что не трогает. Что её острая тонкая шпилька живой плоти достичь всё же не смогла, что мой панцирь из цинизма и опыта шпильку попросту глубоко проникнуть… не пропустил. Застряла, погнулась, сломалась. Сделать вид, что слишком толстокожий, что хватает прослойки, что не болезненны её уколы. При этом почти явственно ощущая, что раздражение в её сторону начинает мутировать почему-то в разочарование. Что странно само по себе, ведь ни на что не рассчитывал, рассчитывать в принципе было глупо с такой, как она. Ведь Веста принадлежит ирландцу, по его приказу тут оказалась, именно его перст указал, где теперь для послушной сучки место, где она будет и спать, и расхаживать по территории условно независимой кошкой. Сверкать ярким взглядом светлых глаз, привлекать к себе внимание большей части мужского населения этого места и вашу маму бесить. Сложно не кинуть шпильку в ответ, почти нереально на самом деле, но именно моё игнорирование летящих оскорблений как раз и задевает её сильнее всего. Сложно… Потому что внезапно мы оказываемся в операционной. Мы оказываемся над телом Басова, где навыки хирурга как никогда кстати, и я встречаю её как профессионала в деле, прикусывая кончик языка, потому что язвить в сторону Весты после этого не хочется. Лишнее. Сложно. Потому что раздражение, разочарование и уважение как к профи начинают наливаться оттенками. А саму Весту хочется рассматривать. Привыкший к ровно каждому углу базы, давно не испытывая удивления, лишь изредка реагируя на перемены, практически перестав брать заказы, лишь тренируясь для поддержания надлежащей формы, я вдруг нахожу слишком занимательным изучение этой строптивой особы, приходя к выводу, что она не настолько проста, насколько мне изначально показалось. За личиной сиамской кошки, суки и стервы, за мраморным лицом снежной королевы и дорогими шмотками есть нерв. Есть болезненная, пульсирующая, воспалённая точка, только разыскать её всё никак не выходит. Я чувствую, как негатив в её сторону медленно тает. В аду не может прожить длительное время блядский лёд. В чёртовом пекле подобное слишком быстро отживает своё. Только в момент, когда мне начало казаться, что я близок к тому, чтобы признаться себе в развившейся вопреки всему симпатии, — приезжает Морозов. И все мои мысли, вальсирующие вокруг снежной и ни капли не нежной королевы, разбиваются об их внезапно со старта слишком плотную, слишком демонстративную близость. Я только начал привыкать к холоду её взгляда, только рассмотрел в ней что-то живое, в потухших ледяных глазах уловил тот пульсирующий нерв и за ним… вопреки зову разума, потянулся. Чтобы спустя пару тройку недель хождения по кругам разочарования, раздражения и вяло прогрессирующей симпатии, что так легко спутать с банальным желанием ощутить в своих руках приятные выпуклости женского тела, въебаться в прикатившего Фила. И ладно бы он был славным малым, ладно бы как человек впечатлял или умом, или силой, или достижениями. Но о нём не понаслышке знают все, кто знаком с Максом ближе обычного рядового салаги. Те, кто имеют доступ в его близкий круг, имеющий чёткие ограничения. Те, кто с ним достаточно давно и видели его восхождение после громкой истории, когда он прирезал, как дикого кабана, сына главы блядской официальной базы, что ходит под началом сраного государства. Резонансная, спорная, с огромными пробелами и отсутствием деталей история, что держит годами интригу. Но мы все, те, кто по праву считают себя друзьями Лаврова, знаем одну непреклонную истину. Морозов-младший — уёбок, продажная шлюха и сука, идущий по головам даже тех, кому говорит, что они глубоко и искренне ему дороги. Точка. Никаких лазеек, никаких светлых хотя бы сколько-нибудь оттенков. Сплошной чернильно-чёрный негатив, беспросветный, без разводов или пробелов. Ни-че-го. Звенящее как выстрел в комнате с толстыми стенами и отличной изоляцией. Морозов как противный монотонный писк, которым глушит, когда получаешь контузию от взрыва поблизости. Морозов слишком громкая, слишком знакомая слишком многим фамилия. Морозов просто долбаное «слишком». Что не мешает, казалось бы, трепетной гордой королеве, у которой в груди вряд ли сердце, скорее осколок льда, вдруг проникнуться к нему теплом в считанные мгновения и склеиться едва ли не сиамскими близнецами. Чёртова Герда со своим ёбаным Каем. Ассоциация возникает сама собой и прилипает к ним настолько плотно, что даже в разговоре с Леркой я отныне именно так этих неразлучных и зову, игнорируя то, что она довольно положительно отзывается о Филе, который был одним из участников той операции, где её когда-то нашли и спасли, а Макс после с собой забрал. Чёртова Герда, которая оказывается именно с ним абсолютно далека от снежной, пусть всё ещё и кажется королевой с этой её картинной статью, безумно прямой осанкой и, вашу маму, острыми шпильками при любой погоде. Чёртова Герда, которую я ревновать права не имею. Не имел. Иметь не буду точно, но безразличным оставаться на все три тысячи процентов не получается. Они меня бесят. Раньше раздражали поодиночке, теперь изводят нервную систему разом. И постоянно отираясь рядом, подстраиваясь друг под друга, синхронно вышагивая по базе, словно стали единым организмом. И улыбками, такими чертовски нежными и незнакомыми… лишь друг для друга. Такими странными и двусмысленными местами, что заставляет задаться вопросом: как много в Морозове интереса к противоположному полу? Правда ли он заинтересован в одних лишь мужчинах, или сиамская кошка прогрызла, выцарапала себе путь к его сердцу острыми коготками, мурча в кои-то веки действительно ласково, покорила, приручила к близости, получила его себе, оставляя на нём свою длинную чёрную шерсть? Они меня выводят к херам. А потом Веста вдруг начинает втирать мне о том, что она зачем-то прошерстила группы крови всей базы и, судя по анализам, нашла занимательное совпадение, которое наталкивает её на определённую, кажущуюся мне совершенно абсурдной мысль. Но что-что, а быть убедительной эта женщина умеет, когда хочет, и в итоге я помогаю ей с анализом ДНК, делая первое открытие: Басов и Морозов братья. И второе: это зачем-то понадобилось узнать Джеймсу. Иначе я сомневаюсь, что, пусть и любопытная, но безразличная к большинству королева вдруг пошла бы выяснять такие тонкости личной жизни двух по сути чужих ей людей. В конце концов трахать Морозова или O’Коннора ей никак не помешал бы любой из результатов исследования. А она ведь их. Обоих. Вероятно. И это почему-то злит. Злит. А ведь не должно. Злит. Потому что её взгляд в мою сторону по капле тает. Ледяные глаза, привычно пустые, пусть и яркие, оживают, и это сбивает с толку. Её интерес сбивает с толку. Она вся. И внутри сама мужская суть, словно часовая бомба, до сего момента спящая, вдруг детонирует… реагируя. *** Бытует мнение, что лишь мужчина способен невербально сигнализировать о желании. Мол, у него становится на лбу написано, если он сгорает от страсти к определённой женщине. И даже если огонь этот лишь зарождается, в движениях, взглядах, едва ли не в запахе начинает проявляться эта химическая реакция. Феромоны способны душить. Мы не чувствуем их запаха, никто и никогда не сможет ответить, как это работает в жизни, не отталкиваясь от научных талмудов и долгих рассказов исследователей данной темы. Феромоны как продукт внешней секреции, когда с потом, слюной, источаемым запахо ты начинаешь предмет своего желания буквально душить, и это влечение на особом животном уровне становится поистине магнетическим. Противостоять подобному безумно сложно. Противостоять почти нет шансов, особенно если до этого самого момента уже была запущена реакция нервной системы на определённый раздражитель. Бытует мнение, что это самцы так привлекают самок. Тот, у кого аромат мужественнее и ярче, заставляет её прогнуться, подчиниться и дать. Однако феромоны самок явно сильнее, потому что именно на них, как пчёлы на мёд, начинают слетаться потенциальные половые партнёры, желающие насытиться доступной и готовой плотью. Бытует мнение, что даже внешний вид женщины меняется в те моменты, когда она максимально пытается внимание определённого рода привлечь. Её движения становятся тягучими, пластика текучей, взгляд сверкающим, прогиб поясницы ярче, грудная клетка выходит чуть вперёд. Бытует мнение. Бытует, сука… И я всю тренировку, долгие десятки минут, вместо того чтобы просто упороться и таскать, как безумец, железо, отвлекаюсь на её присутствие, чувствуя, как взбудоражен каждый чёртов нерв внутри. Это невозможно. Я с сотню раз посылаю всё к такой-то матери и мысленно вжимаю её в своё тело, прогибаю, а после без слов трахаю, насрав на то, что кто-то может войти. Это невозможно. Мозг отключается, в голове сдыхают все до единого импульсы, я ощущаю это удушающее желание, что скапливается, словно густой смог, застилая каждый угол внутри моего черепа. Невозможно… не смотреть, как она висит на планке, невозможно игнорировать по мелким деталям её проблемы с позвоночником, невозможно не цепляться то профессиональным взглядом, то просто шарашащим и возбуждённым, потому что я, вашу маму, в первую очередь мужик. С инстинктами, желаниями и потребностями, а уже после — ёбаный медик. Невозможно, и я всё же оказываюсь близко. Веду носом, словно дикий и сейчас и правда схвачу её, закину на плечо и утащу в ближайшую пещеру, чтобы там окопаться и начать процесс размножения. Невозможно. Когда — вместо того чтобы рычать так привычно, вместо того чтобы спорить так знакомо, чтобы отталкивать, как должна бы, и бесконечно колоть словами, пытаться демонстративно унизить — Веста просит. И это раскусывает последний трос, что удерживает мои тормоза работающими. Становится всё равно, что она сучка ирландца. Становится глубоко насрать на то, что она, вероятно, трахается с Морозовым. Плевать, по какой из причин после операции Макса всё же решила остаться, а ведь могла бы улететь. Просто, вашу маму, похуй. Похуй целиком. Тотально. Когда оказывается вжата в моё тело, когда я чувствую, как ускоряется её пульс, как учащается дыхание, и обрисовывать руками — жадно как никогда… всё её тело — одуряюще вкусно. Касаться гладкой, едва ли не лихорадочно горячей кожи, ласкать соски кончиками пальцев и всё же сдержаться от того, чтобы прогнуть, просто спустить тонкую ткань лосин и вставить в неё до самых яиц. Сдержаться, понимая, что позволила бы. Пластичным воском плавясь в моих руках, яркой свечкой. Гибкая, страстная, пахнущая опьяняюще, пахнущая как восторг, я не могу иначе описать этот запах, жадно вдыхая, пока мои пальцы двигаются внутри её тела, скользят идеально, высекая из тела её стоны — не искры. Сдержаться, когда дрожит, кончая, когда побеждённой могла бы оказаться у моих ног и, приподними я её за подбородок, опустив на колени, покорно приняла бы в рот мой член, не пришлось бы даже прямо просить или давить. Убеждать или приказывать. Сдержаться. Одному лишь богу известно, сколько сил на это потратив, решив зачем-то проявить к ней уважение, которое она в мою сторону никогда не проявляла. Сдержаться и пожалеть. Потому что, стоит выйти из тренировочного зала, я всасываю в рот собственные пальцы, жадно слизывая остатки её вкуса и чувствуя себя настоящим животным. Чувствуя себя ёбнувшимся к херам. Чувствуя, как болезненно пульсирует в паху, как подрагивает вена на виске, как в голове судорожно бьётся единственная из возможных в моём состоянии мысль: хочу. Сейчас. Её. Немедленно. Иначе нахрен подохну. Сдержаться. И гордиться собой, потому что Герда и Кай — это Герда и Кай. Где один, там и другая, и с точностью до наоборот. Чёрт его знает, на почве чего они спелись. Чёрт его знает, как в это уравнение оказался втянут Стас. Чёрт его знает, почему Макса снова размазало, как говно по асфальту, но база стала похожа не то на осиное гнездо, не то на сраный муравейник, коих в округе миллионы и раздражают просто пиздец. Кай и Герда. Герда и Кай. Казалось бы, что может быть общего у наркомана-пидораса с сомнительными ценностями и у элитной девочки, ручной и с рук жрущей у самого ирландского наследника? Их пути не пересекаются: он в грязи, она вернётся в элитное заведение, где будет цокать тонкими шпильками, пить свои коктейли с аперолем и с содроганием вспоминать месяцы, что провела в этой дыре. Кай и Герда. Герда со сраным Каем. Ответ приходит внезапно. И надо бы удивиться, ведь понимал, что существует в её идеальности подвох. Ну не могла она быть просто той, кто падок на власть, с хваткой бульдога и желанием выкручивать мужские яйца, наглая, гордая, самолюбивая. Ровно каждый из этих пунктов спокойно можно спустить и пережить. С кем не бывает? Время нынче, сука, такое, простые девочки не выживают: их или используют, или ломают, за редким исключением им просто с мужиком в итоге везёт. Но путь до этого мужика чаще всего слишком тернист и испещрён страшными ловушками. Временами смертельными. Надо бы удивиться. Потому что из предположений была или умелая глотка, что сосёт слишком шикарно вкупе с хорошими рабочими мозгами и золотыми руками хирурга. Или же вагина, что способна на волшебство не меньше ребристого горла, а ещё вероятное приятное дополнение — полезность в навыках. Секретных, наверное. Но чем чёрт не шутит? Надо бы… Но всё оказывается проще простого. Видимость идеальности ещё не означает, что эта идеальность в ней есть. Королева или же просто запутавшаяся девочка — оказывается с изъянами. И это не падкость на крепкий хуй внутри, не любвеобильность, не попытка растрачивать себя на погоню за красивым шмотьём, не непостоянство или ветреность, глупость или ограниченность, неуместная гордость или дерзость. Нет. Зависимость и тяга к саморазрушению. Пресловутый селфхарм и неумение держать себя в руках без чудо-таблетки, которая делает фокус ярче, концентрацию выше, только после объёбанную накрывает откатами. Тонкие длинные порезы, так похожие на царапины, сделанные новеньким заточенным хирургическим скальпелем или ровно такими же новыми острыми лезвиями, на её руках расцветают, словно паутина… и в первую секунду просто шокируют. Открытие пренеприятнейшее. Как и чёткое понимание, что от неё нужно бежать, пока не стало поздно. Понимание, которое следом сжимает меня, будто в тиски, когда вижу дрожь её обязанной быть крепкой руки, что оперирует сраного Кая, и, вероятно, проблема именно в этом. И мне, в целом, на жизнь Морозова всё равно. Я клятву давал так давно, что даже не помню. И клятва не мешала мне убивать. Я умудрился научиться сочетать это внутри себя годами. Одних спасая, других отправляя к праотцам. И смерть Фила на операционном столе не заставила бы меня испытать даже мимолётное сожаление, скорее, быстро проходящую досаду, потому что всё ещё живёт внутри тот самый придурок, что всегда стремится к идеальному, наилучшему результату. Чтобы не другим показать, а себе доказать, что в очередной раз смог. Благодарностей не нужно, очко в карму получено. Где-то там сверху, надеюсь, было зачтено. Открытие отвратительно. Как и слабость Весты, в неподходящий момент оголившаяся, которая из злорадства, словно струящийся дым от погасшего благовония, тонкого, едва заметного мелькнувшего потока, трансформируется в долбаную ответственность. Открытие пиздец. Мне бы послать её к такой-то матери. Изломанная оказалась, бредовая, раз вредит себе сама, нездоровая, проблемная, с подобным в своём уме не станет совершенно точно никто связываться. А я внезапно бросить не могу. Внезапно пытаюсь уравновесить, и лишь благодаря мне в операционной, благодаря моей помощи, её Кай скоро очнётся. Ведь она могла всё застопорить и, вероятно, в процессе прикончить. Открытие оглушающее. Потому что я иду за ней по следу, я чётко улавливаю изменения, которые в ней проявляются почти незаметно чужому глазу, но начало истерики столь очевидно, что не пойти — по факту допустить что-то неисправимое. Открытие… что я не способен сейчас, вопреки зову разума, отказаться от не моей женщины. От той, кто не подходит мне, как ни крути. Неудобная, странная, не в моем вкусе вообще и о жене напоминает так сильно, что воротит нахуй. Но я оказываюсь поблизости, когда с тела её исчезают вещи, руки дрожат, губы тоже, слёзы катятся из голубых паникующих глаз, а во мне врубаются инстинкты. Оказаться внутри душевой просто, отвлечь собой тоже, не застонать, как будто ранило, прошило насквозь, пробило будто копьём, нанизывая и обездвиживая, когда оказываюсь в её теле, — задача повышенной сложности. Я не привык спать без защиты, но о презервативах не думается вообще, когда её глаза огромные и топящие в себе, когда её руки за меня цепляются, а картинная сука становится податливой, мягкой, доверчивой и отдаётся, плотно сжимая, позволяя, наслаждаясь. Ныряя из паники в ощущения, разделяя их на двоих. Я не привык трахаться вот так, не понимая, что между нами: тот эпизод в тренировочном зале был как помутнение рассудка, и по-хорошему на нём стоило остановиться. Я не привык вот так. Куда проще снять себе умелую бабу за деньги, со справкой о том, что нет никаких инфекций в её попользованной вагине. Что заглатывает глубоко, ещё и лизать яйца в процессе умеет. Что даст трахать себя в любую из дырок так много и жёстко, как я того пожелаю. Я не привык после жены ни к чему вот такому, либо заводя хотя бы видимость отношений, либо используя шлюх. Никаких мимолётных одноразовых акций. Я не люблю этот потребительский подход к сексу, мне так невкусно. Не то. Неинтересно. Бесконтрольное постоянное блядство позволяет потерять вкус к интимной стороне жизни. В конце концов, когда чувствуешь, что яйца наливаются свинцовой тяжестью, никто и ничто не мешает взять хороший качественный мастурбатор с дорогой смазкой и хорошенько подрочить. А для лучшего эффекта промассировать простату, чтобы наверняка была и прекрасная эректильная функция, и отсутствие неприятных ощущений в мошонке. Я не привык. Но двигаюсь в ней словно заведённый, чувствуя, как дрожь скользит по коже, когда сама целует вопреки тому, как высказывала своё громкое демонстративное «фу» в сторону этого «безобразия» на лице. Не привык. Но в ней так ахуительно, что надолго попросту не хватает, стоит лишь ощутить, как крепко обхватывает, жадно пульсируя, как стонет громко, кончая… и меня уносит за ней следом. И казалось бы… куда ты лезешь, мужик? Зачем, блять? Проблем стало мало? Забыл, как способна дурная баба жизнь нахуй изгадить? Сразу она будет мягкой, потом начнёт творить лютую дичь, в конце концов обвинив во всём. Потому что в глазах таких, как она, именно мужик обязан всё пустить по пизде ради её благополучия. Именно дамочка выбирает, где, как и насколько ахуенно она будет жить. А ты, лишь потому, что рождён с членом, обязан прогнуться, если доступ к её пещере с сокровищами желаешь получить. Она даёт лишь одно — возможность себя трахать, иногда ещё и в виде бонуса рожает детей. А остальное уже твои обязанности и проблемы. Куда? Зачем? Какого чёрта? Я ведь после развода зарёкся связываться со сложными бабами, вычисляя их на раз-два и обходя за сотню метров во все стороны — себе дороже. И были варианты в разы идеальнее той, что в руках моих рассыпается от удовольствия. В разы более выигрышные, цельные, правильные и ничьи. Но я отказывался. А тут вдруг всем своим нутром ответил согласием той, которая и не моя вовсе. Ручная для ирландца, покровительствующая откровенной мрази в лице Морозова, издевающаяся над своим телом и скальпелем, и синтетическими наркотиками. Зависимая. Зависящая. Страшнейшая моя ошибка. От которой я пытаюсь сбежать в первый раз. Оставляя её в кабинете после случившегося в душевой секса, срываясь на базу, словно от этого зависит моя жизнь. Понимая, что вляпался в такое дерьмище, что ещё не раз стопроцентно пожалею, и ебля не стоит того. Она вся этого не стоит.