Медь

Вероятно, ответь мне Ванесса отказом — было бы проще. Когда красивая женщина, очевидно знающая себе цену, показывает, что ты не дотягиваешь до её уровня со старта, у тебя в разы больше шансов переболеть ею в достаточно сжатые сроки. Обмолвись она о том, что занята или не рассматривает меня в качестве просто компании на ужин и подавно в качестве полового партнёра, я бы расстроился, как и все нормальные живые люди, а после выдохнул, поняв, что в очередной раз не прокатило, но я, собственно, никаких ожиданий и не строил. Но она согласилась, более того, намекнула со старта на возможность продолжения знакомства не только за столиком ресторана, но и на одних простынях, а это меняет в секунды абсолютно всё. Меняет в корне. И я не могу найти покоя до назначенного совместного ужина. Мыслей много. Мыслей слишком много и часть из них чудовищно неожиданная для меня. Потому что одно дело, когда ты сомневаешься в своих силах, неотразимости, талантах в постели, выдержке, мужской силе, в чём, блять, угодно. Совсем другое, когда взвешиваешь этическую сторону вопроса. Я свободен, я свободен чуть более чем целиком после произошедшего у нас с Вестой, девяносто девять процентов, с девятью же десятыми просто закрыли бы эту главу своей жизни и пошли дальше без зазрения совести. И были бы в своём праве. Потому что девочка была красивой, девочка бесила, но пробралась внутрь, к девочке я прикипел и за неё переживаю, как бы ни гнал от себя это ощущение. Это было. Было болезненно, было неправильно, было косячно и криво, но было, и так просто перечеркнуть этот опыт что-то глубоко внутри попросту не позволяет. Только я ни разу не говорил ей о чувствах. Я не давал ей обещания сидеть у окна, пуская горькие слёзы и заедая тоску полынью и тленом. Я не клялся, что не коснусь другой женщины, что буду в одиночестве вариться долгие месяцы, пока она пытается собрать себя воедино. Мы вообще не обсуждали, что конкретно происходит между нами. Потому что полноценными эти отношения назвать не повернётся язык, особенно в свете открывшихся нюансов её взаимодействия с Морозовым. Но назвать это «ничем» я не могу тоже. Было же. И довольно длительно по меркам многих. Я свободен. Только внутри что-то противно потягивает, словно я совершаю ошибку в тот момент, когда сажусь за руль внедорожника, чтобы выехать в сторону ресторана, о котором говорила Ванесса. Я свободен. Как птица, сука, в небе, гордый орёл, которого не привязать к определённому гнезду/месту. Могу творить всё, что моей душе угодно, в том числе — спать с кем угодно. Её же не смущало наше подобие отношений и не останавливало от того, чтобы прогибаться под вчерашним геем. Свободен. Но на светофоре проваливаюсь в себя, задумчиво перебирая воспоминания, словно цветные чуть выцветшие кадры. Проваливаюсь в калейдоскоп мелькающих событий не такого и отдалённого, но всё же прошлого. Веста была сломанной изначально, но, будь она простой, будь заурядной, меня бы и не притянуло, не захотелось бы рассматривать и пытаться угадать, насколько она покрыта льдом изнутри или это лишь её защитная наружная корка, что наросла с годами и полученным опытом. Веста… Увидеть её в эту минуту неожиданно хочется, просто чтобы сравнить ощущения, которыми накрыло рядом с кабинетом Ванессы, с ней. С ней, внутри которой я был не единожды множеством способов. Сравнить с ней, которую видел слишком разной, которая покорила навыками хирурга, дотошностью, и в то же время оттолкнула преступной халатностью/зависимостью/сломленностью. Сравнить с ней, потому что я могу орать громко, истошно, настойчиво орать, что не влюблённость, не любовь и подавно, но чувства к Весте — симбиоз кучи всего, часть из которых отдаёт отвратительным послевкусием. Однако утверждать, что мне глубоко похуй, не могу. Врать себе не могу, не стану даже стараться. И потому встреча с Ванессой омрачается сомнениями, которым, по логике вещей, совершенно нет места. Но они есть, и я ни черта не могу с этим сделать, кроме как раздражённо стиснуть зубы, принимая как факт, что, вместо радости от свидания с умопомрачительной женщиной, что само по себе невероятное везение. Я сижу и как дебил думаю о бывшей, которая мало того что изменяла мне, так ещё и убила вероятно нашего общего ребёнка, и это если не брать в расчет её слабость в виде наркотиков и попыток себе вредить. Гений блять. Я просто чёртов гений, который выпиливает свой мозг, ощущая сраную ответственность, болезненно-пульсирующую за рёбрами, вместо того чтобы наслаждаться неожиданной удачей. Ответственность, что призывает не забывать о том, что в первую очередь я — человек, чувствующий человек, эмпатичный и способный проникнуться чужой проблемой, и медиком стал по этой простой причине — небезразличия к чужой судьбе. А уже после я — мужчина со своими потребностями, желаниями и вспышками внезапной не то влюбленности, не то страсти, разобраться в этом ещё предстоит. Гений как есть. Приехал. Выбрал столик. Сделал заказ: вино и лёгкие закуски. Попросил пепельницу, узнав, что в ресторане разрешено курить в определённой зоне, а я как раз в ней. Развалился в кресле и… приуныл. Подёргивая ногой, чем выдаю свою нервозность, сумев подкурить лишь с третьей попытки и едва ли не подавившись дымом, когда поднимаю глаза, а передо мной стоит Ванесса и смотрит, забавно изогнув бровь. И не вздрагиваю лишь потому, что в жизни повидал так много дерьма, что не услышанное появление красивой женщины точно не входит в топ страшнейших вещей и было бы глупо хвататься за сердце. Но я не слышал её шагов. А это хуёвый звоночек. Очередной хуёвый звоночек. В последнее время стало слишком много их. Увы. — Люблю пунктуальность, она обычно говорит громче слов о том, насколько ответственный человек перед тобой. Вежливый, уважительный, аккуратный и систематичный отчасти. Профдеформация или просто так вышло и заняться было нечем, поэтому ты решил приехать пораньше? — садится напротив, поправляет волосы, перекидывает их на одно плечо, всё это время не сводя с меня внимательного сканирующего взгляда. — Спросил бы о том же, но не стану, — хмыкаю, отпивая воды, пытаясь расслабиться. Расслабиться не получается. На ней та же блузка, та же юбка, те же длинные шпильки. Знакомый образ, красивый образ, всё ещё ошеломляющий образ, как и вся она целиком. Я уже было решил, что это было слишком сильное первое впечатление, словно твоя эротическая подростковая мечта сошла со страниц журнала для взрослых мальчиков, что любят гонять в кулаке свои члены. Ибо гормоны. Ибо пубертат — это вам не шутки, там крыша подтекает слишком мощно, останавливать себя порой просто не хватает сил. И тому есть огромное количество научных объяснений, исследований моих коллег и далее по списку. Но нет, не просто первое шокирующее впечатление чужими внешними данными. При втором столкновении кроет ровно так же концентрированно и мощно. Вышибает мозги. Вышибает их к такой-то матери. У меня нет ни единого шанса противостоять ей. Ни малейшего. — Профдеформация случается с каждым из нас, чем дольше мы работаем в определённой сфере. Мне буквально недавно советовали сменить род деятельности, ввиду того что бытует мнение, словно каждые пять-семь лет нужно либо место/клинику/страну менять, либо её направление. Если работаешь кризисным психологом, то стоит стать семейным, детским, поехать поработать в женской колонии или с несовершеннолетними. Психология слишком огромный охват имеет, и развиваться в ней, набираться опыта, можно всю свою жизнь. — Призвание или случайность? — спрашиваю прямо, интересно, она выбрала быть в этом месте сама, откликнувшись на зов помощи травмированных жизнью или собственными же ошибками женщин. Или так получилось, и оказалась в рехабе случайно. Ведомая личными целями, амбициями, жаждой заработать, чем угодно, в самом деле, тут подойдёт любой из вариантов. — Судьба, — расплывается в улыбке, откинувшись на спинку, плечи чуть опускаются, а я замечаю, как она расслабляется всем телом. В судьбу я никогда не верил, но в данный момент склонен считать, что в этом может быть смысл, иначе как объяснить то, что, приехав узнать о состоянии одной женщины, встречаю другую, которая затапливает меня, как мальчишку, восторгом? Ужин комфортен, сказывается ли здесь её профессиональная деятельность и умение читать людей раскрытыми книгами или она сама по себе достаточно легко находит контакт с практически незнакомцами? Сложно ответить. Но еда исчезает довольно быстро под обсуждение нейтральных и отчасти профессиональных, знакомых нам обоим тем. Я не спрашиваю, откуда она знает, что я тоже медик. Она делает вид, что не была наслышана обо мне заочно. Бутылка красного сухого, а следом и красного полудесертного заканчивается. Между её длинными пальцами то и дело появляется сигарета. И если в обычной жизни я скорее против, чем за то, чтобы женщина имела подобную вредную, несомненно, привычку. То, видя, как она обхватывает губами фильтр, как медленно выдыхает и сквозь лёгкую дымку смотрит мне чётко в глаза, понимаю, что завожусь против воли. Потому что делает она это безупречно, безумно красиво и не менее возбуждающе, хотя с её-то внешностью это не удивляет от слова «совсем». Ужин комфортен, но чувствуется лёгкое, всё больше нарастающее напряжение. Она выглядит трезвой, я бы сказал, печально трезвой, что намекает на то, что вино она может пить довольно часто, раз не бьют по ней две выпитые бутылки на двоих. У меня же чуть более горячо внутри. За руль я уже не сяду, погода — не сказать что подходит для прогулок, но Ванесса изъявляет желание пройтись пешком, прямо сказав, что неподалёку есть ещё и неплохой отель. Не «Плаза», конечно, не что-то элитное, от силы звезды на три, с натяжкой четыре, но там сносно, а большего нам и не нужно. Потому что к себе она не станет звать. Личная территория на то и личная, что туда имеет доступ ограниченное количество людей. Ко мне она не пойдёт тоже, да я и не стал бы приглашать, квартира не подходит для подобных встреч, я и бываю-то там в лучшем случае раз в квартал, в худшем — могу не появляться по полгода. Выглядит она соответствующе. Да и кататься на территорию друг друга лишнее, мы ведь едва знакомы, а это уже своего рода следующий шаг к сближению. Сближению, которое ей без нужды, что читается между строк. И если быть до конца откровенным… расстраивает. Потому что принцип мой сейчас затоптан её острыми шпильками. Связь, если и не буквально мимолётная, и я так полагаю будет не одноразовой, всё же без углубления, к которому я привык. Ванесса чётко расставляет границы со старта. Физическое взаимодействие? Да. Эмоциональная составляющая и привязанность? Нет. Номер отеля и вправду… сносный. А с ней хотелось бы шикарно, чтобы под стать, чтобы показать, чего она заслуживает. Но что-то на глубине её грозовых серых глаз отвечает мне в этот момент слишком красноречиво — она знает, что оценена по высшему разряду, и её не смущает место, подобное этому. Ведь, когда женщина осознаёт, чего достойна, её перестают волновать детали, ибо на вечер/ночь поставлена определённая цель. Ванесса покоряет. Расслабленностью. Пусть и мелькает мысль, что подобный расклад ей просто привычен, оттого и действует словно рыба, плавающая в знакомой воде. Едва ли не родной. А это даёт свой осадок, который довольно быстро смывается. И буквально, потому что мы двигаемся в душ по очереди, и метафорически, потому что стоит ей оказаться чётко напротив в одном лишь полотенце, с влажными, липнущими к плечам волосами и мерцающим взглядом, как всё побочное остаётся за дверями номера. С той стороны. И не проникает к нам. — Ты фантастически не уверен в себе, — шепчет, склоняя набок голову, видя, что я не спешу действовать напролом, заваливать её на горизонтальную поверхность и удивлять навыками. Вспоминаются реплики Весты так, сука, не вовремя. Слова о том, насколько я неотёсан, неухожен и вообще «фу». После она извинилась. А я ответил, что подобное не способно меня задеть. Слукавил. Задело. Оставило внутри след и породило сомнение, что многим из женщин, красивых женщин, подобное может оказаться не по душе. А Ванесса смотрит слишком проницательно, а я понимаю, что, блять, ложиться в постель с психологом имеет свои… нюансы и фишки, назовём это так. Она читает меня даже тогда, когда стоило бы выключить мозг. Изучает как редкий экземпляр, размышляя, нужен ли ей подобный в коллекции, и это очень странно отзывается внутри. Запускает пальцы в мою бороду, расчёсывает её, снова, снова и снова. Чуть тянет, ещё немного и станет больно, точно так же ощупывает не менее, чем её, длинные волосы, стискивает в кулак, собирая те у затылка, оттягивает напряжённые корни. Гладит мои губы горячими пальцами, словно примеряется, внимательно исследует до мелочей лицо. — Всегда завидовала таким ресницам, как у тебя, — тихо и спокойно звучит. — И настолько тёмным глазам, почти чёрным, но с удивительным багровым отливом. Очень уникальный оттенок карего, — нет бы трахаться, а мы почти голые друг напротив друга… разговариваем. — Ты прячешься от мира или слишком любишь свою внешность, Франц? — спрашивает прямо, а я слегка хмурюсь, не ожидая такого вопроса. На самом деле не уверен, что помню, по какой из причин вдруг отпустил бороду и никогда больше её не сбривал, лишь подравнивал, иногда покороче стриг. Волос же на голове ножницы не касались, кажется, с подросткового возраста. Стало привычным. Ну, а тату… Тут как и у многих: сразу нравилось, после уже стало своего рода спасением, ибо появилось слишком много шрамов. Кому-то может показаться, что они мужчину красят, не спрашивая, как чувствуют себя каждый из них, глядя на напоминания о провалах, к которому приводили их или же чужие решения. — Даже не спросишь, зачем я начала трахать твой мозг, вместо того чтобы пользоваться телом? — А ты хочешь трахнуть мой мозг? — Профдеформация, милый, у каждого из нас есть свои недостатки, — выдыхает и сокращает расстояние, широким мазком, будто на пробу, облизывая мои губы. — Терпкий, мне нравится. И это последнее, что я от неё слышу, потому что дальше всё смазывается в один густой, непрекращающийся поток ощущений. Целоваться с ней отдаёт пряной горечью и болезненным удовольствием. Потому что она любит кусаться, тянуть кожу и губы зубами, метить ногтями, вжимая те с силой, когда прогибается от удовольствия, откровенная в своих желаниях, раскрепощённая, знающая, чего конкретно хочет, и без стеснения подсказывающая, показывающая, притягивающая мои руки, подставляющаяся под поцелуи и ласкающий язык. С ней невыносимо. Невыносимо хорошо, почти идеально. Её бёдра двигаются навстречу, её глаза закатываются, а стоны тихие, хриплые, искренние, сорванные. Стоны, что я ловлю губами, кожей, кончиками пальцев, понимая, что мы умудряемся смешивать тлеющую страсть с удивительной чувственностью, чтобы после скатиться до совершенно животной случки. Невыносимо. Трахать её как покорить Эверест. По ощущениям сродни и вправду покорённой вершине. Она казалась красивой при свете дня, элегантной, изящной, тонкой и безумно сексуальной. В полумраке ночи на простынях, увы, не алого, как ей хотелось, а насыщенно-фиолетового оттенка она выглядит как упавшая звезда с пьяного небосклона. Мерцающая, гибкая, тягучая, словно подтаявшая конфета, что оплетает липкими нитями сладости, при этом почему-то словно хмель горчит. Невыносимо. Привыкший к тому, что с Вестой мы спали без защиты большую часть времени, натягивать на член латекс кажется почти преступлением против тех ощущений, что подарил бы полный контакт с её горячим телом. Ванессу хочется иметь кожа к коже, в идеальном соприкосновении, идеальном же скольжении бесконечно-вечно. Она ненасытная, жадная до удовольствия, рассыпается подо мной раз за разом, не стесняясь доводить себя до оргазма, массируя клитор и прогибаясь едва ли не судорогой. Она кончает так красиво, она кончает ахуительно, пульсируя вокруг моего члена, двигаясь на нём, не прекращая вбирать в себя кайф по капле, не упуская ни крупицу его. Ванесса на мне будто танцует что-то воистину первобытное, я себя ощущаю на ритуале у слишком красивой ведьмы, что на члене моём извивается змеёй, смотрит глаза в глаза, околдовывая, и насаживается-насаживается-насаживается, как в последний раз в жизни. Ванесса… да. Просто да. Без лишних слов. Мне с трудом удаётся тормозить, позволяя именно ей максимально получить всё наслаждение, которое она только готова вобрать в себя. Мне с трудом удаётся не зализать всю её до мозолей, когда, опрокинув на спину, оказываюсь нависающим сверху, а она, вцепившись в мои волосы, тянет ниже, тянет к своим широко раскрытым бёдрам, приподнимает их навстречу моему рту, отрывая от простыни задницу, вжимаясь в мои губы своей промежностью, и одобрительно стонет. Ни капли стеснения. Ни капли и промедления. Я растраханную киску вылизываю, игнорируя привкус смазки, что была на латексе, жалея, что она перебивает её настоящий вкус, трусь лицом о гладкие, блестящие от слюны губы, обсасываю клитор и позволяю ей самой скользить по моему лицу, подаваясь навстречу. Ванесса — погибель. К таким, как она, привыкать опасно и страшно, если быть откровенным. Такие, как она, способны прикончить, приучив к своему идеальному телу, к страсти, что в ней кипит и выплёскивается так щедро. К гладкости сладкой кожи, к запаху какому-то удивительно свежему, но в то же время чуть резкому. Никаких цветочных, цитрусовых, сладковатых оттенков. К шёпоту неразборчивому, но требовательному, к рукам, что не боятся подчинять. К этому эгоистичному желанию забрать всё, что ты готов ей отдать. Она растекается от кайфа, она получает удовольствие так, словно этого больше никогда не случится, а может, и вправду не собирается продолжать. Может, одноразовая акция — именно то, что ей действительно нужно. Ванесса — наркотик. На такую подсесть будет смертельно опасно. Но не попробовать — грех. Она вся — грех. В ней чувствуется эта особая червоточина, которая рождается слишком мучительно, и мне бы хотелось её раскрыть, просто так, беспричинно внутри неё оказаться и рассмотреть каждую царапину, исследовать шрамы, узнать её. Только позволит ли? Ванесса выглядит лекарством от Весты. Лекарством, на которое не надеялся, не просил, но внезапно наткнулся в неожиданном месте. Неподходящем. Лекарством, которое, вероятно, мне не было нужно, но потянулся и купил. Повело. Наваждение, не иначе. Наваждению хотя бы иногда в нашей жизни нужно позволять быть.