Медь

Декабрь точно не входит в топ моих любимых месяцев в году. Зима как таковая в топе не находится тоже. Настроение сильно портится в преддверии дня рождения. Снег раздражает. Холод и без того сквозит внутри… Ещё и вокруг набирает обороты тотальный пиздец. Всё начинается ранним утром. Похуй, что, как правило, шакалы приходят ночью. Тёмной. Тихой. Сонной. Пользуясь эффектом неожиданности, подбираются поближе, ведь как ни освещай, как ни просматривай — видимость идеальную до миллиметра сделать не сумеешь, и ровно каждую тень всё равно не рассмотреть даже с трижды идеальным зрением и максимальной внимательностью. Обычно шакалы обесточивают периметр, перегрызают, как крысы, проводку, пробираются откуда-то с дальних углов, взяв за привычку портить забор вокруг стадиона или со стороны озера. Обычно шакалы не оповещают о своём появлении, а, встав на позиции, стараются первыми же выстрелами снять как можно больше целей, чтобы после — выбрав заранее себе укрытия — танцевать чёртово танго. То подходя ближе, то отступая на несколько шагов. Но не в этот раз. Всё начинается внезапно — взрывом. Громко, взметая промёрзшую землю в воздух, разбрасывая её вокруг комьями. Взрывом, от которого много дыма и шума, а было бы лето — нас бы накрыло ещё и песком с пылью, словно туманом или рухнувшим грязным облаком. Взрывом, что отлично срабатывает тактическим отвлечением, которого достаточно уёбкам, чтобы начать палить со всех сторон, рассыпая вокруг гильзы, как конфетти. Казалось, что хуже уже не будет, не должно, пусть и предвещало. Макс разобран, блять, целиком в попытках привыкнуть к слуховому аппарату, большую часть времени неадекватен, злящийся на меня за то, что о диагнозе Фила упорно молчал. Сам же Морозов сдыхает от побочек химиотерапии, что кажется мне странным, особенно на данном этапе его лечения, но критиковать действия коллеги, у которого основной профиль онкология и многолетний опыт, кажется лишним и неуместным. А теперь на повестке дня ещё и нападение на нашу территорию, причём в тот самый момент, когда рабочих, умелых, тренированных рук как никогда мало и мы на удивление разрознены. Всё начинается, а у меня нет сил даже на злость, хочется просто сесть и прикрыть глаза, переждав что бы там ни было. Потому что сам идиот, потому что выбрал это место, эту жизнь, этих людей, а мог быть в безопасности далеко отсюда. Вероятно, даже с женщиной, которая плотно поселилась в моих мыслях. Женщиной, которую слышал считанные разы, по телефону общаться оказалось не настолько захватывающе, как при личной встрече. Она большую часть времени занята, я тоже без дела не сижу. А по ночам короткие переписки с двусмысленными фразами и вопросами пусть и вызывают улыбку и грусть, налёт тоски, но так много эмоций — как её глаза напротив — не дарят. А жаль. Потому что варианта сорваться к ней нет, а судя по тому, что ад решил разверзнуться на базе, — варианта может не случиться больше никогда. Прийти к ней прямиком с кладбища вряд ли получится. Всё начинается, и держаться в стороне я не планирую. Руки делают, руки помнят правильное расположение каждого ремешка на форме, руки держат приклад автомата, руки хватают флягу с водой, руки наматывают на плечи всех, кого встречаю, синие повязки, которые фиксируются на униформе, чтобы различать своих и чужих в месиве из сражающихся тел. Вакханалия. Нихуя не упорядоченный хаос. Понимание в глазах многих, что сегодня стопроцентно часть наших видят солнечный свет в последний раз. Гнетущая обстановка, когда вокруг всё движется, а ты словно замер, звуки периодически исчезают, и становятся заметны детали вроде упавшей снежинки на плотную чёрную ткань перчаток. То, как врывается в лёгкие ветер, как тает на щеке снег, как взлетают от громкого звука вороны на ближайших деревьях. Мне не стоит влезать в бой. Не стоит рисковать собой напрасно, потому что так может случиться, что без моей помощи кто-то не встретит рассвет или не увидит закат. Медиков, кроме меня и Лерки на подхвате, попросту нет. Медики нам бы сейчас сильно понадобились, особенно рукастый хирург, что может в полевых условиях справляться с кровотечением, перевязывать раны, спасая ребят от ампутации, доставать пули из ран и стягивать разорванную кожу стежками. Но её здесь нет. А я как никогда сильно жалею, что всё так уродливо вышло. Мне не стоит никуда влезать. В идеале самым логичным и правильным было бы держаться в медблоке вооружённым, готовым отразить нападение, если вдруг захотят до меня добраться, но не рассекать по улице и тем более не выходить за пределы территории. Не стоит. Но я иду, осматриваюсь, успевая пригнуться, от осколка, что пролетает в предельной близости, от очередной гранаты, что, сука, глушит просто пиздец. Не стоит, но я натыкаюсь на опирающегося на дерево Морозова, которого снова выворачивает наизнанку. Он выглядит плохо, его бы отсюда убрать, положить под капельницу, дав поддержку ослабевшему организму, натянуть бы на рожу кислородную маску и заставлять как можно больше пить, чтобы с мочой и потом выходили токсины, и не случилось обезвоживание из-за регулярной рвоты. Но Фил, как и я, заложник этого места, а здесь выживает сильнейший, и глубоко похуй, какое у тебя физическое состояние. Враг у ворот, врагу насрать — онкология прожирает дыру в твоей груди или тоска по любимой. Они в равной степени захотят прирезать обоих, переступить и дальше пойти. Врагу насрать на детали личной жизни каждого, сейчас мы просто движущиеся точки в прицеле, точки, которые необходимо устранить. Перед ними не стоит иная задача. Разве что после разграбить это место, вынеся максимум из ресурсов. Не стоит. И флягу отдавать, потому что вода может пригодиться после, и задерживаться вот так за пределами ворот, и влезать в бойню с остальными. Не стоит. Знаю ведь, но удерживаю в руке автомат, пусть и куда привычнее орудовать ножом или битой. Огнестрел явно не моё, да и меткостью, как и соколиным глазом — с глазомером как у хищной птицы, — похвастаться не могу. Не стоит. Понимаю, когда нарываюсь на ублюдка в попытке добраться обратно до базы, поняв, что подорвана уже как минимум треть забора. Дым застилает глаза, обзор настолько дерьмовый и до отвала забиваются лёгкие, что хочется прикрыть лицо. И это как раз отвлекает, позволяя ко мне подобраться. Руку прошивает болью. Полосующей, резкой, сильной. Ощущение мгновенно выступившей влаги и спазм чуть ниже плеча говорит мне о том, что мышцу не перерезали, но её коснулись, а это плохо. Куртка частично спасает: не будь её, ранение стало бы в разы более опасным. И можно повернуться и выстрелить, но пальцы привычно цепляют закреплённую между лопаток биту, и следующее, что я делаю, успеваю въебать по руке, что желает нанести очередное ножевое. Следом уворачиваюсь от тренированной швали, которая с горящими ненавистью глазами упорно хочет до меня добраться. И впору радоваться своей физической форме, иначе я был бы уже трупом. Уродливо исполосованным его сраным ножом, с которого сейчас срывается на снег под нами алыми каплями моя кровь. На снег, смешанный с землёй, мы, увы, здесь проходим не первыми, территорию месит слишком много ног одновременно, и она начинает превращаться в кашу, не успевая замерзать. Горят взорванные бараки, техника, забор. Горят, и всё вокруг тает, такое чувство, что и вправду база больше не условный дом, а адское пекло. Следующее, что я делаю, удачно попадаю битой по голове настырного урода. Сказал бы, что это отточенное умение и просчитано всё было до мелочей, и разумеется, заранее, но совру. Потому что повезло. Потому что просто случайность, удачно сработавшие рефлексы, сука-фортуна, сегодня решившая сыграть на моей стороне. Следующее, что я делаю… спотыкаюсь об раненое тело. И не заметив синей повязки, зато видя глаза, полные обречённости, понимаю, что это чужак. Но его рука словно плеть, кровь скапливается вокруг тела уродливой лужей, пахнет сильно гарью, железом и солью, а он понимает, что без пяти минут мертвец. Я давал клятву спасать. Когда-то давно я бы перевязал его раны, попробовал остановить кровотечение, зашил тем, что под рукой, утащив с поля боя. Когда-то, когда во мне было меньше эгоизма, желания выжить и закрепиться в определённой нише. Когда ещё не успело стать циничным и закостеневшим сострадание, выкрученное на максимум. Теперь я спасаю лишь своих. Остальные, особенно в подобных условиях/ситуациях — просто мясо. Я давал клятву спасать, но, если я это сделаю, вот это самое уёбище убьёт кого-то из моих ребят. А мне такой расклад претит. Для меня сейчас ценность вражеской жизни сильно переоценена. Сейчас она неважна. Как и не дёргается ничего внутри, когда вгоняю ему в шею нож, прокручивая рукоять, видя, как сужается зрачок и приходит к нам третьей смерть. Сейчас я даже не моргаю лишний раз, смотрю без тени эмоций, вытираю нож об его нагрудный карман, забираю ствол, что рядом валялся, и на полусогнутых бегу к ближайшему зданию. Я давал клятву спасать, но для этого самому надо выжить. И в момент, когда врываюсь в медблок, выдыхаю чуть более расслабленно, чтобы в следующие пять минут перевязывать подоспевших ребят с ранением одного из наших. И что-то в их лицах мне говорит, что печь сегодня будет раскочегарена по максимуму, пламя поглотит десятки тел, превращая в пепел. Печь сегодня будет питаться и своими, и чужими. Вряд ли многих мы сможем похоронить как должно, да и вменяемого кладбища рядом с территорией нет, тех, кто имели особую ценность и заинтересованных близких, укатывали на вскрытие в центр. Либо после вскрытия моими руками в город уже готовыми, вычищенными от внутренностей и обработанными, чтобы процесс гниения замедлить, уезжали. Кого-то в запечатанном гробу отправляли на родину. Я давал клятву, я и спасаю, забывая о том, что собственная рука кровоточит, это сейчас не так важно, по ощущениям рана точно не слишком глубокая, поэтому просто небрежно перевязываю, чтобы не стекала кровь, не пропитывала мне рукав, дезинфицирую руки и начинаю помогать одному за другим. И время то замедляется, то ускоряется, я перестаю его замечать, сосредоточившись на том, в чём действительно хорош. Стежок за стежком, под треск ткани, сплёвывая нитки от бинта на пол, когда зубами разрываю очередной моток. Под стойкий запах трав, спирта, крови и пороха. Под нарастающий шум перестрелки за стенами, которые периодически вздрагивают, и каждый из нас понимает, что в один из моментов мы тоже можем на воздух взлететь. Но никто не дёргается и бежать не планирует. Добегались. В медблоке целых и нетравмированных попросту нет. А я, блять, нихуя не успеваю. А после становится тихо. Так тихо после всей вакханалии, что за стенами здания творилась, и казалось, будто она продлится бесконечно. Но всё заканчивается ровно так же внезапно, как и началось. Было утро, когда прогремел первый взрыв. За окном было темно и не слышно даже того, как каркают чёртовы вороны. Было сонно и отчасти расслабленно. Сейчас же кажется, сама земля стонет от боли, захлёбываясь страданиями и кровью. Землю накормили, пропитали, осквернили в очередной раз, и я совершенно без понятия, все ли из важных мне людей живы. Рация валяется где-то в углу, вместе со скинутой курткой от униформы, туда же сгружено оружие и окровавленная бита, что получила сегодня своё. Кажется, у меня и вправду сердце пропускает удар и выравнивается не сразу, когда в медчасть заходит Мадлен с Денисом, показывая свои руки, испачканные в крови. Показывается и Фил с Максом. И, блять, меня большую часть времени чёртов Кай раздражает до изжоги, но увидеть, что он не свалился от шальной пули, пока блевал рядом с высокой сосной, почему-то неуместно радостно и спокойно. Кажется, что стоит расслабиться: все, кто мне нужен, целы. Относительно, но это исправимо. Кажется, что страшнейшее миновало. Впереди будет грёбаный миллиард работы, тонна травм, разворошенную базу придётся в кратчайшие сроки восстанавливать. Вероятен шанс повторения сегодняшней акции. Печь, в конце концов, предстоит растопить. Пиздец пришёл, пиздец задержится теперь надолго, просто так пиздец всегда отказывается уходить. А у суки-смерти сегодня настоящий пир. Сука неумолима и хочет прибрать к своим рукам ещё двоих, и впору бы удивляться, узнав, что Морозов, рискуя собой, вытащил Ганса из озера. Просто нырнул в ледяную воду и, разрезая себе руки об лёд, вытолкал, откачал, спас. Та самая эгоистичная мразь, что сжирала сердца, что хуй укладывала трижды на дню на чужие желания и запреты, едва себя не убила ради другого. Стоило бы удивиться, но даже на удивление сил нет. Я устал. Только успел зашить свою рану. Только обработал руки Мадлен, уделил время Денису и посмотрел на кровоточащее ухо Макса. Как приходится осматривать Ганса с синюшными губами и пытаться привести в себя Фила, который потерял сознание и выглядит полупрозрачной тенью. Я устал. Потому что у придурка начинается жар, и вместо того чтобы помогать остальным, сосредоточенно вправлять сломанные конечности, обрабатывать ожоги, колотые раны, зашивать огнестрелы, фиксировать растяжения, я бегаю ещё и смотреть за тем, чтобы сраный Кай не сгорел в лихорадке. Он слаб. Его организм едва работает и сильно изношен. С его диагнозом он обязан лежать в стерильной палате под круглосуточным наблюдением врачей, которые при малейшем симптоме будут менять протокол лечения, регулировать дозировки, брать анализы и не выпускать из чёткого фокуса. С его диагнозом нельзя не то что переохлаждаться, ему нежелателен даже лишний поток сквозняка, который грозит взъебать ослабевший, просаженный лечением иммунитет. Он сейчас ходячее лакомство для вирусов и инфекций. Воспалительный процесс может начаться в любом месте, в любой из моментов. Это тот самый случай, когда даже микропорез пальца может закончиться последствиями, и рана просто откажется так просто заживать, начнётся нагноение, и, как следствие, — есть шанс потерять часть руки или руку целиком. Случиться с его телом сейчас может всякое. Не выдержит какой-то из органов, ухудшится до такой степени свёртываемость крови, что малейшее кровотечение перерастёт в катастрофу. А уж исполосованные льдом руки, которые я обработал и аккуратно зашил, отмечая про себя, что шрамы вряд ли будут сильно заметны, способны слишком подорвать его состояние и ухудшить. Потому что ресурсы организм пустит на заживление порезов, игнорируя воспалительный процесс в натруженных лёгких, которые и без того не в порядке. А, судя по температуре, у него, скорее всего, уже неслабый воспалительный процесс внутри, лёгкие не готовы были к такой нагрузке, переохлаждение вылезает боком. Ему нужны препараты, которых у нас банально нет. Я наблюдаю за ним. Я пиздецки измотан. Но мне хуёво от понимания, что, даже зная, что стоит сделать, я всё равно остаюсь беспомощным в этой ситуации. Мне хуёво от понимания, что, выжив в месиве, которое было на базе с утра, Фил может не выжить после, просто потому что решил устроить себе внеплановый заплыв. Мне хуёво, когда вижу взгляд Ганса, что от вины сгорает с меловым бледным лицом. Мне хуёво от надрыва и боли, что в глазах Макса замерли в ожидании вертолёта, который Кваттрокки пообещал нам дать. Мне хуёво, потому что произошедшее сегодня даёт мне понимание, что Ванессу я не увижу очень долго, и к тому моменту, когда наконец-то смогу вырваться хотя бы на несколько дней, ей это может стать совершенно ненужным. Откровенно говоря, не уверен, что это нужно и мне, ввиду того как разнится наш образ жизни. Она там — в городе, в безопасности, и слава богу, что это так. А я здесь. Прямиком, сука, в аду, в глубокой яме, и руки мои по плечи в грязи и крови. Грязь и кровь не должны с ней соприкоснуться. *** Восстанавливать базу сложно. Мало того, что запасы очень сильно проседают, так ещё и оказался взорван один из складов, словно уроды знали, что конкретно там хранится, и убрали цель одной из первых. Теперь у нас возникает нехватка банальных кабелей, чтобы восстановить обесточенные участки территории. И речь идёт, увы, не об уличных фонарях, а о целых жилых и не только зданиях. Забор восстанавливается без преувеличения из говна и палок. В отсутствие Макса и Ганса всем заправлять приходится мне, и это не то, что меня хотя бы сколько-нибудь радует или впечатляет как опыт. Потому что амбиции мои так далеко никогда не заходили, вставать у руля мне не хотелось, подобное меня не прельщает даже минимально. Ебать себе мозг тысячей мелочей и организационными вопросами мне категорически не нравится, брать так много ответственности на свои плечи тоже, она и без того у меня слишком обострившаяся и максимально воспалённая/чувствительная. И по-хорошему, опять же, стоило бы, наверное, собрать свои вещи и съебать отсюда подальше. Плевать уже в Израиль, чтобы наведаться к матери, которая не шибко-то горит желанием поддерживать контакт. Или в Германию к знакомым, которые всегда примут, потому что медик — это хорошо, а медик с моими навыками — подавно. Мне найдётся место, многие, стоит лишь просто озвучить желание сменить место дислокации, оторвут меня с руками и ногами, засыплют чем угодно по самые уши, только бы удержать. Стоило бы всё бросить, я никому ничем не обязан, торчать в дыре, в которую превращается база, себе дороже. Народ измотан, последние месяцы и без того были напряжёнными, случившееся лишь укрепляет убеждённость в том, что восстановлению это место не подлежит, и абсолютно не удивляет тот факт, что начинаются разговоры о том, что стоит отсюда уходить. Некоторые так и делают без зазрения совести сразу же после произошедшего. Отсутствие Макса развязывает им руки. По их мнению вожак, что бросил стаю, прекращает быть таковым в их глазах. Он должен был остаться среди павших, должен был вселять силу и поддерживать боевой дух, подталкивая раненых вперёд, давая уверенность в том, что неудачи не могут быть вечными. Да, сейчас мы в дерьме, но он снова найдёт выход, как уже не один раз находил. Но Макса с нами нет. Фюрер покинул территорию и обратно не спешит. Нет ни Ганса, ни Алекса. И пусть мой авторитет здесь ни разу не меньше, чем у святой троицы нашей базы, и многие смотрят с подозрением, но остаются без их присутствия, я не вывезу всё на своих плечах один. Не смогу. Одного меня для них — как весомого аргумента задержаться — мало. Восстанавливать базу сложно. Отпускать на заказы народ, в то время как наши ряды ещё сильнее поредели, — долбоебизм и повышенный риск. Не отпускать же… непозволительно. Финансирование нам критически сильно нужно. Тот процент, что всегда идёт с выполненных оплаченных заданий в казну, всегда держал базу наплаву. И пусть мы не шиковали годами, дворцы не отстраивали и не стояли с десяток вертушек под капризы и нужды, но с голоду никто не сдыхал, техника была всегда на ходу, стволов хватало, боеприпасов и медикаментов тоже. Перекрыть сейчас кормушку нельзя: мы истощим остатки ресурсов и тогда точно не останется ничего, за что стоит переживать или бороться. База станет просто землёй, которую в итоге бросили, отличный кусок, если уж серьёзно на территорию смотреть, отличный… но который не удалось поддерживать в надлежащем состоянии. Восстанавливается всё будто нехотя. Налаживается слишком медленно, но внезапно прилетает откуда не ожидали… У Макса инфаркт. И если болезнь Фила, отсутствие Ганса, который прилип к жопе своей новоприобретённой любви, и кого угодно ещё можно спокойно пережить. То когда нет главы и тот валяется с риском уже никогда из мира мёртвых не вернуться — всё летит в пизду куда более стремительно. Становится совершенно неважно, что развален забор, плевать, каких не хватает ресурсов для ремонта. База без главы — самое обычное место, где собрался разношёрстный народ, которому вместе быть не слишком-то и необходимо, а многим тупо не хочется. И уговаривать, останавливать, убеждать бессмысленно, никто и не станет, насильно удерживать — тупо, просто потому что при первой же подвернувшейся возможности они всё равно съебут туда, где их заднице будет выгоднее, теплее и удобнее. Без Макса мы уязвимее, чем когда бы там ни было. Без него всё рушится. Без него базы как понятия общности попросту нет. Это настолько очевидно, настолько заметно, настолько чувствуется в самом воздухе, словно из места исчезает энергия, которой оно было напитано долгие годы. Земля становится чужой, когда нет того, чьё сердце здесь пульсировало. И это немного, но дико. А ещё пиздец как сильно злит, что Гонсалес — тот, кто обязан рвать жопу и базу спасать, — сейчас сидит, как нянька, в центре, вместо того чтобы быть здесь. А после приезжает Синалоа. Приезжают те, с кем в своём уме связываться полный пиздец. Приезжают те, кто рвутся устанавливать свои порядки, а у меня стойкое ощущение потери внутри и понимания, что я недолго выдержу, выдержать это дерьмо я попросту не смогу. Потому что одно дело привычное зло в лице тех, с кем долгое время бок о бок. Но, блять, картель? Я никогда не имел никаких дел ни с кем из них, как бы ни старались переманить в попытке получить в свои ряды алхимика, который способен на многое. Анхель Гарсия — самонадеянная, жёсткая, жестокая мразь, несколько раз крайне убедительно пытался меня купить, уговаривать, давить. Благо до угроз не скатывался, вероятно, пытаясь окончательно не оттолкнуть, оставляя себе на будущее лазейку. Теперь сюда рвётся его младший брат, с которым Ганс слишком близок и, как по мне, — близок непозволительно сильно. И его люди наглые, беспринципные во главе с цепным псом Диего — Альваресом, расхаживают как будущие хозяева. А не все из нас — тех, кто здесь живёт годами, — к подобным выебонам способны быть терпимыми. База вибрирует, гудит как осиный улей, кажется, ещё немного и треснут стены, и тогда тот, кто поумнее, просто улетит, а те, кто останутся, начнут грызть друг друга насмерть. База ходит ходуном, мужики психуют и сталкиваются регулярно лоб в лоб с людьми картеля. И пусть они действительно отваживают от нас внимание шакалья, только сами становятся угрозой, и с каждым днём уверенность в том, что землю они в конечном итоге себе же присвоят, растёт. А я в тотальном заёбе. Усталости скапливается так много, что не радует даже то, что Макс идёт на поправку. Что Морозову выбивают место не где-то, а в самом «Шаритэ», и возможно, он всё же сумеет выкарабкаться. Не радует вообще ничего, я всю блядски ненавистную зиму в таком напряжении, что ещё немного и сорвусь. Сорвусь хотя бы, чёрт возьми, в центр, чтобы отвлечься, потому что происходящее в моей жизни дерьмо измотало до ахуя. И ничего не меняется, ничего не планирует улучшаться, часть наёмников просто ушли своей дорогой, на базе всё ещё остаётся только привычный костяк, который в тотальном напряжении, полный ожидания, полный веры в то, что Макс вернётся и всё порешает. Снова. Как когда-то он сплотил нас всех, сделав единой дышащей массой, так и теперь из собственных лёгких вдохнёт жизнь в это место, и всё станет хотя бы отдалённо похожим на то, что было прежде. Не меняется… Диего Гарсия вслед за своим братом решает, что самое время совершить попытку и поохотиться за людьми. Харизматичной самоуверенной сволочью убеждает присоединиться к ним. Ему есть что пообещать, а людям, которые в подвешенном состоянии, хочется стабильности, которую база дать сейчас попросту неспособна. В итоге случается две вещи разом: образуются лагеря, кто за присоединение к Синалоа и кто против. И вообще неудивителен тот факт, что принять такой расклад не готовы ни те, ни другие участники. И вторая: вымотанные переменами, сомнениями, нестабильностью хорошие, преданные мужики, что срабатывались годами, кусают друг друга, кусают, блять, своих же. Одни именуют перебежчиков «предателями», другие огрызаются и орут, что те «тупоголовые ведомые шавки», что готовы идти за умирающим ослабевшим вожаком, который больше не пугающее других животное, Фюрер теперь не хищник — он, сука, пёс, а такие псы не живут долго, как и его раненая к херам стая. Её остатки. Диего Гарсия рассматривает окружающее его пространство с прищуром, с жёсткостью в чертах и цепкостью во взгляде, а я кристально чисто понимаю и абсолютно уверен, стопроцентно безошибочно в своих ощущениях — по своей воле он откажется отсюда уйти. А прогнать его некому. Такие, как он, видя потенциал места, видя уязвимости, не пытаются сдерживать эгоистичные, алчные порывы. Такие, как он, просто берут то, что неровно лежит, плохо защищённое и уязвимое. Присваивают или силой, или надавливая на болевые точки и получая без сопротивления после. В любом из случаев исход здесь возможен один единственный — база нам принадлежать в скором времени перестанет, и спасёт её или чудо, которое Макс будто чёртов волшебник вдруг совершит, или очередные жертвы, на которые опять же Максу придётся пойти. Жертвы, которые себя не окупят, а ввиду того, на чём он в данный момент по жизни сосредоточен, всему скоро придёт полный пиздец. Диего делает один заход, после снова… снова и снова, он как сраная куртизанка пытается заманить меня в свои сети, наобещав и кисельные берега, и сладкие, карамельные горы с золотыми/алмазными кучами у изножья. Диего утомляет всем своим видом, как и его цепные псы, которые агрессивными гиенами ходят вокруг, голодные, озлобленные, самоуверенные рядом с вожаком, выслуживаются, в рот его смотрят и выполняют малейший каприз. Мгновенно. Удивительное, абсолютное, совершенное в своей покорности подчинение. То, чего так не хватает теперь нам, то, что могло бы быть, не позволь Макс себя раскрошить чувствам. Не позволь он себя уничтожить младшему Басову. Не позволь он в конечном итоге базу у него забрать, отдав всё же без сопротивления, просто вручая подарком, благо не пытаясь повязать сверху огромным бантом. Шутку никто не оценил бы. В потере территории нет чести. Уважение это ни у кого не вызывает, пусть и понимают, что мера вынужденная, рисковать нами — остатком его людей — он просто не захотел, за что здесь бороться — не сумел найти, приоритеты выставил. В том, чтобы просить убежища у другого хищника, чести тоже нет. Он показывает то, что слаб, но как вожак слишком бережёт свою стаю и не хочет оставлять уязвимой и беззащитной, потому прогибает спину, склоняет голову, и мы получаем свой кусок на базе итальянца, которая долгие годы была под руководством отца сраного Кая. И можно было бы повозмущаться, наехать на Макса, выговорить всё, но… Правда в том, что это место разительно отличается от базы, на которой мы все жить привыкли. Здесь условия лучше в разы. Здесь у меня появляется личная, отлично обустроенная, современная лаборатория, оранжерея, кабинет и целый этаж в личное распоряжение. Здесь у меня есть возможность при желании построить себе дом. Блять, дом, не просто часть блока, не просто сдвоенные помещения, не просто подобие квартиры. Дом. Личный. В этом небольшом, но всё же посёлке, маленьком военном городке, где есть своя инфраструктура, снабжение, есть так много всего… чего не было даже близко у нас раньше. И если, стоило услышать решение Макса, многих это возмутило, то, увидев, где мы благодаря его находчивости оказались, рты закрываются у всех без исключений. Это место более чем достойно. Условия более чем достойны. А ещё я получаю наконец-то относительную свободу, потому что не единственный, вашу маму, медик. И могу себе позволить взять перерыв на какое-то время, чтобы просто скататься в центр, где меня не было всю блядски долгую, очень напряжённую зиму.