Хранитель Империй

17-е сентября, около четырёх часов дня. Теодор мчался на лошади через страну на юг. Широкая пыльная дорога прямой полосой рассекала ткань полей. Небо над головой висело светло-серой бесконечной простынёй, через которую западный ветер медленно тащил серые облака. Нервничая, мужчина всматривался в горизонт и жаждал увидеть тёмную фигуру всадника в плаще, который нёс с собой приговор для Жака-Луи. Но по дороге встречались лишь редкие экипажи, солдаты, торговцы… Вскоре пейзаж начал меняться, и вместо полей и фруктовых садов Теодор начал замечать пушистые кроны южных сосен, кусты лаванды, оливковые деревья и поля арбузов. Теодору вспомнились собственные слова, сказанные четыре дня назад (это было всего лишь четыре дня назад?!) послу Гильермо: “Если я получу должность Главы, я приеду праздновать на юг, к оливковым садам и кипарисам”. Да уж, хорош праздник. Теодор сейчас готов был отдать все свои должности и полномочия, собор Иакова, всё, чем он владел и распоряжался, ради того, чтобы сохранить Евангелисту жизнь, чтобы увидеть его, позаботиться о его свободе и безопасности. Он понимал, что именно произошло на тайном заседании в поместье Бормана и почему это случилось сейчас. Жака-Луи упрятали за решётку более пяти лет назад, его заперли в неприступной крепости на острове. Никто о нём не знает – всё, он устранён, о нём можно забыть… Как бы ни были жестоки Люми-Перро, Борман и Альфонсо, а Лазаря они убить не посмели. Думали, что ещё польза от него будет. К тому же, чтобы такого человека на тот свет отправить, надо побольше отваги иметь. И вот происходят сразу два события, которые напомнили ублюдкам об их злодеянии: Бальзак через юриста разнюхивает судебные дела Синода и Инквизиции и Теодор становится Главой Синода, получая, кроме прочего, право даровать помилование тем, кто осуждён за преступления против Церкви. И у кого-то в голове звякнул колокольчик: “Ой, а у нас-то всемогущий Жак-Луи в тюрьме отсиживается. Что будет, если Теодор узнает, вытащит его на свободу и они объединятся? Лучше поскорее убить Лазаря, пока Теодор о нём не узнал. Получим разрешение от Верховного Суда, и заместитель Главы поставит подпись”… Теодор смутно припоминал, что его секретарь, добросовестно исполняя свои обязанности, напоминал ему в письме, что надо разжаловать заместителя и назначить нового… Молодой священник заскрипел зубами от досады и стыда: он не обратил тогда внимания на слова секретаря, не посчитал их важными… Может ли случиться так, что приговор будет приведён в исполнение сразу, в тот же день, как его получит Начальник Иф-Аганна? Обычно так не делают. Обычно о казни предупреждают целый город – за несколько дней или хотя бы за день, чтобы все имели возможность узнать, вовремя прийти и поглазеть. Теодор понимал, что в этот раз ситуация совсем другая: Люми-Перро и его товарищи пожелали убрать Жака-Луи как можно скорее. Нужно учитывать ещё и то обстоятельство, что однажды Жак-Луи Лазарь уже был казнён – пять лет назад, в Марескалле. Жители Бенефийи не знали о том, что в тот раз казнили подставного Жак-Луи, поэтому вся страна считает Евангелиста мёртвым. Следовательно, сейчас Люми-Перро и Боргес не захотят шумной публичной церемонии; всё должно будет пройти тихо. Теодор чувствовал, что безнадёжно опаздывает. Он отчаянно гнал бедную лошадь, и чувство вины перед ни в чём не повинным животным добавляло боли его сердцу. Карманные часы показывали четыре часа после полудня – Теодор ехал без остановки уже девять часов. Он устал и хотел пить, вода во фляге давно закончилась. Лошадь была вся в мыле, её резвый галоп перешёл в рысь, и единственной реакцией на удары хлыста было нервное вздрагивание. Слева в далёкой дымке появились горы – это была гряда, разделявшая Бенефийю и Италию. Спустя два часа, впереди, на горизонте, замаячила голубая полоска между небом и землёй – море. А под этой полоской россыпь домов – городок Аганн. “Ещё немного, ну же, давай, совсем чуть-чуть”, – подгонял Теодор свою лошадь, которая бежала всё медленнее. По её горячим бокам струился пот, от которого голени штанов Теодора быстро стали мокрыми. “Ещё немного!” Но животное перешло на шаг, и совесть уже не позволяла Теодору использовать хлыст. Мужчина наклонился и погладил мокрую лошадиную шею: “Ну же, давай… Надо хотя бы дать тебе воды… Надеюсь, это поможет”. Выпрямившись, Теодор пошатнулся: в глазах резко потемнело. Пыльный воздух царапал пересохшее горло. Погода испортилась: ветер, дувший теперь с юга прямо в лицо, становился всё сильнее, а тучи над головой собирались тяжёлые и тёмные. Мужчина мотнул головой, прогоняя усталость. “Нужно воды нам обоим, иначе не дотащимся”. Он направил лошадь к придорожной гостинице. Навстречу вышел мальчик, и Теодор попросил воды для себя и для лошади. Ему пришлось зайти внутрь трактира, при этом он споткнулся на пороге и едва не упал, тяжело дыша. Глаза не сразу привыкли к полумраку помещения. – Добрый день, милорд. Вам воды, верно? Что-то ещё? Прогоняя пелену усталости, Теодор прищурился и рассмотрел за стойкой полную женщину, которая наливала воду из графина в стакан. – Спасибо. Да, только воды, пожалуйста. В трактире было темно и тихо, лишь половицы, прогибаясь, постанывали под ногами путника, и ветер выл где-то на чердаке. Осушив стакан и поблагодарив женщину, Теодор хотел сразу же отправляться в путь. Неожиданно за его спиной раздался шорох и скрип кожаных сапог. На блестящей поверхности графина Теодор увидел отражение – тёмная фигура в углу комнаты, позади него. Блеснул металл и раздался морозящий душу звук: взведённый курок пистолета. Тело среагировало мгновенно: Теодор соскользнул со стула на пол и присел, пуля просвистела мимо него и попала в графин. Громкий звон разбитого стекла взрезал спокойствие комнаты, по полу и по барной стойке рассыпались осколки. Женщина за стойкой пронзительно завизжала. Теодор тоже выхватил пистолет – он был готов к нападению и понимал, что оно случится, только не знал когда. Он развернулся на полусогнутых ногах и выстрелил в нападавшего, но тот тоже успел увернуться, вышел из угла и пошёл прямо на свою жертву. Человек этот оказался здоровенным: ростом выше Теодора и, наверное, раза в два тяжелее него. Он сдвинул шляпу на затылок, свет упал на его лицо – Теодор не смог с ходу вспомнить, видел ли он его уже где-то или нет, но какое-то старое воспоминание мелькнуло на задворках разума. Невыразительные черты, короткие светлые волосы, прозрачные глаза, обветренная кожа – ничем не примечательное лицо мужчины лет 37-и, но в выражении этого лица читалась хладнокровная готовность убивать. Оба противника понимали, что перезарядить пистолеты, да ещё при таком скудном освещении, быстро не получится. Убийца спрятал пистолет и пошёл прямиком на Теодора, очевидно, намереваясь попросту стереть его в пыль голыми руками. Но Теодор выпрямился, выхватил шпагу и направил остриё на противника. Тот последовал его примеру, первый пошёл в атаку, и противники сошлись в поединке, наполняя грязный трактир звоном металла. Женщина выскочила из-за стойки и убежала прочь. У Теодора были хорошие навыки фехтования – регулярные тренировки при дворе императора давали о себе знать. Но у его соперника наверняка был опыт настоящего боя, и силы в мышцах было побольше. Страх явно не мешал этому человеку думать и действовать – он нападал уверенно. Некоторое время Тео лишь отбивался, пятясь так, что вскоре они оказались во дворе – стараясь не дать загнать себя в угол, Теодор вышел в открытую дверь. Из-за дома слышались крики женщины – она кого-то звала. Начался мелкий дождь, и холодные капли падали на лицо, отрезвляя и помогая сосредоточиться. Дневной свет помогал видеть лучше, Теодор заставил себя думать и прогнать от себя свой страх. Да, впервые он сражается в смертельном поединке, но он хорошо знает, что делать, он отлично владеет и своим телом, и шпагой. Если бы не усталость… Теодору было сложно перейти в нападение, потому что он не хотел убивать человека. Он не имел к нему ни ненависти, ни отвращения, тот был просто наёмным работником, выполняющим поручение. Может, наёмник даже не знал, какой приказ он везёт в Иф-Аганн. Или… может, он успел доставить приказ и остановился в трактире уже на пути обратно в столицу? Они кружили в пустом дворе трактира, громко звеня шпагами и поднимая пыль длинными полами своих плащей. Соперник неустанно атаковал Теодора, стараясь если не ранить, то хотя бы выбить шпагу из рук. – Ты послушно доставил приказ о казни в Иф-Аганн, не так ли? – спросил Теодор, тяжело дыша. Мужчина ухмыльнулся, буравя Теодора взглядом. – Уже всё сделано. Тебе, императорская подстилка, уже не нужно спешить-бежать, сломя голову, – он надвигался на Тео, как зловещая туча. – Твой путь закончится здесь. Обращение “императорская подстилка” не вызвало у Драйзера никаких эмоций – с прошлой ночи приятное ощущение тяжести головы Наполеона на груди ещё грело сердце. И всё же он едва не пропустил следующий удар, будучи обескуражен: он узнал голос нападавшего и вспомнил его. Именно этого человека Борман однажды подослал к Теодору в качестве “предупреждения”, но юноша тогда не рассмотрел лицо, а вот голос пришлось расслышать и запомнить. “Держись подальше от жены Бормана”… Отвлёкшись на воспоминание, Теодор ослабил защиту, и соперник, яростно взмахнув шпагой, ранил его – остриё шпаги порвало плащ и рубашку, разрезало кожу в верхней части плеча и груди, задевая ключицу. Теодор ощущал жгучую боль, но рана была не смертельной, и он постарался сосредоточиться на противнике, который всё ещё мог причинить много вреда. Он понимал, что сейчас идёт битва насмерть: либо он, либо его. Теодор старался нанести ответный удар, но у него никак не получалось – соперник отбивался мастерски. Дождь быстро усиливался, и песок под их ногами начал превращаться в грязь. Послышались крики – к дуэлянтам бежали несколько человек. Кто-то воскликнул: “Не нужно мне смертей здесь!” Теодор заставил себя разозлиться. «Я должен защитить свою жизнь любой ценой. Я пришёл освободить Евангелиста, никто не должен мне помешать! Я должен убить, обыскать, забрать приказ, если повезёт». С этими мыслями он рванулся вперёд и сумел всадить клинок своей шпаги в плечо противника – чуть ниже дельтовидной мышцы. Тот заревел от боли и быстро перехватил шпагу в другую руку. Тяжело дыша, Теодор отскочил назад и выпалил: – Я бы скорее предпочёл… быть подстилкой Императора Наполеона, чем… другом таких упырей, как Борман, Боргес и Люми-Перро. Теодор понимал, что его слова звучат немного по-детски, но сейчас важно было говорить хоть что-то, любую ерунду, только бы отвлечь внимание. Бесцветные глаза великана сверкнули яростью, а зубы его оскалились в диком гневе. Теодору удалось вывести его из себя – реплика смогла попасть убийце по уязвимому месту. – Ты ведь сам понимаешь, что они уже проиграли, – твёрдо добавил Тео. Он уверенно сделал шаг вперёд и, обойдя защиту, снова вонзил шпагу в соперника – на этот раз в бедро. Наёмник зарычал и упал коленом в грязь. Из раненого бедра рекой заструилась кровь – ярко-красное пятно быстро расползлось по штанам, смешиваясь с дождевой водой. Теодор не чувствовал триумфа, его сейчас занимала единственная мысль: «Я должен забрать у него приговор». Под раненым в считаные секунды образовалась лужа крови – видимо, клинок шпаги проткнул артерию. Мужчина застонал от боли, вытащил кожаный ремень из штанов и попытался перетянуть бедро, но дрожащие руки упрямо отказывались повиноваться. Теодор подошёл к нему вплотную и потянулся к его плащу. В этот момент несколько мужчин подбежали к ним и окружили, мешая Тео провести обыск. Один из них сразу же отобрал у наёмника шпагу – тот даже не сопротивлялся. Люди кричали, требуя, чтобы Теодор тоже бросил шпагу и отступил. Теодор устало вздохнул. Говорить становилось всё труднее. – Я должн обыск… Я должен забр… – начал он вслух, но не мог договорить. Казалось, его голова начинает гореть и что-то парализует его горло изнутри, и челюсть совсем перестала слушаться… «Что это со мной? Не может быть, чтобы настолько устал…» Теодора схватили сзади за руки сразу несколько человек, кто-то отобрал шпагу и у него, он не смог сопротивляться – пальцы, почему-то совсем деревянные, очень плохо двигались. Когда Тео отпустили, он присел, чтобы обыскать плащ противника, но не смог – тот оттолкнул его рукой. Пинок был слабым, но Тео покачнулся и едва удержался на согнутых ногах. Он чувствовал неприятное пульсирующие покалывание в плечах, предплечьях и ладонях. Его движения замедлялись… Локоть правой руки бесконтрольно вывернулся, словно его свело предсмертной судорогой… “Да что же это со мной?” Какой-то мужчина дёрнул его за плечо, оттаскивая от соперника. Их всё ещё пытались разнять; вокруг мелькали сапоги, колени, руки… Теодор завалился набок, падая в грязь, и в глазах всё поплыло, он не мог ни подняться, ни сказать что-либо. К горлу подступала тошнота, в ушах начинало звенеть… Сердце билось неровно и болезненно, голова горела изнутри, а к ране на ключице словно приложили раскалённое железо… Теодор застонал, обхватывая пальцами голову… Последним, что он помнил, было лицо наёмника – бледное, как луна… *** Вместо смерти – небо и вода. Он видел потоп. Прилив, который пришёл почему-то с севера, был таким сильным, что огромные волны бесконечного потока воды – от горизонта до горизонта – затапливали весь Марескалл, а потом и всю Бенефийю… Вода накрывает города, срывает крыши домов, смывает и уносит людей, животных, продукты, ткани, повозки. Пышные платья и парики, огромные зонты, кресла, ковры, экипажи, сорванные вывески магазинов и кабаков – это всё смешалось на поверхности волны. Джек барахтается в воде, стараясь не утонуть, борется со страхом и с накатывающими волнами, которые норовят накрыть его с головой и окунуть поглубже. Что нужно спасать? Нужно ли в этом чёртовом хаосе бороться за что-то, кроме своей жизни? Джек хватается за повозки, за лошадей, за деревянные брусья, пытается удержаться на поверхности и плыть… Пытается поймать пронзительно вопящего ребёнка, прежде чем волны утопят его… Но Джек чувствует, что тратит силы зря… «Я болтаюсь посреди кучи мусора. Как же это мерзко…» “А кто сказал, что нужно продолжать борьбу?..” Джек обхватывает руками мокрое расколотое бревно, больно вгоняя себе под кожу острые кусочки древесины… Одна волна, вторая… Третья… Чёрт подери, зачем?… Он отпускает дерево и отталкивает его подальше. Огромная волна накрывает утопающего и смывает под себя. Джек расслабляется, закрывает глаза и позволяет силе воды забрать его и унести. Все звуки, толчки и суета вмиг исчезают, его охватывает невесомость и абсолютная тишина. Он открывает глаза и видит под собой потрясающий пейзаж – всё, что осталось от Марескалла, что не было смыто водой: мощёные брусчаткой безлюдные улицы, пустые площади с памятниками и скульптурами, фундаменты и каркасы домов, дворцы и храмы, бассейны фонтанов, большие стволы деревьев, прочно вросшие в землю. Джек видел собор святого Иакова, с которого сорвало кресты и покрытие куполов, но остались стены, могучие мраморные колонны и арочные своды. В серо-синей толще воды было сложно далеко видеть, очертания домов искажались, но зрелище всё равно было прекрасным… В сознании Джека мелькнула мысль о том, что он дышит под водой и что ему не нужно подниматься на поверхность, чтобы набрать в лёгкие воздуха. Эта мысль появилась и сразу исчезла, как что-то само собой разумеющееся и неважное. Да, теперь было очевидно, что не нужно пытаться удержаться на поверхности, не нужно реагировать, плыть сквозь волны, спешить, спасать, выбирать… Всё лишнее смыто, и здесь, под водой, никто никому не мешает. Здесь остались вечность и красота. *** Теодор поплыл вниз, к площади Святого Иакова, рассматривая сверху собор, площадь и высоких изящных каменных архангелов, стоящих посреди фонтана. Он плыл и чувствовал, что ему здесь хорошо. В юности он часто мечтал о том, чтобы уметь летать и облететь мир, разглядывая с высоты города, проносясь над ними легко и беспрепятственно. Теодор подплыл к архангелам и прикоснулся к твёрдому мрамору лица Габриэля. Зависнув перед прекрасными изваяниями, он замер. Габриэль смотрел невидящим взглядом, и его безмятежность была такой же, как безмятежность самого Теодора. Мужчина обхватил пальцами затылок Габриэля и поцеловал его в прохладные твёрдые губы. Ему казалось, что он впервые в жизни чувствует, каково это – просто быть собой… Тишина и неподвижность царили вокруг. Как же хорошо… Спустя мгновение сверху внезапно заблестели вспышки света. *** Под водой царил полумрак. Джек отпустил Габриэля, поднял голову и увидел, как небольшие шарики мягкого белого света сияют где-то далеко вверху. «Под водой нет солнца, под водой нет света, совсем как в моей тёмной камере. Весь свет – снаружи, но не здесь» – грустно подумал Джек. И как только он об этом подумал, шарики света проникают под воду и опускаются вниз. Звездопад, тысячи звёзд медленно опускались, освещая подводный город. Они все, одна за другой, мягко опустились на дно, и казалось, что вся земля покрылась нежным, не раздражающим глаз сиянием. Всё вокруг – соборы и улицы, дома, медные памятники и мраморные статуи – осветились приятным сиянием, словно сад, украшенный тысячами праздничных гирлянд. “Звёзды пришли с неба сюда, ко мне, чтобы быть со мной. Потому что здесь хорошо, и они тоже это поняли”. Звёзды были тёплые, словно живые. Тихие, молчаливые, но как будто сочувствующие. Джек опустился к ним, лёг на брусчатку между двумя звёздами и закрыл глаза. Его тело было совершенно невесомым, оно было лёгким как свет. «Мне не нужно возвращаться к той, первичной реальности. Что было там? Что было раньше, до этой воды, до этих тёплых звёзд? Что-то было, но я не могу вспомнить… Да и зачем?..» *** В жизни Иоанна было много странных и волнующих дней, и казалось, что мало что в этом бренном мире может всколыхнуть и растревожить пожилого человека так сильно, как тревожило тогда… Но… увы. 17-го сентября, около семи часов вечера, когда к нему пришёл тюремщик с просьбой о «Чёрной Вдове» для приговорённого к смерти заключённого, Иоанну понадобилось собрать всё своё мужество, чтобы не выдать ужаса, который переполнил его чувствительное сердце. Приговорённый к смерти. «Мой бедный Жак-Луи, мой любимый друг, мой мальчик, брат мой…» Иоанн поторопился в свой кабинет, якобы затем, чтобы проверить, остался ли у него опиум, а на самом деле – чтобы скрыть гримасу боли, проступившую на его лице. Он больно ударился бедром о стол – слёзы пеленой накрыли его глаза, а руки его сотрясала дрожь… Несчастный мужчина изо всех сил старался выровнять сбившееся дыхание. Чёрная вдова, значит? Итак, Жак-Луи хочет себя убить? Иоанн много раз думал об этом: не лучше ли с помощью наркотика попрощаться с жизнью, чем гнить в ужасной тюрьме? “Жак-Луи уже так много сделал на этой грешной Земле, Бог с распростёртыми объятиями примет его в своё Царство, одарит его лаской и вечным счастьем. Орест и Жак – мученики Ордена, страдающие за всех нас. Они станут святыми. Они это заслужили”. Иоанн каждый день молился за своих друзей и за то, чтобы Бог подарил им счастье на небесах. И теперь… Приговорён к смерти. Пытают ли его, избивают или будут избивать, так же, как Ореста? Поглумятся ли над его телом там, в тюрьме, вдали от глаз Церкви? Если Иоанн приготовит сильную дозу, то наркотик сможет подарить Жаку-Луи мягкую и приятную смерть, без мучений и издевательств. Этого ли хочет Жак? Или… Задумавшись, Иоанн замер на мгновение. Это он, несчастный слабый богослов, вечно ноющий о милости Божьей, думает о смерти как об избавлении. Но Жак ведь совсем другой. Он из породы тех, кто зубами выгрызает себе жизнь, когда смерть стучится в двери. А зубы Жака – это его хитрость, знания и смекалка. Иоанн нашёл в шкафчике опиум и вернулся к тюремщику, который ждал в гостиной. – Скажите, пожалуйста… Выразил ли заключённый какие-нибудь пожелания насчёт дозы средства? – Э-э-э… – тюремщик почесал затылок, пытаясь вспомнить. – Вроде как нет. Я помню, что он назвал свой вес – шестьдесят семь килограммов. Да, точно! Сказал, что нужно рассчитать дозу на килограммы. Точный расчёт. У Иоанна похолодели руки. – Спасибо. Подождите меня в гостиной, пожалуйста. Мне понадобится минут двадцать. Опасное и мощное зелье Чёрной Вдовы иногда применялось для тяжёлых операций, чтобы вогнать человека в глубокий сон, во время которого он не будет ничего ощущать. Но изначально это снадобье готовилось для иных целей. Восточные мудрецы применяли Чёрную Вдову для погружения в летаргический сон, в котором они общались с внеземными существами и духами, могли поговорить с Богом, познать истину, получить ответы на важные вопросы. Это был опасный ритуал, окутанный тайнами и слухами. Благодаря знакомствам на востоке Иоанн и Жак получили нужные инструкции «из первых уст»; Иоанну дважды удавалось провести сложные операции для смертельно больных пациентов и вернуть их к жизни. Метод работал, только в Аганне никто не знал, что Иоанн использует именно Чёрную Вдову. В этом деле было очень важно правильно рассчитать дозу, и если Жак назвал точный вес, он хочет не смерти, но глубокого сна. Ну, что ж, ладно, воля и изобретательность этого человека в глазах Иоанна не имели границ. Доктор был готов сделать всё, что в его силах. Да помогут им Небеса. Он приготовил смесь и отдал тюремщику шприц, наполненный тёмной жидкостью. Когда посетитель ушёл, Иоанн заперся в кабинете, упал на колени и стал неистово молиться. – Господи, – шептал он, – прости меня, если я поступаю против воли твоей, ибо мне неведомы великие замыслы твои. Ты вложил такую силу и разум в Жака-Луи, в твоё творение, и он вершил твою волю на земле, творил добро. Я покорный раб твой, я верю в справедливость твою. Я поступил так, как желает Жак-Луи, и я верю, что рука твоя направляет и ведёт его… Он шептал и шептал молитвы, и слёзы текли по его щекам. Как только он успокоился, то услышал, что кто-то снова стучится к нему. *** Оказалось, что двое мужчин устроили сражение на шпагах в трактире неподалёку, к северу от города. Оба были сильно ранены, и один из них скончался от потери крови, а второй лежит при смерти, без сознания. Обоих доставили в больницу, и теперь была нужна помощь Иоанна, чтобы понять, что делать с человеком без сознания. И, ах да, судя по кольцу и медальону на груди, этот человек – Глава Священного Синода… Когда Иоанн пришёл в больницу, Теодор был всё так же без сознания. С похолодевшим сердцем Иоанн взялся осматривать раненого. Длинный глубокий порез тянулся через грудь от плеча до яремной впадины. Не были задеты ни важные органы, ни артерии, но края раны неестественно побледнели, кровь шла не останавливаясь. Иоанн понял: мужчину порезали отравленным клинком. Доктор вколол Теодору противоядие, промыл и перевязал рану. Если убийство было спланированным, то шансов мало… Когда узкий клинок шпаги решают отравить, то пользуются очень сильным, концентрированным ядом. Рана выглядела очень зловеще. Теперь остаётся только ждать и надеяться, что организм Теодора достаточно сильный, чтобы побороть яд. Иоанн стиснул похолодевшую руку своего любимого ученика, закрыл глаза и снова начал молиться. Он был очень расстроен и взволнован сегодняшними переживаниями. Жизнь людей, к которым он питал самые нежные чувства, висела на волоске, и это сводило Иоанна с ума, заставляло глубоко страдать. Конечно, Иоанн ничего не знал о комплексной настойке, которую Теодор принимал регулярно уже не первый год. Не знал он и про то, что соперники сражались под дождём, и вода смочила клинок шпаги, частично смыв с него яд. Иоанн оставил медсестру присматривать ночью за пациентом и приказал сразу же сообщить, если тот очнётся. *** 17 сентября, 11 часов вечера. У заместителя начальника тюрьмы в этот вечер жутко разболелась голова от плохой погоды, и он уже хотел лечь спать, когда внезапно, посреди дождя и бури, кто-то с силой постучал в дверь его дома. На пороге стоял промокший и продрогший гонец с приказом о помиловании и немедленном освобождении Жака-Луи Лазаря. Приказ был от Главы Священного Синода. Заместитель вытаращил глаза. «Да что же это за игры такие? Не разберутся они там, в своём Синоде, чего они хотят – казнить или миловать?» Достав бутылку коньяка, он налил себе в стакан и сделал несколько глотков. Становилось легче – алкоголь часто помогал от головной боли. Заместитель задумался. В предыдущем приказе было ясно указано: казнить как можно скорее, поэтому казнь была назначена на завтра. В новом приказе – наоборот: освободить немедленно. Заместитель догадывался, в чём дело: новый Глава Синода слыл таковым, что идёт наперекор желаниям большинства духовных лиц. Приказ о казни был издан и подписан Верховным судьёй, Кардиналом и заместителем Главы… Приказ о помиловании имел большую силу – власть Главы Священного Синода в таких случаях принято считать высшей. Ну, что ж, помилование так помилование. Вот счастлив будет чёрт Жак-Луи, когда выйдет из своего опиумного транса. Но это завтра. Сегодня, в такую бурю, нечего к бредящему наркоману людей гонять. Заместителю не очень нравилось то, что Жак-Луи выйдет на свободу. Поговаривали, что этот пленник был страшным человеком, который умел обводить вокруг пальца высокопоставленных лиц. Колдун, сумасшедший, бесстрашный дьявол. Иногда достаточно бывает взглянуть в его безумное лицо – и мороз пробирает… А с другой стороны… Ну вот, просидел пять лет, даже дольше, не сбежал, не убил никого. Не так уж он и страшен, этот дьявол. Дождь барабанил по стёклам, и холодный ветер пробирался в оконные щели. Огоньки свечей слегка подрагивали, их отблески плясали на стекле бутылки и стакана. Заместитель завернулся в тёплый плед и уже собрался было писать Начальнику тюрьмы о том, что на завтра всё отменяется и Жак Луи выходит на свободу, как в дверь дома снова постучали. Новая новость поражала ещё больше: Глава Синода здесь, в Аганне, лежит в больнице без сознания. Ранен, еле живой. Ещё не известно, придёт в себя или умрёт. Еле живой – эта мысль тоже вызывала мурашки. Если руки противников Теодора Драйзера добрались до его горла и почти смогли лишить его жизни, значит, не так уж он и силён… Самой могущественной силой на протяжении многих лет были Священный Синод, кое-кто из Палаты Депутатов и группа аристократов-промышленников. Теодор был совсем недавно взошедшей, свежей звездой, и хотя переворот в столице и действия народа в его поддержку всех удивили, но безопасно ли следовать его приказам, рискуя навести на себя гнев смещённой им верхушки? Если Теодор не поправится, если он умрёт, а Жак-Луи окажется на свободе, начнёт мстить – за себя и за Теодора, если они заодно… Гнев Альфонсо Боргеса и Люми-Перро может обрушиться на Иф-Аганн, и большая часть этого гнева отразится на нём, на заместителе начальника. Ох, сложно всё это. Мужчина допил коньяк, затушил свечи и отправился спать. Он не знал, что делать, и не желал принимать решение. «Утро вечера мудреннее. Завтра пойду к Начальнику, пусть сам решает. Моё дело – выполнять приказы». *** 18-е сентября, раннее утро. Иоанн, чей разум за ночь отдохнул от переживаний и теперь мог мыслить более ясно, проснулся с навязчивой мыслью: если Теодор приехал остановить казнь Жака-Луи, то это значит, что Синод отменил приказ о казни, казнь не должна случиться! Нужно в любом случае задержать исполнение приговора до того, как выяснится правда, то есть до того, как Теодор очнётся, или до того, как будет получено подтверждение от Синода. Даже не подумав о завтраке, Иоанн наскоро оделся и поспешил к Начальнику тюрьмы, но не успел ничего сказать, как ему сообщили новость: прибыл человек с приказом о помиловании, скреплённым печатью Главы Синода. Такой документ обычно имеет наибольший вес. И всё же было решено подождать и посмотреть, очнётся ли Теодор и сможет ли он подтвердить приказ. Тем временем будет отправлен запрос в Марескалл, к кардиналу и верховному судье, с просьбой прояснить путаницу. Утром в больницу заявилась полиция Аганна, расспрашивая об убийстве. Иоанн пересказал им то, что знал от крестьян, привёзших тела Теодора и его противника: Глава Синода убил человека защищаясь – тот первый напал на него. Полицейские почесали подбородки и отправились к трактиру, где случился поединок. За ночь Теодор не пришёл в себя. Несмотря на это, Иоанн видел, что противоядие действует: кожа вокруг раны приобретала более здоровый оттенок, губы больного уже не были синими, руки потеплели. Но белки глаз всё ещё имели неприятный серовато-жёлтый оттенок, а дыхание было очень медленным. “Ладно. Будем ждать. На всё воля Божья”. И вот, около десяти часов утра за Иоанном снова пришли. В этот раз два стражника поспешно повели доктора в Иф-Аганн, и он, конечно же, понимал почему. *** Заместитель тюрьмы смотрел на холодное неподвижное тело Жака Луи Лазаря в его камере, в башне крепости. Мужчина был в замешательстве. Тюремщик только что привёл его, чтобы показать труп, и теперь они оба пялились на худой труп в полутьме сырой камеры. Но… как же так получилось? Что за опиум Лазарь принял в этот раз? Неужели доктор «помог», решив облегчить участь смертника? Иоанн в городе слыл гуманистом и чувствительным добряком. – Он не проснулся, даже когда я заломил ему пальцы. Вот так, – тюремщик показал, выгибая пальцы Жака под неестественным углом, – это должно быть жутко больно. Заместитель прогнал от себя чувство жути, которое пронизало его, когда тюремщик, без излишнего отвращения, прикоснулся к Лазарю. «Наверняка этот дьявол просто накачан наркотиком». Заместитель собрал в себе остатки смелости и одной рукой, а точнее – двумя пальцами прикоснулся к плечу мертвеца. Тело не совсем холодное – в нём ещё чувствуется тепло. Но вообще пленник выглядит как мёртвый: посинел, не дышит. Заместителю стало ещё более жутко. Вот перед ними лежит тот самый дьявол, который своим разумом нагонял на всех страх. Может, мёртвый, а может… – Скажем Начальнику, что узник внушил себе, будто его будут пытать, испугался и принял слишком большую дозу опиума. Но сначала пусть доктор осмотрит и официально подтвердит его смерть. *** Иоанн с замиранием сердца смотрел на неподвижное, худое, истощённое тело Жака-Луи, которое снесли с башни вниз – в комнату, смежную с кабинетом заместителя. Тело было полностью обнажённым, что для осмотра совсем необязательно, но, видимо, заместителю хотелось напоследок унизить Жака. “Господи милосердный… Сколько ещё испытаний я должен выдержать?” Преодолевая слабость и дрожь, доктор приступил к осмотру. – Сердце не бьётся. Дыхания нет… Зрачки на свет не реагируют. Запах характерный для мёртвого тела, которое ещё не вошло в стадию разложения, но все внутренние процессы в нём уже остановлены… – Иоанн выдавал одну ложь за другой. Сам заместитель испытывал такое отвращение к трупу Джека, что не решился наклоняться близко к телу и лично проверять всё сказанное. Иоанн рискнул, понимая, что от его слов может зависеть жизнь Джека. Но втайне он был очень рад увидеть, что зрачки всё-таки сужаются и что сердце бьётся, еле ощутимо… Дыхание тоже ощущалось – очень медленное и слабое, почти незаметное. Иоанн подержал пальцы возле ноздрей Жака, с радостью ощущая слабый тёплый выдох, один раз в двенадцать секунд, что характерно для коматозного состояния. «Живой. Благодарю тебя, Боже! Ты бережёшь этого человека, и я верю, что ты вернёшь его нам, ведь он ещё молод! Пусть он получит свободу, прошу тебя, Господи, пусть ему воздастся за его страдания, за всё, что он перенёс. Прошу тебя, Господи, пошли ему избавление и вознаграждение. Пусть его новая жизнь в твоих руках, Боже, засияет красками, счастьем и любовью. Он ведь заслужил это, не так ли? Пошли ему спасение…» Заместитель отошёл к окну. Он не был до конца убеждён, и даже в его неуверенной сутулой позе читалось сомнение. Тюремщик и Иоанн молча за ним наблюдали. За окном по небу быстро бежали серые облака, закрывая солнце. – А почему труп не окоченел? – наконец спросил заместитель, поворачиваясь к Иоанну. – А сколько времени прошло с момента смерти? Около двенадцати часов, полагаю? – сразу отреагировал Иоанн. Все ответы были у него наготове. – Трупное окоченение наступает через пару часов после смерти, мышцы отвердевают, но это длится недолго, через некоторое время окоченение проходит. Вот за ночь всё и прошло. Помните, когда хоронят умерших, им складывают руки на груди? Это возможно только потому, что мышцы уже не твёрдые – их «отпустило». – Да, верно… А почему он не стал совсем холодным, как труп? – Тело полностью остывает только часов через тридцать. Его температура уже опустилась гораздо ниже нормальной, вскоре упадёт до совсем низких значений… А потом гнилостные процессы могут снова повысить градус. – Кстати, да, а почему от него совсем не пахнет? Во всяком случае, я не чувствую. – Здесь очень холодно в данный момент, поэтому гнить он будет медленно – в холоде процесс гниения очень слабый, наступает не сразу. Заместитель почесал щёку, вздохнул и обхватил себя руками, нервно покачиваясь на каблуках и избегая смотреть в сторону трупа. – А почему он умер вообще? Вы же должны были рассчитать дозу наркотика так, чтобы смертник получил удовольствие, только и всего. Иоанн моргнул и сделал глубокий вдох. Потом выдох. – Возможно, он умер потому, что его тело было настолько истощено в заключении, что не вынесло даже малой дозы наркотика. Опиум – мощное и опасное средство. Но заключённый сообщил свой точный вес, и, значит, он не хотел умирать. Помните, тюремщик, я спрашивал о дозе? Тюремщик подтвердил. Иоанн чувствовал, как на его спине, несмотря на холод, выступили капли пота. Ещё одна важная деталь не вписывалась в картину: после смерти поверхность трупа обычно становится очень сухой, подкожные ткани тоже иссушаются, кожа обтягивает тело… Но сейчас кожа бедного Жака была, наоборот, влажной, слегка опухшей. Знал ли заместитель о высыхании трупов? Вряд ли… Скорее всего, он бы и про зрачки не знал, если бы Иоанн не сказал. Сердце доктора неистово билось о рёбра. Итак, заключительный вывод был сделан: Жак-Луи мёртв, и у доктора не было намерения убить его. Смерть Жака-Луи – досадная случайность. Никто не хотел вмешиваться в волю Синода, а тем более в волю Господа. – Значит, Господь послал ему избавление раньше. Нужно принять это, – говорил заместитель, упираясь пальцами в поверхность стола в своём кабинете. – Узник убил себя сам, с помощью своего нездорового пристрастия к опиуму. *** Заместитель посмотрел в окно и снова почесал щёку. Теперь нужно будет отправить в Марескалл ещё одно письмо, с сообщением о том, что Жак-Луи мёртв. На самом деле, всё складывалось как нельзя лучше. Опасный преступник умер, как того и хотел Альфонсо Боргес и его приспешники. Но он убил себя сам, и если Теодор очнётся, то его гнев не обрушится на Иф-Аганн, ибо тюремщики и волоса на голове Жака не тронули. Единственный, кого можно обвинить, – это доктор Иоанн, а до Иоанна заместителю дела не было. Пусть доктор сам всё объясняет Драйзеру. *** Тюремщик и доктор продолжали стоять в комнате, где лежало тело Жака-Луи, пока заместитель возился в своём кабинете. Иоанн отошёл к стене, отвёл взгляд в пустоту и продолжал безмолвно молиться, перебирая чётки. Из раздумий и тишины их вывели голоса – Начальник тюрьмы поднимался по лестнице. Его большое брюхо и жизнерадостное бородатое лицо появились в дверном проёме. – Молодцы, что спустили труп с башни сюда, вниз. У меня колени больные – подниматься по той завитушке наверх… Ух-х-х… Ну, что, мёртв? Доктор подтверждает? – Да, милорд. Начальник обошёл стол, на котором лежал мертвец, по кругу, бесцеремонно разглядывая голое тело со всех сторон. – Ох, как же он мне нравится, когда молчит! С-собака… Точно мёртв? Мне иногда думается, что этот чёрт и притвориться способен. – Точно, милорд, – отвечал Иоанн, подходя ближе к телу и стараясь отвлечь на себя внимание Начальника. – По всем признакам. Холодный, сердце не бьётся, дыхания нет, зрачки на свет не реагируют – такое не подделаешь… Начальник прищурился, выхватил шпагу, взял неподвижную руку Жака-Луи за пальцы и проткнул ладонь острым клинком. Иоанн не удержался и охнул, схватившись за сердце. Он не переносил насилия и жестокости. – Чего ты? Он же мёртв, – сузил глаза Начальник. – Да просто… неожиданно… Жак-Луи не шевелился. Почти. У него дрогнуло колено правой ноги, но этого никто не заметил, кроме Иоанна, потому что все смотрели на руку и на лицо. Проколотая ладонь оставалась неподвижной. Из раны медленно потекла тёмная кровь. Иоанн лихорадочно анализировал. Во-первых, Начальник проткнул клинком как раз ладонь той руки, в вену которой Жак колол себе опиум. Во-вторых, исхудалые руки Лазаря – конечности, в которые наверняка сейчас поступало меньше всего крови, и они были самые безжизненные, скорее всего даже онемевшие. Эта рука наверняка была почти лишена чувств, в отличие от других участков тела, и мышцы её были обездвижены – поэтому рука и не могла шевелиться. Но в целом тело реагировало на боль: дёрнулось колено, как будто что-то внутри мужчины отдало приказ ногам бежать или отпрыгнуть – рефлекторная реакция на боль, пусть и заторможенная до самого незаметного минимума. – Видите, как медленно кровь течёт, – говорил Иоанн дрожащим голосом. – Не течёт, а вытекает всего лишь. Если бы живой был, то струилась бы ручьём… Сердце, как насос, толкает кровь, пока живое… – Ладно, убедил, – Начальник тюрьмы отбросил ладонь Жака, спрятал шпагу и зашагал прочь, на ходу оглядываясь. – Сегодня после полудня положите это тело посреди двора Иф-Аганна, я приведу мэра, судью и других, мы выпьем за упокой грешной души. Может, даже помолимся за него, – захлопывая за собой дверь, он хохотнул, как будто радовался своей грубой шутке. Иоанн, сдерживая слёзы, вздохнул и сжал похолодевшими пальцами распятие на груди. Его услуги здесь больше не были нужны, значит, можно идти. Уходя, он в последний раз бросил взгляд на тело Жака-Луи и заметил то, на что не обращал внимания раньше: на пальце окровавленной руки мужчины было кольцо – старое, потемневшее… Иоанн хорошо помнил его – это кольцо Жаку подарила настоятельница женского монастыря в Крыму, когда он вместе с Иоанном гостил там семь лет назад. На кольце выгравированы слова на кириллице – еле заметные, потёртые: «Спаси и Сохрани». Классическое кольцо-оберег у христиан восточного обряда. Иоанн тогда настоял, чтобы Жак носил кольцо, и он в самом деле носил. Как же приятно было видеть, что этот оберег у Жака не отобрали и что за пять лет заточения он ни на что его не променял. Иоанн наконец-то смог улыбнуться – тёплые мысли смогли согреть его истерзанную душу.