Хранитель Империй

Страна Бенефийя на юге имеет выход к морю. Главный портовый город – Порт-Мари, южное сердце Бенефийи – большой, шумный город, в котором огромные корабли причаливают и разгружают товары на сушу. Улочки, что спускаются через город вниз к порту, полны домами, в которых задёшево можно найти ночлег, если не боишься подхватить какую-нибудь гадкую инфекцию. Женщины, шикарные и не очень, укрытые кружевами, продают свои тела там и здесь, а кабаки каждый вечер полнятся пьяницами. Совсем недалеко от Порт-Мари, отделённый от него скалами и рекой, находится город с совсем другим характером. Аганн – небольшой, спокойный, мирный; высокие скалы не позволяют сделать возле него пристань, но чуть далее к Востоку, к границе с Италией, где скалы сменяются пологим склоном, и лес подходит вплотную к берегу – там есть небольшие бухты, в которых стают на якорь частные яхты. Их богатые владельцы, которые любят спокойствие и качество, останавливаются в городе, арендуют большие чистые квартиры и дома, дают пожертвования на храмы и больницы. Так и живёт городок Аганн, место с самой хорошей лечебницей возле моря. Но есть у города и неприятная черта: в его ведении находится тюрьма – жуткая мрачная крепость на маленьком острове Иф-Аганн, в море, недалеко от берега. Тюрьма действует около века, в ней заключают якобы особо опасных, а на самом деле особо ненавистных Синоду преступников. Из крепости не сбежишь, ведь остров окружён опасными скалами, о которые разбиваются волны. Когда-то преступников перевозили в лодке: тюремщики, дожидаясь, когда море стихнет и успокоится, перевозили пленника на остров, рискуя разбиться о скалы, и не раз волны переворачивали лодки. Так как никто ни разу не сбегал из тюрьмы, жёсткие меры безопасности решили ослабить и соорудили искусственную насыпь длинною в 800 метров, от берега к острову. Теперь этот узкий перешеек соединял материк и тюрьму, а при въезде на остров стояли мощные врата, у которых постоянно дежурила охрана. Добираться на Иф-Аганн стало намного легче, и теперь начальник тюрьмы, его заместитель и доктор могли регулярно посещать остров. *** В сырой и холодной каменной башне Иф-Аганна, в одиночной камере с толстенными стенами сидел Джек Лондон, он же Жак-Луи Лазарь – под этим именем его знали в Ордене и в Синоде. Его посадили в Иф-Аганн без суда и следствия, посадили втайне, просто потому, что боялись и ненавидели, потому что он был костью в горле Люми-Перро, Боргеса и других им подобных. Этот 33-летний мужчина был когда-то красивый, с густыми вьющимися тёмно-русыми волосами, умным лицом и живым внимательным взглядом. Уже больше пяти лет он находился в заточении, он был ослаблен, исхудавший, заросший, его волосы и борода стали спутанные и тусклые, чувственные губы утратили цвет и забыли ощущение улыбки. Джек Лондон был озлоблен и исполнен ненависти. Но жизнь светилась из его глаз, как и прежде, ярким огнём. 17-е сентября, около 12-ти часов дня. Впервые за долгое время Джек радовался. Скудный свет пробивался в малюсенькое отверстие высоко в стене под потолком, и этого света была достаточно, чтобы различить текст на мятом обрывке газеты, который пленник держал на весу перед собой. В статье говорилось о том, что Теодор Драйзер был избран Главой Священного Синода. Джеку было известно, что сделал этот человек, и он спрашивал себя: “Может, теперь я могу позволить себе надежду? Надежду на то, что меня отсюда вытащат? Только бы Теодор узнал, что я здесь”. “Я наблюдал за тем, как развиваются события, как разворачивают свою силу и власть люди Максима Горького, как Теодор попадает к Наполеону, и как они начинают работать вместе. У меня была надежда, что мы можем друг другу доверять, что мы можем сотрудничать. У меня всегда была уверенность в том, что со всеми можно договориться, всем есть что предложить, так почему бы нам не работать вместе? Ведь это же хорошо, когда у каждого есть своя сила, свои возможности, знания, умения, полномочия, мы делимся ими и обмениваемся – так ведь и строится процветание страны, и так был построен Орден – страна внутри страны… Даже после облавы на дом Курта, когда Орест бросил в меня своё «Я же говорил тебе, а ты меня не слушаешь!», и Теодору уже нельзя было доверять, я продолжал считать, что шансы есть. Есть большая вероятность, что облава не связана с Теодором. И Иоанн меня поддерживал. Но, конечно, было страшно. Я опасался обмана”. Джека давно преследовал страх измены – из-за происшествий в личной жизни. Нет, Элль не обманывала его с другим, она всегда послушно «любила» лишь его, Джека. Но она ушла от него к другому человеку так внезапно, с такими неожиданными обвинениями и скандалом, что у Джека похолодело сердце. Когда тебя вовсю якобы преданно любят, а потом вываливают кучу необоснованных претензий и бросают – это ощущается как измена. Позже, переосмыслив, он начал винить себя в недальновидности. Наверное, он плохо понимал людей, их мотивы, желания. И с тех пор – как на иголках: а вдруг он не так понял, не заметил, не предугадал, и человек рядом с ним недоволен, пусть и не хочет этого показывать, и однажды плотина рухнет – и Джека кинут опять… Он боялся ошибиться. Когда он, соблазнив Теодора в гостинице Хаксли, смотрел ему в глаза, надеясь заглянуть в сознание человека и понять его, он видел перед собой крепость, а внутри неё было что-то такое, на что мало влияют внешние события, политика, поиски выгоды, интриги и союзы. Казалось, что у Теодора – своя империя, своя пристань с маяком, и этот маяк никогда не погаснет, какие бы бури ни бушевали вокруг. Своя империя, свой храм, и ничто не способно его запятнать – Теодор любую грязь отбросит от себя. Что бы ни происходило в Бенефийе, эта отдельная империя останется невредимой, сохраняя свой стальной стержень. Это всё странно затягивало и увлекало. Довериться можно именно таким людям. Но, может, Джек выдавал желаемое за действительное? Орест говорил: “Мы сами всё сможем сделать. Разве нам не хорошо вместе, в кругу семьи? Мы сами строим свой порядок в Долине, какое нам дело до остальных? Живи здесь, работай вместе с нами. Мой руки, занимайся йогой. Учись ухаживать за виноградниками”. Джек с тоской вспоминал Ореста и разговоры с ним, в которых он то соглашался, то спорил, но всегда понимал собеседника, почти как самого себя. Орест Эскархиди был ему вроде старшего брата, вроде отца. …Семь лет назад… Они вдвоём стояли посреди виноградника, под нежным, но всё ещё очень тёплым солнцем раннего сентября. Собранные в гроздья большие румяные ягоды трескались от тугой сочной переспелости, падали на землю. Широкие ладони листьев густо покрывали всё вокруг своей зеленью и легко трепетали на южном ветру. Осы слетались на запах сладкого виноградного сока. А Джек смотрел поверх виноградников на горизонт. – Чего тебе не сидится здесь, Жак? Всё тебя тянет то обратно в столицу, то на восток, то ещё куда-то. Дождись, соберём урожай и вместе поедем ко мне на родину – будет тебе развлечение, будет тебе что-то новое на твою неугомонную задницу. Зачем ты подвергаешь себя опасности, зачем ввязываешься в чужие дела? Джек любил чувствовать движение, он не хотел застрять, завязнуть. Орест и Иоанн жили спокойно в Долине Людвига и ощущали себя частью одной большой семьи. А Джек хотел большего. Любопытство тянуло его покорить Марескалл, хитро и успешно просочиться в его трещинки, ухватиться за ниточки, которые связывали Синод, императора, Палату Депутатов, Папу Римского и представительства Папы в других странах. И как же вкусно было проворачивать дела под самым носом у Синода, и ни разу не быть пойманным – это будоражило кровь. А ещё (Джек неохотно признавался себе в этом) любопытство тянуло встретиться с Теодором ещё раз. Где-то глубоко внутри его сознания шевелилось предчувствие: Теодор может быть полезен, но Джек просто ещё не понял как. Да, Джек убедил Ореста поддерживать связь с другими городами и странами, и вскоре Орест, чувствуя ответственность, и сам уже хотел покровительствовать жителям Марескалла. Орден организовал в столице штаб-квартиру. Джек верил, что всё будет отлично, что, пользуясь аурой загадочности и интересом Максима к Ордену, пользуясь дружбой Теодора с Максимом, они смогут установить влияние на Максима. Но потом – полиция в доме Курта… Теодор был под подозрением больше года, пока настоящий предатель – человек внутри Ордена – не был раскрыт. Когда Ореста схватили – это было ожидаемо, это было даже спланировано, но всё же это оказалось ударом ниже пояса. Когда он перед казнью сказал: «Лазарь! Не смей убегать, не смей отворачиваться. Продолжай делать то, что делал. Закончи свою работу!» – Джек запомнил эти слова. Они звучали в его ушах каждый раз, когда он смотрел на море, желал всё бросить и уплыть в Новый Свет, чтобы искать залежи золота и заключать сделки с индейцами. После смерти Ореста Орден начал распадаться, всё становилось маловажным. Иоанн превратился в развалюху: тот поток чистой душевной энергии, к которому Джек так привык, начал иссякать, и Джек не сумел помочь – бывший священник впал в странное безутешное отчаяние. Да и у самого Джека сил становилось всё меньше. Что ещё Джек мог сделать в своей борьбе с Синодом? Любые ограничения – прежде всего в головах людей, не так ли? Он хотел влиять на умы. Поэтому он написал книгу – чтобы достучаться. Донести истину, которую видел сам. Когда писал, то представлял, как книгу будут читать, и это как будто протягивало невидимые ниточки между автором и сознанием каждого, кто прочитает книгу. Это ощущение было надуманным, но всё же он чувствовал себя так, будто со многими людьми встретился по отдельности и рассказал им то, что так хотелось рассказать. Судьба сыграла с ним злую шутку. Книга получилась удачной, имела успех и заразила умы, но именно эта книга навела Синод на след Жака-Луи. Книга печаталась в мастерской Фабриано, что в двухстах километрах на юг от Марескалла – лучшая независимая мастерская Бенефийи. Джек был хорошим другом хозяина мастерской, Франческо. Фабриано имеют обычай использовать для книг собственную бумагу, на каждом листе которой есть тиснение: слово «Фабриано» – их фирменная печать, отличительный знак качества их бумаги. Конечно, для книги Джека нужны были материалы, которые никак не указывают на то, в какой мастерской была напечатана книга. Бумагу специально заказали из Италии – нейтральную, стандартную, заказали через посредников. Но, видимо, в мастерской Фабриано произошла банальная человеческая оплошность. Возможно, кто-то из детей Франческо, или из помощников, которые работают в мастерской, по ошибке перемешал листы, добавил пару фирменных листов Фабриано к простым листам. Сидя в тёмной камере, Джек прокручивал в голове все детали и вспомнил, как заходил к Фабриано и заметил, что листы бумаги в стопке, предназначенной для печати его книги, не все имеют одинаковый оттенок. «Почему я не настоял на том, чтобы всё перепроверили? Я помню странное ощущение, как будто не желаю контролировать, не хочу обращать внимания на детали, думать о безопасности. Почему? Неужели какая-то часть меня желала оставить ниточку, зацепку, которая бы послужила для кого-то следом?.. Что за бред, Джек?!» Книга была издана большим тиражом, и лишь в одном экземпляре заметили бумагу с тиснением «Фабриано». Пусть известно, что Франческо мало кому продаёт свою бумагу, но всё же он мог соврать Синоду, мог сказать, что продал несколько поставок, возможность выкрутиться у него была, наверняка ведь была! Но Жак-Луи переоценил своего друга – Франческо не принадлежал к числу смелых и находчивых. Он испугался, когда Рыцари Христа надавили на него, и выдал Джека. Поздно ночью прислужники Синода поймали Евангелиста, прямо на выходе из марескаллськой штаб-квартиры. Так Жак-Луи Лазарь очутился в железной хватке; его хозяевами стала тройка магнатов: маркиз Люми-Перро, владевший вторым сталелитейным заводом в Бенефийе, Виктор Борман и Альфонсо Боргес, которые имели свою долю акций в предприятии. На Джека начали давить, чтобы начал с ними сотрудничать, чтобы помогал развивать производство так же, как он делал это в Долине Людвига Красивого. Он притворялся дурачком, убеждал маркиза, что всеми важными процессами в Долине заведовал Орест, а он, Жак-Луи, всего лишь торговец, он сбывал сталь итальянцам, и всё. Ему не верили, ибо понимали, насколько они с Орестом были близки, и насколько Жак-Луи сообразителен и находчив. Поначалу Джек в самом деле пытался помогать. Вникал в рабочий процесс завода, указывал на очевидные ошибки, лишь бы иметь возможность выходить из замка маркиза, поразмять ноги, и, конечно, изучить потенциальные пути для побега. Мучаясь совестью, он выдавал технологические секреты Долины, но понимал, что даже они не помогут, потому что у Люми-Перро всё равно никогда не будет того, что было в Долине – единства и равенства независимых умов, среди которых нет разделения на лордов и рабочую силу, но есть уважение к каждому участнику процесса. Джек сомневался и страдал. Работать с людьми, которые держали его на привязи, было очень тяжело. С ним спорили, от него требовали невозможного, но обещали свободу в случае успеха предприятия. Когда он уже был готов сломаться и сойти с ума, неожиданно появилась возможность сбежать из плена. Противной, мокрой, холодной осенью он бежал через лес, и тьма укрывала его от погони, но ненадолго… За ним пустили в погоню лучших гончих псов графа, и те едва его не загрызли. Заново пойман, в этот раз крепко связан, Джек предстал пред графом и Альфонсо Боргесом. “Пойми, мы же не хотим тебе зла. Мы хотим работать вместе. Ради нашего общего блага”. Джек понимал, что троих акционеров объединяет одна существенная черта: они не привыкли к сопротивлению. В их мире неповиновение было чем-то противоестественным, они с детства получали всё, что хотели. А Джек портил им гладкий ход событий, и его непременно нужно было сломить, ради принципа, ради удовлетворения собственного самолюбия. И цель оправдывает средства, конечно же. Молодой человек был разгневан, взбешён, он почти терял над собой контроль, он ненавидел всех и всё вокруг. Его ярость и отчаяние выплеснулись в смелый поворот в его тактике: он притворился безумным. Его дикое сумасшествие и сам факт побега из неприступного замка заставили графа Люми-Перро бояться пленника, словно какого-то колдуна. Набожный и впечатлительный Альфонсо подливал масла в огонь: мол, мы держим в руках самого дьявола – скользкого, безумного, способного на всё… Джек активно им подыгрывал, надеясь, что его либо поместят в лечебницу, либо выгонят из страны, как выгнали Элиф Эрдоган. В любом случае он сможет о себе позаботиться, и оба варианта были лучше, чем оставаться в руках этих кровососов. Джек плевался, скалил зубы, рвал на себе одежду, облизывал стены и выкрикивал невнятные возгласы, пустив в ход всё мастерство внезапно проснувшегося в нём актёра, испытывая извращённое наслаждение от этой новой, не задействованной раньше грани его разума, и гадал, не живёт ли в нём настоящее безумие, не сходит ли он с ума на самом деле. Такие мысли вызывали у него новые взрывы безумного хохота, заставляя стражников содрогаться и креститься, поднимая глаза к небу. Альфонсо Боргес, который в самом деле был верующим и страшился всяких сверхъестественных сил, нашептал что-то кардиналу и добился того, что на закрытом судебном заседании Джека объявили преступником против Святой Церкви, и поэтому он отправлялся прямиком в Иф-Аганн. «Посиди здесь, приди в себя, одумайся. Может, ещё будет с тебя толк». Так Джек застрял в тюрьме. Да, напуганный лишением свободы, он быстро успокоился, начал вести себя адекватно и просил встречи с Альфонсо, говорил, что снова готов к работе. Но ответа не было – казалось, что о нём забыли… По-видимому, Альфонсо заразил своим суеверным страхом Люми-Перро, и теперь они опасались от Джека других непредсказуемых колдовских выходок. Когда Орден раздавлен, его главная движущая сила обезврежена, конкуренции нет, то и беспокоиться сильно не о чем – пусть выживший из ума Жак-Луи Лазарь гниёт себе в тёмной холодной камере, пока смерть его не заберёт. Так он никому не мешает. *** В тюрьме Джеку нужно было занять чем-то руки и мозг, чтобы не сойти с ума по-настоящему. Он разложил и сложил мебель в камере: деревянную койку-кровать и стул. Он заводил знакомства с тюремщиками – было достаточно много времени, чтобы найти подход к каждому. Однажды он смог даже добиться того, чтобы ему приносили лучшую еду, свечи и книги. Вот только газеты было нельзя, ни за что, ни в какую. Редкие новости Теодор мог узнать только напрямую из уст тюремщика. Джек не оставлял надежды выбраться на волю и обдумывал планы побега. Раз в месяц, если он вёл себя хорошо, его выводили «на прогулку»: закованный в кандалы, под присмотром двух здоровых громил с чугунными палками, он мог пройтись по внутреннему двору замка, увидеть небо, солнце, траву, кружащих в воздухе чаек… Однажды, когда его вели по коридору левого крыла крепости, из маленького окошка ворвался порыв сквозняка, и Джек ощутил очень неприятный запах. Его нос за время пребывания в тюрьме стал очень чувствительным, и парень смог определить природу запаха: что-то живое гниёт на солнцепёке… Позже, задавая вопросы, он смог узнать, что тела умерших или казнённых в Иф-Аганне заключённых обычно сбрасывают с открытой площадки в море. Иногда во время отлива уровень воды опускается настолько, что нижняя часть крепости, которая обычно скрыта водой, выступает на поверхность. Эта нижняя часть была не вертикально прямая, она заходила в воду под углом, и иногда тело умершего, вместо того, чтобы упасть в волны, «застревает» на этом шершавом каменном уступе, который может быть ещё и высушен солнцем в погожие и спокойные дни, когда море в бухте становится мирным. В такие моменты тело может лежать на покатой площадке над морем и гнить под лучами солнца, источая зловонный запах, который при отсутствии ветра можно учуять, если проходить мимо окна над площадкой. Если бы не этот запах, Джек мог и не узнать, что умерших сбрасывают в море, а теперь эта информация зародила в его голове зыбкий отчаянный план… *** Опиум был его средством убежать от реальности, ещё когда он был на свободе. Год за годом Джек то завязывал, то снова начинал маленькими дозами, то увлекался наркотиком чрезмерно. Он нуждался в сильном воздействии, чтобы не замечать мерзости окружающего мира, чтобы улетать мысленно из камеры и ничего не видеть. Потому что в реальности каждый день ему больно и плохо, больно и плохо… Он сумел достать опиум и в тюрьме, договорившись с одним из тюремщиков. «Но эта штука убьёт тебя», – говорил тюремщик. Джек в ответ сверкал глазами. Бешенство, злость, тяга к жизни светились в этих глазах, и казалось, что ничто не способно убить этого человека. Он живее всех живых, в нём горит огонь. Нездоровый огонь, но всё негаснущий. Иногда ему нужно улететь, нужно забыться. Плохая, разрушающая привычка, но именно она в итоге, спустя пять лет заключения, подарила ему надежду. О наркотическом пристрастии Джека докладывали наверх, и начальник тюрьмы запретил опиум. Но тюремщики сменялись, и однажды Джек снова сумел уговорить одного, особенно молодого, в том, что опиум пленнику нужен как лекарство. Тот сжалился и решил обратиться к врачу в городке Аганн. Интересно, что в этот раз дозу опиума Джеку доставили в виде спиртовой настойки – «Лауданум» (типичная лекарственная форма для опиумных веществ, которые выпускают как успокоительное средство), и флакончик для лучшей сохранности был завёрнут в… газету. Жалкий рваный мятый обрывок, но всё же на нём помещалась половина статьи – Джек был этому невероятно рад. В обрывке говорилось о том, что Теодор Драйзер, член Священного Синода, распорядился об издании и распространении буклетов с кратким содержанием «Космоса Бенефийи». «Как нам стало известно, никому в священном Синоде не нравится то, что Теодор Драйзер так активно поддерживает идеи, высказанные «Евангелистом», то есть, Орденом Гермеса Трисмегиста. Связан ли Теодор, приближённое духовное лицо императора, член Священного Синода, с запретным Орденом? Пока что нам остаётся только догадываться. Но одно известно точно: в то время, когда Теодор обучался в духовной семинарии Тейара де Шардена, одним из его преподавателей был отец Иоанн – бывший священник, которого подозревают в связи с Орденом. Иоанн был изгнан из семинарии и из Марескалла за пренебрежение правилами семинарии, а также отлучён от церкви из-за помощи Ордену. Сейчас о нём нет никаких известий…» Джек заметил, что на грязной газетной бумаге имя «Иоанн» в статье было выделено розовым пятном – словно кто-то разлил красное вино, когда читал газету, и брызги попали на статью. Джек подумал, что здесь это пятнышко появилось не случайно. Стараясь быть как можно более осторожным, он расспросил тюремщика о докторе, который приготовил настойку, и в нём зародились подозрение и надежда… Ещё несколько таких передач с маленькими флакончиками, завёрнутыми в газету – и он был почти уверен, что Иоанн и есть доктор, который работает и живёт в Аганне. Джек был очень рад – пусть они и были разделены волнами и каменными стенами, но даже эта маленькая связь с близким другом грела измученное сердце узника. Желая встретиться с доктором, Джек пытался притвориться больным, имитировал приступы, но ему не верили, и обман не сработал, даже когда он намеренно разбил себе лицо. Газетные обрывки с новостями остались единственной ниточкой, соединяющей его с людьми, которых он любил. *** И вот сегодня – очередная приятность в череде серых дней: новый флакончик с настойкой и обрывок газеты. Бумага выглядела совсем свежей – наверное, Иоанн хотел держать Джека в курсе самых последних новостей. В обрывке говорилось о том, что Теодор Драйзер был избран Главой Священного Синода, получив неожиданно большое количество голосов. Джек перечитывал отрывок статьи и улыбался. Надежда на помощь вырастала в нём, раздувалась и грела изнутри. И он разрешил себе эту надежду. Время в заточении тянется невероятно медленно. Но сегодняшний день, казалось, был наполнен событиями больше, чем все предыдущие пять лет. Прошло всего несколько часов после того, как Джек получил настойку, как вдруг к нему пришёл тюремщик, светя в глаза ярким фонарём. – Невесёлые новости для тебя, Лазарь, - сказал он, глядя на Джека. – Что? – не понял Джек, стараясь скрыть улыбку. Почему это “невесёлые новости”? Разве этот парень не понимает, что означает избрание Теодора Главой? – Приказ о твоей казни. Только что прибыл. Завтра ты в последний раз увидишь рассвет. *** Нельзя, нельзя было позволять себе надеяться, если судьба уже не единожды давала пощёчину! А новое известие было не пощёчиной, а ударом в самое сердце. – Кто издал приказ о моей казни?! – громко вопрошал он, кидаясь на холодные прутья решётки. – Верховный суд Бенефийи, кто же ещё. – А Глава Синода в курсе? – Нашёл кого спросить. А мне откуда знать? Ну, наверное же, Глава в курсе, а как иначе… Ты же в преступлениях против Церкви обвиняешься. Да и подпись на таком приказе должна стоять. Или самого Главы, или его заместителя… – Позови начальника тюрьмы, или хотя бы зама, прошу тебя! – Вряд ли это тебе поможет, парень. – Позови, ну разве сложно?! – Да он сам к тебе придёт скоро, чтобы объявить о казни официально. Ты лучше успокойся, подумай, определись, что ты ему скажешь. Но всё, что ты можешь попросить – это исполнение последнего желания. Тюремщик бросил на Жака-Луи последний тревожный взгляд и ушёл. Джек взвыл. Объявить официально. “Вот ведь церемонные ублюдки”. Значит, завтра. Но, как же так? Почему Теодор одобрил казнь Жака-Луи? За что? Джек ходил из угла в угол, лихорадочно запуская пальцы в волосы. Постепенно ответ напрашивался сам собой: Теодор, такой молодой, не имеющий многолетней репутации прилежного служителя Церкви, мог купить себе пост Главы и получить полномочия, которые нужны ему… нет, даже не ему, Наполеону, для власти, для борьбы с Папой Римским. Чтобы задобрить членов Синода, представителей аристократии типа Люми-Перро, Теодор соглашается на жертву: он не противостоит, а может, даже способствует уничтожению Жака-Луи – последнего страшного противника Синода. Он втайне даёт добро на казнь – и у Люми-Перро и Боргеса ручки чисты, а взамен Теодор, доказавший свою готовность сотрудничать, получает пост. Вместе с тем, публично демонстрируя свою лояльность к Ордену и его методам, он, Максим и Наполеон заручились славой и любовью всего народа, то есть простых людей, низшего класса. Успех на всех фронтах… И теперь… Поверив в новую спасительную силу, народ придёт под крыло Теодора и его нового режима, придёт в новые цехи и гильдии. И колесо завертится по новой. Власть, притворившись оппозицией, приходит и берёт своё. Такая же власть, как и раньше. Сменилось только её лицо – стало более молодым и красивым, более привлекательным для общества. Джека теперь можно полностью стереть со страниц истории – он никому не нужен. Он предоставил богатый источник знаний в «Космосе Бенефийи» – зачем же дальше оставлять его, опасного, непредсказуемого, в живых? Пусть вдохновитель Ордена умрёт окончательно, а его подопечные вернутся в лоно государства, где им «помогут», где их примет новый, идеальный, свежий покровитель… Так думал Джек, такое объяснение рисовал ему разум. Он старался задавать себе вопросы и перебирать варианты, но все они не клеились, не были правдоподобными… Ошибка? Теодор не знал об этом приказе? Нет, невозможно. Ведь Джек – преступник против Церкви, Синод должен был знать. Члены Синода в своём большинстве выбрали Теодора – значит, они заодно. Пленник также смутно припоминал о том, что, в самом деле, на приказе о смерти таких «антихристов», как он, Джек, должна стоять подпись если не Главы Синода, то его заместителя. Теодора обманули другим способом? “Ну что же ты ходишь вокруг да около… Нет же, Джек, не позволяй себе надеяться, не мучь себя. Разве жизнь не научила тебя: сегодня человек тебе друг, а завтра он повернётся к тебе спиной? Сегодня ты окружён семьёй, словно стеной, а завтра эта стена рухнет, оказавшись слабой и беспомощной. У тебя есть ты, и пускай тебе этого будет достаточно.” В конце концов, сейчас уже неважно, от кого исходит приказ о казни. Это уже случилось, это – свершившийся факт, можно лишь попытаться что-то с этим сделать. То, что зависит от него самого, Джека. Несколько глубоких вдохов-выдохов. Орест иногда говорил ему: «Не суетись, не спеши. Успокойся, подыши, подумай. Выпей чаю. А потом принимай решение». Мысли узника снова обратились к плану побега. Этот план, очень рискованный и опасный, он обдумывал ещё с первого года заключения. С помощью опиума можно довести себя до состояния летаргического сна, тогда дыхание замедлится, температура тела понизится, и тебя могут посчитать мёртвым. Выбросят в море. Сейчас как раз время отлива: Джек научился узнавать на слух. Море, конечно, не очень спокойное, но вода стоит достаточно низко, чтобы его тело не упало в воду сразу же, а застряло на покатой площадке. Есть небольшой шанс, что от удара о камень и от холодных брызг он очнётся, сможет соскользнуть в море и уплыть, проплывая под водой, оставаясь незаметным. Это был отчаянный план, шансы минимальные, но это была последняя надежда на то, чтобы остаться в живых. *** Итак, с помощью одного лишь «Лауданума» не получится достичь нужного эффекта. Нужна внутривенная инъекция специальной смеси, которая называется «Чёрная Вдова» – так её именовали именно из-за схожести с укусом паука. Джек давно знал, что нужно делать. «Очень тонкий баланс между жизнью и смертью: мне нужно, чтобы доза была идеально рассчитана в соответствии с моим весом». Нужны точные цифры. Если доза будет слишком мала – не получится достичь эффекта летаргии, а если большая – Джек умрёт. Попытки встретится с доктором ни к чему не приводили – Джека всё это время удерживали от встреч с кем-либо, помимо служащих тюрьмы, и даже при сильном ухудшении здоровья доктора бы к нему не пустили, максимум передали бы специалисту описание симптомов и попросили лекарство. Альфонсо Боргес и его товарищи боялись влияния Джека, боялись, что его месть просочится наружу, поэтому приказали оборвать любые возможные связи с внешним миром. О медицинском осмотре или, тем более, о взвешивании и речи быть не могло. Но у Джека было много времени на раздумья. И он нашёл способ измерить свой вес. Однажды он заметил, как старая деревянная койка, на которой он спал, провисает под ним – пусть он был очень исхудавший, эта прогнившая кровать всегда прогибалась под его весом, грозя вскоре сломаться от своей старости. Джек достал огарок свечи и спички (редкий подарок в награду за хорошее поведение), зажёг свечку и опустился на колени, заглядывая под кровать. В том месте, где кровать плотно касалась каменной стены, остался след – там, где деревянные доски год за годом тёрлись о камень, когда прогибались под телом узника. Сантиметров пятнадцать – немало. Этот след и был показателем веса Джека. Но как его измерить? Джек думал, разглядывая свою убогую обитель. Перед ним стоял стул из дерева и металла. Тяжёлый крепкий стул на четырёх ножках, а снизу, под сиденьем, тиснение – печать со знаком мастерской Карла. Джек улыбнулся. Он знал эту мастерскую, он помогал Карлу наладить сбыт мебели, помогал оформить бумаги на вывоз таких стульев в Германию. И он помнил точный вес мебели. Взвалив стул на кровать, Джек заполз под неё и, макая заострённую спичку в расплавленный воск свечи, наносил отметки на камне стены. Сделав простейшие математические расчёты, он уже мог с точностью до килограмма назвать свой вес. И вот сейчас, когда Начальник тюрьмы в сопровождении заместителя и тюремщика пришёл официально зачитать Джеку приговор, тот был спокоен. Он уже не испытывал никаких эмоций по поводу своей возможной смерти, ему лишь было чертовски любопытно попробовать воплотить в жизнь свой дерзкий план. Он был рад, что унылая рутина наконец-то развеется. Этот план придавал ему сил и азарта. Поэтому, когда Начальник говорил с ним, Джек обхватил руками прутья решётки, вжал лицо между прутьев и смотрел на того, не мигая, слегка опустив голову и ухмыляясь. “…За использование чёрной магии… За неповиновение Святому Престолу… восемнадцатого сентября, в полдень… На внутреннем дворе крепости Иф-Аганн… Путём повешения…” Осуждённый молчал, пока Начальник не закончил. Эти люди, стоявшие возле его камеры, смотрели на его, Джека, лицо, и он видел, как их пробирает отвращение и страх. Они боялись Джека, а Джек не боялся уже ничего. Ему внезапно понравилась такая роль. Он откинул голову назад и засмеялся. Этот смех усиливал эффект… – Такое впечатления, что разговариваю с сумасшедшим, зря трачу своё время, – напыщенно сказал Начальник, сворачивая свиток с приказом. – Ну что вы, милорд. Я очень благодарен вам, что вы пришли ко мне сюда, доставили себе труд подняться в мою башню, лично зачитали приговор. И у меня к вам просьба. Всё-таки я скоро умру. Не соизволите ли исполнить моё последнее желание? Хочется поймать удовольствие перед смертью – всего лишь доза опиума. Особенного опиума… Самого качественного… Джек знал, что в последнем желании смертникам не отказывают. Не отказали и сейчас – разрешение на опиум дали сразу. Джек повторил тюремщику чёткие инструкции: «Дружище, мне очень хочется словить высший кайф. Пожалуйста, скажи чудесному доктору из Аганна, пусть приготовит особую смесь. Называется Чёрная Вдова. Пусть использует расчёт на килограммы – шестьдесят семь. Пожалуйста, это правда очень важно для меня: Чёрная Вдова, внутривенно, на шестьдесят семь килограмм. Передашь?» Желание смертника – это святое. Слугу отправили на материк сразу же, и через час у Джека в руках оказался шприц, наполненный тёмной жидкостью – Чёрная Вдова. Всё это время Джек улыбался, и тюремщик окончательно убедился, что смертник сошёл с ума, но не стал мешать ему принять наркотик. А Джек всего лишь пребывал в очень приподнятом настроении. Он знал, что его шансы выжить – примерно один к пятистам, или даже к тысяче. Он может умереть от опиума; его может выдать дыхание; он может умереть, разбившись о каменный склон, если его тело сбросят с замка; он может умереть, захлебнувшись в море. А если даже он очнётся, оказавшись за стенами замка, и сможет плыть, ещё неизвестно, сможет ли он проплыть незамеченным. А когда выберется на берег – сможет ли он спрятаться, убежать? Но когда у тебя нет выбора, страх отступает и больше не возвращается. Ты просто делаешь то, что нужно сделать, и всё. Джек, улыбаясь так широко, что щёки болели, сел на кровать, рукавом рубашки туго перетянул себе руку выше локтя и вколол в вену содержимое шприца. Двигал плечом, разминал руку, чтобы укус Чёрной Вдовы быстрее бежал по венам… Темнота начала заволакивать его взгляд… Он держал глаза широко открытыми, стараясь до последнего насмотреться на пламя догорающей свечи. – Здравствуй, смерть. Ну что, поговорим?