Хранитель Империй

      Теодор не спешил. В этот раз он ехал гораздо медленнее и на ночь останавливался в гостинице. К Риллу он добрался к вечеру следующего дня.       Тучи растаяли, и небо снова было нежно-голубым и свежим. Выехав на холм над Риллом, Теодор увидел перед собой зрелище, достойное огромного живописного полотна: перед ним была долина, залитая солнцем, кое-где виднелись желтеющие, иссушенные летним зноем кусты и деревья; вдалеке, на западной стороне пустоши расположился длинный ряд возов, палаток, лошадей – это был лагерь противника. В восточной части долины, на склоне холма был лагерь Наполеона. Его палатки и шатры пестрели светлыми яркими цветами, словно лагерь циркачей. Теодор улыбнулся и поехал вниз к шатрам.       Солдаты поднимали головы от своих занятий, махали руками, встречая Главу Синода весёлыми криками. Наполеон вышел ему навстречу с бутылкой вина в руке. Теодор засмеялся, увидев, во что одет молодой Император: на нём была белая рубашка с пышным воротником и воланами, длинный голубой пиджак, расшитый блестящими узорами и украшенный жемчугом, такой же пёстрый пояс и белые блестящие штаны. Волосы Император уже давно не укладывал так, как раньше, – они вились и пушились, обрамляя светящееся лицо красивыми прядями-волнами, которые Наполеон заправлял за уши.       – А вот и мы-ы-ы! Добро пожаловать на войну! – воскликнул он, широко улыбаясь, заключая Теодора в объятия и целуя его в щёку, как только тот спрыгнул с лошади.        – Что за балаган, Наполеон? Ты в своём уме?        – Ничего, ничего, уже совсем скоро ты не будешь так ворчать. Ну, заходи же. Ты голоден?        Теодора завели в большой цветной шатёр, посреди которого на круглом ковре стояло несколько столов, заваленных картами, исписанной бумагой, едой и напитками. Вокруг столов стояли кресла, под стенами – тележки с оружием, а на стене висел огромный флаг Бенефийи. В этом шатре находились наиболее приближенные к Императору люди, в том числе Бальзак. Последний тоже был одет в блестящие пышные ткани, волосы его были распущены, на пальце красовалось кольцо с жемчугом. Все приветствовали Теодора с улыбкой. Сергея не было – тому все ещё был предписан постельный режим.        – Так, а где же наш новый Орденский друг, а? – спросил Наполеон. – Ты оставил его на юге, восстанавливать здоровье?        – Конечно. Я же на войну ехал, – Теодору очень не хотелось говорить про Жака-Луи, и он поспешил сменить тему. – Наполеон, скажи, так какой же сюрприз ты готовишь для Люми-Перро и Папы Римского?        – Ну, что ж, – Наполеон принялся наливать Теодору вино, – надеюсь, Жак-Луи присоединится к нам позже. И не только он. А что до сюрприза… Неужели ты сам не догадываешься?        – Честно говоря, не так уж много об этом думал, – признался Теодор, принимая большой металлический бокал из рук Цезаря. Император и Бальзак смотрели на него с хитрыми улыбками. Теодор пробежался взглядом по всем присутствующим в шатре. – А где Бет? Или она где-то снаружи, с гвардейцами?        Улыбка Наполеона стала шире, глаза ярко засияли. Теодор вспомнил обо всём, что обсуждалось в кабинете Императора во дворце, до того, как Теодора избрали Главой, до того, как он поехал в Аганн. Казалось, это было в другой жизни. Но, вернувшись мыслями к прежним заботам Бенефийи, Теодор вспомнил…        – Ага, – сказал он негромко. – Всё, до меня дошло. Как всегда, медленно.        Наполеон кивал, улыбаясь.        Позже император предложил Теодору прогуляться и повел его к краю лагеря. Они поднялись на невысокое сооружение – деревянную платформу, которая на несколько метров возвышалась над лагерем. Наполеон протянул другу подзорную трубу: «Смотри. Посмотри на их подготовку».        Теодор рассматривал лагерь противника, и его предположения подтверждались: армия состояла из бедных крестьян и рабочих. Было также несколько человек в доспехах (Теодор узнал Бартоломея по кривой походке), но выглядели они неуверенно и слегка неуклюже. Правда, у них были пушки, которые уже стояли наготове, повёрнутые дулами в сторону лагеря Наполеона. Но императорская армия тоже имела пушки, их было раза в три больше, и Теодор был готов поспорить, что на этой стороне они мощнее.        Было, впрочем, одно обстоятельство, которое сильно смущало Теодора: в лагере противника находилось ощутимо больше народу – наверняка аристократы сгоняли людей со всей Бенефийи. Он знал, что эти новоиспечённые рекруты не умеют сражаться и что их привели силой, но количественный перевес был очень существенным. Теодор понимал, что Наполеон не мог направить всех своих людей сюда, на линию фронта – кто-то должен оставаться в Марескалле и защищать сам город. В итоге, здесь было не так уж и много императорских солдат. На самом деле даже совсем мало… Он сказал об этом Наполеону, но тот лишь поднял вверх палец и пропел: «Как говорит Баль: а ты подожди, подожди-и-и». Он был весел и пьян, и Теодор оставил его в покое, решив просто поверить главе государства на слово.        Следующие два дня прошли в развесёлом настроении. Народ смеялся, болтал, пил, солдаты пели песни у костра. На второй день их ждала приятность: большая группа мужчин, на лошадях и пешком, с неким намёком на военный строй, направлялась к их лагерю. Возглавлял эту колонну Максим Горький, с ним рядом ехал его отец – сияющий граф Мирабо в шляпе с пером, а по другую руку – Уильям. Толпа же состояла из старого доброго сборища революционеров и поддерживающих их горожан, ремесленников и прочих сторонников режима. Максим привёз оружие – всё, что было тайно и открыто завезено в Марескалл шесть лет назад, во время подготовки к революции.        Теодор засмотрелся на красивые изящные арбалеты и ружья в руках молодых людей. А вечером, во время банкета в шатре Императора он заметил, как Максим и Наполеон обсуждали английское оружие, Наполеон взял в руки один из арбалетов и спросил:        – Этим ты собирался убить меня шесть лет назад? Верно, мой дорогой друг?        Максим рассмеялся, и его хохот ярко зазвенел, перекрывая голоса, наполняющие пространство шатра.        Утром к Императору пришёл гонец с сообщением о том, что слухи были правдивы: армия Папы Римского выступает в сторону Бенефийи на подмогу Люми-Перро. Армия немалая, вооружена лучшим оружием и техникой. Они уже переходят границу, и кавалерия будет под Риллом максимум через два дня. На какой-то миг Наполеон посерьезнел, и в шатре наступила тишина. Но ненадолго.        – Мы готовы, – сказал Наполеон, вскидывая голову. – Приближение этой армии не меняет сути. Я продолжаю говорить вам: мы готовы к войне. У нас всё ещё существенный перевес в силе, военном мастерстве, и… – Он улыбался так, что все понимали: «Да, в рукаве у Наполеона тот ещё козырь».        – …Короче говоря… пейте, друзья!        В тот же день случился сюрприз, на который никто из присутствующих, включая Наполеона, не рассчитывал: в сопровождении людей из Долины Людвига прибыло две больших крытых повозки. Они были наполнены стрелами и копьями с наконечниками из самой твёрдой в Европе стали, выполнены так искусно и мастерски, что каждый был готов ахнуть, когда брал их в руки. Стрелы идеально подходили для английских арбалетов. Такие высококлассные игрушки надолго заняли внимание целого лагеря: солдаты рассматривали оружие, упражнялись в стрельбе по картонным мишеням и по мешкам с соломой. Все пребывали в радостном возбуждении. Мужчина, руководивший доставкой оружия, передал Наполеону записку, в которой было сказано: «Жак-Луи Лазарь приветствует Императора Наполеона и ставит на его лёгкую победу». Наполеон громко прочитал эти слова, поднял глаза на Теодора и расплылся в улыбке.        Один из капитанов хохотнул:        – Похоже, что теперь на нашей стороне не только Бог, но и Дьявол!        Теодор, которому вдруг стало тяжело дышать, тоже выдавил из себя улыбку и отвернулся.        Казалось, весь мир способствовал празднику: осенние дни стояли солнечные и тёплые, и хотя ветер был иногда сильный, он не принёс ни облачка.        ***        И вот, пришёл день главного хода. В лагере противника как раз было оживление – проходили боевые учения, и армия готовилась к встрече итальянского подкрепления.        Около одиннадцати часов утра над северной частью горизонта появилась тёмная полоса, которая становилась всё больше. Вскоре можно было разглядеть ряды кавалерии и пехоты, которые двигались в сторону лагеря Наполеона. Солдаты Императора вышли из шатров и палаток, встречая гостей весёлыми криками. Большой отряд было хорошо видно и в лагере противника. Топот копыт сливался в единое гудение – казалось, сама земля начинала дрожать.        Когда тёмные ряды приблизились, Теодор узнал женскую фигуру среди всадников – это была Бет в одежде капитана. Рядом с ней возвышался человек, который и был главным козырем – Генерал Вольф Гроссман. Теодор много раз видел его на портретах, и вот он сам предстал перед глазами бенефийцев – высокий, серьёзный, излучающий целеустремлённость, уверенность и несгораемую энергию.        Нетрезвеющий Наполеон вышел вперёд и размахивал флагом, выкрикивая: «Вилькоммен, майне брюдер!!!! Вилькоммен!»        Фигура генерала, отделившись от остальных, вырвалась на лошади вперёд, и он первый подъехал к бенефийцам, широко улыбаясь. Спешившись, он обнялся с Наполеоном, как со старым добрым другом.        – Ну, теперь и ежу понятно, что никакой войны не будет! – воскликнул кто-то из солдат, вызвав взрыв смеха и весёлых воплей.        Шум и движение охватили лагерь, подсвеченный солнцем и улыбками. Новоприбывшая армия состояла из отряда Наполеона – тех людей, что были отправлены в Германию с Бет во главе, – и, собственно, из большого отряда самих германцев, которую собрал генерал Вольф (или, точнее, они себя собрали для освобождения Вольфа). Все эти люди устраивались в лагере, ставили новые палатки и шатры. На их счету уже была одна чудесная и быстрая победа: генерал Вольф оттеснил Императора Франца-Иосифа и отобрал у него власть над Германией. Правда, этот переворот, конечно, не был бескровным – многие германцы и некоторые бенефийцы полегли в битве революции. Поэтому через несколько часов веселье на некоторое время поутихло – солдаты узнавали о смерти друзей, говорили о них и тосковали. Наполеон, Бет и Гроссман несколько часов просидели отдельно от остальных в углу шатра – Теодор видел, что их лица были очень серьёзными, и понимал, что друзья говорят об умерших. Вечером Наполеон потребовал, чтобы все зажгли факелы и подняли бокалы – они произносили тосты, пили в честь умерших и перечисляли их имена.        Посреди лагеря, под звёздным небом, окружённый кострами, палатками и бесчисленными лицами, Наполеон взобрался на пустую бочку и громко произнёс:        – Мы потеряли наших собратьев в германском перевороте. Эта жертва была принесена ради того, чтобы сейчас Генерал Гроссман, живой и здоровый, имел возможность привести нам полчища новых собратьев. Ни капли крови не прольётся сейчас, потому что теперь две сильные страны объединились в союзе, на который я, будь я на месте Папы Римского, не осмелился бы нападать.        ***        Траур длился всего один вечер, а потом праздник набрал новых оборотов, и всё закрутилось, словно в невероятном феерическом спектакле. На следующий день, откуда ни возьмись, в лагере появилась Марго с превосходным макияжем и высокой причёской, одетая в своё лучшее красное платье и похожая на оперную приму. Максим поднял её на руки и начал кружить посреди лагеря.        Потом все вместе пили из тяжёлых металлических кубков, Марго обнимала Теодора и Наполеона, сияла красотой и артистичностью, а ночью попросила, чтобы её подняли на деревянные подмостки, и сказала:        – Зажгите побольше огней вокруг – я хочу, чтобы меня было видно на другой стороне долины! Пусть мой бывший супруг поперхнётся вином, глядя на меня в подзорную трубу!        Марго начала петь, и песни её были весёлые и задорные, на радость всем собравшимся. Все, кто смотрел на неё, не могли отвести взгляд.        Но для Теодора нашёлся человек, который смог отвлечь его от созерцания Марго – в один миг, одним лёгким прикосновением… Менес, как оказалось, тоже приехал с армией генерала. Прекрасен, как в ту волшебную ночь во Франкфурте, Менес улыбался и тихо приветствовал Теодора. Пока Марго пела песню за песней, прерываясь на разговоры и выпивку, Теодор лежал в опустевшем шатре на сбросанных в кучу коврах и подушках, обнимал Менеса, стащив с него кожаную куртку, ласкал пальцами его руки и слушал его подробный рассказ о перевороте в Германии, расспрашивал о планах на будущее. Менес пожелал работать в Марокканском посольстве в Германии, и генерал дал ему такую возможность.        Утром прибыл один из шпионов Наполеона и сообщил, что армия Папы Римского, едва переступив границу Бенефийи, завернула обратно, как только их капитанам стало известно о прибытии генерала Вольфа с германскими солдатами.        Лагерь противника начал медленно расползаться, а в армии Наполеона праздник достиг своего апогея. Они кутили в долине под Риллом ещё сутки. Что ни час, то очередное ружьё, пушка или пистолет были разряжены в воздух – так бенефийцы и германцы салютовали своей победе. Потом народ тоже начал собираться, чтобы ехать обратно в Марескалл.        Наполеон, Теодор, Бальзак, Максим, Марго, Гроссман и Бет ехали в одной большой открытой повозке. Кто-то открывал шампанское, а кто-то рассыпал конфетти. На голову Цезаря надели его корону, в которой его видели за всю жизнь раза три. Он переложил корону на голову Вольфа, тот небрежно тряхнул головой, сбрасывая корону кому-то на колени. В итоге корона, побывав на головах Теодора и Марго, очутилась на тёмной гриве Бальзака, тот принял её и носил со всем изяществом. А на взъерошенной шевелюре Императора появился венок из белых цветов, который очень хорошо на нём смотрелся. Солдаты продолжали разряжать ружья в воздух, и эхо этой праздничной канонады было слышно на мили вокруг.        Когда они въехали в столицу, толпа ликовала и бежала им навстречу.        – Ура Императору! Слава Наполеону!        Толпа подхватила главу государства, вынесла на площадь, и вскоре он оказался на ступенях собора святого Иакова. Роскошные голубые рукава его праздничного костюма взметнулись вверх в приветственном жесте.        – Ну что, народ Бенефийи, вы ждёте, чтобы я сказал вам что-нибудь вдохновляющее, да?        – Да-а-а!!! Давай!        – Что ж, быть по-вашему. Тогда слушайте, сами напросились, – он поправил венок на своих непослушных волосах, взглядом подозвал к себе своих друзей, и те подъехали, слезли с коней и стали внизу, на нижней ступеньке.        – Я поздравляю всех вас! – воскликнул Наполеон. – Да, мы победили! И я хочу объяснить вам почему. Я сейчас буду цитировать моего друга и советника, Бальзака, который вон там спрятался и ухмыляется, зная, что он умнее меня. Победа не обязательно даётся кровью на поле боя. Борьба – это не обязательно скрещивание мечей двух разъярённых войск. Мы шли к нашей победе годами, день за днём побеждая наших противников. Мы победили их не сегодня, мы победили их давно. Я расскажу вам, из чего состоял этот путь. Когда нам удалось наладить хорошие отношения с палатой министров – это победа. Когда мы заключили дружественный союз с нашими германскими единомышленниками, когда пришли к ним на помощь, чтобы тут же получить обратно эту помощь, – это победа! И, кстати, слава генералу Вольфу Гроссману и добро пожаловать в Бенефийю!..        – Слава!!!        – Когда Жак-Луи Лазарь, подставляя себя под удар, издал книгу «Космос Бенефийи», когда Орден своими успехами в торговле и промышленности давал подзатыльники Синоду – это была победа. Слава Жаку-Луи Лазарю!        – Слава!!!        – Когда отец Иоанн, которого вышвырнули из семинарии, присоединился к Ордену и действовал в его группе, когда он, рискуя свободой, помогал Жаку в тюрьме; когда Теодор Драйзер и Максим Горький воевали с магнатами и поставили их на место, каждый день наводили порядок, проверяли документы; когда Теодор заслуженно получил должность Главы Синода; когда он установил связь с Орденом, когда победил в нечестной схватке с посланцем Синода; когда он спас от казни Жака Луи Лазаря, – друзья, каждый раз это был шаг к победе.        Когда каждый из вас, спрашивая себя, чего он хочет, что ему делать, решал идти против Синода, идти вместе со мной – вы выбрали путь победы. Когда вы восставали против несправедливости; когда вы покупали товары Ордена вместо товаров членов Синода; когда вы покидали цехи монополистов и работали по своим правилам, делали свою работу так, как считали нужным… Вы стали не на сторону императора Наполеона, вы стали на сторону своей совести. Мы победили не потому, что Император прав, а потому, что мы все-все вместе сделали свой выбор. Каждый из нас сделал выбор, и он свёл нас всех по одну сторону баррикад.        Это ещё не конец. Всё только начинается. Мы бросили вызов власти Папы Римского в Бенефийе, а католическая церковь подобной дерзости обычно не прощает. Поэтому итальянцы побегут за помощью к испанцам, забурлит дикая испанская кровь, и они ещё захотят померятся с нами достоинством, как делали это всегда. На нас ещё набросятся союзные войска.        Я имею счастье наблюдать, что наш союз растёт, и он будет расти, поэтому я и не боюсь рисковать. Каждый из них и каждый из нас свободен поступать так, как считает нужным. Я может и молод, и наивен, но всё же не настолько наивен, чтобы полагать, что каждый их вас останется со мной до конца. Я знаю только то, что я останусь собой.        Запомните эту победу! Дорога возникает под ногами идущего. Мы – это воплощение тех шагов, которые мы делаем каждый день, и мои шаги сделали меня тем, кто я есть сейчас. Оставайтесь собой. Продолжайте осознанно идти, каждый по своему пути, выбирая быть не на стороне Императора, но на стороне себя. И если пути каждого из вас снова окажутся общими, Бенефийя будет едина, непобедима, нерушима. Нас сегодня много, и поэтому сегодня мы не потеряли ни единой жизни. Пусть процветает жизнь!!!        – Слава Императору!!!        Цветы, конфетти, радостные возгласы и ружейные выстрелы заполнили небо над площадью Святого Иакова. Каждое лицо, каждый дом и каждое окошко ликовали и праздновали.        ***        Небо было по-прежнему сияюще-голубым, но сумерки начали сгущаться в отдельных кабинетах Императорского Дворца.        Связь Бенефийи с Папой Римским была испорчена явно и очевидно. Император Наполеон всерьёз обсуждал подготовку к возможной будущей войне, но воспринимал эту войну как уже выигранную. Он продолжал вести себя так, словно знал: у него в руках всё ещё есть козыри, потенциальную силу которых Папа просто не способен понять.        Тем временем осень мягко и ненавязчиво начала вступать в свои права – дни становились короче, листья желтели и истончались, беспомощно трепыхаясь на ветру.        Теодор сосредоточился на своих делах и обязанностях – изучал протоколы, готовил приказы и поправки к постановлениям. Нужно было полностью перевести духовенство Бенефийи на автономность. Он работал механически, словно неживой.        Радость победы выветрилась, и грусть теперь обволакивала его сердце – прошло несколько недель, а от Джека ничего не было слышно, и было непонятно, даст ли он знать о себе хоть как-то, или… Или Теодор для Джека совершенно чужой человек, и поэтому ему всё равно? И что тогда делать со своими чувствами? Теодор нервничал из-за неопределенности и уходил с головой в работу, чтобы прогнать навязчивые мысли. Не желая столкнуться с Джеком случайно и лишний раз потревожить себя, он откладывал поездку в Долину Людвига Красивого, которую тем временем переименовали в Долину Ореста.        ***        Джек появился неожиданно. Он пришёл к Теодору в гости без предупреждения, довольный и радостный. Его лицо сияло светом новой жизни, остатки прежних страданий совсем исчезли, и теперь этот молодой человек выглядел ещё лучше, чем семь лет назад.        Под плащом, который Джек снял в прихожей, он был одет ещё более удивительно, чем Наполеон во время праздника: лёгкое шёлковое одеяние восточного покроя, перевязанное большим ярким поясом и расписанное причудливыми узорами. Если бы не зелёные глаза и светлая кожа, молодой человек был бы похож на турецкого придворного. Теодор рассматривал своего гостя с лёгкой улыбкой, и взгляд его задержался на веснушках, которые щедро усыпали кожу мужчины, – семь лет назад веснушек не было. Наверное, так его кожа реагировала на солнечный свет после пяти лет заточения в темноте.        Не переставая улыбаться, Джек пил чай в кабинете Тео, рассказывал о людях, с которыми он встречался за последние две недели, рассматривал комнату, ходил вокруг глобуса, задерживался возле карт и музыкальных инструментов, задавал много вопросов, потом замер в удивлении возле деревянной модели человеческого скелета. Теодор вспомнил, с каким интересом он сам рассматривал комнату Жака-Луи в доме Ореста.        – Джек, – со вздохом начал Тео, отставив от себя недопитый чай, – ты мне так и не сказал. Что ты собираешься делать дальше? Какие у тебя планы?        Теодор хотел знать, оставил ли Джек в своих будущих делах место для него, Теодора. Этот вопрос мучил его, и он хотел поскорее всё выяснить.        Джек немного посерьёзнел, но улыбка продолжала играть в уголках его рта.        – Ваше Преосвященство, прежде чем я отвечу, позвольте вначале кое-что спросить у вас. Когда мы разговаривали в доме Иоанна, вы говорили, что я создал сеть, протянул ниточки между домами по всей стране и за границей, что я обеспечил работой многие семьи. А ещё вы сказали, что я могу всё. Как вы считаете, такие свойства и достижения делают меня чертовски ценным человеком? Таким ценным, что мой разум просто обязан служить на благо государства?        У Теодора едва не отвисла челюсть.        – Ну, ничего себе, вот это провокация… Джек… Ну, что ж, хм-м-м… Нет, твой разум служит только тебе. Делай то, что ты хочешь делать. Ведь ты будешь несчастен, если твоя работа будет неинтересной, если она будет не в радость тебе.        Джек замер, и Теодор видел по его лицу, что сказанные слова произвели значительный эффект.        – То есть… условием моего освобождения не является обязательство присягнуть на верность Императору или Священному Синоду? Стать придворным… э-э-э… экономистом? Ждут ли этого от меня? Ждёшь ли этого… ты?        Тео понимал, что Джек боялся оказаться на поводке, на службе в государственном аппарате. Мужчина слабо рассмеялся, последним усилием воли скрывая накатывающую грусть.        – Конечно же, нет. Нет у твоего освобождения никаких условий. Свобода – она на то и свобода, что ты не связан ничем, ни формальными, ни неформальными обязательствами. Чего хочется тебе? Скажи сам.        Джек посмотрел мимо Теодора, в окно, на горизонт.        – Э-э-э…        – Новый мир? – предположил Тео. – Туда тебя тянет?        Он подгонял Джека, чтобы побыстрее всё расставить по местам. Если будет больно – то пусть лучше сразу и побыстрее.        – Нет, дело не в континенте… – задумчиво ответил Джек. – Но… я хотел бы поездить, да. Я так надолго выпал из жизни, пока был за решёткой.        Джек подошёл к журнальному столику и указал пальцем на плакат, лежащий поверх газет. На плакате было изображено одно из недавних изобретений в сфере промышленности.        – Ты, очевидно, знаешь, что это, – обратился он к Тео.        – Да. Паровая машина. Йозеф Кюни работал над этим проектом, и ты помогал ему. Потом тебя схватили, а Йозефа Синод затравил так, что тому пришлось прекратить работу.        – Да, так и было, – Джек кивнул. – А ты знаешь, как может быть использована эта машина? Йозеф разработал её здесь, в Бенефийе, а потом идею подхватили англичане… И вот, я выхожу на свободу и узнаю, что Йозеф уже в Лондоне, а его паровой двигатель толкает вагоны по рельсам.        – Это восхитительная новость! Значит, ты едешь в Англию?        Джек улыбался.        – Я рассказал тебе пример. Можно много за что взяться. Идей много, можно выбирать. Этим была занята моя голова последние две недели.        – Ну-у-у… Можно бросить монетку, чтобы определиться, за что взяться в первую очередь, – Теодор развёл руками. Он отвечал первое, что пришло в голову, не понимая и гадая, почему в поведении Джека столько неопределённости.        …Быстрый внимательный взгляд, веселые искорки хитрости в глазах…        – Значит, именно так ты принимаешь решения? Бросаешь монетку?        – Изредка бывает. У меня плохо с предсказанием исхода… – Тео пожал плечами, отводя взгляд. – Я не умею просчитывать, какой шаг в итоге окажется хорошим, а какой провальным.        – Глава Священного Синода, который принимает решения, бросая монетку. Хм-м-м… А моя судьба, моё помилование, тоже так решались? – Джек явно развлекался.        Теодор нахмурился – шутка задела его за живое. Он резко встал и пошёл по направлению к столу, возле которого стоял Джек. Тот занервничал, словно на него собирались нападать, и поспешил отвести от себя грозу:        – Не бей! Не карай! Я пошутил! Это просто очередная провокация, правда? Я ничего серьёзного не…        Теодор не трогал Джека, он обошёл вокруг стола и распахнул дверцы шкафа. Повернув голову к гостю, заметил:        – Да. Но эта провокация мне совсем не по вкусу.        Теодор вытаскивал из шкафа и бросал перед Джеком на стол: потрёпанное издание “Космоса Бенефийи”; буклеты с кратким содержанием книги и буклеты с урывками, которые были напечатаны большим тиражом; судебные дела, которые касались членов Ордена и работников сталелитейного завода; перевод “Космоса” на английский и немецкий, редакцией которых Теодор руководил лично; копии судебных решений и приказов о помиловании; приказ о розыске Элиф Эрдоган и Жака-Луи Лазаря.        Документы и книги раскрывались, падая на стол, и Джек, слегка наклонившись, бегло просматривал их глазами. Потом он резко вдохнул и поднял взгляд на Тео.        – Я понял, Теодор. Спасибо…        С улицы послышался топот копыт – кто-то въехал во двор дома Тео. Раздался звон колокольчика у входной двери, и Теодор различил знакомый голос.        – Его Императорское Величество идёт, – сообщил он Джеку.        Весёлый голос Императора уже был слышен в коридоре. Наполеону единственному было позволено проходить прямиком к Теодору, не дожидаясь приглашения.        – Привет! – сияющая улыбка Наполеона появилась в дверях кабинета. За ним показалась тёмная как ночь шевелюра Бальзака. – Э-э-э… Мы не вовремя?        – Заходите, – махнул рукой Теодор.        Гости пожали руки Теодору и Джеку, и Наполеон умостился на диванчике, сразу приняв позу отдыхающего римского патриция.        – Что у вас тут происходит, Ваше Преосвященство? – он окинул взглядом разбросанные на столе бумаги. – Отпущение грехов?        – Обжалование помилования, – ответил Тео, складывая руки на груди.        – Ты, я вижу, развлекаешься вовсю.        – Конечно, как всегда.        – Я только что выпил две бутылки с итальянским послом. Он сильно ранил ногу по пути сюда – захотел пописать в речку, поскользнулся на камнях и упал, представляете? Поэтому не выходит сейчас из отеля, и я не могу пригласить его на бал, а жаль… Но, может, мы погуляем на балу и ещё зайдём к нему в гости. Он пьёт, как русский… И рассказывает мне, как сильно Папа недоволен нами. Тео, он передал тебе подарок.        – Врёшь?        – Нет. Смотри, – Цезарь развернул бумажную упаковку, и их взору явилась очень странная штуковина. Теодор узнал модель дельтаплана – он видел однажды рисунки Леонардо да Винчи.        – Что за… Что это такое?.. Святые Небеса…        В ремешки управления под дельтапланом была вставлена маленькая деревянная фигурка человека – вся чёрная, худая, щеки впалые, глазницы пустые, рёбра торчат, а рот открыт в беззвучном вопле… Дельтаплан тоже был чёрным, как будто обгоревшим.        – Легенда про Икара… – прошептал Тео.        – Точно, – Бальзак хлопнул себя рукой по лбу. – Всё вертелось в голове, не мог понять, что мне напоминает эта вещица.        – Это про человека, который сделал себе крылья и полетел на солнце? – поинтересовался Наполеон.        – Да.        – А причём здесь деревянный дельтаплан?        – Ну, на крыльях ты полететь не сможешь. Папа это понимает – он ведь живёт не в пятом веке до нашей эры…        – Точно, – Наполеон кивнул со всей серьёзностью. – Все Папы делают вид, что живут в первом веке нашей эры, а на самом деле они на пару столетий нас опережают. Вот я, например, почти ничего не знаю про дельтапланы.        – Я потом объясню, – заверил его Бальзак.        – Хорошо. Теодор, к дельтаплану было приложено письмо. Думаю, оно прояснит что-то об этой странной игрушке. Я не открывал письмо, потому что оно адресовано тебе. Но ведь ты расскажешь, когда прочитаешь? – Наполеон дурашливо потыкал Тео пальцем в бедро, глядя на него снизу вверх. – Расскажешь, расскажешь, расскажешь?        – Расскажу, куда же я денусь, – Тео едва вышел из оцепенения и оторвал взгляд от чёрной деревянной модели. Резьба была очень искусной и тонкой – чувствовалась рука настоящего мастера.        Ему вдруг стало немного страшно… Обгоревший человек ассоциировался не только с Икаром, но и… с огнём инквизиции.        “Мы поставили власть Папы под сомнение. Две недели назад нам помогли немцы, и итальянская армия отступила… Но ведь, в самом деле, Папа пойдёт к испанцам, которые преданы Святому Престолу даже больше, чем итальянцы. Преданы фанатически”.        Теодор снова прикипел взглядом к маленькой чёрной фигурке.        Его окружали радостные люди и праздничные улыбки, а с улицы долетали звуки музыки и очередного парада, но Глава Синода не чувствовал радости. Сказывалось моральное истощение из-за переживаний прошлых двух недель – у Теодора оставалось слишком мало сил на то, чтобы мужественно встретить неприятности.        Наполеон собрал из частей деревянную подставку, которая была упакована вместе с дельтапланом.        – Баль, помоги – держи вот здесь… Тео, а ты подержи здесь.        Они установили дельтаплан на подставку.        – Вот и всё. Ещё один экспонат к твоей коллекции. Так-с. Мы ждём вас двоих во дворце на балу сегодня вечером. Джек, Тео покажет тебе, где можно взять костюм, если захочешь. У нас есть всё из последней моды. В том числе парики.        – Ого! – с улыбкой воскликнул Джек.        – Что я ещё не вспомнил, м-м-м?        – Ваше Величество, не забудьте, что Джеку понадобится кое-что ещё… Особенно, если он будет гостить во дворце, – напомнил Бальзак тихим вкрадчивым голосом.        – Ах да!        – Кое-что поважнее, чем костюм, – Бальзак улыбнулся Джеку.        – Это верно, – Наполеон достал из внутреннего кармана пиджака маленькую бутылочку и протянул её Джеку. – Держи!        – Что это?        – Отпугиватель придворных дам, – подмигнул Император. – Капаешь себе на запястье вместо духов, и ни одна к тебе не будет клеиться.        – Э-э-э…        – Я шучу. Нам пора идти. Теодор тебе объяснит…        Наполеон умолк, заметив выражение лица Тео.        – Теодор, ты в порядке? Что тебя тревожит?        Тот поднял на него взгляд, полный мрачного напряжения.        – Цезарь, скажи, что ты будешь делать, если Папа соберёт испанцев и пойдёт на нас войной?        Все затихли, глядя на Теодора. Краски веселья поблекли, и казалось, что в комнате стало холоднее. Но Наполеон расцвёл такой улыбкой, которая отгоняла холод прочь, подошёл к Тео и сжал пальцами его предплечье.        – Что я буду делать? То же, что и всегда. Посоветуюсь с самыми светлыми головами моего двора, а потом пойду к Папе в гости на бокальчик красного вина, поговорю о жизни. Не стоит переживать об этом сейчас. Сегодня мы празднуем. Расслабься. Пойдите с Джеком развейтесь, или я придумаю наказание за унылое лицо.        Тео вновь сложил руки на грудях и вздохнул. Советом развеяться тревогу не унять. Чувствуя состояние Тео, заговорил Джек:        – Папа соберёт испанских солдат не за месяц и не за два. Зная, кто сейчас командует германской армией, он не решится выступить без тщательной подготовки. А… среди планов самой Бенефийи провокаций не числится, насколько я понимаю.        – Всё верно. Прочитай письмо, Тео. Прочитай, потом обсудим. Все вместе, – Наполеон многозначительно взглянул на Джека, продолжая улыбаться. – Ещё позовём Бет и Сергея. А, кстати. Я отправляю группу своих людей в Испанию. Через пару дней, когда отоспятся после бала.        – И что эти люди будут там делать?        – Покупать за хорошие деньги всякое сырьё, привезённое с испанских колоний, а заодно выведывать, какое вино пьют испанские генералы, и с кем они его пьют, – Император подмигнул.        Теодор кивнул. Напряжение понемногу отпускало его. “В самом деле, чего это я? Словно трус какой-то… Ничего ведь страшного нет. Просто очередной политический узел, очередное задание”. Он расслабился и улыбнулся.        Наполеон повернулся к Джеку, приставил ладонь ко рту и, пятясь к выходу, громко прошептал:        – Ты не обращай внимания, что он ворчит и хмурится постоянно. Он тебя очень любит на самом деле. Знаешь, он с твоей книгой не расставался, даже спал с ней… А когда узнал, что тебя казнить хотят, пулей на юг вылетел, и даже не…        Теодор снял с ноги башмак и запустил в Императора:        – Пошёл вон отсюда!        Наполеон поймал башмак, послал Теодору воздушный поцелуй, и они с Бальзаком исчезли.        Порозовевший Джек, как будто бы не слышав последних слов Императора, с интересом рассматривал бутылочку из тёмного стекла.        – Это яд, который нужно принимать малыми дозами. Если однажды тебя отравят, тело будет уже приучено, и ты не умрёшь, – объяснил Теодор и вкратце рассказал Джеку историю отравлений при императорском дворе.        – Сопротивляемость ядам – это словно быть на шаг ближе к бессмертию, – ответил Джек, уставившись на бутылочку. – Хорошая идея, верно?        Наконец он поднял глаза на Теодора и увидел, что тот снова смотрит на чёрный дельтаплан.        – О чём ты опять задумался?        – Идея, да… – пробормотал Тео, делая шаг к модели и прикасаясь к чёрному человечку. – Говорят, что человек может сделать всё, что он способен вообразить.        – Интересно. Я, пожалуй, согласился бы с такой мыслью.        – Знаешь, Леонардо да Винчи умер триста лет назад… Италия гордится им – его творчеством, его идеями, изобретениями…        – Большинство его изобретений не были воплощены в жизнь.        – Именно.        – Интересно, почему?        Теодор взял письмо, запечатанное восковой печатью с гербом Святого Престола, распечатал и начал читать вслух.        “Уважаемый Теодор Драйзер,        Я хочу поведать Вам историю, в надежде, что вы найдёте в ней полезный урок для себя.        В небольшом городке неподалёку от Милана жил однажды молодой человек по имени Флавио. Это был трудолюбивый мастер, но разум его не ведал смирения. Флавио видел чертежи Леонардо да Винчи и решил попробовать смастерить по этих рисунках летательный аппарат, считая изобретение очень удачным. Будучи уверен в успехе, Флавио взобрался с дельтапланом на холм, разбежался и полетел. Гордыня затмила его разум, и он до последнего не понимал своей ошибки. Вместе со своими механическими крыльями он упал на землю и разбился насмерть.        Спустя несколько лет нашёлся другой смельчак – Анджело, который думал, что верно проанализировал ошибки Флавио, и смастерил свой собственный дельтаплан. Как и Флавио, он взлетел с холма и упал, сломав себе ногу и разбив лицо. До конца своей недолгой жизни Анджело оставался изуродованным калекой и горько раскаивался в своём несдержанном порыве. Перед смертью он сидел перед надгробием Флавио и говорил своим сыновьям: “Что дала нам воля Господняя – то и есть наш удел. Раз Господу угодно, чтобы человек ходил по земле и возделывал землю, чтобы птицы летали в небе, а рыбы дышали под водой – значит, таков его великий замысел, и не нам, рабам Господним, оспаривать его. В смирении нашёл я утешение. И вам, дети мои, говорю: будьте смиренны перед лицом Святой Церкви, и Господь одарит вас долголетием за послушание ваше”.        Помните про Икара, Теодор. История Икара повторяет себя в новых поколениях. Берегите себя, и да благословит Вас Господь.”        Теодор поднял взгляд на Джека.        – Хм-м-м. Ну, что скажешь? Это угроза?        – Если бы такое письмо было адресовано мне, я бы воспринял его как вызов, – ответил Джек.        – Папа – тот ещё манипулятор… Впрочем, главной особенностью христианской церкви всегда была склонность интерпретировать легенды с пользой для себя, – Теодор со вздохом сложил письмо и покачал головой.        – Ха, а ведь и правда, – Джек задумчиво постукивал себя пальцем по виску, глядя куда-то в пространство. – У Икара же получилось взлететь. Его ошибка была лишь в том, что он якобы подлетел слишком близко к солнцу, и тепло расплавило воск, которым были закреплены перья. Законы природы и никакого божественного замысла, да? Впрочем, то, как Церковь играет смыслами, искажает их – это по-своему тонко и красиво. Письмо-метафора! – Он драматично взмахнул руками. – Однако, каков ход! Ещё немного, и я захочу, чтобы Папа был моим другом.        – Большая часть Европы хочет, чтобы Папа был их другом.        – У меня более благородные мотивы.        – Неужели? – Теодор ухмыльнулся. От этого диалога его настроение постепенно становилось всё более праздничным.        Джек, улыбаясь, сел обратно в кресло и взял в руки остывший чай.        – Я знаком с человеком, который всю жизнь пытался смастерить летательный аппарат, – начал рассказывать он. – Этот человек – голландец. Он тоже пользовался рисунками Леонардо. До сих пор его попытки были безуспешны, но он не сдаётся. И я слышал про того итальянца, о котором писал Папа, – про мастера, который сломал ногу и разбил лицо. Я слышал, что он ещё жив, и, между прочим, его зовут не Анджело, а Альберто, и, кстати, никто ещё не говорил мне, что он сожалеет о своих попытках. Можно поехать в Италию и найти его, расспросить, посмотреть его чертежи. Альберто не обладает достаточными ресурсами для такой масштабной затеи, как аппарат, поднимающий в воздух человека. Для этого нужны эксперименты с материалами разной прочности и лёгкости… Нужна база для контролируемого полёта… То же самое касается нидерландца. Если их двоих, со всеми наработками, опытом и идеями, отдать моим техникам в Долине или в Лондоне и организовать рабочий процесс… Короче, да, я могу разузнать. Кстати, ты в курсе, что уже есть и другие способы поднять человека в небо, и эти способы прямо у нас под носом? – Джек всё больше загорался энтузиазмом. – В Бенефийе проводят опыты с воздушными шарами. Ты слышал об этом?        – Нет.        – Знаешь китайские фонарики? – Джек отставил чашку и наклонился вперёд, глядя прямо на Тео.        – Да. Их часто запускают во время бала здесь, во дворце. Очень красивое зрелище.        – Так вот, ты знаешь, по какому принципу они работают?        – Знаю. Воздух, который нагревается в фонарике, становится более лёгким, чем окружающий его холодный воздух, поэтому фонарик поднимается вверх.        – Именно так. А воздушный шар – это как очень большой фонарик. Но бумага не подойдёт в качестве материала – она недостаточно прочная.        Теодор задумался.        – Не только бумага… Ничего не подойдёт, я думаю. Чтобы поднять очень большой шар, ещё и с человеком, нужен сильный огонь. Он просто сожжёт шар, из чего бы он ни был сделан.        – Так же думали и инженеры, работавший над идеей. Но пока я был в тюрьме, многое изменилось. Сейчас, когда с твоей помощью был снят запрет на преследование наших учёных и инженеров, эксперименты проводятся прямо в Долине Ореста. Ребята придумали такую штуку: если сделать нижнее отверстие шара достаточно широким, а огонь подавать узким потоком вверх ровно по центру отверстия, то можно наполнить шар горячим воздухом, не поджигая его. Поедем вместе – посмотришь. Интересные они люди, воистину… У них стоит большая глиняная печь посреди двора, и вот у этой печи сверху дырка, они держат над ней шар, склеенный из пропитанного смолой холста… Им уже удалось поднять в воздух шар размером с экипаж.        – В самом деле? Здорово!        – Да! Но когда шар поднимается, он остывает очень быстро. Нужно источник огня держать под шаром постоянно, как в китайских фонариках… Но когда огонь не защищён стенками печки, он либо гаснет, либо… – Джек прервал себя и махнул рукой. – Но это уже нюансы. Принцип подъёма работает – это главное, дальше уже только совершенствовать технологию.        – А какого размера должен быть шар, чтобы поднять в воздух человека?        – Хороший вопрос. Они говорят, что, учитывая вес дополнительного снаряжения, шар должен быть размером с дом.        – И как же сделать это всё безопасным для… пассажира?        – Всё это вопрос времени. Разберутся однажды и с этой задачей. Я начал говорить про шар, чтобы объяснить: ветер, вода, огонь… – это природа с её законами, которые можно исследовать, выучить, проверить.        – Я знаю, – кивнул Тео, улыбаясь.        Джек посмотрел на него и внезапно осёкся. Улыбнулся слегка обескуражено, опустив взгляд.        – Да, ты… ты знаешь. И ты знаешь, что эти законы можно использовать с пользой для человека. Это будет происходить, хочет того Папа или нет. Это уже происходит.        Тео начал ходить по комнате. Он снова нервничал, и было страшно самому себе назвать причину.        – Итак… Ты хочешь заняться этим? Экспериментами с воздушными шарами и дельтапланами?        – Не только этим, – Джек улыбался, наблюдая за движениями Тео. – Можно контролировать несколько проектов одновременно. Я в любом случае хочу поехать в Лондон, там ведь тоже много чего случилось за время моего отсутствия. Ты же слышал о конке? Это дорога из двух железных рельс, по которой кони везут экипажи, – его лицо сияло. – Я хочу это увидеть. Если построить такую дорогу между портовым городом и столицей, затраты времени и денег на перевозку товаров сократятся в несколько раз, а прибыль перевозчиков возрастёт. А потом мы возьмём паровую машину: какое-то время понадобится на её совершенствование, и тогда коней начнут заменять двигателем, работающем на пару. И у нас уже будут рельсы для этого!        – Понимаю.        – Поэтому да, конечно, надо ехать, смотреть, договариваться. И за голландским чудаком заехать надо.        – И ты хочешь, чтобы я участвовал? – спросил Тео сдавленным голосом.        – Да! – Джек встал и подошёл к Тео, продолжая смотреть прямо на него и улыбаться. – Представь, если мы соберём инженеров здесь, в Бенефийе, и здесь же мы построим аппарат, который может безопасно поднимать человека в воздух. Живого, здорового, не обгоревшего. Мы сделаем копии таких аппаратов, будь то дельтапланы или воздушные шары, и запустим их в воздух на итальянском фестивале, – Джек начал ходить туда-сюда, активно жестикулируя, пока Теодор неподвижно замер, наблюдая за ним. – Запустим на холме Капитолия, чёрт возьми! Продадим шары Ватикану! Или подарим в знак перемирия. То есть, с намеком на перемирие. Ну, ты понял.        – Я понял. А если у нас ничего не получится, то мы только зря потратим ресурсы страны на то, что вся Европа потом назовёт выдумкой, романтической фантазией, бессмысленным убиванием времени.        Джек слегка нахмурился, и тут же тряхнул головой, словно пытался прогнать от себя негативный настрой Теодора.        – Ресурсы на подобные исследования не выдаются, и не должны выдаваться только лишь из бюджета страны. Во-первых, участвовать будут несколько стран, и ресурсы придут с разных сторон. Во-вторых, в подобные изобретения инвестируют успешные буржуа и магнаты, научные общества, даже дворяне. Короче, все, кто заинтересован в такого рода экспериментах. Среди них есть и романтики, и прагматики. К тому же, я не предлагаю зацикливаться на идее полётов. Опять-таки, паровая машина, конка – это всё уже есть, это не просто фантазии, это работает. Можно наладить связи с научными обществами разных стран, подключить их к делу. Можно уже сейчас поехать в Испанию с десятком бочек бенефийского виски, устроить встречу с научным обществом, предложить им проект линии конки от Порт-Мари до Мадрида, начать совместное строительство. И пусть потом Папа попробует натравить их на нас – интересно посмотреть, получится ли у него.        Теодор улыбнулся. Эта последняя идея была в самом деле очень хорошей. Молодой человек поймал себя на мысли, что безмерно наслаждается речью Джека и готов слушать бесконечно. Джека не останавливало недоверчивое ворчание Теодора, а, наоборот, распаляло, и Теодор был ему очень благодарен. Он слушал и вспоминал, как приятно было читать мысли этого человека на страницах книги. И как же хорошо теперь слушать вживую, видеть его перед собой целого-невредимого и знать, что вот он, этот разум, здесь и сейчас, – живёт, действует…        Раньше, каждый раз, когда Теодор заходил в тупик в своей работе, он открывал “Космос Бенефийи”. Уходя из мира человеческих пороков, из мира требований, обвинений, хаоса и невежества, он окунался в мир простых гениальных решений, мир истории и причинно-следственных связей, пластичности человеческого разума, стремящегося одновременно к прогрессу и порядку. Со страниц этого мира в его жизнь вливался свежий воздух; затянутые узлы ослабевали, хрупкие идеи прочнели, дополняясь чужими мыслями, и в этом союзе формировался прочный стержень решительности. Исчезал страх, исчезал тупик, и впереди был чистый и ясный путь.        – О чём ты думаешь? – тихо спросил Джек, вглядываясь в лицо Теодора.        – Я думаю, как было хорошо читать тебя… А теперь ещё лучше – слушать тебя, говорить с тобой. Видеть, что ты жив, ты в порядке.        – Если бы не ты, я не был бы жив, не стоял бы сейчас перед тобой, без страха раскрывая свои намерения. Если бы не ты, то мои мысли, которые так нравятся тебе, утонули бы в тирании Синода. Люди, о которых я говорил, в Долине Ореста, – они добывают руду в местных рудниках и плавят железо там же, в Долине. Глиняные печи построены изначально для этой задачи. Они могут этим заниматься свободно только потому, что ты отобрал Долину у Синода и вернул Ордену. Посёлок возрождается и снова становится большой дружной семьёй, которая работает вместе, параллельно развлекаясь воздушными шарами. Это было невозможно до того, как ты остановил несправедливые преследования. Подобные эксперименты могли бы закончиться тюрьмой или казнью. А теперь дела у них идут хорошо. Ох, я хочу знать, что об этом скажут в Мюнхене и Лондоне! – Джек щёлкнул пальцами. В его глазах плясали искры. – Ну, так как, ты со мной? Глава Синода присоединится к Главе Ордена Гермеса, или у Синода тут есть дела поважнее?        Теодор поднял голову.        – Здесь, в Бенефийе, я сделал всё, что хотел. Есть ещё много работы, которая касается автономии бенефийской церкви, но с моей стороны всё сделано, дальше идёт выполнение обязанностей на местах. Комиссии организованы, и ими займётся Макс. Больше у меня нет никаких амбиций в отношении Бенефийи. Поэтому да, я с тобой. Я никогда не был ни в Испании, ни в Голландии, ни в Лондоне… Всегда мечтал прогуляться по Вестминстерскому аббатству, – Теодор обхватил плечи руками и опустил взгляд, внезапно почувствовав себя очень уязвимым… Нет, не уязвимым… Пленённым, обезоруженным. Джек так быстро и так уверенно решил всё то, о чём Теодор в последнее время не разрешал себе мечтать, и вот теперь… Не может быть, чтобы кто-то вот так легко взял и превратил мечты в реальность… Или может?        – Отлично! – Джек сиял. – Я напишу письма в те города, которые мы посетим, и нас встретят.        – Хорошо.        Джек стоял очень близко и заглядывал Теодору в лицо, пытаясь прочитать его реакцию. Теодор взял его за руку и сжал пальцы, потом притянул к себе и крепко обнял. Когда он отстранился, то увидел, что лицо Джека продолжает радостно сиять – он был доволен, счастлив, полон вдохновения и хороших предчувствий. Теодор, глубоко вдохнув, отбросил сомнения и сразу же ощутил всё то, что чувствовал сейчас Джек, и в это мгновение их чувства умножались, их улыбки отражали друг друга. Зелёные глаза Джека смотрели на Тео прямым открытым взглядом. Теодор поднял руку, запустил пальцы в его волосы, потом наклонился и поцеловал – очень аккуратно, одними лишь губами. Джек не смутился, не растерялся, он потянулся навстречу и ответил на поцелуй так же нежно, и Тео, закрыв глаза, продолжал ощущать губами его улыбку.        – Мой первый поцелуй за последние лет… семь… – прошептал Джек. – Надо же… Я и забыл, как приятно это может быть.        Теодор не ответил, только ещё раз обнял Джека, обхватывая его руками, прижимая к себе, неспешно покрывая поцелуями его лицо и непослушные кудри. Он подумал о том, как будет снимать с Джека одежду, ласкать его губами и пальцами всего – с головы до ног… Ласкать здесь, под лучами солнца, под звуки парада. Но он не спешил. Он откладывал удовольствие на потом, наслаждаясь простой невинной нежностью, которая сейчас расцветала в их прикосновениях; наслаждаясь контролем над собственными желаниями; наслаждаясь тем, что другой человек не спешит спровоцировать его похоть, но радуется нежности и любви так же, как и он сам.        – Ты же останешься в столице до отъезда из Бенефийи? – спросил Тео, зарываясь лицом в волосы Джека.        – Да, конечно. Тем более, что я приглашён на бал.        – Замечательно!        В дверь кабинета постучали. Джек и Тео разомкнули объятия.        – Да, Эрнест, что там?        На пороге появился слуга.        – Ваше Преосвященство, для вас ещё одно письмо.        Вручив конверт, Эрнест сразу же удалился.        Теодор распечатал конверт с венецианской печатью и пробежал глазами короткий текст. С улыбкой поднял глаза на Джека.        – Приятно, когда твоя корреспонденция содержит хорошие новости. Посол Венеции Гильермо напоминает, что предложение прокатиться на его яхте до хорватских островов остаётся в силе. Говорят, это очень красивые места. Вот я и думаю – а в такое путешествие ты отправишься со мной? Может, когда вернёмся из Испании…        Джек странно вжал голову в плечи и отвёл взгляд.        – Я… э-э-э… У меня морская болезнь. Когда волны начинают качать корабль, я сразу выпадаю из жизни – либо вишу на борту, перегнувшись через него, либо валяюсь в каюте, свернувшись в клубок… Терпеть это не могу. Поэтому я всегда и откладывал поездку в Новый Свет. Мне лучше по суше…        Теодор мягко улыбнулся, отложил письмо и подошёл к большой карте мира, закрывавшей всю стену. Нашёл Венецию и ткнул пальцем в море возле неё.        – Адриатическое море – это такой себе длинный узкий залив, стиснутый с обеих сторон сушей: Италией и балканскими странами. В этом заливе волн – что на речке.        Джек прищурился.        – Уверен?        – Да. А если волны всё-таки появятся, и ты будешь висеть, перегнувшись через борт и опустошая желудок, я буду стоять рядом и держать тебя за волосы. Пойдёт?        – Я подумаю, – ухмыльнулся Лондон.        – Надо ведь с чего-то начинать, если хочешь покорить однажды Атлантический океан.        – И не только Атлантический.        – Я и не сомневаюсь.        ***        Красный солнечный шар медленно опускался за горизонт, окрашивая небо в оттенки пурпурных, розовых, фиолетовых цветов, а Марескалл начинал светиться яркими огнями, которые зажигались один за другим. С приходом вечера музыка и радостные возгласы становилась громче, повседневные костюмы сменялись цветными нарядами; макияж был вызывающим, ленты – длинными и блестящими, причёски – высокими, а духи – умопомрачительными…        Лабрадоры и доберманы бродили среди гостей императорского бала, виляя хвостами и требуя, чтобы с ними поиграли; белые павлины прохаживались вдоль живой изгороди, иногда роняя пёрышки в траву. Шампанское пузырилось и лилось рекой на террасе и балконах дворца; от музыки, объятий и смеха было жарко, все двери и окна были распахнуты, расписные веера мельтешили там и здесь; накидки были отброшены в стороны, и дамы сияли обнажёнными круглыми плечами и блёстками на открытых декольте. Пары кружились в вальсе на террасе, где гирлянды бесчисленных свечей и фонарей разгоняли чернильно-синий полумрак вечера.        Теодор и Джек, разгорячённые после танца, сбежали с террасы и незаметно поднялись на третий этаж дворца, где на сегодняшнюю ночь император предложил Джеку комнату. У каждого в руке был недопитый бокал шампанского.        Во время танца Тео постоянно чувствовал жар чужого тела сквозь блестящую одежду, он плавно вёл Джека в вальсе сквозь толпу кружащихся пар, тот следовал каждому порыву, прислушивался к каждому движению, и его сердце билось всё сильнее и сильнее.        Они оба были одеты в изысканные наряды, верхние части их лиц были закрыты масками, а на головах у них были шляпы с перьями. Конечно, все гости бала глазели на удивительную парочку, так слаженно скользящую в танце сквозь пространство, но никто из присутствующих, кроме Наполеона, не смог их узнать, что, конечно, очень забавляло.        Пальцы Теодора, которыми он сжимал руку Джека, казалось, начинали гореть. Глаза ещё не привыкли к темноте комнаты, в которой они заперлись, но медлить было нельзя – оба были возбуждены; по их коже, казалось, пробегали искры. Шляпы попадали на пол. Тео повалил Джека на кровать, сдирая с него блестящий костюм, покрывая шею, грудь и живот поцелуями и укусами, слушая неровное дыхание, желая, чтобы это дыхание поскорее перешло в стоны. Его руки скользили по телу Джека, раздевая его догола. Тео лёг на свою жертву сверху, придавливая его своим весом к гладкому шёлку постели. Джек, неожиданно смутившись, начал было протестовать, но его рот быстро закрыли глубоким и долгим поцелуем, одновременно срывая пальцами маску с его лица. Губы Теодора снова спустились вниз, к шее, и Джек, не в силах больше сдерживаться, тихо застонал, запрокидывая голову назад и прогибаясь, чтобы ещё сильнее прижаться телом к Теодору. Пальцами он нашёл живот Теодора и попытался расстегнуть пуговицы жилетки, но Теодор быстро остановил его, поднялся и резко перевернул Джека на живот.        Джеку перехватило дыхание от неожиданности и страха, когда он почувствовал губы и язык Тео на своих обнажённых ягодицах. Страх снова испытать боль странно возбуждал, и Джек вжался лицом в кровать, пылая от стыда и сминая пальцами нежные шёлковые ткани под собой. Ахнул и зажал себе рот рукой, когда Теодор несильно укусил за ягодицу и продолжил ласкать ртом самые нежные и чувствительные места на его теле.        Теодор не спешил. Он аккуратно и внимательно проникал в Джека языком и пальцами, следя за каждым его вздохом и движением, заставляя всё его тело то напрягаться, то расслабляться под наплывами тёплых волн удовольствия, и это тело становилось в руках Теодора всё податливее, всё доверчивее…        Теодор оторвался на миг от Джека, чтобы наконец снять одежду и с себя. Джек тотчас перевернулся, сел на кровати и подтянул к себе колени, не отрывая взгляд от Теодора. Вспышка фейерверка в ночном небе за окном осветила лицо Лондона, и Теодор заметил в его глазах тень страха. С огромным удовольствием Теодор понял, что чувствует лишь возбуждение, и ничего более – ни чувства вины, ни напряжения, ни сомнения. Он подался вперёд, уложил Джека на спину, снова лёг на него сверху и прижал его руки к кровати. Надавил щекой, заставляя Джека повернуть голову так, что его горячее ухо оказалось прямо под губами Тео. Прижался животом к животу, ощущая их взаимное твёрдое возбуждение. Джек прерывисто вдохнул воздух и неуверенно дёрнулся, как будто пытался высвободить ноги.        – Если тебе страшно, ты можешь сказать мне “нет”, – прошептал Теодор, лаская ртом ухо.        – Могу, конечно, это самой собой понятно, – сразу же отозвался Джек сдавленным шёпотом, – зачем ты мне это говоришь?        Теодор улыбнулся, радуясь нотке недовольства и непонимания в голосе Джека. Его порыв заботы о чужих правах сменился весельем.        – Наверное, я хочу прочувствовать этот момент, когда ты можешь сказать мне “нет”, но не хочешь говорить…        – Совести у тебя нет, – прорычал Джек, вырываясь, упираясь в грудь Теодора руками и отталкивая его.        Лондон быстро соскользнул с кровати и пошёл в направлении двери, не думая, конечно же, об одежде, потому что предчувствовал действия Тео: тот, разрешив ему пройти через всю комнату, догнал, поймал его в нужный момент и завладел его руками, прижимая их ладонями к стене. С замиранием сердца Джек почувствовал твёрдую плоть Теодора у себя на ягодицах, и его тяжёлое дыхание снова сбилось. Теодор сжал обе его руки одной своей, продолжая вжимать их в стену, а другой обхватил Джека вокруг живота, прижимая к себе, заставляя его слегка наклониться вперёд… Горячее дыхание ласкало шею, и Джек почувствовал, как все волоски на затылке встали дыбом.        – Чёрт возьми, да, мне страшно! – выдавил он наконец, и как только он это сказал, то почувствовал, что страх усилился, это был уже не страх физической боли, но что-то другое…        Но Теодор не ответил, только поцеловал Джека в затылок, и Джек ощущал его улыбку, весь превратившись в один обнажённый чувствительный нерв, готовый мгновенно отреагировать на любые движения и звуки… Рот Теодора нежно ласкал его шею, потом укусил, стиснул зубы и не разжимал, явно намереваясь крепко держать. Джек послушно замер, едва дыша. Теодор помедлил ещё мгновение, как будто выжидая, а потом его член, упирающийся Джеку между ягодиц, скользнул вниз, между покрытых слюной бёдер, а колени, слегка согнувшись, крепко стиснули ноги Джека с обеих сторон. Рука, ласкавшая живот и грудь, опустилась вниз, и Джек снова застонал, когда Теодор начал мастурбировать ему, постепенно ускоряя движения, при этом бёдра Теодора тоже ритмично двигались, проталкивая плоть между сжатых горячих бёдер Джека. Ягодицы горели… Всё тело горело… Когда дыхание Джека стало совсем тяжёлым и сорвалось на стон, Теодор освободил его запястья и завёл свою руку Джеку между ягодиц, проникая в него двумя пальцами. Джек задыхался от ощущения того, что им овладевают с разных сторон одновременно, не прерывая синхронных движений…        ***        Когда он кончил, Теодор обхватил его двумя руками и крепко прижал к себе, целуя в висок, и с этим последним нежным прикосновением Джек почувствовал, как остатки страха исчезают из него совсем…        Они опустились на пол, с удовольствием ощущая горячей кожей гладкую прохладу паркета.        – Теперь ты можешь доверять мне? – Теодор не выпускал Джека из объятий.        – Да… – выдохнул Джек, расслабленно закрывая глаза.        ***        Не застёгивая небрежно наброшенные на голое тело рубашки и захватив недопитое шампанское, Глава Священного Синода и Глава Ордена Гермеса вышли на балкон и, прислонившись к перилам, сверху наблюдали волшебное действо разноцветного танца. Сад императорского дворца ярко сиял и шумел, и никто из гостей не смотрел вверх, на балкон тёмной комнаты.        Джек держал в руке бутылочку с ядовитой настойкой – часть его вещей сегодня перекочевала во дворец. Он вылил нужное количество в бокалы.        – Как ты говорил… – меланхолично произнёс Теодор, глядя на город сквозь бокал, – “Быть на шаг ближе к бессмертию”?        Джек поднял свой напиток и тоже посмотрел сквозь него на горизонт.        – Да. Ещё на один шаг…        – Ещё на один шаг… Значит, всемогущие? Способны на всё?        Пушечные залпы, треск фейерверков и шум праздничной толпы разрывали ночной воздух. Глаза Жака-Луи Лазаря, направленные на Теодора, заговорщицки блестели.        – Да, всемогущие. Способны на всё, что пожелаем.        Джек переплёл свою руку с рукой Тео, и они залпом выпили остатки шампанского.        Город пел, танцевал и сверкал. Стоны влюблённых пар примешивались к звукам музыки, разговоров и смеха.        Фонарики поднимались в небо, их было так много, что, казалось, всё небо светится, проснувшееся вопреки позднему часу, проснувшееся вопреки своей космической природе, и свет этот был яркий, тёплый и радостный как никогда. -----       Конец.