Счастливый билет

В конце концов, в квартире Катамаранова оказалось почти уютно. Во всяком случае, уютнее, чем можно было подумать: ведь раньше он представлял себе какой-нибудь гараж с разлитым на полу маслом, запчастями от мотоцикла, лежавшими под ногами, и каким-нибудь надувным матрасом в углу, а тут вдруг и кровать оказалось и даже — страшно подумать — диван. Диван — это всегда серьезно. Он означает, что ждешь гостей или, вернее, хотя бы допускаешь вероятность того, что однажды они могут прийти к тебе. Игорь, конечно, никогда не был нелюдимым — уж круг общения у него был побольше, чем у Иннокентия, но так, чтобы кто-то из этого круга ночевал спокойно на диванчике… Такое представить было уже сложнее. Иннокентий провел рукой по покрывалу, пытаясь представить хоть кого-нибудь, кто мог прежде ночевать здесь. Женщины… наверняка у Игоря было много женщин. В него и в детстве часто влюблялись… Девочкам тогда хулиганы нравились куда больше ботаников — да и сейчас, впрочем, немногое изменилось. Нет, женщины, конечно, не могли проводить ночь здесь. И вообще, думать об этом не хотелось, даже гипотетически — от этого внутри ворочалось что-то тяжелое и ядовитое, похожее на ртуть. Он вздрогнул, когда повернулась ручка двери. — Ну что, не спится тебе здесь? — осведомился Катамаранов. — Вон круги под глазами, — у него самого-то кругов никогда не было. Только мешки и по некоторым… другим причинам. — Если хочешь, перебирайся на кровать, — он странно прищурился. — Махнемся, я имею в виду. Махнемся. Я дурак, сразу не предложил. — Не надо, Игорь, не надо, — кажется, у него даже заикание прорезалось, пока он мотал головой. — Мне и здесь хорошо. Просто прекрасно. Замечательно. И потом… я ведь скоро уже пойду, да? Не могу же я продолжать, так сказать… злоупотреблять гостеприимством. — Ну, это тебе решать, можешь или нет, — Игорь пожал плечами. — И ты сам это, кстати, прекрасно знаешь. — Иннокентий уставился на него, словно не понимая смысла последних слов. — Как твое, не постесняюсь сказать, боевое ранение? Он покрутил шеей, ткнул пальцем себе под ребра и немедленно об этом пожалел. — Жить буду, — выдохнул. — Это разумеется. А мне, кстати, на работу пора, — Игорь бросил взгляд на часы. Шел двенадцатый час. — Да… пора бы. Ты там в НИИ заявку оставлял. Трубы у вас там протекли что ли. — Не трубы протекли, а автоклав сгорел. Между прочим, уже две недели простаивает, — немедленно возмутился Иннокентий. — Значит, сегодня настал его час. Правда, в таком виде заявиться я не могу. Игорь подумал немного, потом виртуозно вытащил откуда-то початую бутылку с мутной белесой жидкостью — словно фокус, честное слово; Иннокентий был уверен, что еще мгновение назад этой самой бутылки не было в комнате. Впрочем, из какого бы межмирового пространства тот ее ни извлек, тут же отпил из нее как следует. — Не могу я людей пугать, — усмехнулся он. — Да и с автоклавом вашим… не разберешься иначе. Для него даже пол-литра маловато будет. И ушел, повернув в замке ключ. Иннокентий на ватных ногах подошел к закрывшейся двери, прислушался. Сердце у него колотилось как бешеное — хотя с чего бы? Он вдруг подбежал к окну, свесился, рассматривая, как Катамаранов выходил из подъезда — его уже основательно пошатывало, словно в лифте произошла какая-то поразительная трансформация. А ведь теперь он знал, что с Игорем можно было говорить почти по душам — с Игорем можно было даже жить. Кому расскажет — не поверят. Но не жить же с ним вечно, верно? У него самого вполне уютная квартирка… И ждет его возвращения, и в ней все устроено, как ему нравится. И, может быть, Особа даже вернется обратно в его дом. Зачем, правда, ей это? Да и ему — зачем это? Да и как он вернется? Ведь его поджидают наверняка подельники этого самого… как его… Он снова забыл имя, которое Игорь произносил с такой уверенностью. Конечно, Игорь каждую собаку в их городе знает, а уж криминальных элементов — как свои пять пальцев, в этом сомневаться не приходилось, и все же… Он задрал немного рубаху, покосился на обвивавший бинт. Это Игорь наложил его, сделал неожиданно умело и, можно даже сказать, привычно. Но одновременно — так осторожно, как не сделал бы, наверное, и себе самому. Иннокентий не ожидал даже, что тот будет так аккуратен… однако же это было несправедливо. Уж если даже едва держась на ногах, почти с закрытыми глазами тот мог безбоязненно рыться в щитке… трезвый он на многое был способен. Ведь всегда был мастером на все руки. То починить, это поправить… Еще с самых школьных пор, о которых Иннокентий последние дни никак не мог не вспоминать. Однажды он даже починил ему очки. Их сшибли с носа и так жахнули о стену, что пошла трещина и дужки все погнулись, а Игорь бережно склеил, выправил, что-то там подкрутил, и служили они еще долго, пока зрение снова не испортилось. Все боялись Катамаранова, а он, наоборот, липнул к нему как мог, вечно искал защиты. А потом… неужели и сам стал бояться? Бояться этой непредсказуемости, этой странной, непонятной ему свободы, ничем не стиснутой, не ограниченной… И эта свобода, кажется, сейчас угрожала ему, угрожала разбить этот маленький удобный мирок, в котором днем его осаждали горелки и колбы, вечером — любимая библиотека дома, Старозубов по телевизору фоном, как у любого порядочного человека… Летом — велопрогулки по расписанию, зимой — лыжные походы, и чтобы обязательно к вечеру вернуться домой. А Игорь — всегда он называл его буйным. Бешеным, вернее. Бешеным, вот какое слово. Что может бешеный Игорь Катамаранов с ним сделать? И почему так упорно заставлял оставаться здесь? Может, придумал всю эту историю про ужасных преступников, карауливших его у дома? Да они его лица и не запомнили, наверное. Никто не запоминает его лица. Из-за какого-то билета… Никогда прежде не стал бы он ни с кем препираться об украденном билете — и что с ним? Все время только мямлил, бубнил себе под нос, а тут раз — и накричал на самого Стрельникова — вспомнил фамилию, кто бы он ни был. Как с цепи сорвался. Что ему дал бы этот билет? Какую новую жизнь подарил бы? Что он собирался изменить с его помощью? Да разве он хоть что-нибудь способен изменить? Он метнулся к двери, подергал ручку — нет, закрыто наглухо. Метнулся к окну — высоко, пятый этаж. Он даже схватился за подоконник, высунулся почти по пояс, так что голова почти закружилась. Высоту он никогда не любил, а свалится — костей не соберет, и будет Игорь носить ему апельсины в больницу или даже навещать на кладбище. Нет, так тоже не выйдет. Иннокентий прошел на кухню, налил себе воды, снял очки и прижал ладони к глазам. Какие глупости он выдумывает, а еще взрослый человек. Еще и научный сотрудник. Когда Катамаранов вернулся, он так и сидел на кухне; а ведь у него даже мелькнула мысль прошмыгнуть мимо Игоря в коридоре и броситься по лестнице вниз. Но как он будет нелепо выглядеть, да и обогнать Игоря не получится, тот даже подшофе за мгновение его схватит. — Игорь, мне пора, — он честно пытался выглядеть твердо, решительно. — Хватит меня тут уже… держать взаперти. — Да кто тебя держит? — удивился Игорь. — И потом, я же о тебе беспокоюсь. — Да я знаю… что обо мне, я знаю, — Иннокентию вдруг стало совсем неловко, как будто он неблагодарный, невоспитанный… пугался неизвестно чего. — Но и тебе самому… неужели нравится, когда я здесь… целыми сутками? И днем, и ночью… оно тебе зачем, Игорь? Ведь ты привык один, наверное. — Привык, так точно, — подтвердил он. — Очень хорошее слово ты подобрал. Я-то, конечно, привык. А вот выбирал ли я привыкать? Иннокентий помотал головой, как бы намекая, что понятия не имел, выбирал ли тот или не выбирал, да и откуда он мог знать? Что за вопросы такие? — Да зачем тебе кто-то, — пролепетал он. — Рядом все время… наверное столько мороки, — он жалко улыбнулся и зачем-то отступил на шаг, будто Игорь чем-то угрожал ему — но тот просто стоял, прищурившись и засунув руки в карманы. — Разве со мной интересно… хоть немного? О чем я могу поговорить, о том, как у нас в лаборатории все что-то придумывается, придумывается да никак не придумывается? О том, как я своей Особе наскреб на букет, сэкономив на кефире, а она так на свидание и не пришла? — При упоминании Особы Катамаранов довольно обидно фыркнул, и Иннокентий нахмурился, прикусил губу. — В общем… ты меня спас, конечно, спасибо тебе за это… Но тебе больше необязательно… меня здесь держать. Я же тут как обуза. — Обуза? И чему же ты мешаешь? — безразлично спросил Игорь, и Иннокентий вдруг подумал, что тот, конечно же, не стал бы держать его здесь, если бы он в самом деле чему-то мешал. Уж если бы он хотел устроить что-нибудь этакое, то все равно бы устроил, с ним или без. — Хорошая же у меня слава. Он, кажется, снова был трезв или почти трезв и оттого одновременно еще больше пугающ, как воплощение зловещей долины, где робот слишком похож на человека и оттого страшен. Иннокентий знал, что можно было ожидать от старого Катамаранова, но что ожидать от этого, одновременного нового и самого древнего, почти забытого? — Не только тебе, может быть, хочется иного, — в его рту откуда ни возьмись оказалась сигарета, и он глубоко затянулся. Иннокентию немедленно сдавило горло — сигаретный дым он не переносил. — Я, конечно, люблю ходить по лесам да болотам, только одному все же скучно. — Одному? — переспросил Иннокентий будто бы непонимающий или не желавший никак понимать. — Так ты и не один… обычно. — Это смотря в каком смысле, — отозвался тот очень загадочно. Потом посторонился. — Так ты это… иди, если хочешь. И если не боишься пера в бок. Впрочем, уже время прошло. Вряд ли тебя караулят, и я смотрел по сторонам, пока домой возвращался — все чисто вроде бы. Так что… увидимся потом как-нибудь. Позовешь меня чинить новый автоклав. — Новый? — совсем тупея, пробормотал Иннокентий. — А старый как же? Починил?.. — Не починил. Конец ему пришел, — тот даже не попытался выглядеть виноватым, а это, между прочим, был последний из двух оставшихся автоклавов — это что же получается, они не успеют все кюветы простерилизовать к нужному сроку? Какие-то мелочные, бытовые мысли вдруг снова закружили его, а ведь когда-то его все звали романтиком. Это не комплимент был, наверное; скорее уж, говорили, что у него голова в облаках, что он мечтал о каких-то глупостях, совсем не научных, невообразимых, несбыточных… — Конец… ну и пускай конец, — пробормотал он. Потом добавил тверже, говоря уже не только о несчастном автоклаве, а, наверное, о чем-то уже совсем другом: — Пусть конец!.. Но, кажется, не вышло. Ничего не обрушилось, не разверзлось и вообще никаким образом не поменялось. Очевидно, недостаточно было просто угрожающе повышать голос после того, как слишком много упустил. Уж если недостаточно было случайно избежать верной смерти… — Ладно, Игорь. Я пойду тогда, — сказал он и засобирался, хотя и собирать-то было нечего — только пальто, а рубашка на нем и вовсе катамарановская. Иннокентий неловко зашарил по ней руками: снять — неловко, оставить — тоже… — Пусть пока побудет у тебя, — любезно подсказал Катамаранов. Пожалуй, даже слишком любезно, можно было сказать — угрожающе любезно. — Мне все равно не нужны рубашки. Это так, какая-то старая завалялась. Конечно, ему не нужны рубашки. А ученый должен всегда выглядеть опрятно, и все такое прочее. — Хорошо, значит, спасибо. Я… потом верну, — и когда, интересно, это случится? Игорь все верно сказал — очень скоро они встретятся снова, тот придет в своем замасленном комбинезоне, едва держась на ногах, и он быстро сунет ему аккуратно свернутый кулек — так, что ли? Наверняка именно так, разве у них есть другие пути? Другие пути, кроме этого, самого мерзкого из всех? Он не дождался лифта и сбежал по лестнице. Несколько дней взаперти, практически в плену, пусть отчасти и добровольном… Холодный воздух обжег ему лицо, и немедленно пробежал озноб: мороз пробрался под незастегнутое, в странной спешке наброшенное пальто. Уходя прочь от подъезда, он спотыкался, как Игорь навеселе, проваливаясь в неожиданно глубоком снегу — и когда успело столько выпасть? — пока не услышал знакомое: — Ну, здорово, отец. У него пересохло в горле, и голова повернулась в сторону голоса очень медленно, как несмазанная шестеренка. Игорь был прав. Такие люди, как этот… Стрельников, дела незаконченными не бросают. И даже сам пришел! Лично все сделать. И вздумалось ему попытаться билет отобрать. Хоть раз в жизни сделать что-то смелое пожелал! Ну вот и сделал — и сейчас все-таки расстанется, кажется, с жизнью. А ведь Игорь пытался его спасти. Как всегда его спасал, только в этот раз по-настоящему — по-крупному, так сказать. А он подумал бог весть что… Будто у того был какой-то свой, особый резон не отпускать его просто так. Чуть веревочную лестницу самодельную из окна не свесил. Хоть ученый, а все-таки дурак. — Игорь, — вырвалось у него несознательно, как будто тот должен был почувствовать, или увидеть из окна — и сразу примчаться на подмогу. Но тот, конечно, не торопился. — Нет, не он, — усмехнулся его собеседник. — Не узнал что ли? Иннокентий покорно зажмурился вместо ответа — да и что можно было ответить? Его вот-вот собирались пырнуть — и в этот раз наверняка, о чем тут разговаривать? — Ты прости нас за тот случай, — услышал он, не веря своим ушам. — Вижу, ты жив-здоров. Это хорошо, а то мои ребята уже все дворы обошли, искали твое тело, и за работой твоей следили, а ты не выходил. Уж решили, ты давно остыл где-нибудь, а ты вон теплехонький. Ты как выжил-то? Я слышал, об тебя весь нож погнулся. — Так это… поднос… — пролепетал Иннокентий, едва ворочая языком. Стрельников усмехнулся снова, очевидно, считая, что тот совсем потерял рассудок со страху — и был не так уж неправ, в общем-то. — Билет твой нашли. Вот, ты его у машины обронил, наверное. Обидно, конечно, что ты подумал, будто это мы его у тебя украли, но все-таки ты был не так уж неправ. Так что… будем считать, я погорячился, — на этих словах у Иннокентия сердито вспыхнул ноющей болью порез. Ну что ж. Будет так считать. Он не сразу разглядел тот самый билет в протянутой руке. — Благодарю, — его голос все-таки предательски задрожал, но пальцы послушались, крепко сжали злосчастную бумажку. Он поднес ее к носу, сощурился за запотевшими вдруг очками, а когда снова поднял голову, рядом с ним никого уже не было. Он снова уставился на билет, размокший и мятый — заветные цифры на нем почти уже стерлись. Наверное, можно было что-то еще сделать, куда-то обратиться, доказать… И получить все-таки свой злосчастный приз, и тогда… что-то сделать с ним, но что?.. Он разжал руку, и билет спланировал в сугроб. Для надежности носком сапога он набросил на него еще снега. — Ты чего еще здесь? — услышал он еще один знакомый голос, уже другой, очень хорошо знакомый. — Дорогу домой забыл что ли? Мне показалось, ты позвал, ну я и спустился… Звал или нет? — Звал, — улыбнулся Иннокентий. — Только я ведь едва прошептал. Как ты мог услышать? — Да я и не слышал, — отмахнулся тот. — Я же сказал — показалось. Так чего — все в порядке? — В порядке, — подтвердил он. — А знаешь, я билет нашел. Лотерейный. Выигрышный. Катамаранов заглянул ему в лицо, не то требуя продолжения рассказа, не то сомневаясь в его нормальности, а скорее всего, и то, и другое. Да и чего в его нормальности сомневаться? Ясно же, что у него не все дома. — Билет? Билет это хорошо. Ну и где он? — Иннокентию показалось, что Игорь внимательно посмотрел в сугроб, где этот самый билет покоился, но ничего не сказал. — Да вот же, — он ткнулся куда-то Игорю в грудь, схватил руками за шею, чувствуя себя бесконечно наивно, глупо, беспомощно и очень счастливо одновременно. — Ты меня всегда спасаешь. А я… этого не ценил. То есть ценил, конечно, но не так, как нужно. Злился на тебя, пугался даже. А ты хороший. Всегда был. Он уже почти решил было, что опоздал, — но все-таки не совсем, и новый старый Катамаранов еще был перед ним, еще стоял рядом, узнаваемый, но непривычный, ничего общего почти не имеющий с тем образом, который был всем понятен. — Ну прямо-таки спасаю. Просто в нужном месте в нужное время… — Так и я о том же! — восторга у Иннокентия ничуть не поубавилось, а даже наоборот. — Я ровно о том же, Игорь. Все время в нужное время и в нужном месте меня находишь и помогаешь мне. И мне это, если честно, так странно… Совсем тебя не понимаю. И благодарен, и… не понимаю. У тебя столько в жизни… всего разного, а у меня работа и какие-то странные мечты ни о чем… И ты со мной, таким скучным, еще столько дней провел под одной крышей и даже ни разу не пожаловался. — Да ты не знаешь, какой ты! — Игорь вдруг рявкнул на него так громко, что случайные птицы сорвались с деревьев и махнули куда-то в небо. — Это я знаю. Потому что со стороны виднее. Потому что ты вечно придумываешь о себе что-то… неправильное. И так всегда было. Всегда в себе… всегда. Или в себе, или где-то совсем далеко, так что и не достанешь. — Не достанешь? Это почему это? — теперь Иннокентий будто бы возмутился. — Вот еще! Очень даже достанешь. — Я тебе опять говорю: со стороны-то виднее. Я никак не смог. Ни в школе не мог, ни потом, ни теперь. А я вообще-то эгоист, а вовсе не какой-то там герой. Я если и хочу спасать, то только тебя. А ты всегда сопротивлялся. Стеснялся, наверное, в детстве. Хотя нос разбить много ума не нужно, а вот для другого… для того, что ты делаешь, там ума побольше надо. Это мне нужно было завидовать, а ты, как всегда… все наоборот… — Игорь… — почти простонал Иннокентий. — Ты что это такое говоришь? И ничего не наоборот. Так все и есть. — Да ничего не так, — отозвался тот почти зло, так что Иннокентий даже разжал свои неловкие объятия, попятился на несколько шагов. — Это ты себе… вдолбил в свою умную голову! Романтика у него… солнце, небо голубое, девушки… — его глаза почему-то особенно мрачно сузились на этих словах. — Мечты о вечной чистой любви, вот это все… А я под такие стандарты, знаешь же… не очень подхожу. Пытался, но не подошел. А потом и пытаться… особо не стал, зачем? Все же привыкли, что Катамаранов, мол, буйный. Ты и сам говорил — бешеный. — Ну, говорил… — признал Иннокентий. — Но я ведь не в плохом смысле!.. То есть… в плохом, конечно, когда ты мой велосипед переехал, например… или стену проломил в институте. Но это частности, а в общем… в общем — я, может быть, даже наоборот… Может быть даже, наоборот, тебе завидую, понимаешь? Завидую тебе! Что ты другой… не такой мелочный, и не злопамятный, и не зацикленный на всякой ерунде, как я… — Ага, я пью как не в себя — этому ты тоже завидуешь? — тот все-так улыбнулся, а Иннокентий, наоборот, вдруг вскинулся, испуганный неожиданной мыслью: — Игорь, так ведь ты же не из-за меня… Ты же не из-за меня? — спросил он в таком искреннем испуге, что тот взял его за плечи и встряхнул. — Да нет, конечно. Ты не думай так. Из-за тебя — не из-за тебя… Это не оправдание. Я и сам это понимаю. Так что тебя… не касается нисколько, — у Иннокентия, наверное, было такое виноватое лицо, что Катамаранов встряхнул его снова, на этот раз сильнее. — Да прекрати же, у тебя на лбу все написано! Я знаю. Сам во всем виноват. Только быстрее тебя оттолкнул. Кто захочет с бешеным связываться? Я тебя очень хорошо понимаю, что бы ты ни думал. Я раньше, наверное, был совсем другим. — Немного… другим, — выдавил Иннокентий, голова у которого уже давно шла кругом. — Но не совсем. То есть и таким же тоже. Душой, так сказать. И ты… ты же всегда меня спасал. И сейчас спасаешь. Как раньше. Так что видишь… все совсем как раньше. Кстати! Я видел этого Стрельникова только что, — он почувствовал, как напряглись пальцы Катамаранова, все еще державшие его за плечи, точно он собирался вот-вот бежать куда-то… драться, спасать его… опять. — Ты только не беспокойся. Он меня отпустил с миром, вот так. Так что мне ничего не угрожает, честное слово. Игорь, кажется, не поверил ему сначала, прищурился и долго смотрел ему в лицо, потом кивнул: — Хорошо, — сказал он. И, наверное, готов был уйти. Только спросил на прощание: — Так что там с билетом твоим, я никак не пойму? — Нашелся, я же сказал, что нашелся!.. — брови Катамаранова чуть приподнялись, и Иннокентий добавил поспешно: — Ну, так сказать… в виртуальном… метафизическом… переносном смысле, — распаленный, он схватил его под локоть, как, наверное, мог бы взять Особу, если бы та не оставила его. Или если бы они подходили друг другу хоть немного. — А ты куда это? — удивился Игорь. — Как это куда? К тебе, обратно. Если ты не возражаешь, конечно… — вдруг испугался он. Катамаранов зыркнул в его сторону, потом понимающе кивнул. — Только ты… не запирай меня больше, пожалуйста. Я понимаю, что ради моего же блага, но не люблю… когда меня запирают. — Да кто тебя запирал? — искренне удивился Катамаранов. — Ты, наверное, не тот шпингалет пытался повернуть. А ключ я тебе не дал, потому что он у меня всего один. Второй как-то… никогда раньше не пригождался. Так что придется тебе сделать копию. Хоть сегодня.