Песочная дева

       Покрывшимся инеем лезвием, липнувшим к горячей коже, пробирался под ребра завывающий с дикими голодными волками ветер. Его вой преследовал по пятам, зло бросая в спину комья снега, будто желая похоронить под белыми холодными простынями, поглотить, завистливо припорашивая льдистым крошевом крохи тепла. Пальцы практически не чувствовались, да и ноги из снежного плена вытащить становилось сложнее с каждым полушагом: рыхлый снег стелился повсюду, куда только доставал ограниченный неистовой бурей взгляд, и засасывал не хуже зыбучих песков севера Эльсвейра.        Скайрим во всем его неприветливом великолепии открывался в таких безумствах природы, бросавших вызов всему живому: только сильный достоин жить. Тем, кто был слаб… суровый край улыбался щербатой улыбкой самой смерти.        Оскалившаяся в лицо Юстине ледяная бездна выбивала из головы любые мысли, кроме животной безумной надежды, не дававшей остановиться, — о боги, даже подумать об остановке! Акатош, Дибелла, Аркей, да хоть сам Молаг Бал, кто-нибудь… Сейчас она, закоренелая атеистка, была готова взывать к аэдра и даэдра… — Кто-нибудь, — это даже был не крик, а сиплый выдох из промороженных легких; выдох, осевший в пурге незаметным, но таким важным, почти последним облачком еще ютившегося в хрупком человеческом теле тепла.        Не было в Юстине нордской силы, крепости и — самое главное сейчас, — сопротивления холоду. Не было и бретонской магии, срывавшейся с кончиков пальцев огнем или могущественным заклинанием, подвластно которому было бы закутать в согревающую, податливую ману тело, скрывая его от ненастной погоды. Про редгардскую мощь, стойкость, поющие песнь силы и битвы мышцы и говорить не хотелось, а имперская сладкогласность, велеречивость и властность вовсе не стоили ровным счетом ничего в торге со скайримской бурей. Сделка здесь могла бы быть только с Принцем Даэдра... стань вдруг хотя бы одному из них интересна маленькая потерянная фигурка в истасканной волчьей шкуре, неспособной более укрыть от пронизывавшего ветра.        Искра. Хотя бы одна достаточно яркая искра могла бы, бросив, как богатей монеты — нищенке, крохи тепла, осветить путь. Подать знак кому-то — там, за белесой пеленой и скрюченными черными пальцами веток, — кому-то, способному вытянуть продрогшую слабую Юстину из персонального снежного чистилища, уже проверившего её тело на прочность.        Прочность, которая уже давно исчерпалась.        Не было сил. Внутри Юстины разверзлась пустота — бездонный и иссохший колодец, но, как обезумевшая, она продолжала черпать из него двумя руками и ртом всё, до чего могла дотянуться. Пусть то была глупая пустая надежда утопающей, которой привиделась спасительная соломинка, Юстина в исступлении и отчаянии хваталась и за неё: пара шагов… пара десятков шагов… или сотен… ей нужно сделать их, нужно снова двинуть непослушными пальцами, пусть даже те раскрошатся сейчас кровавым льдом! Высечь искру, выдавить жалкий магический огонёк из маны, которая ещё ютится — должна! — в теле.        Умирающий рыцарь сказал, что она сможет дойти до ближайшей имперской крепости. Его влажное кровавое прикосновение запечатлелось алым узором на её ладони, полностью терявшейся в его пальцах, и по-прежнему дарило фантомное тепло. Юстина гнала мысли, что рыцарь говорил это не ей, что дойти должна вовсе не она… Кровь растекалась уже застывавшим на морозе льдом по её бледной коже — так и думать нечего о ком-то другом!        Здесь сейчас была лишь Юстина, лишь она сжимала такой до боли знакомый и одновременно чужой амулет Акатоша, и, увы, лишь саму себя она могла молить о помощи. — Кто-нибудь! — надсадно крикнула в пустоту ночи Юстина, понимая, что охоться на неё сейчас сам отец зверолюдов — Хирсин, даже он бы не услышал: настолько слаб был сумевший выпорхнуть из замерзавшего тела звук.        Однако пальцы, царапая друг друга острой изморозью, беззвучно щёлкнули и с трудом согнулись, будто деревянные, хватая невидимое яблоко… или огонь, робко разгоравшийся в центре ладони. Оранжевые языки пламени облизали кожу, как верный пес — хозяина, и потянулись вверх, в скрытое пеленой облаков небо, игнорируя и безумный ветер, и крупные холодные хлопья. Магическому огню было всё равно, покуда в него тек выпивавший из Юстины последние силы ручеек магии. Но ей стало тепло. Совсем немного, но тепло… и этого хватило, чтобы она рухнула в рыхлый снег, чтобы шкура сползла с её плеча, чтобы она завороженно смотрела только на огонь, пряча его уже в двух ладошках, сложив их чашей для пляшущего с искрами света.        Крик, о, крик её не был подобен драконьему, и, разумеется, никем не был бы услышан. Но огонь! Пламя, которому Юстина дарила жизнь, сохраняло её в ответ, питаемое его уже даже не маной, а жгущей застывшими в глазах слезами надежда.        Скорость света многократно выше скорости звука. Юстина молилась, чтобы люди из имперской крепости ждали прибытия рыцарей. Чтобы они вышли их встречать… чтобы хотя бы кого-нибудь отправили проверить, почему источник света один или почему он так долго не приближается… или… почему он потух. Но каковы были шансы развития подобного сценария? В такую бурю даже самый безжалостный хозяин не оставит пса на улице, так с чего бы солдатам легиона покидать согретые очагом стены и проверять какой-то слабый свет вдалеке? Юстина хотела верить — утомленный разум предательски шептал ей правдивые, но такие ужасные сейчас вещи.        Юстина не хотела смотреть очевидной истине в лицо и предпочла не видеть ничего вовсе. Она закрыла глаза, позволяя теплому свету проникать сквозь веки, сквозь слипшиеся ресницы. Но она слышала. Сквозь вой ветра, перетекавший в голодный надрывный рык волков — еще пока далекий, — тихо шуршала одежда. О, этот звук перепутать с каким-то другим было совершенно невозможно! По-особенному звучат меха, одетые на человека, скрипят кожаные ремни…        Треск огня приблизился, и света, озарявшего лицо Юстины, стало больше. Её веки дрогнули, и она с трудом смогла разомкнуть их. Мутный взгляд остановился на фигуре, окутанной чем-то темным и даже на вид тяжелым, склонившейся над ней… — Пожалуйста… — шевельнула она непослушными губами, даже в мыслях не делая саркастичного замечания об уместности в такой ситуации вежливости.        Естественный спутник каждого, ехидный голосок в голове, всегда заставляющий сомневаться в поступках, утих, унесенный холодом и выпитый усталостью. — Во имя Девяти! Что случилось?! — мужской голос, сильный, наполненный удивлением и беспокойством, искренним переживаниям и сочувствием, вдохнул в Юстину спокойствие, оцарапал сознание хриплыми нотками и растекся теплом где-то под диафрагмой, в которую уже почти не отдавалось биение утомленного борьбой сердца. — Потерпи еще немного! Крепость совсем близко, — уговаривал голос, показавшийся сейчас милее голоса горячо любимого отца или страстно желанного мужа.        Огонь в замерзших ладонях давно погас, но место его заняла пробужденная чужой заботой почти утраченная надежда, воспылавшая так ярко, что Юстина твердо отбросила всякие мысли о смерти. Будет очень обидно, если боги, даэдра или что-то еще приберет её душу к рукам раньше, чем она окажется в этой крепости обетованной, казавшейся настоящим раем из-за того, каким титаническим испытанием стал путь до неё.        Как хорошей примерной девице, сделавшей свое дело (докричавшейся до прекрасного сэра, что спасёт её), Юстине следовало провалиться в спасительное забытье и очнуться уже в тепле и уюте, в месте, где у неё всё будет хорошо и никакая пурга не протянет к ней когтистые лапы, разящие смертью. Но примерной и хорошей Юстина как раз-таки и не была, а потому, сцепив зубы, из чистого упрямства держалась за разбившееся на осколки сознание, за картины, запахи и звуки, плававшие вокруг разрозненными эфемерными фрагментами, которые, как паззл, надо было собирать во что-то цельное, осмысленное.        Теплый мех, нагретый чужим телом, пахнувший хвоей и дымом, окутал её подобно нежным рукам матери и погрузил сознание в еще больший хаос. Точка зрения на мир поменялась. Юстина снова смотрела на всё вокруг сверху, будто стояла на ногах, но голова ее чуть покачивалась… её несли, — догадалась она, почти не ощущая тела. Поднять взгляд было сложно: ветер задувал снег в лицо, залеплял им глаза, да и свет всё отдалялся. Факел остался в снегу — у спасителя было только две руки, а сама идти Юстина не могла. Если её и беспокоило отсутствие факела, то не сильно. Главное, что её скоро приведут в место, где куда больше тепла и света, чем в одном несчастном факеле… — Что же с тобой приключилось? — задавался вопросом спаситель.        Его голос был полон недоумения и горчил на языке точно так же, как крепко заваренный черный чай. Мужчину не радовали её страдания. И так уплывавшему сознанию этого было достаточно, чтобы начать делить реальность на яркие вспышки, лишенные времени и понимания пространства. Юстина чувствовала только запах дыма, пота и почему-то немного тяжелый, смоляной аромат ягод. Она безвольно утыкалась холодным лбом в теплый и немного колючий подбородок мужчины, непреклонно цепляясь за реальность и ягодные нотки чужого аромата, находя их сейчас весьма достойными того, чтобы сделать якорем для уплывающего сознания.        Скрипели засовы и натужно звенели цепи. Хлопали двери. Кто-то что-то говорил, но приятная легкая качка не прекращалась, и тепла вокруг становилось всё больше, отчего открывать глаза вовсе не хотелось. А вдруг, если поднять тяжелые веки, уютная иллюзия развеется, сменившись хмурым небом и чернеющим голым лесом, тянувшим к ней когтистые ветви в приглашающем жесте? Где-то там, в животах оголодавших волков, найдётся пристанище для её промерзлого мяса и хрупких костей… — Позовите уже кто-нибудь жрицу Аркея! — рыкнул знакомый чуть хриплый голос прежде, чем Юстина стала тонуть в чем-то мягком.        Жар дышал в её лицо, и она ненасытно проглатывала это дыхание, как нашедшая оазис путница в пустыне. Хлопья снега на ресницах обернулись водой или это были слёзы облегчения… Юстина чувствовала, как кто-то мягко гладит её по голове, и только странная смесь ароматов (дым-пот-ягоды) всё еще дарила успокоение. Хотя гладь её сейчас своими щупальцами сам Хермеус Мора, она бы ничуть не стала противиться, слишком алчна стала до тепла — и если Князь Знаний мог подарить его, пусть забирает её тело, душу, всё что угодно, только согреет…        Мягкость и тепло стали пропадать. Юстину немного вело из стороны в сторону, и она не сразу поняла, что кто-то придерживает её за плечи, а кто-то избавляет от волчьей шкуры и промерзшей, уже даже промокшей одежды. Ей хотелось возмутиться: оставаться голой, а значит — снова мерзнуть, снова терять тепло, — накликать только отогнанную смерть! — но грубая шерсть коснулась её кожи, и тепло вернулось прежде, чем Юстина собрала в себе крохи сил на выражение возмущения. Она затихла, так ничего и не сказав, а золотистый, словно солнечный, горячий свет жег глаза даже сквозь опущенные веки. Казалось, свет этот плавился воском на кожу, тек по ней и впитывался, добираясь до вен, и смешивался с кровью, нагревая её, заставляя бежать быстрее. Юстине стало так легко и свободно дышать, что даже сознание прояснилось.        Потрескивал камин. В комнате было душно, а где-то совсем рядом чуть дребезжало стекло. Окно — наверняка это окно хрупким прозрачным щитом встало между оплотом огня и царством снега там, снаружи. Далеком «снаружи». Юстина открыла глаза, смотря на золотой свет, окутывающий чуть смуглые нежные руки женщины в желтоватой рясе.        «Желтый — цвет распутства», — но только не здесь. Только не в Тамриэле… Заклинание из школы Восстановления, использованное женщиной, ни капли Юстину не удивляло. Она и сама могла… что-то… чего еще толком не понимала, но знала. — Ты пришла в себя, дитя? — мягко спросила женщина, придвинувшись на постели чуть ближе, но не убирая испускавшей почти солнечный ровный свет ладони от обнаженных рук Юстины.        Она побоялась, что, если кивнет, её заледеневшая шея просто хрустнет и надломится, роняя тяжелую голову на колени и обрывая эту безумную жизнь. Конечно, ничего такого не могло произойти, да и жар от находившегося в комнате очага, как и горячий свет из ладоней жрицы, отогрел её. — Да, — выдохнула Юстина.        Она могла бы многое сказать, выдать что-нибудь велеречивое, демонстрируя во всей красе прекрасное воспитание, высокий интеллект, своё имперское происхождение в конце концов! Но все церемонии и высокая напыщенная речь остались где-то там, за границей сурового Скайрима, кутавшегося в снега, как нордская девица — в меха. Жрица нежно, как мать — своему ребенку, улыбнулась ей, продолжая водить сияющими ладонями по телу… В комнате они были одни, и Юстина чуть нахмурилась. — Где человек, принесший меня? — голос был охрипшим и слабым, лишенным силы и мелодичности, по воспоминаниям присущим ему, но прекрасно отражал обуявшее сердце беспокойство.        Девушка вовсе не запечатлилась на своём спасителе, сколь бы добрым он ни казался, однако ему нужно было знать — передать другим — трагедию, настигшую её и рыцарей, бывших в сопровождении.        Жрица покачала головой, ласково коснувшись темных вьющихся волос, тяжелых от напитавшей их талой влаги. Кольцами они лежали на голых шее, плечах и груди, липли к спине и лицу. — Ты в безопасности, дитя. Тебе не стоит переживать, — мягко говорила жрица Аркея в одеянии таком выцветшем и полинялом, что хотелось пустить его на тряпки и дать женщине какую-нибудь нормальную одежду (как она только не мерзла в этом куске на вид дряхлой ткани?).        Юстина ожесточилась, словно корочка льда, недавно буквально покрывавшая её кожу, снова оказалась на лице. — Им, — дрожащим и почти звенящим голосом выделила она, — стоит переживать. Нападение может повториться… — от возмущения, вспыхнувшего как облитый маслом факел, Юстина почти задыхалась, а дрожь — эхо полыхавшей в сердце злости на глупую жрицу — сковывала только руки, которые было так легко и удобно спрятать в шерстяном покрывале. — Чьё нападение? — раздался откуда-то уже знакомый голос — и раздражение отступило, погасло с шипением, словно раскаленный кинжал, брошенный небрежным кузнецом в ледяную воду и ушедший на дно.        Вытянутая, как струна, Юстина резко повернулась в сторону вопрошавшего и столкнулась взглядом с жесткими карими глазами из-под нахмуренных густых бровей. Отросшие каштановые волосы налипли на красное вспотевшее лицо. Не красавец, нет, но воин с очерченным подбородком и чуть квадратной челюстью, с тяжелыми мешками от бессонных ночей под глазами и упрямыми складками у рта. Человек, знавший цену словам. Норд, закаленный северными ветрами.        От распахнувшейся двери, в которую он вошел, повеяло холодом и сквозняком, но этот поток воздуха принес с собой сладкий тяжелый аромат малознакомых ягод, и еще ворочавшееся внутри напряжение окончательно сошло на нет. Прекрасный или нет, этот человек принес её сюда и оказал помощь, значит — временно она в безопасности и, вероятно, может рассчитывать на защиту в дальнейшем, раз уж мужчина облачен в имперские доспехи. — Мятежников. Братья Бури напали на рыцарей часовни Акатоша из темноты, как банда разбойников, — Юстина стиснула пальцы, впиваясь ногтями в кожу на ладонях, и умерила пыл.        Ярость ей сейчас ничем не поможет, только заставит магию разбушеваться. Даже если она еще не восстановила ману, пары искр более чем достаточно, чтобы грубое шерстяное покрывало, скрывавшее её наготу сейчас, вспыхнуло как сухостой и весело занялось магическим пламенем. Это знание — понимание, чего делать не стоит, — возникало само собой, крепко вбитое даже не в голову, а в рефлексы тела. После непродолжительной паузы Юстина, вновь вскинув взгляд на мужчину, так и не опустившегося ни на один из стульев в комнате, и более ровным голосом возобновила рассказ. Опуская многие сейчас не столь важные детали, с трудом перекрывая поток прорезавшегося красноречия: — Отряд Братьев Бури был небольшим, человек десять. Но они сказали, что их лагерь рядом — и что сам Ульфрик Буревестник будет очень раздосадован тем, на кого именно они напали по незнанию.        При одном только имени убийцы Верховного Короля Скайрима глаза мужчины блеснули холодной сталью, и он, вскинув ладонь в жесте, призывавшем подождать, выглянул в так и не прикрытую дверь. Он окликнул кого-то, другого солдата империи, судя по юноше в доспехах, что подошел на зов. Очень тихо спаситель что-то сказал ему, и тот опрометью бросился бежать. Не трудно догадаться, что побежал он вовсе не отдыхать, а доносить о важной информации начальству… — Так… ты жрица Акатоша, верно? Генерал Туллий говорил, что через границу в эти дни должна пройти знаменитая Черная жемчужина Чейдинхола… — неуверенно заговорил мужчина, пытаясь смягчить суровое выражение на лице.        Не очень-то он в этом преуспел: лицо его исказилось, словно он раскусил что-то кислое, но пытался удержать каменную маску невозмутимости, слишком непреподъемную в своей тяжести, чтобы сделать это успешно. Однако Юстина попытку оценила. К тому же, мужчина всё-таки сел на стул, пододвинув его к кровати, чтобы оказаться на одном уровне с ней… Жрица Аркея, так никуда и не ушедшая, смиренно молчала, лишь недовольно поджимая губы. — Юстина, — представилась она, удовлетворенная потугами норда вести разговор на равных.        Прошлое имя было безвозвратно утеряно в неисповедимых потоках времени, в котором разве что Акатош и его первенцы могут разобраться, а не какая-то странная смертная вроде неё, нарушившая естественный цикл. Только вот большой удачей было то, что прошлая жрица собственное имя утратила куда раньше… — Хадвар, — кивнул с секундной задержкой солдат империи, явно растерянный из-за отсутствия понимания, как он должен вести себя с ней.        Она не была солдатом, как он, не была и младше или старше его по званию… но и простой гражданской — тоже. И этот северный мужчина, дитя Скайрима, очаровательно терялся, пытаясь быть тактичным ровно настолько, чтобы к нему потом не было вопросов по поводу возможной грубости, но при этом не лебезя и не теряя холодной гордости, взращенной тяжелым климатом и духом его народа. — Была бы я рада познакомиться с вами в других обстоятельствах, Хадвар. У вас еще есть ко мне вопросы, верно? — устало осведомилась она с вежливой улыбкой, от которой мгновенно свело скулы.        В маленькой часовне близ Чейдинхола нечасто приходилось практиковать маску отстраненной вежливости, а сейчас она казалась вовсе чуждой, как никогда. — Дитя, какие вопросы? Ты сказала всё, что нужно знать солдатам. Тебе нужно поспать и восстановить силы! — всё-таки вмешалась в их разговор жрица Аркея, когда оказалась не в силах сдерживать негодование.        Ярость мгновенно поднялась жаром в сердце и растеклась по груди, сковывая дыхание. Не настолько она «дитя» и не настолько слаба, чтобы жалкий разговор мог подкосить её! Но зарождавшееся рычание, щекотавшее нёбо и нос, затихло, так и не раздавшись в воцарившейся после слов жрицы тишине. Воспитанная упорным трудом строгость к самой себе позволила разуму остыть и умерить пыл. Юстина понимала жрицу, как целительницу, которая ревностно выполняла свою работу. Возможно, как женщину, которая прониклась сочувствием и заботой к девушке, прошедшей через ужасное испытание.        Да, разумом Юстина понимала её. Но всей душой оказалась оскорблена, уязвлена во врожденной чрезмерной гордости такой навязчивой заботой. — Я чувствую себя достаточно хорошо, чтобы разговаривать, сидя в кровати. Чувствовала бы себя еще лучше, если бы вы принесли мне чего-нибудь горячего выпить и поесть.        Это не звучало грубо. Это звучало как приказ — властный и холодный, исходивший от Черной жемчужины Чейдинхола, могший показаться капризами избалованной девчонки… Юстина даже не попыталась смягчить слова ласковым тоном или нежной улыбкой, посчитав их излишними.        Хадвар в неловкости отвел глаза — это Юстина заметила на периферии зрения, поглощенная молчаливым противостоянием взглядов с жрицей. Сколь тяжело было Хадвару определиться с субординацией: иерархия в имперской армии и в имперском же духовенстве различались, — столь и касте жрецов было нелегко в этом деле. Могла ли Юстина быть выше в своем положении только потому, что так знаменита и обласкана вниманием империи?        Жрица Аркея, сощурив темные глаза, поднялась с кровати одним стремительным движением, отчего чуть не спал капюшон её жреческих одеяний. Прислужница Аркея покинула комнату с видом оскорбленной невинности и оглушительно хлопнула тяжелой дверью напоследок, удивив Юстину неожиданной силой, крывшейся в женской невысокой фигуре. Вкуса победы, впрочем, она не ощутила. Но не потому, что проиграла, а потому, что и не вступала в схватку: здесь не было её противников, только те, кто проявили к ней участие и сострадание. Уязвленная гордость еще что-то шипела змеей под сердцем, но разум уже смыл её яд, и теперь Юстина жалела, что не повела себя чуть мягче и снисходительнее.        Солдат империи и жрица Акатоша остались наедине, но диалог не возобновился, пока торжественно звеневшая тишина, натянувшаяся после громкого ухода целительницы, не стала слишком… неловкой. К чести Хадвара, он не стал ничего говорить об ушедшей жрице или о том, что так вести себя Юстине не следовало. — Почему Братья Бури напали на вас? Ваши защитники были в доспехах империи? — задал он вопрос, откашлявшись, как будто действительно нуждаясь в прочищении горла, но нет — он всего лишь пытался таким нехитрым способом справиться с собственным дискомфортом.        Ох, и, разумеется, он не пытался поймать её на лжи! Не было в его карих глазах сомнения или недоверия, однако он желал услышать правду и детали, которые влияли на целостность произошедшей неприглядной картины. Юстина и сама бы хотела на его месте полной истории со всеми деталями, но язык старых книг и поощренный внимательным слушателем талант имперцев к заговариванию зубов подняли в ней голову и уже ложились на язык жемчужными нитями витиеватых предложений. Каких трудов ей стоило, щадя скупые силы, дарованные магией Восстановления ушедшей жрицы, составить из катавшихся по языку бусин-слов более лаконичный ответ!.. — Мы были в дорожных плащах, — вздохнула Юстина, погружаясь в вязкую топь воспоминаний. Обратной стороной красноречия становилось острое переживание уже произошедших событий, которые вставали как наяву; как настоящие. Как происходившие здесь и сейчас, сметавшие преграду в виде прошедшего с их момента времени. — Разумеется, рыцари часовни Акатоша не носили доспехов имперского легиона. Их доспехи были изготовлены на заказ в кузнице Брумы и специально подбиты мехом для путешествия в Скайрим. Однако плащи скрывали их, да и прошел не один день с того момента, как мы двигались через Белый Проход. Вероятно, нас приняли за путешественников или вовсе контрабандистов… — покачала головой она, кутаясь в одеяло.        Редгардец Шенк с припорошенными сединой висками, когда-то пришедший за ней в маленькую деревушку нибенейского бассейна вместе со жрецом Акатоша — бретоном Оррентом, — всё еще держал ладонь Юстины, даже если его кровь с кожи заботливо смыла жрица Аркея.        Плащи значительно поистрепались и покрылись пылью. Сначала подъем в горы Джерол от Брумы, в которой жрица Акатоша впервые увидела снег: где в нибенейской части Сиродиила его увидишь, кроме высоких далеких гор? Потом — поиск входа в Белый Проход… и долгое путешествие через системы пещер. Животных или каких еще тварей там почти не было: проход часто использовался, хотя с началом гражданской войны в Скайриме всё-таки намного реже прежнего. Возможно, они немного расслабились — до сих пор путешествие шло гладко. Спокойно. Шенк предлагал остаться на ночь в пещерах, ведь в любой момент могла начаться снежная буря. Еще-не-Юстина не хотела ждать, хотела увидеть небо над головой, а не темные каменные своды. Привыкшая к теплу и комфорту, она лишь устало попросила как можно скорее добраться до первой же имперской крепости. Ближе всего был Хелген, в который, как и во многие другие города Скайрима, уже дошли и гонцы, и слухи о путешествии жрицы: чтобы все, желающие встретиться с ней или просто поглазеть на черную жемчужину Чейдинхола, были оповещены о выпавшем им шансе. Имперцы Рамин и Олвус, которым было немногим больше двадцати, горячо согласились с её просьбой, сами желая поскорее оказаться в тепле и безопасности каменных стен. Они тут же повернулись к ней, отпуская комплименты и шутки, мало тронутые строгим взглядом их командира. Сопровождавшие их норды только презрительно усмехались.        К сожалению, решающее слово всегда было за жрицей, и старый редгард нехотя продолжил путь, хотя уже смеркалось и на небо набежали тучи.        Шенк первым обнажил меч, призывая казавшихся бандитами (их гогот, как у воронов-падальщиков, до сих пор отзывался эхом в ушах) уйти с дороги. Не слишком подверженные субординации братья-имперцы Рамин и Олвус мгновенно закрыли своими широкими плечами и крепкими щитами все-еще-не-Юстину, также быстро и почти бесшумно выхватывая из ножен клинки. Эмфрид Кровавый Клинок вместе с Фафниром и Гундером — не рыцари, но наемники-проводники, — следили за тылом.        «А женщины вроде ничего», — присвистнул один из мужчин в кольчуге поверх грязно-синей стеганки и таком же синем табарде. Шенк почти зарычал от такой непочтительности: «Разуй глаза, дикарь, перед тобой…»        Он не договорил. Стрела с куцыми оперением ударила его в плечо, порвав плащ, но не пробив броню. «Заткнись, старик! Парни, у нас мало времени на развлечения!» — крикнул лучник, закидывая лук на плечо и хватаясь за топор, висевший в петлице на поясе… — …или за нарушителей границ, — горько усмехнулась Юстина, выныривая из воспоминаний о заснеженном месте меж груды холодных камней, щедро напоенном благостным светом поддерживающих заклинаний и теплой кровью нападавших и защищавщих.        Где заботливый, как второй отец, Шенк? Игривые и веселые братья Рамин и Олвус? Присоединившаяся еще в Чейдинхоле наемница Эмфрид с грозным прозвищем, но горячими руками, которыми она гладила прошлую жрицу по голове и подкладывала мяса в миску? «Тебе нужно больше есть, иначе первый же порыв ветра в Скайриме унесет тебя к Седобородым на Глотку Мира», — жесткая усмешка на лице, раскрашенном боевой краской и не менее устрашающими шрамами, вынесенными из битв, встала перед глазами Юстины. Хотела бы она пообщаться с этими людьми, именно она, а не та-кто-была-до… — Они не поняли, кто вы и… — Хадвар, не торопивший и не подгонявший, молчаливо выслушивавший её до сих пор, внезапно подал голос.        Юстине стало почти неловко перед ним за то, что она так глубоко погружалась в воспоминания: она еще не привыкла к ним, не приняла всем сердцем и разумом, хотя после бега по снегу, в который проваливалась по колено, и мысли, что замерзнет, занесенная им же насмерть…        Отстраниться от этих воспоминаний тоже не получалось после такого. — Напали. Хотели поживиться. Развлечься. Кроме меня в отряде была наемница-нордка, — передернула плечами девушка, придержав сползающее шерстяное покрывало. — Они что-то говорили о том, что у них есть время до выдвижения их лагеря и его надо чем-то занять. Потом, когда они увидели броню моих сопровождающих и услышали мои молитвы Акатошу, до них дошло, на кого именно они напали. Прозвучало имя Ульфрика, и… отступать мятежники не стали. Они боялись, что их накажут.        Возможно, Братья Бури и сражались против Империи, однако жреческая каста в таких войнах оставалась неприкосновенной. Если не говорить о Талморе и их охоте на жрецов Талоса, конечно. Страх наказания толкал Братьев Бури под руку сильнее святотатства. Меч над защитниками жрицы и самой жрицей заносился куда легче, когда маячила перспектива прослыть «богохульниками» или, что хуже, быть наказанными — вплоть до смертной казни. Кому какая разница, что жрица из Империи: вера у Скайрима и Империи всё еще была одна на двоих, за исключением Тайбера Септима. — Как вы бежали, Юстина? — мягко, но настойчиво спросил Хадвар.        Она скользнула по нему немного рассеянным взглядом, всё еще слыша эхо яростных криков Эмфрид и треск молний Гундера. — С милостью Акатоша, конечно, — как само собой разумеющееся ответила жрица Бога-Дракона, рассекавшего на могучих крыльях в потоках времени.        Юстина положила ладонь на грудь. В пальцы её ровно билось сердце, и чувствительной кожей рук совсем не ощущалась, не прощупывалась метка Акатоша: родимое пятно в форме песочных часов. Зато отлично прощупывался, почти льнул к ладони теплый амулет. — Эмфрид перетянула на себя большую часть противников. Фафнир оттянул других подальше. Он из Соратников, может, слышали? Шенк… да, Шенк схватил меня за руку, прерывая мои молитвы и чтение заклинаний, которыми я поддерживала силы в них. Он бежал и тащил меня с собой в сторону Хелгена. Его сильно ранили… кровь текла по нашим сцепленным ладоням, а звуки битвы за спиной скоро стихли, сменившись гневными окриками мятежников. Шенк толкнул меня вперед, хватаясь за меч…        «Ты дойдешь до крепости чего бы это ни стоило, слышишь?!» — сказал он с улыбкой человека, знающего, что обречен на смерть, но не имеющего сожалений. Возможно, он даже называл её имя, но Юстине оно больше не принадлежало, и она даже не знала его. Не имела права выудить из лент воспоминаний, как бы сильно того ни хотела. — Акатош укрыл меня своими крыльями. Волки напали на мятежников, а моих сил хватило пройти столько, сколько я прошла прежде, чем вы, Хадвар, нашли меня, — смиренно закончила эту короткую и совсем не героическую историю Юстина.        В ней были сосредоточена все горечь и грусть этого мира, но вместе с тем она была слишком опустошена, чтобы полноценно пропускать чужие чувства и страдания через себя. Ей хватило яркой вспышки, осознания неправильности происходящего в момент, когда Шенк, в ту секунду бывший лишь незнакомым чуждым рыцарем, а не хорошим другом и надежной опорой, прощался… С этого момента брела уже не та нежная жрица, а Юстина.        Юстина, знавшая что волки напали не по воле Акатоша, а обезумев от голода и запаха крови, в которой вымазались Братья Бури.        Юстина, знавшая, что как только Ульфрика доставят на казнь в Хелген… взмоют в стуже два мрачных крыла.        Грядёт Алдуин.