Magic of hearts

      Юнги ни смотреть на происходящее в саду, ни слушать оного не хочет, но далеко себе убежать не позволяет. Под куст алых роз забивается, глазами неоновыми каждую эмоцию на ему дорогих лицах считывает. Отчетливо видит, как тяжело Чонгуку дается врать Тэхену, как его сердце даже не кусками разлетается, а по воздуху пеплом развеивается, после себя в груди оставляя огромную, пропасти сравни, кровавую дыру. Омега не берется сказать кому из них сейчас хуже, их боль на двоих одна, и в тоже время разделена тем, кто надежду последнюю кицунэ сейчас разбивает поцелуем, не дает своему истинному пойти на попятную, представая разрушительной переменной, призванной безвозвратно сломать, казалось бы, самое крепкое, нерушимое, рожденное чистой и искренней любовью.       «Не верь им. Ты же сам назвал это фарсом» — мысленно Мин умоляет Тэхена, молотя по земле черным хвостом, но тут же и осекается, осознавая, что итог все равно неизменен — Чонгука Бэкхён заберет, а если нет, он прямо здесь умрет, что еще более мучительным испытанием станет для Кима. А так, Чон прав, Тэхен хотя бы себя в случившемся винить не будет, со временем оправится, начнет новую жизнь в дали от Декалькомании, не зная, что его принца уже нет в живых. Да, предательство едва ли меньше ран наносит душе, чем смерть любимого человека, но первое, встретив любовь — он на себе убедился, постепенно отпускает, истаивает, этапом становится пройденным, на который, благодаря, в его случае Чимину, более не оглядываешься, а вот второе... Оно, конечно, блекнет с годами, но подпитываемое чувством вины, что не предвидел, не смог предотвратить, часто, сызнова полосуя хрупкое существо, прорывается наружу и обретению счастья препятствует. Тэхен ни той, ни той участи не заслуживает, но Юнги здесь бессилен что-либо изменить, он может только его поддержать, отвести к настоящей семье. Это его долг перед ним и Чонгуком. И как бы ему самому больно ни было, он посмертное желание лучшего друга выполнит, а после погрузится по нему в траур, его не одну ночь будет оплакивать, все свечи в замке зажжет, песни споет погребальные. Справится ли? Нэко, глядя на исчезнувшего в огненном сполохе вместе с Чоном Бёна, в этом сомневается. Скинув обличье пантеры, безвольной куклой оседая в траву, в голос ревет. Вцепляется руками дрожащими в кошачьи уши, не знает что ему делать, от слез задыхается, на деле — от все той же боли. Никуда от нее не деться, не спрятаться. — Котенок, — наверх Юнги потянувший Чимин, следом его в объятия заключивший, поглаживая по содрогающейся спине. — Я не смогу, не смогу, — всхлипы в грудь чужую задушенные. — Мне так б-больно. Он его забрал. Забрал, п-понимаешь? И т-теперь... т-теперь... — Тшш, маленький. Я знаю, я тебя чувствую, твою боль, как свою, ощущаю, но ты должен взять себя в руки, как бы ни было тяжело, каким бы это невозможным ни казалось. Ты Чонгуку обещал его волю последнюю исполнить, а я тебе помогу. Вместе мы справимся, все преодолеем с тобой. Ты веришь мне? — в чашу ладоней его лицо мертвенно-бледное суккуб заключает, вынуждает смотреть на себя, хотя и сам еле держится, чтобы не сорваться за Владыкой, пробовать на коленях у него вымолить отсрочку для мага, что, очевидно, бесполезно. Маг так и так умрет, его срок к концу подошел, а его настоящие пытки начинаются только. — Я х-хочу тебе верить, но разум кричит об обратном, а с-сердце... — Оно у меня. Оно в безопасности, — шепчет демон, дорожки кристальные пальцами большими с щек холодных стирая. — Ты сам мне его подарил, помнишь? — Чимин, можешь мою скорбь, как тогда, притупить? Знаю, это неправильно, но иначе я не сдержусь перед Тэхеном, чем Чонгука предам. А п-потом вернешь все на место, — взгляд умоляющий, море беснующееся, привычно суккуба затапливающее, отражающий. — Конечно, прелесть. Я сам тебе это хотел предложить, — Пак кивает, опуская руки на талию омеги. Крепче ее в их кольце сжимает, сосредотачиваясь на его мечущихся безумно эмоциях, распутывает нервные окончания, приносит ему спокойствие мнимое. Добавить бы в часы песочные песка белого, отмотать бы вспять время, где они в особняке на простынях черных предавались любви, ни назад, ни вперед, друг другом дыша, не смотрели, о печальном не думали, планов не строили, наслаждались, пройдя ритуалы, своим счастьем. Но, к сожалению, оное никому, даже Владыке, неподвластно, что уж говорить о его слуге. — Полегче? — спрашивает Чимин, чуть отстраняясь. — Пусто, — бесцветный ответ, подспудно ища отнятое и не находя. — Спасибо. — Мне пойти к Тэхену с тобой? — в лицо, покрывшееся маской фарфоровой, обеспокоенно вглядываются. — Нет. При тебе он будет неосознанно закрываться, а ему надо выплеснуться. Этот удар я приму на себя.       Демон не спорит, материализуя в руках упавший ранее с головы Юнги драгоценный венок, все понимает. Возвращает украшение на место положенное, заботливо оправляет на истинном золотую накидку, мысленно поражаясь его внутренней силе. И пускай, он его эмоции приглушил, но сути главной это не отменяет. Не каждый решится подобное на плечи свои взвалить, не каждый, пренебрегая собственными чувствами, отважится добровольно в чужую боль окунуться, а нэко, распрямив спину и отправившись искать маленького друга — да. — Я буду ждать вас в гостиной. Я верю, что ты сможешь заставить его стены Декалькомании покинуть, — напоследок Пак бросает, взглядом пасмурным смотря вслед удаляющемуся от него омеге. Даже в горе прекрасен тот, в старую-новую броню облачаясь, непоколебим. — Заставлять не придется, — роняет под ноги себе Юнги, но Чимин его слышит прекрасно. — После сказанного Чонгуком он наш дом добровольно оставит.

***

      Тэхен ничего перед собой из-за слез пелены, служащей саваном погребальным его любви, не различает. Куда бежит не знает, лишь бы подальше, лишь бы больше не видеть слившихся в поцелуе Бэкхёна и не его Чонгука, слова смертельные, раны нанесшие, от второго не слышать, но как бы он ни старался от этого отмахиваться, образы мучительные ни голову, ни тем более сердце разбитое не покидают. Безжалостно в душу вгрызаются, ее на до и после расщепляют, владельца хоронят. Неужели все, что между ним и магом происходило, игрой было жестокой? Неужели омега монетой разменной, третьим лишним пришелся? Оглядываясь на дни проведенные вместе — в это невозможно поверить. Не смотрят так, когда не чувствуют ничего, не заботятся, если безразличны, в объятиях, любя другого, не нежат. Возвращаясь в сад — поверить слишком легко. С теми, кто важен, кто нужен, настолько подло не поступают, слов разбивающих вдребезги не говорят, прочь не прогоняют. А Тэхену все это — да. Оказывается, любовь не только счастье приносит, она, будучи невзаимной, калечит до неузнаваемости, почву пышно цветущую обращает в лес мертвый, всякого в него зашедшего ветвями иссохшими не хуже режет кинжала. Всего за одно мгновение все живое внутри юноши кровавыми листьями, лепестками осыпалось. Осыпался сам он, надежды собраться сызнова не тая. У него и вовсе, кажется, никаких не осталось желаний, в нем теперь одна раздирающая все на своем пути боль превалирует и сорняком не вытравливаемым укореняется. Только ей в пепелище и выжить, расписаться на органе, вопреки всему, кровь по венам гонять продолжающем, сажей, шипами ядовитыми в его клапана, на последнем издыхании пульсирующие, впиться. Так погибает любовь.       Тэхен, врываясь на прозорливо открытый Делем чердак, не выдерживает, со свалившимся на него, падая заплаканным лицом в гору разноцветных подушек, не справляется. Душераздирающе кричит, надеясь озвученное Чонгуком, стучащее в висках, заглушить, глаза, потерявшие солнце, до черных мушек зажмуривает, пытаясь увиденное в саду стереть из памяти. «За что ты так со мной, Гука?» — повторяет, не переставая. Хочет в лиса обратиться, чтобы больше никогда не вернуться из ипостаси звериной. Чонгук говорил, что так эмоции притупляются, человечность теряется, если в ней пребывать долго. И снова он... Снова маг, действительно оказавшийся черным и его свет эгоистично забравшим. Больше не сказочный принц, а палач для кицунэ личный. — Не смей, — врывается в помещение запыхавшийся Юнги, чем план принятый юношей нарушает. — Пока не успокоиться, никаких обращений. — Пока не успокоюсь? — вскрик истеричный, поворачиваясь к вошедшему. — Издеваешься? — Отнюдь, я пришел тебе помочь, — и бровью нэко не ведет, но кто бы знал чего это ему стоит. Даже поддерживаемый магией супруга, внутренне плачет, но в глазах, наспех умытых, нет ни слезинки. Тэхену чувства настоящие показывать ни в коем случае нельзя. — П-помочь? Тем, что гвоздь последний в крышку моего гроба забьешь? А ты з-забьешь, когда я задам тебе в-вопрос о том, знал ли ты, что Чонгук с Владыкой истинные, а ты ответишь мне «да», — в новые рыдания скатывается лис, догадавшись об осведомленности обо всем Юнги. Он не мог об этом не знать. Точно не самый для Чона друг близкий. Картинка постепенно целостность обретает, дружбу пятнает, по крупицам между ними разбирает доверие. — Не так чтобы и давно, но да, я знал, — рядом Мин с кицунэ присаживается, укладывая на колени хвост. — Однако, я так же думал, что знал, что ваши чувства с Чонгуком взаимны, но, как видишь, я жестоко ошибся, истинность оказалась сильней. Это не значит, что она как-то его поступок оправдывает. Чонгук повел себя по отношению к тебе отвратительно, чем пал в моих глазах ниже некуда. А сейчас иди ко мне, дай мне тебя обнять, разделить с тобой твою боль, — руки приглашающе раскидывает. — Я на твоей стороне, Тэ, — врет во благо, тем ломает себя, потому что он на стороне обоих...       Тэхену приглашение дополнительное не требуется. Мгновенно в объятия падает демона, смачивая его шелковое одеяние, отливающее золотом, разъедающей глаза влагой. — Юнги, Юнги, п-прости, — воет. — Я не х-хотел тебя обидеть. — Я понимаю и не обижен, — спину дрожащую наглаживает нэко, незаметно слезинку по щеке покатившуюся смахивая. — Поплачь, малыш. Потом пусто станет, но легче. Проверенный метод. — Зачем ты врешь? Д-думаешь, я забыл как ты мучился от предательства брата? — Я не вру, Тэ. Разве по мне сейчас скажешь, что я мучаюсь? А все потому что я прошлое отпустил, отпусти и ты. Знаю, что не просто, но со временем ты это сможешь сделать. И что бы ты там ни думал, ты не один, — в макушку, отливающую в рассветных лучах медью, целует, успокаивающе покачивая ее владельца в руках. Феромон мягкий, вместе с тем, испускает, им убаюкивает. — Один, Юн. Чонгук м-меня выгнал из замка, — выдыхает разбито Тэхен. Никак из глаз саднящих соленый поток не прервет и аромату мятному не поддается.       Юнги зубы до боли в деснах сжимает, осознавая, что вот он момент лучший для начала исполнения возложенного на него бремени. Пора. — Не при таких обстоятельствах я хотел мой тебе подарок вручить, но что уж теперь. — Что? О чем ты? — теряется юноша, взгляд покрасневший поднимая на друга. — Помнишь, я тебе в нашу первую встречу сказал, что кицунэ своих щенков не бросают? — не нуждающийся в ответ вопрос. — Так вот, — продолжают, дождавшись кивка. — Тебя и не бросали, Тэ. Твоего отца, пригрозив ему смертью твоей мамы, заставили вас оставить. Более того, он даже о том, что она находится в тягости, ничего не знал, а иначе обязательно бы тебя отыскал и забрал к себе в Тейлзлуин. — О чем ты говоришь? Кто его заставил? Зачем? — ошарашенно от него отшатывается Ким. — А вот теперь самое интересное, — невесело хмыкает Мин, всем сердцем презирая дедушку Тэхена. — Чжан Исин — так зовут твоего отца, сын прошлого правителя поселения лисов, в связи с чем, связь с человеком для него была порицательна. Ему-то, конечно, на это было с высокой колокольни плевать, он твою маму любил, а вот его папаше, то бишь твоему деду, нет, а потому и случилось то, что случилось. — Это правда? Ты уверен? — шепчет непослушными губами Тэхен. Все это для него слишком. Его мир, даже будучи расколотым на частей множество, переворачиваться с ног на голову не перестает, в очередные водовороты, продохнуть не давая, затягивает. Толкает на новую тропку, тем показывая, что его земной путь еще не закончен, чего не желается, но, видимо, его желания мирозданием не учитываются. — Стал бы я тебе все это рассказывать, если бы был не уверен? Я не просто так Чимина разузнать о твоей семье попросил. Надеялся, что такой замечательный, как ты, мальчишка, просто не мог родиться не по любви. Ты же ее воплощение, сама искренность и доброта. И, знаешь, я не прогадал. Так и мало того, ты настоящий принц! Да и Исин тебя будет увидеть счастлив. — Юнги... — шмыгает кицунэ, размазывая по щекам слезы. — Я честно тебе благодарен, но я... я как-то не знаю... И пускай мы с ним родные по крови, но на деле-то мы чужие. А мой дед? Где гарантии, что он меня, как Чонгук, не прогонит? Для меня, кажется, больше нигде в Подлунной нет места. Без Чонгука нет, понимаешь? Сейчас я ничего не хочу и то, что ты рассказал, меня трогает едва ли. У меня здесь... — в районе сердца в кулак синюю рубашку мага сжимает, в которую, проснувшись в их постели один, облачился. — ... огромная дыра.       Юнги печально на руку, вязью роз голубых оплетенную, смотрит. Ни одна из них, в отличие от тех, что в саду, не завяла. Шрамами на коже бронзовой не сменилась, доказывая, что любовь принца к своему лисенку неизменной осталась. Не понимает того ослепленный болью Тэхен, очевидного не замечает и об истинном положении дел не догадывается. — Насчет деда не переживай. Он как уже несколько лет к духам предков отправился. Сейчас Исин полноправный правитель Тейлзлуина, — отвечает нэко, накрывая его безвольно лежащую ладонь своей. — И не говори глупостей, место у всех есть, просто твое... не с Чонгуком, — буквально выдавливает из себя последнее предложение, на горло собственное наступая. — Ты еще молод, у тебя вся жизнь впереди. Не губи ее, будь, несмотря ни на что, счастлив. Я же смог, пускай мне на это и потребовались долгие годы, но тебе, если ты прямо сейчас согласишься дать себе шанс и отправиться к семье, я уверен, столько, как мне, времени не понадобится, чтобы вновь начать улыбаться. — Хотелось бы мне тебе верить, — понуро голову юноша опускает. — Тэ... — Не надо, Юн. Не говори ничего больше. Я согласен, выбора-то у меня не особо. Ради тебя я постараюсь, но не обещаю, что смогу стать счастливым. Сердце потерявши, это невозможно. Я свое не потерял, но добровольно в руки вложил того, кому оно не нужно. И на что я только надеялся? — новый поток слез себя ждать не заставляет, каплей за каплей разбивается об колени, кляксами расплываясь на хлопковых пижамных штанах. — Не ради меня, Тэ, а ради себя постарайся. Я всего лишь желающий тебе лучшего друг, — сознательно часть сказанного Кимом опускает Юнги, чтобы боли дополнительной ему не доставлять. — В-всего лишь? Нет, Юн, ты не просто друг, а тот, кто мне свет во тьме показал. Тот, кто безвозмездно подставил свое плечо, когда я в этом очень нуждался, подарил волшебство, не позволил мне от себя отказаться, — повторно в чужие-родные объятия ныряет Тэхен. — Я так тебе благодарен. — Но в этом же и заключается дружба, верно? Ты сам мне так говорил, — уже вместе с лисом, не выдержав, плачет. Не хочет с ним расставаться, навсегда прощаться — тем более, но он должен. — Поверь, для меня ты сделал не меньшее. — Ты же б-будешь мне писать? — умоляюще спрашивает Ким. — Меня не забудешь? — Конечно, буду, мое ты недоразумение. Никогда не забуду. — Мне уже, наверное, пора, да? — укладывают подбородок на плечо нэко. — Не хочу столкнуться с Чонгуком.       Юнги при озвученном шумно сглатывает, жмурит глаза. Теперь с Чоном не то что Тэхен, а никто не столкнется, случайно не встретится, не обмолвится словом. Черного мага в этом мире больше не существует. Декалькомания осиротела. — Он... его какое-то время не будет, но ты прав, тянуть незачем. В этих стенах ты покоя не обретешь. Идем тебя в дорогу пока соберем, — предлагает Мин. — Здесь нет ничего моего, — горечью сквозящий ответ.       Омега нахмуривается: — Не прибедняйся. Ты можешь взять все, что посчитаешь нужным. — Тогда я заберу с собой воспоминания, — выпутывается Тэхен из объятий и решительно поднимается на ноги. — Только умоюсь и попрошу выдать шкаф мою старую одежду. — Если ты думаешь, что я отпущу тебя с пустыми руками, то ты ошибаешься, Ким Тэхен, — следом за ним встает Юнги, наводя на себя строгий вид. — Иди в купальню, а я все подготовлю. Встретимся в гостиной.       Кицунэ, тяжело вздыхая, не спорит. Послушно, опустив уши, в свои старые покои плетется. То и дело носом шмыгает, потирает не перестающие плакать глаза. Дель перед ним коридоры привычно выстраивает, туда, куда надо, вопреки обыденному, приводит. Сейчас духу своевольному замка не до шуток. Оказавшись в комнате, он сразу же проходит к знакомому шкафу, представляет свои старые штаны на подтяжках и в заплатках рубаху, но шкаф вместо требуемого блузу из изумрудного шелка, брюки коричневые и аналогичного с ними цвета свитер на голову ему скидывает, рядом материализует кожаные сапожки и демонстративно дверцами хлопает, мол, иначе никак, вот еще моего любимца наряжать в обноски. Тэхен поворчать на него сил не находит, «спасибо» в пустоту шепчет, оглаживая благородное дерево. Прихватив полотенце, босыми ногами шлепает в купальню, там пытается хоть как-то себя привести в должный вид, что не получается: боль предательства, печаль, по любви утраченной тоска намертво на его лице, потерявшем юношеское очарование, отпечатались, черты исказили, вынудили раньше срока повзрослеть и перестать верить в сказки. К таким судьбы прихотям Тэхена никто не готовил, все словно намеренно его ото всего оберегали, замыливали глаза, чтобы совершенно беззащитным оставить, потом посильнее удар нанести, после которого до конца не оправиться, вечность ощущать на коже фантомные разрывы, в зеркале от них видеть шрамы, сызнова в себя прежнего не собраться.       Спустя двадцать минут лис возвращается обратно, где на подоконнике стараниями чертят уже разложен завтрак. Для них не секрет, что тот любит сидеть у окна, тоже, хотя и лично с ним не знакомы, к нему привязались и о его бедах печалятся. Вместе с тем, Чонгука оплакивают, а мысль о новом хозяине отвергают. И они, на иной исход, кроме возвращения Чона, не согласные, остались сиротками.       Тэхену же кусок в горло не лезет, но он упорно, чтобы не обидеть невидимых служек, впихивает в себя фруктовую кашу, запивает ее травяным успокаивающим чаем, подозрительно похожим на тот, какой обычно заваривает Сокджин. Покончив с трапезой, юноша, как и говорил другу, ничего более из комнаты не берет. Взглядом прощальным помещение уютное, ставшее родным, окидывает и в коридор выходит. Не медлить старается, боясь окончательно расклеиться, в гостиную почти бежит, а порог оной переступив, сталкивается с феем. — Ох, Тэхена, мне так жаль, — объятиями теплыми его обволакивают, силясь не разрыдаться. Фей отстрачивал неминуемое, как мог. До последнего верил в чудо, которого не случилось и едва ли с этим смиряется.       Намджун позади замер молчаливой скалой, надтреснуто на происходящее смотрит, на языке лежащую правду с трудом сдерживая. С приходом в его жизнь Сокджина размягчился, в себе открыл доброту, сочувствие и к тем, кто стал дорог, участие. Чимин в кресле, задумчиво попивая вино, расположился, ничем эмоций истинных не выдает, предпочитая не вмешиваться. Здесь он вряд ли достойный помощник. Ему бы для Юнги, когда Тэхен замок покинет, слова найти нужные и скорби его поглотить не позволить. — Значит, и вы все знаете, — произносит устало кицунэ, пряча лицо на груди мужчины. — Нам Юнги рассказал. Не сердись на него, он не хотел, чтобы ты чувствовал себя одиноким и всеми брошенным, — отвечает Сокджин, укладывая подбородок промеж рыжих ушей. — Но я все равно буду, — бормочет Тэхен. — Мне придется сегодня с вами попрощаться. — Придется, но никто же не говорит, что мы не будем тебе писать, — вставляет бывший ассасин. — Джин к тебе в любой момент прилететь сможет, а Чимин Юнги перенести, только свисни. — Похоже, тогда я буду свистеть постоянно, потому что долгой с вами разлуки не выдержу, — всхлипывает лис, отстраняясь. — Ой да, пожалуйста, — сквозь слезы улыбается фей. — И свисти громче, — проходит в гостиную нэко, держа в руках объемный рюкзак. — Вот, это тебе, — поклажу другу сгружает. Тэхен в жизнь новую оборванцем точно не вступит, а если ему не понравится в Тейлзлуине, то, благодаря дорогим, спрятанным на дне сумки украшениям, он сможет отправиться куда пожелает душа. — Спасибо, Юн, но не стоило... — Еще как стоило, — отмахивается Мин, беря его за руку. — Ну что, готов? — Нет, но затягивать не хочу. Ты был прав, когда сказал, что эти стены мне не смогут принести покоя. Они меня отвергают, больше не дарят тепла.       Все, как один, губы поджимая, опровержение произнесенного в себе не озвученным оставляют, тем слово держат перед Чонгуком. К выходу из замка компанией печальной идут, на деле — похоронной процессией. С лисенком, тронувшим сердце каждого, и его самоотверженным принцем прощаются. В первом наивный юноша умер, второй — окончательно в лету канул и, в отличие от него, из пепла не возродится. Тэхен, о том не ведает, не догадывается. На сад, впитавший в себя поцелуй двух истинных, погибель его надежд и любви, не может смотреть. Кажется, даже розы голубые его предали, более для него не цветут, под ноги осыпаются лепестками, алые к земле клонятся, черные отворачиваются и только белые к нему тянутся. Лебедей и вовсе в пруду нет, вероятно, попрятались от накрапывающего дождя, или это опять на его щеках слезы? Они нескончаемые, особенно когда момент расставания наступает с друзьями около ворот замка, никто из которых на объятия и пожелания напутственные не скупится, никак его не отпустят. Чертята и те, впервые показываясь, ему с порога машут, повиливая черными гладкими хвостами. — Слева направо — Субин, Хюня, Енджун, Бомгю и твоя тезка Тэ-Тэ, — Намджун поясняет. — Пока, рыжик, мы будем скучать, — последний названный стражем парнишка кричит. — Спасибо за заботу обо мне, ребята, — севшим голосом благодарит служек кицунэ, подмечая на их головах маленькие рожки. В остальном те как обычные люди выглядят, что неудивительно, учитывая, что родились они от союза демона и человека.       Чертята кивают и вновь исчезают. — Что ж, нам пора, — дождавшись пока Юнги от юноши отстранится, говорит Чимин. — К сожалению, моих сил кого-то еще, помимо нас с тобой, перенести не хватит. Попасть же внутрь границ Тейлзлуина из-за моей природы я в принципе не смогу, поэтому после телепортации мы окажемся где-то поблизости. Предупреждаю сразу — ощущения не из приятных. — Ничего, я понимаю, — отвечает Тэхен, машинально к груди прижимая отданный ему нэко рюкзачок. Когда-то и лис так же его провожал, но знал, что тот вернется, а он сам — уже нет. — Ты обещал п-постараться, Тэ. Я т-тебя очень люблю, помни об этом. Никогда не забывай, — прежде чем лисенок в сполохах огня суккуба исчезнет, слезами давясь, озвучивает Юнги. — И я тебя, всех вас и... — «Чонгука», во благо или же нет, кицунэ не успевает договорить, Чимином в водоворот телепортации утянутый, увидеть не позволившим, как упал на колени ставший человеком Намджун.

Магия хозяина Декалькомании своего стража покинула.