Magic of hearts

      Весело проходит застолье. У Тэхена уже, слушая истории Кенсу, болит смеяться живот. Не скупится на них старший омега, забавно жестикулируя, когда пародирует Юнги, который, как оказалось, тот еще был любитель во всякие неприятности встревать, и кицунэ обещает об этом ему при случае припомнить, а то повадился тут его отчитывать за аналогичное. Единственное, что юношу печалит — отсутствие самого виновника торжества, догадываясь, что его увидит нескоро: Чонгук на днях объяснял о ином течении в Аду времени, а учитывая грядущие там ритуалы, Юнги задержится надолго. — Эх, жаль, что нам не доведется понаблюдать за похождениями Черныша в Аду, — будто бы мысли младшего читает Су, покачивая на руках задремавшую дочку. — Поверь, ты не захотел бы в нем оказаться, — невесело Чонгук хмыкает, отбирая у Тэхена кубок с вином. — Тебе хватит, лисенок. — Эй! Это тебе хватит меня за маленького принимать! Почему я не могу выпить за счастье лучшего друга? — негодует мальчонка, сдувая на лицо упавшие рыжие прядки. — Ты выпил достаточно. Уверяю тебя, Юнги и без этого будет вполне счастлив, в противном случае, я лично его муженька придушу. — Вот только угроз от тебя нам и не хватало, — фыркает пригревшийся на коленях Намджуна Сокджин. — Так расстроился, что твой хвостатый гарем поредел? — Джин! Опять ты за свое? Какой, блин, хвостатый гарем? — пуще прежнего, теперь не от алкоголя, а от смущения, краснеет Тэхен.       Ответом ему хохот заливистый приходится друзей и объятия теплые утянувшего его на свои бедра Чонгука, сразу же привычно зарывающегося носом в огненную макушку. Никак любимым мальчиком не надышится, никак не смирится со скорым с ним расставанием, а оно как никогда близко. Состояние мага стремительно ухудшается, чего благодаря стараниям фея и его настойкам никто не замечает. Продержаться бы хотя бы до возвращения Юнги, чтобы как должно с ним попрощаться, зная, что тот, если нет, ему этого не простит, а винить себя будет. В ночи радостной благодатном покрове о том думать совершенно не хочется, но, сильнее к груди прижимая Тэхена, думается. Как он с ним сможет расстаться, как его мечты наивные о вместе с ним будущем разобьет? А Чонгук разобьет и даже уже решил кто ему в этом поможет — Бэкхён не откажет. Не из зависти, ревности или чего-то еще — нет. Из, в похожем положении находясь, понимая, но а пока Чон сегодняшним днем решает пожить. Пригласить лиса на танец, с ним под аметистовым куполом в нем закружиться, слушая его звонкий смех, его сердце, в глазах потонуть изумрудных, ответным, от него идущим чувством напитаться, увести, посмеиваясь с невразумительных возмущений, в объятый мистическим светом лес. — Ох, а я думал, что ты меня в замок повел, — мгновенно успокаивается Тэхен, осознав, что его с поляны увели не для того, чтобы уложить спать. — Зачем мы здесь? — Увидишь, — загадочно улыбается мужчина, придерживая за талию чуть пошатывающегося от выпитого омегу. — Опять эти твои тайны! Только одну разгадаю, а следом в довесок появляются на горизонте другие. Чувствую себя этим, как там его... детективом! — пьяно хихикает юноша, к боку Чонгука ластясь. — И где ты только, позволь узнать, таких слов нахватался? Тоже мне детектив, — посмеивается маг. — Я нашу библиотеку оприходовал и, чтоб ты знал, в ней прибрался. Правда, Юнги почему-то назвал меня безумцем, но ведь там так интересно, столько всяких разных книг!       Чонгук обеспокоенно хмурится: — Надеюсь, ты был аккуратен? На лестницу высоко не взбирался? — Взбирался, конечно, потому что знал, что, где бы ты ни был, ты все равно бы меня поймал, — невинно уголки от вина пряного заалевших губ приподнимает кицунэ, игриво повиливая хвостом. У Чона на такого его никакой выдержки не хватает... — Тэхен! — предупреждающий рык. Ким от него тает. — Да шучу я. Со мной был Сокджин, он меня пыльцой обсыпал. Так здорово было под самым потолком парить! — Несносный мальчишка. Вот куда ты постоянно лезешь? — ворчит Чон беззлобно. — Если бы не лез, никогда бы правду о тебе не узнал, хотя, мне кажется, я бы и без этого всего в тебя влюбился, — легко парирует лис и встает на мыски, чтобы опешившего мужчину в щеку чмокнуть. — Я люблю тебя, мой принц.       Чонгуку отчего-то радости очередное признание омеги не приносит, скорее боль доставляет, душу потемневшую, со светлыми по ее рваным краям вкраплениями, ранит, напоминает о неизбежном, а потому он его без ответного признания оставляет, чего не замечают, что-то веселое насвистывая под нос. Тэхену от него слова не нужны, Тэхен все в его глазах агатовых читает не хуже, чем на страницах им любимых сказок, в его на себе трепетных прикосновениях чувствует и в его мягкой улыбке видит. Большего ему не требуется.       Немного погодя, пара на поляну знакомую, густо тюльпанами поросшую, выбирается. У юноши вздох восхищенный с губ привычно срывается, никогда он не устает этой красоте поражаться и тому, что это место волшебное им подарило. — Хотите повторить, господин Чон? — спрашивает смущенно, на контрасте искорками озорными расцвечивая изумрудно-солнечные глаза, сейчас вобравшие в себя звездное небо. — Кенсу совсем тебя развратил, лисенок, — наигранно тяжело вздыхает Чонгук, на лице отображая совершенно иное. — Вот не надо все на Су списывать. Развратил меня явно не он, — взгляд красноречиво скашивает на мужчину Тэхен, вспоминая проведенные в его с ним постели ночи, отчего красками дополнительными заливается, переходящими на уши, шею, виднеющиеся в вырезе зеленой блузы ключицы. — Каюсь, грешен, — посмеивается маг, нисколько, очевидно, об озвученном омегой не сожалея. — Но вообще-то мы здесь не за этим, — беря ладонь чужую в свою, ведет по направлению к холму, на котором возвышается храм. — Неужели мы пойдем прямо туда...? — удивляется кицунэ, воодушевленно подергивая хвостом. — Помнится мне, ты хотел храм посмотреть изнутри. — Очень хотел, — не спорят, едва не подпрыгивая от предвкушения, чем Чонгука смешат. Тэхен не ребенок? Наглая ложь.       Спустя полчаса Чон проржавевший замок пасом руки заставляет упасть в густую траву, дверь отпирает и, яркий огонь поджигая на кончиках пальцев, первым заходит в обветшалое, но красоты и величия не потерявшее здание. Стекло над алтарем находящегося витража, вопреки всему, от времени не потускнело, все так же бликами разноцветными осыпается на покрытый пылью алый бархат ковра, по краям которого расположились приходские скамейки, но Чонгуку не первый этаж интересен, а второй, где по легенде первая встреча художника с ангелом падшим произошла. — Здесь красиво, но я почему-то чувствую запах гари, хотя для этого, вроде как, нет причин, — Ким размышляет, с интересом огладываясь по сторонам, пока маг целенаправленно к чуть подгнившей лестнице движется. — Тоже заметил, и это странно, — хмурится Чонгук, теряясь в догадках. Забывает о них тут же, стоит ему порог, вероятно, бывшей когда-то кельей монаха комнаты пересечь. — Вау, так легенды не врали, — увидев накрытые простынями холсты, вбегает в помещение лис. Сразу же к ближайшему из них тянется, в шоке от него отшатываясь, когда изображенный на нем ангел с крыльями радужными перед ним предстает. И ничего все бы — картина прекрасна, но почему небесный юноша так на Тэхена похож? — Гук-а... — он растерянно мямлит, спиной натолкнувшись на позади вставшего мага. — Это же... я?       Маг, кицунэ пораженный не меньше, интуитивно его обнимает, бессильный глаз темных от залитого лунным светом полотна отвести. Сходство определенно на лицо за незначительными исключениями: в крыльях, отсутствии рыжих ушей и хвоста, волосах пепельных, голубых, а не зеленых глазах, что сути в целом не меняет. — Не уверен, в чем тут конкретно дело, но вы с ним не просто похожи, а как будто близнецы, — прокашлявшись, Чонгук отвечает, намериваясь посмотреть остальные холсты, что следом и делает. С одного, второго ткань поспешно срывает, но итог неизменен — на всех улыбается, смеется заливисто, самозабвенно танцует, руками комично размахивает, сладко спит его Тэ. — Впору поверить в мистику, — шепчет Тэхен, словно кем-то, кроме Чона, услышанным оказаться боится. — Или в перерождение душ, — произносит мужчина и на том тему предпочитает замять, отвлекаясь на разбросанные на покосившемся столе засохшие бутыльки с красками. — Почему бы и нет? Но только при условии, что тем художником был ты, — улыбкой черты веснушчатые раскрашиваются, пространство не хуже огня магического освещая. — Сказочник, — хмыкает Чонгук, едва уловимо приподнимая уголки губ. — Жаль, что писать не умею, но, может быть, кто-нибудь за меня о нас сказку напишет? И чтобы обязательно со счастливым концом! — плюхается на подле стены лежащий матрас лис, облако пыли вверх поднимая и от него забавно чихая. — Недоразумение, — цокает маг, легким движением ладони развеивая всю скопившуюся пыль и игнорируя болезненно внутри закопошившуюся горечь. В его сказке конца счастливого быть не может, даже не подразумевается, в чем единственным утешением служит знание о том, что Тэхену оное не грозит. У Тэхена еще вся жизнь впереди, как сам он, солнечная, яркая, добрая, такая, какую только захочет. Чонгук в это искренне верит, не понимая, что тому без него уготовано не она, а существование, по нему, вскоре утраченному, скорбь и боль, изначально приправленные ядовитой обидой, после — виной. — Иди ко мне, напомню тебе, что я еще и кусачка, — между тем, манит пальчиком мужчину к себе парень. — Мне стоит бояться? — от предложенного отказаться не помышляя, присоединяется к нему на импровизированной постели Чонгук, мгновенно его под себя подминая, чему не противятся, требовательно к напротив устам тянутся в однозначном желании поцеловать. «Определенно стоит» в них выдыхают, затем их пленяют. Медленно, тягуче и чувственно, как всегда оба любили и любить сквозь года, века, вселенные будут, неизменно сходясь в одном — ставших единым целом друг друге.       Не замечают, как без одежды остались, ощущениям, эмоциям отдаются, отражаясь от подобное уже видевших стен дыханием одним на двоих сбитым, громкими стонами, молчаливыми словами любви. Луна полная, через подпотолочное окно проникая, по их телам переплетенным скользит, бисеринки пота на спине Чонгука подсвечивает, шею Тэхена, тому подставленную, невесомо оглаживает, сиять оставаясь во впадинке межключичной, а наутро сменится солнцем, которое метким лучом упадет на рисунок, залежавшийся под столом, но никем из так и не обратившим на него внимания, лик хранящий ангелом нарисованного художника. Художника, что его спас и ему крылья раскрасил, с лицом-двойником черного со светлой душой мага.

***

      Дни, недели после свадьбы Юнги пятнами смазанными полетели. Кенсу с Чонином не стали долго задерживаться в Декалькомании и, тепло распрощавшись с его обитателями, гостеприимные своды покинули, обещая непременно их как-нибудь навестить снова. Тэхен, конечно, первое время грустил, но, отвлекаемый постоянно Сокджином, не сильно. Окрестности тем временем раскрашивались багрянцем и червонным золотом, кроны деревьев постепенно редели, щедро присыпая остывающую землю листвой. Озеро Рин от ветров беспокойных расчерчивалось рябью, грянули внезапно дожди, и тщетно кицунэ надеялся на бабье лето, его под туч темной завесой не предвиделось, словно природа по ком-то плакала, с кем-то прощалась, к чему-то готовила, о чем все, кроме Тэхена, знали, но смиренно молчали, печально смотря на уснувшего в гостиной у камина на коленях Чонгука него. Чонгук, поглаживая хрупкую спину, был за это паре воссоединившейся благодарен. Ему бы начать от себя отваживать юношу, но он этого эгоистично сделать не мог, только крепче его по ночам к груди прижимал, сильнее любил, что, кажется, уже невозможно, постоянно искал его взглядом, места новые, красивые показывал, не отказывался вслух ему почитать сказки, часто, обходясь без книг, по памяти их рассказывал, трепетно в себе сохраняя каждую напротив улыбку. Много ли надо для счастья? «Много», — он бы ответил, потому что лисенка ему всегда было и будет мало, о чем, силясь в руке дрожь сдержать, сестре в письме пишет. Просит ее о нем позаботиться, но сдавливающей его грудь тайны не раскрыть, о прощении умоляет, заверяет, что никогда не забывал, о своей гордой воительнице всю жизнь помнил, все, что скопилось, случилось в чернильных словах раскрывает, душу, плачущую надсадно, перед ней обнажает, зная, что она поймет, не осудит, Тэхена в обиду не даст и подготовит его ко встрече с семьей, научит без него обходиться. Посылает написанное с верным вороном, но прежде чем он улетит заводит с ним разговор. — Опустим лишнее. О том, что мне считанные дни остались, тебе прекрасно известно, — стоя у резных ворот замка, говорит маг. — Не перебивай, — пресекает готовый с уст Намджуна сорваться поток возмущений. — Когда Владыка за мной явится, считай свою службу оконченной, эти стены отныне для тебя не тюрьма. — Они и не были никогда ею, скорее искуплением за все мной совершенное в прошлом, — страж отвечает, взглядом с Чонгуком пересекаясь, не мага черного в нем видя, а друга. — Они и для тебя не она, с появлением в них Тэ — нет точно. — Я бы похлопал твоей внезапной прозорливости, но вместо этого лучше скажу тебе спасибо, Джун. Ты, несмотря на то, как я к тебе ранее относился, меня поддержал, в плече своем не отказывал, а оно, как бы я ни отрицал, мне было нужно, — улыбку вымученную натягивает на усталое лицо мужчина. С трудом на ногах держится от агонизирующей, вызванной сжирающей темной магией его изнутри боли, несколько вздохов пропуская, тяжело дышит. — А мне бы твоей благодарности удивиться, но, познакомившись с тобой настоящим, я не удивлен, — хмыкает бывший ассасин, подмечая вокруг Чона клубящуюся тьму, даже его, к ней привыкшего, сейчас удушающую, заставляющую держать расстояние. — Ты сказал, что освобождаешь меня от службы... — тему поспешно меняет, догадываясь, что им сказанное нисколько участь того незавидную не облегчает, дополнительные порезы наносит, пошатывает выдержку, — Но как быть с тем, кем я стал? Я не могу человеческий облик поддерживать более четырех часов. Не то чтобы, учитывая кем является моя пара, мне не нравилось бессмертие и все же... — Об этом не переживай. Наложенная на тебя магия умрет вместе со мной, и ты станешь обычным человеком, — поясняет Чонгук. — Думается, для Сокджина не сойдет за проблему поддерживать твою молодость. Главное, ошибок прошлого не повторяй, береги его. — Всегда, — Ким кивает, вкладывая в одно слово все то, что к фею испытывает. Чон ему верит, не сомневается, искренне счастья этим двоим желает, отразив это в своем потеплевшем взгляде. — А что насчет Декалькомании? — после минутной паузы спрашивает Намджун. — Замок останется прежним, во всяком случае пока Владыка не найдет мне замену. Подозреваю, что это произойдет нескоро, как и то, что Юнги часто будет здесь появляться, а потому не сочти за труд за ним приглядеть. — Само собой, мог бы о таком не просить. Мне что-то, помимо письма, твоей сестре передать? — Скажи ей, что я ее люблю, — озвучивается с надломом, накрапывающим вместо слез дождем увлажненное. Природа не перестает песни прощальные по сражавшемуся за нее напевать, по нему заблаговременно плачет, в надежде силы высшие смилостивиться заставить, самоотверженного принца тэнгу не забирать. Тщетно. — Ыну это и так знает. Не смей помереть до моего возвращения, друг, — хлопает по плечу страж Чонгука, на большее, как бы ни хотел, не надеясь. Предначертанное, давно предопределенное не изменить, но и не смириться. Смирение — не про обитателей Декалькомании, про них — борьба вечная с обстоятельствами, самими собой.       Чонгук, лицо подняв к пасмурным небесам, капли холодные кожей посеревшей ловит. «Не обещаю, Джун», глядя на взмывшего в них ворона черного, шепчет, не замечая разом осыпавшиеся позади голубые розы. Тэхен расстроится.

***

      Тэхен в нежности, любви утопает Чонгука, от его на себе касаний плавясь, запрокидывает назад голову, больше ему пространства дает, подставляет шею под ломкие поцелуи, сменяющиеся несильными укусами. Сегодня мужчина особенно до тела юноши жаден, ни единого места на нем нетронутого не оставляет, кожи смуглой миллиметр каждый помечает, будто боится, что он в его руках растворится. Судорожные вздохи, стоны кицунэ съедает, не позволяя образоваться какому-либо между пространству, накрывает, как полотном непроницаемым, собой, в нутро влажное, жаждущее проскальзывает, вбивая Тэхена в простыни, не сдерживается. Тэхен, игнорируя назойливо покалывающее чувство беспокойства, не против, навстречу Чонгуку бедра подкидывает, свою разросшуюся метку на его плече выцеловывает, обводит языком лепестки солнечных тюльпанов, ищет постоянно чужие губы, а когда основание хвоста пережимают — выгибается, пачкая выступившей на головке члена смазкой чернильный от рунических татуировок живот, надсадно кричит, всем существом, пика достигнув, пульсирует. Чонгук даже после передышки ему не дает, продолжает его, податливого и на все готового, истязать. Деталь любую, кажется, незначительную, но не для него, в лисенке запоминает, зная, что это последняя их вместе ночь, зная, что Бэкхён явится на рассвете, не предупреждая, оное не требуется. Чон костлявую за спиной чувствует, в отражении ее видит, в собственном хриплом дыхании слышит. В на лопатках сызнова раны открывшиеся она вцепляется когтями безжалостно, только-только обретенные крылья невидимые, но ощутимые, рубит, плитой могильной придавливает, тем говоря, что по ветру, как при смерти демонам должно природным, ему не быть развеянным. Вечность в корнях Древа проклятого гнить, биться в агонии, покоя не обрести. — Гук-а, ты куда? — спрашивает кицунэ, глазами, неумолимо слипающимися, глядя на собирающегося куда-то спешно мужчину. Привстать силится, но обратно повержено на постель опадает. Чонгук сегодня к нему в своей страсти был беспощаден. — Спи, лисенок. Я скоро вернусь, — смотреть на него избегая, лжет маг. — Я тебя буду ждать, — сонно бубнит юноша, уже где-то не здесь пребывая и кутаясь в одеяло, которым его заботливо, поцеловав в лоб, накрыли. — Но не дождешься. Прости меня, Тэ, — взглядом прощальным окидывает Чонгук заснувшего лиса. Большего себе он позволить не может. Из покоев выходит, намереваясь Владыку поутру в саду встретить, но встречает бегущего к нему на всех порах Юнги. — Чонгук! — прыгает тот сходу в его объятия, теряя с волос драгоценный венок. — Здравствуй, котенок, — тепло улыбается Чон, до хруста в костях сжимая лучшего друга, пропитавшегося чужеродным ароматом костра, который, как раньше, отторжения не вызывает, с мятным переплетается правильно, нашептывает, что он под защитой. — Как прошло? — непринужденный следом вопрос, надеясь оттянуть разговор неминуемый. — Замечательно, правда по-первости мне было в Аду страшно, не говоря уж о пройденных мной там ритуалах, но это быстро прошло. Чимин постоянно был со мной рядом, и его особняк, на удивление, оказался очень уютным, хотя и несколько мрачным, но мне же не привыкать, верно? Да и сад там прекрасный, даже пышнее, чем наш, представляешь? — тараторит омега, и не думая отстраниться от мага, пока не замечает слишком рано опавшие розы. — Гук-а, а что с розами? — растерянно оглядывает подле лежащие лепестки — голубые, среди которых остальных, белых, красных и черных нет. — Только не говори мне, что... — снизу вверх на мужчину смотрит омутами бескрайними синими, обо всем и так догадавшись. — Пожалуйста, Гук-а, скажи, что это не то, о чем я подумал, — в плечи поникшие, будто бы груз неподъемный несущие, пальцами вцепляется. — Почему ты молчишь? Ответь мне, — за них встряхивает, вынуждая пошатнуться их обладателя. — Ты попросил не говорить, — устало произносит Чонгук, путь дорожки соленой на чужой щеке останавливая пальцем. — Чонгук, нет. Это не конец, ты сильный, ты не можешь так просто сдаться! — кричит Юнги, задыхаясь от в груди засевших рыданий, боли острейшей, невозможности грядущее изменить. — Ты такой красивый, кажется, стал еще красивее с нашей последней встречи, — словно его не слышат, постепенно стекленеющим взглядом блуждая по сияющему в темноте сада лицу Мина. — Счастье тебе идет, но не слезы. — Да о чем ты?! — отшатывается от него омега и, запутавшись в полах своей золотой накидки, едва не падает. — Сейчас вообще не обо мне речь! Сколько тебе осталось? — Юнги, сделаешь для меня одну вещь? Побудешь со мной здесь до утра? Помолчишь со мной? — все вопросы друга своей просьбой маг отсекает. — Конечно, Чонгук, — тихий ответ, мгновенно теряя весь боевой настрой. Часы Чонгука, нэко догадался, последние, он не хочет ненужным пятнать, засорять, приносить в них и без того горечь избыточную. И теперь, когда они, не расцепляя объятий, в беседке расположились, Юнги его не спрашивает более ни о чем. Тихонько ему напевает, изредка сбиваясь, чтобы в горле намертво застрявший комок сглотнуть. Тьму едва уловимо, потому что мужчина ее отчаянно сдерживает, на своих плечах чувствует, но не говорит по этому поводу ничего. Терпит, осознавая, что тому, в ком она все внутренности разъедает, сейчас много хуже приходится. От Чонгука словно даже не оболочка, а эмоции только остались, проецируемые в трепетных прикосновениях на Юнги, которые лучше всяких слов о его боли рассказывают. — Никогда не слышал, как ты поешь. Пой всегда, когда будешь обо мне вспоминать, твой голос прекрасен, — ласково меж его поникших ушей проходится ладонью Чон. — Пользуешься тем, что я не могу тебе отказать? — носом шмыгает демон природный, наблюдая за разрастающейся неумолимо на горизонте светлой полоской, завершение, а не начало, сулящей их истории, но не дружбы. — Тогда мне постоянно петь что ли? Я же... — задушенный всхлип, — все время буду о тебе вспоминать, в наши с тобой дни возвращаться. — Значит, я не умру. В твоих воспоминаниях жить останусь, где неизменно буду тебя наставлять, хвалить, а потом ругать за то, что ты о себе не заботишься, продолжаешь себя истязать ненужным, давно неважным. Не надо, котенок, будь, несмотря ни на что, счастлив, и это уже не просьба — приказ, и знай, что и я тоже был счастлив. Спасибо тебе, что всегда был со мной, на моей стороне, за то, что привел Тэхена, за все. Ты не просто мне другом стал, а младшим братом, семьей, — шепот мягкий в волосах смольных осевший, последним прости и прощай знаменующийся. Любовью. — Ты не помогаешь, — в объятиях к нему разворачивается нэко. — И почему я не пришел раньше, ведь знал же... — больше не сдерживает слез. — Потому что я попросил Чимина тебя не отпускать. Не злись на него, так было надо. — Нечестно за меня решать! Нечестно, что тебя у нас забирают! Не забирай его, Бэкхён! — увидев появившегося на каменистой дорожке Бёна, кричит, опустив его титул, Мин. — Не забирай... — Обстоятельства выше наших желаний, Юнги, — отвечает Владыка, скользя босыми ступнями по траве — единственном, что от него прежнего осталось. Отрешенным выглядит и холодным, утерявшим всякую человечность, себя. Рубиновая корона Джонхёна голову венчает его, вместо привычного венка, стан хрупкий бархатом черного камзола обтянут, за спиной плащ по траве ковром стелется, впитывает утреннюю росу. Кармин в глазах заострился — на куски мелкие режет чужую надежду, а на алых губах — приговор, нет нужды который вслух оглашать. — Неужели тебе своего истинного не жаль? Ты же Владыка, для тебя нет невозможного! — обещание супругу данное нарушая, тему запретную поднимает Юнги. — Не удивлен, что Чимин тебе все рассказал, но, видимо, слушал ты его невнимательно. Что ж, я спущу вам на первый раз эту вольность. А жалеть надо не умерших, а живых. Стало быть, чувства Чонгука и того, к кому они направлены, — говорит Бэкхён, останавливаясь около беседки. — Поэтому настоятельно советую в то, что сейчас произойдет, не вмешиваться. Ради Тэхена.       Нэко возмутиться хочет, но маг его, выпуская из кольца рук, осекает. Кивает на вышедшего на порог замка кицунэ, одним взглядом напоминания другу о с ним недавней договоренности, о своем посмертном желании остаться в глазах любимых предателем, чтобы лисенок его винил — не себя. — Иди, котенок. Ты должен будешь после о нем позаботиться и отвести к семье, — в спину содрогающуюся от рыданий Чон Мина подталкивает. — Иди же. — Не ради него, ради вас обоих, — едва слышное бросает Юнги и в пантеру обращается, боясь и это обещание нарушить, боясь оглянуться и воочию увидеть то, чего не выдержит, не найдет сил на него возложенное исполнить.       Тэхен, между тем, его не заметив, но зато заметив Владыку, к нему, кутаясь в плед, спешит. Кулачками попутно сонные глаза растирает, не понимая, что тот делает здесь и, посмотрев на завядшие розы, внезапно пришедшей догадке пугается. — Господин Ангел, Чонгуку опять плохо стало? Вы ему помочь пришли, да? — обеспокоенно спрашивает, с первого на второго бегая взглядом и задавливая желание привычно к последнему из прильнуть. Помнит о предупреждении не подходить к потерявшему над тьмой контроль магу, скорее не за свое благополучие опасаясь, а за его, зная, что тот, если что с ним случится, станет винить себя. — Тебе не говорили, что некрасиво вмешиваться в то, что тебя не касается, мальчик? Ты и так уже сделал достаточно. На мою пару, например, покусился, — хлестко произносит Бэкхён, с однозначным намеком вставая рядом с Чонгуком. — Что? Вы о чем? Я и господин Чанель... — А причем здесь он? Я сейчас говорю не о нем, а о моем истинном, — в ответ насмешливое, переплетаясь пальцами с мужчиной. — Не так ли, Чонгук? — до лица с маской на нем отрешенности дотрагиваются свободной ладонью. — Вы истинные? Но как же... Чонгук? — растерянно мямлит Тэхен, с болью смотря на то, как Чон без каких-либо возражений принимает ласку Владыки. — Мы? — улыбается маг. Не ему. Бэкхёну. Даже не поворачивается. — Нас нет, Тэ, и никогда не было. Мы неплохо проводили время, пока у нас с Бэкхёном произошел некоторый разлад, но не более. Мое сердце только одному принадлежать может, — кому — не договаривает, неосознанно оставляя лазейку, но кицунэ ее не видит, он видит свой разлетающийся на осколки мир. — Я тебе не верю! Слышишь? Не верю! Он тебя заставил, да? Это все ваша дурацкая сделка? То, что между нами происходило, не подделать! Я в твоих чувствах ко мне не сомневаюсь, — зло лис со щек побледневших слезы стирает, взгляда упрямого с мужчин не сводя. — И вы, Бэкхён, любите Чанеля, а он вас. К чему этот фарс?       «Действительно фарс», — горько усмехается Бён в мыслях Чонгука, — «Но ты сам до этого довел, обнажив перед ним себя и свою к нему любовь. Твой лисенок не глупый, словам пустым не поверит, поэтому не сочти за...», — к губам обескровленным истинного приникает, представляя другие, без которых иссох, при жизни погиб и сейчас, вдыхая аромат любимый, морозный, заново умирает, а хотелось бы ирисовый, в цвет его человека самых в мире добрых глаз.       «Я тебя ненавижу за это, Бэкхён», — ответное, талию демона стискивая.       «Меня ли?», — клыками нежную кожу ранят, вместе с кровью испивая из мага избыточную тьму. В волосы, ниспадающие волнами черными, ладонями зарываются, прося о прощении того, кому уже все равно, у того, кто его не помнит.       «Себя», — отстраняясь, разбитое, сломленное выдыхают, не решаясь на Тэхена смотреть, но его состояние, как свое, благодаря метке, чувствуя. И хуже этого нет ничего. Там, где вечно зеленый был лес, теперь пустошь выжженная, мгновенно сгоревшая, вера с надеждой утраченная, задохнувшаяся в копоти предательства Чонгука любовь. — За что ты так со мной, Чонгук? — вопрос от осевшего в траву юноши добивающий. Обоих. — Потому что не люблю, — опустевший темный омут, из которого кицунэ так и не смог выбраться. Никогда не сможет. — Уходи, Тэхен. Чтобы, когда я вернусь, тебя здесь не было. Для тебя в Декалькомании места нет.       Тэхен, в замок срываясь, слышит отчетливое «без меня его не будет нигде».

Приговор вступил в силу.