Magic of hearts

      Жаркое августовское солнце тела мускулистые, от нагрузки потом лоснящиеся, опаляет, их полуобнаженных обладателей, схлестнувшихся в поединке на поляне около священного дуба народа кицунэ, совсем не щадит. Поединок тренировочный, но от того не менее ожесточенный, намеченный для оценки навыков первого из участвующих в нем воинов вторым. Черный ворон и белый лис. Чонгук с неизменной в руках обсидиановой, вспыхивающей серебром катаной и его наставник Минсок с аналогичным, только голубо-лазурным, хранящим его по сестре скорбь клинком. Тэнгу, несмотря на юный возраст, едва ли в чем-либо уступает прожившему четыре сотни лет кицунэ. Оба высокие, мускулистые, поджарые, одинаково сосредоточенные и в движениях молниеносные, разве что огонь в их агатовых и янтарных глазах разный. У Чонгука — озорной, потрескивающий весело при каждой атаке, отражающий его игривый и пылкий, совершенно не умеющий проигрывать нрав. Пламя же Минсока подстать ему, от мирских сует отрешенному, спокойное, как гладь озер Пристани Лотоса, чужими выпадами, словно летним ветерком, слегка колыхаемое, что в один миг раздавшимся позади нежным голоском перечеркивается и в небеса безоблачные всполохами яркими уносится. — Гука...       Концентрация мужчины теряется, оружие из его ладони мозолистой не прощающим подобных ошибок соперником выбивается, Сильвер приставляется к горлу, а собственный взгляд на прекраснейшее из всех трех миров создание поднимается. В нескольких метрах от него, виновато глядя на тэнгу своими невозможными сизыми омутами, стоит не старше шестнадцати лет выглядящий юноша и, судя по его прячущимся в темных волосах серым кошачьим ушам и выглядывающему из-за спины такого же цвета хвосту, принадлежит он к народу нэко. Миниатюрный и хрупкий, одетый в свободно струящиеся синие шаровары и в сползающую с худых бледных плечиков белую тунику, изысканно разукрашенную серебряной росписью, на его запястьях и щиколотках с десяток тонких браслетов позвякивают, а на голове в полуденных лучах венок из сапфиров посверкивает, что и без того его невероятное сходство с супругом Владыки Ада усиливает, и Минсок, к своему удивлению, признает в нем их сына — Чонги, названного так в честь Чонгука. Лис откровенно на омегу, отчего-то внезапно всего за пару месяцев перескочившего семь лет, пялится, никак в толк не возьмет почему тому не девять лет, как должно быть, а много больше и почему при виде его настолько учащенно сердце заколотилось, а все рецепторы его ароматом мяты, теперь преобразовавшейся в леденящий ментол, в который отчетливо нотки сладкой черники и горных подснежников вплетается, пропитываются. Любимый запах Минсока. Неужели...? — Чонги? Почему ты такой... эм, взрослый? Что с тобой случилось? — откинув катану, спешит подойти к племяннику обеспокоенный Чон. В Аду время иначе течет, проведенная в нем неделя оборачивается в Подлунной двумя, и Чонги не мог с момента их последней встречи так сильно вымахать. — Я это... — кусая щеки, мямлит виновато нэко. — Пробрался в кабинет отца, ну и... в общем, случайно разбил какую-то сферу, а потом... Сам видишь... — обводит себя рукой. — Но я не специально, правда! Там было так интересно! Столько разных магических штучек, и я не удержался... — Духи, ну что за непослушный ребенок. Тебе сколько раз было говорено не совать свою кнопку в дела Чимина? Миллион? По-моему, все два, — наводит на себя строгий вид Чонгук, что в исполнении того, кто еще недавно весь Теилзлуин на уши ставил, смотрится довольно смешно. — Я так понимаю, ни он, ни Юнги о твоей проказе не знают? — быстро смягчившись под жалостливым взглядом омеги, тяжко вздыхает. — Был бы я здесь, если бы знали? — бурчит Чонги. — Так, стоп, а как ты вообще сюда попал? Только не говори мне... — Да, я украл кольцо папы. Ну, а что мне еще оставалось делать? — обрывает его юноша, торопясь пояснить. — Отец сказал, что не будет меня учить перемещаться между мирами, пока мне не исполнится двадцать... А у меня самого не получается нацелиться куда надо. В прошлый раз я угодил в пустыню, а в позапрошлый в Кианарию. Мало приятного, знаешь ли, оказаться на дне океана. Видел бы ты лицо Тэмина, когда я свалился на него. В его дворце, конечно, красиво, но давление там жуткое, благо я умею создавать защитный пузырь. Хочешь покажу? — Как-нибудь в другой раз. Ты мне лучше скажи, что делать-то будем? — нервозно поводит крыльями Чонгук, воочию представив масштабы катастрофы, когда лучший друг все узнает. Как пить дать, и ему, и своему непоседе по заднице надает. — Это так-то я у тебя хотел спросить. Кто тут из нас двоих старше? — фыркает нэко. — Ты в курсе, что сейчас мы примерно одного возраста? — иронизирует тэнгу, мысленно поражаясь проявившемуся сходству между Юнги и Чонги. Как близнецы, ей духи. Тэхен, увидев его, наверное, за сердце схватится, а то и перепутает, если издалека. — Тебе четыреста сорок четыре, дядь. Пять лет скидываем на Омут. — Вообще-то мне двадцать два, Чонни. Во всяком случае, пока я не вернул память, — горько усмехается принц, чувствуя перемежающуюся с виной перед любимым лисенком печаль. Отсутствие воспоминаний, с перерождением канувших в небытие, угнетает, пускай он и знает, что в них океан боли, всепоглощающее отчаяние и искажающая душу ненависть заключены. Но так же в них хранится и день их с Тэхеном встречи и все то, что за нею последовало, о чем его сердце, в отличие от него, помнит. Чонгук многое бы отдал, чтобы хотя бы их первый поцелуй под веками воспроизвести, и плевать на возможные мучения, вспарывающие раны картины прошлого темного, бремя совершенных и несовершенных поступков. Он оное уже пережил, преодолел, новым-старым собой возродился, вернулся к Тэхену, который наотрез отказывается что-либо о минувшем рассказывать, боясь за его ментальное состояние. — Лисенок, я же не прошу тебя озвучивать все. Только связанное с нами. Ты же сам этого хочешь... — обняв стоящего у окна омегу со спины, шепчет Чон, укладывая подбородок на его обнажившееся из-за сползшего кимоно плечо с ярко цветущими на нем голубыми розами. — Хочу, Гуки, но еще больше я хочу, чтобы ничего твоего счастья не омрачало, а оно омрачится, потому что наше с тобой прошлое идет рука об руку с твоей болью, — разворачивается в кольце горячих объятий Тэхен, опуская «как и с моей». — Она непомерна и не стоит того, что ты так отчаянно желаешь вспомнить, поверь мне, — смуглой щеки касается ласково, с нежностью глядя в плещущиеся обидой агаты. — А я не верю, Тэхен. Все, что связано с тобой, для меня бесценно. Уверен, тот я тебе то же самое сейчас бы сказал. Тот я вообще бы не боролся, если бы не ты и не воспоминания о тебе. Он только за них и цеплялся, потому и не сдался. Ты стоишь целого мира, лисенок, с тобой мне никакая боль не страшна, хоть десять раз отправь меня в Омут, я все равно буду к тебе возвращаться, — как есть и чувствует, произносит Чонгук, подожженный не вмещающейся внутри любовью к нему, всхлипнувшему и вжавшемуся в его затянутую в кожаную броню грудь. — Ну и чего ты опять ревешь? — вздыхает, покатившиеся из солнечно-изумрудного леса чужих глаз дорожки стирая. — Не смей даже заикаться об Омуте, идиот! — давясь слезами, вспыхивает кицунэ, разрезая воздух багряным хвостом. — Ты и представить себе не можешь, как это страшно и больно. И не только для тебя, но и для меня, знающего, что где-то там, на его дне, ты от непрекращающейся агонии мучаешься. Я вместе с тобой умирал, понимаешь? Второго раза я просто не переживу. Не переживу, понял?! — отталкивает тэнгу от себя. — Тэхен... Я же... — отступая на шаг назад, растерянно на него, впервые не совладавшего с эмоциями, смотрит Чон, уже жалея, что осмелился эту тему поднять. Разливающаяся по помещению боль ощутима, ее захлестнувшие его с головой волны в своей разрушительности беспощадны и неотвратимы. Для Чонгука, расколупавшего едва зажившие, но не исчезнувшие шрамы того, кого беречь обещал, невыносимы. — Я понимаю твое желание все вспомнить, но так же я понимаю, что ты к этому еще не готов, а иначе твои воспоминания давно бы вернулись, но они нет. И не вернутся, пока ты не перестанешь настолько легкомысленно к ним относиться и не осознаешь причину, по которой мы все тебя от них защищаем. Крыло Ыну и мой окрас не просто так изменили свой цвет, Чонгук, — справившись с подспудным страхом повторения истории, спокойно озвучивает Тэхен, и коря себя за несдержанность, раскрывает объятия для искренне раскаявшегося принца, в чьих обсидиановых глазах неподдельная вина затаилась, совершенно им не идущая. Он ее видеть не хочет. — Иди сюда. Я тебя не виню и никогда не буду. — Прости, лисенок. Я больше не стану поднимать эту тему. Ты прав, я должен вспомнить все сам, — прижимает его к себе тэнгу, целуя в пушистое алое ушко. — Обязательно вспомнишь, мой принц, — улыбается омега, убирая упавшую на его лицо волнистую прядку. — Кстати о твоих воспоминаниях... — загадочно тянет Чонги, выуживая из прикрепленного к поясу бархатного мешочка фиал с вихрящейся внутри золотистой субстанцией. — Я могу помочь их вернуть, но при условии, что ты спрячешь меня на время от родителей. Всего одна капля, и вуаля! — самодовольно улыбаясь, дразняще поводит артефактом перед лицом дяди.       Заманчивое предложение, нашептывающее согласиться, и днем ранее Чонгук так бы и сделал, но не после данного Тэхену обещания. Он его доверия не предаст, разочаровать не посмеет, улыбки с клубничных уст не сотрет. А вот сумасбродного племянника сдать Юнги было бы неплохо, но слишком уж любит этого проказника Чон, чтобы так жестоко с ним поступить. — Нет, Чонни, мне это не интересно, — отводит от себя его руку. — Что? Почему? Ты же говорил... — опешивает омега, поникая подвижными ушками. — Ты меня не прикроешь, да? — Ты за кого меня принимаешь, карапуз? Чтобы я и отдал моего малыша на растерзание того, кого боится даже Владыка? — наигранно обиженно выдает парень, на что получает счастливо взвизгнувшего и впечатавшегося в его торс всем собой юношу: — Ты самый лучший дядя на свете! Я знал, что на тебя можно положиться, — мурчит, а уже через секунду, почувствовав под щекой влагу, корчит недовольную гримасу и отстраняется. — Фу, ты потный. — Ну уж извините, Ваше высочество, я так-то спаринговался, — фыркает Чонгук, поднимая с травы катану. — Хотя нет, это тебе следует извиниться перед Минсоком за то, что отвлек его своим появлением, тем заставив проиграть поединок, — кивает на продолжающего во все глаза разглядывать омегу мужчину. — Гука, мне не нравится, как он на меня пялится... — нахмуривается Чонги, наконец-то заметив красивого и в то же время пугающего его альфу. — Чего вылупился? Сдать меня собираешься? — обойдя тэнгу, подходит к кицунэ, оглашая округу бренчанием своих многочисленных браслетов. — Только посмей, и я тебя в ближайшем озере утоплю. Я, чтоб ты знал, демон воды! — Демон приключений на задницу ты, — перехватив под животом негодующего нэко, закидывает его себе на плечо Чон. — Прости, Минсок, он немного невоспитанный. Чимин его совсем разбаловал. — А ну поставь на место! Я все Тэ-Тэ расскажу! — пищит болтающийся вниз головой Пак, молотя кулачками по спине Чонгука. Крылья, памятуя, что они очень чувствительны, не трогает. — Да пожалуйста. Он же первый тебя обратно в Ад и отправит, впрочем, как и все остальные. Никто не решится пойти против Юнги, кроме меня, разумеется. Так что я бы на твоем месте вел себя хорошо. Отсюда, кстати, назревает вопрос: где мне тебя прятать и что мне в принципе с тобой делать? Тебе, по сути, девять лет, но выглядишь ты на шестнадцать-семнадцать. Вдруг какие-то побочные эффекты всплывут? Вот на кой черт ты ко мне-то пришел? Почему не к дедушкам? Бывший Владыка уж точно должен знать, что ты там за сферу разбил... — Так я и пошел, но они... — прекратив брыкаться, подозрительно краснеет Чонги. — Ну это самое... непотребствами занимаются. Прямо в садовой беседке... Я сразу, как увидел, дал деру оттуда. Надеюсь, они меня не заметили, а то им, наверное, будет стыдно. Но в этом же ничего зазорного нет, верно? Деда Ёлли любит Бэкки, а значит, можно...       Чонгук, честно говоря, не знает смеяться ему или плакать. Его племянник постоянно куда-то влипает, сеет вокруг себя хаос и доводит своими выходками родителей до сердечного приступа, что со стороны, конечно, забавно, и он уверен, что волосы Чимина давно не пепельные, а именно что седые, но все же за проказливого нэко порой становится искренне страшно. Имеющий силы как природных демонов, так и суккубов, а теперь ко всему прочему превратившийся в прекрасного и почти половозрелого омегу Чонги совершенно не умеет ни эти силы, ни свои порывы контролировать, вдобавок его разум, в отличие от тела, скорее всего так и остался на уровне ребенка. Умного и талантливого, да, но тем не менее, все еще ребенка, которым, попади он не в те руки, могут воспользоваться. Для этого маленького ураганчика сбежать из-под надзора приставленных к нему темных эльфов и обвести их вокруг пальца не проблема, выкрасть не только межпространственное кольцо у папы, но и артефакты из кабинета отца, как показала практика, тоже. Чонги бы могущего направить его потенциал в нужное русло наставника, а не регулярные на его просьбы научить той же телепортации «нет» от ревностно его от всего и вся оберегающего Владыки. — Знаешь, Чонни, в следующий раз не забудь прихватить из Уедина что-нибудь стирающее память, потому что этого ты точно помнить не должен! — На мне это не сработает. Я сын Владыки все-таки, если ты забыл. — Прошу прощения, что вмешиваюсь в вашу занимательную беседу, но, Гук, где ты его прятать-то собираешься, что я так-то нисколько не одобряю. Подобный скачок в росте требует наблюдения. Магия — это не шутки, — отвлекшись от любования повисшим на Чонгуке омегой, вставляет Минсок, надевая льняную рубаху. — Знаю, поэтому сейчас я отправляюсь в Ад и лично с Юнги поговорю, но а Чонги... — отвечает тэнгу, опуская нэко на землю и, воодушевившись внезапно пришедшей на ум идеей, смотрит на кицунэ: — Слушай, а может, ты за ним и последишь в мое отсутствие? Погуляете по округе, пока я, как самый лучший дядя, буду принимать удар на себя. — Что? Я против! — кричит Чонги, обиженно дуя губы. — Ты же обещал меня прикрыть, а в итоге? Говори, не говори с папой, а он все равно меня в замке запрет. Хуже этого нет ничего! Я там совершенно один, мне даже поговорить не с кем! Здесь мне нравится больше... — на последних словах всхлипывает, зло утирая выступившие в уголках озерных глаз слезы. — Эй-эй, малыш, ну ты чего? Никто тебя не запрет в Уедине, обещаю. Более того, я уговорю Юнги отпустить тебя у нас погостить, — мягко произносит Чонгук, обнимая его со всей имеющейся в нем нежностью. — Папа не будет тебя ругать, он тебя любит. Может, чутка поворчит да и только-то. Ты мне веришь, Чонни? — Верю, Гука, — бубнят ему куда-то в ключицы, перебирая обсидиановое оперение в тонких пальцах. — Ну вот и все, — растягивает губы в теплой улыбке Чон, потрепав омегу по голове, и переводит взгляд на согревшегося представшей картиной альфу: — Минсок, я могу на тебя рассчитывать? — Какой вопрос? — убирая в резные ножны катану, говорит Ким, и не смевший на такую удачу надеяться. Юный дьяволенок его покорил, очаровал, приворожил. Ранее он видел его лишь вскользь, и то, занятый обучением молодняка, издалека, а тут разглядел полно, его с ума сводящий аромат, осевший глубоко внутри и пробудивший его от долгого сна, ощутил, похожий на перезвон вывешенных под крышей дворца Правителя кицунэ колокольчиков голос услышал, проникся его одиночеством, которое хорошо чувствуется, печалью отдается на сердце. Все, с кем омега когда-либо играл в Тейлзлуине или Эньяне, давно его переросли из-за текущего по-иному в Подземном мире времени, а теперь по нелепой случайности он их догнал. В том, что родители у Чонги хорошие, мужчина не сомневается, оба в своем ребенке не чаят души, от всего оберегают, далеко от себя не отпускают. Страх Чимина и Юнги за сына понятен, но не для самого сына, задавленного их гиперопекой, постоянным контролем и запретом без сопровождения Уедин покидать. Чимин не из-за возраста не хочет учить наследника межпространственному перемещению, а из боязни, что с ним что-то случится за пределами замка. Кому, как не Владыке Ада, знать о жестокости мира? Особенно живущих в Подлунной людей, которые не кому-нибудь, а его супругу шрамы ужасные нанесли, его гордый дух покалечили, но, к счастью, сломать не смогли. Об укравшем сердце Владыки нэко среди природных демонов слагают легенды, его стойкости и силе духа поражаются, красотой, как внутренней, так и внешней, восхищаются. И что-то Минсоку подсказывает, что Чонги все эти качества у него перенял, в чем ему благодаря подвернувшейся возможности предстоит убедиться воочию. — Буду должен, — задорно подмигивает Чонгук мужчине и, отстранившись от косящегося на того с подозрением юноши, требовательно вытягивает вперед руку: — Артефакт нужно вернуть на место, кольцо тоже. — Почему ты передумал возвращать себе воспоминания? — спрашивает омега, снимая с пояса мешочек с фиалом и покорно отдавая его дяде. — Я не передумал, просто я должен сделать это сам, без вмешательства магии Владыки. Тэ сказал, что я еще не готов к этому, — забрав вещь, поясняет тэнгу. — Дядь, ты каблук, в курсе? — стянув с указательного пальца рубиновое, некогда принадлежащее Бэкхёну кольцо, посмеивается нэко, надевая его на мизинец принца. — Каблук — это один наглый суккуб, по-ошибке зовущийся супругом твоего папы, — фыркает Чон. — Эй! Хватит уже наговаривать на моего отца! — нахмуренные в негодовании аккуратные бровки и упертые в бока худые ручонки. Чонги никому не позволяет плохо отзываться о любимом родителе. — Как есть говорю, — пожимает плечами Чонгук, за что мгновенно окаченным ледяным потоком воды, призванным магией дьяволенка, оказывается: — Охладись, Гуки. — Ну все, готовь задницу, — тряхнув мокрой головой, опасно надвигается на хохочущего юношу парень.       Нэко, ловко ускользнув от намеривающегося его схватить тэнгу, уносится к позабавленному его шалостью Минсоку и, сцапав его за запястье, тянет за собой: — Бежим! — не переставая заливаться смехом.       Для Минсока, послушно за ним побежавшего и согнувшегося в три погибели из-за разницы в росте, определенно все звезды сошлись, потому что... — Шевели лапами, лис. Я от тебя не отстану, пока ты мне все тайные местечки Теилзлуина не покажешь. Но сначала я хочу искупаться в речке! — и не думая выпускать его руки, заявляет не сбавляющий темпа Чонги, опасливо оглядываясь на преследующего их Чонгука.       Чонгук же, пробежавшись для вида до кромки леса, возвращается к брошенной у корней дуба голубой рубахе и, заставив мощные крылья втянуться в расположенные на лопатках руны, в нее облачается. Затем поднимает с травы Сильвер, вкладывает его в инкрустированные вулканическим камнем ножны, перекидывает через голову на плечо их отделанную традиционными рисунками народа тэнгу кожаную перевязь, берет приставленные к стволу колчан со стрелами и лук из черного дерева. Закрепив всю свою амуницию, принц прокручивает на пальце кольцо и в ту же секунду, подхваченный его темной магией, перемещается в Подземный мир, где плашмя падает посреди Аллеи Судеб Разбитых. Нет здесь более разум туманящего ликориса алого, вместо него вдоль камнем выложенной дорожки апельсиновые и яблоневые рощи пышно цветут, никогда, подпитываемые волшебством супруга Владыки, не увядают. Юнги в Ад принес свет, жизнь и покой. Под его ласковыми руками земля мертвая оживает, целый сады вырастают, тьма, окружающая Уедин, прочь отползает. Она, как и суккуб, пред нэко падает ниц, навредить или ослушаться его не смеет, наоборот, бережет. — Гука? Что ты тут делаешь? Как попал сюда? — отвлекшись от подрезки яблони, искренне удивляется омега, глядя на смешно распластавшегося на земле друга, который, к собственной досаде, никак к перемещениям толка подобного не приноровится, отчего регулярно в таком положении оказывается, причем даже когда Чимин его переносит куда бы то ни было лично. — Как-как, с помощью твоего кольца. И ты что, мне не рад? Я, может, соскучился по тебе, — поднявшись на ноги, ворчит парень, переводя взгляд на откинувшего садовые ножницы и поспешившего к нему Юнги.       Тот все такой же невыносимо прекрасный, маленький и воздушный, восточным одеждам и обилию драгоценностей не изменяющий, таящий в подведенных сурьмой глазах морские просторы. С украшенными венком из лунных камней шелковистыми волосами, черными ушками и мечущимся в волнении пушистым хвостом. Туники вырез глубокий небесных соцветий васильков не скрывает — подчеркивает, наглядно показывая кому нэко гордый принадлежит. — Кому ты рассказываешь? Соскучился он, тоже мне, — фыркает Мин, подойдя к Чону вплотную. — И в смысле с помощью моего кольца? — суетливо оное на руке проверяет и ожидаемо его не находит. — Этот несносный ребенок! — мгновенно догадавшись откуда ноги растут, негодует. — Где он? С ним же ничего не случилось? — следом вопросами обеспокоенно сыплет. — Успокойся, котенок. Нормально все с Чонни, — ладонями мозолистыми его плечи Чонгук накрывает, к себе, действительно соскучившись, его прижимает. Утерянная память не помешала вновь к нему, о нем заботящемуся, привязаться. — Тогда почему ты его не привел? Он что-то опять натворил, да? — не вняв просьбе, выпутывается Юнги из объятий, нервно мотыляя хвостом. — Натворил, — тяжко вздыхает тэнгу, нелегкий предчувствуя разговор. — Но давай-ка мы поговорим об этом за чашечкой твоего вкуснейшего чая? — взяв его ладошку, ведет в сторону таинственно мерцающего в свете кровавых звезд замка.       Юнги, понуро прижав к голове ушки, не возражает, в свою магию, как в плед теплейший, друга укутывает, чтобы аура Подземного мира не навредила. Вместе с тем, расстраивается, что сын не к нему, родному папе, с проблемами пришел, а к дяде. — Гука, скажи, я ужасный папа? — спрашивает омега, войдя в отворившиеся перед ними изукрашенные шипастыми розами двери Уедина. — С чего ты взял? — остановившись на пороге освещенной потрескивающим в серебристых чашах синим огнем залы, нахмуривается принц. — Чонни меня избегает, ничего мне не рассказывает, постоянно куда-то сбегает... — Котенок, ну что за глупости ты говоришь? Ты самый для него лучший, Чонги тебя очень любит. Просто вы с Чимином, как бы это сказать... слишком его опекаете? А он же свободолюбивый, иными словами, весь в тебя, абсолютно не терпит запретов, потому и делает вам все назло, но не со зла. — Но... — Дослушай, — обрывают, приложив палец к напротив устам. — Я понимаю, что вы оба за него боитесь, и на это есть все основания, но контролировать каждый его шаг тоже не дело. Он одинок, все его друзья давно его переросли. Той же дочке моей сестры уже семнадцать. А еще Чонни хочет учиться, но твой муженек по какой-то неведомой мне причине ни сам его учить не желает, ни другим не дает. И не говори мне, что ему пока рано. Он для девятилетнего возраста невероятно смышлен и талантлив, вдобавок до жути деятелен и любознателен, что за неимением наставника, выливается в его непослушание и проказы. Ты знал, что он самостоятельно научился управлять своей стихией? Полчаса назад окатил меня водой, и не из озера, а взятой прямо из воздуха. — То-то и оно, что я, отнюдь, не глупости говорю. Я плохой папа, раз не смог без твоего вмешательства к сделанным тобой выводам прийти, — с печалью в голосе констатирует нэко. — И ты прав, мы оба за него боимся, потому что... — Потому что его безумно любите, защищаете и заботитесь. Потому что помните, что с тобой сделали люди и потому что он, в конце концов, наследник престола, что делает из него цель для ваших потенциальных врагов. Да, я все это знаю, котенок, но постоянно держать его подле себя не выход. Ему надо познавать мир не с чужих слов, а своими глазами. Он должен уметь защищать себя сам, быть готовым к реалиям жизни, что невозможно, если он будет вечно прятаться за вашими спинами. И нет, я не имею в виду все ему позволять, я имею в виду хотя бы в Теилзлуин отпускать. Со мной и Тэхеном Чонни в безопасности, никакое зло его не коснется, да и в Эньяне с Кенсу и Чонином тоже. — И когда ты успел так повзрослеть, Гука? — нежно выглядывающей из ворота рубахи метки Чонгука касается Юнги, с умудренным годами мужчиной его сравнивая невольно. Тем самым, что всегда на путь истинный запутавшегося в себе глупого и израненного кота наставлял, поддержку дарил и в добром совете никогда не отказывал. Черный, но со светлой душой маг, ныне озорной, но приходящийся надежнейшей из опор принц тэнгу. Сердце и того, и того чисто, оно неизменным осталось, ярко горит, тьму непроглядную освещает, и его и Тэхена по-прежнему любит. — Ого, что я слышу. Обычно вы все называете меня сумасбродным мальчишкой, — посмеивается Чонгук. — Что, учитывая твои сумасшедшие выходки, оправдано. Не далее, как месяц назад, ты решил покрасоваться перед Тэ и доказать, что при пикировании вниз можешь успеть раскрыть крылья в двух метрах от земли, — взяв друга под локоток, весело хмыкает нэко, направляясь в один из отделанных лазурной мозаикой коридоров. — Так доказал же, — улыбается Чон. — Ага, а после кубарем по траве покатился, теряя перья и набивая на голове шишки. — Не напоминай. Лисенок из-за этого со мной целый день не разговаривал, — морщится тэнгу, вспоминая молчаливо обрабатывающего его ушибы Тэхена, в глазах которого гнев откровенный читался. — А планировал неделю, но под твоим щенячьим взглядом быстро сдался. Никакой выдержки, все мои уроки впустую... — гримасничает недовольно омега, входя в небольшую, обставленную мягкой светло-синей мебелью гостиную с витражными окнами, где обычно принимает дорогих его сердцу гостей. — И правильно. Нечего плохому кусачку учить, — вставляет внезапно со всполохом огня появившийся за их спинами Чимин, одергивая немного запылившийся серый плащ. Видимо, куда-то по делам отлучался и, судя по исходящему от него запаху серы, навещал он Мертвую пустошь. — Кусачку? — недоумевает Чонгук, ощущая, как внутри все на прозвище это откликнулось, чем-то родным и знакомым повеяло. — Чимин, — укоризненно смотрит на супруга Юнги, в бархатное кресло усаживаясь. — Прости, прелесть, забылся, — обойдя замершего на месте тэнгу, склоняется над нэко суккуб и целует его коротко в губы. — Тэ не кусачка. Что вообще за дурацкое прозвище? — не заметив повисшей в воздухе недосказанности, возмущается Чон, вновь заставляя свои крылья исчезнуть, чтобы с удобством расположиться на диване перед потрескивающим янтарным пламенем камином. В присутствии близких друзей оное зазорным традициями воронов не считается.       От пестрящих картинами морских пейзажей стен смех синхронный пары истинной отражается, Чонгука в недоумение вводит, вынуждает смутиться. И что он такого сказал? Мало приятного неосведомленным быть в собственном прошлом, а веселье супругов именно с ним и связано. — Ладно, думаю, это-то ему открыть можно, — отсмеявшись, говорит омега. — Гука, ты-то как раз и дал такое прозвище Тэ. Твой лисенок при определенных обстоятельствах любит кусаться, а при каких... — загадочную паузу оставляет, не спешит договаривать, с игривыми в глазах искорками наблюдая за, кажется, начинающим о чем-то догадываться другом, отчего ему еще смешнее становится. Чужие, вспыхнувшие маковым цветом щеки наглядное тому доказательство. — Чонгук, неужели вы с Тэ до сих пор не? И как вы только держитесь? — откровенно забавляется смущением принца Чимин, опускаясь на подлокотник кресла Юнги, переплетается с ним пальцами. — Я не собираюсь обсуждать подобное. Тем более с тобой. Я, в отличие от тебя, умею ждать, — буркает тэнгу, никак не могущий выкинуть из головы навеянные нэко мысли. — Тогда подожди еще десять лет, — иронизирует Владыка, за что получает тычок в бок от омеги. — Смешно, — фыркает Чонгук. — Да нет, я, например, ждал мою кроху без малого тридцать один год, — в улыбке меланхоличной пухлые губы растягивают, непринужденным пасом руки материализуя на столике поднос с недавно испеченными супругом марципановыми булочками и фарфоровым чайником. — Чаю? — затем как ни в чем не бывало ему, подвисшему, предлагают, магией разливая по чашечкам ароматный напиток. — Не смотри на меня так, — цокает Юнги на Чонгука. — Я боялся, ясно? — Я как бы и не осуждаю, но... Серьезно? Тридцать один год? Он же суккуб... — Спроси себя, почему ты не позволяешь себе лишнего с Тэхеном, хотя и знаешь, что вы в прошлом уже пересекли эту грань, не без моей, кстати, помощи, — благодарно принимая из рук мужчины чай, улыбается Мин. — Тэ... он... Как будто чего-то тоже боится, а я не хочу его принуждать. Мне важен его комфорт, — тупит взгляд Чонгук в пол, прокручивая перед внутренним взором наполненные страхом изумрудные очи лисенка. — А почему? — подводит его к какому-то выводу Юнги. — Потому что люблю. Любовь интимной близостью не ограничивается. Мне нужен сам Тэхен. И если он так и не захочет, то... — Гука, он хочет. Причем очень. И боится он вовсе не близости с тобой, а того, что она может за собой понести, то есть возвращения к тебе памяти, — прерывает друга нэко. — А вообще, вы просто два дурака. Что ты тогда страшился его ранить, что теперь тебя Тэ. Подговорить что ли Джина что-то вместо предотвращающего эструс зелья ему подсунуть, а то так и будете ходить вокруг да около... — Или вмешаться мне. Я все-таки демон похоти. Чего не сделаешь ради друзей... — поддерживает супруга каверзно посмеивающийся Чимин. — Только попробуйте, — рыкает Чонгук, сжимая кулаки. — У нас будет все по традициям его народа. — Оу, так ты наконец-то созрел для Обряда? — загорается Юнги, схлопывая ладони. — Надо Кенсу сказать, чтобы начинал искать пассифлору... Мы для вас все в лучшем виде организуем! — Давно пора, — вторит ему Владыка. — Духи, вы неисправимы... — закатывает глаза тэнгу и торопится перевести тему: — Я вообще-то пришел сюда по поводу вашего сына, а не обсуждать нас с Тэхеном. — С ягодкой что-то случилось? — тут же полошится суккуб, вскакивая с места. — Да в порядке все с ним. Ну, если не считать того, что он, ну... Немного подрос... — отвечает неловко Чонгук, мысленно посвистывая. Скандала не избежать. — В смысле немного подрос?! Что с моим сыном?! — сорвавшись на крик, яростно из стороны в сторону машет заостренным хвостом Чимин.       Принц, видя, как заискрились его рога и каждой клеточкой кожи ощущая сгустившуюся вокруг тьму, спешит осадить: — Держи себя в руках. Я сейчас задохнусь и не смогу ответить на твои вопросы. Как я и сказал, с Чонни все хорошо. Просто теперь он выглядит не на девять лет, а на шестнадцать, что, очевидно, связано с разбитой им в твоем кабинете сферой. — Как на шестнадцать?! — выронив из ослабевших ладоней чашку, взвизгивает Юнги, хватаясь за сердце. — Мне срочно надо в Тейлзлуин. Ему, наверное, страшно, а я... — Страшно ему далеко не от последствий действия артефакта. Он боится, что вы будете его ругать и навсегда запрете в Уедине, но вы же не будете, верно? — одаривает встревоженных родителей снисходительной улыбкой Чонгук. — Чонни, кстати, жуть как на тебя стал похож. Если бы не цвет его глаз и ушей, я бы вас точно перепутал... — Чимин-а, скажи, что это не опасно. Чимин! — едва ли слыша Чона, всхлипывает омега, дергая Владыку за рукав. — Не опасно, прелесть, но в силу разбитого им хронометра, я не смогу вернуть его в прежнее состояние, вдобавок неизвестно, как оное скажется на Подземном мире. Предполагаю, что поменяется текущий ход времени, если не уже. Что-то определенно изменилось, я это еще десять минут назад заметил, но пока не понял что именно. Я только из Мертвой пустоши... И вот надо же было мне сегодня отлучиться... И как Чонни в принципе в мой кабинет попал? Я его на мощнейшие заклятия всегда запираю... — нервно расхаживает по гостиной суккуб. — Ваш проказник не обделен умом и смекалкой, что ты в упор не хочешь замечать. Чимин, говорю тебе как друг — прекрати держать его в золотой клетке и займись наконец его обучением. Он же горит знаниями, на тебя равняется, мечтает в будущем тебе помогать. Бери его с собой в своих странствиях. Ты же не просто так навещал пустошь? Предполагаю, что ты собираешься вернуть тамошние земли к жизни и былому величию. А кто лучше, если не демон, умеющий создавать воду из воздуха, тебе в этом поможет? Исходя из хроник, Чонги первый за две тысячи лет обладатель такого сильного дара, — на одном дыхании выпаливает принц. — Ему девять! — рычит Владыка, оголяя внушительные клыки. — У него сила, почти не уступающая твоей, которая, не найдя выхода, может ему навредить, — парирует Чонгук, потянувшись за любимой булочкой в тарелку. — Вспомни, как тебя в свое время учил Чанель. Разве это тебе повредило? Нет, Чимин, это сделало тебя таким, какой ты есть сейчас — мудрым Правителем. Чонги же, учась самостоятельно, может что-то не так понять, и в итоге не той дорожкой пойти. А он, воруя из твоей тайной библиотеки книги и свитки, учится. Надо ли говорить, кем они написаны? Твоими предшественниками, и не все из них, мягко сказать, отличались благоразумием. — Мудрым Правителем? Какой уж я мудрый, если очевидного не понимал, — усмехается горько суккуб, зарываясь когтями в волосы. — Все ты понифал. Профто слифком его любифь и за него пережифаешь, — надкусив до одури вкусную выпечку, выдает с набитым ртом принц. — Котенок, твои булочки как всегда великолепны. — Любимый, мне кажется, Гуки прав, — подойдя со спины к супругу, мягко дотрагивается до его напряженного плеча Юнги. — Я этого и не отрицаю, прелесть, — разворачивается к нему Владыка, невесомо губ брусничных своими касается, ароматом его успокаивается, прижимает к себе. — Тогда пойдем за Чонни? — контур светящейся татуировки на лице суккуба очерчивает нэко, утопая в его дождливых глазах, лучащихся нежностью, безграничной любовью, теплом. К нему, сердце его безвозвратно забравшему и собственное взамен подарившему омеге. Счастье их души не покидает, рука руку не отпускает, дни в обыденность не превращаются, шелест внутри цветущих цветов не стихает, чувства яркости не теряют. Они — друг для друга и сына. — Идем. — Пойдете, но забирать его из Тейлзлуина не будете. Я обещал, что уговорю вас разрешить ему погостить у нас, — разбивает идиллию пары Чонгук. — Не много ли ты на себя берешь? — недовольно косится Чимин на уплетающего за обе щеки булочки принца. — Считай, что обещание ты выполнил, — супругом озвученное перечеркивает Юнги, прислушившийся к ранее сказанному тэнгу. — Юнги... — Чонги необходимо общение со сверстниками, и оно у него будет. Пора перестать быть слепыми и признать ошибки. Наш сын одинок, Чимин. И самое что печальное, бежит делиться переживаниями не с нами, а с Чонгуком. Надо бы исправиться, не думаешь? — Думаю, но при условии, что за ним проследит не его сумасбродный дядюшка, а кто-нибудь поразумнее и желательно постарше, — смиряется Владыка, расстроенный осознанием произнесенного омегой. — Мой наставник подойдет? Я Чонни как раз на него и оставил, — вмешивается Чонгук, проигнорировав нелестное в свою сторону высказывание — привык. — На кого ты его оставил? На альфу?! — зъярится суккуб, вызывая обреченный вздох у Юнги. Чимин, помешанный на безопасности и неприкосновенности своего ребенка, когда дело затрагивает его, разум теряет, никаких не слушает доводов, себя не контролирует, заставляет все Ада вулканы извергаться. — И что? Минсок благородный и достойный кицунэ, правая рука Исина. Да и Чонни всего девять лет. Ну, может шестнадцать. Я пока не уверен... — Не уверен он. В первую очередь твой Минсок свободный мужчина. Что, если у моего сына начнется эструс? Что вполне возможно от такого скачка в росте. Об этом ты не подумал?! — Да брось, Владыка, кто на твою козявку позарится? Минсоку, знаешь ли, жизнь дорога, — смеется тэнгу. — Я тебя сейчас обратно в Омут Беспечности отправлю, и никакой Тэхен тебя не спасет. Красивее моей ягодки нет никого! — оскаливается демон, отчего уже и Юнги не удерживается от смеха. — Боюсь представить, что с тобой будет, когда наш малыш влюбится и захочет связать себя узами со своим избранником... — мурчит Мин, игриво проходясь пальчиками по груди демона. Злой Чимин его заводит. — Какие узы?! Не бывать этому! — отрезает Чимин, опасно посверкивая приобретшими вкрапление алого цвета глазами, что сопровождается вырвавшимся из камина огнем. — М-да, не завидую я племяннику, — констатирует развеселенный представлением принц. — Котенок, ты как вообще его терпишь? — Не терплю, а люблю, что не мешает мне его желать побить, — урчит Юнги, щелкая по залегшей на лбу суккуба складке. — Без побить, остальное меня устраивает, — хмыкает Владыка, заставляя потухнуть загоревшийся ковер. — Все, идем за ягодкой, пока я его дядю не придушил. — Прежде чем мы переместимся в Теилзлуин, я хотел бы отдать тебе это, — поднявшись с дивана, протягивает бархатный мешочек мужчине Чонгук, — А тебе вот это, — сняв с мизинца кольцо, вкладывает его в ладошку нэко. — Получше следите за столь опасными артефактами.       Чимин, приняв мешочек, развязывает тесемки, чтобы убедиться, что лежащий внутри предмет не нес опасности для Чонги, и какого же его удивление, когда он видит то, что могло исполнить желание Чонгука, который по какой-то причине этим шансом не воспользовался. — Ты же в курсе, что это? — пристально смотрит он на принца, сжимая в ладони фиал. — В курсе. Чонни думал меня им подкупить. — Почему не воспользовался? — Потому что не готов, — печально приподнятые уголки губ, за чем следует мгновенная боль обрушившихся лавиной воспоминаний и душераздирающий крик осевшего в ногах друзей принца.       В его утерявших радужку омутах проносится вся его жизнь, разделенная на до и после. Утраченная память плитами неподъемными на него давит, душит, ранит, на куски окровавленные разбивает. Прав был Тэхен, это невыносимо больно. Чонгук за голову, на части раскалывающуюся, хватается, волосы едва на себе не рвет, как и голосовые связки в задыхающемся и распарывающемся на лоскутки горле. Сердце колотится бешено, пульс зашкаливает, до смерти перепуганный и упавший на колени подле Юнги, накрывая его объятиями, видит на его венами расчерченном виске пульсирующую, вот-вот насквозь пробьющую смуглую кожу жилку. — Гука, что с тобой? — плачет нэко, пытаясь остановить его полосующие лицо, шею, грудь руки. — Гука, перестань... Пожалуйста, перестань... — отчаянно повторяет, но Чон его слов не разбирает, не слышит, продолжает расцарапывать клетку грудную, будто собирается не позволяющий умереть ему орган вынуть оттуда. — Юнги, отойди, я его свяжу, чтобы он себе не навредил, — говорит Чимин, а на деле сам супруга, ни на что не реагирующего, от мечущегося по ковру тэнгу оттаскивает, затем по рукам и ногам темной магией сковывает Чонгука и смиренно ожидает развязки, происходящему не препятствует, лишь от лука, колчана и катаны тело агонизирующее освобождает. Все так, как и должно быть. Рано или поздно это все равно бы случилось. — Чимин... — всхлипывает омега, не выдерживая вида страдающего и потерявшего связь с реальным миром Чона. — Тише, прелесть, скоро все закончится. Его воспоминания восстанавливаются. Он доказал, что готов, отказавшись от помощи Чонни, — прижимает к груди дрожащего Юнги Владыка.       Чонгук, недвижимо лежа в метре от пары, по открывающимся одной за другой тропам блуждает, цельную картину своего прошлого, окрашенную в черный, медленно, но верно по острым осколкам собирает, в ней просвета не видится, пока он не сталкивается с не менее одиноким Юнги, отмывшим ее раму от копоти, а после и с Тэхеном, солнечным летним лесом разросшимся по дегтевому полотну. Там с его приходом тьма светом первозданным сменилась, воплотившись в желание жить, бороться, запечатанное на множество замков сердце открыть. Ему, не ведающему преград и не ведущемуся на попытки его от себя подальше держать лисенку. С лисенком желто-оранжевые тюльпаны на существе Чонгука распускаются, боль уходит, пред его обещающим покой ликом сдается, если бы не последующее за тем осознание, какую уже самому Тэхену Чонгук боль причинил. Своим обманом, сокрытием правды, пятью годами в проклятом Омуте. Тэхен каждый день его у него навещал, призывал не сдаваться, не прекращал верить, слова любви говорить, упрямо обратно тянуть. И ведь вытянул, без Тэхена Чонгук бы не справился. — Тэхен... — хрипит тэнгу, распахивая замутненные слезами агатовые с полопавшимися капиллярами глаза. — Тэхен... — его мантра личная. — Тэхен... — его спасение неизменное. — Тэхен... — его любовь вечная. — Мы отведем тебя к нему, а пока полежи, — подползает к другу нэко и укладывает его голову себе на колени. — Вот так, все хорошо, Гука, все хорошо. Ты со всем справился, вы теперь вместе, — успокаивающе нашептывает, поглаживая его по побледневшим щекам, об которые капли хрустальные, морем принесенные, разбиваются. Морем Юнги. — Тебе только улыбки, котенок. Почему опять плачешь? — привычная из прошлого фраза, накрывая его ладонь своей обессиленной. — Потому что ты не перестаешь меня доводить, идиот, — давится всхлипами омега, поднося к чужим обескровленным губам поданный Чимином стакан. — Пей, — помогает Чону чуть приподняться. — Ты как? — Как тот, кто умудрился переродиться во второй раз, — сделав глоток воды, сипло озвучивает Чонгук, устало падая обратно на колени Юнги. — Пожалуй, пора с этим завязывать. — Еще и шутит, — негодующе-истеричное от силящегося его не ударить нэко. — Зато ты больше не топишь меня в слезах, — вымучено улыбается принц. — Не расслабляйся. Тебе еще Тэхена успокаивать. Он не мог не почувствовать, что с тобой что-то случилось, — красноречиво тычут в тревожно шевелящиеся на его шее тюльпаны. — И не только. — Он тебя никогда не винил, Чонгук, — догадывается о мыслях тэнгу Юнги, убирая прядку с его измученного лица. — Но виню я. — Память вернулась, а мозги нет, — ворчит омега, поворачиваясь к молчаливо наблюдающему за ними супругу. — Чимин-а, может, ты ее опять заберешь? Беззаботным дурачком он мне нравился больше. — Эй! — тихий, переходящий в надсадный кашель смех. — Нет уж, таким он хоть прекратит втягивать нашу ягодку в свои авантюры. Потащить шестилетнего ребенка в горы! — негодует Владыка, вспоминая болезненно горящие от высокой температуры щечки подхватившего простуду Чонги, что обернулось грандиозным скандалом и разбитой губой непутевого дядюшки. — Каюсь, грешен. Но, по крайне мере, Чонни со мной весело, не то что с вами. — Посмотрим мы на тебя, когда своим с Тэ обзаведетесь, — все-таки не удерживается от легкого по груди друга шлепка Юнги. — Чимин, перенеси меня к нему, — опустив колкость нэко, не просит — требует Чонгук, до покалывания на кончиках пальцев желающий любимого лисенка обнять. Ему так много нужно Тэхену сказать, сделать, наконец-то избавить его от всех страхов. — Уверен? Вряд ли ты сможешь сейчас твердо стоять на ногах, — уточняет суккуб, скрывая за проскальзывающим в голосе скептицизмом переживания и заботу о нем. — Долго мне стоять не придется. Прощение вымаливают на коленях, — без намека на иронию отвечает Чон. — Черный маг и на коленях? Я бы посмотрел, — хмыкает Чимин. — Не он. Я принц тэнгу, пара Тэхена и его будущий супруг, — принимая вертикальное положение, говорит твердо Чонгук. — Хорошо, что ты это понимаешь, — одобрительно кивает Владыка.       Юнги, придерживая за талию пошатывающегося Чонгука, озаряется счастливой улыбкой. Того, чего так боялся Тэхен, не случилось.

***

      Чонги, что-то весело щебеча о том, чему успел научиться по украденному из библиотеки отца свитку, идет спиной назад по лесной, изобилующей кустами малины тропинке перед внимательно его слушающим, но больше им любующимся Минсоком. Омега красивый, безумно красивый, как огонь, яркий и даже в ночи негасимый. Если красота Юнги спокойная, лозами глицинии медленно оплетающая, то красота его сына искрящаяся, сразу же под дых бьющая, ни шанса не дающая взгляда от него отвести, по крайне мере альфе, в нем своего истинного нашедшего. И снова судьба шутит, двух демонов из миров разных сталкивает, друг на друга обрекает, чего Минсок совершенно не против, пускай хоть трижды его омега будет наследником Адского трона. Кицунэ, сравни проклюнувшейся по весне мать и мачехе, к отныне личному солнышку тянется, в его лучах греется, возвращается к жизни. Его скорбная зима после гибели сестры слишком долгой была, смены времен года не обещала, медленно, но верно подводила к самой грани, за которой быть ему по традиции его народа развеянным по ветру, чтобы уйти на круг перерождения. Минсока ничего уже на бренной земле не держало, а теперь, не подозревая о том, держит Чонги, более никогда не отпустит. Минсок вновь хочет жить. — Папа все не может понять, почему его фруктовые деревья больше не нуждаются в поливке. Нуждаются, конечно, просто это я их сейчас поливаю своей магией. Мне несложно, а ему приятно. Он так улыбается, когда с них плоды собирает... — рассказывает нэко, забавно жестикулируя. — Почему не скажешь ему? Думаю, Юнги будет рад узнать о твоих успехах, — спрашивает кицунэ и, заметив на пути продолжающего идти спиной назад Чонги прорезающий тропку корень березы, спешит его придержать, затем развернуть. — Осторожнее, — чуть дольше положенного задерживается горячими ладонями на его не сокрытых туникой плечах. Их кожа нежнейшая, почти прозрачная, несмотря на летний зной, холодная и какого-либо на загар намека лишенная. Минсоку, помнящему сколько на самом деле юноше лет, приходится себя осадить, что с трудом неимоверным дается. — Тогда вскроется, что я беру книги отца, а он... — не придав значения чужим прикосновениям, уныло поясняет омега и деланно бодрым тоном добавляет: — В общем, я что, дурак лишать себя лазейки в библиотеку? Я три месяца взламывал наложенные на нее защитные заклинания! Благо они завязаны на огне, что мне, как демону воды, на руку.       Минсок, прекрасно видя затаившуюся в сизых глазах Чонги печаль, его веселости маске не верит. Лиса наигранностью не проведешь, точно не тогда, когда этот лис в находящемся рядом заинтересован, ни одной промелькнувшей эмоции на личике кукольном не упускает, всеми легкими аромат, слегка загорчивший, вдыхает, грустью его заражается. — Владыка не хочет тебя учить? — Говорит, что я еще маленький, мол, любая магия опасна для неокрепшего духом и телом. Да, я осознаю, что мне, по сути, всего девять лет, но, похоже, мой дар так не считает. Сила из меня рвется, требует выплеснуться, а я... Я боюсь, что она может кому-нибудь навредить, поэтому я по чуть-чуть себя отпускаю, ну и попутно пытаюсь самостоятельно учиться. И у меня получается! Выйдем к реке и покажу тебе. — Чонни, это же серьезно. Тебе нужен наставник. Хочешь я поговорю с твоим отцом? — нахмуривается альфа, искренне обеспокоившийся за состояние омеги. — Шутишь? Он тебя и слушать не станет, — невесело усмехается Чонги. — Да и таким, какой ты есть сейчас, ты мне нравишься больше, чем поджаренным угольком. И я не утрирую. В тот раз, когда я случайно переместился в окрестности Амрона, меня заметили люди, ну и... попытались схватить, наверное? Я не понимал их языка, а еще очень испугался, даже забыл, что вообще-то магией обладаю, как парализованный на месте стоял. К счастью, отец неладное почувствовал вовремя и мгновенно оказался рядом со мной, а потом... Сжег тех людей... Дотла. Впервые видел его в такой ярости. Вся пустыня содрогалась, земля пошла трещинами, отовсюду вырывался огонь... Но, к моему удивлению, отец не стал меня ругать, вместо этого крепко-крепко обнял, будто... сам испугался? Спокойно попросил так больше не делать и не говорить о том, где мы были, папе... — Он и испугался. За тебя испугался, Чонни. Потому что... ты знаешь о прошлом папы? — произносит Минсок, отчетливо понимающий чувства Чимина. — Поверхностно. Оба отмалчиваются, но по обрывкам из их разговоров с друзьями, я догадался, что папа был в плену у людей... — задумчиво выдает нэко, нервно помахивая серым хвостом. — Причем долгие годы, и это оставило в его душе ужасные шрамы. Я не имею права тебе об этом рассказывать, поэтому просто знай, что выходить к людям опасно. И... не спрашивай ни о чем у Юнги, не береди его раны. Со временем он сам тебе всю правду откроет, — мягко озвучивает мужчина, беря его маленькую ладошку в свою, поддерживающе ее сжимает, окутывает приятно оседающим в легких запахом полевых цветов. Чонги никак не разберет, каких именно, но не может не признать, что аромат Минсока ему нравится, и даже очень. — Папе до сих пор больно, да? Почему я не замечал... — опечалено шелестит омега, и не думая от руки кицунэ, ненавязчиво поглаживающей внутреннюю сторону его ладони, освобождаться. Уютно... — Потому что твой отец его исцелил, как и ты, Чонни. Теперь Юнги счастлив, прошлое его более не преследует. Он живет в окружении вашей любви и заботы, а это самое главное. Боль позади осталась, ей в вашей семье места нет. — И не будет. Я защищу от нее папу! — эмоционально выпаливает Пак, кажется, начиная понимать из-за чего Тэхен отгораживает Чонгука от воспоминаний. Бережет. — Не сомневаюсь, — улыбается Минсок, выходя из под сени многовековых дубов и кленов к берегу узкой, но бурной речки — Намарие, спускающейся прямиком с разрезающих горизонт гор. — Здесь красиво. Наши лавовые реки, конечно, тоже, по-своему, прекрасны, но в них, к сожалению, не покупаешься. Хотя отец может... — посмеивается Чонги, не раз лично видевший, как Владыка принимает огненные ванны. — Слушай, лис, а ведь и с тобой что-то плохое случилось. Хочешь я заберу твою боль? Я умею, — моментально посерьезнев, тему внезапно меняет, поднимая поблескивающие расплавленным серебром глаза на мужчину. — С чего ты взял? — нисколько не поменявшись в лице, задает альфа вопрос, «уже забираешь» не озвученным оставляя. — Дядь, я маленький, но не наивный. Ты явно не с белоснежным окрасом родился, да и Тэ раньше был рыжим. Я читал, что цвет шерсти природных демонов меняется из-за сильного эмоционального потрясения. Белый — цвет скорби, — хмыкает омега, останавливаясь у воды, чья гладь небеса лазурные отражает, манит в себя окунуться, смыть усталость с разгоряченных летним зноем тел. — Ты слишком умный для своего возраста, — вздыхает Минсок, неподдельно поражающийся и вместе с тем восхищающийся его умом. — Ты прав, я скорблю. По моей сестре, если быть точным. — Она умерла? — искренне огорчается Чонги. — Люди убили ее на моих глазах, за что их убил уже я, но месть облегчения мне не принесла, боль не утихла, превратила меня на долгие года в монстра, чем я не горжусь, но и не сожалею. Ей было всего пятьдесят, только-только жить начинала, встретила свою пару, которая следом за ней в мир духов отправилась, не выдержав с нею разлуки, — отвечает кицунэ, едва ли чем-то выдавая охватившей его муки.       Но нэко не ведется, все понимает и видит. Янтарь в глазах Минсока потускнел и растрескался, аромат приобрел нотки горькой полыни, отчего ему, привставшему на мыски и потянувшемуся ладошками к его щекам, становится больно. — Не надо, Чонни. Не забирай, — позволив себе мимолетную слабость прочувствовать исцеляющую магию юноши, накрывает его руки своими мужчина, их нехотя от себя отводит. — Почему? Не хочу, чтобы ты продолжал мучиться, — растерянно хлопает пушистыми ресницами Чонги. — Когда-нибудь ты поймешь, — переплетается пальцами с его миниатюрными пальчиками Минсок. — Спасибо за помощь. — Но я же ничего не сделал... — смущенно отводит нэко взгляд от пронзительно, на деле с нежностью смотрящего на него альфы. Ким не ошибся, Чонги и душой, и телом прекрасен. Юнги воспитал достойного сына. — Делаешь, черничка, — очередная улыбка, умиляясь с его прижавшихся к голове ушек. Сложно сдержаться меж них рукой не пройтись. — Черничка? Ты что, чувствуешь ее в моем запахе? Но как? Никто, кроме моих родителей, не чувствует... Для всех я пахну ментолом... — ошарашенно выдыхает Чонги, хмуря тонкие бровки.       Альфа, не собиравшийся выдавать, что он его истинный, неловко прокашливается и торопится немного приврать. Ему хочется, чтобы омега дошел до этого сам, постепенно, размеренно, так, чтобы в последствии не испугался, и так, чтобы сначала к нему ответным чувством проникся, а не на поводу инстинктов пошел, о чем даже мечтать пока рано. Чонги, возможно, его аромат приятен, но полно его, очевидно, не слышит, воспринимает Минсока как... Хорошо, если друга. — У меня особенный дар тонко распознавать все составляющие запахов. — Здорово! Впервые о таком слышу, — воодушевленно повиливает хвостом нэко. — Ладно, теперь моя очередь тебя поражать, заодно и настроение тебе подниму, — выпутывается из чужих полуобъятий. Затем скинув сандалии, заходит по щиколотки в воду, соединяя перед собой, словно в молитве, ладони.       Минсок заинтригованно за действиями сосредоточенного Чонги наблюдает, мысленно сравнивая его с водяной нимфой. Прелестный, очаровательный, по-особенному раскрывающийся в своей стихии, которая под его волшебными кистями воплощается задорно из реки выпрыгивающими рыбками, танцующими на водной глади журавлями, плывущими по воздуху лебедями, закружившимися вокруг кицунэ ласточками. — Бабочки у меня пока что не получаются, но я тренируюсь, — пальцами волшебник маленький щелкает, заставляя птичек рассыпаться драгоценными каплями по коже Минсока. — Ну как? — Ты молодец, если не считать того, что ты меня всего обрызгал, — смеется мужчина, нисколько за его проказы не обижаясь. — Все равно купаться, — невинно пожимает плечами Чонги и совершенно не невинно, по мнению альфы, начинает раздеваться, вынуждая его сбиться с дыхания. — Чего замер-то? Или ты в одежде предпочитаешь плавать? — оставшись по пояс обнаженным, недоуменно косится на вновь во все глаза пялящегося на него лиса, что уже раздражает. Сначала на поляне, теперь вот сейчас. — Задумался — сразу же отвернувшись, суетливо снимает с пояса ножны Минсок, коря себя за то, что посмел нагое тело омеги разглядывать, чем предал свои моральные принципы, запятнал ребенка грязью далеко не целомудренных мыслей. Ребенка, который, к беде альфы, выглядит из-за разбившегося хронометра взрослым, полностью сформировавшимся, преступно соблазнительным, и, ко всему прочему, до одуряющего пахнет пробуждающей низменные желания сладкой черникой.       Минсок, прогуливаясь с ним по лесу, самоуверенно считал, что легко выдержит испытание временем, смиренно дождется его совершеннолетия, но что-то он уже в этом сомневается. Мудрый, много лет проживший кицунэ, прославленный воин, наставник подрастающего поколения защитников Теилзлуина и держащий под замком эмоции мужчина превратился за пару часов в совершеннейшего мальчишку. Горько и одновременно смешно. — Поторапливайся, а то солнце скоро сядет, — не взяв во внимание странное поведение спутника, небрежно стягивает с себя все украшения Чонги и, сняв шаровары, ныряет с разбегу в реку. — Ух, холодненькая. Жаль я не умею как отец нагревать воду, что, наверное, хорошо, а то, зная себя, я бы ее скорее испарил... — через несколько секунд показавшись на поверхности, кривит губы в невеселой усмешке. — Не наговаривай. Просто тебе, как я уже говорил, нужен наставник, — осекает его Минсок, не желающий, чтобы омега имел сомнения на свой счет, и, раздевшись до белья, присоединяется к нему, но близко не подплывает, дистанцию сохраняет.       Чонги, планировавшего использовать Минсока, как морского конька, такой расклад дел не устраивает, и он, сконцентрировав силу на кончиках пальцев левой руки, создает искусственную волну, далее принесшую его слегка подобным шокированную жертву прямиком к нему. Влияние Чимина на лицо. — Попался, дельфинчик. Теперь катай, — довольно урчит нэко, по-хозяйски оплетая всеми конечностями торс мужчины. — Маленький наглец, — беззлобно журит альфа омегу, чувствуя, как в местах соприкосновения с его кожей, несмотря на холод реки, пожары настоящие разгораются. Не чета они Владыки огню адскому, который, вероятно, скоро осмелившегося прикоснуться к его сыну настигнет, и будет прав. Потому что Минсок не отстраняется, близостью с Чонги наслаждается, покорно его желание выполняет, позволяя себе ненадолго забыться, в ощущениях раствориться. — Папа говорит, что наглость второе счастье, когда вмешивается в собрания отца. Ну как вмешивается... Всех демонов разгоняет, заявляя, что кто-то обещал ему сделать массаж, — хихикает юноша на ухо лису. — Весело у вас в Аду, — хмыкает кицунэ, красочно представляя озвученное. Супруг Владыки тому подстать. — А ты, кстати, откуда об этом знаешь? Вряд ли тебя приглашают поучаствовать в собраниях верховных демонов. — Подслушиваю с помощью роз-шептунов, конечно, — фыркает Чонги, словно Минсок какую-то глупость спросил. — Ладно, дельфинчик, плыви давай к берегу. Что-то я замерз. — У отца давать всем прозвища понахватался? У меня имя вообще-то есть, — посмеивается альфа, послушно гребя куда велено. — Я знаю, Сокки. Так тебя устроит? — мурчит нэко, крепче сцепляя на его талии ноги.       Минсок, предпочитая промолчать, не знает за что перед духами провинился, но, видимо, провинился он сильно, наказанием чему служит Чонги, кажется, и вовсе не собирающийся с него слезать, даже когда они оказываются на берегу. — А на землю Ваше высочество не планирует? — иронизирует Ким, придерживая Пака под худые коленки. — Не-а, я греюсь. — Чонни, ты же в курсе, что мы оба почти полностью обнажены? — решает лис зайти с другой стороны, пускай и не хочет с шелком его кожи расставаться. С ним самим. Но и продолжать пользоваться его наивностью не может. Это по отношению к нему бесчестно. — И что? — Мы альфа и омега. — Спасибо за напоминание, капитан очевидность. — Черничка, ты совсем ничего не понимаешь? — аккуратно опустив Чонги на траву, обреченно вздыхает Минсок, разворачивая его лицом к себе. — Да, ты еще очень юн, но твое тело... Ты не должен раздеваться ни передо мной, ни перед каким-либо другим мужчиной, — никуда, кроме широко раскрывшихся глаз озерных, не смотрит, держа за хрупкие плечи их обладателя. — Забавно, что ты говоришь мне это только сейчас. Находишь меня красивым? Может быть, желанным? — негодует нэко, раздраженно помахивая мокрым хвостом. — Нахожу, — поверженный шепот и поникшие белоснежные уши в предчувствии сверкающих куда подальше от него пяток чернички. — Никогда бы не подумал, что мне признаются в чем-то подобном в мои девять лет, — смущенно бубнит Чонги, опуская взгляд и ощущая острую потребность срочно одеться, но, вопреки всему, не сбегает, отчего-то знает, что Минсок не причинит ему зла. — Значит, я тебе нравлюсь? — Очень нравишься. — Тогда у меня для тебя плохие новости. Во-первых, мой отец тебя убьет, а во-вторых... ты мне нравишься тоже. Не могу пока сказать, что как альфа... Но, если в целом... — сбивчиво произносит, бегая глазами по густо поросшему ирисами берегу, лесу, горным вершинам, реке, но только не по забывшему как дышать мужчине. — С первым сложно не согласиться, но почему то, что ты мне симпатизируешь, плохо? — искренне недоумевает непозволительно счастливый лис. — Я прилипчивый. — Ласковый. — Надоедливый. — Интересный. — Доставляю всем неприятности. — Приносишь радость. — Мой отец Владыка... — Да хоть дракон. — По-моему, это одно и то же, — ворчит Чонги, отстраняясь от, по всей видимости, сошедшего с ума Минсока. — Сокки, а тебя не смущает то, что меня придется... эм... подождать? Ну и... чувства же могут измениться? Вдруг ты или я встретим истинную пару? А еще ты меня абсолютно не знаешь. Ума не приложу, как я мог тебе понравиться... Не спорю, я красивый... Гука сказал, что я на папу похож, а красивее папы нет никого... — залившись краской, еле слышно лопочет, торопливо надевая тунику.       Минсок, запретив себе оборачиваться и попутно надевая штаны, с его поведения забавляется. Такой ребенок... который его, как мальчишку, развел на признание, что должно было произойти не ранее, чем через семь лет. Похоже, рядом с ним любой план обречен на провал, что, как он надеется, не затронет его намерений на их совместное будущее.       Распознав по стихшему шелесту одежды, что Чонги оделся, мужчина подходит к нему и осторожно, боясь напугать, обнимает: — Выдохни, черничка. Не думай о плохом, оное тебя никогда не коснется. — Обещаешь? — Положу на это свою жизнь. — Нет уж, обойдемся без этого. Мне и так за тебя жуть как страшно становится, стоит представить, что мой отец узнает о тебе, — смешно омега фырчит. — Но не волнуйся, я смогу потушить его огонь. Наверное... — Ты умеешь обнадежить, — бархатный смех и утянутый Минсоком на землю Чонги, после усаженный спиной к его испещренному шрамами многочисленных сражений торсу. — Зато честно, — улыбается согревшийся в сильных, но ласковых руках нэко.       Жаркий день в теплый вечер плавно перетекает, солнце скрывается за острыми пиками гор, из реки время от времени выпрыгивает синечешуйчатый лосось, ирисы аметистовые, готовясь ко сну, маковки закрывают, из уст умиротворенного лиса льются поражающие воображение юного нэко рассказы о Подлунной. Ни один из расставаться не хочет, желает, переплетаясь пальцами, в судьбоносном дне задержаться. Чонги, ловя ладошкой дразняще маячащих перед ним светлячков, шутит, что не зря сферу разбил, а Минсок просит его быть осторожным и больше артефакты Владыки не трогать, хотя и сам подспудно радуется его проказе. Кто знает, через сколько бы они встретились лицом к лицу, если бы не любознательность дьяволенка. Пускай так было бы правильнее и не обернулось для кицунэ томительным ожиданием, которого он опять же не против, главное, чтобы омега был рядом. Минсок без него отныне не сможет. — Надеюсь, дядя уговорит родителей отпустить меня у вас погостить на подольше. Но, если нет... К дедушкам-то они меня охотно отпускают, а там я... — щебечет юноша, машинально создавая движением гибких кистей скачущих по реке зайчиков. — Сбегать ты не будешь, черничка, — строго отрезает мужчина. — Но... — Надо будет, я сам приду в Мираклес. Дорогу знаю. Вспомни все то, что ты сегодня о людях узнал. Они опасны, впрочем, как и весь в целом мир. Береги себя. Ради любящих тебя отца и папы, дедушек, дядь и... — Ради тебя. — Ради меня. — Я тут подумал... — Нет. — Я же еще ничего не сказал! — возмущается омега, отчего водяные зайчики превращаются в идентичную боевому образу Юнги пантеру. — Исходя из рассказанного тобой, обычно это оборачивается очередной твоей шалостью, — не больно его за бок альфа щипает. — Ай! — шлепает Минсока по предплечью Чонги. — Эта бы тебе понравилась, ведь и она ради тебя. У отца есть позволяющие общаться на расстоянии зеркала. Деда Бэкхён не так давно изобрел. Он, став простым демоном, ударился в алхимию и всякое такое. Ну и вот, я хочу стащить для нас парочку... Они маленькие и совсем не опасные, правда! — А вариант просто их попросить не рассматривается? — иронизирует Минсок, думая, что подобные артефакты им бы пришлись очень кстати. — И что я скажу? Я не кицунэ, чтобы быть настолько в словах изворотливым, да и отец сразу что-то неладное заподозрит. Его обмануть невозможно! А скажи я, для чего мне на самом деле зеркала... Я не хочу для тебя участи уголька, помнишь? — игриво щекочет под подбородком мужчину нэко, заставляя его довольно зажмуриться, что прерывается послышавшимся позади звуком торопливых шагов и удушающим запахом костра, от которого вряд ли спастись. Точно не Минсоку, покусившемуся на сына его владельца. — Участи уголька? Малова-то ты взял, моя ягодка. От него и пепла сейчас не останется, — рычит с ног до рогов покрывшийся пламенем Владыка. — Отец! — испуганно с травы подскакивает Чонги, смотря на в прямом смысле полыхающего гневом Чимина. — Да, ягодка? Только не говори мне, что это не то, о чем я подумал. А лучше отойди-ка в сторону, — наигранно ласково озвучивает суккуб. — Нет! Ты его не тронешь! — загородив собой альфу, пытается храбриться трясущийся осиновым листом омега. — Еще как трону, — оскаливается демон, что усугубляется вставшим на ноги и задвинувшим за себя нэко лисом. — Пак Чимин, немедленно прекрати этот фарс! Ты из ума выжил? Ты пугаешь нашего сына! — табакерочным чертом возникает перед супругом запыхавшийся Юнги, ранее от него отставший в лесу, стоило тому почувствовать нечто инородное в аромате Чонги. — А то, что его лапает взрослый мужик, его, по-твоему, не пугает?! — опасаясь его обжечь, мгновенно гасит по телу огонь Чимин. — Судя по тому, что я вижу, нет. — Сокки, тебе самое время бежать. Папа не сможет долго его сдерживать, — между делом юноша шепчет. — Я не боюсь, — решительный, но в сложившейся ситуации глупый и не отличающийся благоразумием ответ. — Пожалуйста, убегай, — плаксиво умоляет Чонги, повиснув на руке Минсока. — Ты мне нужен живым. Это не трусость. Пожалуйста, Сокки... Ради меня... — Я вернусь за тобой, черничка. Обещаю, — нежно касается его скулы мужчина, за что едва не ловит в голову пущенный Владыкой огненный шар. — Чимин! — кричит Юнги, хватая за рога мужа, пока Минсок, вняв уговорам Чонги, перевоплощается в снежного лиса и шальной молнией уносится в освещенную светлячками и люминесцентными грибами чащу. — Ну больно же, прелесть. Пусти... — Я тебе такое больно сейчас покажу! — продолжает супруга буквально таскать нэко за рога. — А если бы ты его убил?! — Хотел бы убить — не промахнулся... — Папа, отец... — решает вмешаться в защитном жесте обнявший себя Чонги, что имеет моментальный эффект — родители успокаиваются. — Прости, малыш, — подбегает к нему Юнги и стискивает его в объятиях. — Духи, ты так вырос... Как ты себя чувствуешь? Ничего не болит? — Ты разве не сердишься на меня? — шмыгают ему в шею. — Конечно, нет, Чонни. Что за глупости? — И в Уедине не запрешь? — Чимин, Чонгук был прав, он считает меня монстром, — расстраивается Мин, поглаживая сына по голове. — Он правда так сказал?! — полошится юноша. — Да я ему все перья повырываю! Ты у меня самый лучший, пап! Не слушай его. — Твой папа преувеличивает, ягодка, — подходит к ним Чимин, обоих своим теплом накрывает. — И никто тебя никуда не запрет. А еще с завтрашнего дня я начну тебя обучать. — Серьезно? — выпутавшись из рук родителей, счастливо взвизгивает Чонги, переводя с первого на второго сияющий звездами взгляд. — Серьезнее некуда. Прости меня, что отказывал тебе, — устало улыбается Владыка. — Я не сержусь. Сокки мне объяснил причины твоих отказов — Сокки? Я точно убью этого лиса, — вновь переходит на рык Чимин, сгущая вокруг себя тьму, которая для семьи нестрашна, ее она любит. — Не убьешь, — цедит сквозь зубы Юнги, ощутимо впиваясь в его запястье проявившимися когтями и, привстав на носочки, выдыхает в его ухо: — Минсок назвал нашего сына черничкой. Как думаешь, почему? — Нет, такого не может быть. Я не отдам ему нашу ягодку... — ревниво прижимает к свой груди недоумевающего его поведением сына. — Оное решать на тебе, а... — многозначительно на Чонги кивает черный нэко.       Чимин готов проклясть этот лишивший его доброй половины нервных клеток день. Чонги, ластясь к родителям, иначе считает: — Пап, отец, не ругайтесь. Я вас люблю.

***

      Тэхен, умаявшись бездельем, решает прогуляться к Нэйр, полюбившемуся ему водопаду, переливающемуся радугой и рощицами ирисовыми окруженному. Частенько около него сидит, предаваясь воспоминаниям, когда Чонгук уходит на обход границ или тренироваться с Минсоком и Ыну. Восемнадцать наполненных счастьем лет одним мгновением пролетели, Чонгук успел превратиться из озорного мальчишки в не менее озорного парня. Красивейшего, статного и высокого, сильного и плечистого. Омегу в его объятиях и не видно, что сам омега находит приятным и будоражащим, день каждый греясь на мощной груди своего принца. Ыну забеременела в тот же год с памятного застолья в Теилзлуине и родила очаровательную девочку, маленькую копию ее счастливейшего отца, такую же непоседу и егозу, привносящую переполох в размеренную и спокойную жизнь лисьего народа. От матери же Момо унаследовала темные, затягивающие в себя глаза, черную в персиковых волосах прядку, талант к стрельбе из лука и острый ум. Исин внучку обожал, все свободное от дел Правителя время посвящал ей и сыну, отдавая обоим свою нерастраченную любовь. Больше всего забавило разросшуюся семью то, как старший Чжан буквально за уши оттаскивал из покоев Тэхена прописавшегося в них Чонгука, мол, неприличие же какое не прошедшим Обряд демонам делить постель! Упрямого тэнгу оное, конечно же, пробираться к любимому лисенку по ночам через окно не останавливало. Не ради возможной с ним близости, а просто чтобы обнять, поцеловать, почувствовать его тепло рядом, послушать его бархатный голос и биение и так принадлежащего ему сердца.       Чонгук безумно его любит, что отражается в любом по отношению к нему жесте, заботе, прикосновениях, внезапных подарках и сюрпризах, защите, смешной и не имеющей повода ревности, собранных поутру в недосягаемых уголках Подлунной цветах. Чонгук для Тэхена готов сделать все, пускай и желание его порадовать порой выливается в ссадины и ушибы, неоправданный риск. Ну потому что какой нормальный тэнгу станет нырять в Штормовое ущелье с ледяной, замораживающей кровь водой? А все из-за идеи достать с его дна редчайший в мире изумруд — Каторан, который Тэхен теперь носит на шее, хотя и клялся, что выкинет его в ближайшую реку. Да он от ужаса чуть не умер, узнав где и как был драгоценный камень добыт, а после, растирая окоченевшее, приобретшее синий цвет и трясущееся в ознобе тело своей сумасшедшей пары, на весь Теилзлуин кричал, потом плакал, снова кричал, а в конце, кто бы сомневался, напористо побелевшие губы поцеловал, вкладывая в поцелуй всю свою ярость, за Чонгука страх и любовь. Этот вечно доводящий его Чон Чонгук! И как же кицунэ его любит, о чем без лишних слов говорят испещренные солнечными тюльпанами шея, ключицы, торс и даже правое бедро не знающего никакой меры в проявлении чувств сумасбродного принца. Кожа Тэхена, впрочем, тоже, отнюдь, не чиста — розами голубыми усеяна, причем невероятно подвижными, своевольно по пестрящему веснушками полотну перемещающимися. Подстать они их подарившему, а еще постоянно мысли далеко не целомудренные приятно-щекотными касаниями навевающие, заставляющие представлять на их месте горячие руки Чонгука. Тэхену все сложнее с желанием к нему бороться, зелья нередко навещающего его в своих странствиях по Подлунной с Намджуном Сокджина помогать перестали, но он упорно держится, себя осекает, дальше поцелуев и объятий зайти тэнгу не позволяет. Едва ли терпеливо ждет возвращения его памяти, ведь иначе не может, боясь, что могут за собой спонтанно вызванные воспоминания понести. Чонгук не готов, а пока Тэхен его бережет, о том же и у друзей с семьей попросил — не отказали.       Омега затянувшемуся ожиданию не расстраивается, ему, купающемуся в его любви, не на что жаловаться. Наблюдать за безоблачным взрослением принца было для Тэхена счастьем, никак не томлением, видеть его во всем открытость — удовольствием, за что в награду он получил до невозможности очаровательного романтика, регулярно устраивающего для него свидания. Особенное наслаждение Тэхен испытывает, когда Чонгук берет его на руки и, раскрыв крыльев обсидиан, ввысь взмывает, окружающие красоты, как на ладони, показывает, чтобы затем, соревнуясь по скорости с ветром, унести на очередной пикник в каком-нибудь укромном и волшебном местечке, где уже заранее все подготовлено. И плед, и вкуснейшие яства, и флейта, на которой тот научился у Минсока для своего лисенка играть. Тэхен такого его не выдерживает, на что не устает жаловаться откровенно забавляющемуся над его метаниями и меланхолично в такие моменты прихлебывающему чай Юнги. — Я тебе поражаюсь, Тэ-Тэ. Ну сколько можно мучить и себя, и его? Долгое воздержание вредно для здоровья, знаешь ли, — похмыкивает сидящий на полянке в окрестностях Теилзлуина нэко, краем глаза наблюдая за катающим на плечах счастливо визжащего сына Чимином. — Вот, например, мы с Чими... — Обойдусь без подробностей, — обрывает его лежащий на животе и недовольно мотыляющий пушистым хвостом кицунэ. — Удивляюсь, как вас еще ни разу не застукал Чонни. Два бесстыдника... — Ты плохо о нас думаешь, если считаешь, что мы предварительно не ставим защитный и, подчеркну, звуконепроницаемый барьер. Да и наша ягодка, отнюдь, не из воздуха появилась, — фыркает Юнги, подливая себе апельсинового чая. — Я вас и не осуждаю. Я, наоборот, за вас очень рад. Второго, кстати, не планируете? Мне кажется, Чимин был бы счастлив. Он так трепетно относится к Чонни, да и ты с его рождением перестал язвой быть, — задумчиво выдает Тэхен, с улыбкой смотря на то, как суккуб кружит на руках маленького нэко, которому недавно исполнилось девять. — Эй! Я вообще очаровашка, — возмущается Мин, неосознанно касаясь своего живота. — Когда спишь клычками к стенке, ага. Тебя все демоны боятся, — посмеивается лис, перебирая травинки и в воздухе болтая ногами. — Не боятся, а уважают, — поправляет Юнги, многозначительно поднимая вверх указательный палец. — Возвращаясь к теме о втором ребенке... я... мы... Ну как бы уже? — Что? — перевернувшись на спину, приподнимается на локтях Тэхен, округляя глаза. — Да тише ты. Чимин пока не знает. Хочу сделать ему на день рождения сюрприз, — шикает на него Мин, нервно поводя ушами. — Поздравляю, Юнги. Лучшего подарка и не придумаешь, — подползает к нему кицунэ и крепко его обнимает. — Давайте и вы с Гукой не отставайте. Будет здорово, если наши дети будут расти вместе. Еще бы решить проблему с разницей во времени в наших мирах. Чимин который год бьется над этой проблемой, видя, как Чонни расстраивается, что все его друзья уже выросли. И у него понемногу, но получается. Раньше разница не двойной была, а явно поболее, — делится насущным Юнги. — Как тебе, кстати, имя Тэнги? В честь тебя хочу назвать младшенького или младшенькую. — Юнги... Ну почему ты такой? — отстранившись, со слезами в солнечных изумрудах в морские омуты друга лис смотрит. — Да брось. Не переношу, когда ты сопли разводишь, — отмахивается нэко, потянувшись за полюбившейся ему с очередной беременностью черешней в корзинку. — Но если желаешь меня отблагодарить, то прекрасный способ я выше озвучил. Так что дерзай. — Ты же знаешь, что... — Память вернется, Тэхен, и что-то мне подсказывает, в ближайшее время. Не унывай, все у вас с Чонгуком будет хорошо, — треплет волосы кицунэ Юнги. — А вон, кстати, и он, — кивает на принца, ведущего под уздцы пони яблочной масти. — Карапуз, смотри, кого я тебе привел, — окликает племянника Чон. — Сейчас начнется... — под радостный визг своего ребенка закатывает глаза Мин, предчувствуя негодование супруга.       Тэхен, не обратив на его комментарий внимание, одетым в легкое синее кимоно Чонгуком засматривается, его сложенных за спиной крыльев желает дотронуться, в очаровательную под губой родинку поцеловать, что без труда покачивающим головой Юнги читается. Лис в своих чувствах и желаниях очевиден.       Чонги, между тем, успев добежать до любимого дядюшки, перевозбужденно вокруг него прыгает, посыпая вопросами: — А погладить можно? А как его зовут? — восторженно лошадку оглядывает. — Конечно, можно. А назовешь ты его сам. Это тебе мой подарок, — улыбается Чонгук, подталкивая нэко к спокойно стоящему животному. Специально самое покладистое выбирал. — Правда-правда мне? Спасибо, Гука! — всем собой в грудь принца ребенок впечатывается. — Пони? Я мог бы тебе и адского пегаса подарить, — пофыркивает подошедший следом за ним Чимин. — Но не подаришь, потому что: «для моей ягодки это опасно», — передразнивает его Чон, подхватывая племянника на руки и усаживая его в седло. — Да, опасно, — рыкает Владыка, отталкивая Чонгука от сына. — Сам его покатаю. Тебе я больше сына не доверяю, — берет веревку и демонстративно уводит пони в сторону леса. — Держись крепче, ягодка. — Отец, я хочу пегаса! — А дракона ты не хочешь? — Так они же вымерли... — И слава духам! — последнее, что слышит посмеивающийся Чонгук, идя к расположившимся на пледе омегам. Чимин невероятно смешен в своем маниакальном желании оградить от всего сына. — Ну и зачем ты опять его доводишь? — спрашивает с укором Юнги, стоит другу присоединиться к их с Тэхеном пикнику. — Не придумывай, котенок, — тщетно прячет улыбку тэнгу, перемещая довольно уркнувшего кицунэ к себе на колени. — Чонгук, ну правда, прекрати издеваться над Чимином, — Ким принца журит, зарываясь пальцами в переливающееся на солнце радугой оперение. Его ритуал неизменный, обоим удовольствие приносящий. — Не я обмолвился об адском пегасе, лисенок, — оставляет Чон меж лисьих ушей поцелуй, млея под прикосновениями ласковых рук. — Ты прекрасно знаешь, что Чимин очень ревнивый по отношению ко мне и Чонни. Не умеет проигрывать и уступать. И где ты собираешься пони держать? Не припомню, чтобы в Теилзлуине были конюшни, а с собой в Ад мы его забрать не сможем, — говорит Юнги, укладываясь на подушки. Под весенним солнышком его, отвыкшего от подобной яркости, совсем разморило. — Построить небольшой загон для меня не проблема. Я и место уже присмотрел на окраине поселения. Лисятам будет только в радость поухаживать за пони в отсутствие Чонги. — Хитрец какой, спихнуть все на детей. А сам чего? — сонно бубнит постепенно засыпающий нэко. — А у меня есть дела поважнее, — уткнувшись носом в пахнущую клубникой шею Тэхена, шелестит Чонгук, щекотно проходясь по его ребрам ладонями, отчего тот хихикает и пробует перехватить его руки.       Завязавшейся шутливой борьбы между парой задремавший Юнги уже не слышит, ее исхода не видит, но проснувшись, обязательно по травинкам в волосах и перьях Чонгука то, что победил Тэхен, догадается. Один из сильнейших воинов Теилзлуина преступно перед лисенком своим слаб, мгновенно на лопатки уложен, им, улегшимся него поверх и считающим удары его сердца, к земле пригвожден, но чего, перебирая его алые прядки, совершенно не против.       Омега, в заводь водопада машинально закидывая камешки, теплым воспоминаниям улыбается, ждет не дождется, когда Чонгук тренировку с Минсоком закончит и придет, безошибочно знающий где его найти, к нему. Всегда приходит, но, кажется, не в этот раз. Солнце успело скрыться за горизонтом, а его все нет. Может пошел на обход границ? Но тогда он обязательно бы предупредил, или сам, или через кого-то другого. Тэхен, нервно расхаживая по берегу, переживает, предчувствие чего-то нехорошего его не покидает, желание пойти искать тэнгу возрастает. Кицунэ ему не противится, поворачивается к усеянной разноцветной галькой тропинке, было делает к ней шаг, но охватившей его болью оказывается остановленным. Сотни острых игл в сердце вонзаются, голова кружится, ноги подкашиваются, голубые розы на теле, напротив, пытаются его успокоить, упасть не дают, нашептывают о скором возвращении Чонгука. Омега очень поверить им хочет, но пока не увидит его лично, равновесия утраченного не обретет.       Превозмогая подкатившую к горлу тошноту и слабость в превратившихся в кисель мышцах, Тэхен срывается в лес, едва ли из-за тумана в плачущих глазах разбирает дорогу, на память и по запаху ориентируется, Чонгука беспрестанно зовет. Не может его вновь потерять, второго такого раза, как и говорил, не выдержит, не через года, а тут же умрет. Слабый и глупый, нисколько не изменившийся, все так же любит безумно, и этой любви себя на алтарь кладет, по-иному он не умеет, по-иному у них с Чонгуком не бывает. Неужели все опять повторяется? Почему на счастье им так мало времени было отведено? Они же только-только начали жить, наслаждались днем каждым, друг друга трепетно берегли. Что с тобой случилось, Чонгук? Почему снова оставил? Вопросы все без ответов, Тэхену придётся, как и в тот раз, самостоятельное их искать, но справится ли?       До поляны, где спарингуется с наставником Чонгук, не менее двадцати минут, Тэхен добегает за десять, но никого на ней не находит. Вокруг хрустальная тишина, ветер листву дуба священного колыхает, шелестят под ступнями цветы, полумесяц луны путь не указывает — светом неровным мечется по траве, Тэхена в еще большую панику вводит. Новый поток слез себя ждать не заставляет, полностью зрения его, побежавшего к южной границе, лишает. Там Ыну, она поможет, ей на крыльях проще станется окрестности лисьего поселения облететь. На очередном повороте витиеватой тропинки омега, запутавшись в полах алого кимоно, падает, раздирая нежную кожу ладоней в кровь. Пробует встать и вновь, сломленный страхом, перемеженным с отчаянием, падает, но не сдается. Уцепившись за ствол рябины, почти поднимается и, пошатнувшись, готовится к повторной встрече с землей, которая чужими сильными руками предотвращается. — Лисенок, я здесь, я с тобой, — теплым медом на появившихся внутри трещинах оседает, исцеляет, рубцы заживляет. — Чонгук... — всхлипывает омега. — Прости, за то, что опять причинил тебе боль, — произносит тэнгу, разворачивая его к себе, чтобы лицом к лицу, чтобы ранящие обоих соленые дорожки со щек, разрумянившихся от бега, стереть, на устах улыбку любимую возродить. — Где ты был? Почему ты такой бледный? — проигнорировав собственное состояние, перво-наперво всего принца осматривает кицунэ, подмечая его измученный вид. — Встречался со своими демонами, — поглаживает его скулу Чонгук, свободной рукой придерживая за талию. — Какими еще демонами? Ты издеваешься? Я чуть не умер от страха, когда почувствовал, что тебя, по моим ощущениям, пытали, но, как я вижу, на тебе ни царапинки. Что произошло? Что ты от меня скрываешь? — находясь на грани истерики, кричит Тэхен, распознавший по вплетшемуся в его аромат запаху пепла, что тот был в Аду, но из объятий не вырывается. Без них не устоит, не прикасаясь к Чонгуку не сможет. — Скрывал я раньше, лисенок. Например то, как твои веснушки считал, воровал твои подаренные не мне улыбки, подглядывал, как ты подрезаешь розы в саду, как я подолгу стоял за дверьми твоих покоев, запрещая себе заходить, как подслушивал ваши с Юнги разговоры, как, называя тебя недоразумением, вкладывал в это прозвище иной смысл. Чудо. Ты мое чудо, Тэхен, — шепчет принц, смотря, как с каждым его произнесенным словом все шире распахиваются хранящие вечно зеленый лес изумруды. — Ты... — Да, я все вспомнил, Тэ. Преград больше нет. Осталось последнее, что я должен сделать, и это... — Не смей просить прощения, — сразу же догадавшись о его намерениях, обрывает кицунэ. — Я тебя никогда не винил, но если ты сейчас начнешь доказывать мне обратное, то... — договорить, мгновенно прижатый спиной к березе, не успевает, до него голодные и жадные губы Чонгука его затыкают, все негодование за секунду съедают, земли под ногами лишают.       Тэхен соврет, если скажет, что по его страстной и всеподчиняющей стороне не скучал. Действительно. Преград больше нет. Чонгук, требовательно сминая клубничные половинки, все барьеры, запреты стирает, сжимая хрупкую талию, себе Тэхена забирает. Сковавшую сердце боль, перескочив все остальное, на страсть всепоглощающую заменяет, в которой не низменные желания, а его неконтролируемо выплескивающаяся и отчаянная любовь отражается. Омега, зарываясь в его смольные волосы, в ней — нет, не сгорает, сам ярким пламенем воплощается, ненужное все сжигает, оставляя лишь не вянущие никогда тюльпаны и розы — их символ, сейчас переплетающийся в единое целое. Оба в моменте, цепи все сорваны, воспоминания к Чонгуку вернулись, но не живущая в них тьма, которой Тэхен так боялся. Боялся, что она тому навредит, к началу начал откатит, чего не случилось, кицунэ давно ее светом своим уничтожил. — Это так странно помнить свою четырехсотлетнюю жизнь, но все равно ощущать себя двадцати двухлетним мальчишкой, — прикусив губу омеги, сбито шепчет Чонгук, упираясь лбом в его лоб. — А еще не я тебя, оказывается, первым поцеловал, а меня ты, когда в тебе твоя истинная сущность проснулась и ты был в полубессознательном состоянии, но даже так ты просто взял и мое сердце забрал, что я упорно отрицал, хотя и видел, что оно с той ночи только в твоих руках билось. Мой храбрый, не ведающий никаких преград лисенок. Спасибо, что не отпустил. — Никогда не отпущу. Тебе со мной вечность мучиться, — улыбается Тэхен, привычно погружаясь в темный омут его агатовых глаз, в коих юношеское озорство и мудрость пережитого плещутся, дополняют друг друга, до абсурдного гармонируют. — Мучиться? Интересная трактовка словосочетания «вечность тебя любить», — посмеивается Чон, поднимаясь ладонями вверх, и обратно их на талию возвращает, спускается вниз, бедра сжимает, не может перестать Тэхена касаться. — Тогда люби, Чонгук, — выдыхает омега и губы его накрывает.       Тэнгу, не разрывая поцелуя, его под ягодицы подхватывает, раскрывает за спиной мощные крылья, взмывает в приобретшие аметист звездные небеса, в несколько взмахов расстояние до одинокого посреди реки островка преодолевает. На нем сосны плотной стеной растут, надежно от глаз посторонних пару скрывают, поющие мхи мягчайшей периной для лопаток опущенного на них кицунэ расстилаются, неизменные светлячки его кожу, солнцем позолоченную, расцвечивают, бликами на обнажившихся ключицах играют. Тэхен с себя все запреты снимает, а с Чонгука — мешающуюся одежду, чем его улыбает. — Не спеши, я и так весь целиком и полностью твой, — шелестит принц, освобождая омегу от шелкового кимоно. — Может, это тебе надо поторопиться, господин Чон? — из прошлого откровенно провоцирующее обращение, ногами тэнгу ближе притягивая. Маска робкого и стеснительного мальчика пала, лучше вернувшихся воспоминаний показала, каким на самом деле быть может его коварный лисенок.       «В любой ипостаси прекрасен», — думает Чонгук, прокладывая ломких поцелуев дорожки по его тяжело вздымающейся груди. Миллиметр каждый его выгибающегося тела губами, руками ласкает, ароматом снежных вершин в сочную клубнику вплетается. Морозная ягода — ими двумя выведенный двадцать восемь лет назад сорт.       Тэхен в ощущениях, пространстве теряется, на пальцы Чонгука требовательно насаживается, выступившими когтями стык лопаток и крыльев обводит. В его разуме прошлое перемешивается с настоящим — второе выигрывает, заставляет в происходящего реальность поверить, наконец-то остаточные оковы сбросить. Чонгук никуда не исчезнет, более его не покинет, останется с ним, наполняя его собой, навсегда. Глубоко и, вопреки прохладному со стороны Намарие ветру, жарко, беспощадно и так нужно. Нежность будет потом, сегодня они, потерявшие себя, но вновь обретшие друг друга, страсти сдаются, пространства между и медлительности не терпят. Сердец биение унисонное в ушах обоих звонкие кожа о кожу шлепки заглушают, глаза от глаз напротив не отрываются, губы клеймить алыми цветами все, до чего дотягиваются, не перестают. Тэхен уже от стонов охрип, в руках Чонгука свечкой оплавился, чтобы, с ним поменявшись местами, сызнова все повторить, без какого-либо стеснения подняться и на крепкий член опуститься, темп быстрый набрать и его, восторженно взглядом по нему, восседающему сверху, гуляющего, в очередной раз поразить. Чонгук ладони на блестящие от смазки ягодицы укладывает, двигаться помогая, отметины оставляет, бедра навстречу подкидывает, вынуждая подаренный изумруд меж ключиц омеги подпрыгивать. Каторан — камень драгоценный, редчайший, подстать его нынешнему носителю, красота которого его затмевает. Никто и ничто с Тэхеном вровень не встанет. Хвост багряный, пережатый у основания и одновременное удовольствие, на пути все сметающее, что ни одной плотине не выдержать. Тэхену, на грудь чужую упавшему, лишь за Чонгука держаться, а Чонгуку, поглаживая его по спине, за него. — Оклемаюсь и побью тебя, — спустя пять минут лис выдает, на контрасте со сказанным, веснушчатым носом зарываясь в шею своего ворона. — За что? — смешок выдыхает тэнгу. — За то, что напугал, — бурчит недовольно Тэхен, кусая ароматную жилку. — За то, что, не предупредив меня, отправился в Ад, — еще один укус. — За то, что не могу без тебя, — и ещё один, самый сильный, до крови, обновляющий метку. — Съесть меня собираешься, кусачка? — улыбается его собственническим инстинктам Чонгук, не сопротивляясь его испивающим карминовые капли губам. — Всего, — мазнув языком по раскрывшемуся желто-оранжевому бутону, мурчит довольно омега, за что вновь на спину оказывается опрокинутым. — Ты так в этом уверен? — нависнув над ним, уста его принц опаляет, в предвкушающе блеснувших глазах пропадая. — У нас вся ночь впереди, чтобы проверить, — дразняще ноги разводит лис, сцепляя ладони на его от пота влажном затылке. — И не одна, — произносит Чонгук, в податливое тело врываясь.       Шалости порой неожиданный поворот принимают, но шалость Чонги, повлекшую за собой череду событий, не забудет никто. На славу она удалась: Чонгуку память вернула, Тэхена от страха освободила, Чимину с Юнги открыла глаза, В Подземном мире время уравняла с Подлунной, а его самого с истинной парой столкнула, пускай он о том и не знает пока, но вскоре узнает. Когда магию в собственном сердце откроет. По стопам своей большой и ее сохраняющей семьи пойдет. Примера лучшего для него не сыскать.