Идя ощупью

      Празднества и церемонии зимой не закончились, но самые сложные организационно и самые затратные мероприятия минули, так что для королевского двора должна была наступить пора размеренности и спокойствия, но работы и без того было чертовски много. Вольфганг нужен был всем круглые сутки, к нему рвались посыльные, приезжали знатные гости, самому ему приходилось совершать выезды и смотры, тратя время на церемониальное формализованное общение со своими подданными. Как однажды правильно заметил господин министр, король – общенациональное достояние, так что его внимания должно хватать на всех. Но Вольфганг не желал рассеивать себя на десятки дел и очень уставал от этого. От нескончаемых формальностей и обязательств его отвлекали мелкие житейские приятности: работа на конюшне, дрессировка собак, разгрузка повозок с продовольствием и возня в оружейной. Король чувствовал себя живым, когда поил коней, натачивал мечи и носил ящики, это помогало ему переключиться и собраться с мыслями.       Сегодня днём он выделил время для праздной поездки и, закончив дела во дворце, взял приятелей-стражников и до глубокой ночи уехал на охоту. Когда вернулся, король прошёлся по залам, в которых обычно бывал его любовник в это время суток, если не спал, но его нигде не было. Служанки дали Вольфгангу два диаметрально противоположных направления, одна предполагала, что господин министр принимает готовность гостевых комнат после ремонта, а другая рекомендовала искать его в зелёной гостиной, где она в последний раз видела его, дискутирующим с церемониймейстером. Но отыскался Су Хёк в тронном зале, полутёмном, громадном и нетопленном. Он кружил вокруг столов, перекладывая бумажки с именами с места на место, отходил в разные углы зала, как маятник, и изменял порядок имён снова.       Тяжёлые шаги армейских сапог и бряцание кольчужной подкладки Шин отголосками услышал ещё в коридоре, но делал вид великого слепого, когда Вольфганг подошёл к нему, ничего не говоря, и стал навязчиво ходить следом. Су Хёк продолжал игнорировать короля, даже когда он вплотную подходил к нему, как бы случайно задевая локтем, и неотрывным взглядом смотрел за каждым действием. Работать в присутствии этого человека было невозможно.       В конца концов Вольфганг взял листик бумаги со стола, скомкал его и играючи кинул в Су Хёка, всеми силами стараясь оторвать его от дел. Шин глубоко вздохнул и тяжело медленно выдохнул, теряя самообладание, а после поднял бумажку с пола, развернул её и увидел только чернильную мазню внутри с неразборчивыми контурами букв.       - Как его звали, сир? Вы помните? – строго спросил он, мотая бумажкой, которую держал самыми кончиками пальцев, чтобы не запачкаться. Король только пожал плечами.       Су Хёк подошёл к доске с планом рассадки и подтёр две точки, меняя их местами с крестиками, и сделал шаг в сторону, прищуриваясь. Света не хватало, чтобы разглядеть каждую мелкую деталь плана. Вольфганг подкрался со спины, убедившись, что Шин его не видит или по крайней мере делает вид, что не видит, и осторожно приобнял его со спины, покачивая из стороны в сторону. Король стал гладить ему плечи, руки, живот, водя руками и прижимаясь к нему своим телом. Сначала Су Хёк осторожно отходил в сторону, как будто ничего не случилось, а потом вовсе прибавил шаг и стал бесцельно ходить по тронному залу. Когда Вольфганг поймал его за расстёгнутый манжет на куртке и с умеренной настойчивостью прижал к столу, не давая больше отстраниться, Су Хёк сдался. Он сложил руки на груди накрест, не позволяя подойти к себе ближе, и отвернул лицо.       Король посмотрел на него с выжидающим немым вопросом.       - Ваше величество, я грязный. Не надо, - объяснился он, наконец, и без усилий выпутался из ослабевшей хватки любовника. Вольфганг присел на стол, сбивая скатерть, и упёрся носками ботинок в мрамор.       - Я так, чуть-чуть побаловаться пришёл. На минутку.       - Вы сами в это верите? – Су Хёк перестал делать видимость бурной деятельности и, отодвинув со скрежетом тяжёлый дубовый стул, сел на краешек. В руке у него были листы с характеристикой и порядком объявления гостей, но церемониймейстер всё рассыпал, так что их пришлось раскладывать заново. Шин собирался с мыслями, чтобы этим заняться.       - Заходи ко мне сегодня на часок, в спальню, развеешься. А потом свежим взглядом на всё посмотришь, и оно само сойдётся, - без особых осторожностей звал Вольфганг. По спине у Шина пробежал холодок, и господин министр не понял, отчего.       - Это исключено, сир, - Шин открыл папку и, отгибая листы, стал пересчитывать их и заглядывать в особые пометки, - на входе в ваши покои стоит стража, она меня не пропустит.       - Глупости какие, - король фыркнул, - я предупрежу их, чтобы господина Су Хёка пропустили всегда, не запрашивая объяснений и удостоверительных бумаг. Не проблема.       - Проблема, ваше величество, - Шин оставался непреклонным и немигающим взглядом смотрел в план рассадки, - чем вы решили это обосновать?       - Ну… - протянул Вольфганг, задумавшись, - ты мой личный помощник и казначей, тебе может в любой момент понадобиться что-то в моей спальне, а я там в другом конце дворца или в отъезде, и как быть? Или вдруг неотложное дело, срочный вопрос поздно вечером, и ты как раз тут.       - Это всё равно недостаточное основание, сир, - Су Хёк положил папку на колени и стал откладывать из неё по странице, в некоторых местах заламывая уголки.       - Не хочешь – не приходи, я предложил только, - Вольфганг бессильно развёл руками, мол, его полномочия на этом всё, и встал на ноги. Су Хёк поблагодарил его, не поднимая головы, и услышал отдаляющиеся размеренные шаги, затихшие где-то в глубине коридора.       Но господин министр всё-таки навестил короля в покоях. Стража постучала и спросила, впускать ли позднего гостя или развернуть и не впускать до рассвета, и Вольфганг даже не в первый момент понял, что это они о Су Хёке.       Шин был легко одет. Куртку он оставил в тронном зале, там же где бумажную волокиту, и теперь скромно стоял перед Вольфгангом, оставаясь в дверях.       Для Су Хёка это было самое ненавистное место во дворце.       Спальня принадлежала раньше старому королю, и до сего времени в ней мало что поменялось: та же широкая кровать посреди комнаты, те же дубовые шкафы и трельяж для утреннего туалета, те же канделябры на стене и миниатюрный столик перед потемневшим ростовым зеркалом. Вольфганг внёс в это помещение характерные для себя черты и обжил спальню по-свойски, по-армейски. Трюмо было пустым, все украшения, которые старый король выкладывал на видном месте и не прятал даже при любовниках, были убраны в задвинутые ящики и закрыты на замок, балдахин с кровати давно снят и закинут в антресоль, снят портрет шестнадцатого короля, а на его месте – натюрморт из фруктов. Шин помнил, в покоях старого короля было много текстиля: бархатных штор, мягкой мебели для нескольких человек, подушки, ковёр, Вольфганг оставил из всего этого только шторы, и те сменив на светлые гладкие, как в гостиной. Прошлый король хранил своё церемониальное одеяние на мягком манекене, стоящем рядом с трюмо, и наряжался в него без дела, чтобы только гулять по дворцу или поужинать, Вольфганг своё облачение хранил в гардеробной, в холщовом мешке, и только швеи и прислуга знали, где именно оно лежало.       За окном свистели метель и ветер, стекло дребезжало в рамах. Не было видно ничего, кроме снежной пелены и черноты.       - Вы звали, ваше величество, - Су Хёк не двигался с места. Король сел на постели, перекрёстно сложив ноги, и сгорбился.       - Проходи, садись. Что с рассадкой?       Шин разулся и сделал шаг только когда услышал «проходи» и подошёл к полотняному шкафу, рядом с которым стояла кровать. Он держал холодные пальцы в карманах, а потом спрятал руку в рукав, попеременно меняя ладони местами, греясь о тепло собственного тела. На постели Вольфганга долго лежала чугунная чаша с углём, так что кровать должна быть даже горячей. Су Хёк не садился. Пока он пересказывал, до чего сумел договориться с церемониймейстером относительно парадного зала, король зажигал свечи на канделябрах, в комнате стало на порядок светлее, тона стали мягче, чернота ушла.       - Ты хорошо придумал, - Вольфганг фамильярно похлопал господина министра по спине, Су Хёку показалось, король слушал его слово через два, - уверен, благодаря тебе всё пройдёт очень торжественно и достойно…       Он обнимал его со спины за плечи и грудь, зарываясь носом в волосы, кончики которых были влажными. Так Вольфганг понял, что Шин перед тем как прийти к нему, был в купальне. Он продолжал шептать любовнику разномастную похвалу, перебирая внешность, работу и личные качества, целуя шею, уши и скулы, до чего мог дотянуться. Вольфганг тёплыми руками лез Су Хёку под рубашку, и скользящими движениями трогал его мягкое тело, лишённое всякого рельефа, и сжимал кожу в ладонях. Они стояли точно напротив ростового зеркала, и Вольфганг не предал этому никакого значения. Он неторопливо расстёгивал маленькие тугие пуговки, сверху вниз, а после остановился на середине, не до конца спустил шёлковую рубашку с его плеч и стал целовать горячими губами лопатки и позвоночник, от прикосновений к которому у Шина по спине бежали мурашки. От холода.       Су Хёк закрыл глаза и волевым усилием заставлял себя не открывать их, чтобы даже случайно не увидеть себя в зеркале. Он избегал собственного отражения с малолетства. Ещё отец твердил ему, что собственные портреты и зеркала любят только эгоистичные дураки, а скромные честные люди не станут заниматься самолюбованием. Су Хёк избегал смотреться в блестящую поверхность металлических предметов и не любил даже только-только вымытые влажные полы, сверкающие от света свечей и отражающих мебель и гостей комнаты.       Шин перед закрытыми глазами видел, как в отражении этого самого зеркала стоял он сам, только ребёнком, а вместо Вольфганга за спиной у него был старый король, и Су Хёка ужасно напугало это навязчивое видение. Он помнил, как однажды краем глаза увидел своё отражение в зеркале во время секса. Король был сзади стоя на ногах в полный рост, он вставлял ему и прижимал к себе Су Хёка обеими руками к груди, так чтобы мальчик собственным весом насаживался на его член и скулил от боли, вытягиваясь на цыпочки, чтобы доставать ногами до пола. Он был очень уязвимым и безропотным в таком положении, его можно было щекотать, щипать, ставить на ноги, а потом снова, придерживая на руках, отрывать от пола. Шин увидел своё лицо боковым зрением в этот момент, нелепое, раскрасневшееся, варёное, ноги дрожали от напряжения. Он выглядел отвратительно. Потом он посмотрел специально, повернув лицо в сторону, и стал разглядывать себя, старого Короля, его рыхлое дряблое тело, больные венозные ноги. Король заметил, что Су Хёк отвернул голову, и ненадолго оторвался от любовника. Их взгляды в зеркале столкнулись, и мальчик тогда так этого испугался, что зажмурился вовсе и задрожал. Выглядело это гораздо хуже, чем ощущалось. Тогда Шин понял, что он всегда выглядел так омерзительно нелепо и смешно, и ему стало стыдно. Су Хёку, сколько он себя помнил, всегда не хватало нескольких сантиметров, и от этого было очень обидно. А когда ростом он вытянулся так, что своей макушкой стал доставать старику до груди, королю вдруг резко разонравилась эта игра, и они перестали такое практиковать.       Король мёртв, он больше никогда не появится в его жизни, это иллюзия, но Шин чувствовал, что ему нужно удостовериться в натуральности своего нынешнего любовника.       - Вольфганг… - позвал Су Хёк Своё Величество по имени тихо, на выдохе, и замер, отдаваясь нежным влажным ласкам и сильным прикосновениям, стараясь прочувствовать их каждым сантиметром кожи. Король остановился. Шин очень редко так к нему обращался.       - Чего? – но господин министр молчал.       Вольфганг положил Су Хёку руку на шею, по-хозяйски обхватывая её и сжимая в осторожной хватке, Шин тут же распахнул глаза и как обжёгся. У него перед глазами навязчиво рисовались картины, навеянные обрывочными остаточными воспоминаниями, и господин министр при всём желании не мог от них отделаться. Он увидел себя, полураздетого, простоволосого, растрёпанного, босого, вымотанного многодневной работой. На нём лежали ухватистые жилистые руки в парчовом ночном одеянии, и Су Хёк невольно вспомнил, что такие же одежды носил старый король, только оборки на подолах спального облачения были длиннее, а рукава и воротник расшиты золотом, в то время как у Вольфганга вставок из драгоценностей и нитей не было. В полутемноте макушка любовника, с причмокиванием и влажными звуками ласкающим его спину и руки, выглядывала у него из-за плеча, и у Шина сердце пропустило удар, когда он представил, что с ним сейчас мог быть другой человек.       Су Хёк почувствовал руку, свободно проскользнувшую под ослабленный ремень и осторожно дотронувшуюся до его достоинства.       - Достаточно, - попросил Шин и положил свою руку поверх руки короля. Вольфганг вжался в любовника сильнее, приподнимая его и едва не отрывая подошву ног от досок пола.       Су Хёк развернулся полубоком и расстегнул ночную рубаху с длинными полами, откидывая их в стороны, и лёгким нажимом ладони показал, что хочет уложить Вольфганга на кровать. Шин спустил штаны и вышагнул из них, потом нагнулся и сложил по стрелкам, оставив так и лежать на полу, а после лёг на горячую намятую постель. Король позволил поверхностным ласкам продлиться ещё недолго, пока они, прижавшись друг к другу, целовались, а сам уже заваливал Су Хёка на бок, чтобы пристроиться к нему со спины поплотнее.       Оказавшись на спине, Шин попробовал приподняться на локтях, но Вольфганг лёг на него сверху и с элегантностью порося, нырнувшего в корыто со жратвой, стал сжимать его бока, гладить и целовать живот и, прихватывая кожу, мягко покусывая, зарывался носом в пах. В отблесках тусклых восковых свечей Су Хёк видел хищный взгляд золотых глаз, исподлобья смотревших на него, когда лицо выныривало из-под одеяла и линии его тела, и горящие золотым сиянием волосы, отросшие достаточно, чтобы в них могли глубоко забраться ладони. Шину было тяжело и неудобно смотреть на Вольфганга, но Су Хёк не хотел разрывать зрительный контакт, чтобы не давать волю иррациональному страху и слабостям. Он лопатками чувствовал знакомый пуховый матрас, в который тело проваливалось на несколько сантиметров вглубь, и наощупь схватился за решётку в изголовье кровати, зная, что ему так раньше было удобно держаться, чтобы сохранить равновесие. Тело у него было маленьким и хрупким, так что он цеплялся обеими руками, когда его вколачивали в постель, и выдавливал из себя: «да, ваше величество», а сам содрогался от внутреннего омерзения и с отвращением смотрел через прижмуренные веки на потолок, где на крюке болтался шифоновый балдахин, подёргивающийся от сквозняка в комнате. Шин запрокинул голову, фреска с амурами и золочёные объёмные вензеля были на своём месте. У Су Хёка напряжённо дёрнулись колени, как бы зажимая Вольфганга между ног, и король привстал.       - Я сам, Ваше Величество. Лягте, - Шин подскочил и внимательно провожал взглядом короля, как он лёг на место Су Хёка и заложил руки за голову. У него хорошо и крепко стоял член, так что Шину дело оставалось за малым, у самого него по-обычному эрекция была очень слабой, находящей волнообразно и позывами.       Су Хёк смело оседлал любовника и, задрав голову, монотонно и бесстрастно елозил бёдрами, насаживаясь и подскакивая, опираясь ладонями в мощную крепкую грудь Вольфганга, тяжело поднимающуюся и опускающуюся. Он ровно и резко выдыхал, комната была заполнена ритмичными звучными шлепками и влажным хлюпаньем. Вольфганг вжимался ладонями Су Хёку в ягодицы и с подрагиванием в голосе дышал через рот. Шин переживал, что наутро останутся синяки.       - Дай посмотреть. Опусти личико, - попросил Вольфганг и легонько похлопал Су Хёка по позвоночнику, дотрагиваясь одними пальцами. Шин как будто не услышал. Он был в сосредоточенном напряжении всё время и, быть честным, просто наматывал минуты в ожидании, когда Вольфганг спустит. Когда король упором рук остановил раскачивающиеся скользящие движения и покачал бёдрами сам, проникая поглубже, Шин поморщился и засопел.       Шин не хотел смотреть вниз, боясь снова столкнуться глазами с королём. В полутьме воображение дорисовывало детали и передёргивало реальность, опредмечивая кошмарные сны и вытаскивая из закромов памяти какие-то такие нелепые и уродливые подробности, которые, казалось, и не происходили с ним вовсе. Но, видимо, всё-таки происходили. Су Хёк мог закрыть глаза и на уровне тактильной и мышечной памяти испытать перекликающиеся с прошлым ощущения и чувства. Тошнотворные воспоминания накатывали на него волнообразно и отпускали, и Су Хёк не мог их проконтролировать. Шин не понимал, почему именно сегодня заметил столько схожестей меду своими любовниками.       - В этой комнате зеркала так расположены, что вы можете увидеть меня целиком, сир, - сбивчиво заговорил он, осторожно вынимая из себя член и позволяя ему упереться себе в копчик, - посмотрите налево, на зеркальный шкаф, и увидите со спины, - Шин качнул головой в одну строну, - посмотрите направо – в том зеркале будет отражаться профиль, - качнул головой через другое плечо. Вольфганг сфокусировал взгляд и стал глазами следить за тем, куда Шин велел ему посмотреть. Собственно, всё было, как и сказал Су Хёк.       - Откуда ты… А… - дошло вдруг на Вольфганга внезапно, и его накатило жгучее чувство ревности. Сердце Шина больно сжалось в эту секунду, а потом его как будто отпустило. Король взял Су Хёка за предплечья и стал прижимать к себе, потираясь об него щекой и носом и щекоча кожу прерывистым дыханием. Он перекатился с Шином вместе на живот, оставляя Су Хёка под собой и придавливая его к матрасу своим весом.       - Ты сегодня потерянный и безучастный. Если не хотел приходить, мог бы этого не делать, - Вольфганг положил тяжёлую голову ему на грудь и стал отчётливо слышать заведённое биение сердца, - я не подумал, что для тебя здесь будет противно. Мне это комната как комната, а тебе…       - Это мелочи, Ваше Величество… - отвирался Су Хёк неловко, кладя Вольфгангу ладони на голову и поглаживая его шею, - когда я с вами, мне всё равно, где мы это делаем. Тут всё принадлежит вам: эти гостиные, драгоценности в трельяже, платиновые шторы, канделябры, я сам. Всё ваше.       Вольфганг молчал, о чём-то крепко задумавшись, и Шину это не нравилось.       - Ты часто меня с ним сравниваешь? – шёпотом спросил король, приобнимая Су Хёка свободной рукой. Он почувствовал, что успокаивавшееся сердцебиение снова участилось.       - Никогда, сир. Как вы могли такое подумать! – возмутился Шин и нахмурился. Он был уязвлён и расстроен. Оба знали, что Су Хёк соврал.       Вольфганг трогал Шина за руку, поглаживая соблазнительную косточку на тонком запястье, длинные пальцы и мягкую ладонь, а потом подтянул её к себе и стал целовать, касаясь невесомо, одними губами. Он был очень тактильным любовником, очень любил лезть везде лицом и трогать руками, и это у него тоже в чём-то было от отца.       - А здесь? Тут он тебя касался? – Вольфганг отвёл не сопротивляющуюся руку Су Хёка в сторону и пригубил его плечо и подмышку, обжигая дыханием в самых нежных местах.       Шина передёрнуло.       Король спросил так ещё раз: «он это делал?», «там трогал», «видел это», прикасаясь каждый раз в разных местах и мягко его ощупывая и обцеловывая. Су Хёк не выдержал. Он со злостью отпихнул от себя увлёкшегося Вольфганга, захлёстнутого ревностью и обидой, и сел, поджав под себя ноги. Спиной он упирался в изголовье кровати, так что отползать было некуда. Шин так испугался, что первым применил силу, что та пара секунд, пока Вольфганг привставал на локтях, поднимал голову и открыл глаза, показались ему вечностью. Су Хёк подумал, что если сейчас спровоцировал короля на взаимную напористость, то просто закричит и позовёт стражу.       - Прости, пожалуйста, - вместо колкости и собственнических амбиций сказал Вольфганг и лёг на бок, так, чтобы между ними было расстояние на вытянутую руку, - мне что-то в голову ударило. Я не хотел. Правда. Прости меня.       В его голосе считывались нотки сожаления. Он очень искренне хотел исправить свою ошибку. Шин почувствовал, как сердце укололо у него снова и снова. Как он сам себя презирал и оскорблял, так виртуозно и жестоко никто не мог этого сделать! Су Хёк говорил себе, что он огрызок, что его подняли с пола и положили в карман, как выпавшую монетку, что он сам, как чужое грязное бельё, которое взяли доносить за другим человеком. Он знал столько острых и злых метафор, которые, как Шин считал, очень удачно под него подходили, что натурально живьём выедал себя всеми этими унижениями. Он был уверен, что все видят его порченность, и Вольфганг, как самый близкий и больше всего знающий, замечал это в первую очередь.       Су Хёк не мог связать двух слов. Он хотел сказать, что ничего не случилось, и попросить продолжить брошенное, но… случилось же.       - Давай не будем. Я зря тебя ко всему этому принудил, следовало головой подумать… - Вольфганг сел на постели, подпирая кулаком голову, и о чём-то думал.       - Нет, Ваше Величество, нет, нет, - Шин вздрогнул и оживился, - я хочу. Мне надо. Я готов для вас, с вами, я готов! - Су Хёк схватил любовника за предплечье и легонько потряс, а потом скользнул по простыни и скромно прижался к его плечу, обнимая руку. Король почувствовал, как Шин прижимался к нему щекой.       Вольфганг не трогал его, не останавливая, но и не отвечая взаимностью. Он запахнул полы ночного одеяния: стало резко холодно. Буря ломилась в окна, как раненое животное. Стёкла с тихим бряцанием дребезжали.       - Это так нелепо… уверен, вам со мной невыносимо, сир. Как вы только такое терпите… - не переставал поносить себя Су Хёк, поспешив объясниться, - я хочу от этого навсегда избавиться, понимаете. Как если бы ничего не было. Хочу близости, хочу тепла, хочу… - он не договорил.       - Если ты позволишь, я могу помочь тебе пройти через это, - сказал Вольфганг, чувствуя особенное напряжение и интимный стыд, как если бы он предлагал что-то запредельное и запретное, такое, чем они ещё не занимались. Письки - ерунда, ими и в диван можно было потыкаться, а такие вот прикосновения, слова, взгляды были гораздо ценнее и волнующе. Король хотел помочь Шину пройти длинный путь от «мне страшно, не делай так» до «мне приятно, коснись тут ещё раз», взять его за руку и шаг за шагом, методом проб и ошибок, осторожно вывести его. Вольфганг хотел, чтобы у Су Хёка не осталось комплексов, страхов и нервических воспоминаний, которые иногда сходили на него, как лавина.       Шин нерешительно молчал, взвешивая каждое слово, которое собирался произнести. Он чувствовал, что от его нынешнего решения зависит всё, и строил старался представить все развития поведения любовника, предугадать разные последствия и заранее подсчитать, сможет ли он справиться с каждым в отдельности и со всем сразу. Он не унимался пугать себя опасливыми осторожными предположениями ни на секунду.       - Хочешь? – Вольфганг посмотрел ему в глаза, блестящие от масляного жёлтого света. Шин, не отдавая себе отчёта, коротко кивнул, губы у него были поджаты, тело скованно, ноги подобраны к телу, - только скажи, - Вольфганг приблизился к не сопротивляющемуся Шину, мягко впускающего его в свои объятия, и был настолько аккуратен в каждом жесте и слове, как если бы держал в руках самую дорогую вещь в мире, самую красивую, самую изящную и хрупкую. Руки дрожали от волнения, от права обладания бесценным сокровищем.       - Ваше Величество, - на выдохе сказал Су Хёк и затаил дыхание. Что-то внутри у него дребезжало. Шин почувствовал, что стал каким-то открытым и впустил Вольфганга куда-то глубже в сердце, в такие потайные укромные углы, в которые он не водил даже себя.       «Моё» - жадно шептал Вольфганг, осыпая тело любовника невесомыми поцелуями, трогая его от щиколоток до лица и нисколько не гнушаясь касаться губами до неприличия откровенных мест. У него на руках была совершенная выведенная формула, которую Су Хёк ему о себе рассказал, как его можно изнасиловать, чем унизить, как больнее поддеть, что сделать, чтобы желанные нежные ласки превратились в омерзительные лобзания. Он дал инструкцию по применению, с которой можно было как собрать всё в идеальную стройную конструкцию, так и разломать на куски. Вольфганг знал, что выводит Шина из себя, что его смущает, угнетает и расстраивает, но очень осознанно избегал этого. Вольфганг знал рецепт, по которому из божественного нектара получался яд, но не смел даже думать о том, чтобы им воспользоваться. Такие моменты, когда Шин не пытался всё дотошно проконтролировать и инициативно поддержать, чтобы побыстрее зафиналить, король очень ценил, он чувствовал со стороны Су Хёка безграничное доверие и переживал, что ненароком не оправдает его, по незнанию задев или ненароком уколов.       Су Хёк не препятствовал, лежа и подставляясь под голодные ревностные ласки, и внутренне содрогался от каждого собственнического прикосновения, от взгляда и твёрдого слова. В такие моменты он думал, как же ему всё-таки хорошо и приятно быть в этих руках, чувствовать это дыхание, слышать этот голос, ощущать эту силу тела и духа, полноправно и безоговорочно, целиком принадлежащих тебе. Шин чувствовал, что его раздели до самого сердца и, запуская руки под кожу, осторожно трогали за внутренности и выворачивали душу. Вольфгангу хотелось отдать себя без остатка.       Они понимали друг друга без слов и наслаждались нежностью и трепетом момента.       - Я хочу сделать тебе приятно, - лёжа, прижавшись друг к другу и завернувшись в одеяло, сказал Вольфганг, боднув носом любовника в плечо. Шин не отвечал. После того как они окончили, Су Хёк отвернулся лицом к стене и размеренно посапывал, симулируя сон.       - В таком случае ложитесь спать и отдохните, сир. Завтра у вас важная встреча с главой департамента, на него нужно произвести правильное впечатление… - в характерной для себя манере ответил Шин, вернувшись с небес на землю и привычно закрывшись в себе. Дождавшись, пока измотанный Вольфганг провалится спать и забудет приставать к нему с затянувшимися ласками, Су Хёк собрал вещи и тихонько вышел, зная, как и в каком месте скрипят доски, где ступить, чтобы не нарушить чуткий королевский сон и не попасться в дверях беглецом. Но Вольфганг спал, как убитый, он и не услышал бы такого.       Господин министр предупредил стражу на посту, чтобы Вольфганга разбудили не в десять, а в девять утра. Сам пошёл писать ему речь и готовить шпаргалку. Сначала написал её прописью, потом подумал, что это выглядит нелепо, будто король составлял её не сам, и переписал печатными буквами. После этого изменил порядок рассадки гостей в соответствии с продолжительностью и тематикой выступления и решил, что пять утра – совершенно обычное рабочее время для того, чтобы вытащить церемониймейстера и отправить посыльного в соседнее герцогство.