Познавательный урок

      Это был один из тех дней января, что так любили скандинавы: морозный, снежный, без изнуряющего пронизывающего ветра, дней, когда детвора вокруг играет в снежки и с визгом зарывается в сугробы, вздымая белые фонтаны снега. Улочки Алесунда сверкали и пестрели всевозможными гирляндами, витрины маленьких булочных приветливо светились, и когда кто-то открывал двери, на улицу лился теплый воздух и душистый аромат выпечки.       Каждый домик, все как один не выше двух-трёх этажей, был украшен по-своему ещё с Рождества всяческой мишурой: тут на двери висит пышный рождественский венок, опоясанный красно-золотистой лентой, вон там с балкона машет пластиковый Санта-Клаус, а кое-где на оконных стеклах закреплены витиеватые бумажные снежинки. Кругом звучали лёгкие мотивы рождественских мелодий и царила атмосфера раздольного веселья.       Слова, слова, слова. Слова дыбились в строках, разрывали свою последовательную вязь, вздымались над страницами и в безумном хороводе закручивались вокруг серебристой головы юноши, столь наивно пытавшегося их прочесть. Видите ли, у исландца, примостившегося с книгой на диванчике, была проклятая мигрень, возможно от смены давления, а может от того, что он слишком долго не покидал своё убежище, не высовывая нос туда, наружу, как ему казалось — в холодный и неприветливый мир. И что же от того, что он северная страна? Младший отпрыск скандинавской семьи вечно мёрз, и вот так посидеть в гостиной, с зажженным камином, в мягком свете, тепле и уюте, да ещё и с книгой в руках… Не это ли высшее наслаждение?       Но проклятый текст, вышедший из-под пера какого-то французского романиста, упорно не желал лезть в голову, ломался, словно дурно воспитанная девица, смеялся над молодым человеком. Томас никак не мог взять в толк, что за страсть была воспета на этих шероховатых страницах, уж очень скверно он представлял себе от чего любовники накидываются друг на друга в порыве страсти со столь пугающей серьёзностью. Для Йоханссона оставались загадкой и женские порывы, и тайна женского сердца. Более того, он находил всё это откровенным глупостями, чуть краснея и поспешно пролистывая пару страниц. Потом, не выдержав, замирал, думал, возвращался обратно и всё же читал откровения автора, жадно пожирая взглядом слова.       Исландии было семнадцать лет, но сладость отношений между мужчиной и женщиной он пытался понять лишь посредством литературы. И кровь, ударяющая в щёки и виски, заставляла мозг гореть и томиться — вот уже фразы поддёрнуты пеленой, а нить мыслей исландца всё норовит пустить новые побеги, увлекая его куда-то в сторону, к его собственным фантазиям…       Где-то внизу хлопнула дверь. Томас, словно очнувшись от дрёмы, встрепенулся, захлопывая книгу. Не дай бог её увидит братик, который, кажется, вернулся.       Вошедший в дом замер в гостиной, жадно вдыхая отмороженными легкими теплый воздух комнат. Немалых усилий стоило норвежцу задубевшими пальцами повернуть ключ в замке и отворить дверь, но еще больших усилий стоило расстегнуть пальто и расшнуровать сапоги. Как же он устал после короткого, но насыщенного трудового дня… Волокита с какими-то документами, около десятка деловых встреч — тут и рехнуться можно, особенно если после работы ты ещё замерз и устал.       Андерс мысленно послал работу к чёрту, ведь он наконец дома и может насладиться уютом и потрескиванием камина. Норвегия принялся растирать покрасневшие руки и медленно подниматься по деревянной лестнице на второй этаж своего маленького домика, притаившегося в самом конце живописной улочки Алесунда.       Услышав приближающиеся шаги брата, Исландия был готов запаниковать. Он хаотично повертел головой но, не найдя другого выхода, осознавая, что предпринять иное действо он уже просто не успеет, спрятал образец эротической литературы под подушечку на все том же диване, надеясь, что так бесхитростно скрыл свое "преступление".       Но разве то, чем он коротал свой досуг, было пороком? Взрослый человек, право, сказал бы, что нет, но этот юнец был несколько других правил. Он не стыдился откровенных описаний, он стыдился лишь того, что они приводят в волнение его кровь, будоражат воображение... Исландия боялся, что однажды самые смелые фантазии поглотят его целиком, накрывая своей горячей лавиной. Он боялся, что потом уже не станет прежним, что повзрослеет после того как сорвет все условности и уздечки. Да что там, как и любой здоровый парень в его возрасте, Томас тайно бредил этим днем, пугаясь и отвергая собственные инстинкты, которые, к слову, не выходили из порядка вещей.       Стоило усталому брату появиться на пороге, на лице исландца высеклась маска полного равнодушия к окружающему миру и лишь остатки румянца на щеках могли выдать проснувшееся в нем желание.       — Ты опять опоздал.       — Ничуть, — ответствовал норвежец, проходя в комнату и с облегчением опускаясь на диван рядом со своим ненаглядным братцем, лицо которого, вопреки его собственным надеждам, на миг отразило крайнюю степень замешательства, смущения, неловкости и растерянности. Йенсен взял одну из подушек и подложил её себе под спину для пущего удобства. Правда, под подушечкой оказалась запрятанная некогда компрометирующая литература, которая и привлекла Норвегию своей пёстрой обложкой. Андерс чуть нахмурился и взял книгу в руки, открыл на первой странице, прочел название, закрыл, рассмотрел обложку, после чего абсолютно невозмутимо поинтересовался:       — Это твоё?       Но ответом ему была лишь гробовая тишина и быстрый, осторожный взгляд младшего брата. Исландия обреченно наблюдал за действиями норвежца. Нет-нет! Только не книга… Томас прикрыл глаза и сделал глубокий вдох, пытаясь ухватить хоть одну бегущую из головы мысль — надо же что-то сказать в своё жалкое оправдание. К чему все эти глупые вопросы? Ах, как же хотелось раздражённо мотнуть головой и задушить этого наглеца подушкой! Но нет, надо было закусить губу и смириться, что Томас и сделал.       — Ты серьезно это читаешь, братик? — Норвегия едва скрывал насмешку в голосе — его эта ситуация явно забавляла. Конечно, Томас уже взрослый и всё такое, но найти у него литературу подобного жанра, «застукать на горяченьком»… Это было в высшей степени интересно. Для пущей убедительности Андерс непринужденно помахал злосчастной книжонкой перед самым носом своего брата.       Исландия попробовал объясниться. Говорил он медленно, с расстановкой, чеканя каждое слово, будто усердно пытался донести до недоходчивого старшего смысл сказанного.       — Я тебе не братик. И я ничего не читаю, — не устояв, юноша покосился на злополучную книгу, обличающую его. Что это было — случайность, или же брат давно знал, чем Томас развлекается? И что теперь ему, исландцу, делать? Он не собирался обсуждать с Норвегией интимные отношения в целом и сюжет данной книги в частности. Не ровен час, как старший братишка примется вдохновенно разъяснять ему прописные истины на пальцах. А потом Томасу стало почти всё равно, что о нём подумают, куда уж хуже. Но этот мимолётный приступ равнодушия не помешал красным пятнам проступить на болезненно побледневших щеках.       Андерс прищурился. Что это он видит — пристыжено опущенные ресницы? Что ж, теперь братья сыграют в игру, в которой один будет пытаться по мере своих возможностей заставить другого говорить откровенно, все же романы о грязном и похотливом сексе, больше походящие на завуалированные порно-инструкции, как известно, не шутка. Облизав пересохшие губы, норвежец поправил крестовидную заколку в волосах и осторожно приступил, тщательно подбирая слова:       — И неужели тебя возбуждает подобная литература?       — Я... Меня не возбуждает…       Лицо Исландии было подобно граниту, и лишь отведенные в сторону глаза выдавали его смущение и замешательство с потрохами. Он ненавидел себя за это. Смущение — признак глупости. Но разве он виноват?.. Да кого угодно смутят такие вот аккуратные вопросы и хитрый прищур аметистовых глаз! Само ожидание реакции брата было несносным. Это было куда хуже двух взглядов, встретившихся в замочной скважине — это смущение было нестерпимо!       Исландия отвернулся от книги, представленной перед его лицом, словно пытаясь таким образом доказать свою полную непричастность к ней. А ещё было немного жаль, что больше он не сможет вот так увлечься запретным плодом, ощутить смущение и жажду новых образов, рождаемых мозгом, что у него уж не будет возможности, по крайней мере пока, достичь своей цели — погрузившись в фантазию мысленно ощутить...       — Я просто... Я хотел понять, — мальчишка ревностно пустился в оправдания, но быстро иссяк.       — О Боже… — Андерс запрокинул голову, непроизвольно пытаясь скрыть, как губы его дрогнули в улыбке. Какой глупый мальчик, какой глупый мальчик! Когда Норвегия вновь повернулся к Исландии, последний усердно изучал свои слегка дрожащие руки. Кажется, бедняжка просто перевозбудился, а тут ещё и допрос с пристрастием… Но норвежец решил быть строгим, все же лучше, чем потакать его рукоблудию и наблюдать, как всегда такого независимого и самоуверенного парня ломает со стыда.       — Слушай сюда, — тихо сказал Андерс, цепкими пальцами поддевая подбородок братишки и заставляя того наконец поднять голову и смотреть старшему в глаза. — Все эти книги… Они недостойны, понимаешь? Какая глупость — читать их. Жизнь куда ярче, уж поверь. Ты хотел понять, мм? Жизнь тебя всему научит.       — Да, да, — пробормотал Томас, как только братские пальцы перестали сжимать его подбородок. Конечно, Норвегия прав – реальность куда живее даже самого изощренного вымысла, но всё же… Куда ему, Исландии, поспеть за реальностью? Где тот человек, которому он доверяет сполна? Мальчишка медленно поднял взгляд на старшего брата. Вот Андерс сидит тут, такой живой, теплый, настоящий, самый что ни есть реальный, вот его губы складываются в едва заметную ироничную улыбку в такой манящей близости…       — Томас! — Андерс не удержался от возгласа удивления, едва успев четким движением упереть руку в грудь брата и остановить его, как только подросток, прикрыв глаза, подался вперед в надежде поцелуя. Еще сантиметров пять, и их губы непременно слились бы воедино. Исландия резко распахнул глаза.       — Ох, прости, — прошептал Томас, буквально отшатываясь от старшего брата. Исландия тут же вскочил на ноги и начал медленно пятиться назад, прикрывая ладонью рот. Что же с ним твориться? Как он… Как он мог хотеть этого?       Норвегия глядел на младшенького своим пресловутым неподвижным, тяжелым взглядом ещё несколько мгновений, словно обдумывая ситуацию, а после бровь норвежца изогнулась. Недобро так изогнулась.       Поднявшись с дивана, Андерс сделал несколько стремительных шагов вперед, навстречу исландцу, и как только подошел практически вплотную, тут же беспрекословно прижал его к стене. Взгляды братьев на миг встретились: удивлённый и хладнокровный. Норвежцу доставляло удовольствие смотреть в эти перепуганные глаза мальчика, так наивно желавшего — всего на какой-то миг — запретной близости. Что ж, Йенсен преподнесёт своему неопытному, сбившемуся с пути брату неплохой урок. Быть может, так он сможет «понять» всю остроту жизни, от которой запирается в четырёх стенах? Как бы там ни было, но норвежец действовал беспрекословно и неумолимо — миг, и он припал к тонким губам Исландии дерзким и жадным поцелуем. Пусть мальчишка прочувствует всё… сполна.       Шок, крах мечтаний, сдвиг парадигмы? Знаем, умеем, успешно практикуем. Всё произошло чересчур быстро и совершенно непредвиденно. Только вот уставший норвежец сидел на диване, только разрешал себе выражать некую степень удивления, как тут же оказался чересчур близко, и губы его нещадно прикасались к другим, побледневшие от волнения. Вздёрнутый подбородок, испуганный взмах ресниц – и вот, свершилось.       Томас всегда представлял себе свой первый серьёзный поцелуй несколько иначе: легкие касания губ, скользящие прикосновения пальцев к скуле, томные выдохи, очаровательная нерешимость первого контакта… Сейчас же можно было наблюдать совершенно иную картину. Разумеется, это не столь важно, но… Исландия надеялся, что всё будет не так. Не тут. И уж тем более не с его родным братом (а ему было непросто в этом признаться даже мысленно). И вот сейчас тёплые губы прижались к его собственным, чересчур властно, бескомпромиссно, так что Томасу не оставалось ничего, кроме как испуганно приоткрыть рот навстречу навязанному поцелую.       Исландию буквально сбила с ног выплеснутая старшим сексуальная энергетика, эта несокрушимая сила, против которой мало кто может устоять, а Томас и подавно был обречён. Он не мог сопротивляться, полностью отдавшись собственному переживанию стресса, страсти?.. Но длилось это по сути своей возвышенное действо между двумя братьями недолго. Исландия так и не очнулся от пелены гормонов, залившей глаза, но инстинктивно попытался разорвать поцелуй и отстранить от себя обнаглевшего брата, ослабевшей рукой надавливая на его грудную клетку.       Но как же это было наивно — пытаться оттолкнуть Норвегию, чьи руки тут же решительно сомкнулись на запястьях Томаса, лишая его какой-либо возможности оказать сопротивление. Почему бы и нет? Разве не что-то подобное юный извращенец вычитывал из своих излюбленных книг?..       Йенсен не мог остановиться — он жадно кусал губы брата, вбирал их в себя, проникал языком в горячую полость его рта… Это было просто прекрасно — так запретно и эротично одновременно. Невозможно устоять, и норвежец в каком-то экстазе припадал губами к лебединой шее брата, опалял дыханием тонкую кожу, неукротимо целовал.       Однако, стоит признать, дело было не только в непреодолимом желании преподнести младшему братишке хороший урок, тут было уже скорее нечто иное: Андерсу нравилось наблюдать, как неопытное тело распаляется под его нехитрыми касаниями. Томас с шумом выдыхал воздух через нос, из последних сил стараясь не обронить ни звука, прикрывал глаза, закусывал и без того измученную губу, уже практически не предпринимая попыток обрести свободу.       Игра продолжалась.       Исландия сошёл с ума от этих безумных касаний. Всё вокруг смазалось в одну полосу неопределённого цвета: движения норвежца, его губы, лобзания, и вновь губы, требовательно вбирающие в себя другие, более неопытные, проникновение чужого влажного языка, немного кисловатый привкус слюны, и вновь этот язык, мечущийся во рту, словно агонизирующая змея…       Обрывки вздохов, глотаемый невпопад воздух, перепуганный стук сердца, вспотевшие руки, впившиеся в одежду на груди брата, непроизвольно толкнувшийся в горле стон, некий призыв, мольба о пощаде… Пощаде? Над чем? Конечно же, над исландским рассудком, который юноша терял с каждой секундой.       Томас уже почти ничего не чувствовал – губы его онемели, дыхание, кажется, прекратилось вовсе: он стоял на пороге обморока и раскачивался, взад-вперёд, взад-вперёд. А бархатистый омут забвения так манил его… Увы, он не мог позволить себе подобной роскоши! Поэтому и терпел, исступленно, измученно, и с ужасом ощущал, как его тело отзывается на эти запретные ласки, с чем бедняга не мог ничего поделать.       Всего одно роковое движение норвежской кисти, и такая нелепая, но любимая парнем лента срывается с шеи и падает на пол, слишком медленно, слишком игриво. Все сейчас казалось исландцу неуместной насмешкой, дурной шуткой судьбы, воспалённым сном... И не потому, что действия брата не приносили ему наслаждения, а потому, что это так пугающе походило на описание самых откровенных сцен. Ох нет, те сухие и скупые описания никак не могли сравниться с этим безумием, на крыльях которого воспарил юный извращённый мечтатель.       А крепкие руки брата совершенно хладнокровно расправились с пуговицами на рубашке Томаса, да так умело, словно делали это не одну сотню раз, и губы норвежца припали к его груди, покрывая оную горячими и мокрыми поцелуями.       Природа не терпит застоя, она не терпит попятного хода – только движение вперёд, вперёд, без промедлений! И Томас подсознательно сделал выбор, свой персональный шаг вперёд, навстречу взрослой жизни, когда невольно покорился судьбе. Что смысла ослабевшими руками отталкивать брата, чьи нехитрые прикосновения доводят тело до легкой дрожи? Что смысла, о небо, отрицать собственное бездумное желание, которое, не смотря ни на что, так не хочется признать, так постыдно признать? Исландия наслаждался касаниями братских губ и что-то шевельнулось в его мозгу, стоило влажным поцелуям спуститься с груди на живот… Парень инстинктивно напрягся.       Здравомыслие Йоханссона пропало без следа, остались только ничем не стесненные, свободные чувства, которые он, по своему северному характеру, не показывал даже в подобной ситуации, когда все маски и барьеры сорваны. Все эти страсти, все эти движения души так и остались в груди, столь бесхозно целованной. Внешне Томас был почти нерушимым, только щёки предательски вспыхнули, а с губ слетел очередной шумный выдох. Да, его брат добился цели. Оба они, кажется, хотели друг друга.