Все совпадения случайны

— Наши поступки должны всегда соответствовать избранной добродетели. Добродетель выражается в намерении, в стремлении, в превосходном исполнении своей цели, долга, задачи. Так мы достигаем совершенства. Это и есть arete. Я тяжело вздохнул и обреченно взглянул сперва на мелко исписанные пергаменты, потом на Честь. Моя новоназванная наставница, удобно устроившаяся с полуразвернутыми крыльями на спинке соседней скамьи, даже не шелохнулась. Ее безмятежности с излишком хватило бы на все университеты мира. За последние пару дней опытным путем было выявлено, что знания элвен, полученные мной из Источника, проявляли себя довольно редко. Они вместе с таинственным шепотом затаились где-то в глубинах подсознания и периодически всплывали целыми мутными пластами чужих воспоминаний, в которых я совершенно ничего не понимал без подсказок Чести. В первую ночь мне снились чьи-то лица, бесконечно сменяющие друг друга образы и имена, и вырезанные на коже темные линии валласлинов. Наверное, они были важны — я не знал. Честь сказала, так создавались первые союзы и клятвы на крови, которые невозможно было нарушить. В первородном мире, где не было законов, так стали заверять свою верность. Во вторую ночь мне снилась война. Я проснулся, задыхаясь от мучительной боли в пробитой груди, ладонью все еще сжимая несуществующее копье. Сполз на пол и остаток ночи досидел так, бездумно перебирая в памяти тускнеющие осколки чужой жизни. В горле клокотал незнакомый мне жар, словно то самое солнце, на несколько часов войны опоздавшее к своему уже мертвому жрецу, билось внутри, пытаясь вырваться на свободу. Я помнил, он защищал свой рубеж до последнего вздоха, но не помнил, от кого и почему. Утром я спросил Честь о том, что случилось на той войне, но она лишь покачала головой. Сказала: сперва ты должен понять, что такое Путь. Потом она рассказала про arete. Оказалось, некоторые слова элвен я все же не разбирал. Наверное, так получилось потому, что в современном торговом языке уже не было обозначения подобным вещам. Я слышал эти слова внутри себя многоголосым эхом, накладывающимися одно на другое понятиями, каждое из которых было правильным и недостаточно правильным. Arete означало одновременно совершенство, превосходство и достоинство добродетели. Но всего этого было недостаточно, чтобы полностью описать все, что вело элвен тысячи лет. Честь расправила синие крылья. — Когда приходит срок познания, дух и элвен выбирают один другого. Напарники, друзья, партнеры. Мы дополняем и учим друг друга, мы срастаемся в одно, мыслью и сутью. Если оба следуют arete, их силы возрастают многократно. Понимаешь? Помедлив, я кивнул. Даже с моими скудными знаниями можно было догадаться. — Духи воплощают абсолют добродетели и, значит, будут стремиться к тому, кто совершает поступки, соответствующие этой добродетели. Элвен, выбирающие Путь этой добродетели, становятся сильнее, пока не изменяют ему… наверное, потому, что это искажает суть их духа-партнера? — Да. Нет бесчестия страшнее, чем сойти с Пути. Разбить связь невозможно, и меняются оба. Любовь обращается в похоть, терпение — в безразличие, жажда истины — в беспринципность палача. Я глубоко вдохнул. И не удержался. — Кого себе в напарники выбрал Солас? — Мудрость. Я вздрогнул от неожиданности и торопливо обернулся. Минан неподвижно стоял в дверях, скрестив руки на груди, и его темный взгляд не выражал абсолютно ничего. Как и когда он вошел и сколько успел услышать, я не знал. Когда им было нужно, эльфы передвигались совершенно бесшумно. Впрочем, возможно, здесь тоже была замешана таинственная магия местных дверей. — Мудрость, — негромко повторил я. — Так его звали? — Как его звали, уже не имеет значения, Волк потерял право на свое прежнее имя. Но да, он всегда искал знаний, ответы на вечные вопросы; просто жить было для него слишком… просто. Многие духи мудрости прежде были его друзьями, и один из них в итоге стал его партнером. — И что случилось потом? — Это тебя не касается, — сухо бросил Минан. — К тому же, ты вряд ли сможешь понять хоть что-то. Твои воспоминания напоминают воспоминания ребенка, я едва могу разобрать в них связные моменты. Во многое, даже лично наблюдая твою беспомощность и глупость, почти невозможно поверить. Может, Волк намеренно отправил тебя сюда, чтобы мы окончательно утратили надежду? Или, может, ты просто искусный лжец, мастер Юджин, и мне стоит убить тебя сразу? Я встретил его тяжелый взгляд, но не успел ответить; острые когти впились мне в плечо, но отчего-то я не почувствовал боли. Перья прохладой мазнули по щеке, и Честь развернула свободное крыло — и уже привычный мне синий цвет перетек в звенящее серебро. — Осторожней, Защитник. Ты назвал его своим учеником перед ликом Эльгарнана, и теперь ты за него в ответе. Мне ли напоминать тебе о клятве? — Что? — ошарашенно переспросил я. — Учеником? Минан стремительно развернулся и молча вышел из комнаты.

***

Ближе к вечеру, после многих часов корпения над историей вассальных взаимоотношений элвен я сдался, покаялся и постыдно сбежал, надеясь, что у Чести хватит благоразумия оставить мою опухшую от знаний голову в покое хотя бы до следующего утра. Для духа она оказалась вполне понимающей птицей, и единственное, от чего меня все еще потряхивало, была ее совершенно бесчеловечная манера внезапно проявляться прямо из воздуха. Все-таки, в некоторых бытовых аспектах до элвен мне было еще далеко. В коридорах мне несколько раз встречались группы эльфов; многие из них носили броню и оружие и выглядели так, словно были готовы в любой момент вступить в бой. Я склонял голову, приветствуя их, как учила Честь, они обычно молча кивали в ответ, отходили, уступая дорогу. В их взглядах недоумение почти сразу же сменялось легким, но отчетливым презрением — и теперь я понимал, почему. Лишь избранные Эльгарнана, первые жрецы и их преемники, разделяли память и силу Источника. Минан нарушил многовековую традицию, чтобы получить знание о будущем, и по их закону я оказался в иерархии не очень далеко от него самого. Конечно, такой ранг был не более чем словом, и вряд ли кто-то действительно взялся бы исполнять мои приказы. Но так или иначе, это решение не добавило Минану народной любви; на меня же большинство местных эльфов и духов и так смотрели с опаской, как на больное животное. Человек, не знакомый с магией и способный легко заблудиться между двух дверей, не вызывал у них большого доверия. К тому же, я не носил валласлина. Как я уже успел понять, «письмо на крови» во времена Элвенана называлось так не просто ради красивого выражения. Служение своему господину считали избранностью, честью и долгом, но неподкупная верность рабов держалась на магии крови. Если филактерии храмовников были сравнимы с маяком, то валласлин был самой настоящей цепью. Мне повезло лишь потому, что Минан и прочие жрецы, кажется, не были уверены в том, как эта дрянь сработает на человеке, рожденном в мире без Тени. Правда, у меня были нехорошие подозрения, что магия Источника на поверку могла оказаться дрянью куда хуже. За внешнюю стену Бастиона меня пропустили молча, но неохотно. В воздухе пела магия, тяжелая и страшная, от которой холодом покалывало кожу. Я запомнил это чувство, когда в первый раз проходил меж минратосских големов-джаггернаутов; здесь же все ощущалось в несколько раз сильнее. Вместе с эльфами у главных ворот несли стражу и духи-звери, виверны с белой шкурой и выступающими из пасти клыками. Я не знал, были ли они так же разумны, как и Честь, но на всякий случай поклонился им тоже. Вежливость еще никому не навредила. Далеко уходить я не собирался — да и не смог бы. Сразу от стены начинались зерновые поля, и чуть дальше, скрываясь между невысоких холмов, текла небольшая река. За ней уже можно было разглядеть белесое мерцание: там стоял магический барьер, ограждавший Бастион от враждебных глаз. После того, как опустилась Завеса, его питали искусственно, с помощью лириумных кристаллов, оставшихся со старых времен. Но даже я понимал, что рано или поздно кристаллы истощат себя. И Бастион Эльгарнана захлебнется кровью, как сотни крепостей до него. Освобожденные Соласом рабы, ощутившие безнаказанность свободы, не щадили бывших господ. Города рушились один за другим, утратив связь с Тенью, истаивали духи, задохнувшись гарью ненависти и страха. Еще держался Арлатан, полгода как осажденный, но до сих пор не сдавшийся, да родовые крепости эванурис и их жрецов. Победители шли по обломкам и сжигали то, что осталось — наверное, для того, чтобы потом построить свой собственный справедливый мир с чистого листа. Увы, я знал, что за мир их ждет. Честь велела мне не совать к барьеру свой любопытный нос; эльфы любили игры с пространством, и можно было легко застрять между здесь и там. Я и не собирался. Мне нужен был один из холмов. Холм был неприметным, не самым высоким; я забрался на него довольно быстро и даже не сбил дыхания. Остановился на плоской вершине, бросил короткий взгляд на оставшийся позади Бастион и развернулся на запад. Вечер был ясным; заходящее солнце, залившее небосвод рыжим огнем, еще не коснулось земли. Я смотрел вперед, упрямо щурясь до рези в глазах и смаргивая слезы. Мне необходимо было понять. Я помнил, как моя ладонь сжимала раскаленное древко копья, сотканного из чистого света. Я помнил, как взывал к силе эванурис и имени, которому присягал, и они отвечали — до тех пор, пока мое изможденное тело все еще могло дышать. Как гнев поднимался во мне и со мной, презрев раны и усталость, как пылал в моей крови кипящий жар, от которого даже самые смелые из моих противников бежали в страхе. Я помнил — я знал — тот погибший жрец, чья память жила во мне теперь, верил своему господину. Так не могли верить рабы, лишенные разума и живущие в вечном страхе. Но Солас говорил, его мир, созданный элвен, должен был быть уничтожен. Солас, исказивший свою собственную суть ради этой цели. Кто из них был прав? Неужели действительно не было иного пути, неужели никак не могли договориться всемогущие существа, прожившие сотни, тысячи лет? Что тогда пользы от этой мудрости, от этой чести? Почему этот проклятый шепот молчит теперь, когда он так нужен?! — Что ты делаешь? Я резко обернулся, встречаясь взглядом с Минаном. В глазах щипало. — В воспоминаниях Источника… — хрипло сказал я. Прокашлялся, вдохнул, начал снова: — Я помню, как умирал один из жрецов. Здесь, на этом холме. Минан не ответил. Чуть наклонил голову — как мне показалось, выжидающе. Я вздохнул, виновато развел руками, чувствуя себя очень глупо. — Он звал Эльгарнана в битве и перед смертью. Тот жрец. Я подумал, может, если я приду сюда, то смогу понять. Я не хочу оскорбить вашу память, но… Солас говорил много и не сказал ничего. Честь учит меня Пути, но я до сих пор не знаю, что такое Путь Солнца. Да, я человек, я не прожил сотен лет и не видел то, что видел твой Народ, но неужели это такая истина, которую невозможно объяснить? — Его звали Таравун. От неожиданности я осекся и замолчал. Минан, помедлив мгновение, подошел ближе и встал рядом, глядя на ало-рыжее, как залитое пожаром, небо. При нем не было ни брони, ни клинка, лишь простая одежда и легкий плащ — и, может, поэтому впервые за все это время он казался непривычно усталым. Как и все элвен, он выглядел молодо, но сейчас я отчетливо ощутил след, который оставило на нем время. — Ты смотришь на солнце и щуришься от боли, — негромко сказал Минан. — Как я могу рассказать тебе о том, что это значит — носить солнце в себе? Как я могу рассказать тебе о том, что это значит — навсегда его потерять? Он замолчал на миг, сложил руки за спиной. — Память — единственное, что нам осталось. А для меня и она теперь навсегда замарана ложью. Скажи, человек, те, кого в твоем времени называют долийцами, действительно живут в лесах как дикари? Действительно ли они не помнят ничего о тех, чьи знаки носят? — Юджин. И я не жил с долийцами. Может, на самом деле их Хранителям известно намного больше, чем они говорят чужакам, я не знаю. Ведь помнят же они о том, что Диртамен, Фалон’Дин, Силейз и прочие были детьми Эльгарнана и Митал… значит, наверняка сохранились и другие знания. — Юджин. Я послушно захлопнул рот. Минан, наконец, посмотрел на меня, и в его взгляде отражалось все терпение существа, прожившего на свете несколько тысяч лет. — Они были нашими военачальниками. Ты думаешь, что военачальниками становятся, когда женятся или рождаются от другого военачальника? Я замолчал. Подумал и осторожно спросил: — Тогда Диртамен и Фалон’Дин тоже не, хм… не братья? — Можешь задать этот вопрос жрецам Диртамена, если тебе доведется их встретить. Возможно, после этого у тебя тоже появится подобный брат. Я торопливо отступил от него на несколько шагов, на всякий случай приготовившись к тактическому отступлению. Элвен были странными ребятами, и такие шутки у них могли легко оказаться более чем реальной угрозой. Но в конце концов, не моя вина в том, что у долийцев хорошее воображение! Минан тяжело вздохнул, окинул меня взглядом, в котором отчетливо читалась безнадежность, и отвернулся. Скупо бросил: — Возвращайся в Бастион. И больше не уходи так далеко в одиночку. Многие не были согласны с оказанной тебе честью, а я не всегда буду рядом. Я настолько оторопел от его неожиданной смены настроения, что только кивнул. Элвен действительно были очень странными ребятами.