Похождения начинающего Героя

Терзаемый дурными предчувствиями, Эдан проснулся ещё до рассвета. С полчаса он лежал неподвижно, жмурился в надежде, что сон вернётся, но сердце только быстрее заходилось в тревожном стуке. Когда за окном заалело, он поднялся. Пробираясь между рядами спящих паломников, он вышел на крыльцо, навстречу прохладному, пахнущему сыростью утру. Вчера ему так и не удалось побеседовать с экзорцистами: дверь штаба оказалась накрепко заперта, и строгий голос, донёссшийся в ответ на его стук, заявил, что они не принимают посетителей до завтрашнего утра. Добиться внятного объяснения причин тоже не вышло. Его и Лотту, желавшую навестить брата, оставили наедине с дурными мыслями. Зерно страха, упав в столь благодатную почву, быстро проросло: ему чудилось, что Авериана пытают со всей жестокостью, на которую только способны палачи, ей — что проклятие обратило Вилмара в чудовище, которое экзорцистам приходится сдерживать. Эдан, конечно, не видел, как кому-то выдирают ногти или отрубают пальцы, не видел даже публичных казней, зато прочитал достаточно сказок, в которых злодеев в конце ставили в железных башмаках на раскалённые угли и заставляли танцевать. Раньше жестокость проскальзывала мимо слуха и виделась справедливым возмездием, но в последнее время всё чаще Эдан примерял железные башмаки на себя. Какое-то движение почудилось в прохладных сумерках. Тень, едва различимая, скользнула в приоткрытую дверь цитадели. Прежде чем последовать за ней, сомневался Эдан недолго: он знал по меньшей мере одно жестокое существо, способное прятаться в тенях. Уже в тёмном коридоре, ступая по запылённому ковру, скрадывающему звуки шагов, Эдан осознал ошибку. Вблизи у таинственного посетителя не было ничего общего с Нейданом или даже с Никсе. Он походил на обычного служителя Близнецов: бесформенная двухцветная мантия, волосы, убранные под чёрный платок, серебряный венец поверх. У человека не было оружия, и шёл он торопливо, лишь изредка тревожно озираясь. Эдан держался на расстоянии: не хотелось лишний раз объясняться, если его заметят. Служителю церкви явно проще будет объяснить своё присутствие в цитадели Рассветного Солнца, чем ему. Коридор, к счастью, часто петлял: он мог укрыться за поворотом, оставаясь достаточно близко, чтобы слышать шорох подола и приглушённые шаги. Уже на полпути, приметив знакомую лестницу, Эдан понял: фигура направляется к центральной башне. Той же дорогой они совсем недавно поднимались в кабинет сэра Найгоса. Правда, тогда он не заметил и малой доли всего запустения и заброшенности, которыми дышала древняя цитадель. Основные коридоры подсвечивались дварфийскими солнечными кристаллами, но в боковых сгущался мрак. Клочья смутно белеющей паутины опутали потолочные балки. Заворачивая за угол, он едва не споткнулся о выставленный посреди прохода таз, в который с потолка мерно капала вода. Лучше любых признаний говорило состояние цитадели о нынешнем упадке ордена. «Интересно, это из-за появления Ока Близнецов? Или ещё почему?» — задумался Эдан, но тут наверху лестницы приоткрылась дверь. Сквозь неё просочилась полоска яркого света, и он тут же осторожно попятился вбок, к тёмной нише с выставленными рыцарскими доспехами. Отсюда он не мог видеть собеседников, но мог слышать их негромкие голоса. — Ты всё-таки пришла. Я ждал тебя всю ночь. Сэр Найгос говорил с собеседницей мягко и почти нежно. Так говорят с любимыми, и Эдан тут же смутился. Хотел спасти от покушения, а стал свидетелем тайного свидания! Но любопытство не дало отступить, взяло верх. Он замер, вслушиваясь: кто же эта женщина? Почему молчит? Он её знает? — Я не хотела приходить. Говорила себе, что Извечный Свет испытывает меня, когда прочла письмо. — Но ты здесь. — Здесь, Найгос. Чтобы напомнить тебе о моих обетах и причинах не отрекаться от них. Кажется, он всё же слышал её: где-то в городе, совсем недавно… Эдан напряг память, вспоминая эту сдержанную, гордую речь, но воспоминание ускользало. — Богам известно чувство долга перед своим родом, но более того — им известна любовь. Церковь отпустит тебя, если только пожелаешь вернуться, и тогда мы с тобой сможем… Звук короткого шлепка. Легко представлялось, как женщина предупреждающе шлёпнула главу Рассветного Солнца по протянутой руке. Голось, прежде исполненный достоинства, отчаянно зазвенел: — Моя семья проклята, Найгос! Троим братьям моей матери небеса послали смерть в очищающем огне, а ей самой — смертельную болезнь. Думаешь, я без причины посвятила себя службе Извечному Свету? Прежде любой земной любви я ищу искупления для нашего рода. Что толку в ней, если не принесёт ни счастья, ни покоя?! Мои — наши — дети, если и родятся однажды на свет, будут нести на своей душе тяжкое бремя. Неужели ты не понимаешь?! Я избрала путь и пойду по нему до конца, даже если… Дверь распахнулась шире. Теперь на полу коридора Эдан видел две тени. Одна шагнула к другой, заключив в объятия. — Что ж, если род твой проклят, я буду молиться за каждого из его членов. Я понимаю, любимая. Понимаю, что ты взвалила на себя бремя, которое не вынести в одиночку. Скажи: ты сомневаешься во мне? В моём благочестии, быть может, в моём сострадании к тебе, в моей любви? Если потребуется, я на коленях буду молить хоть богов, хоть их земных наместников, и не поднимусь, пока небеса не простят тебя. Нет, я не брошу тебя одну со столь тяжёлым грузом на плечах: по одному слову я понесу его вместе с тобой. Эдан вжался в стену и стиснул зубы, чтобы себя не выдать. Ещё на середине тирады он услышал тихий всхлип, а затем девушка вдруг разрыдалась так горько и отчаянно, что защемило сердце. Их с Найгосом тени всё так же не размыкали объятий. — Не плачь, ну же, что ты, — тот, кто казался прежде величественным паладином, далёким от всего земного, нежно баюкал возлюбленную, как испуганного ребёнка. — Боги видят нас каждый миг, с рождения и до смерти: они знают, что сердце твоё не запятнано скверной, а намерения чисты. Ты не принесла последних клятв и можешь повернуть назад. Мы отыщем путь справиться с проклятием, но вместе, а не порознь, слышишь? Мой род идёт от самого святого Треона: неужели благих деяний моих предков и меня самого недостаточно, чтобы просить милости для тебя и всего рода Эстмар? Знакомая фамилия застучала кровью в висках. Эдан зажал рот, чтобы не ахнуть. Эстмар? Выходит, они говорят о семье баронессы? И тут же он вспомнил молодую женщину с непреклонным чистым взглядом, что спорила с Её Милостью на пороге церкви. — Но как быть с бабушкой? — девушка говорила так устало, словно силы разом вытекли из неё. Испарилась прежняя решимость, благочестивая сдержанность. Она всё ещё едва слышно всхлипывала. — Я не стану говорить. — Найгос? — Нет, нет, не проси. Я не хочу, чтобы ты подумала, будто я считаю себя вправе судить… Его тень чуть отстранилась, но теперь её тень потянулась за ним. — Если настаиваешь… Сгореть мне на месте, если ошибаюсь, но, сдаётся мне, старая грешница и есть ваше проклятие. Пока ты стираешь в кровь колени, молясь пред ликами близнецов, она возводит хулу на богов и проклинает небеса. Всё твоё смирение не может перевесить её гордыню. Прости, прости, не стоит мне… Какой бы ни была эта женщина, она — твоя единственная родня. Не мне считать её грехи. Эдан кинул взгляд на лестницу, ведущую вниз. Успеет ли он скрыться за поворотом прежде, чем девушка спустится и увидит его? Алинн тем временем притихла, что-то решая для себя. Наконец, окрепший голос нарушил тишину: — Ты прав. Что ж, пусть рассудят боги. Поговори с ней, Найгос: проси моей руки. Передай, что я готова вернуться к роду Эстмар, как она того желает, но только как твоя супруга. Если в самом деле Латерису угоден наш союз, он вложит в твои уста верные слова. Она сбежала вниз по лестнице и пронеслась мимо стремительным вихрем: платок съехал набок, глаза — красные от слёз. К счастью, смотрела она прямо перед собой и потому не заметила Эдана, замершего в нише за рыцарскими доспехами. Он даже дышать перестал, боясь, что следом устремится сэр Найгос, но, по счастью, сверху донёсся хлопок: дверь кабинета закрылась. Едва осознавая, что только что услышал, он выбрался во двор. Никто не остановил по дороге: в коридорах цитадели ему встретилось двое паладинов, но оба прошли мимо, лишь скользнув взглядом по его мечу. А ведь верно… Такие выдают послушникам. Разговор внучки баронессы и сэра Найгоса снова и снова прокручивался в его памяти, затмевая даже беспокойство. Именно об этом Эдан думал всю дорогу, пока они с Лехийят, вызвавшейся его спроводить, шли по подсыхающей мостовой к цитадели Ока Близнецов. О каком проклятии говорила Алинн? Что такого совершили сыновья баронессы? Война между Годвином и Марденом. Тиаманта призвала на поле боя священный огонь, спаливший грешников в рядах обеих армий… Битва была здесь, совсем недалеко… Вспомнил о былых тревогах он лишь тогда, когда вновь поднялся по ступеням мимо трёх замерших статуй. Всё так же молилась жрица, разве что теперь, когда не было дождя, он разглядел на лице улыбку и понял, что фигура вовсе не печальна и тем более не плачет, и всё так же чародей за её спиной тянулся к спрятанному кинжалу. Интересно, у композиции есть глубинный смысл, или она отсылает к чему-то, некогда случившемуся в реальности? Лехийят, видящая статуи впервые, склонилась, то ли отдавая дань уважения скульптору, то ли пытаясь получше разглядеть мелкие детали орнамента на плаще воина. — Всё же что-то роднит мой народ с вашим: ваши творцы так же ищут вдохновение в собственном страхе и отчаянии. Они запечатывают его в камне, дабы семя гнева не проросло. Но мои собратья запирают такие творения под замок и скрывают от глаз: они — стражи ярости, распирающей творца, и не должны быть видимы, чтобы ярость эта не поразила других. А вы выставляете на общее обозрение… Почему? Эдан хмуро покосился на гротескное, уродливое лицо колдуна. — Не знаю. Может, не думают о таких вещах. Или же в том и цель: чтобы чужие «семена» поскорее проросли. Уже положив руку на бронзовое кольцо и готовясь постучать, он посмотрел на спутницу через плечо. — Я хотел попросить. Там, во время разговора, я, возможно, захочу сорваться. Выругаться или закричать… Я прошу: если так выйдет, вмешайся. Останови меня. Ругань только всё усложнит. Он ожидал чего угодно, кроме того, что на лице исполинки вдруг появится улыбка. Лёгкая, почти мимолётная, но столь открытая, что такую не ожидаешь увидеть на суровом, каменно-сером лике. Эдан беспокойно завозился: — Почему ты улыбаешься? — Потому что на моей родине то, о чём ты просишь — знак величайшего доверия. Гнев — норовистый жеребец, и обычно мы сами держим его поводья. Но иногда, когда мы верим кому-то больше, чем себе — мы передаём поводья в его или её руки. Власть над нашим разумом, жизнью, самой глубинной сутью. И, пусть для твоих сородичей такая просьба малозначима, знай, что я ценю твоё доверие. Дверь на сей раз оказалась открыта. Уже знакомый мастер Джаром повернулся к нему. Никакой злобы не читалось в его чертах, скорее, безмерная усталость. Так выглядят те, у кого выдалась бессонная и очень тревожная ночь. Эдан поёжился: вопреки сросшимся, изуродованным векам его будто пронзил насквозь внимательный взор. — Приветствую. Вы… — так некстати пересохло в горле. Эдан прокашлялся. — Вы арестовали моего друга. Колдуна по имени Авериан. — Приветствую. Верно. — Я ещё вчера хотел с ним поговорить, но вы меня не впустили. На каком основании… Его пылкую тираду, становившуюся громче с каждым словом, прервали: — Простите моего товарища. Он беспокоится, и оттого весьма несдержан. Нас беспокоит лишь один вопрос: неужели тот, кого мы знали, совершил нечто преступное? — Не то слово! — в разговор вторгся голос послушницы Верины, назидательный и строгий, как у маленькой проповедницы. — В городе и так неспокойно, учитывая, что мы нашли в том святилище, а он, он… — Не забывай, девочка: более гордых слов красит людскую суть смиренное молчание. Молоденькая послушница замерла в дверном проёме и закивала, после чего на всякий случай зажала рот рукой: удерживала рвущуюся болтовню. Мастер Джаром, даже не повернувшись к ней, продолжил: — Дело не стоит вашего волнения. Вчерашняя суматоха не связана с вашим товарищем, да и серьёзных обвинений ему не грозит. Видите ли, в последние годы весть о флэймаркском чуде несётся далеко за пределы империи. Город наш невелик, а обитель — того меньше. Люди приходят сюда в надежде найти исцеление, но всем мы не можем помочь. Люди боятся. Злятся. И начинаются беспорядки. — Мы помогаем городской страже, — молчания Верине хватило ровно на минуту. — Они не могут позволить себе держать в городской тюрьме каждого смутьяна. Приходится и нам придерживать для таких камеры. Что-то в этом было знакомое, и Эдан робко уточнил: — А разве не паладины Рассветного Солнца обычно… При упоминании другого ордена мастер Джаром постучал пальцами по столу, привлекая внимание. — Рассветное Солнце уже век как близится к закату: сколько их сейчас? Двадцать рукоположенных паладинов? Тридцать? Впрочем, это не столь важно. Касаемо дела. Ваш друг нарушил общественный порядок, позволив себе забраться на закрытую территорию. Обычно таких после выговора отпускают, но он с чего-то решил не идти на контакт. Вот и сидит, над поведением думает. — Закрытую территорию? — переспросил Эдан. Каким бы сильным ни было новоприобретённое недоверие к Оку, средоточию всего, что он ценил в былых авторитетах, казалось, слепой экзорцист не врал. Верина подошла ближе и топнула ногой: — Влез в Кладбищенскую Башню, всех там перепугал, а нам разбираться теперь, что он задумал! Нельзя же преступника за так отпускать! Он научиться должен, понять, что неправильно поступил и не надо так больше, а этот… — Верина, будь добра, скажи госпоже Скелброт, что к колдуну пришли. Не могу же я пропустить из без разрешения. Интересно, действительно ли их не могли пропустить? Или мастер просто хотел сплавить подальше болтливую послушницу? Молчание затянулось. Эдан не знал, как его разбавить, и потому только спросил: — Что за Кладбищенская Башня? — Огромная башня в южной части города, всё, что осталось от старой крепости. Рядом с ней кладбище, оттуда и название. Там живут колдуны из Оков. Тем временем из-за двери донёсся громкий топот. Запыхавшаяся Верина закивала, пытаясь отдышаться. Выходило кое-как. — Говорит, можно! Заходите! Может, хоть вам скажет, что в башне забыл! О, Эдан догадывался, что — или, вернее, кто — могло привести друга в штаб Терновых Оков. Вряд ли тут есть простор для воображения. Тревожило другое: как ни спокойно их приняли и пропустили, вдруг это всё — обманка? Вдруг он увидит Авериана израненным, измученным, ослеплённым? Но молодой чародей выглядел неплохо, не считая крайне скептичного и недовольного выражения, застывшего на лице. Так он обычно морщился, когда принимался лекторским тоном объяснять что-то, что для себя считал прописной истиной. Он сидел посреди камеры на старом табурете с руками, скрещенными на груди, и пристально сверлил бирюзовым глазом женщину по ту сторону решётки. Высокая, крупная, с широкими плечами и крупными кистями, она выглядела бы на своём месте работающей в поле. Но на ней был орденский доспех, вдобавок заметно отличающийся от одеяний мастера Джарома и Верины. Отливающий лиловым металл покрывали едва заметные прожилки, похожие на разбегающиеся вены. Эти прожилки едва заметно переливались, источая неведомую силу. Выгравированные на нагруднике изогнутые руки держали искру — по-настоящему светящийся драгоценный кристалл. Лиловый плащ за плечами украшала богатая вышивка. Когда она повернулась к вошедшим, Эдан заметил, что правая сторона её лица кажется бледнее левой, по скуле расплылись синяки, белок глаза воспалён, а там, где кожа тоньше, проступают тёмные вены. Следы болезни, следы Распада, но ни следа тумана во взгляде: женщина смотрела ясно и цепко. — Госпожа Скелброт, — мастер Джаром почтительно поклонился: Эдан и Лехийят повторили за ним. — Посетители желают побеседовать с арестантом. — Пусть беседуют. Мой допрос в любом случае окончен: не похоже, чтобы этот был причастен к ритуалу. Он — меченный Торис. Не смог бы колдовать в подземельях: уж слишком непредсказуема тамошняя магия. — Простите, госпожа. Пусть это глупость, но, учитывая, что он был одним из сообщивших о святилище, стоило проверить… — Я не спорю. Постой-ка. Ты. Теперь, не глядя на соратника, она обращалась к посетителям. Эдан вздрогнул: уж на что он не был низкого роста, широкоплечая женщина оказалась вблизи выше почти на голову. — Ты тоже был в подземелье за расколотой плитой. Верно? — Да, — осторожно отметил он, не вполне понимая, к чему клонит госпожа Скелброт. Она закусила губу и чуть помолчала, прежде чем задать следующий вопрос. Тон у неё был резкий и даже агрессивный; от такого хочется пугливо втягивать голову в плечи. На чистом противоречии Эдан заставил себя выпрямиться и смотреть если не в глаза, то хотя бы в квадратный подбородок. Вовсе нет в ней ничего страшного и угрожающего. По сравнению с согнувшейся Лехийят, которая, распрямившись, подпирала бы затылком потолочные балки, она не такая уж и великанша. — Колдовать умеешь? — Нет. Сама собой вспомнилась странная энергия, текущая сквозь барельефы и камни, энергия, отзывающаяся на его внутренний свет, но Эдан в жизни не рассказал бы об этом суровой женщине. Испытующий взор переместился на исполинку. Лехийят бесстрастно кивнула: — Он не лжёт. Удовлетворившись ответом, госпожа Скелброт мигом потеряла к ним интерес и направилась прочь, даже не подумав из вежливости попрощаться. Хорошо хоть заранее был готов к тому, что Око Близнецов вовсе не похоже на славный рыцарский орден безукоризненно воспитанных героев, иначе бы точно разочаровался. После того, как госпожа Скелброт покинула помещение, мастер Джаром отпер замок клетки. Лязгнула, открываясь, решётка. Эдан шагнул к товарищу. Лехийят осталась снаружи: ей, чтобы пройти через маленькую дверь, пришлось бы согнуться в три погибели. Нет, мастер не врал: никаких синяков или кровоподтёков, даже одежда выглядит сравнительно чистой. Зато морщится так, словно вместо яблока куснул луковицу. — Зачем пришёл? Уверяю, я в полном порядке. Как видишь, даже руки свободны, — Авериан красноречиво помахал обеими сразу, даже закатал рукава, чтобы показать, что на запястьях нет следа наручников, — Посижу ещё чуток и выйду. Все недоразумения прояснили, упрекнуть меня не в чем. — Ты действительно забрался в башню? — Ага. Я, кстати, не отрицал даже. Глупо выдумывать отговорки, когда тебя на подоконнике поймали. Ничего незаконного я формально не совершил: Оковы, насколько мне известно, не отличаются ревностной охраной своих границ, и уж тем более нет в местном своде законов пункта: «Запрещено входить в общие комнаты через окно». — Так это же любому дураку понятно! — вспылила Верина: видимо, только присутствие госпожи Скелброт сдерживало её от постоянного желания выговориться. — И зачем только влез, а? Может, украсть чего хотел? Невозмутимый чародей в преувеличенном жесте прижал обе руки к сердцу: — Само собой. Ведь в Кладбищенской Башне так много вещей, которые можно украсть! Разумеется, ритуальные плётки, нестиранные робы и протёртые до дыр простыни представляют невероятную ценность, но, уверяю, мне они ни к чему. Эдан тут же принялся защищать товарища от излишне деятельной послушницы: — Ничего он не собирался красть. Ты с Деникой хотел ещё раз поговорить, правда же? Глаз во лбу тревожно заметался, но интонация осталась откровенно издевательской. — Ага. Хотел предложить любви всей моей жизни сбежать со мной на край света. — Нет, он и над вами издевается! — Верина, густо покрасневшая, сжала кулаки. — Мастер, говорю вам, его бы прижать хорошенько — сразу всё скажет! — Прекрати, — уже раздражённо прервал её мастер Джаром, — Мы не преступники и не мясники, чтобы пытать кого-то по глупой прихоти. Он не призывал демона и не причинил хоть сколько-нибудь серьёзного вреда. За такое могут наказать парой ударов плетью или недолгим арестом, не более. Авериан горделиво выпрямился, как будто собрался отвечать заученный урок. — Раз уж речь об аресте, позвольте говорить прямо. Я чту законы этого места, и готов провести под замком столько времени, сколько вы сочтёте нужным. Могу отметить и то, что я невиновен, однако дело, которое привело меня в Кладбищенскую Башню — личная тайна и касается оно лишь меня и других, в неё вовлечённых. Эта тайна не представляет интереса для Ока, однако может немало проблем доставить всем нам, если вдруг попадёт не в те руки. Если вы сочтёте, что эта причина достойна того, чтобы прибегнуть к пыткам, можете начинать хоть сейчас, но предупреждаю: я ни слова не скажу. Благодарю за внимание. Столько твёрдости и спокойствия уж никак не ждёшь от трусоватого колдуна, чуть что, ударяющегося в панику. Это настолько важно для него? Или здесь, запертым в камере тех, кто охотится на тёмных колдунов, он чувствует себя в безопасности? Эдан не мог утверждать, но мог ему довериться. Мастер Джаром потёр сросшиеся веки на месте своего третьего глаза: — Не слушайте девочку. Она юна и слишком поспешна в суждениях. Думаю, ещё двух суток ареста будет достаточно. Если у госпожи Скелброт более нет к вам вопросов, то у нас — тем более. — Я тебя ещё навещу, — тут же заверил Эдан. — Найду где-нибудь еды и принесу, если разрешат, разумеется… Авериан усмехнулся в кулак и покусал оттопыренный большой палец, как если бы это был мундштук трубки. — О, не стоит. Здесь, не поверишь, даже кормят. По сравнению с казармами или сеновалом так и вовсе почти курорт. Ещё бы сюда перину, конечно, но нет в мире совершенства… Только, умоляю, не делай никаких глупостей, чтобы оказаться со мной в одной камере. А сейчас я, если позволите, вздремну: отвечать на вопросы по ночам — это отдельный сорт пытки. Он от души зевнул. — Ну? До встречи? — Эдан покосился на кивнувшую Лехийят и шагнул к выходу. Неожиданно Авериан, вскочив с табурета, крепко его обнял. Эдан не успел даже удивиться столь пылкому прощанию, как в ухо ворвался торопливый шёпот: — Найди Денику. Спроси, с ней ли ещё Эва. Потом скажешь. Это важно. Напоследок хлопнув его по спине, друг отстранился и как ни в чём ни бывало направился к узкой деревянной койке без простыней. Больше он не проронил ни слова. Видимо, потому, что самое важное уже было сказано. Облегчение, наставшее в первый миг встречи, сменилось беспокойством. Что за тайны? И кто эта «Эва», о которой нужно спрашивать? Слишком, слишком много нового для одного дня! Когда ворота цитадели Ока остались далеко позади, Лехийят вдруг склонилась ближе и негромко, насколько позволял её гулкий низкий голос, произнесла: — Он просил тебя о чём-то. — Просил, — от неожиданности признался Эдан. Затем запоздало удивился: — Ты слышала — и не сказала экзорцистам? Почему? Мне казалось, ты не из тех, кто станет ради кого-то лгать. Тем более ты жила вместе с Терновыми Оковами… Лехийят Ан-Ари слегка улыбнулась и вперёд него направилась по улице просыпающегося города, так и не дав внятного ответа.