Похождения начинающего Героя

Разбитые костяшки саднили, плечо онемело, но переполняющаяся злость запрещала взять хоть краткую передышку. Снова и снова, Эдан бил кулаками по стене камеры, сдирая кожу о шершавые выступы. Боль волновала сейчас меньше всего. Он бы не заметил, даже загорись под его ногами костёр. Света было мало, непозволительно мало, точно события прошедшего дня и подземелье, ставшее тюрьмой, высосало всё дарованное небесами без остатка. Иногда чудилось: не проём коридора перед ним, а разверстая пасть. Инеевый Гребень представлялся древним змеем, а брошенные дварфийские подземелья - внутренностью его брюха. Его сожрали, не разжевав, вот только не получится, как сказочному герою, вспороть чудище изнутри - больно толста шкура. Как ни говори себе, что Дея солгала, как ни придумывай тысячи диких идей и оправданий, какой спектакль ни разыгрывай внутри своей головы, все образы дают трещину и рассыпаются в пыль. Он хотел, безумно хотел бы поверить, что перед ним - культистка-телепатка, жестокая ведьма, вывернувшая его память наизнанку, или разбойница, что убила его настоящих, любящих отца и мать, или лживое чудовище, не имеющее никакого отношения к его семье, или, или, а может… Эдан стиснул виски и с тихим стоном сел на пол. Он не смог пожать ей руку. Не смог и проклясть, обвинив во лжи. Вообще ничего не смог, кроме короткого кивка, на который ушли последние силы: после услышанного они вытекали из его тела, как вода — из треснувшей вазы. Если бы в этот момент она попыталась утешить или подбодрить, если бы хоть обрадовалась их знакомству, если бы сделала что-то, что показало бы в ней ту самую девочку, когда-то любившую розы — Эдан бы устоял. Он придумал бы ей оправдание, придумал себе новую ложь и вцепился обеими руками, чтобы теперь наверняка не усомниться. Но Дея равнодушно пожала плечами и ушла. Есть вещи, которые настолько обыдены, что с возрастом перестаёшь задумываться об их сути. Удел совсем маленьких детей - интересоваться очевидными вопросами и часами дёргать взрослых за рукав, расспрашивая, отчего небо голубое и почему нельзя дёргать кошек за хвосты. Но затем дети взрослеют, и что-то становится привычным настолько, что не догадаешься спросить: «А почему именно так?» С чего он взял, что бабушка и дедушка имеют хоть какое понятие о добре и зле? А даже если имеют - что оно единственно возможное и правильное? Когда Эдан слушал их в детстве, ему казалось, что те, кто говорит такие вещи, должны быть непременно очень добры и сострадательны. Да ведь они и вели себя, как живейший пример сострадания! Помогали ему выходить сломавшего крылышко жаворонка, делились в голодный год пищей с соседями победнее, а, когда после страшной бури старая сосна повалилась на церковь, именно дедушка с бабушкой организовали и оплатили ремонт проломленной крыши. Теперь каждый их добрый поступок чудился вымазанным в зловонной грязи. Они были не бескорыстными праведниками, но преступниками, выпрашивающими прощение то ли у богов, то ли у собственной совести. Хотелось верить, что они поняли ошибку, осознали вину и потому старались загладить её, как могли. Вот только они продолжили учить его тому же, чему учили Дею. «Нет, — насмехалась темнота, — не выдумывай чепухи. Они не поняли». Почему можно разглядеть так мало? Почему не получается отвлечься, да хоть бы даже на странный барельеф, камни на котором вспыхнули чуть ярче? Каждый видимый уголок своей тюрьмы он изучил так подробно, что не было разницы - открыты глаза или закрыты. Разве что с открытыми глазами не видно смеющихся теней на той стороне. Как кошка, играющая с клубком, они гоняли его мысли, спутывали их нити, а Эдан даже не мог прикрикнуть на заигравшихся тварей. Веки больше не поднимались; навалившаяся усталость давила на ноющую спину, требовавшую мягкой постели, а не плоского камня, который не отогреть своим телом. Он только впустую тратил тепло. И всё же сон подкрадывался к нему, навевал мысли о далёком доме. Об уютной кровати, о тяжёлом одеяле из колючей шерсти. Щекотно, но маленький Эдан укутывается в него, как в кокон: наружу торчит один только замёрзший нос. Бабушка притворно строго качает головой и упрекает, что не стоило до ночи играть на таком-то холоде, но взгляд у неё добрый. Она понимает, что совершенно невозможно не радоваться искристому снегу, не строить допоздна крепости, которые растают с первой оттепелью. Все взрослые в Тимберфорде, даже самые надменные и величественные, когда-то были детьми и точно так же отмораживали носы. — Ты не простыл, часом? — бабушка потрогала его лоб и подозрительно прищурилась. — Только с улицы — сразу в кровать, не поужинал толком… Он проворно увернулся от пахнущей цветочными духами руки и спрятался поглубже в надёжный кокон, накрылся с головой. Но так быстро стало душно. Делать нечего: пришлось снова высунуться. — Я не голодный, — заверил маленький Эдан так пылко, что сам поверил, — и не болею, просто очень устал. — Ну-ка вылезай, озорник: никому ещё не стало хуже от тарелки горячего супа. Бабушка попыталась схватить проворного внука, но тот отполз в угол кровати и воскликнул из недр одеяла: — Не хочу есть! Хочу сказку! — Вот оно что! Ну так я расскажу - но ты сперва должен поужинать, а потом… — Я завтра поем, как проснусь, честно-честно, и даже не заболею! — на самом деле, в горле немного першило, но маленький Эдан искренне надеялся, что всё пройдёт, стоит только сильно захотеть. Бабушка сдалась быстро, как сдавалась всегда. — Хорошо. Тогда, это будет сказка о прекрасной… — Хочу историю про святую Тиаманту! — Как тебе не надоедает! Ведь сколько уже слушал, и вчера, и позавчера… — А ты ещё что-нибудь расскажи! На самом деле, он просил рассказать героические истории о Тиаманте и доблестных воителях из Ока Близнецов в разы чаще. Они были гораздо лучше многих героев, живших слишком давно и оттого окутанных ореолом сказочности. Они ведь были настоящими, живыми! Сказаниями о легендарных воителях древности можно было наслаждаться, но только рассказы о подвигах ныне живущих позволяли мечтать, как однажды он, выросший, поступит к ним на службу. Или совершит отдельно, сам по себе, какой-нибудь подвиг, за который Тиаманта, чьими изречениями он зачитывался, его благословит. Всё время, пока он нетерпеливо ёрзал, дожидаясь новой истории, бабушка задумчиво морщила лоб. Но вот морщинки разгладились, и она начала так же, как начинала десятки раз до того. — Ну хорошо! Только это будет не о самой Тиаманте, о рыцаре, служившем Оку Близнецов. Это одна из тех историй, которая гуляет среди караванщиков. Мне её рассказал твой дедушка, а сам он услышал от другого караванщика… Внутри вдруг зародились слова, совершенно чужие для него-малыша, но те, что вырвались бы сейчас: — А это правда было? Или ты придумываешь? Бабушка запнулась, но тут же тихо рассмеялась: — Конечно же, это было на самом деле, глупыш! Я не очень хороша в том, чтобы выдумывать истории. Итак, было дело далеко на северо-западе, близ границы с Брусканом. Леса там тёмные и очень-очень густые: наша самая беспросветная чаща для тамошних жителей — редкий перелесок. Караванщики в тех краях не ходят без проводников: принято соглашаться, какую бы цену те ни запросили. Пусть бы даже составила она половину стоимости от всей возможной выручки — всё лучше, чем безвестно сгинуть. Проводники эти очень ценились, сам понимаешь: было их куда меньше, чем желающих торговать с брусканцами. Они, хоть и много средь их породы лжецов и проходимцев, обыкновенно сговорчивы и платят щедро. — И дедушка брал такого проводника? - почему-то вопрос не приходил в голову тогда, но он мог задать его прямо сейчас. Дедушка ведь действительно ходил со своим караваном не только к границе, но и куда дальше, в самое сердце заболоченных земель, прямиком в Речнохлад. Тень раздражения мелькнула во взгляде бабушки: она терпеть не могла, когда её часто перебивали. — Конечно, а как иначе? Он многое готов заплатить, чтобы только вернуться назад, к нам с тобой. Но история не о нём. Я начала говорить о глухих лесах, что скрывают от взоров берега Ледии. Те торговцы, что не могут позволить себе корабль, вынуждены путешествовать по суше, днями и ночами не видеть под сенью сумрачных лесов солнечного света. О, это страшные места: потеряешь дорогу - сам не заметишь, как замкнутся тропинки в круг. Так и будешь скитаться, покуда вдруг не увидишь перед собой новую, доселе не замеченную тропку: но не к выходу она ведёт, а смерти навстречу, в гибельную трясину. Потому-то и бытует правило: ежели решил шагнуть в леса, соглашайся на цену проводника, не торгуйся, или тотчас же поворачивай назад. Не было принято и самим зазывать проводника: стоило лишь достаточно громко заявить о своём намерении пересечь лес и выйти к берегам Ледии, как вскоре желающий появлялся сам, как из ниоткуда. — Как-то странно. Разве так дорого стоит нанять лодку? Уж точно дешевле, чем половина выручки: и ещё - если проводник может назвать любую цену, то откуда бы ему знать, что столько смогут заплатить? Ты ведь сама говорила, что брусканцы любят обманывать и спрашивать дорого! — Я-то думала, ты хочешь послушать историю. Но, если тебе настолько неинтересно… Маленький Эдан тут же заволновался. Он знал, что бабушка с таким не шутит: может и правда обидеться, умолкнуть, и тогда никаких историй - ни сегодня, ни завтра, ни всю ближайшую неделю. Дольше недели она злилась редко, да и такой продолжительности наказания хватало, чтобы он принялся усердно извиняться. — Нет-нет! Рассказывай, пожалуйста. — То-то. Что ж, теперь ты понимаешь, каковы места, о которых пойдёт рассказ, и их обычаи. Из-за того, сколь опасна была дорога, никто долго не бил тревогу. Пропадают караваны — так сгинули в топях или звериных когтях, а то и померли с голоду в дебрях. Но однажды на торговый пост у кромки леса явился доблестный рыцарь в серебрянных доспехах и чёрно-белом плаще: был он очень не похож на тех, кто обычно останавливался на посту, оттого и заинтересовал караванщика. Рыцарь на удивление охотно поддержал беседу, уклоняясь лишь от одного вопроса - зачем он здесь. «Хороша же история, так и веет правдой! - ядовито усмехнулся внутренний голос. - Ни лиц, ни имён. Даже если дедушку вздумаешь расспросить, не узнаешь, о ком спрашивать». Маленький Эдан встряхнулся. Разве так важно, чтобы всё, до последней буквы, было правдиво? Почему он вообще об этом думает вместо того, чтобы наслаждаться новой сказкой? — Наконец, вскоре рыцарь отвёл караванщика в сторону, чем только больше заинтриговал старика. Сказал он, что исчезновения не укрылись от глаз Ока Близнецов, и святая Тиаманта приказала проверить окрестные леса. Заметили они и другое странное дело: будто бы даже те, кто возвращаются живыми, слабеют телом и душой. Надо полагать, зло в лесу затаилось, зло пострашнее дикого зверья. Исходил рыцарь окрестности вдоль и поперёк, но зла не встретил: а значит, сокрыта тропа к нему, и лишь караванщики встречают его на пути. Попросил он старика взять его с собой, якобы в охранники каравана, дабы беду вернее отыскать. «Так много чуши! — бесновался невидимый насмешник. — Значит, караванщики терялись, а он безо всяких проводников лес исходил и не нашёл ничего? Да ещё и решил, будто его примут за простого охранника каравана - в орденских-то доспехах и плаще?» — Будь я злом, — произнёс Эдан вслух, — тоже бы спрятался от рыцаря Ока. Зачем он пришёл выслеживать зло в таком виде, ба? Может, потому и не нашёл, что не замаскировался как следует… — Не пристало благородному рыцарю прятаться и таиться, как вору. Нет уж, пусть зло дрожит, видя его приближение! Когда-то в таком объяснении он увидел бы благородство. Теперь не видел ничего, кроме беспросветного самодовольства и глупости. — Попросил он караванщика и его товарищей как можно шумнее обсуждать, сколь богатые товары они везут и как много, того гляди, выручат с этой поездки. «Ага, а потом их ограбили и утопили в болоте вместе с глупым рыцарем. Конец истории». — … Тем временем уже сгустилась тёмная, беспросветная ночь. И тогда-то повеяло холодом, и приблизился к караванщику мужчина. Кутался он в драный чёрный плащ, и был необычайно худ. Походил он скорее на бродягу, но заявил, будто бы он желает стать для их каравана проводником. Других желающих не было, и, как заведено обычаем, караванщик спросил, какую цену тот желает. Но мужчина в плаще ушёл от ответа, вымолвив лишь, что цена будет велика — но велика будет и их награда, ежели пойдут по его тропе. Рыцарь знаком велел согласиться. «Прекрасно, — тут же повеселел таинственный проводник, — в таком случае, нам стоит отправиться немедленно». — И тут рыцарь его арестовал, да? Его допросили как следует? — Эдан, ты сегодня необычайно болтлив! — бабушка рывком подтянула на нём одеяло. — С какой бы стати? Настоящий рыцарь, даже если почуял зло, в жизни не станет нападать без доказательств! Тем более — святой экзорцист, благословленный самой Тиамантой! Ложись-ка и слушай. Как же её злило, когда кто-то задавал вопросы! Даже щёки краснели, а губы кривились в раздражённой гримасе. — Нет, вовсе нет: они отправились в лес, один за одним. Несколько гружёных фургонов и телег продвигались медленно: никто не нападал, лишь туман всё сгущался, белый, как молоко. Казалось, он сам не отражал, но сам источал свет. Не тот благостный, что дарован нам Латерисом, но иной, отражённый в слепом глазу полной луны. Стоило караванщику подумать о нём — и тут же тонкий луч проник сквозь ветви. Проводник остановился посреди тропы. «Мы пришли», — заявил он. Рыцарь предчувствовал, что сейчас случится дурное, и потянулся к мечу. Коварный проводник же воскликнул, что ценою, которая должна быть уплачена, станет пламя их горящих душ. Плащ его распахнулся, и стало видно: ниже шеи на нём нет ни мышц, ни кожи - один лишь голый скелет. То был чудовищный демон, порождение зазеркального кошмара… — бабушка украдкой глянула на него, недоумевая, отчего малыш не пугается и не прячется под одеяло с головой. Эдан молчал. Тысячи историй, прочитанных после, рассказывали о демонах столько противоречивых вещей, что он не знал, каким верить. — Битва была трудна, но на стороне благочестивого рыцаря был сам небесный огонь. Герой обрубил демону ноги, и тот, не в силах сбежать, взмолился о пощаде. Тут увидел рыцарь на теле демона метку и спросил, откуда она взялась и что означает. Тотчас поверженный враг заговорил, ничего не тая: метка та была порабощающим клеймом. Сковал демона своими чарами злобный колдун, поселившийся в древнем лесу: он похищал души, одну за одной, вздумав, что сумеет разжечь ярче собственное пламя. Но, чем больше зла он совершал, тем слабее делался его поганый дух, оттого и пытался он заполучить всё больше, больше… — А как рыцарь проверил, что это правда? — То есть? — морщинка между бровей уже не думала разглаживаться; Раздражённая бабушка стиснула край одеяла, нахмурилась, точно готова была в любой момент сорваться на нравоучения и ругань. - Ты сомневаешься, что святому рыцарю боги не позволят совершить ошибку? — Демон ведь мог соврать - на то он и демон! И ведь в церкви говорят, что колдуны не могут по-настоящему видеть души и касаться их, а ты говоришь, будто бы колдун мог даже отщипывать от душ куски, как от какого-нибудь пирога! — голос становился крепче, старше: уже взрослый Эдан стоял посреди комнаты, надвигался на озлобленно хмурящуюся Элию. — А был ли там вообще какой-то демон? Я читал в других книгах, будто бы демоны очень сильны, и окончательно убить возможно немногих: что ему какие-то подрубленные ноги? Уж не выдумал ли этот самый рыцарь, или караванщик, или ты сама всю историю, от начала до конца?! — Эдан, мне совершенно не нравится твой тон. Латерис преисполняется скорби, когда его дитя… — Я — дитя человека и полуэльфийки. Не замолчавшего божества. Всё стихло. Не осталось даже треска пламени, зимнего ветра за окном. Дыхание вырывалось изо рта облачками пара. Когда здесь успело так похолодать? Элия, точно позирующая для портрета, замерла с идеально прямой спиной. — Раз так, то расскажи сам историю, Эдан. Как по мне, она закончилась тем, что рыцарь отыскал в глухом лесу башню злого чародея и сразил его — но прежде заставил уничтожить своего демонического прислужника. И стали тропы с той поры безопаснее и светлее. Но тебе, видно, лучше знать? — бабушка расхохоталась, незнакомо и зло. — Так поделись же со мной! Что ты видишь? С треском расходились половицы: сквозь паркет прорастал тот самый чудовищный лес. Стряхнув с ноги быстро растущий побег, Эдан отчеканил, глядя в холодные тёмные глаза — такие же чёрные, как у Деи: — Я вижу колдуна, который ушёл подальше от людей, чтобы те оставили его в покое. Но рядом с его домом пропадали караваны, ведь лес был таким глухим. А потом явился «доблестный рыцарь», возомнивший, что сразит злодея. Рыцарь, веривший безоговорочно в любую чушь! Пустоголовый болван, которым вы мечтали увидеть меня! Всё вновь замерло в ледяной неподвижности. Ветви беззвучно покачивались под потолком спальни. Элия Бранд скорбно склонила голову, словно собиралась помолиться, и провела ладонью по лицу: — Мы лишь надеялись, что ты не позволишь злу смутить свой рассудок, дитя. — Тогда можете не волноваться. Больше не позволю. Это было так давно, столько раз. Бабушка рассказывала ему истории на ночь, но никогда он не перебивал так настойчиво. Никогда не спрашивал. Как положено воспитанному ребёнку, он верил в умственное превосходство взрослых. Он полагал, что, когда вырастет, это безусловное знание, эта уверенность в своей правоте и глубокое внутреннее чутьё, позволяющее отличить правильное от неправильного, добро от зла, правду от лжи - придёт и к нему. Враньё. Никто из них не знал и не знает. Видимо, не сомневаются лишь те, кто слишком глуп, чтобы осознать заблуждения. Они идут по жизни, как во сне, и, если им повезёт, так и не просыпаются до самого конца, пока не очистит их от памяти сияние вечного Круговорота, и путь не начнётся заново. Нет общего «правильно». Нет безусловного ориентира. Ничего нет - только ты, одинокий, брошенный, запутанный в паутине их фальшиво-благодетельных представлений. Он бессвязно выкрикивал это всё так же шумно, как наяву, но бабушка молчала. Да и что она могла ответить? — Ты в порядке? Мир закружился, развалился на фрагменты понятий и образов, и Эдан очнулся от дрёмы. Тут же он отшатнулся и вскрикнул: в неярком свете перекошенное большеносое лицо Жути показалось ликом подземного чудовища. В душе слабо шевельнулся стыд, но девушка не спешила упрекать. — Ты бормотал во сне, — пояснила она: наивный голубой глаз тревожно разглядывал его, в то время как второй, грязно-жёлтый, зло косился вбок. Эдан вытер перепачканное лицо кулаком, с удивлением заметив влагу. Он что, плакал во сне? Ну и стыд! Какой из него рыцарь, если… Привычная мысль, родная, как дыхание, споткнулась на середине. Ну не рыцарь, положим. И что теперь? Ложиться и помирать на месте? Тем времене Жуть молитвенно приложила к груди ладонь: — Ты напуган, злишься и всё такое: но они не столь дурные люди, как могли бы показаться на первый взгляд. — Воровки и убийцы. А я - сын убийцы. — Их наняли привести меня назад, к людям, от которых я сбежала. Они спросили, хочу ли я возвращаться. И дали шанс обмануть преследователей. Может, они и делают немало дурных вещей, но… Эдан не отвечал. Он больше не был уверен ни в едином из своих слов: слишком часто замечал в них отголоски чужих. И как только не видел раньше? Не он был благородным юным героем, жаждущим спасать невинных: этого героя, совершенно невозможного, из него лепили с детства. А он сам… Он-то кто? Как же мерзко — блуждать в собственной голове, звать и не получать ответа! Пришлось уцепиться за единственное, что было точно настоящим. — Меня попросили тебя найти. Лотта… Она волновалась. А потом я услышал, что тебя увёл какой-то меченный Ноктиаса, и испугался. Я знаю одного, он… Снова запинка. А что, собственно, он «знает»? Кроме того, что тот непременно прикончит его при следующей встрече, и странно, что до сих пор этого не сделал? Он ведь знает, что за ним идёт охота, так почему… Кто-то прокашлялся за спиной Жути. Эдан подскочил: до того он не замечал стоящую у барельефа Дею. Она скрестила руки на груди и исподлобья разглядывала их обоих. — Ты уже решила? Пойдёшь с нами, или… Жуть замотала головой: среди спутанных клоками чёрных волос слегка вздыбились толстые шипы. — Я благодарю вас за помощь, однако же последовать за вами не сумею. Жизнь в лесах не по мне, и где затеряться, как не среди жаждущих исцеления? Я останусь в городе. Могу я, к слову, попросить… Она съёжилась и заметно оробела, а ведь Дея всего лишь выжидающе взглянула прямиком в её разноцветные глаза. Что за дикая привычка — сверлить взглядом, не моргая? На ум лезли сравнения разве что с хищницей, гипнотизирующей добычу. — Ну? — Освободите этого доброго господина: мне кажется, он не так уж зол и жесток. Я прослежу, чтобы он не отправился по вашим следам. — Если и отправится, что с того? Он и одной-то из нас не смог бы как следует навредить, а всем тем более. А, точно! Надо же ещё дело уладить… Она ушла в тёмный коридор, но почти сразу вернулась, держа одну руку за спиной. Давай же. Скажи что-нибудь, что всё остановит, раз уж это безумие спровоцировали твои слова. Покажи, что тебе не всё равно, что осталось ещё хоть что-то, за что можно будет уцепиться ради сохранения прежней лжи: мать, хоть немного, любила тебя… — Я ж, вроде, пообещала вернуть тебе меч. Так вот, тот, первый, не верну. Хотя бы потому, что вышвырнула его в болото и понятия не имею, где он сейчас. Не советую лезть доставать. Эдан не мог злиться. Не мог и ответить. Так же, как это делала она, не отводил глаз. Он почти ненавидел её за то, что появилась так внезапно и так ненадолго, по глупой случайности, и всё разрушила. Что-то глухо звякнуло об пол. — Вот. Это тот, которым ты Никсе порезал. Красивая, конечно, штука, и выглядит дорого, но больно приметная, не продать, — с некоторым сожалением Дея подвинула меч чуть ближе к решётке. Он медленно взялся за прохладную рукоять и кое-как втянул внутрь клетки. В голове гудело. Неглубокая рана на плече больше не кровоточила, но всё ещё болела, стоило сжать пальцы. — Совет тебе напоследок. Делай с ним что хочешь. Вот он: следи, чьим мечом размахиваешь и на кого. А то, не ровен час, таким ублюдком окажется, что жить после не захочешь. И она снова ушла, напоследок оставив Жути ключи. Эдан не хотел ни о чём её расспрашивать: ни о загадочных преследователях и побеге, ни о болотных бандитках, ни даже о том, когда его выпустят. Когда-то маленьким он вдохновился историей об отважном дозорном, что стоял на башне у границ Нирлгорна и не спал семь дней и семь ночей, и решил, что непременно сможет так же. Он выдержал два с половиной дня: к тому моменту, как он свалился без сил, под черепом будто гремел колокол, и каждый удар сердца отзывался болью в висках. Сейчас болело так же, но что-то подсказывало, что вряд ли от недосыпа. Он сидел неподвижный, как статуя, сросшийся воедино с каменной тюрьмой. Остатки света вытекали, плавными потоками стремясь к кристаллам на барельефе. Чем меньше оставалось света, тем чаще перекрывала картины произошедшего и тяжёлые раздумья другая: горная тропа, стёртые ступени, нечто, что должно быть найдено, его тайная, скрытая судьба… Ключ с негромким скрежетом повернулся в замке: видимо, замок новее решётки, или же разбойницы тщательно следили за его сохранностью. Жёлто-зелёная узловатая рука в бородавках ободряюще похлопала по спине. — Ну вот. Они ушли. Пойдём… Вернёмся в город. Его не радовали ни свет, ни свежий воздух: ничто не спешило становиться яснее. Как и его рассудок, окрестные леса и вымершие улицы окутал утренний туман. Сколько ни щипая себя, ни дави из горла хоть один звук - не проснёшься. Может, пока он лежал без сознания, Имра подменила его там, в настоящем мире, злобным двойником, а сам он блуждает по недрам её Зазеркалья? Всё так похоже — но будто превратилось в неживую имитацию себя же прежнего. Даже лица паломников в казарме, куда они вскоре вошли, сливались, как если бы были нарисованы на картине крупными мазками. Такие рисунки хороши издалека, но подойдёшь слишком близко — всё волшебство испарится. Но всё же кое-что по-настоящему смогло разбудить Эдана. Другая ладонь, дрощая, заботливо коснувшаяся раненого плеча, встревоженные малахитовые глаза,сегодня — без следа страшной пелены. — Как хорошо, что ты вернулся! Я рада, что Жуть в порядке, правда рада, но… — Лотта нервно потеребила бусы, закусила губу и разом выпалила: — Твой друг, колдун… Его увели экзорцисты Ока!