Нарисуй мне нага!

Солнце палило как орзаммарская лампочка. Раскаленную, больше похожую на доспех летную куртку Айвэ давно сбросил, оставшись в одном комбезе, но это мало помогло: пот ел глаза и жег царапины на подбородке, а ткань, казалось, не просто приклеилась к мокрой спине, но приварилась намертво. Такую если и отдирать – то сразу с вместе кожей и мясом. А ведь это еще не полдень даже, так, разминка для солнца, едва поднявшегося над Мердайном! Айвэ передернул лопатками, стараясь не думать, по вкусу ли пустынным тварям копченое мясо по-долийски, и поменял ключ с шестнадцатого на четырнадцатый. Крепежные гайки затягивались с трудом, третья по счету так и вовсе, скользнув по запачканной маслом резьбе, сорвалась – Айвэ чудом успел подхватить ее, не дав упасть в песок, выругался от души. Наконец, крышка топливного бака встала на место; Айвэ погладил ровный стык и выдохнул, сдув пунцовые от усталости щеки. Хорошая новость – топливный бак цел, и «Грифон», все еще дымящийся после падения, не взлетит вот-вот на воздух совсем не так, как приличному самолету полагается. Плохая – чинить двигатель даже не имеет смысла, вся надежда на блок связи и сохранность лириумного контура. Айвэ с тоской и некоторой опаской покосился на крышку на носу «Грифона», вытер рукавом комбинезона лоб, больше размазав при этом пот и пыль, похлопал по бедру плоской стороной ключа, размышляя. Что мы имеем? Левую шасси вырвало с мясом, правая намертво увязла в песке, накренив самолет, словно прибившийся к мели корабль. Левый элерон тоже повис на соплях, планка верхнего крыла треснула, проступив уродливой воспаленной опухолью под брезентовой обшивкой. Эвакуировать «Грифона» и починить на стапелях Вейсхаупта было бы плевым делом, если бы получилось послать сигнал в Орден; но Мердайн заглушит даже мажью передачу по лириумному контуру через Завесу, что уж тут говорить про барахлящее, шуршащее помехами, что пустынный самум, радио… А впрочем, если альтернативы нет – чем Фен’Харел не шутит? – Ну, Джун мне помоги, – пробормотал Айвэ, решившись, и нырнул под нос «Грифона». Скрипнула первая свинченная гайка; Айвэ засунул ее в карман, чтобы не потерять, и с ободряющей улыбкой похлопал фюзеляж чуть ниже серебристой эмблемы Стражей. – Упали, бывает. Ничего, еще полетаем, emma’asha; еще обязательно полетаем… «Только бы масло в нижние цилиндры не попало», – вовремя прикусил язык Айвэ, сосредоточенно насупившись, и примерился ко второй гайке. Собственно, ничего больше он с ней сделать не успел. – А кто такой Джун? – спросил незнакомый голос за спиной. В пустыне. Где на много-много миль – Айвэ готов был клясться, – не бродило ни души. Айвэ матюкнулся, от испуга выронив ключ, дернулся, ударился макушкой о брюхо самолета и зашипел, потирая шишку. – Осторожнее, пожалуйста. Будет болеть, – запоздало предупредил голос с интонацией, которую просто обязано сопровождать обеспокоенное покачивание головой, выждал мгновенье паузы и по-прежнему, со звонким детским любопытством продолжил расспрашивать: – И emma’asha? Звучит, как медовый леденец во рту, тепло расходится по горлу от любви. Ты любишь железных птиц? «Какие к гарлокам леденцы?» – мысленно завопил Айвэ, но сдержался – голова еще гудела от удара, от криков стало бы только хуже. Голос словно услышал этот молчаливый вопль и заткнулся, будто его и не было: ни шороха песка под шагами, ни хлопанья ткани на ветерке, ни шумного, с отдышкой дыхания. Мираж? У каждого из старших сослуживцев было по пачке историй про заигрывания пустынных демонов, заманивающих путешественников в смертоносные барханы. Может тогда лучше вообще не реагировать? Или пристрелить?.. Хотя бы пригрозить, чтобы демон шел от него подальше? Айвэ потянулся к поясу и опять мысленно ругнулся, вспомнив, что бросил кобуру вместе с курткой. Да он сегодня просто везунчик, никаких проблем с судьбоносными выборами, если выбирать не из чего! Он выполз из-под «Грифона», ожидая встретиться с какой угодно тварью и даже с пустотой, таящей в себе голос магической ловушки, но возле самолета не было ни твари, ни пустоты – только подросток в обносках бродяги. Айвэ захлопнул распахнутый рот и чистым куском рукава протер глаза, но подросток никуда не исчез. Он сидел на корточках, и его длиннополая шляпа отбрасывала тень, которая продолжала тень верхнего крыла. Из-за шляпы нельзя было рассмотреть лицо, а обтрепанная пыльная накидка, наброшенная еще на два или три слоя одежды, скрадывала фигуру – Айвэ спохватился, что это, может, был и не подросток, а очень худощавый и долговязый взрослый с детским голосом. Что, впрочем, добавило бы лишь еще больше странностей. – А ты кто? – настороженно спросил Айвэ, прочистив пересохшее горло, и медленно, не отводя взгляда от шляпы незнакомца, опустился на корточки, зашарил по песку, пытаясь отыскать оброненный ключ. Песок жег пальцы, ключ не искался, незнакомец молчал, глядя из-под края шляпы куда-то на хвост «Грифона». На мираж это все не очень походило. То есть, не то чтобы Айвэ до этого видел миражи и мог быть уверен хоть в чем-нибудь, но он все же попытался придумать какое-нибудь другое, не такое сумасшедшее объяснение. Как долго это… этот… не важно, в общем, как долго он сидел тут? Следов в песке не было видно, но жаркий, не приносивший ни капли облегчения ветерок вполне мог замести их минут за пятнадцать. Айвэ подумал, что возня с баком была довольной громкой, а он практически не отворачивался от «Грифона», так что если подросток – местный пустынник, умеющий передвигаться по песку бесшумно, чтобы не будить варгестов, то он вполне мог подкрасться незаметно… Объяснение было глупое и натянутое, как жареный наг на вертел. Но Айвэ очень не хотелось верить, что он встретился с демоном; вокруг и так рыщут порождения – демона еще не хватало. И потом, зачем бы демону носить шляпу, защищающую от песка? Подросток поежился. Передернул плечами, думая. И, когда терпение Айвэ почти иссякло, все же открыл рот: – Его звали Коул. – Ты – Коул? – переспросил недоверчиво Айвэ, удивленный формулировкой, и подросток отрывисто покачал головой. – Нет, – он задрал подбородок, приоткрывая слишком бледное для пустынника лицо в тени шляпы. – Он был Коул. Тоже леденец во рту, но немного горчит, как полынная пыль… Погоди, я начинаю понимать. Тебе сложно без имени. Я хочу помогать. Можешь называть меня Коул, если так проще. Глаза у него тоже были удивительные, светлые-светлые, как лунные озерца, в которых плавали крохотные точки зрачков. Айвэ запоздало вспомнил про ключ на шестнадцать и отвертку, спрятанные в кармане, и ровно в этот момент нащупал, наконец, в песке потерянный инструмент, стиснул пальцы на раскаленной рукояти, пусть та жгла ладонь, и даже немного расслабился: теперь, случись что, он хотя бы не останется безоружным. – Хорошо… Коул. Спасибо, так действительно… э-э-э… проще, – Айвэ медленно выдохнул и расправил плечи, стараясь не слишком теряться с мыслями, что по жаре было делом затруднительным. – А что ты здесь делаешь? Коул, кажется, вовсе не заметил, что Айвэ подобрал тяжелый гаечный ключ – по крайней мере, никак себя не выдал, ответив совершенно серьезным тоном: – Жду. Не хотел отвлекать от работы. Ты напевал, я слушал; мне не трудно подождать. Айвэ растерянно проморгался. Да, он мурлыкал что-то под нос, пока возился с винтами бака, но… Сам, наверное, не заметил, как начал напевать мотив незатейливой долийской песенки вслух. Если Коул не обманывает, значит, у него действительно был шанс подобраться незаметно, и от этой мысли, подтверждавшей изначальную гипотезу, Айвэ немного полегчало. – А зачем ты меня ждешь? – спросил он. – Хочу, чтобы ты нарисовал мне нага. Все, что смог Айвэ ответить, полусотней оттенков прозвучало в одном полувздохе-полувсхлипе «Э?», который он сквозь спазм выдавил из горла. Нарисовать? Нага? Нет, это просто не мог быть демон. Те, конечно, хитрые и коварные, и маги Ордена ни разу не перебдели, умоляя всех сослуживцев быть настороже, но… Айвэ зажмурился, потряс головой и сделал самый глубокий вдох, на какой был способен, но так и не смог представить демона, который просил бы нарисовать ему нага. Если бы такой существовал, то это был бы очень жалкий и слабый демон, которого оставалось бы только жалеть. «Жалеть демонов, – внутренне ужаснулся Айвэ, прислушавшись к мыслям, – я просто перегрелся, наверное», – додумал он и рассеянно похлопал себя ключом по бедру, опустив руку. – Зачем тебе наг? – Расскажу, если нарисуешь, – непреклонно тряхнул головой Коул. Тень шляпы качнулась, будто большой лист бресилианского папоротника на ветру. «Вот ведь померещится», – фыркнул в мыслях Айвэ, тоже тряхнув головой, и вздохнул: – Прости, но я совершенно не умею рисовать. И у меня нет времени отвлекаться, я должен закончить с ремонтом… – Но ты умеешь рисовать! – перебил Коул жалобно. Айвэ опешил: – Это почему ты так решил? Ему рассказывали, что демоны, если хотят искусить кого-то, с жертвой ведут себя обходительно и уступчиво, а Коул не очень-то походил на услужливую лживую тварь. «В этом-то и опасность демонов», – ответил из памяти обеспокоенный голос Винн, но как-то не очень убедительно. Коул наклонился, всю свою тень утопив в тени крыла «Грифона», и подтянул за ремень к себе ближе полетную сумку. Айвэ дернулся, мысленно обругав себя последними словами: прямо на сумке лежала кобура, расстегнутая к тому же, так что Коулу ничего не стоило бы выхватить из нее шестизарядный револьмагер. Счастье, что он проигнорировал оружие, из сумки вытащив планшет с приколотыми к нему листами. – Вот, – Коул обвинительно ткнул в карту местности с чернильными пометками, – вот, ты умеешь рисовать. Линия к линии, черточка к черточке, от старания болит закушенный кончик языка. Голоса, которые говорят, что надо сделать очень-очень хорошо. Ты старался. Стараться важнее, чем уметь само по себе. Пока он говорил, медленно, тягуче растягивая слова, будто пробовал их на вкус – почему-то на языке почудилась сладость медовых леденцов, – Айвэ подкрался к брошенным вещам, взял кобуру, застегнул ее и бросил в распахнутую кабину. Коул никак не среагировал, Айвэ успокоился еще больше. Туда же, в кабину, он бросил чехол с разложенными инструментами, и, подумав, аккуратно опустил в карман ключ на шестнадцать. – Так это же карта, – пробормотал он ласково, перестав бояться Коула и потому сразу почувствовав к нему симпатию. – Карту не рисуют, ее чертят по специальной инструкции. Если память хорошая и рука не дрожит, любой дурак справится. – А зачем нужна такая карта? – спросил Коул, запрокинув голову: теперь их разделяло едва ли два шага, и из-под шляпы, наверное, ничего не было видно выше пояса комбеза. – Чтобы отмечать на ней перемещения порождений тьмы. Если порождений становится слишком много, значит, поблизости выход с Троп. Тогда Стражи собирают эскадрилью в экспедицию, – во взгляде Коула серебром скользнул блик непонимания, и Айвэ махнул за спину на «Грифона», – много-много таких самолетов. Обычно дюжину, иногда две. Потом находят по карте логово порождений и бомбят его, чтобы твари не добрались до Хоссберга или Вол Дорма. Такая у нас, Стражей, работа. – А так ты обычно летаешь один? Без… эс-кад-риль-и? – старательно, по слогам воспроизвел Коул новое слово. Айвэ кивнул: – Да. Мне нравится работа дежурного разведчика, а это дело для одиночек. То есть, если надо, я и с эскадрильей полечу, но это случается слишком редко, чтобы протирать штаны в Вейсхаупте. – Но летать одному опасно, – пробормотал Коул, опустив вниз взгляд и шляпу и погладив кончиками пальцев хребет Охотничьего Рога, растянутый на половину карты. – У порождений тьмы черная кровь и черные души, и в них закипает черная клокочущая радость, когда они в ночи слышат чужое дыхание. Для пустынника Коул выражался слишком складно, по-книжному, словно прибывавшие в Вейсхаупт из Кругов маги, но Айвэ уже забыл об осторожности, увлеченный разговором. – Да, опасно, – согласился он. – Поэтому мне так важно починить связь, чтобы дать знать о своей беде. Тогда другие Стражи прилетят за мной. Коул положил планшет на сумку, обхватил руками колени – тощие-тощие, как у пустынных тушканчиков, – прижался к ним подбородком, накрыв все тенью шляпы, и надолго задумался. Айвэ неловко похлопал себя по карманам, покачнулся на пятках; молчание все тянулось и тянулось, и он, решив, что разговор исчерпан, отвернулся, покосился со стороны на «Грифона», разглядывая полуоткрученную панель на брюхе. Масла с нее не накапало – хороший знак, цилиндры, скорее всего, целы. Тогда будет совсем просто добраться до лириумного контура и разобраться, почему же так барахлит связь. Правда – тут Айвэ запрокинул голову, разглядывая высоко стоящее солнце, – даже если сигнал пройдет без помех и Стражи вылетят прямо сейчас, то вряд успеют отыскать его в пустыне до наступления темноты, а генератор, чтобы включить прожектор и подать сигнал с земли, точно сдох. Куда ни кинь, всюду клин… – Пустыня всегда дышит в спину. Такая у нее природа, – после долгого молчания подал голос Коул. Айвэ вздрогнул и удивленно покосился через плечо – ровно теми же словами провожал многих сослуживцев в полет старший инженер, старый чистокровный андерец с задубленной солнцем кожей, темной, как древесина аравеля. – Почему ты так говоришь? – спросил он равно с тревогой и любопытством. – Услышал, – уклончиво ответил Коул, покрутив в воздухе кистью, и запрокинул голову так, что полы шляпы легли ему на спину. – А все же нарисуй мне нага. Пожалуйста. Порождения тьмы рисовать не умеют, а здесь только они и водятся. «А как же тогда твои сородичи-пустынники?» – хотел спросить Айвэ, но не стал: подумалось вдруг, что он не уверен, что хочет знать ответ. Пока они говорили, солнце ползло все выше и дальше – тень крыла укоротилась настолько, что Коул теперь целиком сидел за ее границей, и тень шляпы выглядела как пузырь, прилипший к его пяткам. Время буквально утекало сквозь пальцы. Впрочем, с тоской подумал Айвэ, вряд ли пятнадцать минут что-то изменят. После суток дежурства он вскочил посреди ночи, чтобы к рассвету вылететь из Адаманта, и пережитое падение – вой ветра и скрежет металла, казалось, еще стенали в ушах, – выжало из него все соки. Если поползает по раскаленной обшивке «Грифона» в том же темпе еще немного, то точно палуба с колес съедет, вот уже что мерещится… Коул совсем не выглядел так, будто мерещился, но вряд ли ему можно было доверять в таком вопросе. В конце концов, подумал Айвэ, ему попросту могло напечь голову, и весь этот разговор – порождение обморока распластанного на песке Стража. Жара была в самом разгаре, пропитанная потом ткань неприятно липла к плечам, во рту скреблась жажда, в желудке – голод. Ему давно стоило сделать перерыв вместо того, чтобы после крыла лезть в топливный отсек: неудивительно, что не свалился с галлюцинациями раньше. – Ты же все равно не отстанешь? – добродушно ухмыльнулся Айвэ, обернувшись через плечо, и Коул, мотнув головой так резко, что чуть не потерял шляпу, сразу вцепился в ее поля и крепче нахлобучил на голову. – Ладно, будет тебе наг. Только если ответишь на все вопросы, идет? Ни радости, ни довольства Коул не выказал – кивнул и замер настороженным зверьком, будто не верил, что его просьбу все же услышали. От того, как он пялился из-под своей шляпы, немного с тоской, немного с наивной, по-детски святой надеждой, у Айвэ теплело внутри вовсе не от солнца: было глупо, конечно, отвлекаться от дел, и он знал, что потом пожалеет о своей уступчивости, но прямо сейчас чувствовал себя таким расплавленным и осоловелым от жары, что не рискнул бы браться даже за рулевой механизм, что уж говорить про трехступенчатый лириумный контур. Айвэ перегнулся через борт кабины, вытащил из-под сидения пилота еще одну сумку, перетряс ее, достав бурдюк и мешочек с припасами, и, притянув ближе куртку, уселся на ней, скрестив ноги. Куртка раскалилась даже в тени, но песок все равно был горячее; Айвэ поерзал, распахнул ворот комбеза, глотая сухой жаркий воздух, привалился лопатками к обшивке самолета и свинтил пробку бурдюка. – Вот, – робко пробормотал Коул, положив ему на ноги планшет с картой, и пристроился рядом на корточках, обняв колени. – Только нарисуй так, чтобы он был симпатичный. И умный. И с такими ушами… красивыми. У многих нагов глупые смешные уши, Розе, думаю, не понравится. – Розе? – булькнул Айвэ невнятно – от полившейся в горло влаги не хотелось отвлекаться, но он, сделав три глотка, пересилил себя и оторвался от бурдюка. – Это твоя подруга? Красивое имя. – Это не имя, – Коул мотнул головой. – То есть, имя, но оно же и суть. Роза – это роза. Не то, что ты подумал. «А откуда ты знаешь, что я думаю», – должен был спросить Айвэ, но снова смалодушничал. Коул не выглядел ни опасным, ни способным причинить вред. Конечно, его предупреждали, что демоны именно такими и должны казаться, но даже если таково было обаяние этих тварей – сейчас Айвэ не сильно возражал, сосредоточившись на том, как от нескольких чудодейственных глотков прилило в жилах сил. Он болтнул бурдюк, покосился на Коула и, подумав еще немного, все же протянул ему бесценный в этой суши сосуд: – Хорошо, допустим, роза. А зачем ей наг? – Наг нужен не Розе, а мне, – терпеливо пояснил Коул, с удивлением и даже каким-то благоговением глядя на бурдюк в своих руках. Он держал его бережно, как ребенка, подхваченного под мышки; приблизил к лицу, понюхал горлышко, приподняв опавшее полупостое донце, капнул на высунутый язык несколько капель и вернул бурдюк Айвэ с благодарным кивком. – Я все еще ничего не понимаю, – честно признался тот, завинтив крышку. Потом порылся в мешочке, с сожалением отверг ломти вяленного мяса – жевать похожую на куски подошвы свинину не осталось никаких сил, – положил под язык сморщенную черносливу, которую можно было долго посасывать, и взялся за карандаш. Коул вздохнул так, будто хотел сказать «что ж тут понимать», но сдержался, и только терпеливо принялся объяснять: – Роза цвела возле дома. Его дома. Роза была красивая, алая и багровая, и ее тень стлалась мягко и бархатно, как ее лепестки. Потом у него отняли дом и розу, а потом мы путешествовали, так долго, что забыли, как нам возвращаться, и не смогли найти Розу. Пока нам не подсказал Лис, что надо найти того, кто отведет нас к ней. Мы? Коул говорил о себе во множественном числе? Снова ничего не было понятно – несколько секунд, пока Айвэ неуверенными, мохнатыми штрихами обозначал морду нага на обратной стороне карты, пытаясь переварить сказанное. Затем он сообразил – Коул же сказу сказал, что это не его собственное имя, а чье-то еще, – и озарение сладким черносливовым соком разлилось под языком. Не демон. Душевнобольной. Или, скорее, одержимый. Любой другой на месте Айвэ, наверное, уже схватил бы ноги в руки, но он на своем веку, не видев ни одного миража, сполна навидался одержимых: и если они с ревом не бросались на первого встречного, то, значит, были они из той же породы, что Винн и Андерс. Ему стало жаль Коула, изгнанного из своего племени пустынных кочевников, должно быть, за голос в голове. А может изгнанного из дома еще раньше – раз он так потерялся, что забрел в пустыню. – А что за Лис? – из искреннего любопытства поинтересовался Айвэ, несколько кривоватой линией очерчивая уши нагу. – Красивые получаются, – одобрил Коул, чуть вытянув шею, и пожал плечами. – А Лис – это лис. Он пришел однажды, принес на лапах печаль, на хвосте – венок горицвета. Он ступал сквозь сон, и за ним стелилась тень огромного хвоста, и в этой тени горели шесть глаз… – У лисов только два глаза. – А у этого было шесть, – упрямо повторил Коул. – Мы подружились и долго бродили из сна в сон. Я его приручил, а он приручил меня, а потом, когда мы должны были расстаться, он посоветовал найти того, кто приведет меня к Розе. В ее бархатной тени любил спать наг с бархатной мордой, сопел забавно так, что Роза смеялась, качая бутонами, и я вот и подумал – может, он найдет ее? История была странная, если не сказать страшная. Но Коул так говорил, печально и искренне, что Айвэ совсем нетрудно было просто слушать. – Вот такой наг? – спросил он и поднял рисунок, показывая результат. Как на вкус Айвэ, наг вышел несколько пухловатым, слишком пушистым, будто был он родом из Ферелдена, а не Андерфелса, и со слишком короткими лапами, но Коул, долго вглядевшись в рисунок, уверенно кивнул. – Да. Точно такие уши, и глаза очень умные. Только у него был хвост. Он что, тоже долго бродил и потерял его? – Нет, это я забыл его, – усмехнулся Айвэ и, косо положив бумагу на планшет, пририсовал хвост. – Тогда нарисуй еще то, что едят наги. Дорога будет долгой, я не хочу, чтобы он голодал. Что они едят, кстати? Колючки? – Нет, у нагов слишком нежные губы. Они же не клыкачи, – Айвэ задумался, закусив кончик карандаша. – Вообще наги очень живучие и едят то, что попадется. В Бресилиане – кору и траву, в Орзаммаре – подземные грибы… – Они невкусные. Надо, чтобы ему было вкусно, – строго, даже почти сурово сказал Коул, и Айвэ улыбнулся, с хитрецой на него покосившись. – У меня есть подруга, она выращивает нагов дома. Говорит, им нравятся морковка и яблоки. Подойдут? Коул кивнул. Айвэ, перестав грызть карандаш и закусив вместо этого кончик языка, принялся старательно подрисовывать прямо под самой мордой нага – чтобы глупое животное нашло еду, – гору морковки, несколько тощей, зато с пышной, ветвистой зеленью. Заинтересованный Коул шевельнулся, придвигаясь ближе, положил подбородок на колени, дыша практически в самое ухо, но – странное дело, – дыхания Айвэ не слышал, да и пристальный оценивающий взгляд, касавшийся то бумаги, то карандаша, то руки, его держащей, ни капли не отвлекал. Гора моркови выросла почти размером с нага. Айвэ спохватился, что даже у самого живучего животного случится беда в кишках от такого количества еды, и принялся рисовать яблоки – мелкие, с кислинкой, какие свисали с ветвей диких бресилианских яблонь. – А там, откуда ты, есть розы? – Нет. То есть, да, – Айвэ задумался, почесав кончиком карандаша облупленную переносицу. – То есть, не знаю. В Бресилиане растет только шиповник, но я слышал, что его называют дикой розой. – Нарисуй, – попросил Коул, заглянув снизу вверх из-под шляпы – одновременно трогательно и требовательно, на середине жеста одернув себя от попытки тронуть Айвэ за рукав, – и тот, смиренно вздохнув, подвинул удобнее на планшете лист и принялся набрасывать контур цветка. Коул внимательно смотрел, хмуря тонкие брови и покачиваясь на носочках. Айвэ рисовал. С шиповником трудностей возникло больше, чем с нагом: лепестки получились слишком узкие, тычинки – чересчур длинные, а листья, скорее всего, неправильной формы – вылетело из головы, какие они должны быть. Только ягода, повисшая на краю шиповниковой ветки, смотрелась замечательно, но Коул к ней остался равнодушен. – Красиво, – сдержанно, из вежливости, похвалил он и пальцем тронул уголок листа. – Но на Розу совсем непохоже. А другие розы ты видел? Не дома? – В Андерфелсе, если ты заметил, вообще мало что растет, – пробормотал несколько уязвленно Айвэ, склонившийся над рисунком. – А в Ферелдене розам холодно. В Денериме разве что можно найти, но там они очень чахлые. Моя подруга выращивала кусты в Лотеринге, так их пожгли порождения тьмы во время Мора, я их не застал… – Но все-таки видел? Что-то в голосе Коула заставило Айвэ поднять голову. Коул сразу же смутился, опустил взгляд, чуть ли не прижавшись носом к острым коленям, но мгновения вскользь хватило, чтобы подумать: какие у него все же удивительные глаза. У андерцев обычно черные, или карие, или золотистые, как пустыня, а у Коула – тоже, наверное, как пустыня, но совсем другая. Айвэ вспомнились барханы в лунные ночи и облака, подсвеченные серебром в бархатной бескрайней темноте, распростертой от Мердайна до Блуждающих холмов. Ночью разбиться было бы лучше, тут же сбойнула, перескочив на другую приемную волну, мысль. Порождения тьмы все равно сожрут, так хотя бы не пришлось мучиться по жаре. Айвэ прогнал эту мысль – в тысячный, кажется, раз за слишком долгое, богатое на события утро, – и кивнул. – Да, видел. – Значит, – с надеждой, вызревавшей в голосе, как семечко пустынного мака-однодневки, пробормотал Коул, – ты мог бы увидеть Розу во сне? Если знаешь, какие они? – Ну… да, допустим? – неуверенно отозвался Айвэ. Вопросу он почти не удивился: гораздо поразительнее было бы, если бы он вообще был все еще в состоянии удивляться. Он ведь каждый день встречал на патрулях посреди пустыни одиноких одержимых подростков, которые надеялись во снах отыскать Розу с помощью нага, действительно. Может, это вообще какая-нибудь метафора? Глас Творцов, как в легендах? «Ну ты еще скажи, что это Создатель тебе явился», – рассердился на себя Айвэ и, спохватившись, что все еще прорисовывал жилки на листьях шиповника, отложил карандаш. Осмотрел результат трудов, пришел к выводу, что такие каракули постыдился бы показать даже Огрену, смирился, что лучше все равно не будет – да и надо ли, раз Коулу нравится? – и протянул тому рисунок. – Только для этого надо будет заснуть, а мне некогда, понимаешь? Надо чинить связь. Коул молча взял бумагу, разложил на коленях, пальцем осторожно потрогал спину нага – будто гладил, боясь спугнуть. Айвэ почему-то тоже испугался, что обидел Коула отказом, замер, выжидая, не собирается ли тот исчезнуть также внезапно, как появился. Словно не замечая пристального взгляда, Коул продолжал гладить нага, Айвэ, все еще тревожась, плавно встал на ноги, чтобы от лишних движений не шелестел песок, спрятал планшет в сумку, забросил в кабину самолета и неловко откашлялся, не зная, что сказать еще – и надо ли. – Нравится? – тихо спросил он после долгой паузы. – Красивый, – только кивнул Коул, пальцем трогая наговы уши. Айвэ вздохнул – хорошо, ежели так, – и достал из кармана ключ на четырнадцать, похлопал им задумчиво по ладони, оглядывая самолет и предстоящий фронт работ. Как бы то ни было, все к лучшему: небольшой перерыв определенно пошел ему на пользу, голова заработала четче, а положение перестало казаться таким уж безвыходным. Почему вообще случилась авария? Почти наверняка поломка в двигателе. Или передаточная цепь сбойнула, тогда придется аккуратнее разбираться с контуром, или же это что-то серьезное – коленвал, например, или система охладителя, – и тогда, главное, не выпотрошить самолет совсем наизнанку, с этим уж как-нибудь справится. Лучше бы разобраться первым делом с лириумным контуром, а радио подстраховать; потому что если сигнал не пройдет за Мердайн или в Вейсхаупте дежурный не заметит помех, то тогда… «Отставить», – скомандовал себе Айвэ и, нарочито бодро присвистнув, полез под нос «Грифона». Пока они болтали, и без того раскаленная обшивка успела раскалиться еще больше. Даже стоять на отбрасываемой самолетом тени было горячо, будто это была не тень, а накапавшее в песок горячее машинное масло, но Айвэ был настроен решительно. Вторая гайка, та самая, которую помешал отвинтить Коул, поддалась с первого раза, и Айвэ, положив ее в карман, подхватил скрипнувшую крышку двигательного отсека. – А как долго, кстати, ты будешь добираться до своей Розы? – невзначай поинтересовался он, с пыхтением по пояс просунувшись сквозь шестеренчатые внутренности «Грифона». В ноздри знакомо пахнуло смесью металлических, с кислинкой запахов масла, нагретого металла и расплавленного лириума в передаточном контуре. Краем ключа Айвэ подцепил нить, из-под лопнувшей изоляции которой сочился серебристо-голубой свет, поджал губы, но не особо расстроился: запасные в кабине самолета в достатке, с такой мелочью справится. А вот с первопричиной поломки – уже не факт. Пиши-пропало, если здесь завесная аномалия и вся мажья часть управления не заработает, пока «Грифона» не транспортируют на десяток миль в сторону. Фен’Харел бы побрал Главонаков и весь гномий род, уж сколько лет они грозятся перейти на чистую механику – и все никак не могут, не фурычит двигатель без зачарований формари и все тут, хоть тресни… Коул подозрительно молчал. Айвэ поставил ключ вместо распорки, чтобы поменять лириумный переходник, не касаясь его, и высунулся наружу: только тогда шляпа печально качнулась из стороны в сторону, словно от легкого ветерка: – Не знаю. Одна ночь, десять, сто; путь через сновидения зыбок, как лунная дорожка по воде. Даже если знать, куда идти. – Мда уж, – в тон покивал головой Айвэ. Даже одна ночь пути по пустыне – то еще испытание, а если шляться по местным барханам больше пары месяцев… Неудивительно, что парнишка сбрендил. По такой жаре это нетрудно даже без помощи демонов. Айвэ слазил за новой деталью, захватил заодно набор инструментов и фонарь – подсветить нутро «Грифона», пока солнце стоит высоко и тени пусть коротки, но густы. Коул не проявил никакого интереса: едва повел головой, шмыгнул носом, будто принюхивался, и с тихим шуршанием аккуратно, по практически разгладившимся сгибам свернул карту с бесценным рисунком в небольшой прямоугольник, поместившийся за пазухой. Айвэ лихорадочно соображал, зажимами подцепляя обрезанный участок контура и одновременно представляя перед прикрытыми глазами цветные пятна холмов и степей. На ночь пути в округе точно нет человеческого жилья, а за сто ночей – если запастись провизией и водой, конечно же, – отсюда добраться можно хоть до Вал Дорма, хоть до Перендейла. Странная манера речи скрывала акцент Коула, внешне он не походил ни на андерцев, ни на тевинтерцев, ни на кого-либо еще. Но даже умалишенному надо где-то пить, есть и спать – не обходится же он жареными пустынными скорпионами или еще какой дрянью? – А кто-нибудь помогает тебе искать Розу, кроме Лиса? Кочевники? Жители холмов? – Мне никто не помогает. Меня не видят, – в голосе Коула скользнула тонкая, мимолетная улыбка, и стало слышно, как зашуршала под складками одежды карта. – Теперь будет помогать наг. Он славный и найдет дорогу. – Рад, что он поможет, – терпеливо пробормотал Айвэ, с пыхтением – внутри «Грифона» было жарко и душно, как в жестяной печке, – прикручивая проволочные контакты. – Но есть же наверняка кто-то еще? С кем ты встречался до меня, например? Кто еще отказывался рисовать нага? Кажется, Коул задумался. По крайней мере замолчал надолго, и Айвэ, почесав подбородок о плечо комбеза, извернулся, подползая к обрывку механизма снизу – стало вроде бы даже удобнее, но его не покидала мысль, что со стороны все его потуги выглядят, как выкрутасы угря на раскаленной сковородке. – Много кто отказывался, – подал голос Коул. – Уставшие. Потерянные. Те, кто искали, и те, кто нашел. Были одетые в лохмотья и надежды, были брошенные и обиженные, что их никто не нашел. «Вроде нас, ага», – кивнул Айвэ, подсвечивая фонарем цилиндры, придирчиво осмотрел каждый, подозревая крохотные деформации, но не нашел даже капли протекшего масла – только смазочное на кромке деталей, липко впитывавшееся в ткань комбеза на локтях и пачкавшее щеку. Выдохнул, как сдутый шарик. С филигранной точностью подвел под центральный стержень сплетение цветных проволочек, почти перестал дышать, замыкая контур обратно в целое. Так, хорошо. Теперь разобраться с энергией и перепрограммировать рунную цепочку на центральном кристалле… – Были вроде тебя. Такие же древние души. Косые паруса на линии горизонта, свет заходящего солнца сквозь ткань полыхал пожаром. Древние песни шуршат в песках, если уметь слушать. Ты не умеешь, твоя песня там, в облаках. Айвэ обрадованно улыбнулся – промельк надежды полыхнул не менее ярко, чем аравельный алый парус, – и тут же, стукнувшись виском о выступающую кромку обшивки, матюгнулся и спешно выполз на свет: – А ты ничего не путаешь? – переспросил он, потирая висок и изо всех сил стараясь не звучать, как следователь, обнаруживший несостыковки в показаниях. – Тирашанские кланы за Мердайн не забираются, а неварранские и подавно здесь не бывают. – Но я видел, – с убийственной серьезностью возразил Коул и плавно выпрямился так, будто вовсе не имел суставов. – Могу показать и тебе, если хочешь. Но ты не захочешь, ты говоришь: надо лечить птицу, нельзя спать. – Так ты… – Айвэ насупился, отпрянув, лопатками стукнулся об обшивку, и, не найдя ни выражений, ни дыхания, чтобы закончить понятно и цензурно, скупо сплюнул под ноги. Это же просто сны, и еще сумасшедший, который эти сны с реальностью путает – а он тут развесил уши! Страж, офицер, герой Мора – а мозгов как у нага, час дотумкать не мог, к чему все идет. Толку-то пацана расспросами пытать, он сбежал небось из своего племени, или поселения, или еще откуда, придумал себе сказку про дом с Розой и сходит теперь тихонько с ума. Удивительно, конечно, что все еще не истаял по пустынной-то жаре, а с другой стороны, немудрено – Создатель бережет детей и идиотов. При чем – тут Айвэ криво ухмыльнулся, отворачиваясь к нутру самолета, – еще неизвестно, кто из них больший идиот. – От тревоги рябит в глаза, страх сухой и колючий – песок во рту. Упал, надо подняться, но ноги вязнут в песке по колено, не получается, тянет назад. Сип вместо вдоха. Ты ищешь, кто протянет руку и вытащит из песка, – продолжил бубнить Коул, но мысленная ругань заглушила для Айвэ его голос. Страшно представить, как будут гоготать Огрен и Веланна, если прознают про эту историю. Повесть в трех частях, как прославленный герой Мора допытывался дороги у бредящего подростка посреди пустыни. Андерс тоже погогочет, а потом обязательно поинтересуется: не перегрелся ли Айвэ на солнце и не был ли Коул все-таки миражом. Хотя – спохватился Айвэ, и воображаемый смех сослуживцев моментально утих, – ему не придется сгорать перед ними со стыда, если ночью его сожрут гарлоки. Проклята жара, проклятая механика, проклятая поломка. Где же все-таки корень всей проблемы, снять, что ли, цилиндры и посмотреть, все ли в порядке с центральным стержнем? – Я могу помочь, – тонко и жалобно то ли выпалил, то ли вовсе выкрикнул Коул, но Айвэ, изо всех сил пыжась сосредоточиться на работе, только отмахнулся: – Да много ли ты поможешь? Коул замолчал. Айвэ извернулся, подпрыгнул, усевшись на край отсека бедром, и в таком неудобном, подвешенном положении поднырнул под колесо с цилиндрами, прокрутил на четверть оборота, прикидывая, получится ли безболезненно пересобрать винтовой механизм, чтобы с него восстановить подачу энергии. Если снимать, то придется потом заново смазывать – а масла впритык, еще надо на болты оставить и для револьмагера, чтобы очистить от песка. Да и сами цилиндры придется куда-то деть, абы куда не бросишь – вездесущий песок моментально забьется во все щели. Нет, не годится, надо лезть в самое нутро и ковырять переходник…. Молчание все длилось и длилось, неловкое, густое, как прогоревшее, замазкой налипшее на резьбу деталей масло. Айвэ прицокнул языком, прокрутив цилиндры назад: зря он так резко обрил Коула, парнишка разве виноват, что его помощь – совершенно искренняя, по крайней мере, Айвэ хотелось в это верить, – в нынешних условиях бесполезна? Старается же. Да и бросать его нельзя, пропадет же в пустыне в одиночку. Если на сигнал все же откликнутся, надо, чтобы Коул был поблизости и успел эвакуироваться до ночи. Ну а если нет – может, и смогут пережить ночь, забаррикадировавшись в кабине самолета, пусть и придется выкинуть все лишнее, чтобы уместиться вдвоем. Айвэ поерзал – край отсека больно впивался в бедро, – выполз обратно, отряхнул руки о комбез и обернулся с твердым намерением извиниться. Коул исчез, как не был. Айвэ растер по лбу пот вместе с липкой смазкой, нахмурился и обошел «Грифона» по кругу, внимательно вглядываясь под ноги – не промелькнет ли где оставшаяся в песке вмятина шага. Напрасно. Насколько хватало глаз простиралась охристо-золотая пустыня, на безоблачном небе палило все то же беспощадное солнце, едва ощутимый ветерок холодил ушибленный, до сих пор нывший висок, шурша колкими песчинками, но от Коула не осталось ни следа. Все-таки мираж, почему-то с горечью подумал Айвэ. Потом, сглотнув сухую слюну, перегнулся через борт кабины и проверил сумку: карты не было. На всякий случай он перетряхнул еще раз все заметки и бумаги, приколотые к планшету, шевельнул губами, пересчитывая листы – полетный график, схема патрулей и даже расписание вылетов на месяц были в полном порядке, не хватало одной лишь карты. На которой – он помнил точно, с закрытыми глазами будучи способным воспроизвести каждую линию, – рисовал нага, гору моркови и ветку шиповника. Айвэ оглянулся через плечо, до рези в глазах вглядываясь в колючие блики пустынного солнца на барханах, по которым вряд ли ступала нога человека. Потом тряхнул головой, потер висок, царапнув ногтями соленую от пота кожу, захлопнул сумку, бросил ее в кабину – подальше с глаз, пока сам не сошел с ума. Судя по ощущениям, до этого осталось всего ничего: пары часов по жаре хватит. Айвэ почувствовал себя опустошенным, что, казалось, в него можно дунуть – и услышать эхо, как в раскручивавшейся турбине, – и уставшим, словно ремонтировал самолет целую вечность, и еще одна такая же вечность предстояла впереди. – Вот же ж, – пробормотал он, рассеянно похлопав «Грифона» по боку. И вернулся к работе, не сказав больше ни слова.