***
Тихий шелест листвы и практически не заметное жужжание электрических ламп смешивалось с собственным едва слышимым шумом позднего вечера. В воздухе повисло вязкое молчание, но, похоже неловко было только ему одному — вторгшийся на территорию Королевской Семьи парень спокойно смотрел на особняк. Его светящиеся жёлтым окна и разбросанные вокруг фонари разбавляли тьму почти чёрного пространства, оттеняли искрящиеся драгоценными серебряным цветом звёзды и белую луну и превращали ночное небо в эмпирей. Сияние — золотистое, распространяющееся с земли, и ярко-серебряное, что падало сверху — освещало старые, раскинувшие свои ветви деревья и двух молодых людей, почему-то наблюдающих за практически пустым поместьем. Вид Виджеланте буквально притягивал к себе взгляд Савады-доно, но Базиль никак не мог понять почему. Юношу не интересовали кабинеты хранителей Девятого, в которых ещё горел свет, не интересовали окна тёмных апортаментов будущего Десятого. Он даже не взглянул на принадлежащую Внешнему советнику комнату. Он смотрел куда-то вниз — в сторону подвалов, тайных хранилищ, которые наверняка существовали, и катакомб. «Что? — дождь удивлённо вздохнул, наконец заметив то, что ещё пару минут назад увидел Тсунаёши-доно. — Что там такое?» В глубине здания, где-то под землёй горел мощный и жгучий огонь, кажущийся, однако, до тошноты грязным из-за непонятных примесей и похожей на разлитую тьму силы, которая медленно поглощала весь свет и цвет. Неровное, дребезжащее сияние, что било из-под особняка слабыми жгутами и тяжами, напоминало дождю не то хрусталь, готовый разбиться, став грязными и тусклыми осколками, не то умирающее животное, которое доживало свои последние высокомерные мгновения. Небо искоса посмотрел на Базиля и негромко хмыкнул, снова отвернувшись. Он, замешкавшись лишь на секунду, кивнул чему-то и направился к Виджеланте по главной дороге, надев маску. — Савада-доно, — позвал дождь неуверенно, догнав юношу и поровнявшись с ним. — Позвольте мне пойти с Вами. Страж Омерты, о котором ходило так много слухов, молча повернул к нему голову, а отражающийся в его чёрной маске свет, напоминал янтарный огонь, что отражался в грязном зеркале. — Зачем? Базиль опусти глаза, вспомнив давний сон. В том сне на столе сидел молодой человек в красивом белом костюме и, прекрасно говоря по-итальянски и вообще ведя себя, как подобает боссу, извинялся. Мужчина в том сне говорил о том, что ни в чём не винит парня. Мужчина в том сне был похож на сына молодого льва Вонголы, как две капли воды похожи друг на друга. — Я просто хочу помочь Вам.***
Непонятно откуда взявшийся нестерпимый холод иглами врезался в кожу, крупными кристаллами вгрызался во внутренние органы и мышцы и покрывал изморозью отчего-то ослабевшее и переставшее уже сопротивляться пламя. Огонь — ярко-рыжий и кристаллически-чистый — яростно горел, нагревая спёртый воздух подземного хранилища, отбрасывая янтарным пятна на каменные стены и грязный потолок. Разбитое стекло пустого флакона Delitto, отражало свет пламени странного подростка в форме Виндиче, искрясь между ним и самим Деймоном. Кольца Шимон жгли пальцы Спейда, заглушая его мысли и отвлекая его от предстоящего сражения. Шесть пальцев из десяти словно окунули в кипяток и оставили там, привязав ко дну разгорячённого котла тонкой проволокой. — Зачем ты здесь, Страж Омерты? — насмешливо спросил туман и усмехнулся, заметив на левой руке подростка кольцо земли. — О, и оно не будет работать. — Потому что я не использовал Грех? — равнодушно спросил небо. — Но я использовал. Холод ауры убийцы, посылая по его телу табуны мурашек, не позволил мужчине даже задуматься о том, откуда, чёрт возьми, парень знал об этом и где он достал кровь Козарта. — Как мне не раз говорили, кровь — не вода, — пояснил парень всё тем же равнодушным тоном. — Кровь убитого тобой Энмы, вполне подошла. — Я не убивал его, — отмахнулся Деймон. Даже зеркальная маска не смогла скрыть эмоций подростка — из-под неё струился полупрозрачный ярчайший оранжево-красный огонь, показывая гнев Стража. Смесь небесного и земляного пламени окутала маленькую фигуру, добавляя к зимнему холоду ауры невыносимый жар яростного пожара. Рычание, возникшее где-то в груди юноши, прокатилось по ставшей внезапно такой тесной комнате, заставляя Спейда оскалиться, словно пытаясь стать страшнее и отогнать от себя опасность. — Разве может небо или земля выжить, — прошипел парень, наконец не звучал так равнодушно. — После того, как все его узы насильно разорвали? Подросток в чёрной, похожей на струящуюся тьму одежде откровенно напрягал. Показавшийся сначала слишком слабым, слишком обычным, сейчас он пугал даже его. Туман не мог себе представить, чтобы у кого-то в таком возрасте было такое сильное пламя. Пацан определённо был ни на гран не слабее Босса Вонголы. Подросток управлял огнём, как будто тот был просто ещё одной рукой. Он направлял янтарные всполохи, не шевелясь, не двигая ни единым мускулом, одним лишь взглядом. Он быстро подбирался всё ближе и ближе — карминово-рыжие осколки пожара напрочь теперь игнорировали ослабевшее почему-то пламя Деймона и вспыхивали теперь настолько близко, что обжигали кожу, но не причиняли непоправимого вреда. — Слабак! — прорычал Спейд, тяжело дыша, но не обращая внимания на собственную усталость. — Даже убить не можешь? Небесный ураган не собирался утихать, продолжая кружить вокруг него. Он взвивался ввысь, рассыпаясь всполохами под потолком и осыпаясь искрами. Словно листопад, пламенные отблески падали на пол, не уничтожая и продолжая гореть. Огонь шипел, бушуя, вторя ярости своего хозяина, но всё равно не убивал, слишком мягкий для этого. — Это было бы слишком легко, — раздражённо проговорил юноша, взмахнув рукой. И небо, как послушный щенок, подчинилось, мгновенно набросившись на туман, делая всё, что только попросит фигура, закутанная в чёрную мантию. Гармония мягко обволакивала мужчину, нежно окутывала, поддерживая его, словно после долгой разлуки, и заковывала его в камень, из которого был один только выход — смерть. Страж не желал успокаиваться, холодя воздух аурой убийцы и нагревая жаром смеси двух типов пламени, но был абсолютно уверен в своих силах, словно оперирование такими объёмами силы было для него привычным делом. Янтарь сменился на кармин, как только небесные путы остановились, не оставив ничего, кроме гармонии парня, сознания Деймона и его угасающего огня. Полупрозрачные ленты символов кружились вокруг каменной скульптуры, в которую он превратился почти по щелчку юношеских пальцев, и сжимались вместе с ней во всё более и более похожую на человека форму. — Поверь мне, — прозвучал откуда-то издалека раздражающий японский напев. — Ты бы предпочёл, чтобы тебя убили. — голос затих, и тьма, окружающая туман перевернулась. — С другой стороны кто тебя вообще будет спрашивать?*
Тёмный, почти чёрный камень морозил его что-то, не позволяя забыть, что такое холод. Хотя, видит Бог, он этого хотел. Морозные потоки не то постоянно зимнего ветра, не то его собственного умершего пламени, били его в одну часть его чего-то, то в другую. Воздушные ручьи, неизвестно откуда появившиеся, свободно гуляли по всей его состоящей только из тьмы тюрьме, доводя единственного пленника до смертельного ужаса и нервного тика. Ему было так холодно, так ужасно холодно. Он чувствовал так, будто ледяные кристаллы росли внутри него, прорастая из сердца и распространяясь по всему его телу. Он не мог пошевелиться — все его части чего-то задеревенели, словно вокруг него кружилась суровая февральская метель, хотя он не слышал воя ветра, не чувствовал обжигающих прикосновений снега и даже не знал, какое сегодня число. Он не знал, когда попал сюда, уже не помнил как и за что. Из его памяти стёрлось так много вещей, что он даже не знал, наверняка, кто он такой. Только огонь — ярко-рыжий, до боли светлый, до онемения горячий — изредка вспыхивали в его сознании, ненадолго отгоняя чёрные, как и всё здесь, ветры только для того, чтобы исчезнуть через какое-то время. Холод, давящая на мозг тишина и тьма, ничем не нарушаемая — всё это делало каждое мгновение, проведённое здесь чуть ли не вечной мукой. Он не хотел ничего больше, чем взять какой-нибудь острый предмет и возить его себе во что-то, чтобы быстро и наверняка прекратить своё существование. Он не чувствовал ни капли грусти, ни грамма отчаяния, ни одной — даже самой маленькой — частицы каких-либо ещё отрицательных эмоций, которые, наверное, должен был испытывать при мысли о собственной смерти. Напротив — он ждал своей кончины. Он знал неизвестно откуда, что просто не выживет один в этой тьме. И уж тем более он не сможет — он знал это наверняка — справиться с этим холодом один. Он ощущал только две эмоции — бесшумно плещущуюся в нём, как вода в океане, усталость и лениво окутывающее его одиночество, которые кричали на него, сводя с ума своими знакомыми-знакомыми голосами. Они твердили, что всё, что произошло, только его вина. Они яростно обвиняли его в том, что произошло. Они рычали, снова и снова говоря, что он заслужил находиться здесь. Он уже запутался. Окрест него было настолько темно, что «верх» и «низ» смешивались, становясь одним целым «вокруг», которое окутывало его что-то со всех сторон. Он больше не понимал, что такое «здесь», и где оно находится. Он не понимал, кем были эти голоса, не понимал, кем был он сам. Он не понимал даже, что значит «быть». Единственное, что он знал точно — единственное, что помнил спустя столько времени «здесь» — это то, что он заслужил то, что с ним случилось.