Соткан из отвергаемых истин

pov Алина

время после ухода Багры,

час подписания документов

      Свидетельство. Алина плохо понимает важность этого слова, пусть и нависающее над Равкой время воистину смутно. Кто заботится о том, какие бумаги подписываются в стенах Большого дворца, когда на севере гибнут люди, а землю терзает война? Но правление устроено иначе — оно стоит на бумаге, в которую люди вкладывают значение и ценность. Зал военного совета полнится людьми. Присутствуют Зоя как генерал-представитель принадлежащей царю Второй армии и Женя как заступница воли всех равкианских гришей. Прибывают и доверенный дипломат, и князь с юга, имена которых солнечная королева не может удержать в голове от волнения. Николай приглашает полковника Долохова и должен найти ещё хотя бы одного солдата из Первой армии. Заклинательница солнца не сомневается, что узрит в зале и Ивана как лидера гришей, идущих за Дарклингом. Авраам приходит в своём деловом жилете с цепочкой карманных часов, что тянется по груди, и сам проливной выступает заступником иностранной воли, исполняя дипломатическую миссию Керчии. Все ожидают только их — Царя-Еретика и Королеву-солнце, которые отчего-то не спешат и встречают друг друга лишь на пороге Малого дворца. Они не говорят, разделяя смуту мыслей. Алина гадает о том, почему Адриану не было дозволено присутствовать, но ответ находится быстро. Он их плоть и кровь, которой в следующий час суждено стать королевской. Бумаги не решают его судьбу, но право рождения будет, как только они вернутся из Фьерды. Заклинательница солнца не знает, возлюбят ли её люди теперь, когда она не позволяет им сотворить из себя мученицу. Равкианцы терпели королеву Татьяну и ненавидели Эри, но придётся ли им по душе царица-самозванка — простолюдинка, одна из тех, кто разделяет их судьбу и знает о терзаниях народа? Вероятно, час укажет лучше, чем все дурные мысли.       Дарклинг подзывает её к себе во мраке коридора — пред дверьми в Зал военного совета, из-под которых тянется нить света. Глаза ночи сверкают подобно звёздам, стоит её ладони лечь в руку самозваного Короля-мерзавца. Прохладный металл скользит по пальцам, так что на мгновение прикрывая глаза, девушка находит себя стоящей в густых тенях посреди шатра Второй армии с приставленным к предплечью лезвием. С этого холода всё началось, и с тем же история сворачивает вновь. Взирая снизу вверх, сол-госпожа заглядывает монстру в глаза. «Надевай же». Тяжесть чужих рук взывает к силе. Пусть наденет на неё кольцо. Алина никогда не забудет, что будь то ошейник или нож — Дарклинг никогда не сомневался. Он не сомневается и сейчас, не гадает о цене свободы. Девушка желает спросить, где его кольцо? Где отведённые ей гаранты, убеждения и клятвы? Но они все в сердце Еретика вместе с кинжалом и смертельным ударом похоронены, вместе с его естеством усилителя в ней самой погребены. Заклинательница благодарна, что сколь бы монстр ни любил показательные зрелища, ей не приходится терпеть отвращение и гнетущие взгляды друзей и союзников. Это всегда до сдавливающего грудь чувства сложно, будь то сторонники Суверенного господина или её собственные. То, что они делят, не предназначено для людского суждения, даже если Женя смеётся над её плечом, а кто-то из мужчин уподобляется шутливо изречённой пошлости. Сам Дарклинг не радеет к банной болтовне и пустым мальчишечьим разговорам, никогда прилюдно не говорит с ней, точно с избранной любовницей. Он обращается к ней, как к солнечной королеве — единственной, чьё слово для него не предмет собственной власти. Его близость, тепло, густота вожделения — каждое из витиеватых понятий остаётся за дверьми комнат. Утаённое ими и надёжно запертое. Руку проклятого Еретика извечно направляют контроль и расчёт, если он дозволяет им близость. Когда сердце предаёт Алину, разливая по щекам румянец и делая дыхание прерывистым, она напоминает себе, за что чудовище ценит полюбившееся ему понятие о сладострастии. Её непокорный нрав и лицо, отражающее всякий всполох чувств, совершенно не подходят для дворцовой жизни, так что, пожалуй, девушка начинает примечать заурядные понятия, в которых они друг друга уравновешивают.       Пока мрак укрывает их под вратами к делам государственным, заклинательница прокручивает кольцо на пальце и знает, что то станет привычкой для часа, в который она будет проклинать Дарклинга или искать его общества. Мужчина не спрашивает, Алина не отвечает ему согласием — говорит себе, что их брак одна только необходимость, нужда народа в единстве и мире. Но отвергать понятия непозволительно, Равка чтит традиции и ценит обряды замужества, а тяжесть ошейника, его жестокое навязанное безволие всё ещё будят заклинательницу солнца по ночам. Дарклинг ныне не лжёт о намерениях, а сила оленя избирает её, но мир указывает не в последний раз — собственную волю излишне легко потерять. — Вы не спешили, Величества, — одаривает забавой Николай, когда двери в Зале военного совета пропускают внутрь самозванных правителей. Верно, без пары мгновений уже «Величества».       В палатах царят воистину дурные настроения. Парадными одеждами пренебрегают, не желая привлекать внимание и напоминая, что бумаги будут сохранены в тайне до тех пор, пока не завершатся переговоры Равки и Фьерды. Север должен думать, что принимает у себя узурпаторов и самозванцев, пока Николай Ланцов наращивает силу для ответного удара. И если замысел удастся, Вадик Демидов лишится поддержки мирового сообщества раньше, чем успеет её попросить. Равка выстоит. А после, Алина надеется, выиграет эту войну союзом, пусть и Николай просит себе слишком дорогие, но редкостно оправданные гаранты. С Дарклингом или нет, их казна всё ещё пустует, а Керчия требует расчёт за долги и позаимствованное золото. Лис просит немало, а заморские банки вовсе не славятся терпеливыми прощающими отношениями. Девушка видит это неисполнимым, они уже десяток лет не могут расплатиться по счетам, так что требование Ланцова походит не то на издёвку, не то на глупую мальчишечью забаву над чужими амбициями. Чёрный Еретик желает Равку. Что ж, ему придётся принять её подобно забитой собаке — истекающей кровью, раздробленной и требующей немалую долю золота. И никто не утвердит, что его собственной заслуги в этом нет.       Алина в этот час смотрит себе под ноги, пряча руки за спиной, но велит себе выпрямиться, подходя к длинному столу. В этот день она не отдаёт предпочтение белому или чёрному. На её плечи возложена чинная накидка с золотой цепочкой, лежащей у святой под шеей. Та, которую заклинательница бы носила как советница короля. И вещь сшита из ткани, цвет которой называют равкианским голубым. Потому что не все на свете понятия подчиняются Дарклингу, и девушка пришла подписывать не одно преимущество против фьерданского произвола — она пришла заключить мир, пусть и друзья, и союзники тому противятся. Крови у равкианского престола более не будет. Подписывают трое — Алина Старкова, Николай Ланцов и Царь-Еретик. Взгляд останавливается у дальнего угла стола, где сутулится мужчина в форме Первой армии, чьи голубые глаза никогда не были для неё чужими. Он стоит от неё дальше всех. Взгляд тяжёл и полон усталости, каким остаётся и всегда с того дня, в который они положили Мишу в землю. Мал до бела сжимает губы и не перестаёт её рассматривать, словно боится обнаружить нечто чужое. — Что ты здесь делаешь? — Защищаю историю Равки и слово Первой армии, как ты бы хотела, — голова стоящей рядом Жени дёргается в сторону солдата. Они разделяют малое — оба пострадали от жестокости Дарклинга, и оба преданны девочке, которая принимает непосильное для них решение. Тень Еретика тянется за спиной Алины. — Или он боится, что я снова за лук схвачусь? — Попридержи слова, следопыт, — отделяет Иван, стоя у главы стола в другой стороне палат. Авраам выступает у его плеча, рассматривая Мала подобно диковинному зверьку, что клацает челюстями в сторону большой голодной кошки. — Почему я верю, что такое уже было? — склоняя голову к Зое, Николай выпрямляется, до того нависая над центром стола, где выставлены чернильницы, разложены перья и листы пергамента. Шквальная, чудится, порывается вздохнуть, бросая в собравшихся лезвия неодобрительных взглядов. — Весьма славный день, чтобы передать корону! — провозглашает Николай и, затейно улыбаясь, приглашает Алину к столу. — Дамы вперёд. Девушке верится, она возвращается к своей позабытой работе в царской канцелярии, где документы зачитывались часами. Одно слово может изменить историю. — Ты не изберёшь себе отчество? — вопрошает Николай, заглядывая ей под руку. За всем-то ему хочется уследить и всё-то необходимо рассмотреть. Следует избрать, но Алина не сможет выдумать то, которое ей понравится, и не хочет зваться той, кем вовсе не является. — Я сирота, забыл? Я не ношу имя отца. — Его звали Кирилл Старков. Зал военного совета смолкает. — Прошу прощения? — беззлобно огрызается Алина, бросая взгляд на Дарклинга, что чинно восседает во главе стола. Он лишь встаёт, выдвигая на себя один из ящиков и подхватывая в руку свиток, а добрая часть свидетелей уже жмётся к стенам зала. В ладонь с лап чудовища ложится старая рыхлая бумага, датированная более чем двадцатью годами до её рождения. Список имён, фамилий, возрастов… Пальцы останавливаются у обведённых строк. Девушка чувствует, что Мал подходит ближе, выглядывает из-за её плеча с противоположной стороны от Николая. — Это часть переписи населения с одной из приграничных деревень на юге, документ пятидесятилетней давности. Сколько она уже у тебя?       Второй по власти… Дарклинг был вторым по власти человеком в стране после царя, когда они встретились впервые, это никогда нельзя было недооценивать. И он всё и всегда рассчитывает, а Алина Старкова является слишком большой редкостью, чтобы загонять имя в рамки сиротского приюта на юге страны, пусть и война способна стирать любые упоминания. И планы на неё извечно слишком велики и важны, чтобы подвергать их неоправданному риску. — Её нашли для меня, когда ты впервые прибыла в Малый дворец. Адриан просил отдать её тебе, потому что ты сама не стала спрашивать. Твоей милостью её не сожгли, когда всё имущество осталось пылиться в подвалах после моей смерти.       Перечитывая имена вновь, Алина говорит себе, что это ничего не меняет. Её семья, вероятно, убита в войне на юге, а дом разрушен… И ещё множество «вероятно», в которых нет ничего точного. Она не спрашивает о том, живы ли они. Не станет и искать родственников или других потерянных жителей деревни. Разве их имена имеют значение? Возможно, девушка лишь боится знать, что её жизнь до приюта тоже существует, хоть и ныне от неё остаются одни только туманные обрывки воспоминаний. Она вернётся к этой переписи… Однажды — в час, когда волки не будут завывать и топтать землю у их границ. — Это неважно. — Нет, это важно! — упрямо заявляет Мал, не сводя взгляд с осыпающейся бумаги, что оказывается переданной Тамаре. Близнецы её сохранят. — Что ещё настоящего у тебя остаётся? Это твоя родовая история, а не чужая фамилия, — остаётся брошенным в сторону всех несчастий, что сидит во мраке своего величия и взирает на них всех, точно на детей. — Спешу отметить, это совсем не королевское имя, — Николай с дипломатичным замечанием тянет руки к свитку свидетельством своей лисьей любознательности и совсем не светится довольством, когда тот исчезает у Тамары за спиной. Так-то. Алина выступает пред его грудью с улыбающимся выражением, словно замечание взаправду может её задеть. Она крестьянка. Сосланный царь об этом знает, шуханская принцесса об этом знает, Чёрный Еретик об этом знает — все знают, что в ней нет королевской крови, как той нет и в самом Дарклинге. Но иногда Николаю Ланцову хочется напомнить попридержать язык за зубами. — Если я пожелаю, чтобы оно было вписано, оно будет. Не я одна здесь ношу крестьянское отчество, — замечание остаётся непонятым. Имя Кристиана Румянцева известно только одному несчастному роду. — Эта война опорочила уже достаточно. Возможно, я навещу то, что осталось от этой деревни, когда в Равке станет спокойнее. Но не сейчас. Алина Кирилловна. Равка не знает отчество заклинательницы солнца, и она сама его тоже не знает. Пусть пока так и остаётся. — А кем был твой отец? — Николай пером указывает на Дарклинга, явно не смиряя тревожные настроения собравшихся. Он ворошит настроение чудовища и поднимает пыль. И монстру исключительно нравится напоминать лису пред ним, что не на каждый вопрос он бросится отвечать. Может, не соберись вокруг них толпа, он бы послал Ланцова за ответами к старухе. Правда, теперь и на её пороге ответ не найти — хижина пустует. «Кристиан Румянцев был ремесленником, ведь так?», — тянется сол-госпожа к связи, надеясь успокоить шальные мысли, когда пальцы вновь ложатся на подготовленные документы. Рука тянется к печати Ланцовых. «Он был прахом, Алина». — Может, сожжём эти листы, пока он их ещё не коснулся? — предлагает Зоя, когда Дарклинг подходит к центру стола, взгляд вскользь проходится по бумагам. Николай с отведённой государственному делу задумчивостью цокает, в его мудрых очах блестят огоньки свечей. — Соблазнительно. — Когда-то и ты бы это поддержала, Зоя, — изрекает Иван.       Злого умысла или издёвки нет в его голосе, но огонь подёргивается, словно воздух в палатах взаправду может сдвинуться. Дарклинга их маленькое сражение не привлекает. Сколько он вовсе таких слышал за всю историю Малого дворца? Но Женя выступает рядом со своим генералом и будет стоять, даже если никого более не останется на их стороне стола. Обманутые, преданные, но несломленные. И Алина никогда не откажет им в праве бороться за собственную волю. — И теперь я знаю лучше, нежели поддерживать человека, чья жестокость растерзала половину нашего города; чьи принципы ослепили женщину, когда она посмела от него отвернуться; чья беспощадность заставила нас убивать и оставила одни осколки от Второй армии, потому что нашлись те, кто осмелился не поддержать его тиранию. Так что будь добр, Иван, — бросает тому в лицо Зоя, — собери свои слюни верного пса, умолкни и не забудь помолиться за имя Фёдора этой ночью. — Будто царь Пётр или царевич Василий пощадили бы Вас, генерал Назяленская, встань Вы на сторону Дарклинга, — вперёд сердцебита отмахивается от слов Зои один из предводителей опричников, пусть и большего не говорит. — Вам бы с генералом Воскресенским поговорить о радостях Гражданской войны, — поддерживает второй. Со словами о чужом доме Женя качает головой, не вступая в чужое сражение. Доля правды в словах изуверов непременно найдётся, и Алина знает, насколько сильно это способно злить. — Обе стороны не терпят предательство. — Не могу отрицать скверную репутацию своей фамилии под час междоусобиц, — хмыкает Николай необременённо. Его слово успокаивает настроения за столом. — У всех есть нелюбимые родственники. И мои особенно часто не славились разумным подходом. — Вы так радеете к тому, чтобы поминать в своих славных речах имя старухи, — глас монстров пускает рябь по звучащим недовольствам. Уголки губ Дарклинга дёргаются в улыбке. Его ладонь коротким движением пересекает воздух под чьи-то вздохи, Алина ловит чудовище за предплечье, но тени уже свиваются под его рукой, и даже заклинательницу солнца передёргивает, когда они ложатся ему на глаза, обращая их двумя чёрными безднами. Николай совершенно не знает страха, пытаясь в них заглянуть. — Как думаешь, кто научил меня этому, Зоя? — шаг назад короток, но шквальная всё равно ему поддаётся, не меняясь в лице, хоть и руки сжимаются в кулаки, пока Женя поддерживает её за плечо, сжимаясь рядом. Но правда гола, когда Дарклинг упирается руками в стол, изводя чёрным ослеплённым взглядом, которым теперь похож на своих худших тварей. Багра всегда могла вернуть себе зрение, но не стала, пусть и истины её замыслов им — бестолковым детям, не раскрыты. Тени рассеиваются на глазах Еретика, стекая чёрными слезами к его рукам. — Полагаю, мы были в равной мере ею обмануты. — Так или иначе тебе не будет искупления, — выговаривает Женя с тихим грустным смешком. — Я способна простить тебя за шрамы. Благодаря им я стала сильнее, и эта боль показала мне путь к той, кем я являюсь сейчас. Ты не ожидал этого, правда? — спрашивает, собирая в словах все тяготы преданного дитя. — Но всего остального я тебе никогда не прощу. Ты отдал меня в свиту королевы, потому что нуждался в шпионке. Ты знал, что я привлеку внимание гадкого короля. Знал, что мне предстояло вытерпеть, — Женя на мгновение прикрывает глаза, точно вспоминая, пока её голос звенит в Зале военного совета. На закрывающей глаза повязке в свете свечей полыхает символ самой Алины. — Я была всего лишь ребёнком, но ты принёс меня и всех в этом зале на алтарь своей многовековой войны, — портниха вдруг горестно хохочет. — А хуже всего то, что кроме окружающих нас людей, о моей жертве никто не помнит. Когда говорят о твоих преступлениях, вспоминают трагедию в Новокрибирске, твоё покровительство при жестоких расправах над гришами-предателями. А то, что пережила я, является одной из множества дворцовых тайн, которые перемывают слуги по вечерам. Я думала, что это — мой стыд. Но он твой. Ты был мне и отцом, и наставником, и другом. Ты должен был защищать меня, но ты обрёк меня платить цену, которую счёл необходимой. Если она была так важна, то и платил бы её сам. — Я платил, милая Женя, — изрекает Дарклинг, перерезая все нити чужих обид и трагедий. И он всё ещё платит дольше, чем они могут себе представить. — И я защищал страну и гришей. — Страна и гриши — это мы! — рявкает Зоя под тенью чужой безжалостности. — Женя, я, моя тётя… — И ещё сотни тысяч имён. Правители не всегда наделены роскошью считать единицами. И я не меряю необходимые меры искуплением или вашими прощениями. Вот так просто бьётся о древние обелиски великих целей и прекрасных мечт вся чужая боль. — Ты не можешь вписать «Дарклинг», ты ведь помнишь об этом? — обходя стол, Николай так и норовит подлезть к воле чудовища, когда рука того ложится на перо. Но монстр выпрямляется подле стола, вставая с хитрецом лицом к лицу. Точно смерть с лисёнком играет, пока тот лыбится погибели в лицо. Алина вздыхает, и кто-то вздыхает вместе с ней, стоит только Ланцову сделать шаг в сторону, приговаривая заветное «я выше». — Что это значит? — спрашивает девушка тише, обращаясь лишь к одному господину, стоя с ним рука об руку.       Она думала, он тоже будет стоять рядом, навяжет заветное «Морозова», но Дарклинг наблюдал с другого края стола, не смотря ей под перо, так что теперь заклинательница солнца не знает, правильно ли поступает, выступая подле него. Они заходят слишком далеко, так что теперь сжигать государственные писания и остаётся. Пальцы прокручивают непривычную тяжесть кольца на руке, и Алина рада тому, что Мал из-за её спины не может то видеть. Но видят другие. Верно, одно только присутствие Оретцева останавливает Зою пред замечанием, но её внимание к рукам святой обжигает. Надлежит верить, к мысли о вспоротом брюхе польстит и другая — об отрубленных пальцах. А может, шквальная изрекла бы одно только слово о броскости, извечно окликнув фамильярностью. — «Дарклинг» это звание, — разъясняет Николай каждой зевающей душе. Интерес поёт в его голосе. Следует верить, он до того изучает каждое имя и прозвище генералов Второй армии за всю историю её существования. — В царском архиве есть трёхсотлетней давности указ о том, что «лидера и генерала Второй армии провозгласить Дарклингом». Но я отозвал силу этого титула после его смерти, чтобы генералу Назяленской не пришлось носить столь неприглядное имя. Поэтому Зоя зовётся лишь генералом. Кроме того, — Ланцов разводит руками, точно разъясняя заурядную вещь, — власть королей и королев абсолютна. Я буду звать тебя «царица Алина», — почтительно, но всё ещё играючи лис склоняет голову, — но царей Дарклингов не бывает. Нельзя являться и тем, и другим одновременно. И монстру знаком этот закон — тем же написана Малая наука.       Иван, опричники, даже Женя выступают у стола с истинно схожим любопытством. Но не разделяя чувство, заклинательница солнца не знает, откуда берётся этот чудной, совершенно дивный страх неизведанного, когда ладонь властителя теней опускается к нижней части странице — прямо под выведенное ею «Алина Морозова». Левая рука Дарклинга чинно и размашисто выводит «М-о-р-о-з-о-в» и останавливается, едва перо отрывается от бумаги. Он не медлит. Лишь решает одну из многих задач на своём пути. Алина накрывает его ладонь кончиками пальцев и отводит в свою сторону, чтобы чернила не оставили кляксу на пергаменте. Искры силы танцуют под кожей. Она не сомневается, Дарклинг тоже это чувствует — весь гнёт связи, разделённой между чудовищем и его госпожой. «Это» только их. И как бы она ни противилась, незримое золото нитей сильнее, чем всё мирское. Оно забирает с собой треск свечей и тяжесть чужого шёпота, уносит людское внимание, оставляя одну только звенящую тишину мыслей, двумя могуществами разделённую. Допуская дурную идею, сол-королева говорит себе, что так будет правильно, что Дарклинг тоже должен чем-то жертвовать. Но не может заставить себя в это поверить. Она прикрывает глаза и не желает, чтобы его настоящее имя было выведено на этой бумаге. Каждая душа в Равке будет знать, как зовут сердце чудовищ, и заклинательница солнца этому противится — хочет, чтобы оно принадлежало ей и только ей одной. «Не праведные чувства направляют твою руку, Алина», — смеётся в ответ её мыслям мрак. Возможно. Она не станет вилять пред правдой.       Голос ночи мягок, но слова раззадоривают, так что святая госпожа чуть щурится, надеясь поймать незнающий ничего совестного взгляд Дарклинга, но он смотрит только на строки, которые значат для него больше, чем мерзавец способен признать. На свете найдётся тысяча имён, но подлинным всегда будет только одно. Знание — это сила. И раскрыть его, значит, вручить своему народу оружие против себя. Но Чёрный Еретик не допускает подобные упущения и просчёты. Он уничтожит его значимость, оставив лишь червоточину вместо имени. И у Алины не останется ничего. Поэтому Дарклинг не торопит исход, он решает задачу, в которой нет угодного ответа, а Королева-солнце всегда является для него переменной, которую не извлечь и не отбросить. Мужчина взвешивает, в чьих же руках этот дар ценнее? И Старкова это ненавидит. Пожалуй, она верит, что Равка имеет для него большее значение, чем когда-либо найдётся в рождённой Тенистым каньоном девочке. К чему был этот путь, если сейчас он подпишется наречением, которое не имеет значения? Есть множество имён, но ему принадлежит только одно. «Не суди меня, как судишь своего мальчишку-бастарда, Алина», — пресекает дурные мысли его чёрная воля. «Ты хоть когда-нибудь ценил, что я сохранила его в тайне? Хотя бы на мгновение». «Я никогда не сомневался в своём выборе, Алина», — глас ночи гладок подобно стали оружий и твёрд, словно камень. Вероятно, лишь в этот час девушка понимает всю значимость дарованного ей имени. Дарклинг ставит его выше власти, войны и всего мирского, возносит заклинательницу солнца над своим сердцем — туда, где кинжал мог бы с лёгкостью его достать. И сейчас он не сомневается, но вес понятий слишком велик, чтобы делать поспешные шаги. — «Я раскрыл его тебе как своему врагу». Война это не щадит. Она забирает всё и не проявляет милосердие к хрупким понятиям. «И ты принял решение», — заключает Алина для самой себя, не имея уверенности. Права ли? Или вновь безнадёжно ошибается в своих убеждениях. «Позови меня ещё раз», — взывает он. Тени вокруг не дрожат, и монстры необыкновенно тихи, только один выворачивает голову, чтобы взглянуть солнечной госпоже в глаза. Она улыбается, но знает, что выражение это выходит совершенно печальным. Девушка не желает знать, что в том узрят другие и почти вздрагивает, слыша звучную речь Николая. — Может, вы будете говорить для всех, Величества? «Позови меня», — просит Дарклинг вновь зовом более сильным, чем сыщется на всём белом свете. Только он один на хрупкой груди свивается и тянет к себе, иной воли не оставляя. «Александр». Александр. Александр. Александр… Одно единственное имя написано на его сердце, в которое Алина вонзает клинок и выводит там что-то иное, перечёркивает данные при рождении буквы. «Если это что-то значит», — связь это не выдаст, но девушка чувствует, как мог бы дрожать её голос с этими словами. Слишком много… Слишком много, чтобы отдать. И ей от сердечных чувств совсем не хочется делиться. — «Я тебе позволяю. Оно не потеряет для меня значение. И помнится, я была первой за шесть сотен лет». «И в чём ты, маленькая святая», — зовёт ласково, напоминает о том, насколько красиво это обращение звучит на его устах, — «найдёшь человечность, если я подарю этим бумагам своё имя?». Алина улыбается вновь, обнаруживая, что грусть покидает её терзания. Она задумывается всего на мгновение и не страдает, не боится утерять нить к единственному людскому в Дарклинге, потому что найдёт человечность в ином, что другим никогда не будет даровано. Воспоминания рисуют множество понятий. Те, что ей известны об Александре.       Его ведущая рука левая. Он не терпит холодную воду, не жалует резкие запахи и предпочитает сладкое прочей еде. Мужчина радеет к лесу, потому что тот напоминает ему о старой равкианской земле, служившей ему домом. Он не отдаёт предпочтения цветам, но видит их живыми, как солнце, разливающееся по небу в безоблачный день. В путешествии Дарклинг придерживается животных, потому что они первыми чувствуют опасность, пока человек предаётся сну. Он не брезглив, но он не предпочитает быть грязным, нередко посещая баню и обмываясь. Мужчина не просит слуг чахнуть над его волосами, он стрижёт себя сам в какой-то древней привычке. Алина никогда не видит его с бородой или хотя бы щетиной, он всегда их убирает, точно они являются той же грязью на его теле, от чего следует избавиться. Но вместе с тем Еретик не подпускает никого другого к этому делу. Он не имеет пристрастия к вычурности, а предпочитает красоту традиционную, спрятанную в тонких линиях и акцентах. Даже века не делают его способным скрипачом, но клавесин и рояль звучат ладно под его пальцами. Дарклинг обучен делу архитекторов и строителей, потому что Малый дворец возводился с его планов и замыслов, и ко многому прикасались его мозолистые окровавленные от работы пальцы. Он предпочитает лук ружью, и ему не по душе пренебрежение мечом или ножом — всем, что сотворено из чистой стали. Чёрный Еретик учит своего сына совершенно заурядным людским понятиям, но избирает для того истинно причудливые пути.       Но главнее прочего, Алина найдёт человечность в том, как заклинатель потирает переносицу поздними вечерами и прикрывает глаза, стоит только треску ламп стать изнуряющей тяготой. Его губы едва заметно кривятся, когда питьё оказывается слишком кисло или горько для его вкуса. Людское сыщется и в том, как он извечно обласкивает морду своей лошади, гладит её шею и бока, шепча что-то над ушами животного. Святая госпожа различает человечность и в том, как Дарклинг смотрит за бортик корабля, стоит тому выйти в море; как он реагирует на её прикосновения, и как мужчина способен вожделеть её саму.       Эти понятия… Нельзя выдумать и нельзя сыграть, ими невозможно околдовать. Алина их видит, как видит и его самого во всей чудовищной сути. И имя её монстру «Александр Морозов». Одна святая девочка позовёт его ещё раз и приметит, как рука Дарклинга замрёт над тонкими линиями чернил. Ему тоже приходится доверять и терзаться. Настроение ночи меняется в тот же час, в который перо отрывается от бумаги. — Ты мог бы хотя бы сделать вид, что тебе жаль, Николай? — фыркает Назяленская, заставляя заклинательницу солнца вздрогнуть, пока Ланцов расправляет плечи и воодушевлённо ставит на пергамент печати бывшей королевской фамилии. — Я обязательно оброню слезу на твоём плече, Зоя, как только мы покинем это мрачное место.       Алина слегка встряхивает головой. Союзники напоминают ей о том, что бег времени вокруг продолжается. Они не знают трагедии чужих мыслей и внутренних сражений. Сол-госпожа не замечает, как Дарклинг возвращается к облюбованному месту. Стул ему здесь образом трона вторит, пока он возлагает ногу и ногу и перебирает пальцами по одному из колен, вдумчиво смотря перед собой. «Александр». Голова мужчины обращается к ней поперёк чужим речам и спорам. Он никогда об этом не скажет, но ему нравится, как это имя звучит с уст госпожи, вонзившей ему нож в сердце. Она знает, что нравится. — Поведай мне историческую тайну, чудовище, — убирая свитки, молвит Николай, когда двери за солдатами и чиновниками закрываются. Мал тоже уходит, но Женя с Зоей остаются, тихо говоря между собой, пока спрятав лицо в ладони, Алина сидит посреди стола, надеясь найти покой в своей голове. — Что случилось между тобой и Анастасом? — и смеет же обращаться точно к доброму другу. Дарклинг ему не приятель, и ни для кого из них таковым не является, во что бы ни желал заставить их поверить. — Не сомневаюсь, тебе известно, что в личном собрании Ланцовых есть подробная летопись целого царствования, начиная от правления Яромира. Но тогда тебе должно быть известно и то, сколько раз она была переписана под угоды моей семьи. Или ты желаешь, чтобы мы верили в строки про одержимого силой Чёрного Еретика… — Это именно то, во что ты должен верить, щеночек. — Ты старый тиран и последний мерзавец, но ты никогда не был безумцем. Быть может, — Николай с широкой манерой пожимает плечами, — я лишь желаю быть более осведомлённым в истории своей страны. Или хочу лучше знать своего союзника-врага, — доброжелательно улыбается Ланцов на радость таящимся в углах чудовищам. — Евгений в своих рукописях не мог скрыть восхищения твоими военными навыками и стратегиями, он говорил о потенциале армии гришей и советовал потомкам раздумывать лучше над тем, чтобы искать себе врагов в лице ведьм и колдунов. Но корона ложится на другую голову, и уже Анастас прозывает тебя Чёрным Еретиком. — Зачем тебе это, Николай? — цепляет слова Женя, нервно поглядывая на Дарклинга. — Ты никогда не узнаешь, насколько лживы его речи. Лис только улыбчиво кивает Алине, явно надеясь привлечь её прорежённое усталостью внимание. — Голос разума мне подскажет. — Знаешь, пират, почему ни в одной из книг ты не найдёшь ответ на вопрос о том, что на самом деле случилось во время правления Анастаса? — смотря пред собой, Еретик вскидывает брови. Его взгляд мрачен. — Потому что это не история твоей страны, это история моего народа, с которым Равка считается лишь последние столетия. Анастас был младшим внуком Евгения, поэтому рос под воспитанием одного из Апратов. Священник считал существование гришей ересью и грехом. Он с малых лет внушал принцу, что его дед, а вскоре и отец погубят нашу веру, а после и всю Равку, одобряя создание Второй армии. — В современных книгах пишут, что он был нервным и слабым духом, — Николай присматривается подлинно очарованно. Чёрное довольство скрашивает лик монстра. Каждого можно завлечь хорошей историей, и Ланцов ведётся на ту, что отпускает с уст худший человек. — Анастас был достаточно силён духом, чтобы забрать жизнь своих братьев и убить горем отца. Верил, что если ему не удаётся вразумить род, то только таким путём он может спасти Равку от мерзости, — Дарклинг хмыкает. Звук лёгкий, почти невесомый. — Но он был беспокойным, это правда. Истеричным вполне. Второй армии ещё не существовало, лишь я, одна Лесная ведьма и тринадцать гришей. Евгений не был глупцом. Он хотел оружие в виде невиданной миром армии, но всё, что он дозволил взамен, это барак на холме слева от того, что звалось царским дворцом. Если бы не инферны и шквальные, солдаты сожгли бы тот дом вместе с нами. Анастас на то надеялся. Они не убили нас тогда, но выгнали за стены Ос-Альты со словами, что нам место в тех дырах, откуда мы повылезали, — Алина выпрямляется подле стола. Холодная надменность в чужом голосе жалит. — Но Анастас не остановится. Он верил, что я плету против него заговоры и готовлюсь обрушить на столицу невиданную силу, а после погрузить во тьму и всю Равку, — заклинательнице солнца должно усмехнуться, как делает и Зоя. Манера полная презрения. Но святая напоминает себе, что царь Ланцовых боялся другого человека, у которого не было ничего, кроме его силы и тринадцати гришей, нуждавшихся в доме и достойном отношении. — Солдаты выследили нас уже далеко на западе и убили. Они вспороли живот девушке, которую подозревали в связи со мной, — по спине Алины бежит холод. Не от страха знать схожую судьбу, а от ужаса древнего бытия. Но выкованное в веках безразличие Дарклинга к этим истинам ужасает её сильнее. Он их не боится, он использует их подобно оружию. — И очень расстроились, что даже с тремя стрелами в теле я всё ещё дышал, — пальцы мужчины постукивают по столу. — Лесная ведьма говорила, что гриши — не солдаты. Но если бы я её послушал, мы бы до сих пор жили в пещерах. Одержимость силой… Но нигде и никогда не напишут, для чего она была нужна. Чтобы сделать гришей сильнее и дать им возможность защищать себя, я искал ключ к усилителям в скверне. И результатом этим экспериментам становится Тенистый каньон. — Я сожалею, — осторожно выговаривает Алина прежде, чем кто-либо подхватывает слова. Адриан однажды изрекает, что его правды ничего не изменят, они не исцелят нанесённые раны и не заберут боль. И сейчас заклинательница солнца этому верит. — Если тогда этого не говорил никто, то я сожалею о том, что случилось с тринадцатью гришами и вашим домом. — А я — нет, — Дарклинг поднимается из-за стола, ломая у основания каждое слово и топча доброе чувство под своими сапогами. Извечно напоминает о том, кем является. Монстром. Еретиком. — Я был бы там, горел бы и сидел бы среди их тел вновь, если бы это значило, что путь приведёт меня туда, где гриши и Равка стоят сейчас.

•

время в Керамзине,

пред отъездом на запад Равки

      Дети не гнут головы пред титулами, могуществами и выдуманной святостью. И они… Они признают Алину. Или ребятня вновь зовёт её Софией? Юные воспитанники бросаются к девушке, что находила для них серебро на новые коньки и игрушки, присылала из столицы редкие собрания книг и наборы праздничных угощений. Дети тянут руки к той, кто верит им, а не злым россказням воспитателей и требованиям пороть проказников и юное хулиганьё. Воспитанники перебирают волосы заклинательницы солнца, и самые юные твердят, что она похожа на принцессу сказочного королевства. Смотрители приюта жалуются, что кто-то вдобавок к художествам хозяйки разрисовал стены, но Алина юных не ругает. Многие из них становятся старше со дня, в который она посещает Керамзин в последний раз. Новые дети прячутся по комнатам и наблюдают из-за углов, как другие бегают у юбки живой святой. Воспитатели и учителя шепчутся в коридорах и прячут глаза под её взглядами, лебезят. Алина рассказывает, что у неё тоже есть мальчик — чуть младше многих воспитанников Керамзина. И ребятня не голосит о предмете его силы или отце, дети спрашивают, умеет ли Адриан играть в салочки или держать деревянный меч, рисует ли так же красиво, как это делает госпожа София? И в груди рождается вера, что однажды королева-мать сможет познакомить своего сына с местом, что столь дорого её сердцу. Она покажет ему каждый рисунок на стенах и расскажет об их истории, познакомит с детьми и проведёт к любимому озеру. Но сейчас, минуя скрипящие двери Керамзина, под любопытные взгляды детей, что выглядывают из комнат, Алина выходит на крыльцо, где Мал стирает снежные шапочки с перил. С поры Гражданской войны приют никогда не бедствует и процветает с поддержкой из столицы, но девочка, что ныне ступает в его стенах, совсем иная. Жизнь здесь не плоха, она так же важна, как и прочие. Заклинательница солнца её уважает, как и любой иной удел, будь то на ферме или в царском дворце. Но память о боли умирающего чахнущего тела её не оставляет, потому что природой отведено иное. Она засматривается на мужчину, что теперь облокачивается на колонну крыльца, оборачиваясь на неё, извечно ища в стенах их дома, точно утерянная супруга взаправду является маленьким приведением, принадлежащим Керамзину. Кружка крутого чая обжигает пальцы, когда Алина передаёт её Малу. Ни одна несчастная душа в Равке не подумает, к чему в этот час благоволит их королева. — Не могу перестать думать о том, какого будет прожить десятки лет и никогда не иметь возможности по-настоящему быть с тобой, — девушка возлагает ладони на холодное дерево перил, наблюдая за тем, как мужчина дует на горячее питьё. Мысль о ничтожных для вечности десятках лет её пугает, но она улыбается, веря, что они никогда взаправду не будут порознь. Они смогут встречаться здесь в Керамзине, и сам Оретцев всегда найдёт к ней дорожку, будь то во дворце, на фронте или в домике, который она изберёт, чтобы отдохнуть от общества чудовищ и надоедливой знати. — Знать, что он тебя касается. — Прошу, не говори, что ты думаешь об этом. — Разумеется, я думаю об этом, — смеётся Мал, — любой бы влюблённый дурак думал, даже Дарклинг. И тем более славный Николай Ланцов. Сотни лет и королевская кровь не делают их меньшими мужчинами, чем я. — Отвратительно, — фыркает Алина с наигранным отвращением. — И не припомню, чтобы тебя волновало это, когда ты разгуливал с другими девушками. — У меня было достаточно времени, чтобы подумать о том, насколько недостаточно я сделал, чтобы Алина Старкова — заклинательница солнца, чувствовала себя любимой женой, — хмыкает Оретцев, отчего девушка истинно теряется. Мал пытался вернуть всё к привычному укладу, какая бы сила ни стояла на пути, но теперь он признаёт и собственное упущение. Они вырастают порознь, и Алина впервые чувствует себя так, словно они могут говорить как те, кем являются, а не вести себя подобно сварящимся супругам. — Но недели в столице преподнесли мне вопрос. Если бы я полюбил другую… Ты смогла бы это принять? — Я желаю, чтобы ты был счастлив, Мал, вернулся живым со службы и познал жизнь, о которой мечтал. Возможно, однажды стал отцом. Я никогда не переставала жалеть, что не могу тебе этого предложить.       Вероятно, в иной час мальчишка-следопыт утвердит, что могла бы. Скажет, они вольны сбежать прямо сейчас. Но это никогда не будет полной правдой. Алина не может обманываться, что убей она Дарклинга или сбеги, они получат то завершение истории, которое желают. Сол-властительница не сможет наблюдать за тяготами Равки издалека, а страдания и нужды людей всегда будут её преследовать, сколько бы личных трагедий в том ни было. И в конце концов, счастливая жизнь с другом детства и любовью юности обернётся для неё одиночеством, она будет чахнуть подобно Багре, но никогда не умрёт, а без Дарклинга через сотню лет или две мир узнает второго Еретика. Но всё же, девочка смотрит на мальчика и боится, что однажды он обратится прахом на её руках. Если такова будет солдатская воля, его и Маю освободят от службы. Но они оба хотят вернуться на фронт. Мая горит идеями об отмщении, о долге и справедливой расправе. А Мал… Он говорит, у него есть друзья на службе, командир его уважает, и товарищи зовут его славным бойцом. Возможно, они оба ещё найдут покой в жизни, о которой не просили. — И теперь ты уедешь показывать фьерданцам, против кого они поднимают оружия? — мужчина улыбается красивой юношеской улыбкой, пусть и глаза его таят боль, потому что Миша сейчас не с ними. Оретцев забавляется, но в тот же час его голос скрывает надежду, что Алина скажет «нет» и утвердит, что остаётся. Гибель воспитанника оставляет невидимую рану, которая никогда не заживёт. — Кто-то же должен поумерить их захватнические нравы. Мне не впервые осаждать злодеев, — с губ рвётся вопрос, с которым заклинательница солнца мешкает не впервые. Мал не подходит к Адриану, и она не посмела бы просить. — Если по возвращении из Фьерды, я пожелаю навестить Керамзин и возьму сына с собой. Ты отправишься с нами? — Вопрос не в том, поеду ли я, — девушка глубоко выдыхает, стоит Оретцеву отстраниться от колонны и громко отхлебнуть чай. Следует только надеяться, что какой-нибудь любопытный ребёнок не стоит у дверей их дома. Хотя, скорее, то будет кто-то из учителей, желая разболтать какую-нибудь дворцовую правду в ближайшем городе. — Почему ты берёшь мальчика с собой? Я против. Дарклинг оставил от нашего дома полыхающие руины. — Потому что я хочу, чтобы мой сын понимал, что мне дорого, — Алина почти притопывает ногой. — Он должен знать, где и чем я выросла, пусть хоть род его отца в сотню раз славней. Ему восемь, в этом нет ничего зазорного, но как я вижу, мир чрезвычайно желает сделать из него второе чудовище. Будь я королевой или простолюдинкой, я никогда не перестану заботиться о детях, которых мы принимаем в Керамзине. И если ты и я есть части этого дома, то и Адриан всегда ею будет. — Разумеется, — Мал пренебрежительно морщит лицо, разводя руками. — Ваше необыкновенное дитя. Маленький святой мальчишка, словно в его крови есть хоть малое понятие о справедливости. Но как ты сказала мне однажды, это и твой дом тоже, правда? — девушка прячет руки у груди, не смотря любимому человеку в глаза. Адриан носит лицо Дарклинга, но могут ли люди судить его за грехи отца? Народ очень желает, заклинательница солнца убеждается в этом вновь. Но и винить Мала она не может, а его понимание, что это решение разделено между двумя, лежит болью в груди. Вдалеке хрустит снег. Там ходят гриши, прибывшие со своей королевой, чтобы сопроводить её на запад. — Ты так заботишься о солдатах Дарклинга. И ты… Не боишься его. Люди рядом с ним трясутся, так что у некоторых зубы стучат, но только не ты. И бежать не пытаешься, пока весь Большой дворец о вашей постели треплется, — к щекам прибивает тепло, и Алина смотрит куда угодно, но не на Мала. Чего он вовсе наслушался, ходя по Ос-Альте? Мужчина высоко запрокидывает кружку, чай наверняка должен обжигать ему язык. — Я всё хочу думать, что это какое-то навязанное тебе Апратом самопожертвование. Ты так силишься убедить всех, говоришь подобно Николаю «ради Равки» и всё ещё несёшь долю мученицы, но ты хочешь этого Алина. Ты хочешь оставаться там рядом с ним, зваться его солнечной королевой и исполнять эту примирительную роль между ним и Ланцовым. — Не говори так, будто Равка предпочтёт Вторую гражданскую войну, — одёргивает его сол-властительница, потому что понимание этих вещей всё ещё ей пальцы колет. Дарклинг уже сталкивается с малейшим сопротивлением, потому что страна истощена. У народа нет сил, чтобы нести оружие против того, кто сидит на троне. — Не тяни дела государственные в этот разговор, Алина, — с покачивающейся головой тихое цыканье звучит в голосе Оретцева. Он старается отпустить этот раздор. Девочка видит, что старается. Их история продолжится, но не так, как хочется мальчику. — Я всегда ставил тебя выше долга и самой Равки. Дарклинг последний и худший подонок, которого мы только могли знать, — со вздохом усмешка скатывается по собственным устам. Всё-то всегда сводится к Еретику. Людям чрезвычайно легко вымещать боль на его имени. — И никогда иным не станет. Никто из нас для него не человек — мы лишь помехи для его бесконечной жизни и фигурки, которые можно переставлять в угоду себе. Что он вовсе знает, кроме одержимости властью и силой? — Почему ты говоришь мне это? — Потому что могу! — сжимая до бела губы, отмахивается Мал. Напоминает о том, что Алина никогда не смела забывать, пусть и люди вокруг неё считают много иначе. — И хоть твой монстр посмеет явиться и убьёт меня за эти слова, зато я буду честен пред самим собой. Кто ещё будет говорить за людей, пострадавших от его руки? Кто будет говорить за Хэршоу, Руби, Ану Кую, Боткина, Женю… Дарклинг никого и никогда не щадил и не способен даже выразить тебе сожаление о смерти Миши. Ты так хлопочешь над своим мальчишкой, милостью чудовища и год собственного сына не зная. Хочешь привести его в наш дом, водить по земле, которую его же отец изжёг и облил кровью. И ты… Ты правда любишь этого ребёнка, — неожиданно мягко выговаривает Оретцев, смотря за окошко приюта, где дети бегают вокруг стола. — Каждая мать образец редкой первобытной любви. И я не могу судить тебя за то, чего сам хотел и чего мы никогда не имели. Но быть может, в твоём сердце найдётся место и для самого Еретика? — девушка дёргается с вопросом, точно тот может её обжечь. Мал спокоен, и от того она не находит себе места, ждёт, что он разозлиться или окатит её горячей обидой. Каждый вопрос нечто внутри ковыряет, и точно вырвать истину из неё пытается. Эти правды миру не следует знать. Сол-госпожа прикрывает глаза, надеясь, что когда откроет, от неё не потребуют ответы. Но реальность никогда не бывает к ней милостива. — Скажи, Алина, ты счастлива с ним? Может, кроме своей жертвенности, ты удостоила Дарклинга и любовью? Страна или сердца девчонок, что его власти разница… Однажды, помнится, ты уже сказала, что тебе нравится, как он на тебя смотрит. И даже после того, как ты сбежала и нашла меня, я всегда был честен с тобой в том, чего хочу… — И я была с тобой! — выпаливает девушка, не ведая, откуда берётся этот громкий дурной тон. — А с собой? — легко слетает с губ Оретцева. Алина понимает, почему Мал нуждается в этих словах. Он хочет знать, что её не от чего спасать. Он не может спасти от чувств, над которыми не властен. И зная её уже очень много лет, мальчик-следопыт их принимает больше, чем делает одна порочная святая.       Алина упрямится. Как там говорят в народе? Заклинатели теней рождаются без души. Их невозможно любить, и нет в них того, что было бы дозволено удостоить теплом своего сердца. Заклинательница солнца уверена и в том, что Дарклинг не способен любить её. Он не знает, что такое любовь. Возможно, когда-то он понимал это слово, но девушке не суждено было родиться в эти времена. Желание всё ещё есть одна составляющая сердечных чувств. В это сол-королева верит. Мужчина её понимает и принимает в своём естестве и всей чудной сути, но схоже ли это с любовью? И нуждается ли Алина в этом чувстве с его окровавленных рук? Она хочет утвердить, что не от него. Не на том веку, когда всё внутри монстра схоже на лёд да камень, а боль от их вражды властвует в груди. Девушка проживает дни, но никогда не позволяет никому спрашивать о том, какие мысли ей нашёптывает сердце. Во сне она чувствует себя защищённой, деля с Дарклингом одну землю, где он может до неё добраться. Заклинательница улыбается, когда под час дела чудовище отравляет её мысли, принося с собой искушающие речи. И даже поддаваясь сонным настроениям, Алина может засмотреться на то, как мужчина работает по ночам. Ей нравится то, как он способен её касаться не только в близости, но и в страдании, пока юный разум не может найти покой. И её извечно влекут истории, которыми древность способна поделиться. Она с воодушевлением представляет о том, как Чёрный Еретик способен противопоставлять ей свою силу, словно она взаправду есть солнце, против которого и вся его тьма бессильна. Заклинательница никогда не лгала — ей нравится, как Дарклинг на неё смотрит. Но больше прочего ей нравится то, как она чувствует себя рядом с ним. Живой, способной, сильной, желанной, нужной, правильной, уважаемой… Алина сердечно тяготеет к тому, чтобы властвовать над ним и повелевать его чудовищами, но не потому что её прельщает чувство власти… Вид лишь одного мужчины на коленях заставляет всё живое в ней трепетать. Слово «любовник» всегда кажется опасным, потому что одна дворцовая прислуга не даст забыть — Александр её любовник. И наречение о любви к тому чрезвычайно близко. Опасно. Девушка боится называть эти чувства столь сокровенными хрупкими понятиями. Еретик с головой умыт в крови, и Алина боится того, что разделённая ими связь сильнее его преступлений и всей гнилой смердящей морали. Вся тяга, вожделение, единение взглядов… Они делят их даже тогда — под час падения часовни и страшной битвы в Каньоне, когда Дарклинг умирает с собственным именем у заклинательницы солнца на устах. Они делят удел врагов, но её слёзы окропляют его лицо, пока кровь из смертельной раны катится по ладоням святой. С монстром девушка желает забыть понятие о любви, потому что оно слишком мало и чисто. Его подлинно недостаточно. И само слово окутано борьбой. С монстром и с объятым тьмой, собственным сердцем. Оно способно трепетать в присутствии чудовища. И разрываемое ненавистью и болью оно же способно болеть. Вопрос о любви простой и человеческий, но сам Дарклинг далёк от этих понятий. Девушка не будет рубить слова, как не стал бы и он сам. Их связь людское тоже не терпит. Может, в каком-нибудь древнем языке или на далёком острове найдётся название для её чувств, но не в тех, которые известны заклинательнице солнца. Нанесённые рукой Еретика раны никогда не позволять уместить чувства в избранное слово. И его же существование делает это слово излишне маленьким. «Любовь» рассыпается прахом в руках Алины, когда он давит на её раны. И любви же становится недостаточно, когда Дарклинг держит свою сол-королеву за руку. — Нет, — скатывается с губ. Это легко. — Я его не люблю. Но ты прав, — Алина пожимает плечами в совершенно простецкой манере, надеясь, что этого хватит. Она всегда ищет те слова, которые не причинят Малу боль, но он их не желает. Хочет правду. — Мне нравится, как я себя чувствуют рядом с ним. Я не назову себя несчастной. И я вонзила кинжал в его сердце, помнишь? — Мал пусть челюсти и сжимает, но чудится, давит усмешку, отчего на собственных губах расходится кроткая улыбка. — Взять в свои руки моё — меньшее из его преступлений.

•

время после приезда

Алины и Дарклинга во Фьерду

      Они присутствуют при передаче фьерданских дипломатов, и девушка верит, им не стоило быть щедрыми даже на такую милость, следовало оставить каждого в Равке и не замахиваться на добросердечные шаги. Север их добром не награждает никогда. Равкианцам показывают Сектор посольств, с натянутой кривой улыбкой рассказывают, что чужеземных послов здесь жалуют, как и любого другого иностранного господина, что не ведёт с Фьердой ожесточённую войну. Заклинательница солнца обнаруживает себя в том, что всегда подсматривает за корпориалами из собственной делегации — знает, что они почувствуют угрозу раньше прочих. Правда, не они одни удостаиваются взглядом. Алина взирает на гришей Второй армии один раз и второй, словно не может убедить себя, что каждый из них всё ещё следует за ней. Они хорохорятся, но девушка знает, что их сердца полнятся одним ледяным ужасом. Им страшно, и ей нет нужды носить красный, чтобы об этом знать. Гриши прибиваются к своим господам подобно слепым слабым котятам, Вторая армия чувствует в своих правителях силу, способную их защитить, и тянется, желает быть ближе. Этот страх будет преследовать ещё не одно поколение, чем бы ни закончилась вековая война. Алина в растягивающиеся часы не слушает разговоры о новом оружии, скорее пытается разузнать, дошли ли до севера слухи о том, что их драгоценный наркотик теряет свою ценность? Но о юрде-парем не говорят, не упоминают вовсе, точно надеясь упрятать всю грязь под ковром к приезду дорогих гостей. Заклинательница находит воистину неестественным то, что в светлый час дня пустуют коридоры, каменные мосты, переходы и бульвары, но она это понимает. Какими бы извращёнными ни были представления фьерданцев о гришах и равкианских нравах, они желают защитить свой народ. Пожалуй, в этом… В этом их правительства схожи.       Прогулка по Ледовому двору не изнуряет, Старковой интересно… Интересно посмотреть на чужой уклад, редкое мастерство архитекторов и совершенно незнакомую культуру. Но это место — его каменные стены и холодный свет, точно вытягивает из сол-святой рвение к жизни. Она на всём пути идёт под руку с Дарклингом и, верится, периодически переносит на него вес уставшего в дороге тела, слушая речь чужих господ. Девушка ожидает, что в одно мгновение прозвучит удар хлыста, или выстрелит ружьё, но пока Ледовый двор обманчиво тих, а провожающие мужчины весьма вежливы. Спокойствие самого Еретика дарит Алине капли желанного умиротворения.       Она помнит многие оружия дрюскелей, их остроту и холодную жестокость. Сталь, крюки, цепи, шипы и плети её не пугают. Но что-то из них непременно пронзает грудь, когда делегация минует окна чужих трапезных и засматривается на одну из стен, которую видит мельком. Сама заклинательница солнца щурится, теряя все человеческие чувства. Она думает, это должно быть схоже на мозаику или штандарт, собранный чрезвычайно дурным вкусом. Но то не краски и даже не разноцветные камни… Это лоскуты. Обрамлённые деревом куски ткани, оторванные от кафтанов гришей. У девушки, кажется, рябит в глазах — настолько их много. Синий, красный, красный, пурпурный, снова синий и пурпурный вновь… Жуткая картина не закачивается, лоскуты накладываются друг на друга. Алина верит, в этот час она может переломиться от того, с какой силой горе скручивает внутренности. Заклинательница не хочет оставлять их, не желает проходить мимо, и разве может? Она не ведает, соберёт ли силу прикоснуться к ним. Мысли наполняются истошным воем. Своим ли? Чужим? Зубы ударяются друг о друга, настолько глубоко девушка падает в представление о трагедии. Гриши за спинами о чём-то перешёптываются. Они тоже видят кровавое собрание чужого почёта. Солнце в теле обращается образом Жар-птицы — гневной и непримиримой, бросающей нежалованных гостей к их смерти. Алина почти оскаливается, не находя в себе волю оторвать взгляд от страшной картины. Верит, что сожжёт это место. Дипломатичные настроения закончатся раньше, чем Фьерда может рассчитывать. Что-то холодит её руку, сжимает, велит не уступать, потому что этого враг и добивается. Север желает представить всему миру несчастную картину того, против чего они бьются. И гнев заклинательницы солнца преподнесёт им эти свидетельства на золотом блюде.       Алина видит достаточно. Больше, чем желает. Больше, чем способна запереть в себе. Она слушает о новоизобретённых технологиях — о том, как удерживать гришей под контролем и как заставить их подчиняться. О том, что их жизни больше располагают к более «мягким» наркотикам и ядам, и юрда-парем есть лишь исключительная мера, словно это всё взаправду может зваться разумным подходом, а изголодавшиеся израненные гриши на полах своих клеток различают, какую отраву им придётся пережить. Заклинательница не имеет представления об их боли, жестоких судьбах, но иное знание растекается жгучей мукой на сердце. Их процессия всегда задерживается у каждой из стеклянных дверей, чем явно злит фьерданское командование, но солнечной святой плевать на их недовольство. Она обращается взглядом к каждому из пленённых гришей и надеется забрать хоть частицу боли, но видит только, что одно знание о её образе за стеклом терзает их слабые тела. Из-за двойного зеркала с обратной стороны то невозможно рассмотреть, но присутствие гришей Второй армии мучает пленников пуще северной стали, потому что это должно быть невыносимым — знать свою природу в здравии и сытом лоске за пределами ледяных стен. И это… Это тоже есть злой умысел врага. Разозлить своих драгоценных рабов — показать, чего они лишены, заставить их отчаяться. И в тот же час надавить — унизить членов равкианской делегации, ведь остаётся только спрашивать, какая власть им здесь отведена? Позволить постукивать по стеклу чужих клеток есть одна только издёвка, а не акт милосердия.       Камеры здесь такие же белые, как и всё помещение, и освещаются схожим ярким светом, так что на стены и потолки больно хотя бы смотреть. В них никого и ничего нет — ни умывальника, ни лавки, ни ведра. Единственное, что нарушает ровные полы — грязный сток в самом центре, где расходятся рубиновые пятна и желтоватые разводы. Стёкла, говорят, зеркальные для того, чтобы ведьмы да колдуны не могли подыскать себе цель. Эти комнаты созданы рабами-гришами для пленников-гришей. Помещения выстроены специально для таких как Алина.       Впереди говорят о пригодности нового оружия, но ладони девушки замирают на одной из дверей, где мужчина ходит из стороны в сторону. Алина знает, что он равкианец и бывший воин Второй армии — кафтан для того не требуется. Кожа чужой шеи обожжена, но святая всё ещё может различить на ней татуировку в виде солнца. Мужчина верующий. Один из немногих солдат, что сражались за солнечную святую под конец Гражданской войны. Она не слышит, что он говорит, но не может отвернуться от того, как взирают на место, где ей должно стоять. Белый свет дрожит в чужих глазах. Алина не боится, когда гриш подходит к ней, она хочет сожалеть. В какой мир их приводит Гражданская война? Пальцы мужчины касаются места чуть выше того, где лежит её ладонь, словно даже через толщу плена он желает уверить себя, настоящая ли святая пред клеткой, или есть лишь уловка немилого плена. Старкова не знает его имени, но зова знает её. Взгляд скатывается ей за плечо — верно в ту сторону, где ходит Дарклинг, так что гриш приметно вздрагивает, склоняя голову и прижимаясь лбом к стеклу. Алине до боли в груди невыносимо.       В другой «комнате» она видит болезненно худую земенскую женщину, что возлагает руку к груди, стоит ей только взглянуть за треклятое стекло. И девочка… За одной из дверей, указывая за стекло пальцем, прыгает беловолосая девочка с круглым щеками, что выглядит, может, чуть старше Адриана. Женщина подле той оглядывается, отводит в сторону за плечи. Другие дети вытягивают голову, засматриваясь в сторону шума, принесённого гостями.       В большинстве Алина находит что-то, чем они все схожи. То же от здешних стен перенимает и Ирина. Часы, в которые Ярл Брум или его солдаты приходили за ней, помнятся отчётливо. Она не пыталась убежать и даже не дёргалась, она не заботилась о том, что с ней делают. И заклинательница солнца видит это в других, таких же замученных до безразличия к собственным судьбам, бросающихся в сторону, как только дрюскели подходят к стеклу. Многие из гришей ранены, кто-то сидит в собственной крови, никто не разговаривает и не пытается кричать. Два маленьких мальчика сидят спинами друг к другу и скребут ногтями потемневший кварц стен. Чьи-то одежды смутно сходят на армейскую форму, но большинство выглядят как те, что носила Ирина в их первую встречу. Грубая бесцветная ткань, мешковина. За спиной кто-то толкается, и Алина не хочет одёргивать Ена — целителя, когда он выходит из строя к одной из дверей, к которой подскакивает совсем юная шуханская девушка схожая на него самого. Не все из них хотя бы способны смотреть. Некоторые брошены на грязный пол и лежат неподвижно, другие забиты в угол своих камер и не поворачивают головы. Клетки не заканчиваются. Большинство заполнены теми, в ком святая узнаёт самих фьерданцев — девушек и детей, которых здесь почитают и берегут. Алина желает помочь им. Хочет открыть двери, вывести, указать не безопасное место, избавить от боли… И ещё много «хочет», которые обрываются в желании, чтобы вся дипломатия сгорела в жаре собственной силы. Она не ведает, узнаёт ли Дарклинг кого-то из пленных, не пытается подобраться к его чувствам, когда свои рвутся перелиться через край. Но проклятый Еретик останавливается у одной из клеток, всполох удивлённого выражения является на его лике, но тот мгновенно скрывается. На полах находится незнакомый сол-госпоже мужчина. Мгновенно становится дурно от вида его избитого тела и крови, текущей по опухшим губам. Дарклинг подталкивает вперёд, не внимания вопросу о том, кого они видели. И ещё многие минуты не представляет ей одного из их редких союзников, старшего господина Дубея — отца Кая и Агне. Видно, любовь и терпение фьерданцев не бесконечны.       Девушка указывает себе взглянуть на пришедших с ней гришей, но не находит ничего, кроме горестных чувств на чужих лицах и горькой злобы к каждому дрюскелю, что выступает рядом. Кто-то из них скоро зацепится за неосторожно обронённое слово охотника, фьерданцы потянутся за оружием… И святая спасительница сровняет Сектор дрюскелей с землёй, если кто-то из них посмеет пролить кровь гришей. Но солдаты Второй армии прячут головы, как скрывают и злобу, когда Дарклинг оборачивается к ним. Они подобны щенятам, от которых ждут хорошего поведения, пусть и у самой древности внутри тени штормят и вьются. В иной час они ответят на провокацию.       Алина находит себя в том, что сама опирается на руку Дарклинга. Удерживает её рядом с собой словно проводник, который не даёт ей сгореть в увиденной трагедии. И она позволяет ему вести все леденящие, ядовитые разговоры, хоть и делала это уже множество раз. Фьерданцам до редкого противного чувства нравится, что она молчит, пусть они и не догадываются, что кроется за обликом беловолосой королевы. За ним нет, главное, терпения. Там, где Дарклинг решит выждать, Алина потянется за силой. Там где она решит быть милосердной, потянется за силой Еретик. Фьерда зовёт на свою землю собственную погибель. Поток солнечных лучей скользит под руку у каждого окна, но следом за соблазном вновь приходит холодящее чувство, точно заклинательницу окатывают ледяной водой. Тьма Дарклинга где-то внутри между нитями связи прячется — не осаждает солнечную бурю, но отвлекает. Он не осторожен и не мягок, когда приходит час идти. Еретик не позволяет задержаться у клетки, где ребёнок тянет к Алине руки, и продолжает идти, когда сол-госпожа порывается зацепиться за очередную гадость на устах врагов. Дарклинг ведёт её вперёд.       Смрад Сектора дрюскелей не уходит, когда они возвращаются к посольствам. Сол-властительница не может его забыть и в час, в который их вновь приводят на Белый остров. Она не желает комнаты в крыле королевской семьи, фьерданцы могут приберечь свою кровавую роскошь для себя самих. Девушка хочет располагаться близ тех комнат, где расположат гришей и прочих членов делегации. Она знает, что это слабость — проявление недоверия, брошенного в лицо властителям Ледового двора. Но Алина не заботится об их ожиданиях. Фьерданцы подумают дважды прежде, чем украсть кого-то из своих комнат или схватить за углом очередного коридора. И везде за ними следуют опричники. Как говорят, королевские господа не разъезжают без личной стражи (для Николая то была королевская гвардия), но много ли их враги знают? Опричники — воины, и приставленными к дверям они выглядят подлинно нелепо, но может, так фьерданские господа не будут ожидать многого пред тем, как нападут. Собственная рука сжимает плотную ткань собственного кафтана и лежит на животе, не то похлопывает, не то подёргивается в необходимости успокоить себя, когда Алина отсылает от них слуг на пороге гостевых палат. Ей необыкновенно душно, хоть и холод фьерданской земли постоянно норовит добраться до тела. Минуя преддверье, она пытается осмотреться, отвлекает себя хоть малым.       Комнаты взаправду просты. Камень полов устлан шкурами животных, коими выложено и изножье кровати. Северный грубый нрав читается в том, как строга мебель. Спальню отделяет арка из того же необычного голубоватого кварца, где-то за ней виднеется длинный стол. Возможно, там же найдётся комната для умываний. Покои для них с Дарклингом, потому что королю полагается проводить ночи со своей супругой, даже если не все королевские особы славятся верностью и благочестием. Алина знает, что монстр стоит за ней. Она оборачивается, думает, что должна о чём-то спросить, но лишь выдыхает звучно, не зная, что следует делать. Ужин, одежды… Ничего из этого не способно быть в достаточной мере важно. Пальцы перебирают рукав кафтана. Как он может быть чист, когда гриши в Секторе дрюскелей не удостоены не только хорошими одеждами, но и водой? Девушка вдыхает рвано, перебирая лица в своей голове и жмурится, когда Дарклинг подходит сзади, так что она может прижаться к его груди спиной и позволить ногам подломиться. Они изнывают не под усталостью, а от тяжести всех завиденных судеб. Алина хочет раскричаться, когда мужчина кладёт её голову себе на плечо, его пальцы в рваном поглаживании ведут от макушки к затылку, останавливаются, когда выдох норовит обернуться воплем. — Они стоят под дверьми. И они слушают.       Заклинательница не желает заботиться о том, что фьерданцы захотят услышать в пределах этих стен, но она не знает, куда может выместить эту боль, что не даёт ей ровно дышать. Ей некуда вызволить и силу — позволить себе согреться. Ей нечего переломить, кроме костей в собственном теле. Дарклинг подводит к окну, усаживаясь под ним на лавку, которую заметить не довелось. Деревянные створки скрипят, пропуская внутрь колючий ободряющий воздух. Сдавленный стон вернее сходит на пропущенное сквозь сжатые зубы мычание, что тонет у чужого воротника. И что проклятый Еретик её просит «укусить», баюкая голову на своей груди? Алина не понимает, пока не прихватывает зубами ткань кафтана на чужом плече. Она его не порвёт, не сможет, хоть и вкладывает всю силу, так что звук на губах напоминает рычание. По щекам стекают слёзы, стоит только отпустить, выдохнуть вновь, позволить чистому воздуху её опоить. Сол-госпожа, как кажется, походит на убитую трагедиями девицу, когда у груди монстра вдох рвётся плачем. Их будут ждать к ужину, но разве это не глупость? Как она может есть и не искать в своей пище иглы? Как может вести вежливые беседы с королевской семьёй, когда её народ корчится от страшных мук у неё под носом? Кроме терпения, равнодушие не есть то мастерство, которым она обучена владеть. Сердце указывает, что гриши Второй армии нуждаются в её стойкости и крепости духа, но Старкова во всей своей извращённой сути не знает, откуда эти понятия черпать, пусть и скалы, и ледники чужой земли к тому располагают.       Алине хочется спуститься к трапезе в тех же одеждах, в которых они прибыли к спальням. Со всей грязью и со всем дурным смрадом, от которого не удаётся сбежать. Она позволяет служанкам себя обмыть, потому что у самой рука не поднимается, чтобы взять кусок мыла, от сладкого запаха которого мгновенно становится тошно. Шаги Дарклинга доносятся из соседних комнат, и солнечная госпожа гадает, чувствует ли он ту же тяготящую усталость в груди? Иногда ей кажется, что даже страшная битва для его силы есть прогулка под гвалтом стали.       В час этих размышлений Диана затягивает пояс её юбки. Она тёмно-синяя, схожая на ту, что была избрана в Малом городе. Бархат пусть и лишен вычурного объёма, но таит в себе долю роскоши. Алина знает моду, завезённую в Равку королевой Татьяной. Напудренный парики, пышные тяжёлые платья и блестящие туфли… Ту же моду Алина ожидает встретить при фьерданском дворе и уподобляться ей не хочет, даже если приём требует от неё более деликатного вида. И пусть на её плечах лежит шёлк, она наденет подготовленный кафтан, дозволяя себе оставить тот расстёгнутым. Прямой камзол Дарклинга, чья блестящая чёрная ткань походит на змеиную кожу, представляется ей чудным с отчеканенными на золотых пуговицах знамёнами. Правда, это всё ещё вещь, которую он запахнёт и ринется в бой. Фьерда, верится, с их ласковым приёмом очень желает, чтобы они забыли о том, что страны ведут жестокое кровопролитие на границе.       Царя-Еретика и Королеву-солнце проводят в ту часть дворца, которая Алине предстаёт совершенно непохожей на предыдущую. Камень здесь не белый, а имеет цвет слоновой кости. А когда она смотрит наверх, то видит резьбу в виде гребней. Рисунок подлинно напоминает изнанку грудной клетки. Стражи останавливаются у высоких двустворчатых дверей, их украшает фигура скалящегося волка Гримьеров с короной меж остроконечных ушей. За вратами переливающиеся своды палат поддерживают колонны, похожие на берёзы, так что на мгновение кажется, что они ходят в зимнем лесу. Везде-то пролегают корни Джеля. Дарклинг подсказывает, это старые залы для приёмов. К пустующим тронам не подходят, гостей проводят в истинно сказочный трапезный зал, полы которого выложены плитами с рисунком, напоминающим гребешки волн. Цепочки хрусталя свисают с роскошных люстр, чьи золотые ветви тянутся под сводами потолков. По разным сторонам зала легко рассмотреть прозрачные фигуры, созданные не то из прозрачного льда, не то из стекла. Волки. Волки-волки-волки… Скалящиеся и стаей окружающие добычу.       Королевская семья стоит в окружении своих советников, юный принц явно спрашивает слова старших мужчин, на чьих сухих плечах покачиваются белые торжественные одежды. Алина не понимает, к чему этот фарс? Кто требует эти картины роскоши и благоволения, когда каждый в этом зале таит только одно желание — убить другого. Но Дарклинг возвышенно улыбается и наблюдает за тем, как господа суетятся, стражи чужого дворца выкручивают головы и держатся за оружие, смотря чужестранным правителям за спины. Они не приводят с собой опричников для сопровождения, они берут двух гришей, мужчину и женщину — сердцебитов, которые останавливаются в отдалении и не подходят ближе. Лицо младшего принца Ирмина явно меняется от недовольства, а рука проваливается на лишённом меча поясе. Оружие ко столу не допускают. Как же фьерданский король зовёт Дарклинга в холодной приветливости? «Дорогой враг». Алине вдруг хочется буркнуть по связи, что следовало бы обозвать «милым», и тогда она бы могла рассказывать всему равкианскому двору сказ о редкой любви. Эта мысль — единственная, что дарит забаву под тяжестью стен. Сол-королеве тяжело. Ей сложно смотреть на королеву Агату, что мнёт пальцами ткань роскошного платья и переживает об уязвимости собственного сына. Она меняет горе на серьёзность и старается о безопасности семьи, и заклинательница солнца способна понять эти чувства. Но любая жалость в её теле иссекает, когда она вспоминает о целительнице — Полине, которая сопровождала королеву Гримьеров во время беременности и помогла родиться их сыну, и после девушку-гришу всё равно казнили. Внимание перенимает то, как старый Фелерин подводит к ним с Дарклингом своего младшего сына, что мгновенно вытягивается и неестественно сильно расправляет плечи, словно надеясь предельно выпятить грудь. — Юный принц, — обращается к нему Дарклинг. От видного страха юноша опускает глаза и словом брезгует, должно быть, не решаясь вступать в речь своего отца. — Ирмин крепок, мой друг, — хвастает король в какой-то приятельской манере, так что Алина может только уповать, что у неё не кривятся губы от приторности слов. — Наши генералы говорят, если обучение пойдёт ладно, уже следующей зимой он поведёт целый взвод в бой. — Мой военного дела наставник мёртв милостью вашей королевы, — лицо принца хмурится и одаривает девушку пренебрежительным взглядом. Он даже не говорит с ней, молвит с царём-врагом и не ожидает, что гостья посмеет ответить. — Осталась только голова.       Сила в заклинательнице солнца взбрыкивает подобно вздыбившемуся животному, так что она вцепляется в предплечье Дарклинга. Пальцы того поглаживают её ладонь, но сол-госпожа этого почти не чувствует, пока боль прокатывается по телу, а мысли складываются чередой убеждений «он мёртв». Рэнке мёртв. Но если генерал Хевард Рэнке являлся военным наставником младшего фьерданского принца, то Алина верит, что воистину предпочтёт сохранить Расмусу жизнь, чтобы милостью святых наставничество Рэнке не село на трон. Но одна просохшая пороховая бочка не лучше другой. Расмуса направлял Ярл Брум, Ирмина учил безжалостный генерал, и они оба мертвы. Но их идеи живы в двух северных принцах, что добрыми настроениями к Равке не полнятся. — Если он мёртв, значит, он был скверным наставником, — норовя возобладать над дрожью в груди, обращается Алина к юному господину. Голос звучит спокойно. Сол-королева чуть разворачивается, находя взглядом пожилую Агату, что тревожно вздыхает всякий раз, стоит гостям пошевелиться. — Мальчишки. Сколько бы лет ни отжили, в одном все схожи, они извечно рвутся в бой. — Ох, вы истинно правы, — протягивая женщина. Советники и властные господа награждают речь порицающими взглядами, чем явно осаждают настроение своей правительницы. «Почему фьерданский король зовёт тебя своим другом?», — Дарклинг, с которым говорит один из фьерданских чиновников, минуту молчит свидетельством того, что даже он не может быть головой в двух местах одновременно. «Гримьеры — род воинов. Мы давно знаем друг друга, Алина. Мы многие десятилетия делили поле боя и шатёр переговоров. Фелерин не терпит мою природу, но он уважает меня, как воина и своего врага». — К нам присоединятся и другие гости за ужином, — с торжественным тоном объявляет король, когда врата зала открываются вновь. Под белыми арками тянутся грузные шаги.       Сол-госпожа следует за Дарклингом в необходимости повернуться к дверям и почти повисает на его руке, на секунду теряя опору в ногах. Алине кажется, ей являются мороки — сотканные тенями образы прошлого, которые она не может от себя прогнать. Разжалованные царь Пётр и царица Татьяна в этот час сосланы в заморские земли и не могут семенить ей навстречу в сопровождении Вадика Демидова, за которым тянутся два солдата Святой стражи. На губы Дарклинга ложится спокойное затейливое выражение, таящее в себе тени кинжалов и образы худших тварей. Где-то ничегои бьют крыльями. Спросить бы его, знал ли? Дарклинг понимал, вероятно, ещё тогда — в час, в который равкианский царь женился на фьерданской принцессе, что яд с севера проник глубоко в сердце Равки. Царь Пётр выглядит так, словно уже шагнул за шестой десяток лет. Худой с узкими покатыми плечами, полностью седой головой и длинными усами. Как и в их прошлые встречи, он одет в золотой военный мундир, грудь которого покрывают медали. Алина противовесом тому отмечает, что Дарклинг исключительно редко носит знамёна, хоть и армейские деятели с восхвалением говорят о его заслугах и успехах нередко. Татьяна же пред взором святой предстаёт иной, нежели запоминается. К её коже возвращается нежный цвет, рыхлые морщины исчезают с лица, а глаза исполнены неестественно ярким голубым цветом. Оба сосланных правителя выглядят пусть и не молодыми, но здоровыми, красивыми и ухоженными, так что сол-властительница быстро догадывается, что они используют гришей. Они используют их так, как существование Дарклинга им не позволяло. Ледовый двор преступлениям благоволит.       Алине противно, тошно в полной мере, потому что когда-то они с Малом преклоняли колени и просили у этих людей помилования, а Николай сослал их в Южные колонии жить в роскоши, чтобы сейчас они явились пред носами равкианцев вновь выступать под волей злого врага. Сходство между сосланным государем и господином Демидовым настолько исключительно, что сол-госпожа могла бы рассудить, что это работа портных. Если бы замысел Николая не опережал планы Фьерды, и если бы Дарклинг не топтал все человеческие законы под своими ногами, Алина начала бы думать, что их положение редкостно плохо. Беспокойный бегающий взгляд Татьяны останавливается на девице из Керамзина, которую ей представили однажды, но она мгновенно отворачивается. Из девочки-сиротки, оборванки и беженки, картографа Первой армии в спасительницу равкианского народа и после Королеву Дарклинга. Она даже жалеет, что за ужином не будет присутствовать Николай, вечер выдался бы куда более красочным. — Полагаю, господин Демидов и господа Ланцовы в представлении не нуждаются, — хрипит Фелерин, пока солнечной святой заурядно хочется плеваться от того, что все трое смеют поклониться пред фьерданским двором. Королева Агата мгновенно крадёт общество Татьяны за беглым разговором. — После чрезвычайно жестокого поступка своего младшего сына моя дорогая сестра попросила для них с мужем убежища у её девичьего дома.       Алина часто моргает с заслышенным «сестра». По возвращении в Равку следует поинтересоваться у Николая, когда он собирался уточнить, что его жилы не заурядно полнятся кровью Гримьеров, а сам лис приходится племянником их королю и братом одному из будущих правителей. Мир у венценосных господ редкостно тесен, а ныне подлинно бредов, когда гостей усаживают под одними сводами палат. Стол, к которому приглашают, устлан мельчайшим кружевом салфеток, а на стульях лежат бархатные подушки. Кто-то хвалит отвагу принца Ирмина, когда он оказывается за трапезой по левую руку от Дарклинга. Алина не пытается выискивать мелочи в чужих сальных речах, она присматривается. Отмечает, что королева Агата восседает слева от своего правителя, а не рядом с ним. Между Петром и Татьяной способны уместиться ещё два человека, а господин Демидов и вовсе располагается в другой стороне стола. Одна только солнечная государыня сидит настолько близко к самому живому Еретику, что чей-то развратный нрав утвердит, что в следующее мгновение она взберётся к Чёрному царю на колени, чтобы он покормил её со своей руки. Но Алина знает, что если их еда будет отравлена, Дарклинг её предупредит. Если кто-то решит напасть, он узнает об этом первым. В стенах Ледового двора рядом с заклинателем теней безопаснее, чем где-либо. Но в иное мгновение девушка ковыряет кусочек лимона в своей тарелке и знает, что даже для этого избирает неправильную вилку. Сол-королева желает заколоть ею больше, чем есть, особенно когда пред ней ставят одно редкое кушанье из рыбы за другим. Мясо на блюде Дарклинга её привлекает больше, хотя вид крови отвращает, когда в любой час на дорогие скатерти может пролиться человеческая. Алина вздрагивает, но в следующее мгновение глубоко выдыхает, стоит руке мужчины лечь на её ногу под столом и слегка сжать. Умеет же чудовище отвлечь, так что по всему телу бежит тёплая дрожь. — Как витиеват удел несчастных женщин, не правда ли, Татьяна? — обращается Дарклинг к ссыльной королеве, отчего та роняет серебро прибора из рук и высоко ойкает. Ланцову не уделяет и взгляда, словно в короле-ребёнке для него нет ничего интересного. — Прибереги фамильярность для своих солдат, Еретик, — жалобно огрызается Пётр, словно человек пред ним всё ещё может являться заурядным генералом ведьм и колдунов, что будет пресмыкаться пред развратным глупцом. «Это глупость», — злобно буркает девушка, не понимая ледяное довольство на чужом лике. — «Каждый за этим столом желает перерезать другому глотку, и я должна распить с ними вино?» «Это называется политика, Алина». Из мыслей выдёргивает звон металла и хрусталя. Слуги не перестают подливать вино. Сол-госпожа отчего-то быстро теряет счёт бокалам, хотя рубиновые напитки на севере более крепкие и тяжёлые. — Меня известили, — молвит Фелерин, масло яств блестит в его бороде, — что вы избрали покои далеко в стороне от крыла королевской семьи. Если память меня не оставила, то есть гостевые комнаты. Право, я чувствую себя жадным хозяином. — Мы не приехали за роскошью, — стали в голосе Дарклинга должно кого-то если не порезать, то непременно оскорбить. Николай в такой час приговаривал бы, что это большая жестокость пренебрегать добротой хозяина дома, особенно если тот принадлежит врагу. Пока сол-властительница не понимает, желает ли мерзавец с первого вечера направить все орудия ненависти в их сторону. — Верно. Эта война, — протягивает старый король. — Столь изнуряющее действо для всех нас.       Заклинательница солнца верит, разница найдётся в том, что их наследный принц сидит в роскоши Большого дворца, пока гриши в Секторе дрюскелей корчатся от боли. Алина убирает руки от еды, пальцы оглаживают ножку бокала с её словами, но она не боится взглянуть чужому правителю в глаза. — Никому не придётся себя утруждать, если фьерданская армия отойдёт от нашей границы, Ваше величество. — Юным дороги к миру всегда прямыми кажутся, — смеётся старик, прихлопывая в ладоши. Больше оскорбляет, чем принимает правду слов. От взгляда не укрывается и то, как гадкий Пётр Ланцов кривит губы. — Мой младший сын не уступает вам в подобных амбициях, юная Алина. — «Королева Алина», — исправляет его девушка, и за столом мгновенно стихает. Никто не стучит по фарфоровым тарелкам. Но заклинательница солнца лишь подносит к губам прохладный бокал, пока тишина свивается вокруг её неестественной особы. И она страшно жалеет, что не может видеть лик Дарклинга, смотря поверх чужих голов. Но его пальцы поглаживают бедро сквозь ткань платья, крадя причину красных щёк у своей госпожи. — Повторите, — грубее молвит король. — Мы привезли вам полную равкианскую делегацию, Ваше величество. Дипломатов и солдат. Спросите их, кого они зовут своей королевой, — губы всё ещё мокры от вина, пока сол-властительница глядит на своего врага и не удостаивает ссыльную чету взглядом. — Я разделяю с вами равную власть и требую к себе соответствующую долю уважения, какую оказываю и вам. — Да как ты смеешь, девчонка? — рявкает Пётр Ланцов. — Не следует, господа, — с тяжестью веления Фелерин осаждает пылкую речь. Госпожа Агата до того о чём-то говорит у его руки. — Нет нужды осквернять трапезу раздором. И всё же, Дарклинг, беря в расчёт безжалостность твоей королевы и поведанную нам господином Ланцовым историю о гибели юного принца Василия, я желаю знать, в добром ли здравии наследный принц Фьерды и мой старший сын. — Милостью моей Сол-королевы принц Расмус жив. Трусость бережёт его от ран.       Оскорбление за оскорблением, пусть и лжи в том мало. Плечи королевы Агаты заметно падают, словно весь прошедший час они были напряжены. Но Алина обращает внимание к иной женщине за столом, нелюбовь к которой обжигает кончики пальцев. Грудь не полнится уважением к бывшим государям, а вино вовсе развязывает сол-правительнице язык, хотя стоило бы попридержать мир между собравшимися. Но уже в следующее утро ничего не останется от этой любезности, поэтому она решает махнуть на дипломатию и сейчас. — И где же в этот час Линнея Опьер, госпожа Ланцова? — краска мгновенно уходит с лика пожилой дамы. — Или её вы тоже оставили на съеденье волкам? — Я пригрел змею на шее, — перебивая, жуёт слова Пётр. — Тебя, твою нелепую ведьму и поганца-бастарда. — Не говори этого, Пётр! — восклицает сударыня Татьяна. — Мы с Апратом не поделили плечи, — Дарклинг отстраняется к спинке собственного стула, наперекор чужим громким манерам в вальяжной манере кладя одну ногу на другую и выглядя истинно незаинтересованным, словно и государственные перевороты ему способны наскучить. — Но полагаю, в народе это простят. О Ланцовых редко пишут как о мудрецах. — Ты не король. Ты узурпатор. — Служить бы рад, прислуживаться тошно, Пётр. — Я бы не стал оскорблять моих правителей вновь, господин Ланцов, — холод бежит по ногам, когда равкианская речь доносится из-за их спин, где у колонн стоит двойка гришей. Не к добру. Но Дарклинг слова не пресекает, хотя стражи Гримьеров явно бросаются к оружию, и сами фьерданцы выглядят так, словно им на тарелки возложили тухлую рыбу. — Кто дал еретикам и варварам право говорить? — гневается принц Ирмин, почти вскакивая из-за стола, так что у Алины дёргается рука с мыслью, что он может отдать жестокий указ. Но со словами королевы Агаты он садится вновь, смиряя тон. Точно ребёнок. — Равка выставляет себя в дурном тоне. Стражам вне срочных поручений не дозволено говорить при королевской трапезе. — В Равке «стражам» дозволено защищать честь и имя страны в суровый час, Ваше высочество, — улыбается юноше сол-госпожа, хотя знает, что улыбка выйдет корявой. Но Агата неожиданно обращается к ней, явно благодарная за деликатность, пусть и её лик написан глубоким недоверием. Она делает это не от понимания, а от страха за своих сыновей. — Простите горячий нрав моего сына, Королева Алина. — Не тревожьте своё сердце. Мы привыкли к тому, как фьерданский народ судит других за то, что они не живут северными устоями. — Мало их под начало Гражданской войны перестреляли, — не стараясь подавить свою гордыню, Пётр Ланцов указывает за спину Дарклингу, отчего у заклинательницы солнца мгновенно вскипает кровь. Если гад посмеет ткнуть пальцем в гришей вновь, она сама его испепелит, коли монстры не поспеют. — Как интересно, — вино бьётся о стенки бокала, пока тот покачивается в ладони страшнейшего из прячущихся по углам чудовищ. Татьяна явно жмётся прочь от его взгляда. — Что из вас двоих только твоя супруга помнит нашу последнюю встречу. Встречу, в которую ничегои рвут Василия на части, гонят поганых государей прочь из Равки и облачают трон во мрак. — Я сделал тебя лидером, Алина Старкова, — указывает Ланцов, слюни собираются в уголках его губ. — И мой пасынок наградил тебя образованием и именем. — Война и положение, в которое вы поставили страну и гришей, сделали меня лидером. А царской советницей меня сделали собственный труд и несчастья Равки, — видно, её пренебрежение чужим словом оставляет старого мерзавца обескураженным с его оттопырившейся нижней губой и красным лицом. Алина обращается к другой стороне стола, пока нервное возбуждение её не оставило. Мужчина выглядит потерянным. Истинно схож на того, кто продаст Равку за ящик золота. — Господин Демидов, вы необыкновенно тихи. Кому вы служите? — У него больше прав на равкианский трон, чем у обманщика-бастарда, — оглашает фьерданский король. Убеждение о том, что никто не посмеет отрицать, остаётся неозвученным. Но много ли они знают о том, какие указы подписываются в Равке? — Я кровь от королевской крови Ланцовых и служу наследию своей фамилии, — молвит Демидов, явно не ведая, как следует обращаться к девочке, что занимает его трон. — А вы, Сол-королева? — Я служу Равке. — Разве это не одно и то же? Дарклинг смеётся. И Алина не может разобрать, приносит ли этот мягкий звук их связь, или им взаправду удостаиваются стены королевского дворца. — Вы бы знали ответ, господин Демидов, если бы последние десять лет бывали в Равке чаще, — девушка слегка склоняется в чужую сторону, шепчет, словно надеется утаить слова. Но знает, их услышат, и на то найдётся расчёт. Она не пытается утаить речь, лишь от недоброго расположения издевается. — Какого это знать, что их клетки на две трети заполнены равкианцами, и есть с их тарелок? — мужчина, кажется, давится пищей, явно стараясь не закашляться. — Равка вас заждалась. Или на то воля Джеля? — Как только я буду твёрд в своём прибытии в Ос-Альту, — Демидов упирается локтями в стол, широко жестикулируя, но то не придаёт и малого веса словам. — И мы освободим равкианскую землю от этой, — он мгновение, думается, порывается обвести гришей рукой, но сжимается, стоит только самому Еретику взглянуть в его сторону, — ереси, моим первым указом будет искоренение культа Беззвёздного святого, что ядом поражает нашу страну. Уже Алина звонко смеётся над своим бокалом. Пусть попробует. Следует верить, она обнаружит его голову у подножья трона раньше, чем в культе успеют зазнать о кампании. — Уверена, из господина Демидова выйдет справедливый и набожный король, — отмечает королева Агата. Должно быть, надеется проредить неловкость, что ныне густо лежит под арками трапезного зала. — И послушный, — тихо добавляет принц Ирмин к словам своей матери. — Умный мальчик, — молвит Дарклинг, чьи губы ныне окроплены рубинами крепкого напитка. Утягивая вниз, его прохладные пальцы свиваются на запястье руки, что придерживает хрустальную ножку. «Переговоры проведут в ранний утренний час», — единственное, что говорит. Взгляд дёргается от вина, словно то способно обжечь. Следует полагать, ещё бокал, и Алина без помощи целителя не оправится от головной боли или будет мучиться с животом, потому что яства пред ней больше ковыряет, чем ест. Возможно, фьерданцы на это рассчитывают. — Как много вы знаете о нашей религии, королева Алина? — истинно дипломатично обращается к правительнице Фелерин. Голова Дарклинга слегка склоняется в кивке явно с довольством тому, что он учит чужой двор хорошим манерам. — Достаточно, если считать, что во имя вашего бога жгут и терзают мой народ. — Джель — заботливый отец, — беззлобно произносит чужой король, точно поучая малое дитя. — Он защищает своих детей, как и любой другой родитель, и направляет священный суд. — Что ж, Ваше величество, тогда я верю, нас обоих он осудит по справедливости. Алина убеждена, что она не боится гнева святых и слова всякого дрянного бога, которое только способны выдумать в народе. Но заклинательница солнца боится людей. И страшнейшие из них сейчас сидят перед ней.

•

      Пока в минувшую ночь Алина покачивается в руках Дарклинга на пути к спальням, она спрашивает его вновь, чего ради ей надлежит болтать с врагами за одним столом? Он себя долгими гнусными беседами почти не утруждает. Мужчина указывает только, что его сол-госпоже следует понять, с кем она говорила. В ночь у заклинательницы на губах рождается одно неприглядное ругательство. Но в утро она находит столь же неприглядный ответ. С людьми. Алина говорит с людьми. Они не боги, даже не прославленные народом святые с их редкой силой. Все эти мерзкие господа хрупки и уязвимы, какой бы властью ни были наделены.       Если Дарклинг не нашёптывает своим монстрам иное, их условия просты. Обмен неравный, но честный с учётом всех потерь, которые несёт Равка за уходящие месяцы. Они требуют вызволения каждого пойманного гриша и его последующего возвращения, перенаправления через границу. Говорят и о прекращении огня, приостановке наступления с земли и моря, хотя их возможные договорённости сол-госпоже видятся чем-то едва ли серьёзнее небылиц. Она будет требовать и подломит каждой фигуре на доске голову, если та будет мешать, но она не верит, что фьерданцы отступят. Не до того, как познают потери. Может, Расмус пленён, но он жив и здоровее, чем когда-либо. На севере подрастает второй принц — сильный и волевой. На место Ярла Брума находят нового «командерра» дрюскелей — безжалостного и чёрствого Редвина, что учился с Брумом в молодости. Фьерданская армия не обделена людьми и воюет на равкианской земле, их народ знает покой. Дрюскели, пара десятков которых располагается в темницах, терпят серьёзные потери, лишаясь за время нападения пяти отрядов, но волка всё ещё лишь кусают за лапы, пока он крепко стоит и облизывается. Хотя сомнения фьерданского короля в эффективности подразделения охотников играет Равке на руку. Вадик Демидов ныне кажется угрозой истинно смехотворной. После того, что Фьерда учинила в равкианских городах, Алина желает видеть, как его встретят на земле, которую Святая стража кличет своей. Глупость великая.       Узнать, известно ли Фьерде о Белом яде, пока не удаётся, но у Равки найдётся, чем давить, если группу Нины не перехватят, а Николай поторопится со своими замыслами. Но с каждым часом переговоров сол-госпоже кажется, что ничего не будет достаточно. Дарклинг судит, Фьерда попытается заставить их сомневаться, испробует сломать. Истинно страшно то, что король Гримьеров не является мальчишкой или глупцом. Все при дворе врага понимают, что Чёрный Еретик и Солнечная ведьма не оставляют свою страну, чтобы просить за сотню немощных гришей, и их враги не могут отыскать, где притаенна отравленная сталь. Они ищут. Алина знает, что они ищут. Равка сделает ход, и пока их недруги не ведают, куда смотреть. Но худшее знание то, что никто не обманывает себя в причинах, от которых их приглашают в Ледовый двор. Замысел Фьерды на чужой земле не удаётся, но они не отказывают себе в предубеждениях о собственной победе. Может, тому причиной является господин Демидов, или поддельная гибель Эри, но что-то заставляет северный народ думать к перелому в войне им прямая дорожка выложена. Фьерданцы тянут время и не спешат с возвращением старшего принца, так что всем скоро становится ясно, что их интересы стоят выше наследного сына короны. Алина гадает в каждый из вечеров, за что сражается Равка? За суверенитет, за свободу, за право жить… Во время службы в Первой армии святая, как помнится, этого не понимала. За что сражается Фьерда? За навязывание собственного порядка, которого на равкианской земле не просят.       Иногда находится в Секторе посольств Алине истинно тошно. Слова фьерданцев не вызывают у неё уважение, а приносят одно только желание плеваться. Редвин говорит, что гриши неспособны на правильное людское мышление и не понимают человеческие морали. Утверждает, что их необходимо контролировать. Но никто в гнилом правительстве не спешит указать, что вполне разумные зовы говорят с ним прямо в этот час. Никто не посылает в подземелья Ледового двора, чтобы хотя бы один гриш свидетельствовал за свою разумность и понятия о морали. Равка предлагает в качестве защиты гришей своё слово на судах, как делают в той же Керчии, но Фьерда лишь машет рукой, потому что они не допускают представителей иностранного порядка для распоряжения священными традициями и законами, храня порядок своих предков. Боятся. Боятся, потому что нет достаточно сильного преступления для шестилетнего мальчика из поселения на севере Нового Зема, его нет и для брюхатой женщины-фьерданки, которая едва ли сама может ходить. А если обвинения предельно хрупки для одних, то разве можно называть суд «справедливым» для других? Указы Фьерды для тех, кого удаётся привезти в Ледовый двор, отводят только одну смертельную кару — «сожжение». Они даже не предают гришей земле, потому что это оскверняет их бога. И им удивительно долго удаётся скрывать от мира то, как они используют силу зов, клича их даже не солдатами — оружием, инструментом в достижении собственных целей. Фьерданцы пытаются давить, говорят о военных преступлениях — о записях с деревень, сожжённых гришами огнетворцами. О людях, умерщвлённых кровопускателями. И Алине истинно становится смешно. Она не отрицает жестокость войны, не пытается вовсе, потому что если бы Равка не сражалась, на их земле уже давно бы развивался флаг с волчьей головой. Её забавит иное, потому что не жизни ли фьерданских солдат они предлагают в обмен на пленных гришей? И когда с уст дипломатов звучат преступления севера, чужое командование отчего-то смолкает. Как они говорят? Человек стоит десяти волков, но даже один волк не стоит мерзости, которую равкианцы просят взамен доблестных солдат. И почему бы тогда не отдать всю «грязь», что так тяготит священную землю? Правительство собрано из лицемеров и жадных дураков. И всем при собраниях ясно, почему фьерданцы не желают выдавать свои бесценные живые игрушки. Сила и выгода велики. Фьерда зовёт Равку страной богохульников и варваров, словно не они сами обращаются с людьми в своих камерах так, как не заслуживает даже скот, а после зовут муки от юрды-парема и рабство «продлением приговора к смерти». Пред каждым днём переговоров произносят одни слова. Они находятся в Ледовом дворе не для того, чтобы изменить фьерданский порядок. Равка заберёт своих людей и покинет эти земли. Но север не считает гришей за людей. И это… Это делает всё сложнее.

•

      Только к двум местам в Ледовом дворе не допускают женщин. В Сектор дрюскелей и на суды над гришами. Для Алины нет пути помочь пленным или хотя бы видеть их. Крепость устроена мудрёно. Но под покровом собственной силы в логово волков пройти можно. Злая ирония найдётся в том, что к жестокой смерти приговаривают в истинно прекрасном месте — в элегантных дворах. В центре каждого стоит фонтан, а по бокам тянутся ледяные ивы. И совершенно иную «красоту» являют каменные помосты, покрытые толстым слоем сажи, усеянной пятнами крови и следами ног — от больших до самых маленьких. Столбы… Столбы металлические, потому что дерево слишком священно, чтобы сжигать на нём гришей. Фьерданцы используют какой-то состав — горючее, что вспыхивает мгновенно на чужом теле, но разве есть в этом хоть малое милосердие? К окну, что выходит на этот зловещий двор, Алина приходит в раннее утро и проводит у него весь день, обещая расцарапать всё живое в Дарклинге, если он посмеет её оттащить. Она хочет умирать вместе с ними. Хочет убедиться, что пути нет. Даже если заклинательница солнца сравняет Ледовый двор с землёй и вырежет весь род Гримьеров, это не остановит казни. Никакая пропаганда не способна это изменить. Не за один день и, вероятно, даже не за десять лет. Алина смотрит и видит, как от человека остаются одни кости. Плачет и знает, что узреет это ещё сотню раз в своей жизни. И если она остановится, испробует уйти, на этих камнях будет гореть ещё больше. Девушка отступает от окна и знает, что запах горелой плоти плетётся за ней повсюду. Чужая жизнь тянется за ней по пятам, въедается в кожу. Таится даже в слезах, которые не перестают течь по лицу. Только одна в стенах Ледового двора жизнь оплакивает, повторяя точно молитву слова о том, что они заберут их. Они заберут всех гришей. Они будут защищать пути для беженцев. И они сделают Равку достаточно сильной, чтобы укрыть всех, кто будет в этом нуждаться. Слова о том складываются в тихом рыдании, которое только чудовища и слышат. И Алина не хочет терять способность плакать, не хочет переставать болеть за гришей и равкианцев, не хочет быть бесчеловечной. Но сердечным чувствам девочки не совладать с огнём жестокости. На это способны только монстры.       Гриши не покидают свои комнаты за ненадобностью, они ходят только со своими правителями или сильнее прочего сближаются с опричниками, которые располагают большей свободой в Ледовом дворе. Присутствие Второй армии помогает при переговорах, потому что делегация может знать, слышит ли с чужих уст правду. Алина старается приходить к гришам в каждый вечер, разговаривать с ними, выслушивать их страхи и рассказывать свои. Во дворце для делегации нет Зала военного совета, что не выпускает тайны за свои стены, но мастерству шквальных подвластно перенаправлять звук, поэтому их присутствие неотъемлемо, когда послы и дипломаты желают говорить со своими правителями. Гулять без дозволения господ они к спокойствию своей королевы не решаются, знают, какая участь их ждёт на чужой земле. Но как бы то ни было упорядочено, Ледовый двор становится для них тюрьмой. Им не дозволено выезжать в Джерхольм, потому что для того нет необходимости. А Сектор тюрем и Сектор дрюскелей есть скверные места для прогулок. Всё, что они видят изо дня в день, это Сектор посольств и Белый остров, где фигура кричащего орла в пасти у волка до сих пор кажется Алине забавной, хотя гриши утверждают, что у их королевы скверные взгляды на искусство. Но сколько крепость закрыта для выхода, столько же она заперта для посещения. Гримьеры не могут устраивать званые вечера или позволять жителям Джерхольма разгуливать по Ледовому двору во время визита равкианцев, и об этом наверняка болтают в городе.       Алина подлинно солжёт, если утвердит, что жизнь с Дарклингом ей ненавистна. Но ей тяжело, потому что для них есть одна кровать, один стол, одна купель… Всё одно на двоих. И уже на второй день она не может терпеть его общество, потому что они говорят с послами вместе, спят в одной кровати и вне дипломатичных собраний обречены работать в одних комнатах. Но Дарклинг, точно чувствуя её настроение, уходит. Девушка засыпает с ним, но просыпается уже одна. Он исчезает во время трапезы, когда к их покоям приносят пищу. И в эти часы Алина может выдохнуть, дать себе время оправиться, потому что собственное состояние сильно ухудшается в первую неделю после приезда. Излишне живые кошмары измываются над её телом во сне, и заклинательница солнца, оказывается, плохо переваривает северную пищу. Во Фьерде едят множество видов рыб и многие из них считаются большим деликатесом в Равке, но даже если яства не кажутся отвратительными, девушку тошнит после каждой трапезы. Чистая постель обрекает чувствовать дурное. Вернее, о дурном справляется Дарклинг, подводя её за локоть к целителю, хоть и они оба знают, что даже если Алина могла позабыть об осторожности, то он подобные ошибки не допускает. И она… Она здорова, сколь бы холод ни терзал тело, а переживания ни делали уязвимой перед пищей. Правда, страх о том, чтобы быть с ребёнком не оставляет её до того дня, пока Алина не просыпается на окровавленных простынях. В тот же час Дарклинг не позволяет ей запирать силу внутри, пусть и их покоев слишком мало для тренировок. Он уходит из Ледового двора по ночам, чтобы встретиться с их шпионами, и берёт заклинательницу солнца с собой, когда та просит. В одну из ночей они даже прогуливаются по Джерхольму, блуждая мимо окружающих холм, закрытых таверн и гостиниц, проходя торговыми рядами. Еретик проводит её к спящей, но всё ещё забитой суднами гавани, к которой вели все улочки Джерхольма. Фонари в ту ночь освещают множество домиков, раскрашенных в красный, синий, розовый, жёлтый цвета. Но правители быстро возвращаются в Ледовый двор, потому что Алина не может справиться с тревогой, что кто-то разведает об их отсутствии, пусть и с чудовищем рядом ей не пристаёт бояться волков.

•

      Теряя сон, Алина вздрагивает, перебирая руками вокруг себя и бегло осматриваясь. Одолеваемая кружением голова вновь падает на подушки, и вслушиваясь в бесцветную тишину, девушка старается убедить себя в безопасности. За окнами всё ещё темно, и она знает, что упускает несколько отведённых на сон часов. Но заставить себя сомкнуть очи не может. Ей неспокойно. И эта тревога множится, когда пальцы сжимаются на прохладных простынях. Дарклинга рядом не обнаруживается, хотя час непозволительно ранний. «Где ты?», — хриплый тон спроса оседает в голове и ломается под ворохом дурных мыслей.       Алина защитит себя сама и побережёт гришей, но мысль о том, чтобы не успеть предвидеть опасность её пугает. Представляя себя в стенах Большого дворца, она всё ещё слышит крики замученных и ощущает на своих руках тёплую кровь, что текла по ладоням, как бы сильно заклинательница ни пыталась зажать раны Егора. Она боится страданий — страшится, что кто-то будет страдать из-за того, что сол-властительница сделала недостаточно. «Скоро прибуду ко двору».       Связь распускает тепло по груди, но поднимаясь с постели, девушка почти теряет опору. И как мерзавец только смеет оставлять их на милость фьерданцев в утренний час? Но для Чёрного Еретика ни один человеческий закон не писан. Связующая нить едва заметно вздрагивает вновь. Дарклинг звучит спокойно, словно не его исчезновение может взволновать всю фьерданскую столицу. «Лавки здесь открываются до рассвета».       Несмотря на близящуюся весну, рассветает в Джерхольме поздно, и порядок Алину не удивляет, но что могло бы вынудить Чёрного царя выйти в город врага под начало дня? Ей следует выждать, но терзание не стихает. Девушка стягивает на шее — поверх сорочки, мягкую меховую накидку и выдыхает лишь в час, когда подоспевшая к порогу Диана извещает, что все гриши располагаются в своих комнатах. И днём, и вечером Сол-королева спрашивает всегда — каждый раз, в который опричник минует её в коридоре. И она обнаруживает, что считает, стоит ей идти близ гришей. Девушка не устаёт себе напоминать число. И оно же должно вернуться в Равку. Диана просит не тревожиться и приносит своей сударыне чай. Даже тот пить боязно, хотя в этом не найти вины девочки. Сол-госпожа не подпускает к себе служанок Ледового двора, только Диану. Но Алина не одобряет и то, что девочка исполняет указание Дарклинга, принося ей коридорные сплетни и мирскую болтовню, распущенную придворными господами. Её могут убить, если заметят под дверьми, у которых Диане не следует быть, и весь Ледовый двор умоется кровью, потому что сердце равкианской правительницы полнится любовью к каждой подневольной душе. До того помогая одеться, девочка заканчивает убирать волосы своей правительницы в низкий хвост, когда двери недолго скрипят. Тени складывают образ Дарклинга на пороге, на плечах его плаща лежат снежинки, и он чудно встряхивает головой, откидывая капюшон за спину. Рот наполняется слюной, стоит по воздуху разойтись запаху печёного мяса. Диана спешит отойти к дверям, явно смущённая обществом мрачного господина, пока вставая из-за трюмо, Алина не перестаёт его рассматривать, завлечённая вкусным запахом. Мужчина достаёт из-под плаща покрытый масляными пятнами бумажный свёрток, направляясь к столу в другой стороне палат. Заклинательница почти крадётся, заглядывая ему под руку. Следует ли терзать монстра утренними бурчаниями? Но речь не выходит милой. — Не боишься, что нас могли бы убить, пока ты разгуливаешь по рынкам? — Не боюсь, — холодным безразличием застывает на устах чудовища. Неужто верит, что никто не позарится на королеву-чужестранку и владычицу солнца в его отсутствие? Она не ожидает иных слов, но в опочивальнях молвят вновь. — Фьерданцам следует.       Дарклинг велит принести его чинные одежды и отступает в сторону, плащ падает с плеч, что-то позвякивает, пока ведомая, точно приманенная святая разворачивает жирные углы бумаги. От спрятанного внутри мяса тянется пар и густой запах, Алина отщипывает кусочек, зная, что оно мягко. Неприлично есть руками и, вероятно, к утру такую тяжёлую пищу не подают, но она кажется девушке настолько вкусной, что она невольно садится за неоглашённую трапезу, набивая щёки и сердито жуя. Заклинательница жмурится согреваясь. Взор обращается к кувшину с водой, но спотыкается о Дарклинга, наблюдающего за ней исподлобья, его взгляд неожиданно смягчается. — Еда с королевских кухонь тебе не по вкусу, — пальцы мужчины бегло растягивают завязки его рубахи, и скоро та оказывается стянутой через голову. Нагая спина блестит от пота. Как ему может быть жарко на северной земле? Алина жмёт плечами, утыкаясь носом в еду. Всё-то он замечает. — Я различаю обилие рыбы на столе как стремление подвергнуть нас пыткам.       Дарклинг смеётся. И не поднимая глаза, девушка усмехается тоже, тщательно пережёвывая кусок хлеба. Она не скажет ему, утаит расчёт на то, что слова его позабавят. Как Старкова примечает, мужчина ест всё, что возложено на тарелки. Но может, эта непривередливость рождена прожитой жизнью и голодом скитаний, поэтому заклинательница не решается спрашивать. Она наблюдает за тем, как Тёмный господин поднимает отложенную на край стола перепись и отступает к кровати, садясь на сбитые покрывала и меха шкур. Алина лишь сейчас подмечает, что на столе лежат кожаные пеналы, которые, должно быть, тоже принесены Дарклингом. Она обтирает пальцы и тянется к вещам, развязывая крепкие шнурки. Под руку попадаются небольшие коробки с тёмными брусочками внутри, а после лежат кисти, что признать не является трудным. — Что это? — Краска, которую производят во Фьерде из поздних летних цветов, — молвит мужчина, не поднимая взгляд и переворачивая лист пергамента в руках. — И кисти из ворса северных животных. Местные зимы рождают редкий мех. — Они одинаковы, — растерянно хмыкает девушка, касаясь второго набора. — Для тебя и Адриана. — Благодарю, — осторожно произносит Алина, жалея, что не может сесть в этот час за бумагу.       Вероятно, Дарклингу не требуется её сердечное «спасибо». Девушке тепло от вида краски, и вкус мяса всё ещё приятно тянется на языке. Мгновение она борется с желанием, чтобы вернуться в постель и уснуть сытой, растянуть это редкое настроение. Но такая роскошь непозволительна. Уже в следующий час Дарклинг одевается и отбывает для встречи с генералами и прочим командованием фьерданской армии. Алине дозволено там присутствовать, никто не сможет запретить, но она не желает сидеть при собрании горластых мужчин и пытаться говорить о стратегических тактиках и военных планах. Кира указывает однажды, и Ледовый двор открывает то, что не все дела — вопрос доверия. Она не располагает опытом и должными знаниями, чтобы говорить о военном деле. Возможно, заклинательница изучит его со временем, но пока её доля государственная. Решать присутствие Святой стражи предстоит тоже ей. Во фьерданской столице она не испытывает нужду контролировать своего царя. Алина заботится о Равке, Дарклинг заботится о том, чтобы северные волки прекратили ранить Равку. Если его стратегические планы включат в себя собственное поселение или вражескую деревню, девушка узнает. И пока это самое большое доверие, которая она может им позволить.       В двери покоев сумбурно стучат, отчего девушка почти подпрыгивает за столом, поправляя одежды. Парнишка-целитель — Ен, с которым она познакомилась на пути во Фьерду, заваливается в чужие палаты раньше, чем сол-госпожа успевает изречь ломаное «войдите». Повторяя одно слово о прощении за другим, запыхавшийся корпориал выглядит так, словно бежал с другой стороны Ледового двора. — Ты украл у дрюскелей гришу?! — вспыхивает Алина, стоит парню следом за собой заволочь молодую босоногую девушку, одетую в скромное замызганное платье. Её длинные изломанные волосы грязного медного цвета заплетены в косу. На бледной коже лица яркой россыпью лежат веснушки. Заклинательница солнца верит, дипломатия заканчивается в тот день, когда она подсматривает за чужим судом, но теперь кто-то может быть жестоко наказан и убит за выходку равкианцев. — Моё имя Рита, госпожа, — тихо выговаривает девушка на безупречном равкианском, но голову прячет у груди, перебирая пальцами передник платья. Алина осторожно придерживает её за плечо, справляясь о том, что за дверью не происходит беспорядок. — Давно ты им служишь? — Две осени минуло с моего прибытия в Ледовый двор. Я была целительницей во Второй армии, служила на северном фронте, — Рита сдавленно пожимает плечами. — Меня схватили при другой королеве. — И король тоже был другой, — посмеивается сол-властительница. Она не знает, как следует поступить, борясь с сердечным желанием предложить пленной грише пищу и отдых. Вероятно, ей следует велеть подготовить для той постель и укрыть с остальными солдатами и посмотреть, как охотники попытаются её забрать. — Рита, ты помнишь Бруту? — вопрошает Ен, выравнивая дыхание. Девушка его явно не боится и чувствует себя спокойно. — Разумеется, она помогала мне в минувшие годы. Правда, — целительница мгновенно грустнеет, говоря с дрожью в голосе. Спрашивать о её подозрениях не приходится. — Я давно её не видела. — Она в Равке со своей семьёй, — со словами солнечной госпожи Рита чуть резко вскидывает голову, уста оказываются приоткрыты, а глаза блестят от удивления. — Вы прибыли, чтобы забрать нас тоже? — голос девушки звучит высоко в чудном воодушевлении. Она вдруг говорит, словно торопится, так что никто не успевает утвердить иное. — Я помогу вам! Я могу общаться с другими гришами, которые ходят в Ледовом дворе. И у меня есть возможность встречаться с теми, кого держат в подземельях или в Тюремном секторе. Вам будет полезна связь с ними. — И если тебя поймают? — глубокое беспокойство лежит в собственной речи.       Алина не хочет отпускать эту гришу-целительницу обратно. Она вовсе не нашла бы в себе силу просить о подобном, пренебрегает пользой и сейчас. Сол-госпожа не желает эту выгоду, сколько бы трагедий уже ни случилось с её народом в стенах Ледового двора. Но и силой удерживать девушку, избирающую иное, не видится правильным. Рита мила и, несмотря на хворый вид, выглядит совсем молодой, так что у заклинательницы солнца болит в груди. — Волки не сделают ничего хуже, чем я знаю уже. — Не делай так более, — наказывает Алина парнишке-целителю, что виновато гнёт голову, стоит только девушке ускользнуть через двери. Следует поблагодарить Ена, он преуспевает в той задаче, которую его королева не может решить более недели. Он находит одного из несчастных гришей Ледового двора. Правда со знанием, что сам шуханец однажды был рабом этих стен, заклинательница солнца видит в поступке закономерность.

•

      В поздней ночи в двери покоев вновь стучат. Сол-правительница поднимает голову от постели к тому, как Дарклинг говорит с Дианой, но отсылает ту от себя, когда на пороге покоев склоняет голову прибывший из Малого дворца фабрикатор, и Алине словно строгой ворчливой матери хочется мужчину отругать за смелость, с которой он ходит между комнатами в нижней рубахе. Никто не ожидает, что в коридорах начнут стрелять, но они не в Равке, чтобы столь бесстыдно брезговать спасительными мерами. Мужчина зовёт учтиво «величества». — Мы там мальчонку поймали из здешних гришей, — застёгивая кафтан на груди, девушка покидает спальни вслед за вышедшим к гостю Дарклингом. Она немо открывает и закрывает рот подобно рыбе, потому что невзначай изречённое заявление оставляет её без слов. Собственное сердце замирает от раза к разу, когда гриши покидают свои комнаты, и их смелые сказы вовсе не утешают. Солдат Второй армии походит на провинившегося юнца и отрешённо гнёт голову, когда Царь в его сторону чуть щурится. — Он пытался подслушивать за дверьми, но корпориалы почувствовали его присутствие и заволокли внутрь наших комнат.       Коридор оказывается непроглядно тёмен, и даже фонари на улицах не светят, пряча во мраке умысел врага. Лишь камень стен причудливо блестит. Принёсший извещение гриш выражается верно, лишь «мальчонка». На полу чужих комнат сжимается тощий юноша, что сидит на коленях, но дрожа вжимается ликом в пол, закрывая голову руками. Алина не знает, есть ли ему хотя бы четырнадцать — незнакомый юнец предстаёт хрупким и костлявым. Его растрёпанные грязные волосы редки, а на затылке виднеются проплешены, словно кто-то повыдёргивал целые пряди. Одежды больше сходят на тряпки, чем на пригодные вещи, но он хотя бы обут. Мальчонка бормочет что-то на фьерданском, пока Наолин — повстречавшийся в дороге сердцебит из Гжелы, сидит рядом с ним на полу, гладя по затылку и что-то протяжно нашёптывая. — Тише, мальчик. Тише, — удаётся разобрать слова, когда Алина садится рядом с гришами, давая себе осмотреться. — Не гляди на их недовольные лица. Солдаты необыкновенно ворчливы, когда их отрывают ото сна.       Незнакомец, что видно, нарушает покой в женских комнатах, отчего Регина кружит подле них, не удосуживая себя тем, чтобы прикрыть кафтаном ночные одежды. Другие девушки-гриши прибиваются друг к другу на одной из кроватей, из-под тяжёлых век рассматривая нарушителя покоя. Прибывшие к беспорядку мужчины нависают над юношей, разглядывая его с жалостью. Никто из них не утруждает себя выпадами, кто-то таит непонимание. Но святая госпожа уже встречала подобных детей, в приютах такие всегда найдутся. Те, кто ждут, что их ударят. Те, кто ожидает, что им причинят боль. Дарклинг останавливается за спиной своей солнечной королевы, наблюдая за тем, как юноша норовит отползти, когда едва касаясь, Алина возлагает руку на его дрожащее плечо. — Всё хорошо, никто не причинит тебе боль, — девушка почти взвизгивает, когда открывая юное, пересечённое шрамом лицо, мальчик кидается на неё, вытягивая руки и мгновенно крадя воздух из груди. Шквальный. Дарклинг тянет свою королеву за плечи и поднимает на ноги, пока Наолин придерживает вновь сжавшегося юношу. — Ты враг! — со рвущимся голосом гавкает ребёнок, норовя старшего мужчину ударить, но тот лишь перехватывает худые руки. — Ты мне омерзителен! — ревёт мальчишка, но голос проваливается, а его веки тяжелеют. Видимо, один из корпориалов успокаивает юного гриша. Он не похож на Ирину, Риту или самого Ена. Он такой, какими, вероятно, следует представлять забитых измученных пленников. — Все вы. Вы разрушаете нашу землю, порочите жизнь… — Буйный маленький, — Наолин треплет шквального по спине. — Моя дочь и та тяжелее тебя, и пера не весишь. — И кто ты, раз мы все омерзительны? — обращается к мальчишке Регина, отчего мгновенно удостаивается неодобрительными взглядами. Не следует ждать иные сказы от гришей, взращенных нравами севера и жестокостью дрюскелей. — Мы подобны, и все одной природы. — Наш король проявляет большую милость, позволяя мне жить, — с дрожащими словами с чужих уст Дарклинг обходит свою королеву, присаживаясь рядом с ребёнком, так что тот вновь прижимается к полам, в нечеловеческой манере скуля. Одним святым известно, во что верит это дитя. С губ заклинателя теней льётся баюкающее шипение, стоит только его ладони лечь на чужой загривок. Все гриши знают, что почувствует маленький шквальный. Спокойствие, уверенность, эту неестественную тягу к живому воплощению ночи… — Не голоси, — неестественно мягко произносит Дарклинг. Ладонь Алины в этот час сжимается на его плече со страхом, что руки чудовища будут слишком тяжелы для мальчонки. — Знаешь, что будет, когда ты закричишь? Сюда сбегутся стражи и дрюскели. Они вызволят тебя, — ласковые нотки в чужом голосе способны уколоть своей переменчивостью. Только монстры способны так елейно говорить о жестокости. — Ты знаешь, они не поверят, что тебе ничего не удалось узнать. Сначала они истерзают тебя, надеясь выпытать больше, а после убьют, потому что ты перестанешь быть им полезен. Ты такой же грязный для них, как и мы, — рука Дарклинга указывает на кого-то из гришей. — Смотри на них. Красивые, правда? Потому что здоровые. Они вольны попросить еды, и они получат её. — Потому что служат вам? — Потому что я требую к ним такого отношения и не приму иное, — в глазах Еретика играют огоньки свечей. Мальчишка на него смотреть боится и широко дрожит. — И я не помилую того, кто посмеет на них замахнуться. Вы ничем не отличаетесь друг от друга. Только тебя в следующий час бросят на холодный смрадный пол клетки, а они вернутся в свои постели. — Думаешь, все гриши в Равке прозябают в войне? — молвит за своим господином Наолин. — Мы поддерживаем водные ремёсла, мы помогаем с добычей и производствами, мы строим и исцеляем. Равка не совершенна, — мужчина по-доброму смеётся, никто не спешит его исправлять. — Старуха на улицах отведёт ребёнка в сторону, потому что побоится наших одежд. Или мужик в Первой армии сплюнет жалкое оскорбление. Но у меня там есть дом. И есть семья. Я не боюсь, что моя дочь выбежит на улицу одна. И она смеётся, знаешь? У неё есть друзья — отказники и гриши, она учится вместе с ними и посещает церковь. В моём доме на столе всегда есть еда. Я получаю достойное жалование за свою службу. И я знаю, что такое уважение и что такое гордость за то, кто я есть, — Наолин обводит рукой гришей. — Меня не накажут за любовь к кому-то из них. Я не скучаю по Фьерде, наш порядок лишил меня возможности узнать её красоту, наши традиции и устои. Но ты скучаешь, — утверждает сердцебит с сердечной жалостью. — Ты не служишь ей. Разве эта священная земля может быть так жестока? Разве она может требовать твои страдания за то, что сама же тебя и породила? Это всё люди. Люди выбирают эту непростительную жестокость. — Они говорили, что вы будете пытаться завлечь, — шипит ребёнок, походя вернее на забитого котёнка. — Так беги к своим хозяевам, — кивает Дарклинг на двери, убирая руку, отчего отползая назад, мальчик начинает рыдать. У Алины в горле застревает нервное «что?». Гриши подойти ближе не решаются и перечить не смеют. — Поспеши же, — повторяет чудовище, пока маленький шквальный не решает подняться на ноги. Сол-властительница направляется за ним раньше, чем закрываются двери, но слова Еретика вынуждают замереть на пороге. — Он вернётся. Ловите его в коридорах, — указывает он гришам, поправляя рукава своих одежд и без промедлений направляясь прочь. — Я извещу Редвина, что мы забираем мальчишку.

•

      Фьерданцы теряют терпение. Гневаются настолько сильно, что малая доля их людей сдерживает гнусные слова за столом переговоров, и они не пренебрегают руганью. Не всё, как видно, ладно складывается с их планами. Равка наносит им пощёчину, и они тщательно стараются прятать лицо пред своим народом, дипломатами и предстоящим праздником. Никто не боится скалящихся волков, и их это злит. Они начинают с малого, но мальчик-шквальный всем служит толчком к тому, чтобы скорее покинуть Фьерду. Со временем каждый день начинает напоминать маленькую войну. Холодную и тихую. Делегация согласна в том, что недостаточно заурядно вывезти гришей, деятельность дрюскелей необходимо ослабить. Вклад в победу Равки в этом будет малый, но Королева-солнце не заботится о вкладах. Охотники значительно подпитывают веру народа в пропаганду. И если есть шанс это влияние ослабить, следует им воспользоваться. Условия к тому редкостно благоволят. Алина почти не видит Риту и первые дни терзается её отсутствием, но после девушка через Диану передаёт равкианцам несколько листов пергамента. Целительница выдаёт им всё, что могла бы знать: расписание в Секторе дрюскелей, их настроения, список гришей… Она пишет, что расположение охотников «ухудшается» с визитом равкианцев, потому что это даёт зовам надежду и делает их менее послушными, но король не предоставляет Редвину дозволение на то, чтобы продолжать казни. Вероятно, они сами боятся, что лишат себя драгоценного «ресурса», ожидающих спасения солдат и наследного принца. Они говорят о сотнях мужчин, которых ждут в своих домах, а Фьерда всегда заботится о спокойствии в народе. Немудрено, что они считают своих соседей варварами, в Равке редко приходится хвастать днями без восстаний или беспокойств.       В одну из следующих ночей ведя за собой Регину и мужчину-инферна, Алина укрывает их троих покровом силы, направляясь по спящим коридорам Ледового двора. Белый кварц стен здесь даже в темноте отливает голубоватым цветом, так что гришам становится не по себе. Сектор дрюскелей. Все дороги их ведут в Сектор дрюскелей. За ними, должно быть, тянется шлейф елового запаха, потому что Сол-королева не один час корпит над тем, чтобы волки на псарнях их не учуяли. Она не желает в эту ночь губить животных, пусть и не знает, сколько милосердия в ней оставит злосчастное логово охотников. Дарклинг сопровождает процессию по пятам, скрываясь в густых тенях. Он не одобряет. Но он не пресекает путь, знает, что Сол-королева сама себе душу изъест, если кто-то из гришей пострадает. Это учит осторожности лучше запретов и контроля. Сектор дрюскелей предстаёт для неё пустым. Здесь нет ни ив, ни обледеневших фонтанов, ни прекрасных стеклянных и каменных фигур, которые можно встретить у посольств или на Белом острове. Эти места не предназначаются для всеобщего обозрения, и то легко утвердить по забивающемуся в ноздри смраду крови и мокрой шерсти. И в этой части Ледового двора тихо, хотя в любой час Алина ожидает заслышать крики. Вдоль главной стены тянутся залы. Один из них, как кажется, тренировочный, пол украшен изображением головы волка, а вдоль стен тянутся полки с оружием. Девушка знает боль, с которой шипы на сетях пронзают тело. Ей известна жестокость стали. Но все крюки, щипцы и молотки заставляют её живот поджаться от дурных чувств. Но после они подходят к залу, отсутствие стражи вокруг которого предстаёт заклинательнице смехотворным. Обеденный зал. Трапезные. Внутри всё ещё тепло от массивного очага, увенчанного волчьей головой, вырезанной в камне. Взгляды гришей вцепляются в гигантский штандарт — нескончаемое множество, сотни и тысячи разноцветных полосок ткани, на которые смотреть получается только с дрожью в руках, настолько Алине невыносимо. Ниоткуда не доносится волчий вой и тявканье. Стены здесь из иного камня — серого и округлого, которым сложены многие дома в старой части Джерхольма. Их процессия минует многие ряды деревянных столов и лавок, пока не достигает высоких деревянных врат в дальней стороне зала.       Металл и дерево не скрипят, когда тяжёлая дверь с порывом прохладного воздуха закрывается, погружая Алину и мужчину-инферна в непроглядную гущу мрака. Ей до странного чувства тяжело вдохнуть, настолько в зале воздух густой — сухой в полной мере, что царапает лёгкие, ранит девушку изнутри. Вокруг тихо, даже гул ветра из-за стен неслышен, но ей чудится — кто-то шепчет, словно сама тьма с ней разговаривает. На ладони собирается солнечная сфера, освещая палаты, от образа которых заклинательница не уверена, что устоит на ногах. Охотничий домик. Но на кого наставлены ружья? Взгляд бежит по крюкам на стенах и трофейным столам. Святая желает ошибаться, но знает, что кроется за разноцветными шкурами, вывешенными рогами, перьями, клыками и когтями животных, за нескончаемыми рядами желтоватых и серых костей, браслетов, ожерелий… Это не достояние лесников, это усилители. Зеркала чьих-то судеб и забытых характеров. Рука дрожит, когда Алина подносит ладонь к одной из полочек, и ей чудится, что от крючковатого клыка исходит тепло. Пришедший с ней гриш остаётся на пороге залов и что-то нервно бормочет себе под нос. Палаты, как и весь Сектор дрюскелей, напоминают старинный замок с грубыми арками из гладкого камня. Но заклинательница солнца не питает интерес к стенам. Светило на ладони обнажает пятно блестящего красного, и она направляется вглубь зала, задерживая дыхание. Одни трофеи ценнее других. Пальцы проскальзывают по выложенным на столах кафтанам, Алина отворачивает рукав одного из них, находя знакомый знак. Один, два… Пять красных и один совсем небольшой — голубой, на каждого члена семьи Румянцевых, что должен был погибнуть в своём собственном доме тринадцать лет назад. Не один год проходит, а на них всё ещё можно различить сухие пятнышки крови. Жизни этих людей заслуживают покоиться на родной земле.       Заклинательница заставляет себя идти дальше, где под завешенной полками стеной покоится пьедестал, почти алтарь с возложенными на него безликими книгами. Некоторые из них выглядят совсем ветхими. Почему Ирина хочет, чтобы её королева взглянула на них? На коже одной из обложек выбита печать «1592-1612». Алину с этими годами разделяет почти целое столетие. От страниц летит пыль. Каждая выведенная на фьерданском строка похожа на другую. «1598 год — март — синий и серебристый — Новый зем — 19 лет» «1598 год — март — красный и чёрный — Равка — 17 лет» «1598 год — март — красный и серый — Равка— 35 лет» «1598 год — март— синий и голубой — Равка — 58 лет» «1598 год — март — синий и красный — Равка — 46 лет» «1598 год — март — синий и красный — Шухан — 27 лет» «1598 год — март — красный и серый — Шухан — 17 лет» «1598 год — март —… — Фьерда — 8 лет» «1598 год — март — синий и голубой— Фьерда — 17 лет» «1598 год — март — красный и серый — Фьерда — 29 лет» «1598 год — апрель — фиолетовый и красный — Фьерда — 38 лет» «1598 год — апрель —… — Фьерда — 6 лет» «1598 год — апрель — синий и серебристый — Равка — 21 год» «1598 год — апрель — фиолетовый и серый — Фьерда — 23 года» Не люди. В запись внесён день гибели, цвет, страна, отжитый век… Но не человек или гриш. И за каждой строкой следует имя дрюскеля.       Алина стоит на пороге Трофейного зала пред смертью — пред тысячей трагедий, пред нескончаемой гибелью и бесчисленными отнятыми жизнями, пред разделёнными семьями и потерянными детьми. Алина встречает тех, кто никогда не вернётся домой, не поприветствует своим семьи, не полюбит, не рассмеётся и не почувствует тепло. Ей говорят: «солдаты и невинные гибнут каждый день». Но она смотрит пред собой, давя в горле всхлип и напоминает себе об отличиях. Не все из них равкианцы, не каждый солдат Второй армии. Это всё одни только нерассказанные истории и непрожитые жизни.       Сол-правительница знает, что у дрюскелей были досье на знатных и многих активных гришей Второй армии, которые их шпионы составляли на территории Равки. Но это… Это хуже. Чрезвычайно больно и нестерпимо. Она открывает ещё две, три и четыре книги, и каждая из них встречает её схожими друг на друга строками, в которых похоронена жизнь. Девушка пробирается к другим сборниками — новым и старым. Некоторые хранят в себе записи о поведении ведьм и колдунов, другие таят методы суда и овладения их волей, скрывают способы избавления от еретиков. Лишь немногие говорят о том, как защититься. Это не дипломатия. Это никогда не было о дипломатии. Алина запихивает часть книг в свои сумки — те, что предстают ей наиболее значительными. На руку ложится пара чужих кафтанов. Впору прозваться королевой-воровкой, но она мешкает пред инферном, что ждёт её у врат. Это справедливо. Ничего в этих залах, кроме крови на руках, дрюскелям не принадлежит. Века знаний… Века знаний о жестоких расправах не над солдатам или врагами, а над одним умирающим народом. Тысячи убитых не отомстят, никто из них не защитит близких, не убережёт детей. Но в эту ночь никто не умрёт. Погибнет только память, спрятанная в волчьем логове. Алина напоминает себе, что они на войне, а раны Равки смертельны. Обращаться к ночи непозволительно. Заклинательница солнца заставляет себя смотреть, как под рукавом инферна рождается искра. Старая сухая бумага подхватывает огонь. Регина с другой стороны дверей нежданно произносит молитву, но её ветер мгновенно подхватывает огонь, когда пальцы мужчины-заклинателя щёлкают вновь — уже под вывешенным штандартом. Жар быстро распространяется по разноцветным кускам ткани. Ледовый двор и даже Сектор дрюскелей не сгорят, они надёжно защищены от пожаров. И даже их драгоценные псы не пострадают, камень не позволит огню перекинуться. Но пеплом обратятся все неупокоенные жизни.       Волки первыми чуют дым. Гриши оказываются запертыми пред общежитиями и псарнями, после — когда со смотровых башен забьют тревогу, стеклянный мост поднимут, а покои равкианцев окажутся полупусты, виновников пожара быстро обнаружат. Но Дарклинг выводит их прямо ко рву, где подошвы сапог утопают в ледяной воде, но ступают на второй стеклянный мост, что приведёт их прямо на Белый остров. Алина знает, какую боль фьерданцы почувствуют, когда узнают, что их драгоценные трофеи обратились пеплом. Ту же боль хранят руины детской школы, имения Румянцевых, павильонов заклинателей, церквей… Фьерданцы не глупы, но их первой важностью является обезопасить королевскую семью и остановить огонь, поэтому когда в двери ударяют руки стражей, девушка уже прячет нагие плечи под покрывалом и знает, что сопровождаемый опричниками Дарклинг со взъерошенными волосами и голой грудью на пороге собственной опочивальни будет для чужаков достаточным ответом. Но как только крики в коридорах стихают, Алина стирает слёзы с лица и вновь берётся за спрятанную у груди книгу. Исполняющиеся влагой глаза цепляются за очередную строку, и у девушки содрогается грудь. Она даже не слышит шаги Дарклинга прежде, чем он выхватывает старинный сборник из рук и направляется к раскалённому очагу, отчего вскакивая, заклинательница солнца почти поскальзывается на полах. — Что ты делаешь? — вспыхивает она шипяще, нелепо пытаясь дотянуться до книги, когда рука мерзавца склоняется над огнём. Его лик остаётся непоколебим, пока он удерживает сол-госпожу в стороне от камина. Монстр разожмёт пальцы, и записи обратятся пеплом, как и люди на страницах. — Отдай мне её! Не смей! Зачем ты это делаешь?! — Они лишь прах, которым усыпана эта земля, Алина, — она дёргается и почти окунает пальцы в огонь, когда собрание падает с ладони Дарклинга, скатываясь по горящим поленьям. Девушка пытается дотянуться, подхватить, найти хотя бы кочергу, но он перехватывает её поперёк живота, удерживая в шаге от камина. И вместе с ней опускается на колена, пока горюющая девочка не перестаёт рваться из его рук и брыкается, ударяя мужчину по ногам и груди. — Они забыты. — Как ты можешь такое говорить?! Это всё чьи-то дети… Они когда-то любили, и их ждали в родных домах! — Они мертвы, — елейно шепчет Дарклинг ей на ухо, гладя по спине и прижимая рыдающую королеву к себе. — Как и сотни, и тысячи других. Как и те, кто ещё погибнут. Но в соседних комнатах члены Второй армии ждут твоих указаний. И в Секторе дрюскелей десятки гришей нуждаются в спасении. Они живы. Мёртвым ты не нужна.

•

      Они знают. Разумеется, они знают. Но если верить словам Нины, равкианцы далеко не первые, кому доводится дурачить господ Ледового двора. Дрюскели не теряют свой обеденный зал, но они бесследно лишаются чего-то более важного. Во Фьерде чтят историю, свидетельства доблести и отваги, и охотники лишаются всех в одночасье. Пожар не оставляет им «заслуги» собственных отцов, дедов и целых фамилий. Но Алина не может позволить миру забыть об их преступлениях — они все ныне хранятся в книгах, спрятанных у рук врага. Трагедия устроена прямо под праздник. И в некоторые дни сол-госпожа надеется, что этого будет достаточно, чтобы надавить. Этого должно быть достаточно. Дрюскели должны желать гнать равкианцев со своей земли и вернуть пленных братьев обратно в Джерхольм. Язычники на север несут одни только несчастья, и несчастья будут происходить вновь и вновь, если фьерданцы продолжат упрямиться. В Джерхольме говорят о пожаре, даже если Ледовый двор пытается тот скрыть, и Алина может пальцами осязать недовольство короля. Говорят, принц гневается больше всех, являя свои радикальные нравы. Равка делает свой ход, и заклинательница солнца очень желает верить, что делает его не зря.       Славный день зовут «Venerrdag». Пир в первую неделю весны, когда в дом принято приглашать самых близких друзей, чествовать связь семей, что поддерживают друг друга, и скреплять торжеством весь народ Фьерды. Празднование не отменяют. И фьерданцы отказываются вести в этот час переговоры. Они приглашают Равку праздновать вместе с ними. Никто не спешит верить и единому слову. Танцевать, как кажется, все будут на крови. Но это глупость. На торжество приглашены сотни гостей — богачей, знатных семей и уважаемых военных, королевская семья не станет рисковать ими. Местом чествования начала весенней поры даже не избирают Ледовый двор, рука короля указывает на Хьяр — сказочный город, стоящий на мысе и омываемый водами Исенве. Дворец там считается одним из самых древних на фьерданской земле, что принадлежит последним хедьютам и построен из переливающегося на солнце тёмно-серого камня. Походит истинно на морское творение с его мощёными дорожками, спускающимися через скалы к буйной воде моря. Сидя в холодной карете, Алина не перестаёт себе напоминать, что то не будет для них отдыхом, даже если дипломаты остаются в Ледовом дворе. Фьерда терпит их выпады, играет с ними с какой-то целью, и даже Дарклинга они заставляют заинтересоваться причинами подобного глупого терпения.       По хмурым коридорам Хьярского дворца извечно кто-то бежит, поэтому Алина не внимает тяжёлым шагам, что преследуют её спину. По коже тянется привычный холод, что тревогу уже не рождает, но делает всё в теле острым и колючим, так что девушка желает скорее вернуться к теплу своих покоев. Кто-то зовёт, фьерданская речь рождает непривычное сочетание слов «Arin Rejna»… Солнечная королева. Она не успевает повернуть голову, замечает лишь край белых одежд, когда её хватают сзади, толкая к ближайшим дверям, и вжимая в незнакомое тело, обрекают перебирать ногами. От чужого тепла к горлу подступает тошнота, так что девушка не знает, может ли закричать. Солнце ударяет по стенам одной волной, так что сильные руки почти бросают её на незнакомом пороге. За спиной хлопает дверь, но замах ломается, как только Алина выворачивает голову к недругу. Аккуратная борода и кудрявые золотистые локоны обрамляют благородное северное лицо, являя его знакомым, так что заклинательница не ведает, почему не признала голос. Кай жмурит глаза от яркого света и прячет голову, но руки убирает за спину. Он поднимает ладонь и подводит голову к двери, когда его королева собирается сказать слово. — Не отталкивайте меня, — на вдохе тянет мужчина слова, явно ей непредназначенные. — С тех пор, как наши взгляды пересеклись впервые, я не нахожу в себе силу перестать думать о Вас, — девушка кладёт руку на живот, пытаясь успокоить сердце и сложить в голове нелепицу. — Я теряю дыхание каждый раз, когда ваш образ является моим глазам, и не могу более молчать о своих чувствах, — Кай смолкает на полуслове, когда от их дверей тянется спешащий прочь топот ног. Его лик мгновенно становится серьёзнее. Дорогой блеск одежд является Алине непривычным, но следует признать, инферн выглядит тем, кем он является. Богатым холёным фьерданским господином. — За нами обоими здесь следят, — Кай делает шаг от дверей, но останавливается, глубоко кланяясь, и долго не поднимает головы. – Прошу меня простить, это было большим бесчестием с моей руки. Но, верю, столь дивный слух рассеет волчье внимание. — Вы осведомлены о своём отце? — вопрошает девушка с редким равнодушием к извинениям, надеясь, что слабость в ногах её покинет. Кай, может, и знает местные нравы, но его подход к делам заклинательнице совершенно не по душе. — Я прибыл в Джерхольм с супругой и сыновьями, как только мы получили весть. Семья Дубей являет собой огонь, и нашему правительству не нравится, когда пламя выходит из-под контроля, — Кай размеренно ступает вдоль стены, не стараясь подойти ближе. — Наш отец знал, что за ним придут. Мы всегда осведомлены, иначе не выжить. Такова цена за то, что мы делаем, — Алина желает спросить, говорил ли Дубей с Дарклингом, и найти причину минувшему бесчинству, но рука инферна ложится под ткань сюртука, и он достаёт небольшой кусочек пергамента, протягивая ей тот на ладони. «Они устроят провокацию в час праздничного вечера». Бумага вспыхивает в пальцах мужчины и стремительно истлевает с молчаливым кивком солнечной королевы. Иного ожидать не приходится.

•

      В ночь того же дня Алина не спит крепко, но всё же почти падает с постели, когда Дарклинг зовёт её ото сна, веля наспех одеться. Она теряет счёт тому, сколько раз спрашивает о происходящем, но дворец спит, а гриши находятся в своих комнатах живые и непотревоженные. Тёмный камень стен выглядит почти чёрным в ночи, пока они минуют лестницы. Взмокшая под кафтаном сорочка — совершенно неподходящая одежда для бега, но заклинательница солнца истинно чувствует себя украденной принцессой, пока спеша вперёд, Дарклинг тянет её за руку к одному из балконов. С места у перил виден весь простор пред дворцом — витиеватые заснеженные изгороди и фигуры из белого пористого камня. Монстр прячет Алину под своим плащом, и вокруг них свиваются тени, когда с главной дороги доносится цокот копыт, а вдалеке мелькают огни факелов. Она видит, как освещаемые строем голубых фонарей кареты пребывают на главную дворцовую площадь, а за ними тянется колонна солдат на лошадях. Во тьме из-за тёмной узкой формы различить силуэты становится трудно, но в строгих неживых лицах заклинательница быстро признаёт солдат Тавгарада с их каменными выражениями, взглядами «в никуда». Униформа чёрная, на левом эполете должна располагаться гранатовая эмблема сокола. Волосы солдат собраны в тугой узел. Мороз бежит по телу, и Алина ложится на грудь Дарклинга, когда со ступеньки кареты сходит девушка, чьё чёрное полотно волос переливается в свете фонарей, а южное лицо не выражает эмоций. Лик написан решительностью и безжалостностью, которые нередко приписываются молодой королеве. «Макхи».       Два министра в тёмно-красных одеяниях быстро возникают по бокам от неё, а после выступает и фигура мужчины с треугольной челюстью и непривычно острыми чертами лица. Королевы Шу не выбирают себе мужчину на целую жизнь, они содержат множество любовников-консортов при дворе, чтобы ни один мужчина не мог заявить права на их детей или претендовать на трон. Они посвящают всю жизнь своим женщинам, а если их подозревают в измене или отсутствии интереса, их убивают. Шпионы говорят, что Макхи намеревается сделать своё правление долгим и полностью поддерживает программу Хергудов, но ничто не обозначает причины, по которым её могли бы ждать во Фьерде. Не от этого ли Эри даёт своё согласие на условия Равки? Боится, что союз Шухана с севером будет губительным не только для Равки, но и для гражданского противостояния. Видно, на полу будет разлита не кровь, танцевать будут на костях равкианцев, и пока Алина не уверена, что они за собственными врагами поспевают. Вид того, как фьерданский король со своей свитой приветствует иностранную королеву, заставляет губы скривиться. Нелепость. — Николай будет страшно разочарован, что пропускает празднество, — шепчет сол-госпожа ночи, что крадёт её голос. Следует предполагать на балу соберутся господа Ланцовы, Вадик Демидов, королева Шухана, почти вся семья Гримьер и Дарклинг со своей солнечной королевой, что поддержала узурпацию равкианского трона. Нет, Николай не будет разочарован. Он будет страшно ранен своим упущением.       Дарклинг предстаёт молчаливым. Вероятно, рассчитывает, насколько большую уступку стребует с фьерданского короля, если праздник преподнесёт им неприятные неожиданности. Сперва Алина верит, что прибытие Макхи — отместка за бесчинство в Секторе дрюскелей. Но это не является возможным. Она приглашена давно и явно к приезду равкианцев. Солдаты Тавгарада гришам не страшны, и если чужеземная королева не собирается подкидывать змей в спальни равкианцев, то заклинательница солнца может лишь предполагать, какие умыслы на судьбу Равки плетутся на устах в ночной час.