Соткан из отвергаемых истин

pov Алина

      В день пред славным праздником Алина целое утро проводит в выделенных покоях. Они походят на дорогую комнатку в охотничьем домике. Стены украшены искусными резными изделиями из дерева, а мебель строгая и обделена излишествами. Диана в утро готовит для своей госпожи незнакомое традиционное равкианское платье-сарафан с красной юбкой и разноцветной вышивкой на груди и белых рукавах-фонариках. Пожалуй, не хватает только венка, пусть и время для полевых цветов неподходящее, но девочка заплетает волосы своей госпожи в косу вокруг головы, и Алина понимает, что не ошибается. Дарклинг отсутствует в обеденный час, но возвращается в ранний вечер с указанием взять свой меч и плащ и готовиться к отъезду. Должно решает, что фьерданцы в этот день излишне заняты приездом шуханских господ, чтобы следить за равкианцами. — Ты крадёшь меня средь бела дня перед празднованием! — указывает ему заклинательница и бегло смотрит себе под ноги. В юбке, сколь бы теплы ни были все нижние одеяния, она верхом не поедет. — И одежды у меня нисколько не подходящие для седла. — Ты поедешь со мной, — отделяет непримиримо. От утверждённого девушка почти робеет.       Дворец в Хьяре стоит на скалистом возвышении, что нависает над водной гладью подобно когтю. Алине верится, здесь пред Исенве совсем нет берега. Обрамлённые толстым слоем снега, ледовые выступы оборачиваются пропастями, где у подножья каменных обрывов море разбивается о скалы. Земля отчего-то истинно напоминает Вечный мороз на севере Равки — она нагая и неприветливая, пустая со своими нескончаемыми белыми просторами.       Пока ледяной ветер хлещет ей лицо, девушка страшится обернуться, завидеть за ними погоню или повстречать странствующий отряд дрюскелей. Делить одного коня с Дарклингом совершенно не представляется удобным, но они гонят лошадей не долго. Очень скоро гриши собираются подле друг друга у узкого каньона, по которому стекают тонкие ручейки таящего снега. Исенве считается тёплым морем, но Алина никогда не задумывает о том, что лёд здесь не стоит, как у прочих берегов Фьерды. Взгляд тянется вдаль, земля пред ними изгибается и несётся к небу отвесной скалой, которая кажется девушке слишком крутой для восхождения. Но Дарклинг указывает на узкую щель в земле, что предстаёт слишком тёмной, чтобы туда ступала нога человека. Гриши озадаченно переглядываются, явно ожидая, что их королева пойдёт вперёд. В пещере раздаётся металлическое цоканье копыт, а шум прибоя истинно сходит на песнь, настолько он громок. Заклинательница поднимает на ладони небольшое солнце, освещая им путь. Расщелина чистая, явно изведанная людьми, и ведёт вниз. Может, тому причина, что ветер странников в этих скалах не достигает, но Алине становится теплее. Лошади, к удивлению, не беспокоятся и идут спокойно. Со временем свет подступающей зари ложится им под ноги, ослепляя, доводится только взглянуть меж каменных стен. Море становится ближе. Девушка удивлённо хмыкает, стоит только под ногами чему-то захрустеть, а сапогам после провалиться в рыхлый песок. — Поверить не могу, — тихо молвит за спинами один из гришей, в ком девушка узнаёт Наолина и невольно прислушивается к рассказу. — Это Хьярский залив. По преданию он погребён под землёй во времена Великих штормов. Это священное место для всех фьерданцев, говорят, здесь древние люди встречали духов моря и слышали первые проповеди Джеля.       Алина покачивает головой, точно взвешивая правды. Если это место так священно, почему его не охраняют? Но истину легко сыскать в том, что таких расщелин, вероятно, на этих землях найдётся не один десяток. И если взорам вторят могучие отвесные скалы, то кто станет заглядывать под них? Море здесь спокойное, совершенно непохожее на то, что истязает земли под дворцом. Вода с тихим биением опоясывает берег, что тянется вперёд и изгибается внутрь, укрытый тенью фьерданской земли. Здесь их не будут искать. — Мы отбудем обратно ко дворцу, когда стемнеет, — наставляет Дарклинг, так что девушка не знает, считает ли верно. Солнце полностью сядет только часами позже, что же причина красть их из дворца и рисковать беспорядком, когда отношения с фьерданской короной нелегки? Гриши, чинно прямя спины, топчутся на месте под беспокойное фырчанье лошадей. — Мой суверенный, — обращается один из них, пока сам Чёрный царь направляется к своей королеве. — А что нам следует делать? — Наслаждайтесь видом. — Используйте это время, как пожелаете, — исправляет Алина сухие слова с улыбкой.       Рука Еретика ложится на её спину, направляя вперёд по линии берега. Она знает, что, вероятно, даже её сказ не будет для гришей понятным. И сама девушка понимает скверно. Дарклинг не глуп, чтобы оставить их одних в Хьяре на растерзание охотникам, но они и не в Равке, чтобы дозволять себе праздные прогулки. Заклинательница смотрит себе под ноги, перебирая мысками сапог дивный песок. Он белый, выжженный летним солнцем и полный мелких пустых раковин. Силуэт стоящего впереди мужчины, чьи ноги лижет прибой, разобрать удаётся не сразу, но после сол-госпожа легко узнаёт Кая, чья фигура скрыта за тяжёлыми одеждами из шкур животных. Следует признать, место для встречи избирают исключительное. Инферн таит скромную улыбку, видя своих правителей и глубоко склоняя голову, но тёплое выражение размыто густой печалью. Вероятно, Алина недооценивает то, насколько тяжела для этого господина гибель отца. Но о том не говорят, когда Кай вытаскивает из-под одежд и протягивает им спрятанное в кожу собрание мятого пергамента, точно его готовили наспех. — Что это? — вопрошает сол-властительница, разворачивая бумаги, на которых не тяжело рассмотреть фьерданскую письменность. Дарклинг ей под руку не смотрит. — Моя личная перепись, копия договора о прошедшей в конце минувшего месяца передаче оружия между Шуханом и Фьердой и часть писем, посланных к королевскому дому Табан от имени нашего короля, — пальцы замирают над пожелтевшими страницами. Празднование взаправду созвано для того, чтобы богатые фьерданские господа посмотрели, на что готова корона с целью привести свою страну к миру. Шуханцы никогда не позволяют кому-либо пренебрегать жестами, которые сами оказывают, поэтому Макхи удостаивает Гримьеров своим визитом. Она приезжает, чтобы взглянуть на то, что её щедрость не растрачивают зря, и посмотреть на падение общего врага. Рука Дарклинга исчезает со спины. Подлость иностранных господ есть предмет его ледяного интереса, а не ярости. — Хергуды, порох, сталь… Юг уверен в победе фьерданцев, задавить вас на севере — всё, что им требуется. Фьерда выиграет для них войну с Равкой, и за свою поддержку Шухан потребует себе землю.       Сердце болезненно ударяется о грудь с осознанием, что они все ошибались. Король Гримьеров не приглашает их, чтобы договориться или погубить, — фьерданцы тянут время. С войском Дарклинга или без, армия будет настолько истощена к их возвращению, что Фьерда встретит малое сопротивление, даже если нарушит возможный договор о мире. Поэтому они не брезгуют зазывать Царя-Еретика и Королеву-солнце на праздники и терпят весь беспорядок в Ледовом дворе — заклинатели тени и солнца есть для врагов единственная существенная угроза, которая стоит пред их победой, и они своими промедлениями удерживают ту подальше от поля боя, так что в один из весенних дней Король и Королева вернуться к руинам того, что надеялись спасти. — Мы не успеем передать его, — прикрывая уста ладонью, Алина отходит в сторону, качая головой. — Если оружие уже было направлено к границам, мы проигрываем недели пути. — Разве? — взгляд бегает от камня к другому, но сталкивается с чудовищем, что в затейливой манере слегка приподнимает брови. У него в глазах лоскутки мрака пляшут. Настроения вокруг резко холодеют, так что даже Кай делает шаг в сторону от своего господина. Боится. Но насколько бы отвей ей не нравится, заклинательница солнца находит его в своём монстре. Адриан. Они успеют. — Кай, ты что наделал? — подступает к фьерданцу девушка, когда Дарклинг забирает у неё бумаги и направляется к оставленным у расщелины гришам. Она серьёзно уступает сударю пред ней в возрасте, но говорит, словно с неумелым мальчишкой, что полез в дела господ, с которыми водить знакомство опасно. Алина истинно сомневается, что пергамент и иностранные послания королевской семьи лежат в Ледовом дворе на всеобщем обозрении. — Где ты достал эти документы? — Я часть этого страшного механизма, — Кай хмыкает с каким-то чудным признанием. Он, как кажется, заставляет себя смотреть на сол-королеву, но его взгляд извечно крадёт море. — Я до многого могу добраться, даже до самого сердца. Это мой вклад в победу Равки. Вы ведь любите свою страну, сударыня Морозова, вы должны меня понимать, — прибой, чудится, становится тише, стоит встать подле мужчины. Он фьерданец. Вероятно, не следует спрашивать о путях того, кто поддерживает производство оружия, что денно и нощно губит её страну. Но этот же человек тоже преподаёт ей один из ценнейших уроков — всегда помнить о живых. Под шум прибоя рождается признание, которое Алина старается понять. — И я тоже люблю свою. Наши традиции согревают мою душу. Природа… Я сожалею, что вы приехали не в летний час. Наша природа необыкновенна — она сочетает в себе холоднейшие из ледников, неприступные горы и необыкновенно пёстрые луга цветов. На севере водятся сказочные животные, способные переживать даже самые суровые морозы, — девушка тихо смеётся себе под нос, представляя картинки из детских книжек. — Мои дети будут выращены по фьерданским устоям. И дети их детей. Они будут знать говор Гефвалле как свой родной, потому что так говорили наши деды и прадеды. Традиции и культура делают нас теми, кто мы есть. Но история и порядок, — взгляд Кая тяжелеет, и он опускает его к своим ногам, разбирая мокрый песок, словно ему воистину может быть стыдно. — Всё наше существо вымазано кровью за выдуманное превосходство. Вода найдётся даже в самой жаркой пустыне Нового Зема, а значит, Джель судит всех одинаково — и отказников, и гришей, и тех, кто живёт по иным законам. Но наши Короли и господа этого не понимают. Вы должны рассказать миру правду о том, что Фьерда собирается сделать, — просит мужчина, и Алина почти дёргается от тяжести убеждения. Он надеется, что однажды святая спасительница вспомнит об этих словах и сделает это для него, но она не знает, если способна. Равка требует к себе сполна внимания. В мире заслуживают знать, какая судьба их ждёт после того, как Равка падёт. Но это не так легко, как звучит на устах чужого господина. — Вы должны заставить людей поверить. Их всех. Вы должны открыть им истину, которую я вам поведал. Она не принадлежит вам. И я надеюсь, вы распорядитесь ею так, как я о том прошу. — Разве королев просят? — Нет, — улыбается Кай и виновато склоняет голову со словами о прощении. — Но вы правительница непростая. Верно, непростая. С уст рвётся жуткая истина, но как доводится видеть, Кай её не боится. — Мир никогда вас не простит. — Я могу лишь надеяться, — мужчина прикрывается глаза, будто мог бы мечтать. — Возможно, когда все люди на земле обратят на север свои яростные, полные страха взгляды, фьерданцы поймут, как сильно их обманывали. И стыд за всё сотворённое заставит их задуматься и изменить порядок вещей. — Если вы так желаете просветления для своей страны, почему не оставите семейное дело? — непонимание тянется по речи заклинательницы солнца. Лёгкий ветер с моря играет с её волосами, точно хочет успокоить. — Фьерда на время потеряет главное снабжение топливом, и когда последнее закончится, потратит месяцы на восстановление своей боевой силы. — Гриши во Фьерде потеряют один из немногих путей к свободе, — напоминает ей Кай о кораблях, что перевозя не один уголь, но и припрятанных под палубами беженцев. — Сотни семей останутся без работы и пропитания, а тысячи потеряют шанс согреться холодными ночами. Как я и сказал, я люблю свой народ и своих людей. — Тогда почему же именно Дарклинг? Он не щадит в войне ваши земли, не имеет жалости ни к женщинам, ни к детям. Вы могли бы найти для себя куда более милого союзника. Фьерданец мгновение молчит, качает головой слегка, соглашаясь с провозглашённой правдой. — Мы с Дарклингом разделяем одни чувства к земле, которая нас взрастила. Когда-то ведь и Равка жгла гришей на кострах, — Алина позволяет этой истине подобраться к себе. Жгла. Даже сейчас с ней предстоит ещё много работы. — И солдаты Дарклинга готовы умирать за Родину. Я тоже готов умереть за свою. За то, чем она может быть.

•

      Присаживаясь на камень, Алина надеется, что шум прибоя её успокоит и позволит обратиться к связи. Расстояние между ними велико. Вёрсты, что их разделяют, делают все чувства зыбкими и прозрачными. Девушка ощущает себя неполной с пониманием, что не способна знать, больно ли Адриану, или быть может, он тоскует, но Королева-мать успокаивает себя одной истиной, что не найдёт мальчика на пороге собственных комнат. Она обнаруживает себя сидящей рядом с ним. Ребёнок замечает, широко улыбаясь, он берёт её за руку, так что связь рисует вокруг них образ покоев Дарклинга в Малом дворце. Они теперь мало походят на «его», на полах разлёживается сопящий Ураган. Следует верить, Женя будет страшно недовольна, если зазнает, что во дворец пустили собаку. Вещи Адриана лежат то тут, то там, но девушка счастлива посмотреть на знакомые чертоги. Мальчик отвлекается от бумаги, по его лицу тянется развод от угля, но ложась под руку матери, он прижимается к ней боком в молчаливой радости вновь её видеть. Связь не позволит им многое, но она отрада. — Вы вернётесь к моему девятилетию? — спрашивает он прежде, чем Алина успевает заговорить.       Нос мальчика забавно подёргивается от того, как он задирает голову, сидя у её бока. Родительница лишь убирает волосы с его лица, костяшки пальцев оглаживают щёку. Она не чувствует ни тепло, ни холод. Вероятно, ощущает под пальцами воздух, что окружает её во Фьерде. Девушка отрицательно качает головой. Меньше месяца. У них есть меньше месяца до конца первого весеннего месяца, и того едва хватит на то, чтобы пересечь две страны. Алина желает вернуться в столичные пределы ко дню рождения Адриана, хочет хотя бы в этот год более не плакать в день весеннего равноденствия, но знает, что даже для их могущества это не будет возможным. На девятый год жизни сына её вновь не будет рядом. И она настолько сильно сожалеет, что боится, если заговорит об этих чувствах, то не сдержит слёзы. Ребёнок пожимает плечами и утыкается носом себе в коленки, пока матерь гладит его по голове, перебирая волосы и надеясь приободрить. — Адриан, — шепчет затейливо, желая вновь увидеть его улыбку. — Мой чудесный сын, — мальчик смущается, тихо смеясь. Он, конечно, знает, что родительница приходит не от одного желания его увидеть. Умение читать людей, как видно, передаётся с кровью. Но Алина знает, что просьба придётся ему по душе. — Ты мог бы для нас с отцом кое-что сделать?       В час, когда связь возвращает девушку к образу моря пред взором, Дарклинг направляется к ней, оставляя за собой гришей. Она улыбается, кладя голову себе на колени и рассматривая монстра, чьи сапоги вязнут в песке. Они успеют. Должны успеть. Их армия выстоит — Равка выстоит. Дело Кая, вероятно, спасёт сотни жизней. Со взглядом на протянутую руку девушка гадает, ожидает ли ещё кто-то? Или для них найдётся другое дело? Рядом с Еретиком ей совершенно не знаком праздный час. Но снимая дорожный плащ, вместе с собственным кафтаном он оставляет вещь на облюбованном камне. Алина находит большой интерес в косой рубахе, что скрывает его грудь. Края угольно-чёрной ткани расшиты традиционным рисунком. — Я замёрзну! — девушка отпихивает пальцы Дарклинга, когда они тянутся к завязкам на её плаще. Может, он стерпит холод, но девушка его совершенно не жалует, а начало весны на фьерданской земле нисколько не тёплое время. — Ты заклинательница солнца, Алина.       На её губах застревает короткое «о». Заурядная истина, что отведённая им сила — не одно лишь оружие. Отчего-то Чёрный Еретик любит напоминать о том непоследним. Святой госпоже верится, она, должно быть, походит на живой маяк, ступая по фьерданскому берегу в ногу с монстром. Кожа светится лишь слегка, но тепло, которое приносит внутреннее солнце, сильнее любых морозов. Дарклинг в одно из мгновений останавливается, складывая руки за спиной и наблюдая, как святая королева кружит вокруг его фигуры, засматриваясь на тёмно-синюю гладь моря. Это место кажется ей величественным, оно одновременно далеко и близко к людям, совершенно чудно. В следующее мгновение взгляд останавливается на фигуре мужчины, что одним своим присутствием будто пересекает берег надвое, и Алина сменяет широкую улыбку на хитрое выражение. Интересно, бросил бы он её в воду, прибудь они в летнее время? Мысль, кажется, находит свой путь к голове заклинателя, уголки его губ дёргаются, но он не перестаёт её рассматривать в каком-то умиротворённом настроении. Лёгкий морской ветер треплет его чёрные одежды и волосы, что упали на лоб после езды верхом. Девушка знает, что Дарклинг ждёт, когда она подойдёт. Понимать эти мелочи кажется лёгким и привычным. И она так кропотливо пытается выискать, что он задумал, что верно вызывает один только смех, когда вальяжно ступает по песку и, подражая ему, прячет руки за спину, хотя в обществе чудовищ принято хвататься за меч. — Я веками зрел, — пренебрежение ползёт по голосу Еретика, — как иностранные королевы, наши правители и их вельможи привозили в страну чужие традиции и обычаи. Но я был рождён в Равке, которая чтила другой порядок, заложенный самим народом. Люд женился иначе и не просил одобрения своего господина, церкви или святых.       Женился… Вот чего это всё ради. Перелив смеха рождается на губах, и Алина не старается его сдержать, не зная, какие мысли рождает в чужой голове своими манерами. Возможно, это его оскорбит, и она не станет сожалеть. Ей дивно от того, что это даже не поступок мальчишки, Дарклинг серьёзен, как был бы перерубая чью-то шею или перенимая корону. Девушка чуть вскидывает голову, надеясь, что собственная твёрдость не выглядит нелепой. Они вдвоём на этом берегу походят на разделённые осколки одной великой силы, неподвластные ни морю, ни ветру. — Но кто-то же народ женил. — Я не нуждаюсь ни в чьём свидетельстве, — надменные слова связываются на его устах с одной истиной. Море будет им судьёй, и оно же будет им свидетелем. И как же монстра злит мысль, что один равкианский священник рассудит, что так будет лучше для страны, и объявит их супругами, являя народу символ мира. Он не терпит чужие указки и поступает, как самому угодно. — Я хочу, чтобы ты стала моей женой, Алина.       Видно, заклинательнице солнца суждено венчаться у моря. И в этот час… Оно спокойно. Одна святая госпожа безнадёжно солжёт, если утвердит, что ей безразличны эти слова. От них в груди всё трепещет, а чувств мгновенно становится слишком много, и они не складываются в связные мысли. Сол-властительница смотрит в неестественные глаза Дарклинга и немо спрашивает его, понимает ли он взаправду, о чём просит? И обращается вовсе не к святой девочке или своей сол-королеве, он молвит с Алиной Старковой. Она выбирает этот брак ради мира, ради Равки. Но чудовищам свойственно желать всё. И Чёрный еретик — господин всех безжалостных тварей и расправ, желает её. Желает девушку, что в этот час светится пред ним подобно солнцу. Желает ту, что осмелилась повелевать над его монстрами и вонзила нож в грудь. — Ты даёшь мне выбор, Александр? — Мы поженимся до возвращения в Равку или после. Я предлагаю тебе путь, который ты способна желать. Всё-то он о ней знает. Всё-то ему всегда известно. И это злит, напоминает о слабости не меньше. Сапоги проваливаются, но Алина подходит к Дарклингу почти вплотную, так что любой другой бы пошатнулся от редкой меры. Пальцы ложатся на его грудь чуть выше смертельной раны. — Веришь, я способна желать и тебя? — шепчет девушка, ладонь норовит сжаться на его рубахе, но она себе не позволяет сдаваться дрожи. Кварц глаз её не отпускает, но руки Еретика покоятся за спиной, сколь бы ни было велико его желание с ней совладать. — Для чего тебе это? Я уже давно не девочка. Я вся и так принадлежу тебе. Нет той части меня, которой ты бы не касался. И есть очень мало от того, что не ранил. Это проще, когда ты не ставишь меня перед выбором, — признаёт Алина. Он её злодей, и он же её страшный враг. — Легче, когда ты не заставляешь меня сомневаться в том, кто ты. Тебя легко ненавидеть и намного сложнее обожать. — Но ты хочешь это. — Да, хочу! — мужчине следует отшатнуться от того, насколько громко заявление на устах его госпожи, но он слишком твёрдо стоит в своих намерениях. — Мне по душе это платье и это чудесное место… И я словно малолетняя дурочка улыбаюсь, смотря на краски, которые ты купил! — восклицает заклинательница солнца вновь. — Наш побег кажется мне забавным. И мне нравится то, что я буду зваться чьей-то женой, потому что такова моя воля, а не воля какого-то священника во имя чужого мира. И мне ненавистно, что ты всё это знаешь! — рычит она на Дарклинга. Они делят одни чувства к этому берегу, даже если понимают их по-разному. — Мне ненавистно то, что мы в этом похожи. И ты явно стараешься меня задобрить! — Если бы тебя можно было задобрить, этой войны бы не было, Алина, — молвит заклинатель возвышенно над её головой. Его довольство тем, что он видит пред собой, отражается в древнем взгляде и является с полуулыбкой, скрашивающей юношеский лик.       «Этой» войны. Их войны, что в самом воздухе между ними лежит, в единении дыханий и мыслей. Задобрить солнце взаправду нельзя. И помыкать им тоже, оно способно обжечь. Чего хочет Алина? Конца войны, вернуться домой, помочь Равке исцелиться и расцвести, отстроить разрушенные угодья Малого дворца вновь. Она ждёт приход весны и надеется, что однажды они вновь смогут привести на землю Ос-Альты юных гришей Малого города. И сол-властительница не желает быть одна. Дарклинг повенчан с Равкой, с её трагедиями и войной гришей и будет повенчан с ней — с заклинательницей солнца, что не радеет к его деспотичным нравам и всех чудовищ не страшится. Они все — её монстры, и он тоже — её монстр. Тот, кто всегда будет таиться в тёмных коридорах дворцов, пока правительница будет идти в их стенах в сопровождении чиновников. Тот, кого захватит мрак войны, если борьба затянется, и кто будет являться своей солнечной царице по ночам в часы после страшных сражений. Тот, кто будет подсматривать из дрожащих теней, если Алина решит уехать. И однажды, сидя на лугу и присматривая за детьми, бегающими у отстроенной школы, она найдёт его подле дерева, пока взгляд Дарклинга с ледяным суждением будет обращён к миру. И он… Он останется рядом, когда всё вокруг девочки-картографа начнёт умирать. Эта жизнь неплоха. Девушка не представляет её плохой. Пусть два осколка вечности не обойдут тяготы личных сражений, у них будет Адриан, даже если однажды он начнёт исчезать на долгие годы. И пожалуй… Начало весны есть взаправду славное время для свадеб. Алина откажет Дарклингу ещё во многих изъявлениях, но не в этом. Не сейчас, когда море опаивает их своей милостью.       Солнечная святая верит, традиции у древних равкианцев были совершенно чудными и диковатыми, хотя, возможно, её виденью виной является Чёрный Еретик, ни в чём не знающий меры. Вероятно, следует использовать кинжал, но он подхватывает с пояса девушки меч, преподнесённый его же рукой. Сейчас на равкианских свадьбах бьют тарелки да кувшины, а раньше, как видно, резали тряпки, повязывая разноцветные куски на своих избранников. Алина думает это какой-то нелепый знак принадлежности подобный кольцу на пальце, но завязывая чёрный, отрезанный сол-госпожой лоскут своей рубахи на её запястье, Дарклинг рассказывает, что это значило, что супруг всегда был готов отдать своё другому — разделить скот, тёплые одежды и ту же постель, потому что до восхождения веры в Равке материальное ценилось больше, чем духовные блага. Он отсекает длинный красный лоскуток от подола платья, передавая ей. Девушке нечего делить с властным господином, но ткань дважды оборачивается вокруг его запястья чем-то ценнее неприметного золотого кольца. Беспощадный царь и властитель всех тварей, и весь одной упрямой девочке принадлежит. Капли крови катятся по его ладони, стоит той скользнуть по лезвию чудесного меча. В мирное время она есть больше символ жизни, нежели смерти. Кровь течёт по жилам живых, и она несёт жизненную силу и их природу. И возложить её другому на уста значит разделить с ним жизнь и своё естество, отдать часть себя, потому что рубины на губах легко испить. Когда Алина берёт в руки меч, она знает, что это будет значить больше, чем слово согласия на любом языке мира. Она никогда не станет проливать кровь за Дарклинга или для него — ни свою, ни чью-либо другую. Но песок под ногами навсегда останется окроплён карминовыми каплями. Весь мир хочет утвердить, что выбор за неё сделан уже давно. Но решение принято ей и ей одной только в тот час, в который кончики пальцев скользят по губам мужчины, и он смотрит на неё воистину заворожённо. Одно Исенве слышит их клятвы, слышит древний забытый язык, и море… Власть моря сильнее суда всех людей. Оно покоится, точно убаюканное равновесием могуществ, которые взирают на него с берега. В Алине всё от возбуждения подрагивает, пока она взирает на Дарклинга снизу вверх. Её свет отражается в стальных очах. — Не сладкая же жизнь тебе предстоит, мой муж. — Я не ищу таковую.       Слова звучат над устами заклинательницы, и в следующее мгновение мужчина её целует. С теплом его губ не приходит страх, и девушке не противно, она возлагает руки на сильную грудь, сжимая меж пальцами ткань рубахи, и сама припадает к его устам. Алина чувствует, как смущение приливает к щекам, ноги исполняются лёгким чувством — тем же, что нашли её в один зимний вечер под фонарём у Малого дворца или в другую ночь, когда генерал Второй армии украл её с Зимнего бала. В ласке нет пошлости, пока ладони Дарклинга придерживают её за голову, большими пальцами гладя раскрасневшуюся кожу щёк. Он прижимается лбом к её лбу, на многие мгновения прикрывая глаза.       Алине спокойно. Она находит себя в тени скалистых порогов на тех же камнях, что привечают их тёплые одежды. Колена мужчины и меха одежд защищают её от колючего холода позднего вечера. Заклинательнице солнца чудится, она вовсе может закрыть глаза, объятая приветливой тьмой и укаченная шумом прибоя. Светило пред ними катится к горизонту, уступая ночи. Этот вечер закончится, и вещи вернутся к привычному скверному порядку. Наверное, поэтому девушка столь сильно боится уснуть, держась за обнимающую её руку Дарклинга. Алина выворачивает голову, ведя взглядом по берегу и подсматривая меж скал, где вдалеке играются гриши. Точно малые дети. Кто-то плескает водой друг в друга. Другие сидят на берегу и разговаривают. Вечер тих и благоволит их природе. Сол-госпожа может слышать отголоски их смеха и голосов. Но взор вновь обращается к морю. На многих старых картах оно несёт в себе изображение русалок и морских духов. Как рассказывает древность, Исенве — дом для многих народов, а раньше это бухта была скрыта от человеческих королей и королев, но люди и сильдройры делили один берег, не скрывая свой необыкновенный мир. Так что рыбаки со своих лодок могли окунуть головы в воду и посмотреть на морские города и их властителей. Но этот порядок умирает ещё до рождения Дарклинга.       Рассыпаясь белой пеной, низкие волны ударяются о берег вместе с тем, как темнеет небо. Вода бежит по белому песку, норовя лизнуть мыски сапог. Поглощаемое мраком солнце закатывается у горизонта — там, где Исенве сливается с небесной гладью, распадаясь на множество красок — красных, оранжевых, лиловых и розовых… Возможно, однажды на севере Фьерды напишут сказку о злом духе и беловолосой королеве, похищенной из Хьярского дворца пред славным празднованием и спрятанной в неведомой никому бухте. Но Дарклинг в этот час крепко держит её за руку, ведя вперёд, и Алина знает совершенно иную историю — предание о монстре, выгрызшем им путь из ледяной клетки. Девушке кажется, она всё ещё там — сидит в тени скал объятая чудовищем и разделяет его кровь на устах точно сладкое вино. Одно старое море слушает их страшные, сотканные в страданиях клятвы, и одно море будет их помнить, свидетельствовать об обещанном, когда солнце вновь схлестнётся с мраком в нескончаемой борьбе. Только загорающиеся на небе звёзды расскажут путникам и засыпающим детям о врагах, души которых сплетены золотой нитью чувств и противоречий. Быть может, ветер однажды позабавится и назовёт их любовниками, шепча людям на ухо о поцелуях, жарких взглядах, дивном смехе и сокровенном имени — единственном, что не опорочено войной до тех пор, пока их ноги стоят среди ледников Фьерды.

•

— Говори с ней, — указывает Дарклинг над ухом, дыхание плотным жаром ложится на кожу, так что на мгновение девушка поддаётся мысли, что он её куснёт.       Заигрываются, пусть и её царь и муж непоколебим, удерживая каждый шаг в своей власти. Жёлтые огоньки лежат на тёмных, истинно мрачных стенах дворца. У Алины всё внутри изнемогает от нашёптанных ей слов, так что она подлинно теряется, когда мужчина отступает и забирает с собой гришей, чтобы направиться в противоположную сторону. Куда идёт вовсе? — Я желаю видеть своего царя в покоях, когда вернусь к ним, — молвит сол-властительница, не позволяя Еретику отвернуться от неё. Кварц глаз разгорается блеском звёзд, а тени дрожат за спиной своего господина вместе с её словами. Она его изведёт, если посмеет не послушать, оставляя сол-госпожу с нежданным делом.       Вновь ступая вперёд, заклинательница солнца быстро находит причину такого поступка. Она не позволяет себе остановиться или отойти в сторону, но Макхи, идущая ей навстречу в сопровождении солдат Тавгарада, отрезвляет и приносит совершенно чудное чувство. Сол-королева видит пред собой Эри и не видит одновременно. Они похожи, но в тот же час они совершенно разные. Взгляд шуханской королевы не испытывает Алину, но вряд ли в думах состраивается достойный образ, когда правительница пред ней одета в, что называют, крестьянское платье и несёт на себе запах лошадей. Как полагается, её безликие стражи отходят к другой стороне коридора, стоит только иностранной царице остановиться пред их властительницей. Макхи выглядит как ожившее изображение королевы, сошедшей с полотна художника: глаза сияют, гладкая — без единого изъяна, бронзовая кожа безупречна, чёрные волосы ниспадают блестящей волной до талии. Шёлковый наряд переливается в огнях люстр. Королева с сердцем сокола. — Небеснорождённая правительница Шухана и носительница короны Табан приветствует вас, Королева-солнце. Шухан счастлив говорить с равкианской короной на нейтральной земле. — Королева Макхи, — с сухим почтением обращается Алина, пусть и следует помнить, что девушка пред ней ничуть не лучше змей, преподнесённых ей в драгоценной шкатулке. — Примите мои сожаления, что меня не было в столице, когда пришло время прощаться с царицей Эри. Как и для Шухана, это большая утрата для всей Равки… Губы шуханки слегка кривятся в едва заметной насмешке. Похоже, она находит первую возможность уколоть своего врага. — И поэтому вы узурпировали трон моей погибшей сестры? По тому, как говорит Макхи, совершенно не удаётся различить, как много ей взаправду известно о замыслах и судьбе младшей принцессы. Алина велит себе быть осторожнее в словах, но если Эри говорит о том, что в Шухане назревает раскол, значит, заклинательница солнца не утвердит больше, чем скажет другой шуханец. Хоть и смелости и права им розданы разные доли. — Вам должен быть знаком соблазн, — мягко улыбается заклинательница солнца, зная, что выражение выйдет воистину ядовитым, как и клинки шуханцев. — Почившая королева Леути, должно быть, проклинает нас обеих из мира духов. Но что мне могло бы быть известно о южных нравах, не правда ли? — Верно, — отсекает слова Макхи. Ничто в положении её рук или хотя бы голосе не выдаёт, задела ли правительница-самозванка чужое бесчестие. Солдаты Тавгарада не двигаются с места. — Шу берегут свой порядок. — Должна признать, я бесконечно восхищена видеть подтверждение тому, что сказывают о шуханских королевах. Ваша внутренняя твёрдость, сталь и мудрость… Покинуть свою страну, — тянет Алина слова, зная, что королева пред ней не видит ничего более мыши пред собой, — и делить одну землю с врагами и далёкими союзниками в столь неспокойное время — это поступок кого-то, наделённого большой отвагой и крепостью духа. — Шухан не видит врага в Равке, мы уважаем заведённый моей дорогой сестрой порядок. — Тогда благодарю и за змеек, — выговаривает сол-госпожа легко, с улыбкой. На мгновение Макхи выглядит обескураженной поведением чужой правительницы, но это выражение быстро рассыпается, сменяясь твёрдостью. — Они сослужат достойным предметом в кабинетах наших учёных.       И сама не утвердит, что так сильно её воодушевляет. Может, причина тому обманчивая смелость, которой исполнено её тело. Или то есть неуязвимость пред желанием иностранных господ переломать Равку. И все они подпитываются Дарклингом. Он кормит в ней эти чувства, распаляет уверенность и взращивает крепость, своей кровью распускает отраву по телу… Девушка верит, она не чувствовала себя столь хорошо с собственного отъезда из Малого города. Вероятно, всему причиной прогулка к морю. Разумеется, Дарклингу была необходима встреча с Каем, но он мог бы вернуть их ко дворцу в тот же час, в который документ лёг в его руку. Но проклятый Чёрный царь вывозит гришей из дворца и приводит к месту, которое заклинательница солнца в своём существовании никогда не помышляет увидеть. Она в каждое мгновение возвращается к тихой картине моря и краскам заката, которыми было нарисовано северное небо. Алина надеется их не забыть. Сколь бы ни были беспощадны века жизни, она желает помнить этот вечер, проведённый рука об руку со своим чудовищем. Раньше или позже их окольцуют нужды этой войны и требования народа, но Дарклинг предлагает ей путь, который она могла бы хотеть. И тот, который избирает сам, что способен подарить и себе, урвать единицей извечного контроля над порядком вещей. Ей нравятся прогулки и по душе проводить время на природе, даже если она холодна. И даже если это не та жизнь, к которой располагает естество монстров, Дарклинг возложил эту ночь к ногам своей солнечной госпожи и королевы, а ныне и жены. И пусть его ноги извечно ведут на поле битвы, он сидел рядом с ней на том берегу, словно они были лишь потерянными любовниками, пришедшими ославить своё торжество вдали от людских глаз. В эту ночь девушка находит в себе чувства, которые таить у сердца опасно, и говорить о них нельзя.       Алина истинно затейливо посмеивается себе под ноги, когда двери в собственные покои за ней закрываются. Ей до чудного чувства радостно и очень тепло. Она не боится. Ничто не предстаёт для неё непосильным. Смех становится только звонче, когда едва делая шаг в преддверье, девушка позволяет себя подхватить — тьма захлёстывает её с головой. Мрак не кусает, лишь играется, свиваясь вокруг них, пока Дарклинг сжимает её бока. Спина ложится на прохладный камень. Вздох выходит прерывистым, потому что лёгшие на шею губы мужчины противоположно всему познанному горячие, словно только в минувшее мгновение её кровь испившие. — За мной следовали, — выдыхает сол-госпожа порочно, слова дробятся на языке. Она может чувствовать, что за дверьми кто-то простаивает, не то слушая, не то ожидая.       Пальцы пропускают волосы на чужом загривке, оттягивают и отваживают, но монстр рвётся к ней с большей, подлинно неистовой силой. Тяжесть его рук рождает новое понимание заключённого в ней могущества. Чудится, всё естество Дарклинга ложится на неё, удерживая подле стены. Эта ночь принадлежит их празднованию, а тьма только одному поклоняется, и жадный надменный мерзавец желает от неё всё — забирает и присваивает. Одну волю украсть не может, но Алина сама к нему тянется и тянет к себе, голову запрокидывает, не ведая, почему не может стоять пред одним горячим чувством. Влажные горячие губы выцеловывают ложбинку на шее и кусают слегка, зубы прихватывают мягкую кожу. От северного холода всё кажется особенно горячим и острым. Одна из ладоней мужчины ложится под грудь, сжимает сквозь платье, играет с твёрдыми бусинами сосков, что в этот час оказываются особенно чувствительны, так что девушке каждая тряпка на себе ненавистна. Одни тени у шеи и рук приносят прохладу и с той же мерой распускают тягучее покалывание под кожей, потому что её сила норовит их прогнать. Бедро Дарклинга ложится меж ног, вынуждает колени подогнуться, зовёт прижаться к нему пахом и сдавить слегка, раззадоривая тёплое чувство, что стекается к низу живота, так что Алина ёрзает, едва ли не взбираясь по стене. От вязкого жара чужого тела становится тяжело дышать. Пальцы несомненно царапают монстру шею и холку, скользя под свободный воротник рубахи. Как он её зовёт? «Моя падшая святая, моя порочная госпожа»… Уж слишком, чрезмерно ему нравится порочить все её воздаренные народом титулы! И поддаваться он не смеет, когда руки сол-королевы заставляют его задрать голову, обратиться к ней с налившимися губами и дурным мраком, что пляшет вокруг них под тёмной распутной волей. Тяжесть его бёдер мажет по телу, потому что он не отстраняется, но выпрямляет спину, теперь во всём своём теневом могуществе нависая над ликом одной девушки, по жилам которой несётся живое солнце. И она первой к нему тянется, целует истинно пошло, ведя кончиком языка по разгорячённым губам, раздвигая, и когда Дарклинг позволяет испить с его уст, обращая к дрожи, он прихватывает её язык зубами, вынуждая ойкнуть и подчиняя, забирает поцелуй себе во власть. Его пальцы за подбородок держат всё своей волей отравляя. Разошёлся. Но мужчина отпускает, оглаживает гулко вздымающуюся грудь, бока и сжимает бёдра сквозь платье. — Ты не посмеешь! — выпаливает Алина, от стыда стараясь прижать одежды к себе, хотя у самой ноги подламываются и ослабеть норовят, когда проклятый Еретик опускается подле неё на одно колено, и сол-госпоже страшно хочется схватить его за волосы за подобную наглость. — Нас услышат. — Посмею, — руки Дарклинга подворачивают юбки и бесцеремонно задирают их выше. И как же он в это мгновение улыбается! От тепла его рук дрожат колени, стоит им скользнуть по внутренней стороне бёдер и нагой коже. — Пусть слышат и пусть знают, — губы мужчины опускаются на место чуть выше колена, он прикрывает глаза, и заклинательница дрожащими пальцами подбирает сбитую ткань. Она не устоит. Знает, что не удержится в этом положении. И смотрит, затаив дыхание, не зная, куда уместить весь стыд и собственный грех. Пальцы мерзавца оглаживают вторую ногу, щекочут под коленом и выводят невидимые линии на внутренней стороне бедра, так что Алина норовит убежать от тонкого сладостного чувства, поднимающегося выше. Но Дарклинг держит её крепко. И он открывает глаза, пригвождая к месту, не позволяет отвести взгляд и наблюдает, как его солнечная госпожа рдеет, стоит только ему потянуть, направить, возложить одну из её ног на собственное плечо, открывая для себя. — Помнится, здесь нас прервали однажды. «Святые!», — поёт на устах всхлип, стоит только мужчине припасть к ней, пробуя языком. Алина мгновенно вцепляется в его волосы, запрокидывая голову и жмуря глаза, надеясь сбежать и не смотреть вовсе. Дарклинг смеётся, целуя чувствительное место. Стон ломается на устах вместе с поющим дыханием. Как же Еретику нравится порочить все праведные понятия… И проклятий он не боится. Он сам есть проклятие — худшее из задуманных людьми. — Держи меня, — оторопело повторяет девушка, не находя ни в чём опору, даже спина норовит соскользнуть по стене. Но пальцы Дарклинга сжимают мягкие бёдра, тянут на себя в такт ласке, пока он проходится языком к верху и играется, посасывает, пошло слюняво причмокивая, так что у солнечной королевы живот поджимается, а возложенная ему на голову рука тянет ближе, словно норовит вжать в себя. — Пожалуйста, держи.       Речь проваливается на каждом слоге. Алина над всеми этими чувствами невластна. Густого жгучего удовольствия во всём теле слишком много, что с её голосом в стенах покоев разливается, так что сол-госпожа прикусывает губу. Она подаётся навстречу быстрому умелому движению, желая больше, задыхаясь. Вожделение скручивается в животе, разливаясь дробящей дрожью, так что глотая воздух, святая не старается устоять, лишь вжимается в стену, падая в исступление. Голос больше походит на хныканье. Дарклинг её всю изопьёт. И он не останавливается, берёт её языком глубже, растягивает тепло по складкам и вылизывает, не позволяя сбежать от захлёстывающего нестерпимого чувства. Капли пота катятся по ногам, пока мужчина целует её лоно, после опускается губами к внутренней стороне бедра, что держит на своём плече, и поднимается выше, так что от уст тянутся ниточки слюней. И улыбается мерзавец довольно, пусть и лик, и его хитрое выражение плывёт от собравшихся в глазах слёз, потому что Еретик не знает мер ни для ублажений, ни для худших кар. Его лик щедро умыт влагой, так что даже щёки блестят. Алина не знает, устоит ли, как только её ногу ставят на пол, но Дарклинг смотрит на неё властно, тая грешный умысел, поэтому она манит его ближе, сцеловывает себя с носа, с местечка на подбородке и у уголка губ. — Фьерданские нравы более традиционны, — молвит надрывно девушка, выскальзывая от стены за спину Еретика и отступая к опочивальне на дрожащих подгибающихся ногах, оставляя его возбуждённого и вожделеющего, с мраком в очах следящего за ней, выискивающего следующий шаг, пока мужчина степенно двигается вперёд. Играется, склоняя голову то на одну сторону, то на другую. — Но они будут болтать о том, как равкианский царь умеет любить свою женщину, — твёрдо шагая, наступает Дарклинг, — свою царицу и свою жену. — Это неправильное слово, — указывает ему Алина, норовя не запнуться о мебель в спальнях. Изводит специально, минуя кровать и отходя к разожжённому очагу, едва не спотыкаясь о табурет и небольшой столик. Чудовищам не следует взывать к таким выражениям. Девушка едва оборачивается на огонь в камине, но сильные руки хватают её сзади, обращая к себе. — Поймал, — горячо тянет монстр у уха. Одно его жадное, полное властных чувств настроение заставляет заклинательницу обратиться к дрожи.       Внутри всё сжимается от желания, и она сводит ноги, надеясь не выдать то, насколько сол-королева способна своего монстра желать. Не так легко. Но он смотрит на неё сверху вниз и знает. Находит эти чувства в шальных глазах, улыбается, заставляет обмануться своей выдержкой. Дарклинг расстёгивает пуговички воротника и приспускает платье вместе с лямками сарафана с её плеч, оголяя полные груди и не сводя с неё взгляд, пока за спиной трещит очаг. Алина всё губы сжимает да глаза отвести пытается, пока его перемазанные влагой пальцы играют с сосками, тянут на себя, сжимают. Чувства недостаточно, чтобы она упала к мерзавцу во власть, но в горле начинает дрожать, и стоит только прикрыть глаза, как её поднимают над полами и кладут на ближайший диван. Непотребство, потому что девушка не то верещит, не то смеётся от того, с каким остервенением её монстр помогает избавиться от сапог и задирает юбки вновь, так что ткань едва ли не трещит под его беспощадными руками. Звенит пряжка ремня. Мужчина её за бёдра подхватывает да на себя тянет, но заклинательница солнца сама протягивает к нему руки, стоит Дарклингу зависнуть над ней, поманить задержать дыхание, когда он толкается в неё одним стремительным движением. Алина слегка сжимает его, не позволяет большего, зовёт лечь к ней и прижаться, хочет обернуться мраком, пока он распинает её во дворце, что одними врагами да злодеями полнится. Вдохи обрываются короткими стонами, стоит только мужчине начать двигаться. В этом нет резкости, нет и боли, но он неистов, и этого принято бояться, это монстрам позволять нельзя. Ягодицы, нежную кожу жжёт от шлепков, с которыми сталкиваются их бёдра. Ноги дрожат с каждой острой вспышкой удовольствия, и сол-королева закидывает их своему царю за спину, прижимаясь к нему всем своим естеством, прогибаясь в пояснице, отчего каждое его движение окунает в столь необходимую усаду. Она хочет Дарклинга таким — со срывающимся на рычание дыханием и властолюбивого, что огнём в его глазах отражается. Он что-то порочно шепчет над её ликом, целует губы, раздвигает их с напором, играя с языком и обрекая потерять дыхание, пока тело его королевы исполняется солнечным маревом, что все человеческие мысли плавит. Рука монстра ложится на низ живота, перебирая все встряхивающие сладкие чувства, и опускается к лону, привлекает, заставляя госпожу пред ним крупно содрогаться, хватаясь за всякую тряпку вокруг, и откинуть голову на подушки, разменивая единение на протяжный хриплый стон. Ладони проскальзывают по дивану, а ноги и грудь дрожат, девушка наверняка сдавливает мужчину внутри, но вожделение владеет над ней, склоняет к сладостным чувствам, и Алина отпускает свою силу, купая в ней их обоих. Следует сгореть в этом солнце. — Я всё ждал, когда ты засияешь, — томно и низко молвит Дарклинг, носом вычерчивая линии у её шеи. Многого хочет. — Кольцо тебя развращает. — Это не кольцо, — пальцы слегка сдавливают подбородок, зовя открыть глаза, окунуться в тёплое сияние. Надо же… Образ солнца окрашивает кварц глаз золотом. Мерзавец чуть кружит бёдрами, растягивая сладостную муку. — Это твой выбор. У меня не было и нет ничего своего, Алина. Всё умирает, всё ложится в руки другим. Но ты… Теперь есть ты. Ты — моя. Ты моя женщина, и ты моя жена. Я выслежу любого, кто посмеет говорить иначе. Я найду тебя там, куда бы ты ни посмела уйти. Ни тысячи вёрст, ни все моря не изменят эту истину. Найдёт. Разумеется, найдёт. В этом Королева-солнце давно не сомневается. Но она не станет бежать. — Ты ведь не ляжешь под меня? — девушка знает, что не соберёт силы, но пытается дразнить, кусает его, хоть и у самой голос надламывается. — Не сегодня, Алина. — Тогда… На колени.       Алина вдыхает не в полную меру, бёдра Дарклинга покачиваются лишь слегка, когда его шальные глаза сцепляются на ней, но на губах прерывисто поёт высокий стон, настолько глубоким каждое его движение ощущается. Пальцы предстают слабыми, но девушка вцепляется в его плечи и не позволяет ускользнуть или отвлечь. А она видит, насколько сильно её господин желает провести, перехитрить веление, заупрямиться. Его ладонь ложится к голове, убирает с лица взмокшие волосы. Алина приказывает себе не отводить взгляд, не позволять ему вовсе, но Дарклинг степенно ниспадает к её телу, прижимается пахом, так что у неё бёдра дрожат. Нет того места, которое не чувствует его. Сол-властительница не может даже вдохнуть, настолько этой приятной горячей тяжести на ней много. Дыхание ночи ложится на её губы. И эта близость скрывает то, как мерзавец отстраняется, чтобы толкнуться вновь, одним умелым движением поднимаясь наверх. Колена дёргаются у его боков, и у девушки в горле застревает всхлип от того, что в животе всё изнемогает, опоясывая полным сладострастия чувством. Алина борется с нуждой поддаться ему, попросить ещё и почти запрокидывает голову со знанием, как сильно она вцепляется в его кожу, раздирает и хочет пустить кровь, потому что Дарклинг смеет её испытывать. Его дыхание тяжёлое, а пальцы в её волосах слегка подрагивают — единственные свидетели того, насколько сложно замершее между ними веление. — Я сказала, — слово норовит оборваться, но девушка собирает силу, давит на плечи монстра, точно сама может опустить его к полам. Он улыбается над её ликом, упивается властью, которую имеет над ней, и будто диковинное угощение вкушает все порывы с ним совладать. — «На колени».       Разумеется, он стоял у её ног не раз и склонял голову перед сотней королей, но может ли он это сделать сейчас, когда всё правление Равкой лежит пред ним, а трон в Большом дворце дожидается его руки? Ни один венценосный господин более не удостоится его согнутой спиной, и посему сол-властительница желает видеть чудовище пред собой, под силой одной только своей воли. Она глотает полный жажды вздох, стоит Дарклингу отстраниться, и тянется за ним, подпуская к себе жгучую прохладу, что ныне окутывает тело, потому что он почти срывает с неё смятые одежды. На его глаза падает тень, и взгляд предстаёт опьянённым, что стремится её обмануть. Щёки мужчины залиты краской, а уста чуть приоткрыты, чем чрезвычайно легко очароваться, засматриваясь на собственную погибель. Его движения, манеры обретают истинно кошачий характер, так что даже кончики пальцев играют. Пока мрачный властитель ведёт руками от её шеи, ладони проскальзывают по влажной горячей коже, останавливаются на бёдрах. Красный лоскут ткани всё ещё горит на одном из запястий, как и чёрный — тот, что остаётся единственным предметом на теле сол-госпожи. Искры играют на кварце глаз, но Алина не подмечает замысел прежде, чем Дарклинг спускается к полам и тянет её к себе, обрекая ахнуть от резкого движения. Девушка ноги сжимает до дрожи, стремясь не пасть с края дивана, где пред ней восседает на коленях Царь и Властитель всех худших тварей. Он глядит на неё исподлобья жадно. — Хочу посмотреть на своего мужа, — тени вокруг дёргаются с её словами, пока собственные пальцы пропускают чернильные пряди волос, убирая те со лба.       Голова Еретика почти ложится на её ладонь, нос находит прохладную кожу запястья, трётся, словно чудовище способно обернуться довольным приласканным котом, сидящим у её ног. Его штаны приспущены ниже бедренных косточек. Алина ведёт кончиками пальцев по тонким нитям шрамов на лице. Волькры его не пощадили, и она — заклинательница солнца, тоже не пощадила. Ладони обрисовывают его острую линию челюсти и ложатся за голову, тянут за волосы немым велением запрокинуть голову и смотреть на неё, пусть и собственный вид ныне порочный и полный распутства. Глаза Дарклинга блестят светом тысячи звёзд. Он облизывается, девушка способна поверить, походит на изголодавшегося, измученного жаждой зверя. Связь между ними плещется рекой, в берегах которой разливается жидкое солнце. Нити натянуты силой того, сколь многое желает чудовище. Он не ручной… Совсем нет. Но ему нравится обманывать, заверять, что вожжи возложены в руки одной падшей святой. У самого Еретика ресницы дрожат, когда он прикрывает глаза, и сминая пальцами кожу бёдер, опускается губами на чашечки её колен, коротко целуя. Его движения неспешны, в опасной мере выдержаны, так что Алина не может угадать, в какое мгновение он заберёт власть над их утехой. Глаза и настроения Дарклинга исполнены мраком. Какую меру он вернёт ей за исполненное веление? Как верится, изопьёт без остатка, изъест, украдёт во тьму. Его пальцы оглаживают, спускаются ниже и поднимаются вновь, так что девушка колена сжимает до боли, хоть и желает. Разумеется, желает. Это его настроение для заклинательницы в искушающей мере опасно. И она тянется к нему, желает расковырять и рассмотреть, почувствовать, найти грани чего-то ещё не познанного, понять, сколько монстр заберёт себе и как много отведёт ей. Святой нравится подводить его к краю, находить новое. Сердце срывается на заячий бег, стоит только мерзавцу улыбнуться, оголяя зубы. Следует ускользнуть, спрятаться вовсе, но Дарклинг её не отпустит, а ныне держит крепко, преобладая над всем сущим. Он приподнимается, и спина Алины вновь склоняется к дивану, убегая. Еретик взгляд не отпускает, но оскаливается, задразненный и раззадоренный. Его колено ложится на скрипучий край дивана, и она тянется назад себя, двигаясь к глубине ложа. Девушка ложится пред ним, дыша прерывисто и не борясь с разделённым вожделением. Ладони сжимают истерзанные подушки, пока Дарклинг нависает над ней, оглаживая ладонью лик святой, тая умысел. Он крадёт одну из-под её головы и подкладывает под поясницу. В ищущем взгляде не разобрать чувства, в нём только языки жёлтого пламени пляшут, облизать стремятся. Взмокший, полный блеска облик, заключённый в традиционные одежды, предстаёт сол-королеве особенно привлекательным. Она смотрит на него с вызовом, с обещанием противостояния, которое ему не будет легко выиграть. Ни на одном веку не будет легко. — Ты выбираешь резню, Моя королева, — провозглашает чудовище, улавливая её настроение. — С тобой я совладала. Остались волки да сокола. — Совладали ли? — не внимая речам о врагах, вопрошает Дарклинг мурчаще. Глаза блестят с обещанием испробовать подлинность этого замечания. Страха нет. Только желание — требование большего. И требовать в эту ночь Алина будет сполна.

•

      Девушка выступает пред высоким овальным зеркалом. Она верит — платье, в которое её одели, делает собственный образ лунной девы старше. Девушка не знает, избирают ли эти одежды, потому что они льстят фьерданской традиционности и отведённой женщинам целомудренности, но она чувствует себя иной в нём. Более зрелой, мудрой, властной… Чёрная ткань одежд плотная, но мягкая, что в тонких рукавах обнимает её запястья, поднимается к плечам и складывается в высокий воротник, а после спускается к бёдрам, туго обнимая грудь и фигуру. Объёмные складки платья делают её похожей на колокольчик. По краям ткани бежит золотая нить, а на юбку нашиты причудливой формы сапфиры — они блестят подобно рассыпанным по берегу дивным камням с морских глубин. Но мрак ткани крадёт образ её волос, вьющихся по плечам. Руки прибывшего с делегацией портного делают их блестящими и закрепляют в волосах небольшие жемчужины и прозрачные камушки, что искрятся всякий раз, стоит только выйти на свет. Алина знает, что при королевском дворе на севере не жалуют вызывающие нравы, но с убеждением, что Женя готовила этого мужчину, заклинательница солнца доверяет его рукам, которые делают ресницы длиннее и скрашивают губы так, будто по ним разлит ягодный сок. — Тебе оно не нравится, — тянется из-за ширмы ровный голос. Тень ложится сол-госпоже под ноги. Всё-то ему известно. — Оно… Чёрное, — вздыхает Алина. Она будет привлекать внимание, пусть и в иных одеждах взглядами не обделят. — И закрытое. Я буду чувствовать себя удобнее, — она выступает из-за ширмы и засматривается на Дарклинга, чью широкую сильную грудь подчёркивает парадный военный мундир с тяжёлыми эполетами на плечах. Тревога вновь захлёстывает чувства, отчего девушка нервно разводит руками. — Нам не следует ходить без кафтанов, это глупость… Ты, может, и пережил кинжал в сердце, но по нам могут начать стрелять, и… — Мы войдём в этот зал и покинем его, — провозглашает Еретик. Его взгляд не обращён к чему-то конкретному, словно он уже головой присутствует на торжестве. — А после заберём у фьерданского короля гришей.       Их не сопровождают королевские защитники или фьерданские солдаты. За равкианскими правителями идут только двойки гришей и опричники, в стороны которых постоянно дёргаются оружия стражи. Хьярский дворец полнится гостями в дорогих блестящих одеяниях, но дети почти не присутствуют. Значит, фьерданские семьи были оповещены о редких гостях своего короля. Дворяне сторонятся гришей и торопятся в стороны, пропускают. Кто-то охает или восклицает, указывая на ведьм, другие отводят девушек и молодых прочь. Алина не может разгадать, для чего это всё? Для чего так изнурять свой народ, какая провокация этого стоит? Фелерин желает показать своим людям, что Фьерда сильна, что они не боятся встречать своих врагов и говорить с ним, хотя настоятельно осмеливается просить Дарклинга о том, чтобы его «воины» не доставляли беспокойства гостям. Сам мрачный царь о своих догадках не говорит. Но не скупится на подозрения, когда его королева отмечает, что в эту ночь без керчийцев. — Фьерда знает, что Керчия разнесёт весть по всему миру, пойдёт ли это на пользу северу или нет. Они выбирают не рисковать.       Процессия пребывает в круглый бальный зал, к которому во дворце тянутся все коридоры. Его потолки не имеют сводов, а походят на узкие полые ходы, потому что снаружи к небу высятся узкие башенки, что предстают Алине точно игрушечными. Посреди палат прямо из-под полов растёт величественное серебристое дерево, чьи ветви раскинуты высоко над гостями. Несомненно, ясень. Вокруг расходятся тонкие переливы музыки — играют на балконах, что спрятаны в стенах над собравшимися. Серебристые дорожки ведут к поставленным для королевской семьи алебастровым тронам. Четвёртого нет. Интересно, какую ложь сплетает король, чтобы скрыть отсутствие наследника короны и свою неудачу в Равке? Ноги равкианцев ведут в общество правителей. Таковы приличия. Подле них же нетрудно сыскать и королеву Макхи. Девушка предстаёт в шёлковом наряде цвета молодой листвы с расшитым взлетающими соколами подолом. Опричники и сопровождающие делегации остаются стоять у проходов, но гриши рассеиваются в зале, чем явно распугивают гуляющую знать. Слушая их вздохи и возгласы, Алина с улыбкой приветствует королевскую семью, обнаруживая рядом и лебезящего Вадика Демидова, что так и норовит выслужить расположение своих союзников. Жалкая картина. Но значит, и господа Ланцовы тоже должны быть рядом. В этот час фьерданская знать пирует и отдыхает, и пока для сол-властительницы это предстаёт образом покоя. Но в одно из мгновений, она обнаруживает, что Дарклинг исчезает из-под её руки, явно намеренно оставляя одну с собранием людей, что желают ей смерти. Девушка их ненавидит. И не терпит картину того, как фьерданцы пируют на крови её страны. Хуже прочего то, что для вестей с границы ещё рано, и пока правительница не знает, удалось ли уберечь армию от большого кровопролития. Правящие господа её больше не замечают, чем пытаются вовлечь в разговор, пусть иногда и допускают гадкие слова. — Не при каждом правлении доводится принимать королеву-простолюдинку. — Лестно знать, Ваше величество, — обращается Алина к королеве Агате с бокалом игристого напитка в руке, — что вы считаете, что даже простолюдины в Равке достаточно образованы, чтобы нести службу при дворе, а после выступать за спиной самого царя.       Принц Ирмин явно желает вступиться за свою мать, но не отходящий от королевской семьи Редвин останавливает юного Гримьера, заводя какую-то речь о чести и силе воли. Сол-королева слышит разные слова в чужих разговорах. Одни хуже других. Кто-то говорит о том, какое счастье, что их в эту ночь защищают отряды дрюскелей. Другие плетут нелепые догадки о причине визита равкианцев. Алина подходит к столам, что выставлены по краям зала, надеется высмотреть знакомые лица. Вторые чёрные одежды приметить легко, Дарклинг разговаривает с какими-то пожилыми военными, что предстают незнакомыми. Должно быть, высокопоставленное командование. «Ты воодушевлён. Неужто фьерданская армия сдаётся прямо в праздник». «Нет, они намерены победить. И минутами ранее их генерал заявил, что они уже победили».       Слова оставляют только вздохи и сердечные желания, что они всё ещё способны поумерить намерения врагов. Где-то мелькают лица Кая и Роны — супруги инферна, за ними плетутся два сына, один из которых ещё даже не достиг зрелого возраста. Девушка мгновенно откладывает кушанье, подмечая в другой части зала роскошное бело-голубое платье знакомой ей пожилой дамы. И от того, как Татьяна отворачивается к столу, легко различить, что она сол-королеву ожидает. — Госпожа Ланцова, — обращается тихо, поднося какой-то напиток к губам. Петра нигде не получается найти. — Как он? — вопрос долгие мгновения остаётся непонят и, видится, женщине это не то досаждает, не то причиняет боль. — Говорят, ты тоже мать, Алина Старкова, — рука сжимается на ножке бокала. Сол-королева помнит, когда-то она смотрела на Татьяну Ланцову, как на образец матери. Так ведёт себя родительница по отношению к своему ребёнку, даже если их разделяют тысячи вёрст, война и предательство. — Храбрится. Николай не падает духом. Вместе с ним стоит и народ. — Мой храбрый мальчик, — всхлипывает женщина, мгновенно поднося к лицу платок. — Он не может умереть. — Он умрёт за Равку, — сожаления нет в собственном голосе, пусть Алина и не спешит растрачивать злость. — А вы не желаете ему злой участи, но поддерживаете самого большого врага для его любимой страны, — истина, как кажется, обжигает, так что даже платок оказывается обронённым подле столов. Татьяна Ланцова на юную королеву не смотрит. Её голова дёргается в иную сторону. — Линнея Опьер в этом дворце, — молвит женщина прежде, чем направляется прочь. К ней мгновенно стекается окружение придворных дам.       Сол-королева не жалуется на манеры, желает только найти девушку, но отмечает, что за минувший час обстановка меняется. Музыка становится громче, господа стекаются к стенам, давая простор для танцующих. Пары как раз покидают центр зала со стихающей игрой инструментов. Мелодия сменяется, выстраиваясь красивой беглой композицией, под которую сол-госпожа истинно обескуражена обнаружить, что фьерданский мужчина с медовым вихрем кудрявых волос подаёт ей руку. Мрак мыслей исполняется словами «соглашайся, Алина». Дарклинга не удаётся приметить, и она вовсе не знает танец, но тот оказывает простым — заурядное хождение со сменой партнёров, которое доводилось несколько раз в Большом дворце. Правда, фьерданец оказывается сыном какого-то чиновника, что считает своим долгом провозгласить, что еретикам и язычникам не следует ходить на священной земле. После компанию равкианской правительницы скрашивает Кай, чьи одышка и нездоровый цвет лица беспокоят больше чужих гнусных речей. Следующей парой, к глубокому удивлению, становится мужчина-шуханец — любовник Макхи. Он зовёт её «королева Алина» и соглашается, что холод ему тоже не по душе. Вдруг хочется знать, убьют ли его за то, что господин так мило улыбается врагу своей королевы. В другое мгновение её руки ложатся в ладони мужчины в неприглядной тёмно-серой форме с коротко подстриженными волосами, так что какое-то внутреннее чувство подсказывает заклинательнице бежать прочь, пока она покачивается в одну сторону и после в другую. — Вам здесь не место, — бросает он на равкианском, приметно сжимая челюсти и смотря на сол-властительницу, точно на грязь под ногами. Его ладони чуть сжимаются, и по рукам бежит боль, так что Алину передёргивает. Корпориал. Воспоминания приносят слова Ирины. Не каждому святая спасительница возжелает помочь. — Ты гриш. Мы приехали, чтобы спасти. — Здесь не нуждаются в спасении или вашей помощи, — огрызается мужчина сквозь сжатые зубы. — Мы не враги вам, — пытается девушка вновь, с сожалением рассматривая гриша. Приказали ли ему это? Велели ли самому послушному отвадить заступников от стен Ледового двора? Грудь пронзает резкой болью да такой сильной, что Алина верит, что может сложиться пополам. Она находит себя повторяющей только одно имя. «Александр-Александр-Александр-Александр-Александр…», — образ чудовища является из-за чужой спины, но пары меняются партнёрами, и корпориала отталкивает знакомый сол-королеве мужчина, что сопровождал Ена в пути. Танец продолжается. — Благодарю, Юстас. — Ваше величество, — мужчина склоняет голову, его белая с золотом жилетка забавно топорщится, но никто не разодевается излишне для чужого праздника. — Мерзкая подлость со стороны Фьерды подсылать к вам подневольных гришей.       Алина не позволяет рукам вздрогнуть, но глаза щурятся со взглядом на бывшего пленника Ледового двора. Возможно, он лишь помнит тех, кого встречал на протяжении своего безволия, и девушка переживает о лишнем, спрашивая себя, как он узнал, что говоривший с заклинательницей солнца мужчина был гришом? Но она обращается с тревогой к Дарклингу и знает другую заурядную истину. Никто Юстасу не указывает ей помочь, он подходит сам. — Как много моя покойная сестра поведала вам о шуханских традициях? — вопрошает королева Макхи в час, в который Алина вновь находит себя среди правительниц. И следует признать, ей нравится, что небеснорождённая королева Табан признаёт равкианскую царицу единственной достойной своих бесед. — Рассказывала ли она, как Шу воспитывают своих наследных дочерей? — Боюсь, срок был всё ещё мал, когда почтенная принцесса и царь Николай потеряли дитя. Нам не довелось говорить о столь деликатном порядке. — Я расскажу вам, — Макхи отсылает от себя своих министров, не выказывая внимания ни Агате, ни Татьяне, кого окружают щебечущие господа. — Девочка, которую избирают наследницей, до четырнадцатого года жизни познаёт образование и долю правления в горах. Вдали от столицы и королевского двора. Вдали от наших врагов и искушений. И только когда принцесса достигает возраста, осваивает основы искусств — борьбы и владения оружием, она возвращается в Амрат-Ен, чтобы продолжить обучение, — Алина желает утвердить, что понимает причины. Безопасность избранных дочерей. О безжалостности и кровавой истории правления в Шухане не одна книга писана. — Мы делаем это, чтобы подготовить к жизни во дворце. Шу не приветствуют расточительство и признают силу, которая кроется в наших врагах. Но равкианцы не знают страха, — заклинательница не успевает внять последним словам от того, что кто-то под её боком вздыхает. В глазах королевы Агаты свивается печаль, она отчего-то выглядит понимающей, точно доброжелательная старушка. — Говорят, ваш мальчик мал и хрупок, королева Алина, — девушка не спешит перечить, сколь бы ни были велики тревоги. Пусть думают, что хотят. Пока их представления об Адриане смутны, и родительница надеется, что так и останется. — Какое упущение для сына столь могущественного господина. Большое несчастье. — Вы присмотрели себе хорошего мальчика, — сол-королева быстро находит предмет слов Макхи. Взгляд шуханской правительницы обращён к Ену — гришу-целителю, что стоит совсем неподалёку. — Но этот принадлежит мне. — Пожалуй, молодой господин сделал свой выбор. Равка принимает всех. И мы не пытаемся вырезать из наших гостей то, кем они являются, — молвит заклинательница солнца между королевами Шухана и Фьерды, но её вниманием мгновенно завладевает общество фьерданских дам в дальней стороне зала. Музыка там, должно быть, играет громче прочего.       Направляясь вперёд, Алина быстро теряется в роскоши, но среди девушек ей приметна лишь одна. Заклинательница солнца её не знает, видит только на портретах, но кровное сходство у чужого лика не отнять. Она обнаруживает и то, что ищет в девушке больше Николая, чем Магнуса, которого совершенно не знает. Впрочем, утвердить и то, что ей ныне знаком Ланцов, будет неправильно. Но он желает, чтобы Линнея воссоединилась с отцом и избежала его судьбы, а в этом отказывать непозволительно. Сол-госпожа осторожно её рассматривает, отмечая вытянутую фигуру и золотое полотно волос, сложенных в аккуратную причёску. Светло-голубое платье льстит её красоте. — Госпожа Опьер, — обращается Алина, не имея намерения напугать, но девушка отшатывается от неё, и сол-властительнице приходится сделать шаг в сторону, чтобы не привлекать внимание знати и зевак. Линнея явно сходит на Магнуса с её вдумчивостью и спокойствием. Она едва заметно склоняет голову. — Ваше величество, — зовёт девушка чинно, явно избирая слова и посматривая себе за плечи. Ей должно быть известно, кем прислана чужая королева. — Они ничего со мной не сделали, содержали в одном из женских монастырей. Но они обручили меня с сыном одного из наших министров, рассчитывают на деньги моего отца. — Господин Опьер желает, чтобы ты встретилась с ним. Мы тебе не угрожаем, Линнея. — Потому что вы дружите с моим сводным братом, — молвит фьерданка, так что у Алины от громких слов округляются глаза. Но девушка только слегка сутулит плечи и прячет взгляд от толпы. — Я была бы счастлива уехать и встретиться с отцом. — Тогда, молодая госпожа, позвольте мне вас познакомить с семьёй Дубей.       Они смогут ей помочь — укроют в своём доме, а после первым же кораблём направят в Равку или Керчию. Правда, стоит только покинуть общество инфернов, женский смех и звучащие в придыхании речи у собственного плеча заставляют обратить взгляд к центру зала. Дарклинг танцует с женщиной, которую Алина не видела раньше. Избирает верное понятие «женщина». Она выглядит зрелой, должно быть, не меньше, чем десятью годами старше самой заклинательницы солнца. Фьерданка и, нет сомнений, очень богатая. Россыпь бриллиантового ожерелья касается её полных грудей. Завитки волос сложены в изящную причёску, увенчанную гребнем с тяжёлыми синими камнями. Пышное платье на её округлой фигуре покачивается и разлетается вслед музыке. Алина желает утвердить, что не заботится о том, с кем её царь проводит очередной танец. Но ей становится душно от того, как чужая рука сжимает его плечо, а женщина наклоняется к господину ближе, чтобы что-то изречь. Истинно картина придворной жизни — интриги да властные подлецы. «Ты рядом с ней выглядишь как неумелый мальчик», — заклинательница солнца пускает по связующей нити рябь. Больше забавляется, чем вредничает. Солжёт, если утвердит, что не желает знать, в чём причина такой редкой компании. — «Ты всю ночь будешь её обхаживать? Эта госпожа тебя глазами съедает». И мерзавец ей это позволяет. «Она убийца, Алина», — девушка почти давится напитком, что играет в хрустале. Дарклинг всегда избирает лучшие компании и преподносит редкие вести. — «Фьерда желает знать, каков мой уровень уважения к тебе, и хочет, чтобы я вёл себя прилично. Сейчас она пытается меня привлечь. После пожелает, чтобы я проводил её к покоям и разделил с ней ночь. После того как она насладится мной, она попытается меня зарезать или задушить. Может, отравит. Или ограничится слухом о том, как о равкианскую царицу вытирают ноги». «Ты… Спокоен об этом?», — горечь оседает на языке. От истины чужого естества тошно. «Я привык. Меня тоже прижимали к стенам и ожидали в своих покоях. И я не мог отказать, потому что не всегда имел власть над гришами или над своей жизнью».       Дорожка к жезлам и положению не была светла — не для него. Природа мужчины это не определяет, пусть и жалеть тирана никто не станет. Надлежит осмелиться верить, что ему это нравилось. Даже делать ничего не приходилось. Но за тенью этой мысли, не успевает музыка закончиться, как заклинатель теней оставляет прекрасную даму, словно её никогда и не было вовсе. В следующий час Алина встречает его вновь подле королевской семьи.       Дарклинг, закладывая руку за спину, кланяется под любопытные взоры придворных. Как же о нём говорят во Фьерде? Пишут ли сказки о монстре, спрятанном под шкурой прекрасного юноши, способного очаровывать и творить страшные расправы? Рассказывают ли, сколько жизней он забрал на войне, которая север уже не один век захлёстывает? И говорят ли обо всей неестественности рода генералов, рождённых со властью над мраком? Он пред одной госпожой в этот час кланяется, так что всего на мгновение она забывает, что следует сделать, когда мужчина вновь встаёт пред ней. Усердиями юного Дмитрия Румянцева реверанс выходит сносным, сколь бы на скверные манеры солнечной королевы придворные дамы ни кривили губы. С возложенной на чужое плечо рукой взгляд опускается к пустующему центру зала. Алина знает, что людей ведёт страх и направляет каждое навязанное извращение об их природе. Но смотря в глаза Дарклингу она чувствует укол обиды. Это несправедливо. Народ находит в них интерес, они не перестают рассматривать, но для собравшегося люда гриши — лишь диковинные опасные животные, которых природа не должна рождать, а ныне королевская семья даёт своим подданным взглянуть на самое «воспитанное» зверьё.       Со звучанием скрипки девушка делает шаг, отмечая, что её царь избирает для них самый простой танец — классический вальс. Под арками зала всё ещё тянутся нити голосов, но за ними наблюдают все прибывшие гости, так что от обильного внимания хочется спрятать голову. Но монстр не позволяет, крадя себе её взгляд. Блеск люстр огоньками отражается в его глазах. За величиной притаённого в нём могущества мир извечно перестаёт существовать, и Алина позволяет себе дышать полной грудью. Королевский белый мелькает рядом, и она подмечает, что Кай под ошарашенные возгласы приглашает к танцу свою жену. Следует полагать, от примерного порядочного фьерданского господина не ожидают подобную смелость, но в каждом уголке света любят зрелища. Сколь Кай плюёт в лицо своему правительству, столько же он тешит народ. Но к северным сударям добавляются отблески красного, синего и яркого пурпурного, так что сол-королева уступает спросу — Дарклинг велел, но кто учил их танцевать? Подлинное диво. Музыка нарастает аккордами, и Алина едва поспевает за шагами своего государя, но грудь затапливает чувство торжества, и она позволяет себе улыбнуться. Падшая святая и проклятый Еретик разделяют одну мысль. Впервые за много веков борьбы Равка имеет силу танцевать пред своими врагами.       Пусть Шухан и Фьерда смотрят, пусть смакуют скорую победу, пока их враги не боятся ходить по священной земле и подступить близко к напасти. Страшная истина находит заклинательницу солнца — когда-то изречённая верующими клевета о том, что жестокость Дарклинга настигнет весь свет и пересечёт границы. Но следом за кривой истиной приходит убеждение. Он и правда желает весь мир… Весь его мир, заключённый в одной стране и в одном непокорном несчастном народе. Сам Чёрный Еретик рождён гришом и равкианцем, и он желает мир для таких, как он. Хочет, чтобы в них нуждались и принимали за людей. Велит, чтобы свет освещал дорогу всем в его стране и на его земле. И теперь у них двоих есть власть и сила, чтобы требовать этого от мира, говорить о своём праве жить.       Извечно определяя собственное понятие о приличиях, Дарклинг склоняется к ней, и Алина поддаётся щекочущему теплу его дыхания, слегка запрокидывая голову. Мужчина трётся носом о мягкую щёку, его губы опускаются на разгорячённую шею — высоко над бархатом одежд. Жар от тела заклинателя стекается к ней, отчего внутри что-то дрожит, когда уста сминают кожу, припадая вновь в невесомом поцелуе. Его рука приятной тяжестью сжимает талию, пока палец в незатейливой игре оглаживает край живота. Девушка прикусывает губу, борясь со рвением прерывисто выдохнуть, и желает зажмуриться — избежать стыдящих взглядов, потому что каждый из тех прикован к ним, но тогда, боязно представить, они точно запутаются в ногах на радость собравшимся зевакам и любопытствующим господам. Дарклинг удерживает их тела настолько близко друг к другу, что Алина гадает, как он не наступает на пышную юбку её платья. Она боится задуматься и оступиться, уведённая быстрым шагом. Воротник мешает. И он же чудовищ злит.       Следует утвердить, это непристойно. Но Шухан и Фьерда не сойдутся во мнениях о непристойности. Лишь одни сейчас отворачивают головы и болтают о несметном стыде. Хотя, может, во Фьерде лишь не видели пьяные равкианские гулянья. Поговаривают, века два назад не один большой бал закончился оргией.       Алина кладёт себе на язык одно из невероятно жирных угощений, когда красного пред взором становится излишне много, и она оказывается привлечённой суетой, собирающейся на другой стороне бального зала. Кто-то восклицает, кто-то стремится прочь. Девушка смотрит вокруг и видит двух сердцебитов Второй армии, что прибыли с ней. Плечи передёргивает, когда на них возлагают синий кафтан, снятый с себя инферном. Он не спрашивает о надобности, исполняет должное — защищает свою королеву. Действия гришей аккуратны и не привлекают внимания, никто на них вовсе не смотрит, все увлечены сотрясающим палаты беспокойством. Всё живое внутри содрогается от женского крика о помощи. Стягивая чужой кафтан на груди, Алина рвётся выйти вперёд, протискиваясь через толпу и повторяя фьерданское прошение простить. Стражники Гримьеров и солдаты Тавгарада исчезают от стен, явно призванные своими господами. Дарклинг подступает к боку своей королевы, стоит только выйти из кольца людей, но дальше не пускает, придерживая за плечи, так что она выискивает причину беспорядка среди людей. Кто-то плачет, и заклинательница легко находит Рону — жену Кая, осевшей и держащей руку своего старшего сына, что свалился на пол у ясеня в центре зала. Его короткое дыхание разносится сипением под стенами, пока отец придерживает его голову и что-то быстро изрекает. И у Алина сердце разрывается от вида того, что он выглядит таким же, каким девушка помнит Кая в час, когда инферн держал её руки. Их кожа обрела неестественный желтоватый цвет, вероятно, такими же предстают и глаза в совершенно жутком зрелище, подобного которому видеть не доводилось. Под перепуганные вздохи придворных зовут лекаря. Младший сын семьи с дрожью в голосе окликает обоих — отца и брата. Сол-госпожа вертит головой, норовя подозвать кого-то из целителей, не заботясь о том, что рассудят гости торжества, но Дарклинг её не отпускает. Она почти ударяет его локтём в плечо, но мерзавец прижимает её к себе спиной. — Ты что делаешь? — шипит Алина у его горла. Картина того, как Кай закашливается над своим сыном, скребёт всё собственное естество. — Пошли к ним целителей! — Не дёргайся, — ледяной холод завладевает всем телом. Из плена рук не выбраться, и девушка содрогается, перебирает ногами по земле под звук чужого рёва, что её изнутри раздирает и сердце выкорчевать пытается. Она повторяет нервное «нет-нет-нет-нет», и от крика Роны все внутренности заполняет болью. Сол-королева знает это стенание, знает, что сын госпожи её не слышит и не отвечает. По щекам катятся слёзы. — Их не спасти. Ты знаешь это, Алина. Ты понимала это ещё тогда на берегу. И они понимали, какова будет цена.       Кай знает о том, что его правительство гневается, как только получает весть о судьбе своего отца. Он знает, что мёртв он сам, как только драгоценные документы ложатся в его руку. Стоя на берегу Исенве, заклинательница солнца гонит от себя страшную мысль о чужом патриотизме, но та настигает её вновь свидетельством трагедии. Кай готов платить самую высокую цену за свою веру вовсе не в Равку… Во Фьерду. Он мечтал о просветлении для своего народа и собирался писать его своими руками и, вероятно, инферн не рассчитывает только то, что жестокость их правительства ляжет не на одну его голову. Сомневается ли он теперь, когда руки дрожат над головой собственного сына, чей рот приоткрылся, а глаза неестественно закатились. И сам Кай умирает рядом с ним. Алина слушает истошный плач Роны и убеждает себя, что если бы знала, она никогда бы это не дозволила. История эта слезами женщины и её младшего сына будет написана. Что же станет, когда весь достигнет границы? Обрушатся ли боль и ярость Агне огненным дождём, или пламя внутри него наоборот затухнет? — Спасите их! Умоляю, спасите! — вопли не стихают под стенами зала.       Глаза Дарклинга обводят собравшихся. Должно быть, он просчитывает причины и следствия. Сол-королева верит, её глаза красны, когда взгляд ложится на королевскую семью. Одна только Агата изображает сердечную муку, мужчины выглядят так, словно то есть лишь одна досадная неприятность под час славного дня. Но скоро взор обращается к королеве Макхи, окружённой своими Тавгарадами. Её лицо выглядит спокойным, как бывает и всегда, но она вдруг поднимает голову к той части собрания, где стоит заклинательница солнца, и поднимает в её сторону бокал, полный красного вина. — Это она, — давит Алина слова на губах. Как редкостно поэтично зазвать на свою землю верного союзника, чтобы он решал судьбу предателей. И способы по руке шуханцам, быстрой смертью Дубеев не удостаивают. Голос смерти рвёт душу, потому что речь чужого сына хрипит, пока он зовёт своего замолчавшего отца. И Рона… Бедная несчастная Рона. Её семья никогда не сражалась в войне, но ныне она сидит с телами мужа и старшего ребёнка у своих ног. — Мы пригласили равкианцев на свою землю! — гаркает какой-то усатый мужчина в парадной форме фьерданской армии. Алина обнаруживает себя в окружении гришей и опричников, когда люди спешат от них в стороны. Беспредел. — Мы оказали им несметное доверие и провели к сердцам Фьерды… И чем вы нам отплатили?! Убийцы! — Это наглая клевета! — восклицает кто-то из гришей. — Какое право вы имеет обвинять наших правителей в подобной жестокости? — продолжает второй. — Они удерживают моего дорого брата и наследного сына нашей страны! — горланит побледневший принц Ирмин, распаляя настроения сильнее. По толпе тянутся испуганные вздохи, кто-то бросается плакать. — Они также жестоко погубили принца Василия! — гаркает знакомый голос. И Алина со всем гвалтом чувств вцепляется взглядом в фигуру старого ссыльного царя Петра. Развратный гад. — Выдайте нам принца Расмуса! — Гнать их с фьерданской земли!       Заклинательница солнца видит, как сильно солдаты и сама королевская семья желают, чтобы равкианцы пошли путём истинной дипломатии. Фьерданский народ обвинит их в трагедии, и за границу редких гостей попытаются выставить быстрее, чем они хотя бы вернутся в Ледовый двор, словно хоть кто-то мог рассчитывать, что гришей им выдадут без боя. — Ядовитых дел мастера стоят прямо рядом с тобой, Фелерин, — молвит Дарклинг над головой своей королевы и говорит с неотвратимым спокойствием, даже если выражение его лика таит жестокость. Даже сейчас играет, пока люди вокруг их всех еретиками кличут. На неестественное легко указать пальцем, обвинить в трагедии. — В Равке предпочитают более чистое убийство. Мы отвечаем за жизнь, которую забрали.       Яд не был в пище или питье, иначе фьерданцы рискуют отравить, кого не следует. Вероятно, это не были простыни, тогда бы отрава подействовала ещё в ночь или утро. Но одежды… Белые, расшитые серебром одежды выглядят новыми, словно едва поднесённые людям, и отмечены те знаками королевского двора Гримьеров. И снятые с бездыханных больных тел они сейчас возложены на руки Роне, что не перестаёт гладить мужчин по лицу, осыпая слезами. Младший сын сидит у её плеча, держа брата за руку. Они знают, во что верил Кай, но сейчас для них всякая славная цель значит малое. Но если Равка не сможет показать им обратное, фьерданцы заставят всех поверить, что это они устроили расправу. Гришей, на которых взирает десяток облачённых в форму дрюскелей, погибнет ещё больше. Фьерда не остановится на двух мужчинах, они придут и за остальными. Но спор среди людей смолкает, как только Роне помогают подняться. Её дрожащие губы и щёки блестят от слёз, она делает для фьерданского короля всё, что требуется, — пишет своим горем угодную трагедию, но женщина не отпускает парадные одеяния своего мужа и брата. Люди вокруг неё расходятся, когда подоспевает личная стража, чтобы сопроводить её через зал. Она не обращается к чужому сочувствую и направляется к своему королю. Алина пытается направиться к ней, чтобы защитить, но Рона неожиданно глубоко приседает, покачиваясь в реверансе, и говорит вперёд чужих сожалений, обращаясь к королю и протягивая на руках ткани, что пропитываются смертью. — Ваше величество, — голос вдовы и разбитой матери содрогается, но она не позволяет себе замолчать, — позвольте вернуть вам этот дар в знак нашей верности Фьерде и королевскому роду Гримьер. Я преподношу вам его как символ нашей веры и непоколебимости пред натиском чужаков, да покарает воля Джеля того, кто избрал такую чудовищную судьбу для честных благородных господ на нашей земле.       Но король не протянет руки к одеждам, как не протянет и принц. Никто не будет рисковать касаться тканей, насквозь пропитанных ядом, даже если Шухан предоставит им противоядие. Нелепость. Но когда король Фьерды указывает стражам принять дар несчастной женщины, по людям прокатываются охи и спрашивающие возгласы. Губы Макхи оказываются приподняты в улыбке. Шуханцы устраивают своим союзникам несчастье, и все надеются винить Равку. Но взгляды фьерданцев обращаются к своим правителям. Принц Ирмин резко закашливается подле своего отца и, отворачиваясь, почти налетает на какого-то слугу, стараясь совладать с дыханием. — Скорее-скорее, помогите принцу! — голосят дамы. Королева Агата падает на колени. Лицо Макхи не выражает эмоций, но строй солдат вокруг неё становится плотнее, и она отступает в сторону. Это, как видно, выбивается из умысла, но шуханская королева не стала бы утаскивать Фьерду на дно вместе с Равкой. Что-то в этом не ладится. — О горе, он болен! «Твоих рук дело?», — Алина в своём положении может возложить голову на плечо мрачному государю, но она только протягивает руку назад, оглаживает пальцами кожу щеки. «Возможно. Наши сердцебиты схватывали на ходу. Мальчишка-принц будет жить, но болезнь поумерит его желание рваться в бой», — заклинательнице солнца не жаль от памяти о том, как принц Расмус исцеляет себя на крови равкианских гришей. — «Выходка шуханцев нам на руку. Ирмин может клясть Равку, но он был извещён об уговоре с Макхи, а значит, никто никогда не заверит его в достаточной мере, кто виноват в его болезни», — жестокость, заключённая в руки монстра сейчас поперёк груди лежит, душит почти, пусть и взгляд чудовищ обращён к людям, где мелькают цветастые одежды. — «Ты не жалеешь Гримьеров». Нет. Королева-солнце, равкианская святая и Алина Старкова не полнится сердечными чувствами за всю беспощадность и наглость северного народа. Они славят трагедии равкианцев подобно праздникам и сами избирают воевать на своей земле — у самого сердца северного народа. И ныне не щадят даже своих людей, их кровью выводя путь к победе. «Они сами отвели себе такую участь».       Дарклинг тянет её прочь к одному из коридоров. Взгляд монстра всё ещё выискивает кого-то среди людей, что толпятся и у проходов и сумбурно голосят. Одни стараются разузнать о судьбе принца, другие посмотреть на страшное зрелище. Равкианцев провожают взглядами, но никто не смеет их останавливать. Стражу за ними не посылают, коридоры вовсе пустуют, потому что всех отсылают для защиты королевской семьи и гостей. Но царь со своей царицей не сворачивает к их покоям, он выводит её на улицу, где лёгкие обжигает колючим морозом. Они спешат к дальнему двору, где готовят карету. От одного ледяного веления «поспешите прочь» возничий и слуги разбегаются, прибиваясь к стенам каменной обители. В беспорядке от распитой крепости напитков Пётр Ланцов поскальзывается на пороге кабины, явно разбивая себе нос о ступеньку. — Ты никогда не славился привычкой первым уходить с праздника, Пётр.        Алина остаётся стоять подле ржущих лошадей, осторожно поглаживая одну по шее и надеясь выровнять дыхание. Королева Татьяна почти верещит от страха, выглядывая из кареты, и заклинательница солнца подхватывает её за плечи, когда женщина пытается подбежать к мужу, что ползает по снегу в ногах у Дарклинга. Жалкая картина. Они собирались сбежать, знали, что рано или поздно монстры не пощадят их за то, кого ссыльные господа осмеливаются поддерживать. Они не пощадили бы их ещё тогда — во время нападения на Ос-Альту, но Николай спас их жизни, чтобы сейчас бывшие правители ходили среди равкианских врагов. — Это не твоё право, — огрызается Алина через плечо, зная, что всякое её слово об обелиски чужой жестокости разобьётся. Решать должна Женя и каждая другая служанка, пострадавшая от руки старого короля. Сол-властительница хочет зажмуриться от криков Татьяны, которая желает образумить своего мужа, стоит тому схватиться за тонкий меч на поясе. Девушка вспоминает давно услышанные слова. Король — ребёнок, и тот тянется за игрушкой. Это выглядит истинно нелепо, пусть и монстры вокруг Дарклинга тихи. Их господин не станет тревожить в такой час. — Женя была моим солдатом, — молвит Еретик, кружа вокруг мужчины, пред которым однажды и сам приклонял колени. Напоминает не одной Алине, но и Петру Ланцову, что осыпает его глупыми унижениями. Должно бояться, следует просить о прощении. Но крепкие напитки делают развратника ещё большим глупцом. — Ей был предоставлен выбор, и она его сделала. Но выбора в действительности не было никогда.       Ночь подобное милосердие не допускает. И теперь заканчивает то, чему положил начало Николай. Перевороты не одним человеком строились. Алина не вскрикивает, но грудь замирает, когда лезвие проносится рядом с Дарклингом. Он не взывает к силе, заурядно уходя из-под слабых взмахов. От одного удара по руке оружие валится двум господам под ноги. Вадик Демидов слабый ведомый подхалим, и Татьяна расскажет ему, на чей порог бастард собирается наведаться. Чёрный Еретик никого из них не пощадит, и к трону не склоняющий головы мерзавец прикоснуться не позволит. Меч на его поясе выскальзывает из ножен с характерным лязгом, когда Пётр Ланцов пытается схватить за грудки. Но лезвие вперёд не направляют. Сол-королева жмурится только, стоит прозвучать характерному хрусту, когда Дарклинг рукоятью ударяет мужчину по голове, не позволяя себя коснуться. Хрипящее тело валится на снег, и Алина позволяет дрожащей Татьяне опуститься на колени. Вдох застревает на губах. Николай предоставил им роскошную жизнь без нужды, а его родители выбирают руку Фьерды и распри за трон. Возможно, однажды заклинательница солнца найдёт в себе достаточно сочувствия, чтобы попросить у лиса прощения за рану, нанесённую его матери. Но пока она отходит в сторону, возлагая руку чудовищу на плечо, когда Дарклинг приседает рядом с завывающей женщиной, словно желает пожалеть, но его лик обделён милостью, а чужое стенание всё ещё звучит под стенами фьерданского дворца, пока жизнь иссякает из человека. По округе проносится истошный вопль, от которого Алина ёжится и хочет убежать. Ей не жаль старую госпожу — не после того, какое бесчинство в Равке они с мужем поддержали; не после того, что сделали с Женей. Но вероятно, даже Сафина утвердит, что её подруга делит с Дарклингом одну жестокость. Глас чудовищ поёт посреди кровавой ночи. — Ты скажешь своим союзникам, что он был пьян и расстался с духом. Если ты достаточно умна, Татьяна, ты укроешься во Фьерде и никогда более не обратишь свою голову в сторону Равки. Твой младший сын столь похож на любимого мужчину, большой трагедией будет узреть его останки у себя под ногами. Дарклинг не убьёт Николая, и даже если между ними разразится война, это будет слишком лёгкой карой. Но Татьяна верит в иное, и эта страшная мысль будет преследовать её, куда бы она ни пошла. — Ты несчастная девушка, — хрипит на устах пожилой госпожи, стоит только от неё отвернуться. Поднявшийся на ноги Еретик останавливается за спиной своей королевы, ближе она его не пустит. — Невозможно быть счастливой с жестоким мужчиной. — Только если вы не делите с ним одну жестокость. Вам это известно не понаслышке, Татьяна.

pov Владим

в Равке

многими днями позже

            Укрываясь под поваленными деревьями, солдат Первой армии что-то кричит. Вероятно, подзывает людей вперёд, двигая наступление. Владим вжимается спиной в старый обледеневший ствол и, приседая к земле, позволяет себе закрыть глаза. Сердцебитов в их доме не учат бежать и прятаться от смерти, а подводят к ней за руку, и не было на поле боя дня, в который величина отведённой им силы не причиняла бы мужчине боль. Он знает, в какой стороне сидит девушка из его отрядов, исходя прерывистыми вздохами, потому что никто не успеет исцелить рану на её шее и восполнить потерянную кровь. Владим чувствует, что неподалёку от него лежат два солдата, чьи жизни он всё ещё слышал всего получасом ранее. Для него все сердца звучат инаково, и сейчас он силится отыскать Ярославу, которой должно идти рядом с ним, но не может, отсекая одну скверную мысль и следом другую. Задумываться непозволительно. Девушка должна была идти вперёд, так что генерал Воскресенский надеется услышать сердце воительницы, когда они выйдут на позицию врага. Мужчина морщится от того, как хрустит под ногами мёртвая земля. Корпориалы слышат не только людей. Но и животных вокруг не сыскать, их жизни излишне хрупки для гула оружий. Глубоко вдыхая, сердцебит дёргается, когда пули скользят у боков укрывшего дерева, отсекая щепки. Он заглядывает назад себя, прислушивается, отделяет один стук от другого — находит три. Сердца вокруг для Владима всегда тяжелы, но сердца врагов никогда — они легки подобно иссохшей ветке, что переламывается в руках. Их легко сдавить, перетереть сквозь пальцы. Стрельба из-за спины стихает, обрекая присмотреться к тому, как гриши вокруг него бегут вперёд. Что-то не ладится. Рука захватывает горсть снега у ног и закладывает ту себе за воротник, отрезвляя жгучим холодом. Другие верно утвердят — генерал Воскресенский стоит посреди пекла. Большая часть его отрядов сражается на западе отсюда. Кира в их редкие встречи не устаёт напоминать — они борются на равкианской земле, и на ней же стоят лагеря и укрепления врагов. Пока они не вытолкнут фьерданскую армию за границу, отступать им некуда. Но удача в это утро лижет молодому генералу руку. Ярослава в ночь извещает, что разведчики неподалёку от этой земли видели клетки при линии вражеских орудий. Владима сопровождает пара отрядов Первой армии, призванные забрать у врага стоящие на расстоянии пары вёрст катапульты. Где-то вдалеке стреляют пушки, но шквальные кричат «ложись!», чувствуя потоки ветра раньше, чем способен кто-либо другой. Снег на губах горчит от осевшего в нём пороха, и Владим слышит, как над головой изнывают и ломаются деревья. Ядра ворошат землю, кто-то дробно вскрикивает, трещат чьи-то кости. Поднимаясь с колен, мужчина дёргается в сторону и бежит, перерезая линию стрельбы, падая под поднятое проливными ледяное укрытие, где упавшая сосна придавливает гриша. — Кости я тебе не сращу, но в укрытие бежать сможешь, — голос подламывается в попытке поднять бревно, и одними губами изрекая извинение, сердцебит выбивает чужое тело из-под завала, явно вороша переломанные кости. Он совершенно глух к крику, что на войне поёт нередко. — Не побегу, генерал, сил нет, — на выдохе хрипит проливной, когда Владим поднимает его за плечи. Глаза того слегка закатываются от боли. Пальцы едва касаются чужой ноги, но разум уже строит представление того, что любой целитель соберёт эту рану воедино и поставит человека на ноги. Ладонь прокручивается в воздухе прежде, чем сердцебит поднимает гриша. Глаза того резко расширяются, грудь вздымается в гулком вдохе и приливе силы, которого хватит ненадолго. — Побежишь, — рыкает Владим, подталкивая проливного обратно в равкианскую сторону и не позволяя ему завалиться назад. — Девчонка рядом с тобой полегла не для того, чтобы и ты смерти искал. Найти целителя и возвращаться к нашим позициям, солдат. — Ты ему ещё стишок зачитай, генерал, — по-доброму рядом издевается рядовой из первой армии. Любят же потешиться с чужой речи, не впервые замечают. Но помнится, подневольные гриши любят это. Он читает им с памяти поэзию, если в палатках не могут уснуть, и никогда не скупится на красную речь, потому что людям ей свойственно заслушиваться.       Рядом что-то кряхтит, пуля пересекает до того говорящему солдату горло. Владим прокатывается по снегу, потому что следующий выстрел раскалывает лёд рядом с ним. Он совершенно не умеет быть безразличным к раненым — тех, кого знает, что можно спасти, и посему позволяет врагам подойти слишком близко. Мужчина хлопает в ладоши, зная, что удар его силы разорвёт ближайшему фьерданцу внутренности. Кто-то бросает сеть и кричит «skerden Fjerda», мимо свистят стрелы, одна из которых проскальзывает по плечу, но та же терзаемая щиплющей болью рука выхватывает меч с пояса — лезвие подсекает бок бьющего из-за спины дрюскеля, вспарывает прямо под сталью нагрудника. Ладонь сжимается в кулак, кроша кости второго — того, что поднимает лук и гортанно вскрикивает. Владим направляет меч вновь, рассекая лезвием чужое запястье и обрекая выронить оружие, когда на него замахиваются с топором. Сталь пронзает чужую шею, пока в глазах фьерданца жизнь переламывается и мучая иссякает. Сердцебит достаёт оружие, отходя к ближайшему сносному дереву, и садится на колени, поднимая горсть снега, чтобы обтереть лезвие. Он всегда держит этот меч в чистоте и вновь зачитывается выведенной надписью, как делал уже тысячи раз. «Сей меч есть мой дар госпоже с сердцем воительницы».       Владим не имеет права судить почившего князя Румянцева, но во всякий час не может с собой совладать. Этот меч принадлежит Ирине, а она всегда представала для него воительницей с сердцем госпожи. Возможно, мужчина лишь обманывается, что когда-то знал её. Возможно, он всё ещё желает быть рыцарем, что её спасёт. Правда, Ира не нуждается в нём и не нуждалась никогда. Минует уже четырнадцатый год, а Владим не может вспомнить день, который провёл без мыслей о ней. Андрий никогда не понимает, почему его брат не перестаёт терзать себя чужой судьбой, но наверное, Владим не может избавиться от думы, что Ирина — это все они. Каждая трагичная судьба Равки, всякий похищенный и замученный ребёнок, очередная погибшая девушка, чья-то дочь, сестра и мать… Сердцебит усмехается, рассматривая отражение своего лика в лезвии меча. И в тот же час Ира остаётся девушкой, память о которой извечно заставляет его прямить спину. Она считала его трусом и видела недостойным, и как рассудит сейчас? Владим уже многие дни воюет с желанием её увидеть, но что сам надеется в ней отыскать? Он не мечтательный мальчик и не верит в сказ о том, что Фьерда способна быть милосердной к их природе. Мужчина может лишь благодарить святых за то, что Ирина возвращается в Равку, но жива ли она? Жива ли её память о доме и окружающих людях? Не теряет ли её сердце способность чувствовать? Владим помнит её смех — красивый, задорный и непристойно громкий, совершенно неподходящий для знатной дамы…       Тишина становится звенящей. Командир Первой армии впереди кричит, что чужая армия отступает, и велит своим солдатам продолжать наступление. Гриши одного из собственных полков выступают в сторону врага, мелькая между деревьями, и Владим всё ещё не слышит среди них Ярославу. Пережить службу на юге, переворот в Тенистом каньоне, воды Истиноморя, Гражданскую войну, чтобы сейчас пасть в бойне на границе… Эта девушка чрезвычайно любит бежать вперёд, хотя беря чужое войско тараном, от сердцебитки не ожидают иного. Она желает добраться до клеток, и Владим сам одобряет эту миссию ушедшей ночью. Он запрокидывает голову, завлечённый тонким гулом, тянущимся высоко в воздухе, но на сером небе обнаруживаются только стаи птиц, что горланят и спешат прочь от фьерданской границы. Сердцебит соглашается с указанным — фьерданцы отступают, их жизни отдаляются, ускользают. Лишь вдалеке кто-то отстреливается. Многие предводители Первой армии осмеливаются молвить, что у генералов Дарклинга «боевой опыт с горошину», но не требуется делить десятки лет войны за спиной, чтобы знать — животные бегут от чего-то. Владим подзывает к себе шквальную, что проходит рядом. — Отступить! — гаркает он. Голос расходится по всей долине вместе с потоком чужой силы. По воздуху тянется густой запах взрывающегося порошка. — Прекратить наступление, всем возвращаться к равкианской стороне! Немедленно. Между деревьями мелькает. Красный. Синий. Яркий пурпурный… Впереди что-то кричат, но ветер ломает слова, не позволяя разобрать речь. — Мы почти подошли к их складам, генерал! — ворчит чужой командир с винтовкой наперевес. — Я сказал «отступать», Григорьев, — солдат словам гриша выказывает чёрное недовольство, так что он почти плюётся, когда сердцебит настигает его, встряхивая за плечо, сварясь в побледневшее лицо. — Мы наступаем на всём направлении, на одной из главных дорог, соединяющих Равку и Фьерду! Армия нашего врага не зашла так глубоко, чтобы сейчас сдать эти позиции. И если вы столь уверены в обратном, я не стану останавливать вас пред глупой смертью, командир, — отпуская продрогнувшего мужчину от себя, Владим настигает взглядом гришей, что бегут им навстречу, отдаляясь от фьерданской стороны. Своих людей он ещё побережёт. Генерал Воскресенский говорит себе, что почувствует угрозу, как только она приблизится к их войску, но земля под ногами спокойна, усыпана живыми и мёртвыми — своими. — Поторапливаться!       Пока они стремительно пересекают лес, к плечу спешит старик-шквальный — разведчик, извещая о том, что часть полка — десяток солдат вместе со своим предводителем, оказалась отрезана от строя и не уходила из тыла врага. Ярослава может быть среди них. Ярослава, которая слишком упряма, чтобы поберечь свою жизнь. Ярослава, которая всегда идёт до конца. Ярослава, которая не любит проводить час без толку. Ярослава, за которую Иван изничтожит сердце Владима. Но обратного приказа не отдают. Генерал ныне направляет чуть больше тридцати людей, не считая солдат Первой армии. Выбор прост и в тот же час сложен. Позже сердцебит пойдёт с разведчиками за потерянными десятью и узнает первым, если они погибнут. Совсем рядом гремит взрыв, земля неестественно трясётся. Многие падают на колена, закрывая головы руками. Шквальные поднимают над полком воздушные купола. На землю ложится тень, обрекая запрокинуть голову. Небо окрашивается красным. — Это ещё что за дрянь? — сварится кто-то.       Владим мгновение верит, что стоит на южной границе, а не на северной. Это… Шары. Воздушные шары шуханцев, которые они используют, чтобы путешествовать в горах и устраивать представления. Они медленные и держатся в воздухе не более пары часов — больше игрушка для богатых, чем оружие. Почему шуханские забавы располагаются у северной границы? И тянутся они по воздуху в равкианскую сторону. — Немедленно бежать к укрытию! — приказывает сердцебит прежде, чем вновь гремит взрыв.       По лесу тянутся нити вскриков, пока мужчина дёргает вперёд людей вокруг себя и старается уследить, все ли спешат прочь. Сапоги норовят зацепиться за каждую ветку и путаются в снегу. Кто-то падает, спотыкаясь, но мгновенно хватается за протянутую руку, бросаясь спешить. Один за другим грохот сотрясает лес. Верилось, не зря фьерданцы растаскали врывающийся порошок в столице — теперь они Равку под ним похоронят. А располагают ли опытом бомбёжек генералы Первой армии? Но забавляться не приходится, Владим крепче сжимает челюсти. Один из взрывов гремит совсем рядом, так что люди валятся на землю. Воздух становится сухим, точно выжженным, что дерёт глотку. Кто-то из солдат бросает ружья, чтобы бежать налегке. Мужчина поддерживает раненую женщину-фабрикатора за руку, когда его отбрасывает в сторону, ударяя спиной о деревья, так что он верит, тело должно переломиться надвое. Его оглушает, в ушах звенит, а картина пред глазами раскалывается, так что сердцебит сжимается на земле, пряча голову у груди. Каждой кости в теле следует переломиться. Лицо и руки щиплет. Перчатки, вероятно, плавятся от жара взрыва. Пальцы всё ещё сжимают чужую ладонь или уже сжимают что-то. Ослабляя хватку, Владим ползёт, не разбирая направление и не понимая, с чем сталкивается голова. Земля под коленами трясётся. С очередным взрывом кто-то умирает. Люди, животные… Рука подламывается, вынуждая перевернуться на спину и толкаться ногами. Небо всё ещё нарисовано чёрным и красным — цветами собственного дома. Мужчина пытается найти живые сердца рядом с собой, но не может, и считать не получается тоже. За гулом женский голос зовёт его по имени, кто-то прокатывается по снегу рядом. Что-то падает на них. Все звуки мира возвращаются, когда бомба разрывается о невидимый купол над ними, огонь стремительно охватывает воздушную гладь, но сердцебита не достигает. — Погода совсем не ладится, — откидывая синий капюшон с головы, молвит Кира, пока её дрожащие руки вознесены к небу. Даже с мощью усилителя на своём теле, удержать силу взрыва задача для неё непростая. — Нашёл час разлёживаться, княжеский сыночек.       Владим с хрипящим стоном переворачивается на живот. Его нос и уши кровоточат, а сапоги явно задели осколки. Он пытается считать. Один, два, три… Их всего девять. Девять сердец всё ещё бьются вокруг. Шестьдесят три человека погибает в одночасье. Шестьдесят три никогда не вернутся домой. Шестьдесят три никогда не встанут с холодной земли. Шестьдесят три сердца не бьются. Шестьдесят три раза Владиму ломают рёбра, потому что их смерти от него куски отрывают и причиняют боль. Снег под собственным телом давно не белый — такой же красный, каким теперь помнится небо. — Они все мертвы, — слова хрипят на устах. Пришедший с ним полк пал в одночасье, как теряют жизни и два сопровождающих отряда Первой армии. Владим вскрикивает, прикрывая голову, рядом вновь гремит взрыв, но ныне его не отбрасывает, окатывая горячей землёй, пусть и голос смерти всё ещё не стерпим. — Что ты здесь делаешь, Кира?! — Берегу достояние равкианской армии, а то ты уже удумал смерть под огненным дождём сыскать, — мужчина перекатывается по земле, подползая к ближайшему дереву. Сесть удаётся с трудом, голову всё ещё сотрясает пережитый гвалт бомб. — Неужто струсил пред мыслью, что госпожа Румянцевых тебя видеть не пожелает? — Ирина не радеет к трусости. — Тогда поторапливайся отсюда, — рявкает Кира. — Генерал Назяленская прибыла часом ранее, кто-то предупредил столицу о том, что Шухан выдал часть своего оружия фьерданской армии. Её молнии взорвут часть кораблей. Наше войско почти полностью покинуло линию наступления, когда Фьерда подняла эти шары, твой отряд был дальше всех, — шквальная с наигранным недовольством качает головой, точно поучая малое дитя. — Ты большой мальчик, не заставляй меня волочить тебя за шкирку, Владим. Найди девятерых и уводи их! Я поведу равкианцев, даже если из них останется один, способный сражаться. — Я благородный человек, — вцепляясь в дерево и поднимая себя, возражает генерал Воскресенский, — я не оставляю женщину бестолково геройствовать под натиском врага. И я должен найти Ярославу.       Купол над ними распадается, но Кира ведёт рукой вокруг себя. Резкий порыв ветра свистит вокруг них. Движения шквальной становятся тяжёлыми, словно весь воздух ложится на её ладонь. Она запрокидывает голову, посылая удар наверх. Поток ветра настолько силён, что сбивает воздушный шар в сторону, канаты рвутся, обрекая спрятанных в корзине солдат падать к своей смерти. Вложи генерал Моро ещё хоть одну единицу силы, Владим бы счёл, что ей подвластен разрез. Вдалеке гремит, простор над головой заволакивает неестественными для конца зимы тучами, небосвод пересекают отблески молний. С фьерданской стороны доносятся тонкие, едва слышные оклики солдат. Получасом позже они прибудут к этой земле ответным наступлением, веря, что не встретят сопротивления. — Приберегите свои дворянские манеры к концу войны, генерал. — Что бы я без тебя делал, Кира? — оборачивается Владим в последний раз, обходя мёртвое изуродованное жаром тело и волоча ноги в сторону, где всё ещё бьётся жизнь. — Помер бы.

pov Алина

парой недель позднее,

во Фьерде

      Новости о поддержке Шухана в войне Фьерды и Равки расходятся быстро даже на севере. И они злятся. Фьерданцы не могли позволить Каю жить, но они рассчитывали, что нападение для вражеской армии будет внезапным. И равкианское правительство их этого лишает. Макхи, должно быть, жутко разочарована, что шуханская рука помощи не оказывает северу быструю победу. Алина знает, что следующие переговоры с королём будут последними. Она ощущает это в настроении Дарклинга — в том, как мрак вьётся внутри него. Девушка может чувствовать присутствие ничегой и знает, что он не поскупится со своими тварями познакомить, если Фелерин посмеет вилять в своих решениях. Но пока Сол-королева вынуждена идти в сопровождении невыносимого принца Ирмина, что сипя, приглашает её для разговора и предлагает показать всю красоту Ледового двора с его неприступных стен. Они выше… Намного выше тех, что в Ос-Альте. Взгляд падает вниз, где торчат пики ледников и тянется склон холма. У Алины до дурного чувства перехватывает дыхание. Юношу подле неё сопровождает Редвин, чей чёрный плащ покачивается за спиной, а строгое выражение лица пускает стрелы в спину. За ними следуют и другие — двойка дрюскелей, встреченный под час празднования корпориал… Пара опричников, Наолин и Регина идут позади своей королевы, постоянно озираясь. Следует сказать, она разделяет их недоверие. Настроения между говорящими редкостно скверные. За спиной фьерданца подёргивается образ Дарклинга, неспособного протянуть своей заклинательнице руку. Он слушает, присматривается. Фьерданцы утверждают, что их принц предпочёл бы говорить только с сударыней, но она не спешит отсылать гришей. Ей нечего скрывать от своего народа. Лицо Ирмина выражает только то, что собственная компания ему не по душе, словно кто-то может заставить говорить королевское чадо с чужой правительницей. Но он молвит с ней о решениях своего отца, смеет подвергать сомнению волю чужого короля. — Вы никогда не избираете лёгкие пути для своего народа, а после не жалуете то, что они знают худшие судьбы, — смело провозглашает юноша, чем вызывает одну только незначительную усмешку. И что же для него «лёгкий путь»? Шагающие мужчины поддерживают речь своего принца. Видно, считают, что смелость у него не отнять, но если бы он взаправду располагал доблестью, то сейчас говорил бы с Дарклингом, а не с «женщиной у власти», которую презирает. — Вы могли бы позволить законному наследнику занять равкианский трон, и положение Равки вернулось бы к привычному порядку. — Я родилась во время правления Ланцовых, Ваше высочество, — улыбается Алина, смотря пред собой, — боюсь, не припомню Равку без войны на севере. Фьерданцы не бьются за кровное право и покой в её стране, они желают свою марионетку на троне. — Моя королева, — тихо обращается Наолин, вынуждая обернуться. Его взгляд убегает куда-то наверх, и девушка слегка задирает голову, вглядываясь в окошки смотровых башен.       По рукам бежит дрожь, но заклинательница не позволяет себе замедлить шаг. Образ Дарклинга, что крадёт себе её мысли и страхи неожиданно довольствуется картиной, высмеивает, пока Алина от ужаса почти робеет пред дулами винтовок, обращёнными к ним, и лучниками, чьи наконечники стрел блестят в ярком дневном солнце. Не к добру. Даже если Ирмин столь же труслив, как и его брат, это мало походит на меру предосторожности. Одного точного выстрела хватит, чтобы лишить Равку заклинательницы солнца и погрузить Ледовый двор во мрак. Дарклинг здесь камня на камне не оставит. Его образ рассеивается за чужими спинами с неизречённым обещанием. Дипломатия, как видно, заканчивается в тот час, когда ещё до приезда равкианцев Фьерда заключает союз с Шуханом. Дипломатии нет и теперь, когда Алина останавливается, не собираясь тешить чужие замыслы, спрашивает требовательно. — Что всё это значит? — пусть Ирмин тянет слова в какой-то очередной бестолковой речи, рука Редвина опускается на древко топора достаточным подтверждением тому, что говорить им больше не о чем. — Избавьте меня от этих россказней, Ваше высочество, — юноша выглядит воистину удивлённым, но после выпрямляется, смахивая с лица кудрявые волосы и мгновенно серьёзнея. — Будьте честны со мной, и тогда нам обоим не придётся терпеть общества друг друга. — Что ж, — сквозь сжатые зубы выговаривает принц, не позволяя кому-то из дрюскелей огрызнуться. Они серьёзно растрачивают время. — Быть по вашему. Дарклингу в этот час должно говорить с нашими генералами. Боюсь, он слишком обременён военным делом, чтобы в верный час поспешить к нам, — указывает юноша. Неуверенность норовит сковать его голос, и это воистину забавно, потому что он не знает, где Чёрный Еретик сейчас ходит на самом деле. И он боится. Хоть и следует признать, его не получится унизить в избранных целях. — Ваших колдунов, что остались в своих комнатах, должны были схватить, как только вы их покинули, — подмечая, как стремятся броситься дрюскели, Алина не позволяет гришам выйти вперёд, хотя сама почти скалится на чужую наглость. Маленький глупец. — Эти переговоры становятся слишком изнуряющими для всех нас, и я не желают позволить Фьерде проигрывать на своей же земле.       Пленённый гриш среди фьерданцев что-то нервно бормочет. На его болезненном лице выступают капли пота. Дышать становится тяжелее и раньше, чем руки корпориала успевают стиснуть грудь, поток ветра ударяет его, сбивая с ног и почти опрокидывая за внешнюю стену. Солнечные лучи рассыпаются вокруг равкианцев, ударяя дрюскелей по глазам, стоим им только взяться за оружие. Но они что-то гаркают своему гришу, и сердце раскалывает резкой болью. Наолин должен защищать их, но нет того, что могло бы совладать с гришом под воздействием юрды-парема. Но даже он не способен владеть своей силой, если не может дышать. И когда Регина крадёт у него воздух, мужчина корчится и сползает к кварцу полов. Он выживет. И теперь им есть, что ему предложить. Принц Ирмин не выглядит впечатлённым, лишь подобает Редвину со стремлением в любое мгновение ринуться в бой. Юноша взмахивает рукой и в воздухе мгновенно свистят стрелы, вынуждая прятать головы. Опричники стреляют, закрывая государыню собой и явно задевая попрятанных на башнях солдат. Одна из стрел угождает Регине в спину — прямо над грудью. Они не целятся в голову, но шквальная истечёт кровью, если ничего не предпринять. — Достаточно! — восклицает Алина. И принц вновь поднимает руку, довольствуясь представленной картиной. Зазнаётся быстро. Никто из них — дурачья, не имеет представления о том, на что способны заклинатели солнца, и это развязывает им руки. Но девушка не поспешит тешить его ожидания. — Вы будете говорить как представитель короны или продолжите размахивать оружием? — Всё зависит только от вас, коли вы Королева ведьм да колдунов. — Вы отпустите пришедших со мной солдат Второй армии в свои комнаты и пообещаете, что мои люди не пострадают. И тогда, — указывает Алина. Мальчишка не знает, какую судьбу себе ищет. — Я буду с вами говорить, — Ирмин не позволяет своим стражам или охотникам подойти ближе, кивает коротко без сердечного доверия. Сол-госпожа оборачивается на опричника, что всё ещё укрывает её спину и держит ружьё поднятым. Он не захочет выполнять этот приказ, но ему придётся. — Сопроводите гришей в их комнаты, — девушка тянет Наолина за плечо и шепчет на ухо. Регина ранена, но всё ещё способна стоять. — Осмелятся напасть, убейте, — голова королевы кивает и в сторону пленного корпориала, от силы которого звенит в ушах. Она хочет, чтобы тот выжил. Он должен знать лучше, чем эти цепи и дурные воли. — Уведите его тоже. — Он останется, — отсекает принц Ирмин доброе намерение, — как мой гарант. И боюсь так или иначе дрюскели окружат ваших гришей, как только их выведут со стены к коридорам Сектора. — И ваш король одобряет эти приказы? — почти насмешливо выспрашивает Алина. Возможно, он считает что схватить не одно и то же, что причинить вред. — Это решение мальчишки, а не наследного принца. — Мой отец стар и, — неожиданно слетает с губ юноши, — нерешителен для действий, которые требуются в нашем положении. И мой старший брат слаб, раз не смог довести наше дело в Равке до конца. Это отвратительно, — никто не смеет мальчишке перечить. Дрюскели только кивают. Ирмин слишком юн, чтобы строить заговоры против отца или старшего брата, но если придворные вельможи смогут получить поддержку армии, им будет под силу посадить на трон нового короля. Молодого. Сильного. Выкованного для борьбы. Озлобленного на неудачи своей страны. Да только теперь они с Расмусом меняются местами, потому что мальчишка почти закашливается в следующих словах. — И я не желаю говорить о юности, когда вас саму провозгласили ведьмой в семнадцать лет отроду. — Господа Ланцовы многое вам поведали. И чего же вы хотите? — Вам следует покинуть Фьерду. Я очень не хочу вас убивать. Значит, надеется, что она может уговорить Дарклинга, но неугодную перспективу не исключает. — Мы заберём гришей и уедем, а в следующий раз встретимся только на поле боя. — Эта мерзость останется, — кривя губы, переговаривается принц подобно ребёнку. — Равка с её языческой верой не будет диктовать условия на этой земле. — И как же принц Расмус, Ваше высочество? — Ирмин от её испытывающего взгляда не прячется, но слова избирает, боится, потому что предательство и пренебрежение своей же армией слишком большие преступления, чтобы править под их тяжестью. — Как же ваши солдаты в темницах и славные слова о верности своему народу? — Если они действительно верны Фьерде, они найдут способ вспороть себе горло и падут за своего короля, — непреклонно цедит Редвин. — И у страны есть наследник.       Алина складывает руки за спиной, точно стараясь усмерить переживания. Нет сомнений, чужой мальчишка-принц отдаст приказ её убить, если она не окажет благоволение к его замыслам. Ирмин видит её так, как видел и Рэнке, — девчонкой, которую мужчины одаривают властью. Он думает, что просчитывает всё с тем, как сзади тянется топот. Должно быть, ещё больше дрюскелей поднимается по лесенкам, что ведут к стенам. На неё обращена каждая винтовка, способная разорвать ей голову, и каждая стрела, что легко пронзит чёрный кафтан. Корпориал пред ней мучается от неестественной величины своей силы. Алина не хочет, чтобы он умирал. Взгляд падает к плечам, ей некуда бежать. Они стоят над Сектором дрюскелей, а по другую сторону стены тянется ледяная пропасть. Но сила собирается в ней, заполняя тело искрящимся играющим солнцем, и она тянется к сути Дарклинга, что подпитывает её и зовёт сиять ярче, обращает кровь в венах горячим золотом, которому подвластно обрушать горы. Принц Ирмин ждёт, когда Королева ведьм да колдунов примет решение. Чистое солнечное небо раздумью благоволит. «Ты уже всё решила, Алина», — молвит её монстр. Не к тому голосу разума она взывает. Фьерда и Равка не договорятся, потому что одни не желают договариваться. И они никогда это не забудут ту волю, что ложится падшей святой под руку. Кай желал не этого, но он никогда не обманывал себя в том, кем является заклинательница солнца, и заплатил жизнью за веру в неё. Рокотание чудовищ складывается в спрос. — «Может ли Святая стража сказать тебе то же?»       Дарклинг всё ещё не объявляется рядом, лишь потому что мерзкий принц не лжёт. Он отдаёт указ схватить равкианских гришей, и дрюскели его исполняют. Как кажется, надеются, что король не станет разбирать, кто напал первым, когда охотникам окажут сопротивление. Но Сол-королева чувствует присутствие чудовищ. Они ей потворствуют и норовят всё небо чёрным окрасить. «Я боюсь высоты». «Я знаю», — обозначенная правда в мыслях монстра звучит ласково. — «Я тебя поймаю». «Не смей лгать мне», — Алина верит, она уже падала так в каньоне Малого города. Но сейчас это иначе. Дарклинга рядом нет, чтобы повелевать каждым мановением своих тварей. И помнится, однажды он уже не поймал. Ничегои кричат с неугодной мыслью, заставляют вздрогнуть. Девушка чувствует их смрад и роящийся звук. «Ты не разобьёшься», — слова убеждают, навязывают что-то крепче обещаний и клятв. Она их не гонит. Впервые за годы вражды заклинательница солнца Дарклингу верит. Здесь — во Фьерде, светило не поднимается достаточно высоко, чтобы растопить вековые льды. Но Алина — падшая святая, и она есть достаточно близко, чтобы разломился даже самый прочный камень. — Вам когда-нибудь говорили, что нельзя слишком долго смотреть на солнце, Ваше высочество? — голос ровный, несмотря на то, что всё тело изводит возбуждение от переполняющей силы. Принц смотрит на неё с подозрением, спрашивает вдруг, отчего же так решила равкианская ведьма. — Можно ослепнуть.       Сила разливается из неё единым потоком, вторым светилом на небосводе, плотным золотистым сиянием, которое стремится охватить всё вокруг, обжигая и лишая зрения. Но Алина не желает их сжечь, она возносит руки и собирает всю силу в кольцо потоком настолько плотным, что разобьёт камень смотровых башен, разрезом откалывая от чужой крепости кусочки. Небо перерезает раскатами грома, и чёрные роящиеся тени свиваются на нём раньше, чем девушка бросается вбок, убегая от грохота камня и бросающихся к ней дрюскелей. Порыв утягивает за стену прежде, чем заклинательница солнца может засомневаться. Хлёсткий морозный воздух раздирает ей щёки, а сердце предаёт, не позволяя даже вскрикнуть. Её обвивает чернь, принося только боль и крадя сознание, оставляя нескончаемо лететь вниз и разбиваться тысячу раз.

•

      Чудится, она всё ещё падает. Шквальный ветер норовит изорвать кожу, и Алина чувствует себя искалеченной когтями чудовищ. Есть ли земля под ней? Есть ли опора? Девушка верит, что безнадёжно разбивается о лёд и скалы, как и суждено было разбиться всем мечтам о мире и процветании для гришей и равкианского народа. Чудовища кричат. Заклинательница верит, она может чувствовать пустые нечеловеческие стенания. Она видит лишь мрак и не знает, закрыты ли глаза. Должно быть, всё тело кровоточит — настолько оно тяжёлое, липкое, неподвластное. Боль растекается от пят, ломая кости и выжигая. Но мёртвые неподвластны агонии. Жизнь такой лёгкой кончиной святых не удостаивает. Алина жмурит глаза, хотя свет мягок. Она надеется разглядеть пред собой хмурое небо Равки или стены столичных дворцов, но её встречает плохо забытая обитель врагов и суровых северных нравов. Образ собственных покоев волной умиротворения укрывает сердце. Постель пуста, а окружающее не опорочено обществом Дарклинга. Ничегои стихают, таятся в тёмных углах, оставляя девушку в плену звенящей тишины. И где их хозяин смеет пропадать в этот час? Связь между ними не колеблется, остаётся заключённой в ледяное спокойствие. Заклинательница тянется к ней, надеется, что нить приведёт её к порочнейшему господину, но мгновенно теряется, словно двери пред ней закрывают, а растянутые узы остаются обрубленными. Дарклинг видеть её не желает, и мысль та извечно злит и раскалывает сердце. Ранен ли он тоже? Погряз ли хаосе учинённой трагедии? Алина тянется к связи вновь и чувствует одну только первозданную глубокую ярость, норовящую изрезать протянутые ладони. Возможно, Дарклинг даже заурядно, в истинно человеческой мере впечатлён. Разумеется, король и его подданные — для него дети, но царапают ли его когти волчьей жестокости? Они не обманывают себя в том, какими дорогами север прокладывает себе путь к победе, но фьерданцы желали состроить против него заговор, пытались погубить его королеву и, вероятно, напали на всю равкианскую делегацию… У всякой дипломатии существуют границы.       Девушка верит, что не желает выходить в коридоры Ледового двора. Знает, что обнаружит их полы залитыми кровью. Тем же росчеркам и следам когтей должно обнаружиться на стенах. Где-то, верится, рассыпаны камни и обрушен необыкновенный кварц потолков. Трагедия. Алина зовётся королевой монстров, но чувствует себя Королевой-монстром. В народе говорят, для каждой твари сыщется достойная пара, и Дарклинг свою нашёл. Внутренности сдавливает пустота чувств. Скольких убивает тот разрез? Сколько жизней забирают с собой гнев и отчаяние падшей святой? Успевают ли уйти гриши, или разрушение забирает с собой и их? Алина высоко хрипит, жмуря глаза и обнаруживая, что на одну из её щёк возложена холодная ткань. Кожу лица щиплет, а в одной из ног собирается крутая терзающая боль. В груди хрипит от дрожи, к телу возвращается ужас падения. «Ты поймал», — обращается девушка к мраку, надеясь найти его голос, привлечь к себе. — «Мне больно», — пробует снова, утверждает, что мерзавец не посмеет молчать. — «Где ты?», — знает, что нить собственного голоса срывается, дрожит от всех дурных чувств. — «Я хочу видеть тебя, отвечай», — заклинательница надеется, слова даже чудищ заставят продрогнуть. «Не сейчас, Алина». «Я не могу ходить», — голос рвётся в связи от всего отчаяния и нескончаемой боли. Стоило ли надеяться, что он будет более аккуратен? Его твари не знают ничего человеческого. «Я исправлю это», — отвечает холодно, но истина одна, Дарклинг не есть целитель. Рука тянется к тряпке на собственном лице, которого коснуться не получается от страха принести себе ещё большее мучение. — Не трогайте, Моя королева! — Диана осторожно придерживает её ладонь. — Занесёте грязь.       Алина прикрывает глаза, заслушиваясь речью служанки, которую счастлива хотя бы видеть живой. Она говорит так, словно мир не рушится у них под ногами, и это приносит толику утешения. Молвит, что между дрюскелями и королевской стражей произошел конфликт, пока Царь-Еретик пытался добраться к Сектору дрюскелей и выцепить гришей из рук охотников. Диана всё добавляет, какое это чудо, что ему удалось свою солнечную царицу подхватить, хотя сама девушка себя чувствует больше мёртвой, чем живой. Опричники доносят, фьерданская сторона хотела себе заложников. Вернее выразиться, один наглый принц хотел. Следует надеяться, король его помилует. Многие из нападавших погибают. Пятеро опричников убиты, и вместе с ними забирают и жизнь женщины-сердцебитки, все остальные ранены. Алина ничего не говорит в холодном горестном раздумье, пока опочивальня не наполняется тенями чужой ледяной ярости, с которой Дарклинг вышагивает по покоям. Его кафтан пылится, а грудь в некоторых местах пересечена кровью. Девушка старается сесть на кровати, когда Еретик отсылает от них Диану. Голос исходит на полные муки всхлипы, которых стоит спустить ногу с постели. Но мужчину они не достигают, не достают вовсе, сколь бы ни хотелось, чтобы её боль Дарклинга изнутри истязала да под кожей таилась. Но он обмывает руки и присаживается пред ней, чтобы осмотреть рану, и сдёргивает одеяло. Заклинательница солнца, как оказывается, возлежит в одной только длинной рубахе. — Видно, твари остались недовольны тем, что я разбила их господину лицо.       Алина велит себе не кричать, не сдаваться боли, но по внутренней стороне ноги ползёт тёплая влага, когда Дарклинг снимает пожелтевшие окровавленные бинты. Когти ничегой разорвали кожу бедра, отчего по краям раны расходится чёрный рисунок, оставленный чужой скверной. Рану зашивают, но излечить до конца не могут, как не могли и укус на её плече. Она с ней останется навсегда. Заклинатель рассматривает, но что мог бы там найти? Одни окровавленные куски ниток да неровная линия вспоротой воспалённой кожи, что пульсирующей болью в ноге напоминает о себе. Ладонь мужчины опускается к бедру, от мысли о грядущей муке темнеет в глазах, отчего Алина хватает его за запястье. Но пальцы Дарклинга поигрывают в воздухе, нити теней сочатся между ними. С губ рвётся высокое «ой», потому что разлитая под кожей тьма сдвигается, тянется к рукам мерзавца, которому же и принадлежит. Боль не нарастает, но в чувстве нет ничего приятного. Девушка говорит себе, что знала и хуже. Понимает, что Еретик сделал то, что должен был в угоду её собственным стараниям, но от чувства, что она им же и ранена избавиться не может. Его тени — всё ещё оружия, они пронзают, режут, рвут и не знают пощады, а ныне рвутся к его рукам без милости, потому что и все монстры — есть части теневого могущества. Алина не боится боли. Алина страшится, что человек, которого она подпустила к себе и назвала своим мужем, возжелает причинить ей боль. Она не ожидает лучшего от того, кого сама зовёт Дарклингом, но не может совладать с неверием. Отчего-то заклинательница впервые задумывается, было ли легко для Николая избавиться от монстра? Его превращение было пыткой и страшной карой, так что она не думает, что избавиться от того было легко, сколь бы Лис ни хорохорился. Щиплющее под кожей чувство догадку только подтверждает, но его можно терпеть. Тьма скользит на ладонь к своему господину и прячется у запястья. — Хорошо, — выговаривает Дарклинг. Алина верит, что даже в этот час способна зардеться. Что это за слово такое? Не то похвала за терпение, не то обронённая над пыткой ласка. Дивно. Мерзавец всё это смятение с лица испивает и в глазах читает, когда от непонимания девушка на него засматривается, но скоро взгляд спускается к коже бедра, что теперь совершенно чиста. — Ты с Ланцовым этому научился? — отвлекает она себя спросом, чтобы не лезть руками к ране.       Еретик лишь возлагает ладонь к её щеке, так что сол-властительница прячет глаза и не знает, почему он считает это необходимостью. Она однажды милостью волькр и Тенистого каньона расписывает тонкими нитями шрамов ему всё лицо. Но вероятно, правда найдётся в том, что требования к тому, как выглядит Королева всегда будут больше, чем к тому, как преподносит себя Король. Дарклинг это знает не хуже прочих. — Я не предпочитаю растрачивать силу попусту, — скверна оседает чёрным ядом в его венах, заклинатель убирает руку, выпрямляясь подле постели. Алина прикрывает нагие ноги одеялом и осматривается, словно может быть удивлена, что стены Ледового двора всё ещё стоят. Она знает, что Дарклинг нашёл предателя, но сомневается, что выходка младшего принца была оставлена без ответа, пусть и Королева-солнце не могла тому свидетельствовать. — Что ты сделал?       Заклинательница желает утвердить, что всему виной упрямство и гордость фьерданского короля. Он знал, что приглашает ко двору не одних врагов, но и свою собственную погибель. Жизнь Расмуса и судьба всех неосуществлённых планов должна быть ему примером. Алина сжигает трапезные и трофейные залы дрюскелей, она забирает у них накопленные веками и кровью знания, достижения и окунутую в грязь честь. Сол-госпожа один за другим крадёт у них выслуживающихся гришей. Дарклинг забирает у них ценного союзника, подрывает крепость Вадика Демидова и святой стражи, лишает здоровья юного принца. И теперь… Теперь, они оба — монстры и святые, наносят дому Гримьер серьёзную рану. Ледовый двор стоит не одну сотню лет опорой всем северным нравам и устоям, и одна чужеземная королева пускает по нему трещины. И пусть этот разрез — ответ на фьерданскую подлость, Алина боится того, что он значит для Равки. Они пускают яд по северному народу — сказ о том, что, быть может, крепость не так уж и надёжна? Но трагедии дозволено тянуть в обе стороны. — Закончил то, что ты начала, — сыто выговаривает чудовище, душит одной правдой. — Я этого не хотела. Мне пришлось. — Ну же, Алина, — Дарклинг садится пред ней вновь, не позволяет отстраниться, окунает в эту правду с головой и не позволяет вытащить из омута голову, пока его пальцы нежным движением убирают волосы за ухо, принося с собой смрад крови. — Ты умеешь лгать правдиво. — А если они убьют всех за то, что я сделала? — голос срывается от того, насколько сильно у заклинательницы дрожат губы от ледяного ужаса, которым теперь, чудится, даже стены пропитаны. — Они пытались, — улыбается Еретик со стальной безжалостностью в глазах. Пытались ещё до того, как его королева взошла на злосчастную стену. Но он им не позволяет. — Хотят и сейчас, — большего не говорит, натягивая на лицо колючее расслабленное выражение, почти равнодушное. Приказ зовёт в их спальни целительницу. — Нас ожидает король.

•

— Должен признать, — старое лицо Фелерина являет грубое пренебрежительное выражение, — ты и твоя королева чрезвычайно дорогие гости, Дарклинг.       Они стоят посреди старых приёмных залов. Помещения длинны и украшены резными колоннами, похожими на берёзы. Всё светится голубым, пока они стоят пред троном, искусно вырезанным из алебастра. Король гневается, это видеть легко. Правда, не разобрать, кто есть предмет его недовольства. Самонадеянный принц или равкианские гости. Королева-солнце обрушает смотровые башни в Секторе дрюскелей вместе с каждым господином, что посмел наставить на неё и её людей оружие. Царь-Еретик пересекает разрезом стену, так что теперь со стороны охотников в крепости Ледового двора зияет огромная трещина. Напряжение густо разлито в воздухе. Король обещает им соглашение, и его сын столь бездарно разменивает все добрые планы на разрушение и вражду. Принц Ирмин не присутствует, нет и гадкого Редвина, хотя Алина знает, что они живы, её удар не должен был забрать их жизни. Теперь они знают, чего делать не следует. И этот страх… Это путь Дарклинга, а не её собственный. Но предлагают ли иной, когда любая пуля или стрела могли забрать жизнь заклинательницы солнца? — Что же до ваших колдунов… — Я их у вас забираю, — говорит Алина вперёд фьерданского короля и самого Чёрного Еретика. Переговоры завершатся сегодня. — Мы их всех у вас заберём. Я желаю каждого. — Забирайте, — слово выходит сдавленным от того, насколько сильно Фелерин сжимает челюсти. Должно быть, с трудом сдерживает приказ пристрелить их на месте. Он наклоняется вперёд на своём троне. — Вам откроют двери в нашей старой сокровищнице и тюремном секторе. Берите, кого пожелаете. На занятом вами этаже подготовят комнаты, какими не обделены и другие солдаты Равки. Поступим так, — обращается старый король к Дарклингу. — Пошлите к своему двору прошение привести принца Расмуса и пленённых солдат к фьерданской границе. И если вы согласны их передать, наши воины под предводительством принца Ирмина сопроводят равкианскую делегацию к месту встречи. Фьерданская корона согласна на этот обмен, если вся эта грязь будет оставаться в своих комнатах и не посмеет расхаживать по моему дворцу. Я желаю видеть своего сына живым и здоровым, и тогда мы разойдёмся на границе без потерь. Но я не обещаю вам перемирие. Наша армия не отойдёт от своих позиций, как и ваша. — Наша армия стоит на своей земле, Ваше величество, — бросает Алина врагу под ноги, разворачиваясь, чтобы уйти. Она хочет поспешить за несчастными детьми, а не болтать со стариком об очередном кровопролитии.       Тишина в Секторе дрюскелей всегда кажется девушке зловещей и мёртвой, но теперь её пересекает тяжёлый, полный жестокости свист. Звук плети рассекает воздух, преследуемый женским криком, что Алине все внутренности переворачивает. Всякий раз ей кажется, что с неё самой кожу живьём сдирают. Она приказывает себе не бежать снова и снова, но ноги тянут вперёд Дарклинга и всех мерзких фьерданских господ. В Секторе дрюскелей нет деревьев, они бы не стали так оскорблять своего Бога, но в стены под открытым небом вбиты крюки с нанизанными на них цепями так, что гриш оказывается подвешенным за руки и не может воззвать к своей силе. Хлыст ударяет вновь, рёв человеческого голоса за тем не следует, одно только переполненное болью рычание. Какие фьерданские слова звучат? «На колени». На колени пред чужой землёй, пред поганой волей и опороченной верой. На колени. Цепи звенят вместе с тем, насколько сильно трясётся чужое тело, хотя Старкова его даже не видит. Выходя к паре дрюскелей, Алина не пресекает силу, что рвётся из-под руки и собирается под ней плотным и жарким потоком. Кто-то бросается в стороны, когда чистое небо раскалывает гром. Взмах руки рассекает воздух над головой — заклинательница не заботится о том, перерубит ли разрез руку охотника. Цепи со звоном разлетаются на звенья. Голоса врагов рявкают на неё, но заклинательница спешит к одной только девушке, что падает на колена и с прорежённым стоном боли перебирает руками по земле. Её рубаха изорвана на спине, а из оставленных хлыстом борозд точит кровь. Алина знает, что целитель следует за ней, но всё равно оборачивается за помощью. По снегу тянутся тени, Дарклинг преграждает путь дрюскелей. — Я опускаюсь на колена только пред своими правителями, — сипит гриша, пока сол-властительница пытается поддержать её за плечи. Рука вздрагивает со взглядом на то, что сжимает Алина неприметную армейскую рубаху, а голова девушки пусть и испачкана в крови и грязи, но на ней всё ещё можно различить золотистые завитки волос. Заклинательница осторожно кладёт её на свою грудь, рассматривая знакомое, ныне измученное лицо. Боевое… Старкова помнит его боевым. — Яра? — зовёт тихо. — Моя сол-королева. Алина оставляет эту гришу на растерзание волькрам в Тенистом каньоне и бросает утопать в Истиноморе… Чтобы сейчас спасти из-под кнута фьерданских охотников. И теперь заклинательница солнца не медлит, поднимая голову к поспевающим за ними гришам Второй армии. — Выведите детей первыми, — приказывает она. Дарклинг в этот час, кажется, напоминает Редвину о приказе собственного короля. — Помогите тем, кто не может идти, и сопроводите их в отведённые комнаты. Мы возвращаемся в Равку.