Соткан из отвергаемых истин

pov Алина

      В середине весны небо во Фьерде хмурится особенно часто, но некоторые дни светлы, пока кареты движутся на восток. В такие дни окошки держат открытыми, позволяя полам быть залитыми дневным согревающим солнцем. Алина сама к нему тянется, потому что дорога не позволяет ей заклинать. Тёплые лучики более не бегут сквозь пальцы, они льнут к ладоням и тянутся к руке, ложась на неё золотым свечением. Девушка в такие часы любит сажать путешествующих с ними детей на колени и подносить им маленькие солнца на ладони, которые извечно заставляют юных смеяться и тянуть руки в попытке взять светило на ладони. В их с Дарклингом карету посреди пути пересаживаются трое, все младше семи — мальчик и две девочки, у которых среди старших нет заступников. Это не является вопросом удобства, когда правители отдают все свободные кафтаны остальным каретам и забирают к себе часть детей. Ещё пред отбытием равкианская делегация восходила к кабинам подготовленными. В каждую карету сначала определяют девушек и детей, после тех, кто мог бы укрыть их собой и защитить, и только потом за ними садятся солдаты Второй армии и опричники, способные сражаться. Непозволительно верить, что фьерданцы не обращают к этому свои взгляды, но найдут ли они в порядке хоть что-то особенное? Алина о том не заботится, пока укаченная дорогой девочка спит у её бока, пригретая рукой живой святой. Двое других прибились к бокам Дарклинга и слушают книгу, которую он читает. В клетках Ледового двора не учат понимать письмо, посему они вынуждены сидеть за одним рассказами. Сол-королева легко отмечает, что они скудно боятся живого Еретика. Возможно, они даже плохо понимают, кто он. Дети тянутся к нему, и Алина не может разобрать, что причина этому чудному «обожанию». Возможно, истина кроется в том, что чужая природа усилителя помогает им чувствовать себя лучше и спокойнее.       Заклинательница забавляется, смеётся осторожно, наблюдая за тем, как девчушка лет пяти почти повисает на предплечье Дарклинга, полными любопытства глазами заглядывая в вычитываемые им страницы. Иногда сол-госпожа замечает, что и он наблюдает за ней — за тем, как она говорит с детьми и как помогает им уснуть. Ей хочется верить, что за этим таится и доля человеческих представлений — кроется нечто большее, нежели заурядная нужда изучить и рассчитать. — Чего это они тебя так любят? — спрашивает Алина тихим голосом, пока страницы книги шуршат посреди дороги. — Сказки учат бояться серых волков и монстров в лесу. — Веришь, сказки нравятся детям одними образами славных героев и подвигами? — Дарклинг поднимает брови, взирая на свою королеву, пока мрак вьётся в возвышенном взгляде.       Полуулыбка, что лежит на губах Еретика, заставляет ждать очередное слово, но выжидающая мера точно дразнит, зовёт дать ответ. Сказки… Они есть только о людях с чистым сердцем и их добрых деяниях, ни о чём другом. Сказки учат выбирать правильные дорожки и побеждать зло. Дарклинг кладёт закрытую книгу на колена и возносит руку, к которой стремительно сбегаются юркие тени, так что дети с тихим оханьем прижимаются к спинкам лавок, вынуждая прикрыть уши спящей девочки. — Ты их пугаешь! — шикает Алина, но клубки мрака вокруг её короля свиваются в мороки лошади и поигрывающего ушами зайца, что кружат у колен детей, рассеиваются под их пальцами и собираются в забаву вновь, зовя юных тянуть руки и смеяться, просить ещё. — Злодеи и чудища впечатляют сильнее. — Они.., — подбирает слова заклинательница, отмечая, что мальчишка у бока бессовестно подслушивает их беседу, — очаровывают. — Если судить о придворной болтовне, и тебя очаровали, — девушка стремительно вспыхивает, рвясь зацепиться за слово, ответить острее, но мгновенно напарывается на вальяжную манеру, с которой Дарклинг возлагает ногу на ногу и взирает на неё с застывшим на лике довольством, взывая ответить одну краснощёкую девицу — такую же героиню его сказки, как и многие, что вписаны в книги. Сол-властительница выдыхает, успокаивая уязвлённое сердце и отворачиваясь к окошку. — Мой злодей тоже пред лучами солнца млеет.

•

      Алина всегда осведомлена о том, по какой дороге они едут, и как далеко продвигаются. Карты поднимают нередко. До перехода границы неподалёку от Черности остаётся лишь три-четыре дня пути, если лошадей будут гнать во всю прыть. Дорога изнуряет не хуже любого дела, и девушка видит это в окружающих. Заготовленная еда начинает заканчиваться. Все становятся злее, так что от вечера к другому солдаты то и дело роняют с уст жестокую брань. У них ещё будет час поднять ружья, и сама Алина будет стоять на поле боя, когда воздвигнут курки. Она просит небо лишь о том, чтобы невинным — тем, кто неспособен сражаться, дали уйти. Но существование никогда не перестаёт ей доказывать, что нет твари более жестокой, нежели есть человек. Людская жестокость разумна, и посему ей всегда быть самым жутким, что преподнесут века вечной жизни.       Ночь темна, а близость с ледяными пустошами Вечного мороза совершенно неприглядна и бездушна. Пока колёса карет стучат в дорожных колеях, Алина не перестаёт перебирать в пальцах плотную ткань своего кафтана, что достаёт ей до щиколоток. Без плаща по плечам бежит холод, но в верхние одежды укутаны двое детей, что спят, возлежа друг на друге и шумно сопя. Дарклинг не отходит ко сну — слушает бег вереницы и места, что их окружают. Мысок сапога дробно постукивает по полам кареты, и девушка не впервые пытается разгадать, о чём её мрачный господин думает. Возможно, он рассчитывает, сколько из них не перейдёт границу, сколько ещё может погибнуть под час перехода… Заклинательница солнца гонит от себя эти мысли. Они выживут. Они все вернутся домой. Необходимо лишь выиграть ещё пару сражений. — Так не может быть, — качает головой Алина, когда кареты начинают замедлять ход. Спрашивает не у своего господина — у самой ночи, у жестокого бытия. Рука сжимается на плечах ребёнка, которого она придерживает рядом с собой. — Неужели среди них не найдётся хоть пара ублюдков, наделённых сожалением? У кого-то ведь тоже есть дети и матери…       Девушка хочет верить, что хоть кто-то из фьерданских солдат награждён стыдом и состраданием. К этой правде тянется её молодое сердце. Но час для всякого тёплого чувства исключительно поздний. В это время не делают остановки, путникам следует уже глубоко спать. Но Алина и Дарклинг не смыкают глаз. Как не обращаются ко сну и все старшие гриши, опричники и сопровождающие. Им приказывают одно в час, когда все восходят к каретам в ушедший вечер. Не спать. Братство Тёмного господина и сам Еретик подмечают многое — то, на что заклинательница солнца только учится обращать внимание. В воздухе стоит густой горьковатый запах, а сумки фьерданских солдат сильнее провисают на поясе, наполненные не то порохом, не то пулями. Враги молчат больше обычного и постоянно оглядываются, словно исполненные страхом. Когда процессия вновь направляется к границе, лошади военных отведены в стороны и занимают далёкую обочину, будто их бег внезапно может свернуть в лес. Топот копыт становится всё более редким, Алина сдаётся дрожи, когда тот оборачивается совсем редким, неспешным. Глаза обращаются к взгляду ночи — кварц того омрачён, заключён в глубокую серость. Девушка кивает, убеждает сама себя в том, что они готовы.       Она приподнимается первой, опускаясь на полы кареты и стаскивая за собой девочку, завёрнутую в один из чёрных кафтанов. Дети беспокоятся… Разумеется, они беспокоятся — моргают сонно, задают множество вопросов, когда солнечная госпожа велит им спрятаться под лавками и укрыть голову. Она не должна учить этому юных — никто не должен, но почему-то война всегда считает, что имеет право распоряжаться их жизнями. Дарклинг с двойкой маленьких гришей садится следом. Обернувшаяся в плащ ребятня походит на ворочающихся в мешках мышей. Еретик прикладывает палец к губам, когда кареты останавливаются полностью, его движения плавны в нужде не раскачать кабину. Алина не знает, что делают в этот час в остальных частях вереницы, ей известно только то, как равкианцам велено поступить… Они затаятся, позволят трагедии случиться. План зауряден и от того обманчив своей простотой, так что девушка не способна унять мысли, что может расстаться с жизнью. Но Дарклинг подтаскивает её к себе, возвращая памяти образы часовни и их двоих, стоящих на коленях и тянущихся друг к другу. Но в этот час нет жара солнца, и порождённых скверной монстров тоже нет. Сол-госпоже душно так сильно, словно она может задохнуться у полов посреди чужой земли. Но Алина зарекается — то будет единственным разом, когда Фьерда узрит её на коленях. Природа вокруг в этот час удивительно тиха, голоса людей её не стесняют, нигде не шумит лес. Только лошади ржут и ноги врагов топчут снег. Девушка почти ложится на пол, протягивая руку к голове свернувшегося под лавкой мальчишки. Ткань шуршит — Дарклинг набрасывает капюшон, ложась следом и пряча голову своей королевы у себя под грудью. Земля замирает, а тишина столь глубока, что сол-королеве чудится, она может слышать сердце своего мужа. Где-то вдалеке звучит металлическое щёлканье, то проносится по всей округе и в одно мгновение замирает. Алина не помнит, когда в последний раз взывала к святым, но ныне она молится, чтобы в каждой карете последовали розданным указам. Им в этот час следует спать. Им в этот час должно умереть.       Заклинательница солнца не знает, что приходит первым… Но убегает одна минута, следом другая, и всю мирную округу вспарывает гвалт выстрелов. Как же говорится в знаменитой пьесе… «Так не доставайся же ты никому»?       Девушку передёргивает, и она взвизгивает от того, насколько мучительны крики перепуганных детей, но Еретик сдерживает её крепче в своих руках. Пули одна за другой продолжают ударяться о тонкие стены карет, неизбежно проникая внутрь. Деревянная щепка летит на полы. Алина знает, что выстрелы настигают Дарклинга. Века делают заклинателя неуязвимым пред болью, но его тело напрягается всякий раз, когда шальная сталь неизбежно ударяет. Стрельба звенит столь громко, что заклинательница почти не слышит детский плач, тая худшие мысли. Ткань гришей не пропустит пули, не позволит убить. Сол-госпожа прерывисто всхлипывает, сжимаясь от визжания лошадей. Воздух нагревается. Сколько длятся залпы? Заклинательница солнца верит, что они проводят под железным огнём часы. Но приходит следующее мгновение, и думается, так звучит гибель. Тишина, прорежённая низким грубым шёпотом. Стоны животных, умирающих вокруг. Тихое хныканье детей, сорвавших голос. Продуваемые ветром кареты дрожат, а вместе с ними, кажется, трясётся и сама гневная земля.       Дарклинг ставит свою королеву на ноги, всё ещё удерживая их прижатыми друг к другу. Кабина вздрогнет раз, и они лишатся всякого преимущества. Хруст снега становится всё ближе, и Алина выдыхает своему монстру в грудь, заклинает его чёрное сердце, и то отвечает ей зовом усилителя. Всё солнечное могущество оживает в теле, подпитываемое уверенностью и необходимостью явить себя. Тени свиваются вокруг них, и у девушки ладони сжимаются от злости во взгляде на стены кареты, что более походят на решето. Они не располагают временем на промедления — винтовки и ружья фьерданцев перезаряжаются быстро. Но стоя подле обеих изломанных дверей кареты, они ждут, так что кончики пальцев подрагивают, когда вблизи слышатся тяжёлые шаги. — Сейчас! — оглашает Дарклинг. Лёгкие заполняет горячим, пропитанным порохом воздухом, взвесь которого оседает на языке.       Свист ветра сопровождает ногу, когда Алина выступает на серый снег. Сила Регины ударяет первой, защищая их от пуль и несясь вперёд живым ураганом, сбивая солдат с ног и откидывая их назад. Заклинательница солнца слышит, как они ударяются о деревья, как хрустят их кости. Небо громыхает, гневается. Окунувшиеся в пепел люди восстают вновь, чтобы дать бой посреди ночи, и она… Она — госпожа Дарклинга, не будет к ним мила. Шквальные и проливные остаются для того, чтобы защищать кареты, но сол-королева выходит вперёд, выводя из-за спины дугу, закладывая в свет весь гнев и животрепещущую ненависть. Силе должно изломать само небо, но Алина посылает её вперёд, позволяя ей обратиться смертоносным лезвием. Солнце в ночи сияет особенно ярко. Девушка не ведает, сколько жизней забирает этот разрез, сколько настигают те, что срываются с рук Дарклинга… Она не станет считать, убьёт всех, кто окажется достаточно глуп, чтобы не избрать бегство. Сол-королева к мечу не тянется, потому что ни один фьерданский солдат или дрюскель к ней не подходит, не успевает, погибая в мареве, рождённом дневным светилом. Алина не позволяет себе раздумья, не может, выводя для себя одну правду о том, сколь страшный указ эти солдаты поддержали. Если Фьерда не может владеть драгоценными узниками, то они не достанутся никому.       Крики ничегой их не настигают, мрак остаётся спокойным, почти покорным, потому что любимые твари Дарклинга — слишком высокая цена для тех, с кем он управится голыми руками. «Чистая смерть». Жизнь, которую он заберёт сам за чудовищное преступление против своего народа. За мороком безудержной злости девушке не сразу удаётся разобрать, насколько недругов много по обеим сторонам дороги. Три полка солдат да отряд дрюскелей и против кого? Словно дети ведьм да колдунов способны противопоставить воинам хоть какую-то силу.       Металла впереди сверкает слишком много, а выстрелы звучат чаще в простой истине, что паре десятков равкианцев никогда с небольшой армией не управиться. Но Алина побережёт их жизни. Она не знает, каково положение каждой кареты, но клянётся, что в эту ночь никто больше не умрёт под оружием врага. Заклинательница солнца взывает к своим снам, ко всему познанному учению и к могуществу, что растянуто между их с Дарклингом жизнями. Свет мчится вокруг неё, расходится образом крыльев и огненного хвоста, словно сол-королева в этот час способна обратиться Жар-птицей — образом самой Равки и её защитницей. Силе Алины не суждено быть переломанной и извращённой скверной, обернуться армией смертоносных тварей и солнечных солдат. Заклинательнице солнца надлежит монстрами повелевать, держать их в узде, направлять со всей волей равкианского народа, что желает для себя мира и силы пред собственными врагами. Живой святой нарекают свою спасительницу люди. Достойной избирает Жар-птица. Могущественной провозглашает Дарклинг, пока Алина не может найти покой и себя саму среди избранных понятий. Но теперь она знает, чего стоит мир и чего стоит жизнь. И в этот час заклинательница солнца есть Равка — госпожа и хозяйка всех монстров, чей солнечный огонь настигает волков, забирает их жизни и окунает в полный агонии омут. Алина знает красоту своей силы, знает и её чистоту, но в этот час она протягивает руку всей боли и разрушению, которое способен нести свет, плавящий многолетние снега и выжигающий спящие деревья. Под кожей нет крови, есть лишь жидкое золото, обращающее нутро к трепету. Сама заклинательница ныне есть живое солнце, и за его бесконечностью девушка перестаёт слышать голоса, терзания и крики. Что становится последним пред её взглядом? Ужас… Ужас на лицах врагов и огонь в их глазах. Алина помнит, как гриши в их цветастых кафтанах бежали прочь. Краски их одежд столь же ярки, сколь и при свете дня. Кто их отзывает? Но спрос меркнет, когда девушка видит, как солнце съедает человека пред ней.       Она верит, время невозможно вернуть к началу. Нельзя уберечь дочь кузнеца от большой обиды. Нельзя спасти маленького Александра от жестокой судьбы собственного народа. И уже нельзя предотвратить Гражданскою войну, пепел которой всё ещё тепел. Но теперь заклинательница солнца знает, что трагедии можно предотвратить, и дорожки к этому не всегда светлы. Они стоят силы, низости и греха, которыми Алина готова платить за покой и мирный сон сотен тысяч стариков, детей, женщин и всех тех, кто хоронит свои жизни, чтобы эта земля могла жить. Само солнце и весь земной мрак сражаются на их стороне.       Тьма не станет сдерживать свет, но девушка чувствует её вокруг себя даже в тот час, когда всю долину заливает густым переливающимся маревом, что обрамляет всё живое и мёртвое золотистым сиянием, несущим одну только гибель. Мрак стремится к своей королеве, просачивается даже через гущу света, зовёт её… Как рассказывают повести и истории о святых, у солнца есть имя — «Алина». Голос, что его выводит, благозвучен в своей холодности и всём спокойствии. Тени играются и шепчут нечто по связи, зовут одну госпожу и порочную жену своего властителя.       Тёплое покалывание бежит по всему телу, когда живое светило в святой гаснет, оставляя стоять на сырой земле и вдыхать горячий смрадный воздух. Девушка дёргается от хруста ветвей, страшась обнаружить фьерданца за спиной, но никто не является. Они заходят далеко в лес — дорога скудно видна за строем деревьев. Их кора черна, пусть и малое даётся рассмотреть в темноте. Солнечная сила внутри изворачивается и играется под кожей, точно излюбленное животное, но Алина позволяет себе осесть на колени, вороша грязь. От резкой вони слезятся глаза. Изнеможение не приходит, но девушка ощущает своё сердце пустым, словно оно не способно уместить все таящиеся чувства. Она осматривается, стараясь перебороть тошноту и не заглядывать в лицо одного из фьерданских солдат, что лежит неподалёку. Заклинательница знает, что обнаружит в каждом из тех, кто падает вокруг неё. Обожжённую, испещрённую волдырями кожу, подёрнутые мутью глаза… Они умирают в страшных мучениях, сотворённых руками одной падшей святой. И ей неважно, отдан ли этот приказ королём или мальчишкой-принцем, они сами выбирают этот путь. Возможно, среди врагов находится пара умников, избравших бросить ружья и бежать прочь. Кривая усмешка замирает на губах. Вряд ли в этих полках верят, что заклинателей солнца и тени убьют пули да топоры. Враги поднимают винтовки, чтобы забрать жизни украденных пленников, поберечь Фьерду от молвы о преступлениях севера и от ведьм, что вновь будут свободно ходить по земле. Убить тех, кто неспособен себя защитить, должно быть легко. И хочется надеяться, что хоть у кого-то в этих полках нашлась капля сострадания, но то — черта человеческая. А гриши, как известно, на севере не зовутся людьми.       Деревья вокруг трещат. Алина встаёт, ведомая голосами неподалёку и плачем детей. Она шипит, почти поддаваясь крику, когда мрак вокруг собирается образом человека, а спина налетает на чужую грудь. Ночь её не отпускает, обнимает со всех сторон, позволяет лишь один шаг с поля боя сделать. Нигде не стреляют, и девушке становится спокойнее. И кого только люди избирают звать святой и мученицей? Едва ли хоть что-то праведно в жестокой расправе. Алина позволяет себе опереться на Дарклинга, заслушаться миром без его чёрных слов и истин. — Ты мерзок, — хрипит девушка, когда его губы целуют в висок. Прикосновение ладони, что ложится на шею, делает тело мягким, обращает к себе — прочь от бойни, от крови на руках, от десятков забранных жизней. Сол-властительница не найдёт в себе милосердия для павших солдат, но и надругаться над их судьбами она не сможет. — И ты моя порочная святая.       Алина надеется чужой, полный греха голос замрёт за упавшим «ты», утвердит, что и его королева столь же мерзка, но слова только окунают в понятие о пороке, напоминают о тех, кто зовёт свою королеву «Санктой». Дарклинг говорит, что она нужна им, и девушка не пытается этому противостоять, поворачиваясь спиной к смерти и заставляя себя направиться к дороге. Она ждёт — знает, что кто-то из гришей немедленно подоспеет к ней, когда нога только ступит к обочине дороги. Регина, приходится верить, проделывает колоссальную работу, не позволяя фьерданцам даже подойти к каретам. Снег кровью заливают только несчастные лошади. Но вид тел не оставляет, стоит только вывернуть голову чуть сильнее, присмотреться. Алина слышит, что те, кто прятался в кабинах, не пострадали, и это… Это единственное, что важно. Многие гриши и опричники серьёзно ранены, посему целители не перестают голосить в округе, прося принести воду, тряпки и их сумки. По всей долине стремительно поднимают факела. Получая известие о том, что присутствие заклинательницы солнца в округе не требуется, она направляется к карете, что принадлежала им с Дарклингом. Девушка садится на уцелевшую ступеньку, и точно мама-медведица сгребает себе под руки повылезавших на морозный воздух детей. Они провели этот час одни и, верится, заслуживают все слова о храбрости. — Их принца здесь нет, — объясняет пожилой мужчина — опричник, что следует за своей госпожой, пока они обходят округу, собирают оружие и ищут уцелевших. — Верно, отделился с личным отрядом ещё до того, как кареты начали замедляться. Мне мерзавцев даже жаль. Если этот мальчишка сядет на трон… Святые, уберегите нас всех.       «Жаль» звучит над землёй, на которой фьерданцев встретил Дарклинг. Алина до того почти не задумывается, на что в бойне способна сила, которой подвластно обрушить горы. Еретик не нуждается в своих покорных тварях, чтобы рубить и рвать. Сами тени — его самые преданные слуги, расправам благоволят сполна. И если земля на стороне заклинательницы солнца выжжена, то та, что принадлежит Дарклингу, залита кровью.       Уже скоро девушку вновь отзывают к окраине леса, где взгляд её короля прикован к земле. Она не сразу разбирает фьерданскую речь, пока не находит прибившегося ко пню мужчину в истрепавшейся светлой армейской куртке. Он выглядит юным, как бывают едва вступившие на службу солдаты. Говорят, прятался неподалёку. И в чём он клянётся, посреди молитвы дёргано перебирая слова? В том, что не стрелял? В том, что дезертировал? Никто его даже не допрашивает, фьерданец боится столь сильно, что не перестаёт заикаться и мочит штаны. Он почти скулит, когда Дарклинг заурядно велит подать одного из уцелевший коней. — Ты возьмёшь лошадь и поспешишь вслед за своим принцем, — тени вокруг равкианцев подёргиваются свидетельством таящейся ярости. Взгляд ночи в этот час задрать норовит, так что даже сол-королева кривит губы, заглядывая своему монстру в глаза. — Расскажи ему, что здесь случилось. Поведай своему Высочеству, какая сила совладала всего с тремя его полками и какая придёт за всей фьерданской армией. Через пять дней мы прибудем к границе, — отделяет Дарклинг обещанием расправы. — Укажи своему принцу позволить беженцам расположиться у границ и быть готовым к нашему приходу, если он не хочет, чтобы руками моей королевы его голова валялась у вашего правителя в ногах вслед за собственным наставником. — Лучше бы мне не слышать о том, что кто-то осмелился издеваться над ним, — оглашает Алина сквозь сжатые зубы, наблюдая за тем, как опричники ставят фьерданца на ноги. Даже удел младшего картографа не бережёт её от истины, насколько армия может быть жестокой. Равкианская делегация неделями спорит о разумности гришей не ради того, чтобы сейчас прибегать к варварству. — Там ещё пару нашли. Ранены, но дышат. Что мои правители прикажут с ними делать? — подоспевает к своим правителям один из гришей. — Оставьте их, — не поднимая взгляд к говорящему, приказывает Алина беспристрастно. — Но… — Оставьте их! — рявкает девушка и стихает на мгновение, когда замолкая фабрикатор пред ней глубоко склоняет голову. Взгляд говорящего с солдатами Дарклинга останавливается на ней, рассматривает. — Если они переживут эту ночь, то пусть расскажут своим семьям о том, что здесь случилось. Пусть поведают Фьерде, какой приказ исполняли. Пусть хоть клевещут всю оставшуюся жизнь! Никто здесь не будет возносить руку над умирающими. Мы не звери, так будьте добры не уподобляться их волчьим манерам, — наказывает сол-королева прежде, чем спешит к дороге. Эта ночь знает уже достаточно суровых смертей.       Им следует поторапливаться прочь от этих мест. Даже если в десятке вёрст не найдётся и скудной деревушки, рождённое Алиной солнце могло быть видно с самой границы. Есть ли правильность в том, что дышать без надзора врагов становится легче? Фьерданские солдаты оставляют им достаточно лошадей, чтобы посадить в сёдла больше сотни человек. Обстоятельства не спрашивают об умениях, и многие даже поднимают с собой на спины животных детей. Несколько карет оказываются пригодны для езды, и сколь бы они ни были приметны в дороге, никто не смеет надеяться, что юные и старики смогут пройти несколько сотен вёрст на ногах. И позволить разбить лагерь посреди остывающей земли они тоже не могут. Спать будет позволено только в следующую ночь. А пока Дарклинг строит колонну из лошадей, часть которой посылают вперёд. Следом пускают кареты, и только после замыкающих всадников. Если погода располагает к равкианцам милостью, то их не настигнет пурга и, возможно, дорога даже укажет, куда направилась процессия мерзкого фьерданского принца. Ирмин знает, что они живы. Возможно, он даже не заботится о том, убьют ли его старшего брата за совершённое преступление. Или, быть может, он выполняет приказ старого короля, чьи нравы суровее всех представлений маленькой святой. Она не заботится о причинах. Они с Дарклингом выведут людей к Черности и дадут бой, даже если пред Равкой будет стоять тысяча солдат.

•

      Сколько часов она проводит в седле, стоит лошадям двинуться вперёд по дороге… Восемь? Или, быть может, десять? Тело противится долгому пути верхом, отзываясь болью в пояснице. Но ныне — в поздний дневной час, Алина восседает на камне, обрамлённом озёрной водой. В действе вокруг мало удаётся найти порядок. Проливные и инферны работают над тем, чтобы всем хватило пригодной для питья воды. Целители всё ещё трудятся над целью поднять на ноги раненных — тех, кого не удаётся исцелить сразу после битвы. Редкие опричники перебирают чужое оружие и боеприпасы, что видятся пригодными. Кто-то старается даже ухаживать за уставшими лошадьми. Самые юные гуляют то тут, то там, и их редкий смех есть немногое, что возвращает девушку к чувствам. С детьми на руках им понадобится любая сила, чтобы дойти до границы и пересечь фьерданскую землю.       Кусачий холод чужих пальцев вспарывает кожу, но Алина не извивается, не дёргается вовсе, замыленным взглядом продолжая глядеть себе ноги, пока подошедший сзади Дарклинг касается волос, что спутаны за спиной. И о чём думает, когда смотрит на белое полотно? Лишь утреннее рассветное солнце и тяжёлый запах оголяет правду того, что сам Чёрный Еретик ходит в крови — запачканный свидетельством собственной беспощадности. Небольшие росчерки багрянца тянутся по его лицу, перчатки хрустят, а чёрные пряди волос прилипают ко лбу. Теми же незримыми рубинами чужой жизни залиты собственные руки, которые Алина не перестаёт обтирать о талый снег, оставляя царапины на истерзанной коже. Злится ли Дарклинг? Позволяет ли монстрам рокотать в гневных чувствах или довольствуется всей жутью расправы? Девушка не пытается тянуться к его бесчеловечному нраву в этот час. Надеется лишь, что вес чужих жизней будет к ней милосерден и позволит спать в грядущую ночь.       Небо хмурится в час после сражения, а вода пред взором мутная, потому что сила проливных взбаламутила дно озера. Алина не желает рассмотреть в ней своё отражение, когда ладони погружаются в ледяную глубь. Коже должно пойти волдырями и изорваться от того, насколько она холодна. Вода окрашивается грязным красным, а чермные капли бегут к запястьям, прячутся под рукавами кафтана, потому что порох густо оседает на их коже. Девушка верит, от них всех смердит. В воздухе всё ещё стоит густой металлический запах, полный огненной горечи стрельбы и желчи. Вокруг разлита вонь смерти. Вода, поднесённая к собственному лику, ныне царапает, обращаясь в слёзы, что окропляют чистый снег у колен. И волосы святой госпожи вовсе не белы, обретают желтовато-серый оттенок. Она не желает вспоминать о грохоте битвы, но всё ещё чувствует, как руки Дарклинга разбирают слипшиеся от грязи пряди, отмывают, расчёсывают, заплетая в тугую косу, точно сам Чёрный царь в тот час не с головой умыт в крови. Падшие святые. Но только одна Алина способна предложить Фьерде мир, и север, к своему несчастью, отвергает все людские понятия. Сол-королева не перестаёт думать о том, что они не поспеют к границе в час. Иван не отдаст принца Расмуса без присутствия своих правителей, и Фьерда обвинит Равку в неисполнении условий. Одним святым известно, что Ирмин наговорит своим генералам, и какое слово пошлёт к Ледовому двору для короля. — Илья способен убрать любые шрамы, верно? — спрашивает девушка, рассматривая сидящего пред озером Дарклинга. Его бледные ладони зачерпывают воду и плещут на лицо, пальцы разбирают смольные волосы. Кровь с них стекает червлеными каплями, что обрамляют лик. Взирая на него, восседающего со смеженными веками, Алина легко может обмануться спокойным расслабленным видом. — Почему ты не уберёшь свои? Их все. — Есть то, о чём я не предпочитаю забывать, — молвит монстр над озером. Голову к своей королеве он не поднимает, пока вода с волос стекает ему за воротник, обрекая продрогнуть от одного только взгляда на леденящую чувства картину. Люди нередко говорят о том, что шрамы хранят воспоминания, но сол-властительница никогда не предполагает, что Дарклинг может видеть в них значение. Смотрит ли он на них, как на карту событий, что провели его в очередной день? Вряд ли рубцы есть предмет сожалений, но на прошлом учатся, и Еретик не смеет этой истиной пренебрегать. — И ты не убрала свои. — Я тоже выбираю помнить правду о твоей беспощадности, — с чудной вредностью в колком тоне бросает Алина, отворачивая голову от прельщающей картины и утыкаясь взглядом себе в колени. Правда, образ того, как мужчина усмехается, от неё не ускользает. Голос звучит тише, стоит потянуться к плечу. — И о том, что у всего есть цена.

•

      Еды не хватает. И чем ближе их процессия подходит к границам, тем ближе становится линия войны, а там, как известно, люди не живут — всё дышащее под огнём умирает. Перевалочные поселения, заполненные солдатами, на широких дорогах встречаются нередко, поэтому особенно часто идут в обход. В деревушку заходят лишь раз, решая не принимать риск того, что сумки с пищей обмельчают. К каменным домишкам и торговой лавке посылают в вечер, готовя для того пару фьерданцев, что вполне сходят на странствующих супругов. Алина и Дарклинг же избирают себе путь вокруг поселения, блуждая подобно двум теням, что ускользают от людских взглядов. Девушка укрывает их двоих в сиянии заходящего солнца, не зная, что принесут грядущие дни. Они точно подсматривают — разглядывают чужой порядок жизни. Где-то отбивают и сушат шкуры, а близ широких улочек густо пахнет рыбой. Люди здесь носят тяжёлые одежды подвязанные верёвочками, сплетёнными из цветастых нитей, узор которых всегда разнится. Дети бегут меж домишек, призванные из окон своими матерями. Одна из девочек запинается на снегу и падет в паре шагов от того, где идут подосланные в деревню гриши. Сердце замирает от вида того, как женщина помогает ей подняться. Но маленькая фьерданка только отряхивает одежды, что-то вежливо изрекая и мгновенно убегая вперёд. Дети с молоком матери не знают ненависти. Её в них вкладывают люди. Алине это предстаёт несправедливым. Будь девчушка старше и разведай правду о чужой природе, вероятно, жители деревни давно бы закидали гришей камнями и гнали бы с топорами.       Такая память заклинательнице солнца по душе, и на мгновение она чувствует себя благодарной этой земле за неё. Фьерда для девушки трагедиями да ужасами полнится. О взорах тех, кого эта страна держит в клетках, не получается молвить. Иногда дети спрашивают старших, куда они держат путь, и нередко слышится с чужих уст понятия о доме. Но не приходится гадать, и север, и юг — тоже для кого-то есть дома. Жестокие и холодные. Сол-королева обещает себе позаботиться о них и обо всех, с кем сведут пути, но она может лишь надеяться, что Равка для них будет достаточно тепла и приветлива, чтобы зваться домом.       Руки Алины крепко сжимают поводьях, когда опричники указывают на скрытые за снежными холмами первые смотровые башни, которые с далёкого расстояния почти не удаётся приметить. Как говорят посланные вперёд разведчики, лагеря беженцев находятся всего в десятке вёрст от этих мест, а равкианскую границу они смогут увидеть с любого угодного возвышения. Природа здесь тоже меняется из-за близости к пустошам Вечного мороза и степям Цибеи. На пути встречаются лишь редкие леса, тянущиеся с запада. Веренице давно приходится сойти с дорог, чтобы не ходить по путям, по которым нередко тянут телеги с военными и вооружением. Часы, проведённые в дороге, отчего-то быстро ускользают сквозь пальцы, и уже скоро у подножья скалистого возвышения Алина замечает небольшие скромные лагеря, от вида которых грудь захватывает трепет. Кто-то за спиной цедит, что «Зеник» совсем не знает меры, и заклинательница не найдёт то, что могла бы противопоставить этим словам. Скромные палатки не удаётся подсчитать, их занимает не одна сотня людей. Но светлые чувства покидают грудь, стоит только завидеть фьерданские караулы вокруг лагеря. Сол-королева разворачивается к Дарклингу, кивает, зная, что здесь они разделятся. Её царь должен поспешить дальше — к командующим врага, чтобы требовать прекращения огня и открытия границы в Черности. И кто-то должен войти в поселение и защищать вызволенных узников и беглецов. Сол-королева и солдаты Второй армии спускаются первыми, заезжая в лагерь верхом на лошадях и не позволяя себе отойти назад, когда фьерданцы поднимают ружья, обозлённые нарушением порядка. — В вашем надзоре здесь более не нуждаются, — молвит Алина, не спешиваясь с лошади, пока животное бьёт копытами землю. Взгляд падает на того мужчину, чьи знаки на груди выдают в человеке командира. Дула винтовок девушку не стесняют. — Ты здесь не командуешь, ведьма. — Мы находимся под защитой приказа вашего же короля! — ропщет Наолин из-за спины своей королевы, но её рука уже ложится в седельную сумку, подцепляя один из свитков. Может, бумаги со двора Гримьеров для них окажутся более убедительны. Но последние недели доказывают не раз, что слово фьерданцев не стоит и медника. — Вы необыкновенно страшны в гневе, моя сол-королева, — стоит только солдатам отослать гонцов в военные лагеря, а ноге ступить на неприветливую землю, как из-за спины звучит звонкая равкианская речь с приметным островным акцентом. Алина не таит усмешку, когда прибывшие с ней гриши пропускают вперёд мужчину, чей тёмно-синий кафтан выделяется среди прочих. Гладкое чистое лицо даже не подёрнуто бородой, а витки тёмных волос обрамляют молодое лицо. — Авраам, — отпуская лошадь, обращается к проливному сол-госпожа, чувствуя, что на сердце становится теплее. Она возлагает руку мужчине на плечо, когда тот неглубоко кланяется.       Заклинательнице солнца чудится, она уже в Равке. Нина подходит следующей, от работы портных её волосы всё ещё светлы подобно молодой пшенице. — Как мне радостно видеть вас живыми. Всем ли удаётся добраться на эту землю? — Потеряли нескольких солдат во время штурма завода, — молвит вперёд Авраам. Не забавляется, голос не играет. Он говорит как солдат, а не властный господин Малого города. — Пять девушек и несколько детей остались на той земле. — Почему не вывели? — А вы бы хотели, чтобы я привела вам мёртвых? — спрашивает Нина, не пряча за ложью истины о чужих судьбах. Ответом служит краткое «нет». Падшие и те, кто испускают жизнь в мучениях, заслуживают оставаться нетронутыми. — Мы дали им успокоиться, предали всех огню и сразу отправились сюда, собирали людей по дороге. — Алина заставляет себя одобрительно кивнуть. – Сол-королева, — зовёт Зеник вновь, когда заклинательница намеревается отойти к прибывающим каретам, вид которых срывает с уст людей ужасающиеся возгласы. — Что мы делаем теперь? С языка скатывается равнодушное «ждём». Теперь им остаётся только ждать.

•

      Дарклинг отсутствует весь истекающий день и последующую ночь, но Алина не касается связи, помогает беженцам, собирает дозорных, что будут стеречь спокойный сон. С теми, кто прибывает из Ледового двора, удаётся насчитать более четырёхсот человек, из которых почти сотня — дети. И им серьёзно не хватает солдат, чтобы заботиться о сохранности жизни каждого, их сложно направить и сопровождать. Сол-королева страшится не уследить за всеми, но равкианцы вместе с ней не спят, поддерживают порядок. Посреди поздней ночи тьма вокруг неё дрожит, и заклинательница чувствует присутствие ничегой, которых прогнать не может. Они в тенях замирают, ворошат ночной мрак, замирают у границы того, что обратит их в живых монстров. Чего их образы ищут в обществе своей солнечной госпожи? Ночь точно надеется украсть с её рук одобрение, ускользнуть и унести замысел прочь. Но Алина знает, что задумал Еретик и властитель всех тварей. Она слышит, как за стенами шатров болтают о том, что даже Дарклинг не наделён властью убить принца или короля за совершённые Фьердой преступления. Они правители, а не живые боги-вседержители. Но все судьи безнадёжно глупы, если верят, что их Чёрный царь не отвёл фьерданцам куда более жестокую кару. Заклинательница солнца не говорит с ним об этом решении, не хочет, не может себя заставить найти хоть каплю сострадания к тем, кто штурмовал Ос-Альту, надругался над девушками на военном заводе и расстреливал равкианскую делегацию. Алина не знает, как поступить правильно. Дипломатия не требует расправ, и путь к покою ими тоже не выложен. Но сама Фьерда прокладывает себе дорожки силой и жестокостью, и Равка терпит удары уже не одно десятилетие. Справедливость — это роскошь, недоступная таким, как они. Справедливости нет ни в одном дне вековой войны. И фьерданцы сами стирают понимание этого понятия. Поражение в войне будет закономерным, но даже его нельзя назвать равной карой. И едва ли Алина Старкова — ныне и Морозова, достаточно свята, чтобы судить о справедливости скверных участей. Север Равку никогда не щадит и не разбирает, кто гниёт под его беспощадностью. Они настолько близки к победе, что мечта о триумфе слепит им глаза. Ренке не уставал заклинательнице солнца напоминать, что она есть лишь женщина с возложенными в руки жезлами. Что ж, ей истинно дано право избирать, сдержать своего царя в недобрых замыслах или поберечь врагов от страшных кар. Но фьерданский генерал уже не узрит, в какую сторону сол-королева склонит чашу весов.       Алина не знает, откуда берётся это совершенно дурное липкое чувство доверия. Дарклинга нет и в следующую утреннюю пору, но девушка знает, что он вернётся. И в час, когда его лошадь будет ворошить землю пред лагерем, границы будут открыты. Девушка не сомневается, минет ли ещё пара дней или неделя, её монстр и её муж встретит заклинательницу посреди лагеря, и в тот час сол-королева будет знать, что после стольких недель путешествий их ждёт Равка. Ирмин достаточно смел и твёрд в решениях, чтобы избирать жестокость по отношению к своим врагам, но долго ли он может стоять на обеих ногах, когда его короля нет рядом? Фелерин поручает ему возглавлять сопровождение, но Алина не сомневается, что мальчишка уже сидит в крепости со своими генералами и раздаёт военные поручения, надеясь вернуться в Ледовый двор героем, пока его брат войдёт в Джерхольм проигравшим — пленником войны. Но следует верить, как только нога Дарклинга ступит к военному собранию, разговоры изменят русло. Торгов не будет. Послушают фьерданцы слово своего короля или нет, Еретик продиктует им условия и потребует их выполнения. Заклинательницу солнца, следует признать, никогда не перестаёт удивлять уважение военных к нему. Они могут клясть и топтать ногами его природу, но они отдают почтение его званию и положению в этой войне. Возможно, командование даже найдёт в словах врага толку больше, чем в неукротимом нраве мальчишки-принца.       Часы давно отбивают полдень, когда сол-королеву отзывают из-под навеса, а по лагерю несутся отрадные возгласы. От гурьбы голосов и поднимающихся людей рука сжимается на рукояти меча. Алина едва выходит к краю лагеря, когда её сердцем охватывает доброе волнение. Разумеется, она знает о приближении Дарклинга, но не таит удивления, когда под кромкой леса вслед за вороной кобылой показываются головы лошадей, на спинах которых восседают всадники в синем, красном, пурпурном и оливковом, потому что Первая армия уже меняет зимнюю форму на летнюю. Костяшки пальцев, должно быть, до красноты растирают глаза, когда девушка норовит стереть упавшие слёзы. Не было ни дня, в который она бы ни ожидала, что на них могут напасть вновь теперь, когда несколько сотен человек находятся под защитой всего пары десятков солдат. Но Дарклинг приводит сопровождение. И Владим… Владим, которого Алина видит в начале процессии, зовёт людей на чужую землю, ставит их под оружия врагов, чтобы вести несчастных жителей домой, сколь бы ни был велик риск. Значит, что стрельбу прекращают. И дороги в этот час открыты, даже если в грядущую ночь на них вновь выставят укрепления. Сол-королева запрокидывает голову, когда лошадь Дарклинга останавливается рядом, его образ закрывает собой дневное солнце. — Нас ждут в Равке. Что ж, тогда они поспешат, пока люди будут таить в сердцах надежду, что север им позволит хотя бы это.       Солдаты выстраиваются вокруг беженцев, беря их в две живые колонны, строй которых фьерданцам не будет столь легко разбить. Первая линия фронта к этим местам близка, поэтому по устам воинов нередко ползёт брань. Кровь товарищей на руках ещё не обсыхает. Алина думает — там, где жизни постоянно поливают землю, уже не говорят о дипломатии. Здесь живёт только война.       Равкианцы уже заходят в приграничный лес, когда меж деревьев вдалеке начинают мелькать высокие деревянные укрепления, стоящие на земле подобно стенам. Фьерданская застава же противоположно впечатляет своей величиной. Вдоль леса тянутся сложенные брусом стены, за которыми таится множество домиков — коробков, пригодных для хранения оружия. Но особенно приметно сооружение, возведённое врагами для контроля над дорогой. Оно подобно арке. Две укреплённые башни возвышаются на обочинах, а между их смотровыми окнами перекинут мост, с которого на равкианцев смотрит оружие. Здесь им должны передать гришей, которых содержат в клетках для ведения боя.       Стоя во главе процессии, Алина нередко заслушивается молитвами, которые шепчут сзади. Люди хотят лишь одно — жизнь, которую у них отняли. И теперь они могут верить только в то, что Фьерда их отпустит. Девушки противно от правды, что топча копытами промёрзшую за зиму землю, они уже идут по Равке, начерченная на картах граница остаётся далеко позади, но фьерданская армия давно удерживает многие вёрсты дальше к югу, желая заполучить крепость Черности. Солдаты там способны провести многие месяцы без снабжения продовольствием и оружием, поэтому до сих пор все попытки врагов пройти в Равку глубже на восток остаются безуспешны. Алина ругается себе под нос, когда обнаруживает истинный смысл слов Дарклинга о том, что их ожидают. Очень скоро дорога выходит к нагом степному простору, что в это время года необыкновенно сер и безлик, но то тут, то там играют краски. Лагеря фьерданцев стоят у выхода из леса, и девушка легко примечает величественные шатры из серой ткани. В воздухе развиваются фьерданские флаги и знамёна. С дороги убраны бурелом и наточенные колья, а солдаты врага строятся у границы лагеря, но сол-королева на них не смотрит — взгляд сцепляется на том, что таит в себе развернувшееся поле, где на другой стороне стоят отряды равкианцев, что удерживают привезённых из Ос-Альты фьерданских пленных и самого принца Расмуса. Укрытия они не поднимают, зная, что час, когда придётся отступать, может наступить очень скоро. Лошади противятся, стоит всадникам потянуть за уздцы в шаге от фьерданских воинов, что стоят на дороге, отрезая путь дугой, не отпуская. Теперь они ждут исполнения условий. Но Алину то не тревожит. Пора и Фьерде узнать, какова цена мира с Дарклингом.       Вороная кобыла ступает между северными воинами, когда сол-королева спешивается. Её царь поднимает лошадь в галоп, и ещё многие мгновения долина слушает отдаляющийся топот копыт, от которого у девушки замирает сердце. Местность открытая, если фьерданцы решат стрелять, пули быстро найдут свои цели, но сейчас заклинательница заставляет себя не следить за спиной Еретика, что отправляется на равкианскую сторону за чужим принцем. Генерал Воскресенский быстро настигает свою королеву, ступая чуть позади, когда Алина заходит в строй чужих солдат. Они расходятся пред ней, вокруг пощёлкивают винтовки. Сол-королева не уделяет взгляд ни рядовому, ни генералу. Её взор находит только одного юнца, чьи рыжеватые кудри треплет ветер. Лик Ирмина выглядит почти белым, настолько он бледен, пока металл его формы сверкает в солнечных лучах, а рука крепко сжимается на золочёном эфесе меча. — Я видела немало преступлений, Ваше высочество, — молвит Алина, не тая пренебрежение во взгляде. Она уступает юноше полголовы роста, но смотрит на того, точно не видит ничего значительнее пыли под своими ногами. — И знаю достаточно жестокосердных мужчин. Да только никто из них не выбирает себе в качестве врагов детей и безоружных. Однажды сама Фьерда содрогнётся от вашего бесчестия, — чужие командиры голосят слова о том, что ведьма смеет говорить о священной земле, но ни одна ругань девушку не достигает. Принц пред ней молчит, как видно, заткнутый минувшей встречей с Дарклингом. Сол-королева дозволяет себе надменность, усмехается прежде, чем встаёт рядом с мальчишкой. — Я увижу этот славный век, а вы?       Пока по людям прокатывается волнение, Алина не перестаёт поднимать взор к небу, не зная, что надеется там увидеть. Её губы сомкнуты, но внутренний голос не перестаёт повторять скупые слова, просить Николая успеть. Он должен, и он обещал, хотя девушка не знает, почему всё ещё тянется за клятвами проворного лиса. Штурмхонд извечно благоволил к эффектным появлениями, и заклинательница сомневается, что он упустит верный час сейчас. Но вдалеке — на другой стороне поля, показываются две лошади, неизбежно забирая взгляд у глади над головой. Сол-госпожа думает, это должно быть унизительно — сидеть на коне со связанными руками и не иметь возможности животное направить. За ушедшие недели, лицо Расмуса густо обрастает бородой, и он более подходит на здорового широкоплечего воина, чем сального принца, но один вид того, как рука Дарклинга стаскивает мужчину из седла рождает перебор смешков среди солдат. Как же сильно фьерданцы своих врагов в этот час ненавидят… «Они ни за что не отпустят нас с этой земли», — не таит мысль Алина, качая головой. Наследника престола передают в руки короне, и девушка может видеть те мгновения, в которые младший принц своего брата с трудом узнаёт. Равка возвращает ему здоровье, но лишает подвигов. Ирмин же разделяет истинно противоположное. — «Их ненависть слишком сильна». «Позволь мне нести бремя ненависти, маленькая святая», — отвечает ей мрак. Нить не дрожит, Дарклинг в этот час близок, отчего девушка ошибочно могла бы утвердить, что он изрекает слова вслух. Ледяное выражение лика прячется за улыбкой.       Бремя ненависти. Бремя монстров. Её — солнечной королевы, бремя. Цена, которая должна выиграть равкианцам время уйти, потому что есть то, с чем они бороться не способны. Сердце Еретика слишком черно, чтобы сейчас приходилось думать о приличиях.       Восседая в сёдлах, они с Дарклингом походят на два обелиска силы, пока направляясь в сторону Равки, солдаты Первой и Второй армии, опричники, слуги, беженцы и пленники Ледового двора идут меж властителями света и тени. И ныне их люди подставляют спины, идя к свободе и к дому. Алина боится за каждого из них… За матерь, что держит ребёнка за руку. За воинов, что поднимают на руки самых юных — младенцев, потому о них некому заботиться. За несчастных девушек, которые не перестают озираться и не верят окружающему. За гришей, что всегда будут помнить, как север с ними обошёлся. И когда последний из них минует ряды фьерданской армии, заклинательница солнца позволяет себе присмотреться к принцам-волчатам. Расмусу, как видно, за уходящий час подают стальной нагрудник и оружие, а ожесточённость его взгляда неизбежно напоминает о мрачных днях, захвативших Ос-Альту. Братья не обещают ей мир. Тот не предлагает король. Значит, Равка заставит их отпустить. И это последняя клятва, которое сол-королева способна фьерданцам дать.       Она оборачивается лишь раз, когда направляет коня вслед за своими людьми. Алина пойдёт домой последней, зная, что будет первой на пути пуль и залпов оружий. Но Дарклинг… Он остаётся на перепутье — на границе меж двумя врагами, с порога Фьерды наблюдая за тем, как его народ направляется в Равку. И заклинательница солнца — его королева, тоже уходит, зная, что на другой стороне в ней нуждаются. Людям требуется вся сила для того, чтобы спастись. Воздух вокруг холодеет, а солнце закрывают облака, но Алина не позволяет себе засомневаться. Вдалеке — в стороне гор, скудно виднеются каменные стены Черности, но беженцам туда нет дороги. Скорее всего, их направят в один из городков, что стоят вокруг Цибеи. Их отводят и с пути военнопленных, потому что фьерданские солдаты и схваченные дрюскели направятся во Фьерду неизбежной частью обмена. Но сейчас сол-королева заботится лишь о том, как равкианские отряды встречают людей, разделяя их, чтобы никто не затоптал друг друга. Здесь им помогут и протянут руку, поддержат. — Моя святая проделала великий путь, — лирические нотки извечно закрадываются в голос человека, что выступает за спиной, пока заклинательница наблюдает за тем, как командующие Первой армии раздают указы, заботятся о том, чтобы все получили помощь и нашли заступника.       Алина думает, манера исключительно не льстит статусу правительницы, но она плюёт на приличия, пока Толя кружит её в воздухе, крепко обнимая. Тамара подходит следом, отвешивая какую-то истинно дурную колкость о том, что её Санкта врагов обокрала. Если близнецы подосланы своим капитаном стараться о безопасности заклинательницы солнца, значит, и Николай тоже блуждает где-то неподалёку, выжидает мгновение. Но у них нет времени на дружескую болтовню, нить связи внутри оголяется, царапает, становится горячей и легко осязаемой. Девушка никогда не гадает о том, что за этим последует. Ноги твёрдо стоят на земле, пока она наблюдает, как фьерданцы направляются к своей стороне. Сол-королева подзывает к себе одного из солдат Первой армии. — Сажайте людей по каретам и увозите прочь. — Но фьерданцы ещё не закончили переход, — глотает слова мужчина, потирая рыжую бороду. Беспокойство тенью мелькает в его глазах. То обращается закономерным страхом. Алина таит знание о том, что солдаты врага переход не закончат. — Исполняйте приказ, командир, — пресекает сол-властительница сомнение. Плечи сопровождающих её близнецов приметно напрягаются. — И поспешите, пока по нам не открыли огонь.       Полные ужаса возгласы раздаются первыми, когда тени пред равкианцами начинают оживать, клубиться, восставать из земли, обретая форму, складываясь в мерзких тварей с размашистыми крыльями за спиной. Они дыбятся и колыхаются, наращивая роящийся звук. Тамара пропускает сквозь сжатые зубы нервное «Санкта» и берётся за топоры, пока чудовища с разинутыми пастями направляются к ней, обрекая люд торопиться. Они равкианцев не трогают, тянущиеся к воле своего господина и сторонящиеся тёплых рук солнечной святой. Границы Равки ныне монстры охраняют. — Все по лошадям! — приказывает Владим своим людям, когда его королева поворачивается лицом к Фьерде. Ничегои с нечеловеческим криком взмывают в воздух. По рядам фьерданцев вдалеке идёт недовольство. — Уезжайте, — велит Алина через плечо своим верным заступникам, боясь взглянуть близнецам в глаза. Они могут избрать свою святую, но как скоро в ней разочаруются? Она боится узреть лишь это, пока ничегои роятся и мчатся вперёд. Они не остановятся. Это девушка чувствует. — Помогите нашим людям. — Мы не боимся этих тварей, — рычит Тамара, не переставая смотреть по сторонам, точно ждёт, что ничегои бросятся к ним. — И я не ухожу с поля боя, когда сюда скоро явится моя жена. — Это не будет сражением, и вы это знаете. Идите, я поспешу сразу за вами. «Ты не станешь меня останавливать, Алина?», — полный затаённой жестокости спрос скручивает внутренности в тугой узел и выбивает воздух из лёгких. Губы кривятся не то от боли, не то от отвращения. Чудовище. «Я не потворствую твоей деспотичности. Но сегодня я не стану ранить себя, чтобы спасти их», — каждому решению, разделённому двумя вечностями, впору назваться сражением… Грызнёй. В иной час порочная святая соберёт силы на милосердие к врагам. Но не в этот день, когда память обо всех несчастных всё ещё жива.       Подобно одному встретившемуся в лесу молодому бойцу фьерданцы могли бы просить помилования, и Алина бы его дала, но они выбирают поддержать своего короля, сколь бы гнусна ни была воля. Сол-властительница не оборачивается, близнецы оставляют её спину. Она протягивает руки к поводьям, когда кто-то из гришей подаёт ей лошадь, и заставляет себя смотреть, как разбитые посреди поля фьерданцы бросаются в разные стороны, ни одна которых не даст им спасения, когда лапы ничегой настигают их, поднимая в воздух. Впору самой прозваться Еретичкой — жестокой королевой. Будет ли север достаточно нагл, чтобы спросить Дарклинга о праве на страшную расправу? Но они сами её выбирают ещё в тот день, когда решают похоронить их всех на своей холодной земле. Верный час вспомнить, что они первыми нарушают мирный уговор. Беззвёздный святой это не прощает. Стреляют в воздух, но ни одна пуля — ни одно человеческое оружие ничегой не сгубит. Долина исполняется хрипящими криками и раздирающими грудь воплями. Дарклинг награждает фьерданскую армию кровавым дождём, пока его верные слуги дерут солдат на глазах врагов. А сам господин всех монстров исчезает в тенях, оборачиваясь одним из своих чудовищ, что не подвластны стали оружий.       Алина едва ставит ногу в стремя, равкианцы до сих пор не успевают скрыться в лесах, и на фьерданской стороне всё ещё не стихают стенания, когда по воздуху несётся пронзительный гул, обрекая всех людей на этой земле обратиться к небу. Указы застревают в глотках чужих предводителей, по всему живому бежит рябь, и вокруг тянется удушающая тишина, скрашиваемая только неестественным низким воем ветра. Алине чудится, что даже высокие макушки деревьев начинают дрожать, а серо-голубая гладь над головой ломается, покрывается трещинами. Повсюду бежит напряжённое перешёптывание. Скоро зазвенят молитвы, но святые не удостоят Равку и Фьерду своей милостью. Вдалеке — на равкианской стороне, тянется тёмная бесцветная россыпь, схожая, должно быть, на редкую стаю птиц. Но они растут, сближаются друг с другом и со временем обретают цвета — грязный белый, чёрный, равкианский синий, яркий жёлтый, красный, тёмно-зелёный… Множество красок, которые в обыкновение не найдёшь на небосводе, потому что паруса приходится шить из любой пригодной ткани. Алина не ошибается — собрание обретающих форму, разноцветных пятен походит на косяк птиц, для каждой из которых у Николая есть название. Стриж, выпь, соловей, казарка, лебедь, буревестник, беркут, орёл, сокол, коршун, стервятник, гриф… Каждому кораблю своё имя. Они все похожи друг на друга — остроносые, небольшие и невероятно манёвренные, удерживаемые двумя мачтами парусов и силой небольших отрядов шквальных, определённых на каждое судно. Девушка не способна их сосчитать, глазами находит тридцать и мгновенно сбивается, веря, что Николай поднял в воздух столько, сколько собственный ненасытный нрав только мог ему позволить. Близ парусов начинают виднеться небольшие яркие рисунки флагов, поднятых высоко и оставленных биться на ветру, голосить о славных именах и петь о силе Равки. Корабли смежают воздушный бег и расходятся в строй, что походит на наконечник стрелы.       Алина помнит, как Николай рассказывал, что за несколько лет до гражданской войны он игрался и экспериментировал, а на награбленные деньги начинал строить всё, что казалось ему гениальной задумкой, способной провести Равку в будущее. Как говорит сам, Лис искал пути к дереву, что не будет столь легко подвластно пулям, и к ткани, что не вспыхнет от горящей стрелы или неосторожно вознесённой руки инферна. Но нехватка гришей и их изобретений серьёзно замедляет работу, после Гражданская война обрекает бросить всё золото на поддержку и восстановление Равки. Но Николай развивает Лазлайон и продолжает работу, как только именуемая Дарклингом угроза оставляет равкианские земли. Его инженеры, строители и учёные тратят года, но поднимают и спускают на воду десять кораблей одновременно, пока Зоя продолжает тренировать своих шквальных, которые будут обучены поднимать чудесные судна в воздух и бегло маневрировать. Ланцов твердит — три да пять кораблей есть едва ли преимущество пред врагами Равки, но целый флот может им стать. Им не хватает зов, взрывающегося порошка, стекла гришей, ткани и ружей, но Николай не позволяет прекратить производство, скрывая его от керчийских шпионов и заинтересованных настроений земенцев. Лис-хитрец не перестаёт выдвигать условия, когда торговцы приходят к нему со злачными предложениями за столь драгоценные чертежи, и до сих пор он не продаёт ни одного своего «птенца» иностранным господам. Николай хотел оружие, способное остановить эту войну и хотя бы на время отвадить врагов от их границ, и он платит больше, чем расщедривается кто-либо до него. Равка до сих пор не готова к содержанию такого флота, потому что земля обделена портами, где эти суда можно сажать. Но с поддержкой Дарклинга, с приведёнными его генералами шквальными и привезённым из Малого города вооружением, Ланцов избирает «сейчас» как переменную, которая достойна риска. Корабли стоят немалой взаимопомощи между Первой и Второй армиями и совместной работы отказников и гришей, но с ними Равка не будет бояться горы Шухана, в которых спрячется армия с юга. И она не будет страшиться пред Фьердой на земле и в море.       Судна прямо над Алиной берут курс запад, явно выдавая врагам все стратегические намерения и в тот час предоставляя один выбор — бежать. От флота одна за одной отделяются чёрные точки, что скоро обретают очертания человеческих фигур и крыльев. Хергуды. Но они не бросаются к земле, когда одно судно отделяется от остальных, направляясь к месту, где находится застава фьерданцев и склады с вооружением. Равка давно знает свои гениально состроенные птицы, но ныне они боевые, так что сол-королева почти валится наземь, когда её лошадь взбрыкивает с несущимся по округе взрывом. Небо на мгновение вспыхивает, когда с кораблей бросают бомбу, задевая, должно быть, склад пороха. Ярость Дарклинга вонзает нож в сердце фьерданской гордости, но на что способно оружие Николая? Хитрец заявляет, что со сменой экипажей они могут держаться в воздухе трое суток кряду, и Алина не может перестать провожать взглядом строй кораблей, что направляется к первой линии сражений, где фьерданские войска занимают северные земли Равки. Принц Воздуха их не пощадит.       Верхом ступая под тень леса, девушка кидается в сторону, когда выходя из густого мрака и поправляя свои перчатки, Дарклинг является рядом. Удача, как видно, любит мерзавца, раз ни одна шальная пуля его не достаёт. К горлу подступает тошнота от того, сколь густ запах едва пролитой, горячей крови рядом с ним. Девушка отводит своего коня в сторону, надеясь успокоить сердце, ужиться с войной, что внутри и снаружи бушует. — Никто из них тебя бы не пожалел, моя Алина, — молвит тиран и еретик, пока деревья от мгновения к другому крадут его образ. Ласка чужого голоса способна изломать всю разумную волю. — Мы дали им выбор. Если они не пожелают отступить, они будут умирать. Их судьбу определяет только решение принцев. Не наше.       К вечеру бомбёжку прекратят, давая врагам шанс найти укрытия и отойти на свою землю — сдаться и сложить оружия. Сколь бы ни были совершенны производства Фьерды, даже их катапульты и пушки не переживут падающие с неба бомбы, и терпя потери, их армия долго не продержится, если Расмус знает хоть малую разумность. Только он решает, как долго ещё фьерданские солдаты будут умирать. Они попросят о переговорах, и Равка их им даст.

•

      Путь к главному лагерю на востоке от Уленска долог, но Алина не перестаёт вспоминать то мгновение, в которое их лошади подошли к шатрам. Девушка перебирает понятия, что зрела в глазах солдат. Они есть чудо и кошмар — тень и свет, что в одночасье являются с небес. Воскресшие и почитаемые святые. Проклятые еретики. Они предстают спасением и мановением смерти. Всем и ничем одновременно. Тем, что желают, и тем, чего боятся. Священная благодать и умерщвляющий лязг стали. Те, пред кем шепчут молитвы. Пред людьми в образах своих правителей нет лекарства. И яда тоже нет. Только палачи, спасители да судьи… Алине всегда хочется быть чем-то одним — простым и понятным, да только природа с первым младенческим криком решает иначе. И сейчас Алина Старкова — заклинательница солнца, является всем. Составляющая большего целого, что должна уравновешивать. «Рассуди, скажи своё слово, примири, казни…». Солнечный диск, половина которого спрятана тенью. И бесконечная тьма, вторая доля которой не боится света. Одно целое, пока ночь вторит пламени солнца шёпотом, что под час страшного мрака сильнее всех людских голосов. Есть ли куда темнее? Но тьма в мыслях золотисто-белым светом сменяется. Алина не чувствует вес короны на голове, она о ней вовсе не помнит и не нуждается в дрянном символе власти, но он предназначен ей, возложенный на голову руками Дарклинга. Девушка рассматривает его, в ту пору степенно двигаясь на коне. Беззвездного святого близящаяся царственность тоже не тянет к земле, но её легко рассмотреть во всём — в движениях, в положении головы и в развороте плеч. Алина выпрямляет спину, дыбится подобно лошади, что ведёт её по рыхлой дороге, где грязь хлюпает. Их армия стоит вокруг, а далеко позади остаются люди, чтящие приказы другого короля. Нарисованная на картах граница тянется за ними, и заклинательница солнца знает, сколь многое для них меняется, как только копыта лошадей ступают за неё. Алина своего монстра уравновесит. Она объединит народ. Солнце и луна за их головами нимбом и короной над головами взойдут. Лягут на плечи вековой ношей, что так прельщает и отравляет одновременно. Равкианская земля содрогается, когда её люди признают своих святых.       С тех пор как ноги приводят заклинательницу солнца в чёрный королевский шатёр, где ей находится место на помосте, истинно схожем на тот, за которым жизнь свела её со своим монстром. Девушка не знает, правильно винить себя за то, что она не встаёт из-за стола один час, после другой… Усталость и проведённые в путешествии недели хватают её за грудки, встряхивают, заставляя осесть в изнеможении. Всё, что сол-королева может, это отвечать на спросы гонцов из Большого дворца, получать донесения и слушать речи командующих армией. Поговаривают, от королев не ждут и таких подвигов, но Алина сомневается, что кто-то в Равке не способен признать — правительница у них непростая. Но она находит то, что Фьерда у неё отбирает. Покой. Заклинательница не ждёт угрозу из-за своей спины и верит, что даже сможет уснуть, как только ноги заведут в личный шатёр. Но пока она рассматривает возложенную на стол карту. Дарклинг расхаживает за её спиной, вычитывая какое-то донесение. Близнецы утверждают, что их святой необходим отдых и сон, но разве она может то дозволить? В поздний вечер ей приносят книги, выкраденные из Сектора дрюскелей, но не находя волю за них взяться, Алина стоит спиной к своему беспощадному царю и переносит на него вес, когда тянущая боль в плечах становится невыносима. Она прикрывает глаза, обещая, что спустит на чудовище всю немилость, если он двинется прочь. Девушка почти подрывается на месте, когда шаг настигает стены шатра, и она выворачивает голову, чтобы обнаружить Николая, пропускающего вперёд Зою. Шквальная приносит с собой поток бодрящего ветра. На лоб мужчины в этот час натянуты кожаные ремешки очков, изготовленных специально для полётов. Раньше, чем хотя бы один из них начинает говорить, Алина высыпает себе в рот горстью юрды, чтобы не потерять чувства. — Мне тут солдаты нашептали, — ладонь Николая затейливо обводит окружение ладонью, точно надеется подловить. Волосы мужчины беспорядочно торчат во все стороны. Чудно. — Что стены Ледового двора трещат, — чужая улыбка обращается оскалом. — Хотя чего я ожидаю от последнего тирана. — Я ударила первой, — поддельное оскорбление ложится на лик Ланцова, когда девушка в какой-то чинной манере поднимает руку, отсекая его слова. Глаза не поднимает, отходя к своему стулу и позволяя поднявшейся по помосту Зое её осмотреть. Шквальная, должно быть, ищет второй ошейник. Сол-властительница бы тоже искала, но ныне она хочет подойти к Назяленской, желает поговорить, пусть и подозревает, что развалится у рук Зои, если позволит себе отвлечься. — Мирных горожан туда не допускали, пострадал только Сектор дрюскелей. И членов нашей делегации угрожали пленить. — Неужто вы и правда разрушили крепость, Старкова? — Зоя складывает руки на груди, видится, до того не веря в дурные россказни.       Со словами шквальной чудовища клацают зубами. Бесконечная наглость звать женщину девичьей фамилией в присутствии мужа. Алина улыбается, зная, что Дарклинг замечает. Она позволяет себе раскинуть плечами, примиряясь с истиной. — Малую его часть. — Но его невозможно разрушить, — хитроумно отмечает Николай. Легенды о сказочной крепости болтают немало. — Ледовый двор был построен святым, — указывает сам Еретик поперёк чужих слов и суждений. — Святая его и разрушила, — бумага с рук теневого властителя ложится на столы, и он закладывает руки за спину, поднимая на корсара леденящий взгляд неестественных глаз. — Мальчишка обзавёлся друзьями с юга. — Я, как и ты, мрачный мерзавец, — с довольством своему слову Ланцов восходит на правительственный помост, — предпочитаю могущественных союзников.       От Алины не укрывается то, как Зоя покидает шатёр вслед за Дарклингом. Какие бы доли власти им всем теперь ни были отведены, шквальная есть его генерал, а не трудолюбивая девчонка-солдат — лишь одна из многих. И деспот пренебрегает ей так же, как и прочими. Сол-властительнице известно, насколько это равнодушие способно ранить, даже если Назяленская в слове Еретика и убийцы не нуждается. Он не выставляет притязания на её положение во Второй армии. И в нём не сыскать оскорбление тем, что она носит вырванное у него звание. Святая знает, насколько это безразличие способно быть жестоко. Зоя талантлива и сильна, но всегда для Чёрного генерала «недостаточна». Лишь единица в его бесконечных расчётах, как и многие прочие.       Алина гонит раздумье о чужом гадком нраве, когда опускается на поставленный для неё стул, выдыхает, позволяя себя осесть, расслабить плечи и взглянуть на кружащего подле стола Николая из-под смежённых век. Только сейчас доводится заметить, во что он одет. Тряпки верно больше польстят пиратам, нежели королевским особам. Через грудь тянется два широких кожаных ремня с нескончаемыми карабинами, крючками и усами верёвок. Требуется немало приспособлений, чтобы никто не упал с его чудесных кораблей под час полёта или «резкого крена», умением которого корсар не перестаёт хвастать. — Я счастлива тебя зреть, хитрый лис, — выговаривает Алина тише, позволяя себе усмешку. Она многие недели не видит людей, с которыми могла бы позволять себе радушие. — Надеюсь, сегодня никто не свалился за бортик? — под чёрным куполом тянется истинно неприличный хохот. Отчего-то девушка знает, что спрос Ланцова позабавит. Она притворно кривит губы. — Очки тебе не идут. — Страшное действо! Швеи Большого дворца любят приговаривать, что всякая вещь рождена для моего прекрасного лика. — Поздравляю, Николай, — заклинательница садится ровнее, тянется к серьёзной речи, от которой уже вязнет язык. Теперь от неё будут требовать пристальность взглядов. Воздушный флот не знает границ и направить его можно как на защиту Равки, так и против её Чёрного короля. — Это большой шаг для всей Равки.       Алина верит, даже такому оружию найдётся разное применение. Убежище Дарклинга и его армии защищено от врагов гришей, но от подобной силы, что вложена в руки корсара, не найти укрытие. Даже если бы они пытались уговорить предателей перейти на сторону царя Ланцовых, всегда найдутся те, кто останутся, а с ними рядом будут и их дети. Заклинательница солнца не знает, был бы Николай столь силён, чтобы вести против Дарклинга подобную ожесточённую войну, но реши он бить до конца, Малый город и дороги бегунков были бы погребены под землёй и камнем по первому же его указу. И Алина никогда не позволяет себе об этом забыть. Мир с Дарклингом необходим не от одного того, что его тьма способна поглотить многие несчастные жизни, но и потому что Николаю есть чем ответить. Земля узнает слишком много гнева и жестокости прежде, чем вторая Гражданская война прекратит её терзать       В стенах шатра звучит протяжное хмыканье, так что рука сол-королевы замирает над её книгами, когда она дозволяет себе опустить взгляд к своим делам. Алина ожидает, что лис будет хорохориться, но он напряжён. Точно недоволен вовсе, словно есть нечто страшнее его славного триумфа. — То, что Дарклинг сотворил пред глазами фьерданцев, — замечает Николай, выдерживая мгновение, давая своей правительнице раздумать самой. Но она только нервно отбрасывает перо, поджимая губы. Ланцов журить её приходит? Девушка не позволяет себе опустить голову. И обратиться маленькой пристыжённой неумелой девицей себе тоже не позволяет. — Так дипломатия не ведётся. Твоё чудовище порождает только ненависть. Ты хотя бы можешь себе представить, как это выглядело с неба? Дарклинг стоял посреди кровавого озера, пока его твари рвали каждого пленника, которого обещали вернуть. До того, как ноги привели сюда, я не верил, что ты это одобрила.       Ему не нравится жестокое обращение с заключёнными. Никогда не нравилось — это есть выше его хвалёной гордости и всей дипломатичной порядочности. Алина это хорошо помнит. Она встаёт, чтобы выйти на помост к своему милому союзнику и вновь присесть на край стола. И делает то не от желания покаяться. А от нужды в том, чтобы они говорили, как равкианцы — друзья и союзники, а не королева и её умелец-корсар. Вздох застревает на устах. — Николай, я была готова вернуть каждого пленного солдата на фьерданскую землю, — молвит сол-властительница, смотря не то пред собой, не то им под ноги. На большее нет ни силы, ни воли. — Если бы понадобилось, я бы лично провела их во власть собственного принца. Я могла бы защищать их даже от ненависти Дарклинга, чтобы выполнить условия фьерданцев. Но они решили, что если они не могут иметь гришей, то никто их не получит, — колкая злоба сворачивается в голосе. Та всё ещё жжёт Алине внутренности и возвращается памятью о граде пуль. Следует верить, о нападении Принцу воздуха не рассказали. — Они выбрали обстреливать кареты, в которых находилось сорок детей. Мы не стали гнаться за теми, кто бросил оружия и отказался выполнять этот приказ. Это единственная добрая воля, которую я была способна пообещать после того, как солдатам Второй армии пришлось не сражаться, а закрывать несчастных пленников собой в надежде, что кафтаны окажутся достаточно крепки. Наследный принц возвращается во Фьерду невредимым, это — дипломатия. Не понимай я разницу, поверь мне, — девушка почти отмахивается от представления о чёрной воле, — ты бы заметил, когда я сожгла бы младшего сына Гримьеров живьём за то, что он сделал, — Алина заставляет себя встать, окинуть златовласого красавца беглым взглядом. — И не говори так, будто мы с тобой ведём войну по-разному. Сколько же фьерданских солдат гибнет под твоими бомбами, или ты не считаешь? — Это не путь к миру. — Мир, — смеётся сол-королева над понятием, да так громко, что должны слышать в соседних шатрах. — Хочешь, я расскажу тебе, каков мир во Фьерде? — рука указывает куда-то на улицы, словно заклинательница властна обвести ладонью всех замученных. Глаза Николая прищуриваются. — Те девушки, которых вызволили с завода за Гефвалле… Многим из них ненавистна мысль о том, чтобы взять своё дитя в руки, потому что их насиловали годами, — что-то звенит с гневным порывом, пока Алина направляется вокруг стола, не взирая на то, что задевает ногой. — Они знают десятки тех, кто скончался в родах. Самой младшей из них — четырнадцать лет, а она стояла предо мной с младенцем на руках! Эти дети, — речь вязнет с каждым словом. — Они не перестают плакать по ночам, и вместо молока мы обязаны поить их Белым ядом, потому что Брум додумался кормить их матерей юрдой-парем и ещё одним святым известно какой отравой. И наши пленники — равкианцы, которых мы поклялись защищать… Каким милосердием они удостоились? Я вытаскивала солдат Второй армии из-под плетей! — рявкает Алина, мгновенно смолкая, веля себе отпустить горе и обиду, которые норовят её сожрать. Те не берут одних лишь героев и смельчаков, чьи образы в одном человеке пред ней собираются. — У нас с королём Фьерды был уговор. И наши враги первыми его нарушили. Не будь в той дороге нас с Дарклингом, все люди, которых я привезла в нашу страну, были бы мертвы. Фьерданские принцы могут прийти ко мне с поражением, могут попросить милосердия, и я им его дам. Но большего они от меня не получат.       Не всё в этом мире решается светом, а трагедии способны случаться даже в самый солнечный день. Кто вообще решает наречь место под светилом обителью добра? Держа одну из рук под грудью, девушка подцепляет второй ветхую книжонку с бесконечно похожими друг на друга строками, на каждой из которых пальцы извечно замирают. — Я не скрываю это перед ним, — признаётся Алина, не поднимая взгляд на мужчину. Он поймёт, о ком Королева-солнце говорит. Он всегда понимает. — И сейчас я не таю ничего пред тобой. У меня нет сил. Но я говорю с тобой в гневе, ужасе и отчаянии, потому что ничто другое север не оставляет. Как много раз ты был в Ледовом дворе, Николай? — возносит девушка брови в заурядном спросе, заслушиваясь одним единственным «достаточно». — Из всех своих визитов ты когда-нибудь был там — чуть дальше от всей роскоши, за ширмой официальных приёмов? — ответ не доводится выждать, заклинательница знает, каков он будет, пока рука переворачивает страницы книги, исполненной чужими жизнями. — Там, где их сжигают заживо… Где пытают. Ты видел весь этот чёрный смердящий пепел? Может быть, кости или кровь, которыми там всё усеяно? Ты когда-нибудь чувствовал этот гнилой запах, которым там даже лёд пропитан? Слышал их крики? Мы провели в Ледовом дворе каждый день, который нам дозволили. И сколько бы мы с Дарклингом ни вывели, во Фьерде погибло в тысячу крат больше. Тех, кто никогда не вернётся в свои дома, не возьмёт ребёнка за руку, не сделает свои первые шаги в изучении Малой науки. И это… Это трагедия, Николай. Трагедия, которую я никогда не прощу. Ни себе, ни тебе, ни кому-либо до нас и всем прочим, кто имел силу и избрал ничего не делать. Мы так любим говорить о сдерживании Дарклинга, — острит Алина, — мы нуждаемся в гарантах, но сдержать его невозможно, получится лишь переубедить. Но смотря на это, — девушка разворачивает книгу к Николаю, точно предлагает взглянуть. Собранию даже не сто лет, а всего чуть больше двадцати, — вспоминая о стенах Ледового двора, я борюсь с нежеланием переубеждать. Я заставляю себя думать, что есть иные пути, но обида за судьбы всех этих людей не приносит ничего, кроме нужды, чтобы все ответственные за эти терзания издохли на поле брани. — Когда вместе с Золотым орлом я продал часть личного имущества Ланцовых, я хотел выкупить несколько гришей у Керчии, — молвит мужчина, забирая себе на руки старинное собрание. Сол-королева не знает, что он там видит. — Мне было неважно, на чьей стороне они сражались во время Гражданской войны, я лишь хотел… — Влюбить в себя ещё больше? — Безвозмездно помочь, — исправляет Николай слова, но на замечание о собственном широком самолюбии одобрительно кивает. — Вернуть их домой. Не как равкианский царь или Штурмхонд, а как хороший человек. Но знаешь, что мне сказали богатые мерзавцы в Кеттердаме? Продавать некого. У самых обеспеченных господ не осталось рабов, которыми они могли бы поделиться. Тогда ещё до сделки с Бреккером я предполагал, что меня опередили Шухан или Фьерда. Но дело оказалось куда более увлекательным. Мрачный мерзавец умеет составить обстоятельства. — И не оставить торгашам и горсти золота он тоже может, — соглашается Алина. Мысль о том, как сурово керчийцев обокрали, до сих пор её забавляет. Немудрено, что теперь они портят половину дел Равке. Николай чуть приподнимает книгу, безмолвно спрашивая о необходимости вернуть. — Оставь себе. Возможно, если люди осмелятся их прочитать, они наконец поймут необходимость в новом порядке вещей.

•

      Путешествуя от одного военного лагеря к другому, сол-королева встречает и Агне, что походит лишь на тень собственного себя. Точно безликий отчаянный воин. Разделяя тяжесть потерь, прибывший к границе Иван говорит с ним нередко, но нет тайны в том, что этого никогда не будет достаточно. Правда, инферн становится осторожнее, бережёт солдат, даже с передовой надеется быть опорой, в которой его семья теперь нуждается особенно сильно. Но небольшими шагами всё возвращается к сносным положениям. Авраам и Регина находят путь обратно под генеральство Владима, и Ярослава располагает часом встретиться со своим супругом. Генерал Воскресенский скрежещет зубами, когда пути сводят их с Николаем Ланцовым в шатре командования. Нина же направляется в столицу, чтобы поддержать Ханну. Они ждут и гадают, насколько велика ныне фьерданская вера в собственную силу. Огонь Равки стремительно поглощает их тяжёлое оружие и обрекает менять позиции. Бежать им некуда, пути открыты только во Фьерду. Весна для них сполна обманчиво время года. Деревья уже затягивает зеленью, но земля всё ещё холодна и неприветлива.       Многие дни Алина борется с истиной о том, что ей следует отправиться в Ос-Альту. Но никто не обманывает себя в том, что их враги выстоят долго, сколь бы ни были крепки ледяные нравы Фьерды. И девушка решает остаться, большую часть времени не видя Чёрного Еретика подле себя. Он ездит вглубь равкианских лесов, говорит с разведчиками, пока их армия отходит в страну, чтобы не стоять под линией огня и направить людей на освобождение занятых фьерданцами деревень и небольших городов. Заклинательнице кажется, принцы совершенно бездарно растрачивают жизни своих солдат, но Дарклинг не спешит судить их за то, что они ищут пути преуспеть. Мир пока не знает подобную силу, но люди уже норовят её перехитрить.       На войне нет роскоши, и сол-королева тоже ей попрекается, не ища для себя места в ближайших деревнях, а занимая простецкий солдатский шатёр, в который приходит к поздней ночи. Диана в такие часы её не оставляет, днём помогая с раненными. Здесь девочку не достанут оружия врагов, и правительница не возражает её намерению остаться. Они обе находят в вечерних беседах отраду, пока Диана мечтает о простых человеческих вещах, надеется скоро встретить своего возлюбленного. Они проделывают вместе немалый путь, и напоминая себе о чужом юном возрасте, солнечная госпожа не впервые задумывается о том, что служанку отпустит, как только они вернутся в Ос-Альту.

•

      Гадость… Алина верит, что ей снится невыносимая гадость, пока она задыхается от давящей тяжести на горле. Думает, что спит, но желая смахнуть с себя дурноту сна, тянется за зовущим её голосом. Кто-то велит проснуться, и к девушке возвращается липкое жаркое ощущение собственного тела, укрытого брезентом в небольшом шатре. Рука поднимается к стянутому горлу, удушающее чувство только усиливается и опоясывает, становится сильнее, принося с собой острую боль, что отрезвляет, позволяет найти холодные грубые пальцы, держащие её за шею и норовящие переломить трахею. Рвущийся из горла вскрик оборачивается сипением, а ногтям должно порезать чужую ладонь. Картина пред взором мыльная, мутная. Глаза слезятся от рвущегося дыхания и заполняющего ноздри прелого смрада, но заклинательница, взывая к свету, позволяет плотному лучу света вознестись над ней, ударить. Кто-то низко сдавленно ругается, и к девушке возвращается тусклый свет ночных ламп и бесцветные трясущиеся стены шатра, прижатое к скрипящему настилу тело, чьё-то высокое хныканье неподалёку. Хватка на шее чуть смягчается, пропуская в грудь влажный холодный воздух и мгновенно его забирая, не позволяя напиться. Размытая фигура мужчины дёргает на себя и, смаргивая слёзы, перебирая вокруг руками, Алина надеется, что воздух вскипит, когда солнце рвётся из неё. Но раньше, чем кто-либо кричит, душить перестают. На место всех терзающих чувств приходит острый холод металла, ложащегося под челюсть. Кто-то над ухом хрипит пропитанное ядом «drüsje», взгляд собирается на коротко стриженой голове сильного мужчины, что одет в форму Первой армии и держит нож у её шеи. Заломленные за спину руки изнывают, заставляют вытянуться и глотать воздух. Каждый вдох приносит режущую боль. Её собирались убить во сне или выкрасть, собираются и сейчас, таща наверх и обрекая прошипеть, когда ноги волочатся по неровной земле и остриё к горлу прижимается сильнее. — Вставайте, Ваше величество, — рычит на фьерданском один из мужчин. Его голос неумолимо тих, потому что в лагере всё ещё поздняя ночь, издалека доносятся редкие речи равкианцев.       У входа в палатку обнаруживается ещё чужак, а один прячет у изголовья кровати, держа винтовку опущенной. Его лицо пересечено не то порезом, не то ожогом, оставленным немилостью солнца. Позабавиться бы, потому что вражеская армейская форма им совершенно не по размеру, но Алина не может, чувствуя, как вторым клинком ложась под левую грудь, укалывает сталь. — Не смей взывать к своей магии, ведьма, ножи будут быстрее, — её вновь дёргают, разворачивая к стороне, где свалены сумки и трещит слабая лампа.       У заклинательницы колени подламываются в нужде пойти вперёд от вида того, что Диану тоже украли из постели, упихав в рот какую-то тряпку, так что Алине невыносим вид её дрожащих плеч и слёз, что не прекращают течь по щекам. В руках старого солдата она выглядит так, будто мгновенно может переломиться. Сол-госпожа пытается заговорить, велеть отпустить или хотя бы спросить о том, кто дал право, но звуки обрываются, сипят на губах, не складываясь в слова. На мгновение она верит, что мерзавцы всё-таки переломили ей шею. Кто-то противно усмехается. — Он не пощадит твою маленькую прислужницу. И не думай, что я побоюсь пустить твою кровь, — под грудью щиплет, а по рёбрам стремительно ползёт чуждое тепло, от которого телом завладевает тошнота. Алина велит себе не дёргаться, чтобы лезвие не провалилось глубже, и головой крутит лишь слегка, каждый раз напарываясь на остроту ножа у своей шеи. Кафтан с мечом где-то далеко, у изножья кровати, а запястья за спиной терзает грубая верёвка. Девушка сомневается, что её убьют столь легко, но Диану могу погубить быстро. Грудь вздымается часто, но дышать всё ещё получается с трудом. Грубая слюнявая речь обдаёт ухо жаром, что распускает по груди дурноту. — Попробуй-ка закричать.       Но заклинательница солнца не может. Она даже не слышит собственный голос или подобие звука, отчего с глаз на радость чужим солдатам брызгают слёзы. Алина надеется не выдать то, что тянет время, покорно исполняя каждую указку и рассчитывая спасти Диане жизнь. Чужакам невдомёк, что властительнице солнца нет нужды вопить, чтобы мрак ночи знал о преступлениях против своей королевы. Ей хочется спросить, высмеять факт того, что мерзавцы медлят. На дрюскелей они не схожи, значит, то есть или солдаты, или наёмники, словно Фьерда в этой войне хоть раз знала понятия о чести. И чего они хотят на самом деле? Убить равкианскую королеву да преподнести народу её голову на блюде? Надругаться над ней и после отдать на милость своих принцев? Алина безнадёжно солжёт, если утвердит, что не страшится злой судьбы, сколько бы многие уже ни знала. Но она не позволяет себе поддаться метаниям ради Дианы, от мгновения к другому ища путь, чтобы выбраться из-под чужого ножа. Сол-властительница не допустит эту резню вновь. Собственное сердце норовит проломить грудь. Но девушка вспоминает события в Часовне и Тенистом каньоне, под час которых раскалялся металл, горела и плавилась одежда. Давид любит говорить, что солнечный свет являет собой различные формы. Возможно, его знание о том сослужит заклинательнице добрую службу. А пока держа силу под кожей, Алина с трудом топит в глотке рвущийся верещащий звук, стоит руке одного из мужчин схватить её за лицо, грубо сдавливая щёки, словно она может быть лишь гулящей девкой, а не чужой королевой, мирно спящей на своей земле. Девушка не желает полагаться на то, что Дарклинг всегда поспеет её спасти, пусть и ноги норовят подкоситься от зловонной слюнявой речи пред ликом. — Ты оскорбила род Гримьер, мерзкая ведьма. И ты оскорбила стены нашего дома.       Говорят тихо, чтобы не услышали за стенами шатра. Следует утвердить, что их правящий королевский род слаб, если они не могут стерпеть пару унижений. И ничто не оскорбляет Фьерду так сильно, как преступления против чужого народа и соседствующей с ней земли. Но их принцы, должно быть, верят, что возвращают равкианской королеве равную цену, унижают, как, они верят, следует унижать женщин. Чужие пальцы проскальзывают по её лицу, потому что горячая кожа мгновенно покрывается потом, несмотря на ночной холод под час весенней поры. Господам явно не льстит молчание сол-госпожи, но они сами лишают её голоса. Алина даже дышит коротко и прерывисто, потому что трахею раздирает болью и нуждой закашляться от очередного глотка воздуха. Металл у собственной шеи начинает теплеть, по коже скатываются капельки пота. — Твоему Еретику следовало сдохнуть, как и было сказано десять лет назад.       Во Фьерде, должно быть, не рассказывают о том, что Дарклинг взаправду уже бывал за чертой. Заклинательница солнца сама его туда отправляет, и незнание о том извечно заставляет худших мужчин обмануться её слабостью. Но даже после смертельной кары — вонзённого в сердце кинжала, Еретик находит способ вернуться. Сол-королеве нет необходимости знакомить врагов с его монстрами, потому что главный из них скоро подступит к стенам шатра. И жажда расправы его намного неистовее всякой ходящей по земле твари. — Мне даже жаль, что она не говорит, — усмехается один из фьерданцев. — Сказывают, равкианская королева очень бегло болтает. — Принц Расмус думал, что за то, как Дарклинг поступил с нашими воинами, следовало бы вырезать сотню солдат во сне, — молвит другой вновь, с липкой улыбкой отпихивая лицо девушки. — Но потом он рассудил, что ты, королевишна, стоишь тысячи солдат.       Видно, принц Ирмин не решается поделиться со старшим братом истиной о том, при каких обстоятельствах пала стена Ледового двора. Они оба допускают один и тот же просчёт — метят на ту, что считают слабее, и ту, которую видят ключом к властвованию над Дарклингом. Дурачье, пусть и юных не осудить в неумелом выборе целей. Приглушённый плач Дианы обрекает морщиться — горевание терзает сердце. Алина едва стоит на ногах, когда нож под её грудью давит сильнее, распуская жгучую щиплющую боль. Металлический лязг настигает её быстро, и не будь лезвие у шеи остро, девушка бы вывернула голову, чтобы скрыться от смотрящего на неё дула револьвера. Не на неё… Оно глядит выше — на человека, что держит её в плену рук. — В таких ситуациях лучше двигаться медленно, — советует Николай, стоя на пороге шатра. Вдруг хочется верить, что его навыки в стрельбе хвалят столь же сильно, как и красивый лик. Заклинательница давно не слышит его голос таким — подёрнутым страстью к игре, словно он может трепать своего врага подобно тому, как лис встряхивает зайца. — Советую убрать руки от моей королевы, пока этот выстрел не разнёс тебе голову, — губы мужчины только поднимаются в широком скалящемся выражении, когда к нему обращаются оружия фьерданцев. — А я то думаю, отчего шатёр моей владычицы лишён стражи.       Алина хочет завертеть головой, крикнуть, велеть, указать — не её… Не её следует спасать. Диана в чужих руках почти скулит, и сол-королева вздрагивает, когда обидчик девочки в размашистом движении дёргается в сторону, но останавливается, как только к его шеи приставляют лезвие топора. Должно быть, Тамара подрезает стены шатра. Её улыбка не располагает ничем добрым. — Мы в равных положениях, бастард, — сплёвывает фьерданец, дёргая заклинательницу солнца на себя. Металл уже не режет — обжигает в полную меру. Девушка может слышать, как палец Николая дёргается на курке. — О, я так не думаю, — миролюбиво изрекает он. — Скоро сюда слетятся монстры и, боюсь, они не станут разбирать, какое оружие приставлено к шее их хозяйки. Поспешили бы вы к своим господам и, возможно, я не перестреляю вас как зайцев, когда будете бежать. — Мы пришли за этой ведьмой — за её жизнью и за её честью. И мы либо уйдём с ней живой, либо умрём здесь и заберём её с собой. — Как знаете, — Николай раскидывает плечами. Заклинательница плохо его видит из-за собирающихся в глазах слёз, которые не может смахнуть. — Ты мне веришь, Королева-солнце?       Спрос прост, но Алина не нуждается в вере в кого-то. Хрипло рыча, фьерданец бросает ножи, что обжигают ему кожу от того, насколько сильно девушка их нагревает. Она выхватывает прикреплённый к бедру кинжал и одним точным ударом всаживает тот врагу под рёбра — у сердца, вынуждая чужака хлебнуть воздух и свалиться к её ногам. Выстрелы не встряхивают её тело, Ланцов метит в тех, кто стоит по бокам от неё, а Тамара с боевым рыком дёргает на себя того, кто удерживает Диану. Голова нестерпимо кружится от того, что Алина не может вдохнуть полной грудью. Ей помогают крепкие руки Толи, что является рядом. Его сила забирает боль, пускает в грудь ночной прохладный воздух и успокаивает сердце. Но девушка едва может коснуться своего горла — с этим предстоит работа целителям. Она не сразу замечает, как собственные руки залиты тёплой кровью, что брызнула из чужой раны. Это только один человек зреть должен. Тот, что сейчас раздаёт указы осмотреть лагерь и никого не пропускать к отходным путям. Толя поддерживает свою святую за спину, ведёт вперёд, пока она волочит ноги к выходу из шатра, едва справляясь о том, что Диана не ранена. Алина верит, чужаков в лагере в эту ночь ждёт очень неприглядная судьба. И с этой мыслью она позволяет себе свалиться на грудь Дарклингу, что настигает её на улице. Нежелание Толи оставлять свою святую под рукой тирана почти осязаемо, но он поверит ей — солнечной госпоже, а не деспоту. «Верни мне голос», — велит сол-королева по связи, вцепляясь окровавленными руками в кафтан Дарклинга. Он не позволяет свалиться на землю, и его ладонь опускается на затылок. Руки фьерданцев делают Еретика единственным, с кем девушка ныне способна говорить. — «Верни мне его». «Уведи меня отсюда», — просит она следом и позволяет мраку себя украсть.

•

      Где-то над головой флаги бьются на ветру. Чёрный королевский шатёр просторен, его полы вымощены деревом, на чём простаивают остывающие самовары и разложены бесхозные куски ткани, от которых на земле не столь зябко и сыро. Под тянущимся к небу куполом, в центре стоит шестиугольное возвышение, на котором растянуты карты и расставлены стратегические планы. Чёрные дорожки истоптанных ковров то огибают и тянутся дальше к невысокому помосту, где за столом восседает сам Дарклинг, располагаясь на наспех сколоченной скамье. На войне нет часов, в которые дозволяется не работать, и если заклинательнице доводится быть в главном лагере, она проводит эти часы на ногах. Сол-госпожа пытается схватывать всё: сколько погибает, сколько остаётся взятыми в плен, хватает ли лекарей и целителей, удаётся ли им продвинуться вперёд… Её мысли походят на бесконечный поток чужих речей, криков боли и страданий. От них не укрыться в порядке солдатских лагерей, где из палаток с ранеными не доносится ничего, кроме безудержных агоний. Многие из них теряют руки и ноги, что остаются похороненными в общих ямах, потому что целителям не всегда есть что лечить. Оружие врага рвёт, дробит и ломает. Алина возвращается в шатёр Дарклинга в час, когда галдёж и споры предводителей Первой армии в нём стихают. Они с каждым презрительным чувством, страхом и недоверием относятся к правлению Еретика, но не противятся пред его беспощадными стратегическими тактиками да новыми взглядами на ведение войны или формирование наступлений. Его подход действенен. Фьерданская армия терпит серьёзные потери, а настроения равкианцев противоположно полнятся боевым духом.       Однажды заклинательница солнца дозволяет себе рассмотреть своего монстра из-под стен шатра — увидеть, схож ли он на юношу, надменно взиравшего на неё после того, как к нему привели девчонку-картографа из Первой армии. Теперь, когда она знает, что прячется за прекрасным образом, многое предстаёт иным, пусть и сама солнечная святая не перестаёт пытаться вывернуть его на изнанку, надеясь всё вытрясти, каждую маску расколоть да под кожей разведать чудовищную сущность. Нестихающие даже ночью битвы делают лик Дарклинга более грубым в своих чертах, и как и остальные солдаты, чаще прочего даже он не может позволить себе чистые одежды или перерыв на трапезу. Многовековая война сквозит в его словах явлением леденящей циничности. Должно быть, это легче — говорить о потерях как о разумеющемся, как о погрешностях в планах и упущении стратегий. Но Алине противна эта лёгкость, сколь бы ни было тяжело бремя чужих мук. И одно неестественная природа не может скрыть, скверна всегда находит путь к тому, чтобы забрать свою цену. Мерзость делает Дарклинга мало похожим на человека. Его общество всегда холодно, а мука таится в болезненно бледной коже и постоянно напряжённом теле. Хотела бы девушка утвердить, что с флотом Николая равкианская армия не нуждается в ничегоях. Но они верные солдаты и редкостно неуязвимые, глубоко любимые своим хозяином. Алина всегда знает, когда господин всех тварей подходит близко к границе — эта агония живое разъедает и все внутренности скручивает. И если сомнение стискивает её сердце, сол-королева не сторонится пред указанием своем царю — свидетельством, пред чем ничегои уязвимы, коли их властитель не знает меры. Ничто из её страхов и переживаний не есть для него «достаточная» причина, Дарклинг принимает только силу и твёрдые убеждения. Поле боя встречает его радушно точно давнего хорошего друга. И если их с солнечной королевой разделяют многие вёрсты, неволей она находит себя за переживаниями о том, что его раны в очередную ночь могут оказаться серьёзны, или одна шальная пуля угодит ему в голову, и тогда для даже Чёрного Еретика всё может закончиться очень быстро.       Дни на ногах изматывают. Помощь солнечной королевы требуют не в одном шатре главного командования. Она ездит на запад, чтобы помогать беженцам переходить границу. И один из кораблей доставляет свою царицу к главной дороге, что ведёт в земли Удовы, потому что армия врага пытается протий в Равку, обойдя главную линию сражений. Алина ждёт их там вместе с войсками Владима, пока Дарклинг сражается на западе от Черности. Солдаты не ожидают солнечную правительницу в своих рядах, но девушка легко видит, как их глаза вновь загораются с надеждой, которую несёт с собой равкианское солнце. Оно согреет, после испепелит тех, кто смеет поднимать против Равки оружие. Каждый брошенный разрез поселяет твёрдость в ногах, солнце поёт в западных лесах и топит сопротивление врагов, но заклинательница не знает то сражение, которое её бы ни изнуряло. От неё смердит кровью и обожжённой плотью, и никто не может к этой вони привыкнуть. Истина о том, что собственная сила умерщвляет кого-то в мучениях, никогда не перестаёт отравлять мысли, но Алина извечно напоминает себе, ради кого она это делает и почему сражается. Мир в Керамзине был спокоен, желанен, но если солнечная королева перестанет сражаться, приюта не будет. И жизни не будет тоже, только холод, что охватит равкианскую землю. Бойня рука об руку с Первой и Второй армиями не то, что выбрала бы Алина Старкова, но она исцеляется с каждым днём, в который удаётся помочь людям укрыться в Равке и спасти отряд солдат, что не умрут в этот день, потому что северным воинам не совладать с солнечным могуществом.       Алина ждёт, что утвердит Дарклинг, как определит порядок вещей. И в одну из ночей находясь близ западного берега Равки, она приходит к нему по связи, изводя и в тот же час спрашивая возвышенно, не боится ли монстр, что его королева одна отправится в Ос-Альту. К тронам в Большом дворце чёрные, точно тьма, дорожки выложены, и девушка не нуждается в его руке, чтобы по ним пройти. Сердце сотрясает терзание. Для двух противостоящих друг другу вечностей нет «лучших» переменных. Заклинательница солнца таковую не изберёт. Она может приступить к делам Равки, вернувшись в столицу, и позволить Дарклингу вести их борьбу с границы. Или девушка может остаться, учиться у войны и отсылать указания в самые далёкие уголки страны. Проклятому Еретику следует бояться обоих избранных путей, потому что ни за одним из них не удастся притаиться его чёрной воле. Но Алине интересно, что он изберёт. Со словами мерзавца девушке чудится, все худшие чудовища вгрызаются в кожу и раздирают. Ему исключительно нравится подламывать все справедливые ожидания и представления о собственной деспотичности. — Только сама королева решает, где ей быть, — единственное, что утверждает. Но Алина помнит, он не всегда был столь мил в решениях. — И где же было это суждение, когда ты убил оленя и надел на меня рога?! — ревёт заклинательница солнца посреди правительственного шатра.       Она не ищет ответы, скорее, не спешит позволять чудовищу думать, что его госпожа не помнит о боли, которой до сих пор по телу разлито немало. Даже если на грани разделённой связи Дарклинг достаточно честен, чтобы уважать выбор своей сол-королевы, он на века останется тем, кто топтал под своим суждением волю и чувства Алины Старковой — девчушки из Керамзина, что едва начала свой путь во Второй армии. И это… Это есть то, что всегда будет отравлять всякое доверие к нему и надежду на преданность.       Сол-королева решает остаться вновь — взращивает к себе уважение предводителей Первой армии. Другой правительницы для них не будет, сколько бы ни крутили носом. И Алина, и Зоя, и Кира, и Жана для них есть одно — ведьмы. И теперь одна из них смеет восседать на равкианском троне рядом с Дарклингом. Гнусная правда для старых, чтящий традиционный порядок генералов, но заклинательница солнца не спешит гнаться за их одобрением. Иван говорил, что союзники познаются на войне. Что ж, в той народу Равки святая позволяет узнать себя сполна. К израненным ногам удаётся привыкнуть быстро, пока пули расписывают тело синим, зеленоватым и красным. Алина тяжело мирится лишь с тем, что гриши и немалочисленные солдаты Первой армии стремятся прикрыть её собой. Она — их королева и святая, для армии защищать её жизнь значит защищать саму Равку, даже если заклинательница солнца не желает укрываться за их спинами. Правда, горячее золото в венах распускает в груди уверенность лишь до того часа, в который её ранят на северо-востоке от Аркеска. Алина не помнит многое — лишь то, как валится на руки целителю, придерживая древко злосчастной стрелы, торчащей из нижней части живота. Ей снится то, как плачет Адриан, и она, стирая слёзы с детского лика, обещает то, что они скоро свидятся. Девушка не боится, пусть и обнаруживает — боль от ран в животе самая жуткая, что доводилось испытывать. Она изрядно забавляется от выражения Владима, что приходит справиться о здоровье своей королевы. Его лицо бледно — не приходится гадать, он истинно верил, что лишится головы, если заклинательница солнца не встанет с койки. Ей дивно слышать о заурядном замечании мужчины-целителя, что её чрево не было задето. Солдаты, как видно, заботятся о наследии своего суверенного господина. Словно один принц для них не есть достаточная опора… Ревущее клокотание чудовищ, чьи когти стискивают сердце, заставляет Алину продрогнуть. «Я жду тебя в главном лагере за Уленском», — голос Дарклинга обёрнут рокотанием и роящимся воем его тварей. Не следует и ожидать от него доброго спроса. «Кто это решил?!», — огрызается девушка. «Я желаю видеть тебя, Алина». И как получается верить, видеть желает живой. У связующей нити рвут чудовища от одного раздумья воспротивиться, и Королева-солнце им уступает.

•

      В поздний ночной час в мрачной обители маняще тихо. Алина не знает переживания, когда укрытая дорожными одеждами дремлет на той же лавке, что служит троном её царю. Местом её не обделяют, а мысли успокаиваются, точно усмирённые худшими тварями. Правда, от скамьи у солнечной королевы норовит разболеться спина, но эта боль предстаёт незначительной. Девушка почти не ощущает холод и сырость, возлагая голову на бедро Дарклинга, пока шатёр в глубокую ночь лишён людей. Никаким изыскам здесь нет места, и Алина спит столь чутко, что пожалуй, проснётся в то же мгновение, что кто-то откинет брезентовую ткань и прошагает внутрь. Народу и худым солдатам следует утвердить, что их царица спит в ногах у короля как прикормленная покорная собака. Но её не видно за письменным столом… Её не должно быть видно. После перестрелки на границе и встречи с фьерданскими наёмниками сна нет нигде — ни в пустом небольшом шатре, ни в палатке с другими гришами, ни даже под стражей близнецов. — В следующий раз постарайся сделать так, чтобы твои милые твари не поцарапали корпуса наших кораблей, — Алина прикусывает губу, мгновенно выдернутая из дрёмы недовольством Николая, чей голос льётся издалека, приближается верно. Надо же, даже лисы способны ворчать. Девушка часто моргает, когда рука Дарклинга соскальзывает под стол и опускается ей на плечо. Что это за игра такая? Ланцов заметит, ему противоестественно иное. Но сол-госпожа не встаёт, затаивается. — Лучше бы Алине быть правой в том, что моя матушка невредима и в этот час распивает травяные чаи в Ледовом дворе. — Ты сам это допустил, мальчишка. — Я не предпочитаю сажать дорогих мне людей в цепи, чтобы удержать их на одном месте, — цыкает Николай, словно предательство его родителей может быть одним из прочих упущений. — Они не имеют привычки от меня бежать.       Нетрудно найти правду о том, что Ланцов посещает обитель чудовищ не от бессонных ночей. Он останавливается у другой стороны помоста, явно засматриваясь на раскинутую и перемеченную солдатами карту. Девушке известно, что каждый человек знает хитреца иным, поэтому она не спешит заявлять о себе, борясь с желанием провалиться в сон. — Чего они ждут? — цедит Николай. Алина могла бы представить, как он с раздумьем потирает обросший щетиной подбородок. — Почему не капитулируют? Каждый час, который наш флот проводит в воздухе, забирает у них десятки людей. Никакая поддержка Шухана не придаст им достаточную силу, чтобы выстоять эти атаки. — Они горделивые юнцы, — с безразличием к истине изрекает Дарклинг, шурша стопкой писем. — Как и их генералы, они унижены. И оскорблены. А сейчас ценой своей армии бьются за трон, который старый король вот-вот оставит. — Выбирать нам не из чего. Сядет на трон Расмус или Ирмин, Равка ещё натерпится от них ударов, — выражение Ланцова становится воистину мечтательным, словно вопрос чужого престолонаследия представляет для них немалую важность. — И кого предпочтительнее пригласить на танец? — Фьерде нужен Ирмин. Равка же предпочтёт Расмуса. — Веришь, их младший принц опустится до братоубийства? — Он себя ещё проявит, — Алина не гонит истину, рождающуюся на устах Дарклинга. Проявит. Как и учение своего наставника найдёт жизнь в младшем принце. И последствия того терпеть Равке. Девушка сжимается, стоит только чужим сапогам начать вышагивать вокруг правительственного стола. Дарклинг наклоняется вперёд, но прикрывая глаза, сол-властительная не верит, что Николай её заметит. — К своему стыду я всегда упускаю возможность спросить. А что там… После смерти? — единственное, что изрекает Ланцов. — Огонь вечных страданий, страшные муки? Я бы осчастливил вопросом одну мудрую женщину, но боюсь, её хижина пустует. — Правда тебя разочарует, бастард.       Но ещё раньше, чем монстр молвит вновь, Алина находит истину в связи. Ничего. Там ничего нет. Один на один с собой и прожитой жизнью. Вот почему Дарклингу протягивает руку даже сама смерть. Ему есть, о чём с ней поговорить. — Не понять мне вас — нетленных, — Николай правде только усмехается, уже стуча каблуками сапог о ступеньки помоста. Приходится верить, и смерти в лицо он тоже усмехнётся.

•

      День переговоров сколь неизбежен, столько же и сложен. Девушке кажется, они пытаются торговаться с детьми. С жестокими, рождёнными у власти детьми, так что сол-королева не знает, где скрыться от мысли, что её сын не вырастет чем-то лучшим, если упустит хоть малое. Но ни от кого не скрывается, насколько сильно фьерданцев встряхивает ответный удар Равки. Переговоры с ними почти кажутся смехотворными, потому что ни Алина, ни Дарклинг и ни один из их генералов не примут ничего меньше капитуляции. И фьерданские генералы знают, что дорога домой им будет кровавыми реками выстелена, если продолжат упрямиться. Поражение сотрясёт всю Фьерду, и её солдаты явно не хотят терпеть неудачу пред своим королём и народом. Чёрный Еретик без угодных соглашений не отпустит. Он питает чрезвычайные чувства к тому, что ему принадлежит. К Равке, к Малому дворцу, к своей супруге и королеве — заклинательнице солнца… И Фьерда ранит их первыми.       Шатры для переговоров поднимают в западной Равке — близко к морю, где фьерданцы щедро откусывают себе часть чужой земли, на которую право не имеют и малое. С равкианской стороны присутствуют главнокомандующие Первой армии, несколько посланников из Большого дворца, все генералы гришей, кроме Агне, Жаны и Луки. — Эта забавно, вы дрожите, — стоя по другую сторону стола переговоров, не тая презрительный взгляд, обращается Алина к рассевшимся принцам, которых окружают солдаты и советники. — Вы не хотите показывать слабость, но ваше тело знает, что мне достаточно взмахнуть рукой, чтобы доставить вам боль, ранить или убить. Вы боитесь, потому что знаете, что за все преступления никому в этом шатре никогда не будет достаточно ваших страданий. Они никогда не залечат те раны, которые вы нанесли Равке, — едва ли девушка не привыкает к тому, как Фьерда машет рукой на все речи об их преступлениях. Она выворачивает свои деяния, как только вздумается. — Никакое количество крови не окупит те страдания, что вы веками приносите моему народу. А самое забавное, что вам не стоит так дрожать. Потому что до тех пор, пока вы не переступаете границу дозволенного, моя сила вам не угрожает. Это называется людская разумность. Это зовётся дипломатией и мирным ведением дел.       Кто-то рычит, указывает, что врагам следует выказывать внимание словам их сол-королевы. Но едва ли мерзавцы знают хоть малое понятие о приличиях. Их под час переговоров нет ни в одном обронённом слове. Но ныне Расмус и Ирмин оказываются отвлечены переполохом, звуки которого доносятся из-за стен шатра. Кто-то прикрикивает «дорогу!». Дарклинг поднимается из-за стола, когда проходя под тенью входной арки в сопровождении пары военных, старый король ступает под купол шатра. Его сыновья вскакивают на ноги, строясь друг подле друга и глубоко склоняя головы подобно своим солдатам. Алина уже слышала с уст Фелерина резкие слова, но она впервые видит его морщинистое лицо гневным. Армейское обмундирование сидит на его сухом теле скверно, но король направляет фьерданскую армию и приходит он, соответствуя своему чину и опуская тяжёлый меч на пояс. Принцы переглядываются, и сол-королева верит, даже дурак догадывается, что их не известили о прибытии короля, как не уведомили и равкианцев. — Пойдите прочь из этого шатра, — посечённый хрипотой приказ заставляет Ирмина вздрогнуть. Кажется, его дорожка к подвигам коротка. Похвалят ли хотя бы за смелость? На устах Расмуса звучит едва слышное слово, мгновенно теряющееся под волей короля. — Немедленно, — Фелерин разворачивается к пришедшим с ним воинам, когда улица крадёт его сыновей. — Подготовьте всё для возвращения принца Ирмина обратно в королевский дворец. Найдите солдат, которые его сопровождали, отошлите в Джерхольм для суда за измену и проследите, чтобы младший принц присутствовал на казнях.       Алина на мгновение прячет лицо в плече, не ведая, куда уместить довольство развернувшейся картиной. Или то не её собственное вовсе и принадлежит Дарклингу? Николай лыбится, словно зреет одно из излюбленных представлений. — Я знал, что указ о стрельбе не был твоим, — молвит Чёрный царь, возвышенно взирая на своего старого друга. Фелерин не стал бы рисковать единственным наследником, эта истина ясна. — Как видно, за крепостью не всегда стоит ясность ума. — Отсутствие Расмуса развратило моего младшего сына, — не тая презрения, заключает фьерданский король. Он стар, но ступает к столу переговоров решительно, так что всякий предводитель армии пятится назад, склоняя пред ним голову и отдавая краткое приветствие. — Но он слишком юн, чтобы примерять корону на свою голову, — кто-то из солдат пытается обратиться к своему правителю, но Фелерин лишь поднимает руку. — Поберегите своё слово, генерал, мне уже доложили о нашем положении в дороге. Распорядитесь о том, чтобы наши войска готовились к возвращению домой, — по шатру тянется тяжёлый ропчущий шёпот, но северный король находит взглядом одного славного господина, что выступает у левого плеча Алины. — Моя карета проехала несколькими нашими заставами. Я не предпочитаю, чтобы мою армию собирали по частям в ваших лесах.       Сол-королева верит, это не должно быть столь легко. Войны не заканчиваются подписями и сухими листами пергамента. Но взгляд на равкианцев, что стоят за её спиной, напоминает ей об ином. Ничего из их борьбы не есть просто. Каждый в этом шатре хоронит кого-то, кто теряет свою жизнь в надежде защитить Равку от натиска северного врага. И сама заклинательница знает немало тех, кто пострадал и терпел страшные муки, чтобы сейчас они могли говорить об условиях мира, сколько бы его перспектива ни была шатка. — Будьте уверены, Ланцов, — стоит только забрать из руки старого короля перо, как его слова метят Алине за спину. — Керчия не станет терпеть бесчинства, которые вы творите у равкианского престола. У почившего Петра Ланцова ныне живёт только один наследник. Поддержки ведьм да колдунов не окажется достаточно, когда Керчия решит вас задушить. В десятке незаконнорождённых детей царя королевской крови больше, чем в вас.       По равкианской стороне прокатывается смех, и девушка может ясно зреть то мгновение, в которое тень недоумения ложится на лик Фелерина. Кем бы себя ни звал Дарклинг, раз Николай жив, старый король всё ещё верит, что обращается к правителю-самозванцу. Но Фьерда извечно переоценивает себя в том, что знает порядки своих соседей. — Чудно знать, что моя лживая фамилия всё ещё живёт на устах больший людей, — Ланцов на мгновение опускает голову, точно ища уверенность в том, что мундир на нём сидит сносно для славной речи. Сол-королеве мгновенно чудится, что вес её одежд становится непосильно тяжёл. Тени под ногами подергиваются. — Но насколько всей Равке известно, в стране сейчас царствуют Величества — Александр и Алина Морозовы, оба первые в своих именах и новорожденной династии. И у наших правителей есть всего один сын, законный наследник равкианского престола, и имя ему Адриан Александрович Морозов. Так и расскажите мне, Ваше величество, — Николай чуть возносит голову, взирая свысока на человека, что за уходящий век наносит немало ран его любимой даме. Солдаты начинают поддакивать словам в какой-то чудной манере, точно могут требовать ответа от чужестранного короля. — Нам всем очень интересно послушать, за каким правом фьерданское правительство одобрило неоднократное нападение на наших правителей? Полагаю, в Керчии также будут счастливы услышать, как Фьерда относится к дипломатии. — Он волен это делать? — тихо буркает Кира у своей королевы над плечом, так что Алине приходится слегка вывернуть голову, чтобы говорить. — Трон узурпирован, — объясняет она одной из простейших и понятных истин. — Пётр и Василий Ланцовы мертвы. Равка не поддерживает Демидова. На трон может сесть любая угодная фамилия, которую поддержит народ и церковь. И Николай считает, эти письма смогут нас уберечь от немилости керчийцев, если они потребуют посадить законного наследника на трон. — Ты брешешь, бастард, — заключает один из северных генералов. — Неужто? — слова Ланцова кусают и треплют чужое желание перечить. Фьерданцы явно высмеивают его речь, даже если страшатся того, что способны творить рассекающие небо корабли. — Боюсь, моя голова ещё не столь стара, чтобы не помнить, как я подписывал письмо о своём отречении от равкианского престола и передавал право правлению генералу Второй равкианской армии и его драгоценной супруге — моей достопочтенной советнице, чья служба пролила свет над будущим Равки. — Ты слаб, — слова старого короля коротки. Знамёна Фьерды за его спиной покачиваются с поднявшимся ветром. — Я практичен и хорош собой, — раскидывает Николай плечами. — Иногда этого достаточно.       Достаточно для Равки, для мира и для самой Алины, что позволяет себе на мгновение опустить голову с признанием чужого выбора. Ланцов мог бы продолжить бороться, и они ещё много лет не собрались бы в этом шатре.

•

      В пути от границы Алина не перестаёт глядеть за бортик корабля в светлый дневной час — не может насмотреться на родную неспокойную землю и природу, с которыми многие дни разделяли фьерданские просторы. От тоски всякое очертание деревни и просыпающиеся в весеннюю пору поля предстают особенно красивыми. Равка не бывает проста, но она понятна и зовётся домом. Девушка всё ещё сжимается, несясь под облаками и смотря вниз, где пролетают грязно-зелёные островки лесов. Страх вывалиться за борт кажется бестолковым от знания о том, что безжалостный образ чудовища обнимает сол-госпожу во сне. И он… Он намного страшнее того, чтобы разбиться о холодную каменную землю. Но теперь Алина знает, кинься она к смерти, все монстры и твари бросятся за ней, не пожелают отпускать. Они есть её мрак. Они же есть единственная тьма, которую она когда-либо будет знать.       Правительство возвращается в Ос-Альту в поздний час, когда часы давно отбивают за полночь. Корабль на увенчанный дворцами холм столицы не направляют, садятся за стенами, где строятся караульные с факелами. Господа стремительно седлают лошадей. И сколь бы велико не было роптание Николая, равкианская королева не желает карету, даже если её спина мало жалует седло. Она рассматривает спину вороной кобылы Дарклинга и находит там цилиндр с вложенными в него соглашениями и письмами фьерданской короны. Все бумаги окроплены её кровью и слезами. И Алина желает быть рядом со своим царём — хочет, чтобы люди были уверены, что само солнце бережёт покой равкианцев. Они будут ходить по одной земле с народом и ступать среди них — там, где руки и слово людей могут дотянуться до своих правителей.       Пуская коня рысью, она знает, что обернётся и обнаружит подле себя Николая на его златогривом жеребце, чья светлая масть в свете факелов играет медовыми и огненными переливами. Люди Ос-Альты, Ос-Керво и Раевости к Лису-корсару радушными настроениями не пылают, но сол-госпожа не сомневается, что он сумеет завоевать их доверие и расположение вновь. Сам утвердит, что слишком хорош для того, кого бы следовало ненавидеть в народе и, вероятно, будет прав, хотя Алина знает, что такие раны на их земле не заживают быстро. Столица будет воспоминать о своих худших днях, смотря на изувеченные и окровавленные стены, разрушенные мосты и городские пределы, потому что эти трагедии забывать непозволительно. Так и города западной Равки помнят все свои утерянные жизни, написанные на стенах церквей. Вспышки восстаний и недовольства в измученных городах ещё не один десяток лет не дадут Царю-Еретику спать, и он сам сотворяет эти гнев и боль, червоточины которых стоят по берегам земли, когда-то захваченной тьмой Тенистого каньона. Скверна Дарклингу людской ненавистью вернётся, и преступления всегда будут нелёгким бременем столь желанного для него правления. Тому никогда не быть простым.       Алина не может найти название чувству, что завладевает её сердцем, когда за строем нагих деревьев виднеются очертания стен Ос-Альты. В груди теплеет, а по животу разливается необъяснимый трепет, от которого девушка крепче сжимает поводья. И нос по ветру она задирает выше, всматриваясь в столичные просторы, освещаемые фонарями и огнями на смотровых башнях. Совсем вдалеке блестят золотые купола Большого дворца, чьи стены из белого кварца подсвечивает холодный лунный свет. Разлом в стенах Ос-Альты всё ещё гол, но ныне он начинает зарастать — затягиваться деревом и камнем, которые наращивают и поднимают рабочие, горожане и прибывшие из Малого города строители. Равка ищет свой путь к исцелению. И теперь когда её правящие господа возвращаются с победой, Алина надеется страна найдёт ещё большую силу и стремление к тому, чтобы восстать с колен вновь. Картины сотрясавших город расправ не перестают настигать раздумья, но девушка заставляет себя смотреть на людей — на живых, что следуют рядом с ней. Зоя, Владим и Иван идут позади наряду с высокопоставленными солдатами Первой армии. Хочется надеяться, что улицы будут спать, когда процессия зайдёт в город, но вере в то даже не суждено зародиться. Удерживаемые Дарклингом бумаги будут немедленно освидетельствованы чиновниками. Весть о возвращении правителей-узурпаторов разносят раньше, чем корабли приближаются к Ос-Альте. Лошадей не гонят, заходят степенно вслед за расходящимися строями солдат и небольших отрядов опричников. Солнце в этот час давно не светит, а по кольцам города блуждают ветра, но главная дорога и улица выстраиваются нескончаемыми образами людей и теми, кто взбирается на перила ближайшего крыльца или выглядывает из окошек множества домов. И в их исполненных надеждой лицах Алина находит, что народ столицы не заботится о том, кто восседает на лошадях. Они желают слышать о мире и славить тех, кто возложил этот покой им под ноги. Они желают знать, что враг более не ступит на их землю и не выжжет плодородные поля. Они плачут, освистывают, голосят и поют о радостях, славят весеннюю пору, что приносит им долгожданное, рождённое на муках торжество. Возможно, минет десять лет, и этот день будут праздновать как тот, что ознаменует покой в Равке и положит начало расцвету. А может, потрясения настигнут эту страну снова, и тогда люди взглянут на увенчанный двумя дворцами холм и будут знать, что правители их не оставят. Расколы заживут, ненависть осядет, солнце для народа взойдёт вновь, и тогда Равка воспрянет из пепла — родится вновь подобно Жар-птице.       Но пока пребывающая с границы колонна выходит к главному каналу, что разделяет город надвое. Фонари освещают густые кольца людей, что строятся по берегам. Алина совсем не внимает намерению, когда Дарклинг разворачивает лошадь, вынуждая сопровождающих всадников разойтись в стороны, оголяя истину того, что народ не отступает — он идёт за ними, следует покорно, провожая всё выше по Ос-Альте. Девушка держит своего коня рядом и позволяет себе усмехнуться, когда животное стучит зубами и фырчит, поддевая мордой своенравную кобылу Дарклинга. — Я знал, что он не упустит возможность, — с ясным довольством голосит Николай из седла, направляя жеребца к своим правителям. Зоя выступает подле него, подводя свою лошадь ближе. Её спина пряма, а плечи гордо расправлены, пусть и глаза выведены скупыми чувствами, словно очередной шаг Дарклинга может нести в себе гибель. — Семью днями ранее, — объявляет он пред тянущимся за ними народом. Морозовы не рождены для того, чтобы устраивать представления, но они делают это лучше прочих, — армия врага начала оставлять нашу землю и отходить всё дальше к фьерданской границе. До того стоя у западных берегов Равки, их корабли берут курс на Джерхольм. Они бросают свои укрепления и заставы, пока мы перемещаем своё войско дальше на север к чётко обозначенной границе, что выведена на наших картах. Скоро на каждой главной дороге мы поставим крепости и соберём дозоры, которые будут беречь наши дома, наш сон и наших детей. Воздушный флот не позволит фьерданской армии застать нас врасплох или вновь ранить нашу землю. Первая и Вторая армии продолжат стоять у границ. Мы будем наблюдать и будем ждать. И если враг вновь подойдёт к Равке с оружием, нам будет, чем ответить. — Но пока мы славим договор о мире, — забирает Алина слово. Грудь содрогается от того, что по толпе тянется чужой плач. Она перенимает берегущий соглашения футляр из рук Дарклинга. — И оплакиваем тех, кто отдал жизни за покой равкианцев и всех гришей на этой земле. И сей клятвой и документом Фьерда прекращает наступление на всех наших направлениях, оставляет захваченные земли и объявляет о своей капитуляции. Сегодня войны не будет, пусть и наши взоры обращены на север. Войны не будет завтра. И я честно признаю, что не могу вам поклясться — утвердить, что она не придёт к нам вновь. — Долг и нужда каждого равкианца, — молвит Николай, с каким бы настроением взгляды народа ни были к нему обращены, — защищать свой дом, но до тех пор, пока волки не ступают за наши границы, мы говорим о мире, который клянёмся поддерживать и беречь. Война была вчера, и этой ночью мы наказываем друг другу никогда её не забывать. Мы всегда будем помнить и расскажем самым юным, за что мы сражались и за что гибли наши друзья, родные и близкие. И мы сделаем всё подвластное, чтобы нашим детям и детям их детей никогда не пришлось воевать. В наступающее утро мы всё ещё будем бояться, что залпы пушек прозвучат на нашей земле вновь, и этот страх никогда не уйдёт, сколь бы ни была громка тишина. Я объявляю мир, — руки крепче сжимаются на поводьях. Утирая лицо перчаткой, Алина надеется, что ночь не выдаст её слёзы. Понятия о покое чрезвычайно просты, но путь к ним обманчив и тернист. – И мы будем ценить каждое его мгновение. И пусть через месяц, год или десять лет у наших стен вновь прозвучат выстрелы, в этот час война объявлена оконченной.       Письма о престолонаследии вступают в силу с тем, как правители возвращаются в Равку. Сол-королева слышит, как их зовут, знает, какие речи складывают голоса людей, и что они кричат, когда лошадей направляют во внутренний город — ко дворцам. Слова не перестают настигать Алину, точно нескончаемое эхо. И те же голосят, когда подавая руку Дарклингу, она восходит на мраморные ступени Большого дворца, крепко держась за привезённые с севера бумаги. Ей хочется утвердить, что у мира нет цены, но звучащая на устах людей ноша слишком тяжела, чтобы таковой не зваться. «Славься Царь Александр! Да даруют ему святые светлый ум и благословят на долгую жизнь и правление». «Славься солнечная Царица Алина! Да даруют ей святые светлый ум и благословят на долгую жизнь и правление». «Славься Царевич Адриан! Да даруют ему святые светлый ум и благословят на долгую жизнь и царствование».

•

      Слышится вновь — королеве полагается отдых, но она тот не желает, когда руки Жени крепко прижимают её к себе, а сама портниха роняет слёзы на плечо подруги. Они все дома — это единственного, что важно. И ноги ведут в зал для совещаний, где все бумаги подлежат пересмотру. Это незначительная трудность, пока Алина может видеть за круглым столом людей, которые проходят этот путь вместе с ней. — Ваше величество, — обращается к Дарклингу подоспевающий из Малого дворца фабрикатор, что передаёт своему правителю тяжёлый кожаный сборник. Сол-королева ищет ответ в Давиде, но тот смотрит на вещь, словно видит её впервые, и заклинательница солнца этому выражению верит. — Мы провели порученные испытания.       Беззвёздный святой рассматривает первые страницы незнакомого исследования всего мгновения, передавая то рукам Давида, чьи пальцы подрагивают, а голова дёргается с недоверием. Он пододвигает очки на носу, принимаясь перелистывать жёлтые страницы. — Поздравляю, Костюк. С каждым листом бумаги лик фабрикатора заходится всё большим вдохновлённым выражением, так что Женя подходит к нему сбоку. — Яд работает подобно вакцине, — разъясняет Давид нервно. На его лице складывается чудное воодушевление, пока он тараторит слова пред лицом очарованно слушающей Жени. — Вторая доза юрды-парема не сработала ни на ком, кто уже принимал Белый яд. Это… Это больше, чем просто вакцина, — глаза Зои и Алины щурятся в схожих выражениях, потому что для них всех фабрикатор говорит одними головоломками. Но мужчина только откладывает переданное ему собрание и активно жестикулирует. — Когда люди совершаю открытие, исследования в этой сфере резко увеличиваются и нарастают как снежный ком, который никогда не остановится. Когда появляется новая технология её невозможно контролировать. Но теперь мы можем не бояться, что шуханские учёные выведу более совершенную формулу наркотика. До тех пор, пока он создан на основе юрды, у нас есть противоядие! — громче изрекает Костюк, так что Алина вздрагивает и улыбается самой себе. Это хорошо. — Даже если кто-либо попытается создать что-то подобное, ему придётся начинать заново. — Мы должны заявить об этом, — предлагает Зоя, выступая у стола, — наркотик быстро потеряет цену, если мир узнает о том, что мы располагаем противоядием. Как и гриши. — Это не так, — шквальная приметно поджимает губы, когда слова Дарклинга замирают в стенах зала. Николай, к удивлению, кивает, поддерживая жестокую речь. — С каждым днём, в который Равка набирает силу, и с каждым, в который крепнет наша земля, жизни гришей буду становиться только дороже и ценнее. — Похищать станут меньше. Но тех, кого удалось поймать, прятать будут лучше, — догадывается Алина. — Охотники научатся быть умелее.       Керчийские купцы и богачи будут прятать их надёжнее. Фьерда постарается сделать своих дрюскелей более умелыми в расправах и свершении судов. Шухан будет скрывать свои лаборатории всё глубже в горах. Гриши станут чем-то, что будет для их врагов дороже золота, но жизни зов по-прежнему не будут стоять и малого. Но это дело того дня, в который мир узнает правду о Белом яде. И раньше, чем спор разрастается вновь, стражник замирает при дверях. — Прошу простить за беспокойство в столь поздний час, Ваше величество, — с сухой интонацией он мнётся на пороге зала. Но ещё раньше, чем успевает заговорить вновь, Алина прикрывает глаза, выдыхая и находя, что впервые за долгие недели чувствует себя полной. Её сердце не тревожится, а усталость оседает где-то в ногах, сменяясь искрящейся радостью, разлитой по венам точно само солнце. — Я не осмелился бы беспокоить, но… — Пустите, — велит Дарклинг, не поднимая взгляд к дверям. — Дело сугубо государственное, — с чудным наигранным неодобрением поддевает указ Николай. Зоя строго смотрит в сторону дверей. — Верю, юному принцу тоже следует приобщаться к государственности, — растягивая слова, молвит Алина, ступая у края круглого стола и направляясь навстречу одному юному господину, что в этот час не знает сна.       За вновь отворяющимися тяжёлыми створами в сопровождении опричника стоит невысокий мальчик, чьи чернильные пряди волос аккуратно струятся вокруг лица, а фигура вытянута, но в тот же час предстаёт хрупкой, что в этом возрасте выглядит совершенно неказисто. Заклинательница солнца знает это дитя меньше года, но отчего-то спустя минувшие месяцы он предстаёт для неё кем-то родным и бесконечно близким. Час уже глубоко поздний, но Алина не находит в себе силы журить, отмечая, что мальчик пренебрегает хотя бы кафтаном поверх ночных одежд. Он кажется ей выше. Мог ли ребёнок вовсе прибавить в росте столь быстро? Замечает ли это Дарклинг, или его сол-королеве подлинно чудится? Глаза жжёт подступающими слезами от каждого дня минувшей разлуки. Адриан останавливается в шаге, чтобы поклониться, но раньше, чем он выпрямляется, девушка присаживается на одно колено, притягивая тебе к себе. То не подобает царствующим особам, но в кругу союзников юная королева не спешит заботиться об этикете. — Мадрая, — шепчет сонно мальчик, обнимая свою родительницу за шею, но быстро отпуская. — Здравствуй, мой чудесный сын, — Алина не перестаёт рассматривать лицо ребёнка, убирая вьющиеся волосы с лица, словно что-то в нём могло необратимо измениться за тот час, что они провели порознь. — Ты подрос.       Вредная, полная дерзости манера норовит явиться на его лице, пока мальчик крутит головой, точно желая изречь заветное упрямство, утвердить «нет». Не подрос. Пускай. Может, стремительный бег времени не привлекает их обоих. Адриан засматривается матери за плечо, и она заставляет себя отпустить руки, возлежащие на его плечах. Как бы ни была крепка их связь, дитя спешит к своему отцу, словно их разделяли года. Алине глубоко противно видеть эти поощряемые чинные раскланивания — свидетельства о распределённой власти, но мальчик смотрит на своего родителями этими искрящимися глазами, и девушка легко догадывается, что они ведут свой диалог по связующей нити. Дарклинг более не поднимает Адриана на руки, но позволяет потянуться к его ладони, заглянуть на правительственный стол, вчитаться в строки важных документов. Улыбка, лежащая на губах монстра, выражает довольство и гордость. Что бы принц ему ни поведал, Чёрный царь жалует истины с радушными настроениями, пока юный наследник крепко держит своего отца за руку. Николай наблюдает за ними особенно пристально, выискивает и явно жалует то, что видит. Женя же тепло улыбается, одаривая Алину понимающим взглядом. Час для них всех уже глубоко поздний, и подхватывая принесённый опричником чёрный кафтан, сол-королева не брезгует возможностью проводить маленького Тёмного принца к опочивальням.

pov Адриан

      Он, вероятно, должен привыкнуть к тому, что кто-то может украсть его матушку в любой угодный час, когда дела Равки станут важны. Мальчик не удивляется, когда какой-то чиновник обращается к своей королеве посреди коридора в Большом дворце, стоит им только достичь врат, что уведут в обитель гришей. Как Адриан верит и как наставляет отец, он должен оставаться рядом и слушать — учиться, следить за ведущимся разговором и выступающим пред ним человеком. Но в умеренном свете роскошного коридора, пока гриши спешат мимо, учтиво кланяясь, мальчик нервно ведёт плечом, не переставая оборачиваться на переход Малого дворца. Тёмное дерево стен переливается в ночи, но юного господина завлекает иное — чувство, что за ними наблюдают, стряхнуть не удаётся. Рука матери соскальзывает с плеча, отпуская, позволяя проследовать за тенью, что выглядывает из узкого прохода, когда ребёнок минует одни двери за другими. Но раньше, чем Адриан может свернуть за угол, он почти поскальзывается на коврах, когда пред ним выпрыгивает девочка. — Ajor! — восклицает она на фьерданском, круглые щёки и нос мгновенно краснеют. К чему же кричать так, чтобы на них оборачивались старшие гриши в дальней стороне дворца? Незнакомка выглядит чуть старше самого маленького принца и несомненно является одной из тех детей, что прибыли из Ледового двора. Фьерданка. Свет люстр золотит дуги голубых глаз и почти прозрачную россыпь волос, что заплетены в аккуратные косы вокруг головы. — Я думала, в поздний час всем полагается быть в общежитиях, но ты тоже в коридорах расхаживаешь!       Взаправду, как полагает и Адриан, всем обитателям дома гришей в столь глубокое ночное время следует спать или хотя бы находиться в своих комнатах. Так отчего же сама девочка разгуливает и молвит так, что вероятно, речи способна слышать добрая часть дворцовых обитателей? Она не перестаёт рассматривать мальчишку, но ближе не подходит и явно топчет юбку своего сарафана, что не подходит ей по размеру и особенно сильно топорщится у шеи. На плечи небрежно наброшен кафтан заклинателей, властвующих над водной стихией. Верится, юная проливная лишь привыкает к порядку нового дома. Скоро, когда солдаты и беженцы восстановят силы, гришей перевезут в чертоги Малого города, и тогда привыкать придётся вновь. Раньше, чем Адриан может заговорить, он замечает, как из-за спины девчонки, обходя солдат, спешит женщина со схожим круглым лицом и полностью седыми волосами, спрятанными под платком. — Вот ты где! — обеспокоенно молвит фьерданка, придерживая дочь за плечо. Та мгновенно задирает голову, взирая на матерь снизу вверх. — В этом месте тебя легко потерять, — должно быть, растерянность проливной достигает её родительницу, и та присматривается к Адриану с каким-то чудным пониманием. Сочувствие затягивает лицо женщины, стоит ей вновь взглянуть на дочь. — Возможно, мальчик не понимает фьерданский язык, родная.       Им неизвестно… Он быстро догадывается, что без чёрного кафтана они не могут различить, кто он. Будь то иначе, их лица не были бы столь спокойны, и мать уже уводила бы свою перепуганную дочь прочь. Возможно, в народе Фьерды пока вовсе мало слышат о том, что сын Дарклинга и заклинательницы солнца ходит по земле. — Я знаю язык, — объясняет Адриан на фьерданском, обращая взгляд к старшей женщине. Её рот приоткрывается от удивления. Но маленькая проливная рядом вдруг вертит головой, точно не способна понимать, о чём они говорят. Лицо её матери добреет, наклоняется к ним. — Смотри на неё, когда говоришь, — указывает она на свою дочь, мягко улыбаясь. — Она плохо тебя слышит, но может читать по губам. — Меня зовут Анника, — выговаривает проливная радостнее и явно не понимает, почему глаза мальчишки округляются.       Адриан не вздрогнет, не посмеет искать вокруг себя живые кошмары. Анника. Маленькая фьерданка, чьи две косы на северный манер сложены в причудливый узор на голове. Золочёные светом прядки в поздний час торчат в разные стороны, словно громкая девчонка сбежала ото сна. Мальчик улыбается ей, чувствуя образ собственной матери за спиной и зная, что настроение маленькой гриши мгновенно изменится, как только она поймёт, почему солнечная королева держит в своих руках небольшой чёрный кафтан, неспешно выходя из-за спины ребёнка. — О, прошу нас простить, — страх мгновенно пробегает по лицу старшей фьерданки, и глубоко склоняя голову, она отходит с пути, отводя за собой и дочь. Адриану кажется это нелепым, но в тот же час он по-доброму забавляется, наблюдая, как Анника покачивается в неуклюжем реверансе. — Мы не знали… — Нет нужды, — сол-королева спешит пресечь беспокойство и чужую тревогу, пока её ладонь опускается на затылок, перебирает волосы и соскальзывает на плечо в какой-то незнакомой упорядоченной манере. Адриан может к ласке матери привыкнуть. Она не Дарклинг, но она несёт на себе цвет, что поселяет в людях одновременно ужас и закономерное уважение. — Час уже поздний, но верю, дети смогут увидеть друг друга со следующим днём. — Ты маленький принц, о котором все болтают! — за тенью чужого разговора объявляет Анника. На её лице нет страха, только воодушевление, глаза смотрят очарованно. Она не знает придворных манер, но мальчик не может отвести взгляд и совладать с впечатлением. Сила в ней не колышется, отчего ребёнок чувствует себя спокойно, не испытывая нужды прятать руки или отойти в сторону. Его мать опускает голову, должно быть, в схожей мере привлечённая чужой громкой манерой. — Она почти полностью утеряла слух за то время, что мы провели в Ледовом дворе, — разъясняет женщина-фьерданка вновь. Адриан обнаруживает, что боится представить его холод. Он знает множество кошмаров и бывал на фьерданской земле не раз, но мысль о крепости Джерхольма, что полнится людской жестокостью, его сердце сковывает ужасом. — Целители могли бы чем-то помочь? — обеспокоенность стягивается в голосе заклинательницы солнца. — Это не будет трудностью, я хочу найти для вас того, кто был бы достаточно умел, если такова необходимость. — Мы уже говорили с вашими лекарями здесь — в Ос-Альте. К сожалению, ничего нельзя сделать. «Она смелая», — думает маленький заклинатель, не поднимая голову к чужому разговору. Чрезмерность этого качества способна погубить. Но оно привлекает, несмотря на свою присущую людям заурядность. Пока он находит смелость одной из самых ярких и завораживающих черт. Мальчик расправляет плечи, вставая прямо, как надлежит выступать принцу подле своей матери и королевы. — Меня зовут Адриан, — обращается он к Аннике, отчего она широко улыбается. — Я встречу тебя за утренней трапезой. — Как красиво говорит Его высочество, — слышит ребёнок уже в тот час, когда ему возлагают кафтан на плечи, и они с мамой направляется к его покоям.

pov Алина

      Она не перестаёт тихо посмеиваться, наблюдая за Адрианом, что идёт вперёд, неестественно прямя спину и хмуря лицо, отчего румянец его щёк предстаёт особенно ярким. Алина не знает причины забаве. Возможно, корень их лежит в том, что несмотря на всё несметное могущество и уже познанную жестокость, в её сыне всё ещё есть многое от заурядного мальчишки. Эрика не отнимает это. Хотя сол-госпожа зреет, маленький принц ещё не скоро решит протянуть любознательной девочке-проливной руку. Но он настолько впечатлён её поведением, что не находит себе места и явно раздумывает о том, правильно ли себя с ней повёл. Коля и Мира являются его союзниками, Хэлен и Хана есть его семья, поэтому Алина будет счастлива, если Адриан найдёт для себя друзей подобных Аннике или Матею. Но говорить об этом пока истинно рано.       Адриан ведёт свою матерь по узким тёмным коридорам, скрытым в сердце Малого дворца, что ныне таит в себе покои самого маленького принца. Правда, теперь Алине они кажутся совершенно неподходящими для ребёнка. Из комнат опричников доносится тихий говор. Если жизнь не сведёт его с покоями в Большом дворце, мальчик будет расти в окружении гришей и братства, взращённого собственным отцом. Он возмужает среди воинов. Дарклинг слишком жаден и расчётлив, чтобы дозволять своему сыну те же амбиции, что ведут его самого. Пока сол-королева не может отыскать, насколько крепка хватка чудовищ на равкианском троне, и насколько ядовита тяжесть короны, но она шепчет самой себе, клянётся и зарекается, что выищет то мгновение, когда влияние Еретика станет отравлять — очернять его мысли и нравы, навязывать бесчеловечность и выверенную жестокость. Но пока Адриан является лишь мальчиком, треплющем слюнявую морду своего пса прежде, чем пройти вглубь комнат, где Ураган ложится у изголовья постели своего юного господина. Шестиугольные покои встречают Алину теплом, запахом хвои и краски. Она всё ещё ощущает здесь негласное присутствие Дарклинга, но ныне оно дополнено чем-то иным, принадлежащим самой заклинательнице солнца. Канделябры подсвечивают россыпь звёзд на куполообразном потолке, что всякий раз крадёт взгляд. Тишина приносит осознание того, что за эту ночь девушка не встречает ни святую Урсулу, ни её девочек-близнецов. Они проводят ночи в общежитиях гришей, а Улла занимает комнаты в другой части Малого дворца, что предназначается для знатных гостей и высокопоставленных военных. Возможно, её видит Дарклинг, и она не считает необходимым удостаивать вниманием заклинательницу солнца. Или же госпожа морей судит, что час для встреч истинно неподходящий, пока головы правящих господ исполнены безразличными для неё невзгодами.       Губы расходятся в тёплой улыбке, пока Алина наблюдает, как Адриан взбирается на постель и садится, вжимаясь спиной в подушки, наблюдая за своей матерью с блестящим взглядом. Возможно, он ожидает, что родительница поведает ему все сокровенные тайны фьерданского двора и северной земли, но эти сказки совершенно не предназначаются для позднего часа и детских ушей. Однажды она ему расскажет — в час, когда его сердце будет достаточно сильным. А сейчас девушка садится на край постели, подбивая покрывало у ног ребёнка. Теперь, когда сами живые Еретики ходят в стенах царской обители, ему спокойно. Взгляд Адриана тяжелеет, и мгновение он борется с желанием зевнуть и закрыть глаза, прижимаясь щекой к протянутой руке родительницы. Сон его скоро свалит, но мальчик явно старается над собой возобладать. Хорохорится. — Вы победили? — вопрошает дитя, садясь прямее и заглядывая в глаза матери. Его лицо исполнено нескончаемой верой в то, что с уст родительницы он заслышит столь прекрасную желанную правду, в которой не может убедить никто иной. — Да, — тихо ободряя, Алина заводит волосы ребёнка ему за ухо, отмечая, что его подстригли за тот час, что они не видели друг друга. Теперь угольно чёрные прядки едва касаются середины его шеи. Твёрдость в убеждении, вспышка гордости ложится в слова. — Это сражение мы выиграли.       Адриан улыбается широко, обнажая неровный ряд детских зубов. Ураган от резко изменившегося настроения своего господина встаёт на лапы, мокрым носом тычась в край ложа рядом с мальчиком. Тот гладит пса между ушей, когда говорит вновь. Радостное настроение быстро покидает его лик, а голос становится тихим, словно он боится, что сам ветер может разведать о страхе ребёнка. — Но дрюскели ведь не перестанут на нас охотиться, правда? Кто помешает им вновь заполнить свои клетки?       Алина верит, она никогда не привыкнет к тому, какие вопросы задаёт это дитя. Она вздыхает и позволяет всем дурным мыслям собой овладеть. Хочется сказать, что Адриану не следует переживать об этих вопросах и думать о страшных судьбах тоже не следует. Но какое бы могущество их ни разделяло, каждый гриш несёт на себе невзгоды их народа и неискоренимое бремя сущности. Теперь, когда Фьерда или Шухан не упускают возможности попытаться завладеть чудесным ребёнком, его матерь с трудом надеется, что тревоги когда-нибудь покинут его сердце. Сама Равка с её сопротивлением, Царь-Еретик и Королева-солнце наносят непоправимый удар по делу дрюскелей, но следует верить, на веку Расмуса и Ирмина его не упразднят. Того может добиться лишь Керчия, но от воров и торгашей поддержки ожидать не приходится теперь, когда Николай фактически плюёт им в лицо. Алина признаёт, что гадает о вопросе сына уже не одну ночь. Что будет теперь, когда их делегация покидает Фьерду? Скорого приглашения ждать не смеют. Шпионы будут рыскать даже в Ледовом дворе, но кто наградит правом вызволить несчастных зов вновь? — В Равку они уже так легко не пройдут, — объясняет девушка, помогая ребёнку улечься, пока он продолжает внимательно её слушать и искать убеждения, которые Королева-мать не может ему дать. Никто не сможет.       Пока с Белым ядом они лишают Фьерду страшной отравы, изничтожающей жизнь гришей. Николай и Дарклинг позаботятся о крепости границ и равкианских портов, а после перенаправят часть сил на юг, чтобы позаботиться об их положении на границе с Шуханом. Алина желает добраться до работорговли, что процветает на западе страны, где подспорьем мерзавцам служит близость моря. Равкианские судари позаботятся о том, чтобы у беженцев с Блуждающего острова, из Фьерды и Шухана всегда были дороги, которыми можно добраться к оплоту безопасности на материке. Равка возьмёт курс на выстраивание отношений с Новым Земом. Они не истребляют гришей, но они их и не защищают, и пока всем кажется разумным искать поддержки там. Остаётся лишь Керчия, властная расставлять положения в мире, как их купцам вздумается. Правда, заверяют, с их господами всегда можно договориться.       Но пока следует начать с необходимости сделать Равку безопасной и сильной, чтобы её детям не приходилось спрашивать о страшных угрозах. Маленькие гриши, сироты и дети, что ждут своих родителей с войны, не будут бояться. Алина знает это и надеется, что знает и её собственный сын, находит истину в добрых глазах матери, пока та поправляет подушку под его головой. Опасность не будет поджидать его на родной земле. И, может, со временем даже гриши вокруг перестанут испытывать нужду в силе, сокрытой в его костях. Пока это есть лишь мечта — надежда, способная успокоить и утешить. — Ты любишь меня? — вопрошает мальчик и мгновенно прячет взгляд, точно играючи. Непонятливо моргая, только через пару мгновений Алина понимает, что он смущён. Спрос вьётся в его раздумьях с той же беспощадностью, что властвует и над сердцем матери. Адриан пожимает плечами и мгновенно прячется под покрывалом, бубня себе под нос. — Приехавшим из Фьерды детям часто напоминают, что родители их любят. И ты… Ты никогда не говорила об этом. Отец считает, что это бестолково и ненадёжно. Гораздо важнее твоё желание меня защитить. — Нисколько это не бестолково, — исправляет девушка, гладя ребёнка по голове. Чудовища ему на ухо шепчут воистину нечеловеческие правды.       Какое могущество может быть вложено в чувства тех, кто способен обрушать сами горы? Любовь к этому мальчику настолько сильна, что иногда заклинательница солнца верит, посмей кто-то его забрать, её гнев мог бы испепелить целые города и выжечь земли. Алина чувствует его, от раза к разу вспоминая об Эрике. Одна мысль о том, что она причинила Адриану вред, обрекала сердце срываться на страшные глубокие неподвластные чувства, а солнечной святой вовсе несвойственно те испытывать. Эрика была лишь напуганной обделённой девочкой, каких в Равке в это время полное множество, но память о ней всё ещё заставляет крепче держать сына за руку и искать угрозу во всяком мальчишке, что сочтёт нужным поднять на Адриана камень. Мал прав, Алина пока и год его не знает, но связь между ними крепнет, и девушка всё легче улавливает чувства сына и его нужды. Она находит в нём радость и самое большое утешение. И заклинательница солнца не пощадит того, кто посмеет испробовать забрать её ребёнка — ни страшного монстра, ни иностранного короля, ни Дарклинга, ни саму смерть. Эти чувства намного сильнее всей познанной боли и любого могущества, что может встать на пути между матерью и её ребёнком. — Ты моя плоть и кровь, Адриан. Я люблю тебя. — Даже если я похож на него? — бормочет мальчик, подтягивая покрывало к носу и всё ещё смотря куда-то вбок, пряча глаза. Даже если его лик изменится с возрастом, взгляд всегда будет принадлежать Дарклингу и Чёрному Еретику.       Люди ещё не раз осудят Адриана по грехам и преступлениям отца, они будут делать это вновь и вновь, пока жива горячая ненависть к нему. Адриана ранят её чувства к Дарклингу, Алина давно об этом знает. Он обожает их схожесть и совершенно безразличен к тому, как Чёрного Еретика клянут прочие, но суждение собственной матери для него ядовито. Однажды девушка объяснит то ему, расскажет о своих кошмарах, живых страхах и противостоянии, что таят мрак и солнце. Однажды Адриан станет мужчиной и сам возложит эти истины на весы. Он уравновешен, но когда-нибудь он узрит, насколько глубока ночь в Дарклинге, и почувствует, насколько горячо солнце, скрытое в Сол-королеве. — Я никогда не была здесь для того, чтобы тебе врать, Адриан, — тепло улыбаясь, Алина несильно щипает мальчика за щёку и смеётся, наблюдая за тем, как он ойкает, дуя щёки, и переворачивается на спину, с наигранной обидой рассматривая лицо матери от подобной подлости. Но сол-властительница только подцепляет шнурок у его шеи и сжимает в пальцах холодный металл полумесяца. — Я потрачу ещё несколько лет, чтобы узнать тебя, и иногда… Я не понимаю тебя. Но я также боялась и не понимала себя, — признаётся Алина, вспоминая о девчушке, стоявшей посреди генеральского шатра, — весь этот мир, который, как мне казалось, мне не подходил и не принадлежал. Он причинил мне много боли прежде, чем я смогла его узнать и подпустить ближе. И на годы я потеряла то, кто я есть, а после у меня забрали и тебя самого, — не стараясь напугать, девушка указывает на грудь мальчика. Жизнь не билась в нём, а хрупкое маленькое сердце остановилось в родах, но один мерзавец не пожелал отдавать смерти свою кровь и силу, отчего теперь ребёнок живёт — рождённый в противостоянии, умерщвлённый надменностью и воскрешённый гордостью. — Но я смогла найти себя вновь, принять свои чувства и желания. Я смогла выжить и отыскать путь к тебе. Я потрачу столько времени, сколько потребуется, чтобы быть для тебя лучшей матерью, чтобы поддержать и помочь в час, в который будет необходимо, — подёргивая носом, Адриан крадёт у Алины шнурок медальона, но взамен вкладывает свою маленькую ладонь, сжимая пальцы матери. Девушка заключает его руку в свои. Голос подрагивает. — Ты не часть Дарклинга, не драгоценное оружие или один из его монстров, ты — наш сын. Я любила тебя, даже если ты был рождён нашей ненавистью. Я люблю тебя сейчас. И я буду любить тебя, насколько бы природа ни задумала тебя похожим на своего отца.       Адриан неожиданно поднимается, садясь на постели и подавая ей руки, так что родительница стремительно притягивает его ближе, крепко обнимая и тихо всхлипывая над головой ребёнка, не зная, куда могла бы уместить череду чувств. — И я люблю тебя, мама, — Алина целует мальчика в макушку. Слёзы стекают по щекам, становятся неважными. «Любовь» воистину дивное слово. В один час девушка боится отпустить то с губ, и уже в иной верит, что не сыщет чувства прекраснее и полнее. Адриан есть её семья, что неподвластна вечности. Он часть её плоти, крови и силы. Каким бы девушка ни представляла его пред рождением, каким бы он ни вырос, для неё этот ребёнок всегда будет совершенен. Он отстраняется в следующее мгновение, являя растрепавшиеся волосы и сонные покрасневшие глаза, словно тоже мог бы плакать. Матерь поддерживает его ссутуленные плечи, когда мальчик говорит вновь. — Придёт ли отец?       С бегом времени сол-властительница забывает, что они не говорили. Дарклинг допускает своего сына к государственным делам и правительственному столу, делит с ним раздумье, но большего не позволяет, и вдвоём их пока не оставляют, словно все дела мира обрушаются королевской чете под ноги в час возвращения к стенам столицы. Алина знает, что Еретик молвит с Адрианом о доле царевичей больше прочих, но они будут говорить вновь, в этом нет сомнений. Дело монстров, вьющихся у трона, слишком важно, чтобы Дарклинг рисковал растерять его, вложив в руки мальчишке. И в тот же час жезлы в руках способны развращать, мерзавец знает это не хуже прочих. Он придёт. И он будет здесь для Адриана, так что дитя никогда не посмеет в этом сомневаться. — Он должен, — обещает Алина, тая усмешку. — Но возможно, юный царевич к тому часу уже будешь громко сопеть. — Неправда, — бурчит мальчик упрямо, зарекается. — Я дождусь, — он чуть отодвигается от Алины и не таит то, что предстаёт для матери тревогой, пока ребёнок взирает на неё своими сонными, полными усталости глазами.       Алина уверена в том, что Адриан будет там, где Дарклинг пожелает, чтобы он был. Его понятие о тепле скудно, но заклинательница солнца не сомневается, что маленький царевич своего отца любит и обожает в не меньшей мере. Проклятый Еретик не способен ценить хотя бы это. Девушка верит, однажды мальчик широко споткнётся о свои чувства, и тогда и его собственный мир станет намного мрачнее. Он не всегда будет маленьким и хрупким и однажды захочет обучиться борьбе, владению оружием и искусству сражения, а Дарклинг не смягчит удары, которые юному принцу необходимо будет удержать.

•

      Заслышав разговоры, которые шепчут в коридорах Малого дворца, Алина спешит на улицы, подхватывая с чужих рук чёрную с золотом накидку. Воротник щекочет кожу, когда вещь оказывается наброшенной на плечи, а каблуки сапог норовят подвести на деревянных ступенях. В это время года дождливые ночи особенно подлы. Идущие навстречу опричники желают своей королеве доброй ночи, но она только торопится к заднему двору, откуда доносится редкое фырчанье лошадей. Конюшни пока не восстановили, но должно быть, выбору места предшествует его неприметность для глаз прислуги и обитателей Малого дворца. И с каких пор Николай Ланцов предпочитает тихие прощания? Его рука что-то прячет в седельных сумках, пока он придерживает лошадь под уздцы. На чьей бы голове не лежала корона, Лис-хитрец всегда знает, как очаровать свой народ, и даже если их связь колыхают невзгоды, Николай сможет найти путь к сердцам своих людей вновь. Возможно, когда-то он найдёт дорожку и к одной солнечной святой. Она хочет, чтобы мужчина нашёл. Они вдвоём знают многое… Заклинательница солнца и Штурмхонд. Санкта-Алина и Царь-Николай. София Думкина и Николай Опьер. Госпожа-советница и Его величество. Королева-солнце и Лис-командир. Но как доказывает минувшая зима, Алина и Николай не знают друг друга. И сол-госпожа признаёт — боится, что перепутанные положения ничего не изменят. Но говорят, даже слепая вражда умеет учить. Девушка надеется, что хотя бы та способна их вразумить. Она не будет выискивать приятельства или дружбы, но надеется, что однажды её добрые союзники сами захотят делить тёплые отношения, и тогда заклинательница солнца не будет вредничать или противиться. Ей нужны друзья. Алина нуждается в Николае с его мудрёно устроенной головой и острым языком. Она нуждается и в Зое, что способна растоптать уверенность солнечной госпожи одним неосторожным словом. И Равке необходимо то, чтобы её правящие господа были едины. Это то, что Ланцов способен понимать.       Но со взором на то, как мужчина проверяет, надёжно ли закреплено седло, нет знания, сумеет ли он когда-нибудь перешагнуть разлад между ними. Или, быть может, живая святая для него навсегда останется девочкой, излишне крепко повязанной с Дарклингом — человеком, которому нельзя доверять, и тем, кто причинил самому Николаю и Равке слишком много боли. Алина понимает, почему людям так нравится судить о её верности и праведности по связи с Дарклингом, и не спешит судить людей, но она с этим не мирится и принимать не станет. Всегда найдутся те, кто будут считать заклинательницу солнца его подстилкой. Таких, как генерал Хевард Рэнке, тоже ещё найдётся немало. Но сол-королева не потерпит эту истину на устах и в мыслях своих друзей. Они лучше прочих знают, чего стоит эта борьба. Равка нуждается в силе, которую сол-властительница может ей дать. — Я предполагала, что в первый же угодный час ты вновь оправишься к границе, — девушка ступает медленно, как подобает королеве. Но манерничает не от возлёгшей на плечи царственности, а потому что боится поспешить со словами и предложениями, сомневается. Противоположно тому Николай даже под гнетущим мраком выступает уверенно. — Но не думала, что столь скоро. — Столица не обделяет делами, но я должен поспешить на север, — на лике мужчины лежит пронизанная хитростью улыбка, и Алина столь отчаянно надеется найти там хотя бы тень усталости. Разумеется, он сыщет отдых в дороге, но Королева-солнце взаправду скучает по тому времени, когда она могла осязать эти чувства под кончиками пальцев, сидя в роскоши царского кабинета. Но дни Софии Морозовой уходят, забываются. — Даже равкианские птицы не столь совершенные изобретения, чтобы обходиться без моего чуткого и незаменимого командования. И не люблю заставлять ведьму бурь ждать излишне долго, она чрезвычайно страшна в гневе. Дивное зрелище. Алина позволяет усмешке соскользнуть с её губ и качает головой. Какие бы отношения они ни делили и сколько бы лет ни отжили, Николай не исправим. — Постарайся не умереть там, Хитрый лис, — обращается она к нему, почти наставляет. Больше играется с отведённым титулом, нежели молвит серьёзно, на что Ланцов одобряюще кивает. — Не расстраивай свою королеву. Равке ни к чему раны от твоей потери. — Думаю, с трудом смогу разочаровать свою правительницу больше сделанного. А монстры всегда выискивают мгновение, в которое смогут пророкотать над моей могилой… — Я буду ждать твоего возвращения Николай, — пресекает Алина речь о чудовищах, так что Ланцов резче необходимо вскидывает взгляд, цепко присматривается, точно ожидает. Хотелось бы не сводить каждую речь к Дарклингу, но он есть слишком большая единица, чтобы то было дозволено. — Зоя сохранит своё положение генерала, Вторая армия нуждается в ней. Но тебе полагается звание командующего нашим воздушным флотом. — Мне нравится, как это звучит, — мужчина заурядно играется, словно они могут говорить о погоде, а не о высоких чинах. Но ожидаемое густое довольство прокатывается в словах Ланцова. С короной на голове или без он никогда не теряет в умении довольствоваться с собой. — Я хотела бы предложить тебе ещё одну должность. Разумеется, если ты не сочтёшь её унизительной, — в доброй мере издевается Алина, ведает, что Николай не глуп. Возможно, он даже знает о том, какую волю она ему изъявит, пока среди ночи воет ветер, а в окошках дворцов гасят свет. — Сколько бы шрамов от борьбы с ним ни было на моём теле, многим вокруг меня ещё долгое время будет нравиться думать, что я хожу всецело под властью Дарклинга. Ты и сам этим грешишь, — хитрец вдруг перечить не смеет и переговариваться не пробует. — Я могу сопротивляться ему. Я могу идти против его слова и защищать своё. И нет тех вещей, которые монстры могли бы от меня утаить. Но я не могу себя обманывать в том, что есть понятия, в которых я уступаю ему десятки и сотни лет опыта. И я не способна позволить себе надеяться, что однажды он не решит сделать всё по-своему, попытаться задавить или сотворить трагедию у меня под носом, — выдох выходит сдавленным, но Алина не позволяет себе засомневаться. — Я многому научилась в Большом дворце и у твоей руки… — Счастлив сделать свой вклад в укрощение последних мерзавцев. Мне придётся постараться, чтобы ты вновь могла доверять моему уму, Королева-солнце. — Придётся, — утверждает девушка и верит, что иного уже не стерпит. Надеется когда-нибудь узреть свидетельства этому знанию. — Я хотела бы, чтобы мы учились друг у друга вновь и вопреки. Там, где я знаю подход к людям, ты знаешь подход ко всей Равке. Там, где я прибегну к власти, тебе хватит приятельства. Я хотела бы, чтобы ты был рядом в час очередного государственного собрания или во время переговоров с Фьердой. И я знаю, что ты тоже хотел бы там присутствовать. Я желаю слышать твоё слово в делах Равки и хочу, чтобы ты стал моим советником. Дарклинг, вероятно, попытается это унизить. Но если я правильно помню, Штурмхонд не брезговал и более скверными положениями в заботе о Равке. — Я весьма непривередлив, — Алина слишком хорошо знает эту истину, так что Николай радушно её принимает. Он покачивает головой в раздумье, словно взаправду имеет намерение торговаться. Невыносимый. — Ты предлагаешь мне, потому что нуждаешься в моём слове в ведении дел Равки или в борьбе с ним? — В обоих из этих понятий, — оглашает девушка ответ уже в тот час, когда Ланцов садится в седло. — Нам с тобой не впервые бороться с чудовищами рука об руку. — Пообещаете поберечь сердце моей дамы, Ваше величество? — Пообещаешь раздумать над предложением, Хитрый лис? — Ты будешь хорошей королевой, Алина, — молвит мужчина, взирая на неё рассудительным взглядом. Его лошадь бьёт копытом. — И мой долг для поддержания порядка быть там, где ты пожелаешь. Алина отступает, подпуская к себе тепло слов. Дороги сведут их вновь уже очень скоро. — Тогда я и Ос-Альта будем ждать твоего возвращения, главнокомандующий Ланцов.

•

      Алина останавливается пред распахнутыми дверьми в главный зал Малого дворца, что вновь выглядит роскошным с полыхающим в печках огнём, разложенными у стен подушками, выставленными самоварами и натёртыми до блеска столами, с которых свисают белые кисточки кружевных салфеток. Сол-госпожа очень давно не видела это место столь живым и цветущим, так что теперь от взгляда на обитель гришей теплеет в сердце. Герб Дарклинга, знамя новорождённой королевской семьи венчает двери, что уведут в Зал военного совета. Сол-королева пытается представить, узреть, найти в этих стенах место и для Адриана, что теперь занимает сердце Малого дворца и живёт рука об руку с опричниками. Однажды двери распахнутся и для него, когда молодой принц вернётся из плаванья и потревожит трапезничающих гришей. Острижёт ли он волосы, когда придёт час заступить на службу? Изменится ли в лице, когда станет старше, так что его матерь начнёт искать в них редкие сходства? Будет ли находить радость в её компании или одну только скуку, предпочитая дворцу дела армии? Алина знает жестокость монстров, но беспощадность времени ей незнакома. Адриан будет с ней целую вечность. Но ребёнком он будет недолго. Сколько лет у неё есть? Шесть, восемь или, быть может, хотя бы десять? Безнадёжно жалкое число и ничтожно мало времени, чтобы научить всем человеческим понятиям. И стоя пред обителью гришей со всей равкианской властью в руках Алина боится не преуспеть. Ей столь сильно хочется видеть своего сына счастливым, уберечь его от безжалостного мира и оградить от судьбы тех, кого зовут монстрами и падшими святыми. Она не желает, чтобы лет через пятнадцать он пронёсся в Зал военного совета от вести о том, что равкианская армия потерпела поражение под Уленском. Девушка надеется в ту пору, маша рукой на злые речи, он проспит до обеда, разделит трапезу со всеми гришами, найдёт себя за учёбой, а после под вечер украдёт из погребов Ланцовых бутылку дорого напитка, который разопьёт с друзьями или товарищами по службе. Вероятно, представления о жизни принцев у сол-королевы весьма скудны, и Дарклинг половину непотребств не дозволит, а на другую закроет глаза. Но она хочет эту жизнь для своего ребёнка. Заурядное юношество. Беззаботность. Чёрный Еретик способен многое растоптать под своими ногами, может, от того Алина хочет показать Адриану, что даже в заурядном дозволено отыскать красоту, и от своей простоты оно не теряет цену. И теперь… Теперь у неё будет сполна дней, чтобы позаботиться об этих чаяниях.       Для Дарклинга, правда, в Малом дворце более нет стола и, вероятно, уже никогда не будет. Как много он значит для них? Сол-королева не способна утвердить доподлинно, чем обернётся его правление. Она не знает, какой будет Равка, когда от этого дня минут десятки лет. Но сегодня гриши видят на троне подобного им. Они видят того, кто знает их существование. Зовы хотят, чтобы такой царь провёл их в иную человеческую жизнь.       Алина надеется вернуться к чертогам своего сына и обнаружить его мирно спящим, утвердить, что так будет всегда. Она хочет, чтобы он никогда не знал выстрелы пушек, и не тревожился за то, что ударившаяся о кафтан пуля оставит на его теле синяк или расщепит кость. И девушка желает, чтобы ни одному ребёнку не приходилось знать войну или вступать в армию. Но для того Равка должна быть сильной. И она должна быть безопасной для всякого её дитяти, для сироты, гриша и человека, что будет искать в ней убежища. Чудовища нынче клацают окровавленными зубами у тронов страны и стремятся броситься к границам, где поджидает враг.       В Зале военного совета трещат свечи, когда сол-королева приходит к нему, сбрасывая с плеч тяжёлую ткань кафтана. Дышать становится легче. Алина находит Дарклинга сидящим на краю стола, пред древней картой Равки, что вывешена на одной из стен. Руки мужчины сложены на груди, и его взгляд ведёт по старинному рисунку, словно не он знает выведенный рельеф наизусть. Отодвигая один из стульев и скрипя ножками, девушка садится рядом, отмечая, что её голос тих и спокоен. Ей не требуется здесь кричать, чтобы быть услышанной. — Наш сын ждёт тебя, — указание выходит истинно вредным. — Я посещу его покои позже, — сол-госпожа обнаруживает, что верит этому обещанию. Но вздорный тон собственного голоса не укрощает. Дарклингу, верится, следует поспешить к границе вслед за Николаем. Лишь там ворчание солнечной королевы его не настигнет. — Он нуждается в своём отце, а не в царе. — Мне это известно, — Алина, верится, излишне резко сворачивает к своему монстру голову, не ожидая эти слова. От него дурная манера неизбежно не укрывается. — Ты жалеешь об Адриане? — спрашивает она одним из многих вопросов, которыми не перестаёт терзать своё сердце. До сих пор остаётся множество вещей, которые она о нраве чудовищ не знает. — Ты спрашиваешь не впервые, — отстранённость холодом лежит в голосе Дарклинга. — Потому что ты не отвечаешь, — шипит сол-госпожа, и взгляд ночи сцепляется на ней. Она навсегда остаётся его самой большой одержимостью. Идея об Адриане никогда ею не была. — Однажды и ты не сможешь его контролировать. Не сомневаюсь, если бы у тебя была возможность всё исправить, ты бы не допустил подобное «упущение». — Сколь тебе нравится ставить прошлому условия, моя Алина. — Возможно, мне дарит радость мысль о том, что ты видишь в нём нечто большее, чем средство для достижения собственных замыслов, — улыбается заклинательница солнца в лицо живой погибели. — Но благодаря ему для тебя всё сложилось редкостно удобно. — Он всегда будет переменной… — Которую нельзя отбросить, — огрызается девушка, надеясь заполучить себе хотя бы одну правду в эту ночь. — Но я не забочусь о переменных. — Я не сожалею, — не отводя взгляд неестественных глаз, Дарклинг молвит, вкладывает в заклинательницу солнца свои изувеченные правды, сколь бы они ни были обделены человечностью. — Ни о чём, на что твоя боль могла бы указать. И ты однажды забудешь это чувство, — мужчина пожимает плечами с истиной людской манерой. — Сожаления тяжелы для людей, но из них можно извлечь урок. Это он делает — извлекает уроки.       Алина помнит… Сколь бы велики ни были людские терзания, только один путь приводит его в этот зал. И время для них необратимо, а мир не одно столетие шёл к равновесию могуществ, которые породил. Дарклинг знает, какую рану на теле заклинательницы солнца оставляет Гражданская война, и последствия этой войны будут настигать его ещё не одно столетие. Сол-королева не способна заставить его молить о прощении, но она вольна терзать своего монстра не хуже всех человеческих сожалений. Это Алина ему обещает с кровью, что была разлита по их губам. — Я полагала, — милость сменяет гнев, — Улла нас покинет, как только твоя нога в столицу ступит. — Она не из тех, кто предпочитает тихие прощания. — Что ты видишь? — вопрошает Алина, взирая на равкианскую карту. Она есть множество невидимых дорог и забытых мест. — Пути, — дрожь бежит по спине, когда девушка замечает, что Дарклинг более не разглядывает непокорную страну. Его одаривающий блеском взгляд прикован только к своей королеве. — Тебе теперь от меня не скрыться, когда вздумаешь на них ступить, — с подрагивающим голосом заклинательница солнца наклоняется вперёд, одаривая Еретика схожей пристальностью. Склони он голову, и они столкнутся носами. — Я не буду первым, кто решит сбежать, — ведя кончиками холодных пальцев у её шеи, Дарклинг молвит над устами Алины с заключённым в слова обещанием. Девушка ему улыбается, принимает. Но когда дыхание ночи ложится на её губы, она спрыгивает со стола, направляясь к дверям и изрекая равную клятву своему Чёрному царю. — Увидим.

конец третьей части