Соткан из отвергаемых истин

часть четвёртая

ВОСХОД

pov Алина

      Она помнит каждую минуту того часа, что провожал ожесточённую борьбу на севере Равки. Она помнит ночь, в которую дорога награждает их благополучным возвращением к дому в сердце страны. И утро… Утро предстаёт в её памяти особенно странным. Когда дворцовые коридоры разводят их с Дарклингом пути, а ноги приводят к собственным чертогам, Алина верит, её кости трещат от того, что вся тяжесть уходящих дней оседает в теле, ядовитой густотой наполняет ноги, подламывая каждый шаг. Девушка не знает, подводят ли её к ложу, или она так и оседает безвольно на полах своих покоев в Большом дворце. Женя, верится, строго руководит служанками, что помогают своей королеве снять одежды и принять ванну, проводят ко сну, когда за стенами Ос-Альты уже занимаются первые солнечные лучи. В изнеможении нет боли. И муки тоже нет. Руки, что остаются прижатыми к груди, дрожат от того, сколь желанно тепло собственной постели. Голову заполняет вязкий мрак, что радушно принимает заклинательницу солнца в свои объятия. Образы пережитого и жуткие картины к ней не приходят, затаиваются, оставляя в сладостном покое. Он слишком долог, чтобы Алина позволила себе в его подлинность. И он слишком короток, чтобы девушка успела им насладиться.       К которому часу она открывает глаза? Есть ли то поздний вечер или, быть может, уже утро следующего дня? Пробуждение даётся ей тяжело, отчего заклинательница резко садится на перине, не переставая осматриваться и хвататься за складки белья и подушки вокруг. От тишины делается дурно. Но обнимая себя за колени, Алина позволяет себе прислушаться к нитям голосов, что тонко тянутся за окнами и стенами дворца. Они не родны ей и не близки вовсе, как бы много лет она им ни служила. Но девушка просыпается дома со знанием, что её близкие блуждают где-то рядом, а их жизни не заключены в ужас и необходимость сражаться за право существовать. Никто не кричит. Страдание замирает в стенах и являться не смеет. В тронном зале не найдётся королева, чьё безразличие смертельно подобно змеиному яду. И король-самодур на помост тоже не выйдет. Лишь в мрачных углах дрожат тени.       Алина кусает губы, мычит сквозь сжатые зубы, до боли жмурит глаза, пытаясь убедить себя в том, что вольна выдохнуть и позволить себе болеть, признать нужду в отдыхе, которого война не дозволяет. Должно быть, при дворе часом позже утвердят, что королева хвора. За ней не посылают. Как говорят стражи, за минувшие день и ночь её двери не тревожили. И девушка знает, что Дарклинг все ушедшие часы к её постели не подходил. Он, не доводится сомневаться, от дел нос не воротит, сколь бы сильно борьба на севере их не утомила за ушедшие месяцы. Пора после битвы самая сложная. Память о боли и терзаниях ещё слишком остра, сколь бы ни был желанен и приветлив покой. Теперь, когда её монстру и мужу отведена столь заветная власть, Алина гонит всякое доверие, боится собственной слабости, страшится недосмотреть, дозволить слишком много — потерять контроль. Но за окнами Большого дворца не полыхает огонь, а его стены не ползут трещинами, грозя обратиться в руины. Сердце заклинательницы солнца остаётся непотревоженным, пока лёгшие под ткань ночной рубахи пальцы проваливаются в рыхлые ямки шрамов, оставленных зубами ничегои на её плече. Холод надетого на руку кольца распускает по телу ледяные молнии. Алина пронесёт их в вечность вместе с чернью на сердце, которую не способен выжечь даже самый чистый свет.       Теперь нет ничего. Нет тройки сказочных усилителей Морозова, таящих несметное могущество. Нет Тенистого каньона, отравляющего Равку и жизнь её людей. Нет Апрата и оков его культа и лживых проповедей, ведущих Алину Старкову к мученичеству. Ладонь ложится под ключицы — у основания шеи. И нет ошейника, чудесных рогов оленя — свидетельства того, что Дарклинг не мешкал пред тем, чтобы забрать её волю. Алина свободна. Больше, чем способна признать. Меньше, нежели каждый человек заслуживает. Она обязана только пред своей землёй и народом, что нуждаются в вещах, которыми солнце их не обделит. И сердце девушки украдено, спрятано, терзаемо и оберегаемо руками её злодея, а посему все тропы ведут к нему — к его милости и власти. Вечность… Она проведёт с ним вечность. Королева ведьм да колдунов. Королева и повелительница монстров, владычица всех тварей. Она одна способна обратить Александра Морозова к своим рукам, поставить на колени у своих ног и воззвать к его воле. И это искушение — желание властвовать над ним, видеть кем-то подобным человеку, одно из самых сладостных, что ныне связываются в груди. Дорожка к Дарклингу вымощена Алине Старковой долгом, но связь с ним соткана из соблазнов и отвергаемых истин. Они оба задушены бедой вожделения. И крепко натянутые нити связи вспарывают их кожу с одинаковой жгучей силой, пускают кровь, оставляют шрамы.       Позже, когда девушка заставляет себя спуститься на холодные полы покоев, на столик пред ней ставят золочёное блюдо с горячей едой. Она не замечает, что на блюдцах остаются лишь крошки, а фарфор скрипит, пока Алина ведёт ложкой по чистому дну. Еда ныне сладка и вкусна, по языку прокатывается сливочный тон яств, а уголки губ блестят от того, что маслом на королевских кухнях не пренебрегают в любое время. Рука служанки неожиданно указывает на один из многих комодов. Он нисколько не приметен — дерево выкрашено мягким кремовым цветом, а позолота ручек и витков ножек сияет на солнце. Но ныне на угол того возложена аккуратная стопка писем, адресованных Алине Старковой и отправленных Дмитрием Думкиным из приюта Керамзина. Она знает, что найдёт в них тоску, которая никогда более не покидает собственную грудь. Они ещё не раз выведут имя Миши на бумаге, но пред их глазами он не явится больше никогда. Девушке дивно улыбаться над этими письмами теперь, когда их с Малом разделяет множество горьких понятий и гибель воспитанника. Но от веса бумаги в руках становится тепло. Когда-то заклинательница солнца находит в себе храбрость и силу обещать, что их истории не будет конца. И вероятно, не лжёт. Сколько бы ему ни было отведено дней, мальчик из приюта встретит её на лугу, а за память о нём — обо всём простом и человеческом, Алина будет бороться с вечностью столько, сколько потребуется.       Заявляя о том, что она сама позаботится об одеждах, девушка в старой привычке гонит служанок, когда ей предлагают пройти к ширме. При дворе за моду надевать кафтан поверх платья и неугодные тряпки королеву ругать ещё будут долго — пока не привыкнут. Многие придворные порядки были завезены в Равку королевой Татьяной, и заклинательнице солнца не остаётся ничего, кроме необходимости принести ко двору свой порядок, пусть хоть каждая знатная девица проклинает её дурной крестьянский вкус. Это маленькая важность — незначительная в послевоенное время. Но сейчас Алина рассматривает вывешенные пред ней одежды и знает, что никогда не позволит Дарклингу забрать у неё право выбирать. Рука сол-королевы не дрогнет пред тем, чтобы возложить на себя чёрный кафтан до тех пор, пока он не посмеет отобрать у неё всё иное. И сейчас девушке нравится платье из струящейся ткани золотистого цвета. Длинный подол таит искусную вышивку, руками заморских швей цветы распускаются на одеянии. Кафтан на него ляжет тот, что полагается царице.       По коридорам семенят люди. Чиновники с их приветливыми улыбками и красными от бессонных ночей глазами. Приближённые дворяне, что не боятся немилости своего суверенного господина. Гриши, что ныне не покидают стены дворцов и являются в своих цветастых кафтанах то тут, то там. Слуги таятся у стен, переходя из одной комнаты в другую и ныне неизбежно выделяясь, потому что Женя избирает для них иной цвет, что для Алина предстаёт чудным, точно в красный вылили банку чёрной краски. То напоминает приютскую форму, которую раздавали всем в доме князя Керамзова. Может быть, теперь эта одежда не будет столь ненавидима среди служителей Большого дворца.       Заклинательница верит, она делает совершенно не то, что ожидали бы от равкианской царицы. Но пожалуй, у неё самой и у Дарклинга найдётся свой взгляд на удел правительницы. За окном всё ещё занимается слабое солнце, когда пред девушкой открывают двери в зал для совещаний, где с возложенными на стол руками сидит пара министров. Их вид задумчив, а в словах мелькает осторожность, словно в каждое мгновение они тщательно избирают своё следующее слово. Но речи смолкают, когда господа оказываются вынуждены подняться, а цепкий взгляд до того облокачивающегося на стул Дарклинга останавливается на королеве, мгновенно завладевает её образом. Едва приметное хитрое выражение ложится на его губы, пока Алина обходит сударей, метя на пустующее рядом с правителем место. Она упускает целый день хлопот, и сама солнечная царица это дозволяет, отдавая Еретику право раздавать приказы и поручения. Но теперь она направляется к отведённому ей месту, не позволяет людям усомниться в своей воле. — Доброго утра, сол-королева, — единственное, что говорят за тенью поклонов и лестных слов, которые полагаются госпоже их немилого государя. Но следом изрекают и иное, когда все садятся к делам. — Мы ждали вас.

•

      Обстановка на границе разделяет их с Дарклингом уже в одну из грядущих недель. Государственным советом они принимают решение о том, что до тех пор, пока дипломатические отношения с Фьердой не будут восстановлены, все дороги, ведущие с севера в Равку, будут закрыты. Алина помнит нахальную речь Николая о стене между равкианской землёй и Фьердой, но ныне ей верится, они все всерьёз раздумывают о возведении укреплений. Пускать не будут никого, даже если фьерданские господа будут держать в руках бумаги с королевскими печатями врага. Для них не будет сухопутного пути в Шухан. Пропускать будут только тех, кто получит дозволение при равкианском дворе. И если фьерданцы наскребут в своих ледяных сердцах милость, в Равке будут принимать беженцев и откроют пути для вызволения тех, кто будет в этом нуждаться. Местность на границе их земель в своих выжженных просторах проста. И пока корабли Николая подсматривают за врагом с воздуха, армию на земле переформируют для постоянного контроля над границей в лесах и степях Цибеи. Более не будет набегов на равкианские поселения. Ни один столб не будет возведён на равкианской земле. И бесчинства дрюскелей в Равке тоже не будет. В это Алина верит. Но недовольство, что вспыхивает среди фьерданского правительства и командования, вынуждает вновь обратить взгляды на север. Волки скалятся и клацают зубами, не жалуют новый, удушающий их произвол порядок.       Дарклинг отправляется к границе вслед за Николаем, и девушка помнит, как сильно впивается ногтями в собственные ладони, наблюдая за тем, как плащ покачивается на плечах её царя, а его фигура растворяется в тенях коридора. Женя в тот час стоит с заклинательницей солнца под руку, и Алина позволяет себе быть той, кого портниха увидела в ней с первой встречей. Лицо отражает все грани противоречивых чувств, что рождаются на сердце с принятым порядком. Прокручивая кольцо на пальце, девушка отпускает с губ вздох. Чувства к Дарклингу терзаниями обёрнуты. А солнечная царица стыдится признать, что привыкает к присутствию своего мужа за бесчисленные дни, проведённые поруч. Она ждёт, что под час дурного сна, его руки окажутся рядом, чтобы забрать с собой гадкие чувства. Его умиротворение и выдержанность пред всяким злобным действом зачастую приносит в мысли заклинательницы покой, и сейчас она не знает, много ли того сыщет, оставаясь наедине с собой. Алина способна согреть себя, но грудь Дарклинга за спиной даёт не одно тепло. Все страхи, переживания и сомнения уходят с прикосновением худшего из людей. Оно заставляет Алину чувствовать себя значительной. С ним она способна знать о важности своего мнения и силы. Близость его тела вселяет уверенность и непоколебимость в суждении. Глоток свободы сколько манящ, столь же и ядовит.       Ос-Альта не обделяет делами. Улицами завладевают тёплые западные ветра, от которых в стенах дворцов гуляют сквозняки, гремят двери и ставни. В столице активно ведётся строительство — народ латает истерзанные врагами дома, расчищает лом сожжённых церквей, отстраивает мосты и укрепляет переломанные стены. Вид кровавого, полного грязи снега среди людей теряется, иссякает. И сама равкианская царица надеется, что однажды сможет забыть картины повешенных на стенах Ос-Альты солдат, замученных на площадях людей и всех несчастных, кого ранила война минувшей зимой. С разных уголков Равки на столы царской канцелярии возлагают всё больше писем и прошений о делах хозяйственных и урожайных. Народ молится за то, чтобы после страшной поры год был плодородным. Настроения разнятся, и пока люди воли правителей-узурпаторов сторонятся, свыкаются. Зачастую Алина замечает, что не преступления Дарклинга или чужая трону кровь тому причины. Равка уже века учится сосуществовать с гришами, но народ сторонится того, чтобы видеть ведьм у власти. Девушка этот страх не гонит, но и не поощряет.       В тот же час с пришествием тепла в Ос-Альту возвращаются верующие, что взывают к воле Санкты-Алины, не принимая слухи о теневых оковах Чёрного Еретика и безумии собственной святой. Заклинательница солнца приходит к стенам столицы вновь, как ненароком уже делает однажды. Обездоленные дети, несчастные юные, оставленные старики и те, кто отчаивается… Все, кто не может стоять пред соблазном веры, сколь бы лжива и ядовита она ни была. Сила проповедей в памяти девушки пленом Белого собора написана. Пренебрегать ей непозволительно. Алина невольно оборачивается к образу изуверов Дарклинга. Он находит путь взять над ними власть, направить, использовать надежды и чаяния людей себе в угоду. Но его сол-королева то себе не дозволит — не может вовсе, боясь вновь направить невинных во тьму. Она не хочет быть правительницей лживых образов и проповедей. Но санкта вольна прийти к ним, говорить, велеть раздать еду и тёплые вещи нуждающимся. Она хочет позволить им себя коснуться — позволить понять, что их святая тоже соткана из плоти и крови. Оставлять верующих на одну волю равкианских священников непозволительно, и посему ныне Алина размеренно ступает по одну из столичных бульваров. Вдалеке уже рисуются разноцветные купола одного из главных монастырей в Ос-Альте. Толя идёт рядом, и девушка смеётся беззаботно, когда спешащие мимо горожане сторонятся его грозного вида. Иногда, когда очередной господин обращается к ней, заклинательница верит, что лишь в эти мгновения тоскует по Софии Морозовой. Никто не искал её в толпе или на улицах, никто не стремился к ней обратиться… Алина этого покоя лишена, но его тягота спадает, когда какая-то сударыня подводит своего ребёнка за руку, надеясь, что благословение святой королевы убережёт её от напасти. Другие же считают необходимым поздравить царицу с успехом на границе, так что она учится принимать важные слова и поддерживать полные лести, бестолковые беседы. — Как твоё сердце? — вопрошает сол-госпожа, задирая голову и беря Толю под руку, когда за углами невысоких домов показываются величественные белокаменные стены монастыря. — Бьётся с благодатной волей моей святой. — Если бы моя воля взаправду была таковой, — вздыхает девушка, — я бы смогла уговорить Валерию Румянцеву вылечить тебя.       Вероятно, Алина редкостно жадна в надежде, что Толе можно вернуть утерянное здравие, безнадёжно отобранное подчинённой юрдой-парем силой корпориала. Лера говорит, что после такого ранения жизнь одного из близнецов Батар уже есть большое чудо, и остаётся малое, что целительница могла бы предложить. Но сол-госпожа нередко замечает то, как дыхание сердцебита сипит, и он сутулит спину от того, сколь сильно болит в груди. Алина хочет верить в то, что от этого недуга найдётся исцеление, и всё чаще задумывается о том, что причиной слов княжны Румянцевой было одно только личное нежелание. В конце концов, Толя подбирается чрезвычайно близко к тому, чтобы убить её брата. — Наши целители возвращают мне здравие тела, — не мешкает пред словом мужчина, подставляя лицо дневному солнцу. — А для здравия души достаточно присутствия моей Санкты, — смех играет на устах, когда заклинательница прячет голову, зная, что смущение мгновенно окрасит её щёки румянцем. Толе известно, как украсть внимание словами. Он видит своим долгом эту службу, но девушка к подобной жертве не потянется, если это значит откалывать от его сердца куски день за днём. Они что-нибудь придумают, как делают и всегда. — Я не нуждаюсь в руках чужих приспешников. — Они наши союзники, Толя, — сол-королева поддаётся желанию пихнуть своего верного спутника в бок, но тот не двигается с места, сколь бы остёр ни был удар правительницы. Теперь, когда шпионам Тамары приходится сотрудничать с людьми Дарклинга, близнецы особенно недобры в отношении к королю-самозванцу. Слово Николая их непокорность смягчает мало, но и покидать свою святую они не желают. — Когда знать приедет присягать на верность Дарклингу, его союзники будут присягать на верность мне — нам всем.       Но Толя этому суждению не доверяет, как делают и многие. Надя и Адрик вовсе не желают возвращаться ко двору и надеются, что могут остаться служить на Золотом болоте. Союз Алины с её немилым врагом даёт плоды, и она с каждым днём всё сильнее скрепляет отношения со служителями Дарклинга, но положение её союзников намного сложнее. Они боятся и гневаются, и сол-властительница не перестаёт искать пути к тому, чтобы укрепить их веру в то, что деспот не покалечит их судьбы и не заберёт жизни.       Уже скоро сол-королева возносит ногу над каменными ступенями, чей камень истёрся и округлился за все года, что столичные господа из верхнего города посещают эти места. Холодный сырой воздух обволакивает, стоит пройти через распахнутые высокие ворота. Люстры в монастыре тяжёлые, их цепи скрипят, и Алина никогда не теряет ощущение, что в любое мгновение они могут рухнуть. Главный храм верхнего города — пристанище для богатых, и девушка не гадает, почему сейчас под старыми безликими сводами выставлено новое дерево лавок, а обрамлённые металлами и драгоценными камнями иконы почти нетронуты. Святыни из стен выносят первыми, чтобы уберечь от напасти врага, а огонь этот монастырь не взял. По плечам бежит холод, когда девушка засматривается на алтарь — самый больше из тех, что когда-либо доводилось видеть. Их с Дарклингом фигуры нарисованы у главных врат, пока в стороны расходятся полные изображения святых. Куполообразные потолки затянуты фресками — эпизодами из Жития. Узкая дверь иконостаса приоткрывается и к алтарю выходит мужчина, чья ряса покрыта голубой с золотом накидкой, говорящей о его чине. Заурядный священник, каких Алина повидала множество, но она знает доподлинно, что за овечьей шкурой может прятаться нечто хуже волков. Колкое удивление в глазах служителя церкви девушке не претит, она никого не уведомляет о своём визите, но ступает неспешно, точно боясь потревожить порядок. — Отец Кирилл, мне отрадно наконец узнать вас ближе, — вязнет обращение на языке. С той поры, в которую Дарклинг возлагает в руки имя отца, заклинательницу не покидают мысли о людях, что её породили. Наречение у родителя простое. Кириллов много, и в каждом Алина теперь ищет человека, память о котором истлевает сквозь долго время. — Полагаю, — звучит под стенами монастыря добрый голос, — я первый священник за всю равкианскую историю, кто знает свою святую как госпожу и королеву. Позвольте видеть в том только благословенное. — В этих стенах я столь же смертна и грешна, как и мы все. — Среди сторонников культа заклинательницы солнца вас видят нередко, — сходя по ступеням, священник почтительно склоняет голову и складывает руки в короткой молитве. Девушка настигает его у первых рядов лавок. — Равкианское общество ждёт процветание с тем, какое влияние вы оказываете на жизни верующих. С чем же я могу отвечать пред святой волей Санкты-Алины? — Кажется, святой отец, вам известно, о чём шепчут на улицах, — на мгновение тишина храма становится гнетущей. Непонимающее выражение служителя церкви успокаивает, пусть и сол-властительница ему не доверяет. Отец Кирилл интереса к культам не проявляет и не смеет обращаться к своей святой с тех пор, как её провозглашают живой и царствующей в Большом дворце. — Ко мне обращается множество языков в каждый из дней. — Я говорю о том, — твёрже выговаривает Алина, надеясь, что слова не породят страх в чужих глазах, — что равкианцы надеются вписать ещё одно имя в Житие святых, — собственный взгляд оказывается украден фресками и величественными изображениями святых. Беззвёздный святой — покровитель тех, кто ищет спасения во тьме. Санкта-мученица Алина из Тенистого каньона — покровительница сирот и тех, у кого есть нераскрытый дар. Санкта-Урсула Волн — покровительница погибших в море. Санкт-мученик Илья в цепях — покровитель невероятных исцелений. И теперь… Санкт-мученик Адриан — покровитель несчастных детей и тех, кто ищет справедливости. Сол-королева положит конец этому надругательству, пусть хоть всё верующее сообщество будет недовольно. — Я сам не был тому свидетелем, — речь священника исполняется осторожной манерой, словно он мог бы бояться разгневать свою святую, — но слово народа — великая сила. Если о том говорят, значит… — Мой сын не будет знать судьбу святого, потому что людям угодно видеть в ребёнке мученика, — пресекает Алина сказ раньше, чем мужчина мог бы начать искать оправдания и причины людскому безумию. — Его пришествие и такой редкий союз, — ладони служителя церкви обращаются к сол-королеве точно безмолвным указанием, насколько велик альянс между ней и Беззвёздным святым. Глас отца Кирилла настолько спокоен, что девушка боится ошибиться, пытается ли он затуманить её суждение или лишь боится накликать на себя дурное слово. — Это большое обретение для нашего народа и самой веры… — Вы услышали меня, — перебивает девушка не от грубости, а от правды о том, что за иным не последуют. Люди редко находят ценность в мягких речах и зачастую любят ими пренебрегать, а это не то, что Алина желает допустить. — Скажите, вы боитесь кары святых? — спрашивает она вновь, отмечая, как в глазах мужчины мелькает благоговейный страх. — Быть может, вы страшитесь их гнева? Память о судьбе Апрата вас мучает? Поддержите эту болтовню, и я поведаю вам больше о собственной святости. У вас есть сила это остановить, так используйте её, — наставляет она упрямо. — Я не потерплю лик всякого ребёнка на наших алтарях. Не гневаются ли святые, видя, как народ смотрит в сторону всё новых и новых символов? Не порочим ли мы их память, ища утешение в других, кого не признавали наши предки? — В ваши слова и спрос заложена большая мудрость, моя святая.       И ныне Алина может лишь надеяться, что за этой мудростью последуют. Близнецы были рядом, когда её требовалось защищать от фанатиков и верующих, что не знают никакой праведности. Но в столь юном возрасте об Адриане могут позаботиться только они с Дарклингом. Королева-мать вовсе не знает, кому из людей могла бы доверить защиту собственного сына. Ей известно на какое безумие и понимание мученичества способны члены культа. Помнится, сама святая морей говорит однажды, что если Санкта-Алина желает движение верующих контролировать, она должна ими править, но заклинательница этого не желает. Религия могущественна, но ей не место рядом с короной и государственными чинами, а посему сол-королева должна доверить её человеку, что стоит перед ней, и всем, кого изберут после него.

•

      Королеву не ожидают в этой части дворца… Говорят, властным особам не полагается расхаживать по крылу для слуг, где пахнет грязным тряпьём и мылом. Но наблюдая за тем, как люди скрываются за узкими дверьми, Алина дожидается одну единственную девочку, что скоро спешит ей навстречу. Жизнь в Большом дворце идёт Диане на пользу. Дневное солнце дарит её волосам яркость и делает лицо румяным, здоровым, осыпает веснушками. Ныне девочка приседает в реверансе, придерживая складки скромного угольно-чёрного платья. Эта форма полагается прислуге Малого дворца и личным поданным Дарклинга. Но всё, что принадлежит ему, ныне находится и под волей самой Алины. Ходит ли он за тысячи вёрст от неё или стоит рядом, заклинательнице солнца не требуется его дозволение. И сейчас она не мешкает над тем, чтобы просить девочку составить ей компанию во время прогулки. Будет лучше, если их не застанут за неугодными разговорами. Диана предстаёт глубоко смущённой, когда сол-королева ведёт её к садам, где выстриженная зелень выстраивает стены несложных лабиринтов. В воздухе густо пахнет распускающими лепестки цветами. Останавливаются лишь у фонтана — фигуры орла со сложенными крыльями, у ног которого стоит вода. Девочка, должно быть, верит, что чем-то вызвала гнев своей правительницы, но Алина только достаёт из-за пазухи свёрток бумаг и пару писем, что передаёт служанке в руки. — Возьми это, — указывает непреложно, пока Диана осторожно разворачивает пергамент. — Я оплатила твоё обучение в одной из школ Ос-Альты в нижней части города. И я нашла дом, в котором тебе будут рады. О деньгах не переживай — как заступнице своей сестры, тебе полагается жалование. И когда гриши вернутся в город, ты сможешь навещать её когда угодно. — Я не могу принять это, вы не обязаны, моя королева, — руки Алины ложатся на плечи девочки, не позволяя сесть в реверансе. — Негоже тебе во дворце пропадать или вновь болеть в Малом городе, — наблюдая за тем, как голова служанки прижимается к груди в крайнем липком почтении, заклинательница солнца жалеет лишь о том, что не может сделать больше. Служба ей и Дарклингу подвергает Диану слишком большой опасности. И теперь нет никакой нужды, чтобы она растрачивала юность под гнётом королевского двора. — Вы слишком добры… — Боюсь, это незначительная благодарность за то, что ты для меня сделала. Я хотела бы говорить с тобой кое о чём, — с плеч спадает тяжесть, когда девочка поднимает голову, начиная кивать и выговаривая беглое «что угодно». Она хочет принять то, что правительница может ей дать. Она лишь боится. Речь Алины меняется, становится тугой, наставляющей. — Диана, пообещай прислушаться. У меня и Дарклинга достаточно врагов. Недоброжелателей, если пожелаешь. И в мире наберётся сполна корыстных людей. Если когда-нибудь понадобится помощь, тебя проведут ко мне, но будет лучше, если ты не станешь когда-либо вспоминать о том, где и кому ты служила. Тебе помогут покинуть дворцы так, чтобы никто за тобой не проследили. — Я обещаю, Ваше величество, — произносит девочка тише, вновь глубоко кланяясь и пряча бумаги под одеждами. Её руки стирают собравшиеся в глазах слёзы. — Если дозволите, я могла бы ещё немного составить вам компанию в этой прогулке? Тёплая улыбка ложится на лик Алины. — Разумеется.

•

      Алина спешит по коридору, когда её вновь зовёт дивный девичий голос, обращается знакомым «ваше величество», сила которого неизбежно завлекает остановиться. Сол-властительница совсем не слышит её шаги, но не удивляется, обнаруживая образ одной из девочек-близнецов за своей спиной. И разумеется, от юной госпожи не ускользает мгновение, в которое Алина скашивает взгляд на рукава её синего кафтана, подмечая красные вышивки. — Хэлен, верно? — спрашивает она учтиво, отмечая, что девочка мгновенно серьёзнеет, встаёт ровнее, глубоко кивая, что смутно походит на поклон. Она не ответит равкианской королеве иное, даже если та безнадёжно ошибается. Близнецы могут меняться кафтанами, и они никогда не правят своё имя, так что девушка может лишь надеяться, что угадывает верно. — Я хотела бы просить дозволения упражняться со старшими гришами и опричниками. Мой царь быстро уехал, и я не нашла час о том спросить. «Мой царь». Адриан однажды упоминает, что Хэлен наиболее сильно тянется к Дарклингу. И должно быть, для неё это немалое неудобство, что теперь, когда государя нет во дворце, ей приходится надеяться на дозволение солнечной королевы — той, кого девочка знает лишь со слов других. В чуть резкой, повелительной манере слов нетрудно приметить, насколько велико её переживание о том, что правительница ей откажет. Но Алина только улыбается, надеясь расположить к себе. Адриан дорожит близнецами, а значит, они будут рядом ещё очень долго. — Что думает об этом твоя заступница? — добрая усмешка замирает на губах заклинательницы солнца во взгляде на то, как Хэлен молчит, слегка опуская взгляд. — Предположу, что властительница морей подобную страсть не одобряет. — Но вы — солнечная королева на этой земле, — твёрже выговаривает девочка, точно надеясь убедить властительницу в собственной силе. Следует признать, что её упорство в нужде получить желаемое велико, и Алина находит в том немало забавного. — Королева, которая не хочет быть утопленной в следующий раз, когда мой корабль выйдет в море, — в груде теплеет, стоит Хэлен глотнуть усмешку со словами сол-госпожи. Вероятно, она думает, что избранные выражения взаправду польстят нравам её заступницы. — Люди, о которых ты спрашиваешь, они не учителя, они солдаты. Все наши наставники сейчас обучают в Малом городе. — Мне неважно, каков их подход к упражнениям. — Прогуляешься со мной, если я обещаю подумать? — Алина протягивает руку безмолвным приглашением, отмечая, что пока люди спешат вокруг них, многие не брезгают возможностью подслушать, о чём сол-правительница могла бы говорить с заурядной на вид девицей. Хэлен не медлит, направляясь вперёд, как указано. Она держит голову высоко, но её настроение предстаёт смятённым. — Я хотела бы приступить к тренировкам, как можно скорее, — сдавленно отмечает девочка, ступая в ногу с равкианской королевой и не отрывая от неё глаз, отчего хочется указать, что она вот-вот запнётся о ковры или очередной порог. — Я уже провела без дела достаточно времени. — На какую войну ты столь спешишь? — На ту, в которой погиб наш отец, — бросает Хэлен точно нечто незначительное, почти заставляя свою королеву опешить от одной пренебрежительной манеры. Но девочка продолжает молвить так, словно говорит о чужом скупом мужике, а не человеке, что мог бы быть ей родителем. — Госпожа Улла рассказывала, что мужчина-инферн оставил нашу мать, чтобы сражаться в равкианской войне. Он бился за вас, умер в Гражданской. — Я сожалею. — Не нужно, — пожимает плечами юная спутница, точно сбрасывая вес всех тёплых чувств. Её лицо на мгновение делается по-детски вредным, хоть и стан скрыт за образом воительницы, напоминая о том, насколько они с сестрой ещё малы. Но суровость слов неизбежно указывает на воспитание, что в них вложено. — Мы с Хани не дали бы ему жизни за то, как он поступил с нашей матерью, — Хэлен придерживает речь лишь на мгновение. — Адриан может звать нашу заступницу своей тётушкой, я не могу позволить себе подобную близость с Дарклингом. Но когда мне придётся выбирать, куда идти в зрелых годах, я хотела бы остаться с ним и со своим названым братом. Я хотела бы быть, как ваши опричники. Значит, опричники. Братский орден воинов. Возможно, вся хитрость кроется в том, что они являются друг для друга семьёй, и это то, в чём рождённая Истиноморем девочка нуждается больше прочего. Но сол-властительница её совсем не знает, и пока не решится судить наверняка. — Я полагала, у вас с Адрианом произошёл разлад, — Алина надеется, что под час их беседы слова потеряют свою остроту, но как доводится заметить, Хэлен быстро поникает головой. Вероятно, в ней нет и малого желания о том говорить, как не было и у самого мальчика. С тех пор как он начинает упражняться в разрезе, ребёнок рассказывает о многом — о вещах, которым Чёрный Еретик никогда не придаст должного значения. И верится, эта есть одна из тех, что терзает раздумья Адриан до сих пор. — Он не должен извиняться, — совсем тихо выговаривает девочка, будто убеждает себя саму. — Он сожалеет… — Он не должен, — перебивает Хэлен резче прочего, обрекая Алину остановиться. Несколько голов обращаются к ним, привлечённые высоким тоном. Глаза девочки вспыхивают испугом, словно она перебивает Дарклинга, а не его королеву. Заклинательница солнца только вздыхает, смотря на Хэлен больше с непониманием, нежели злобой. Девочка вдруг пытается глубоко поклониться. — Прошу меня простить. Я хочу быть рядом с ним как та, кому он доверит прикрывать свою спину, а не та, о ком ему придётся печься. Он принц, вы это понимаете. — Даже у принцев есть те, кто удостаиваются теплом их сердца, — девушка отводит свою спутницу от центра коридора. Они останавливаются у окна, тепло дневного солнца мгновенно успокаивает, ласкает в своих лучах. — Я хочу вернуться в эти стены, когда стану старше, — выговаривает Хэлен с виновато опущенной головой, — Дарклинг всегда будет моим королём, а ваш сын будет моим принцем. И я навсегда останусь их воином и, возможно, близкой советницей. Со временем и Адриана научат тому, что благодарности и извинения не те понятия, которые требуют от правителей. Мальчик, вероятно, желает таких сестриц, каких видит в близнецах. Но Хэлен не нуждается в брате. Она хочет место в этом мире, предназначение в жизни — господина, что будет ценить и уважать её службу. И она столь сильно боится, что юный царевич узрит в ней девочку, для которой будет должен смягчать слова. — Хорошо, я поняла тебя, — кивает Алина, поджимая губы. Нет трудности в том, чтобы найти достойного преподавателя, пусть и сол-королеве совершенно чуждо то, как девочка смотрит на мир. — Я подумаю о том, как мы можем позаботиться о твоём обучении, но я не могу рисковать тем, что Урсула обрушит своё неодобрение на моих людей. Прежде, чем она убегает в обратную сторону коридора, в глазах Хэлен замирает выражение о том, что она постарается свою госпожу и заступницу уговорить.

•

      С того дня, в который Дарклинг отбывает из дворца, обучение Адриана остаётся возложенным на плечи Алины. Ей то не наказывают, никто не спрашивает, но девушке ненавистен вид того, как в ранние утренние часы мальчик заставляет себя подниматься с постели, и на улицах в учении никто не подаёт ему руку. Заклинательница солнца не обладает знаниями, доступными Багре, и плетущийся за Дарклингом многовековой опыт ей не знаком. Но они с Адрианом могут тренироваться вместе, изучать свою силу и упражняться во владении ей. И важнее прочего, мальчик не перестаёт улыбаться, пока они заклинают вместе. Есть то, что ему не могут дать ни отец, ни даже старая лесная ведьма — они разделяют с ним тени, но солнце принадлежит лишь одному ребёнку до той поры, пока стены Большого дворца не сводят его с матерью на одной земле. Теперь у Алины трепещет в груди в час, в который они вдвоём упражняются за полем, вместе заучивают движения, и Адриану бесконечно нравится, что они разделяют солнце между друг другом. После того как сила заклинательницы солнца разделяется в Тенистом каньоне, её чувства смутны, заперты в сердце вместе с жадностью и горем потери, но теперь, рождая на ладони небольшое солнце, девушка не находит бóльшую радость, чем зреть то же на руках сына. Им, как оказывается, обоим нравиться быть увиденными — зреть свои подобия друг в друге. В эти часы они вольны познавать солнечную силу, и Алина может рассудить сама, как её лучше применить в бою. Адриану, кажется, по душе то, как его родительница способна выдумывать и искать пути к тому, чтобы солнце направить. Иногда, он говорит, что его матерь «рисует» светом, и девушка возвращается к этому понятию всякий раз, когда ладонь выводит солнечный луч.       Уже в те дни, когда она впервые видит сына на лошади, касается его руки или приходит к озеру — в каждый из них матерь желает, чтобы он оказался её большим из несчастий и страшнейшим из горестей. Рядом с ним сол-властительница может позволить себе сбежать от всех дел и дворцовой суеты. И смотрят на него, она впервые за долгое время вновь берётся за кисть, пока Адриан гуляет в поле с собаками и лошадьми. Ураган и Ляда после их разлуки бегут из-под пуль вместе с охотничьей стаей, что принадлежала Дарклингу, но они единственные, кто после находит путь к Улле и близнецам, чтобы после вернуться к своим хозяевам. Алина боится, что время с ней покажется ему тоскливым, но мальчик всегда ждёт её, даже если королеву-мать крадёт забота о Равке и её людях. Он всегда рвётся разделить с ней трапезу и час, который проводит за учёбой, даже если это значит, что Адриан будет таиться в уголке зала для совещаний, пока чиновники будут решать государственное дело.       После всего, что случается в Ледовом дворе и у границы, Алина учится находить исцеление в этих мгновениях. В дни, в которые её не зовут к правительственному столу в раннее утро, девушка не заботится о том, чтобы надеть какой-либо из кафтанов на одно из своих излюбленных белых платьев. Женя посещает её в небольшой галерее. И пока пальцы правительницы испачканы краской, они трапезничают свежей выпечкой с маслом и вареньем. Портниха вздыхает всякий раз, когда её правительница осушает стакан холодного молока залпом, предпочитая его горячему чаю. Они нередко проводят время вместе — ходят к горячим бассейнам или собираются в вечера за бокалом вина, иногда прогуливаются в город и говорят с людьми. И это есть то, что Алина любит. Лето предстаёт для неё тёплым и ласковым, точно в Равку впервые за долгое время приходит мирная пора. Алина тоскует по детям, но знает, что они получают надлежащую заботу в Малом городе, а Керамзин не бедствует. Сердце делается неспокойным в мыслях о Мале, но он пишет о том, что занимает себя охотой и учится вести дела приюта.       Таким девушке предстаёт понятие покоя. Боль её не терзает, а переживания стихают, когда люди зовут свою королеву, потому что ныне она властна восполнить их нужды и дать им защиту. И заклинательница столь сильно ненавидит правду о том, что не ощущает эту жизнь полноценной. Чёрная половина сердца всегда затянута нехваткой — нуждой иметь больше, необходимостью в одном обелиске силы и мрачных настроений, что оставляет её одну в стенах Ос-Альты. Но бег дней извечно крадёт сол-королеву из этих неугодных мыслей, обращает взгляд к понятиям, что полнятся жизнью и человеческими чувствами. Так и сейчас она развеивает мрак в мыслях, стирает образ Дарклинга, что нарисован меж деревьев. Взгляд привлекает звучание грома, что пересекает лесную поляну, где Адриан упражняется в разрезе. Алина находит немало интересного в том, как сильно ребёнок хочет научиться контролю над этой техникой. И он столь боится родительницу задеть, что просит её стоять на окраине поляны, хотя девушка знает — нет того в руках её сына, что могло бы поранить заклинательницу солнца. — Ты всё ещё здесь, — молвит сол-королева, стоит Улле остановиться у её плеча.       Пурпурный цвет её лёгкого платья, полы которого развиваются на ветру, кажется Алине чужим для их мира. Образ властительницы морей ярок, выделяется из привычного представления, но как и всегда, заклинательница чужие шаги не слышит, замечает лишь когда взгляд обращается к ярким одеждам. Она полагает, Святая волн покинет Равку, как только нога Дарклинга ступит в столицу, но Улла и близнецы остаются в столице, и до сих пор царица не спрашивает о причинах. — А ты спешишь от меня избавиться, заклинательница солнца, — тягучесть голоса таит пренебрежительную манеру. В том не найдётся вражды, и Алина позволяет себе усмехнуться, зная, что то позабавит и саму госпожу морей. — Я хочу видеть, как моего племянника коронуют. И пожалуй, не откажу себе в одном из редких торжеств у людей.       В один из ушедших вечеров заклинательница солнца не мешкает пред тем, чтобы взять детский сборник сказок в руки, а после обнаруживает старое собрание северных легенд. Как рассказывают страницы, сильдройры находили большое удовольствие в людских празднествах. Алина не собирает в себе слова, с которыми могла бы воспротивиться. Адриан бесконечно очарован присутствием святой тётки, а близнецам не доводится скучать в царской обители. — Когда-то это была лишь забава — пара теней, кружащих вокруг. Но он становится сильнее, — указывает Святая волн со взглядом на то, как разрез из-под руки Адриана вспарывает сухое дерево вдоль ствола.       Чужой удар точен, так что хотя бы в подрагивающей руке ребёнка ясно доводится видеть, сколько силы в него вложено. Он впервые оборачивается, должно быть, чтобы найти в глазах женщин одобрение и похвалу. Алина хлопает в ладони и не может сдержать улыбку. Сердце скребёт память о том, что Дарклинг всегда является первым, к кому дитя бежит со своими победами. Но девушка находит правду того, что Адриан учится доверять ей нечто гораздо важнее — чувства и детские страхи, к которым его мать не бывает равнодушной. — Когда я жила с Малом.., — берётся за слово сол-властительница и мгновенно стихает, позволяя себе окинуть госпожу морей взглядом. Настроение окутывает чудная забава. — Ты ведь не знаешь, кто такой Мал? — Твой человеческий любовник, — зубы сжимаются от того, что в чужом ответе нет промедлений. Значит, Дарклинг говорил о нём. Сколько бы Алина ни пыталась держать лицо, выражение Уллы заставляет поёжиться. Никогда не удаётся разгадать, что кроется за её полуулыбкой. И вероятно, заклинательница солнца желает искать в словах ту же жестокость, которую ждёт от Дарклинга. — Братец упоминал что-то о том, что он потомок нашей тётки, словно даже капля крови Морозовых может быть в ком-то сильна. Как верится, может. Та жалкая капля и есть сильна, когда на хладной земле Тенистого каньона Мала возвращают к жизни, а сила Жар-птицы умирает, ломается подобно всем усилителям Морозова. — Когда-то я боялась, что приведу в мир ребёнка, которого не смогу защитить или чему-то научить, — молвит Алина, рассматривая то, как Адриан в своих руках разделяет одну солнечную сферу на две. — Сейчас этого страха нет. Только то, что он всегда будет стоять между мной и Дарклингом на поле битвы. — Полагаю, люди утвердят, что это хорошо, — голова к госпоже морей поворачивается резко, так что от неё не укрывается манера. Заклинательница не ждёт, что Улла станет слушать. Нотки пренебрежения играют в чужом голосе. — Сколь бы мир того ни заслуживал, между вами всегда будет стоять то, что не позволит вам уничтожить друг друга, а вместе с собой и всю живую землю. Подлинный оплот равновесия — единения двух несметных могуществ. — Ты столь презираешь людскую жизнь? — вскидывает брови Алина, не упуская речь о недостойной человеческой природе. — Я знаю множество морских тварей, — тянет слова Улла, звуки того норовят утянуть, окунуть в избранное представление. — Не все из них мне нравятся. На земле человек, пожалуй, существо самое недостойное. Люди редко бывают благодарны, сколь бы ты им ни давал. Они считают, что нет никого совершеннее их, когда даже насекомые бывают много милее, нежели их род. Страсть моего брата — худший удел, что я могла бы себе представить. — Наверное, я с тобой согласна, — сол-властительница с этими словами только хмыкает, пожимая плечами. Дивно утвердить иное после всего, во что жизнь окунает и заставляет пройти. Алина знает множество трагедий и ещё больше видит зверств. То, что Улла наблюдает за ней доводится заметить не сразу. На мгновение в тёмном взгляде мелькает интерес. — О людях… Я с тобой согласна. Но в тот же час, я верю, они бывают самым прекрасным и уникальным, что рождается на земле. Я бы не хотела переставать их любить, — со словом приходит молчание, и девушка позволяет себе заслушаться шумом леса. Адриан беззаботно ойкает, направляя свет назад себя, отчего даже госпожа морей жмурит глаза. — Мне казалось, ты терпеть меня не можешь. — Тебе не казалось, заклинательница солнца, — по лесу проносится смех. Алина, как верится, способна в том, чтобы вызывать гнев женщин из семьи Морозовых. После возвращения из Фьерды сол-госпожа редко находит в себе ужас от присутствия Урсулы и прочь не бежит. Вероятно, примиряется со скверным обществом. — Если бы мне не было известно, что есть способ его вернуть, западная Равка узнала бы шторм, которого свет никогда не видел. Тень показалась бы тебе обителью милосердия, когда ты узнала бы, на какую жестокость способно море. Нет того места, в которые вода не может проникнуть. И я бы нашла тебя там, где бы ты ни решила прятаться… — А кровь не водица, — беззлобно перебивая речь, Алина с довольством встречает чужую озадаченность резкой мерой. Улла, как видится, того не ожидает, но манера её не задевает, не забирается под кожу. Она потешается и ищет правду о том, кого видит пред собой. — Я не стану сожалеть о его гибели. Проси его об этих чувствах. — Я не нуждаюсь в твоём сожалении, Алина, — что-то в том, как имя складывают чужие уста, пускает холод по всему телу, и даже на землю в этот час ложится тень. — Твоё положение даёт мне всё наслаждение, о котором я могла только желать. Я знаю, какую боль он тебе причинил и какие раны нанёс. Верю, я была бы хуже, — молвит святая волн безжалостно. — Наши с братцем дороги пересекались на протяжении веков, и я никогда не гадала о том, почему он бросился за заклинательницей солнца. И, — голос моря смягчается. Она обращает взгляд к Адриану, что окружает себя солнечным сиянием, — я никогда не сомневалась в том, сколько ты значишь этого ребёнка. Когда я послала твои сундуки ко двору, это было моим даром тебе, как матери моего племянника и девушке, которую я буду знать вечность. — Этот ребёнок много значит для тебя, — Алина знает, что не ошибается, пока взирает на Урсулу. Многие разделённые мгновения окрашиваются молчанием, так что, чудится, даже ветер затихает. — Я знала множество таких как близнецы. Я оберегала многих, взращивала их, чтобы они не знали ту жестокость, которая была уготована моей крови. Но они уходят, после умирают, как много бы я им ни давала. Этот мальчик… Он пройдёт с нами целые века. И я всегда мечтала, чтобы хотя бы один Морозов знал то, чего не было ни у меня, ни у брата, ни даже у Багры или Ильи. — А что же, — воздух подёргивается влагой, пока прохладный ветер приносит запах, что напоминает Алине о берегах Истиноморя. – У меня есть племянники? — Нет и не будет, — твёрдость слов подсекает всякую радушную меру, словно штормовая волна разбивается о камень. Надменность обращает заклинательницу солнца к памяти о том, как говорят Дарклинг и Багра. В этом они неизменно схожи. — Порождать смертных детей и оставлять их на людскую милость — удел моей матери. Я могла бы дать им могущество и защиту, но я не могу дать им мать. И пока я не растеряла способность находить наслаждение в человеческих жизнях. Мой народ всегда славил очарование людей. Их скоротечные судьбы, яркие чувства, нескладные ценности… В одно мгновение они цветут, в другое умирают, — порыв от Алины не укрывается, стоит Урсуле вновь взглянуть на неё, тая в глазах пламя из сказок. — А ты всё засматриваешься на моих девочек. Точнее, на одну. — Ты знаешь, что она говорила со мной. — И огонь, и море наделены сильным характером, и ещё множество людских творений будет написано о том, насколько сильно они отличаются друг от друга, — Алина норовит отойти в сторону, когда Улла разворачивается, словно намеревается уйти. Её взгляд тяжёл, наполнен тысячей неизречённых слов. Манера обрекает задрать подбородок выше. — Я отпущу её в твою волю, заклинательница солнца. Но не сейчас. Ещё слишком рано, даже если они обе рвутся к жизни, — смех неизбежно перебивает чужой сказ, обрекая обеих госпож обратить взгляды к тому, как Адриан кружит подле одного из деревьев неподалёку. По ветвям бегут белки, мгновенно привлекая детское внимание. — Знаешь, Елизавета хотела вершить над тобой расправу, — сол-властительница лишь поднимает брови с подлинно безразличным «неужто?», словно она может догадываться об ином, когда её опаивают дорогим вином в чужом доме. — Но я была рядом, когда Адриан впервые подчинил себе солнце.       Собственный взгляд мгновенно падает к ногам. Алина не стыдится незнания, она боится, что за него унизят. Улла не обделена истиной о том, что солнечной королеве не были отданы эти восемь лет, и говорит специально, будто недостаточно правительница испытывает боли от чужого преступления. Того даже Дарклинг делать не смеет, знает, какой гнев за этим кроется. Заклинательница понимает, что Адриан не помнит ту пору, в которую не умел заклинать. Это приходит к нему столь рано, что ему не известна жизнь без света и тени. Но его мать нередко поддаётся терзаниям, что никогда не видела то, как он впервые игрался с лучиками солнца или с юркими лоскутками мрака под своими ногами. Еретик не ценил эти мгновения, он вовсе не способен придавать им значимость, и посему им навсегда быть утерянными в гуще прожитых лет. — Думаю, — молвит Улла вновь. Тело пробирает сырым холодом, обращённым ко всем известным страданиям и мученичеству падшей святой. С трудом удаётся разобрать, что бы избрала сама госпожа морей. Но как видно, худшая низость её не прельщает. — Какую бы кару тебе не отвела святая роз, ты уже знаешь все худшие из них. — Ты знаешь деяния своего брата, — с резким словом Алина оборачивается, когда Урсула направляется к тропинке, что уведёт её прочь из леса. — Возможно, ты даже разделяешь их жестокость. Но я не знаю бесчеловечность от тебя. Почему? — Оставь людям низкие издевательства. Возможно, я способна понимать твоё терзание. Но это не значит, что в моём сердце найдётся хоть капля желания тебя утешить, — с немилыми словами госпожи морей поднимается ветер. — И я не забываю то, как поступила старуха ради твоих славных побед. Никогда не обманывай себя в этом, Королева-солнце.       Ещё многие минуты Алина наблюдает за тем, как чужая фигура проплывает меж зеленеющими деревьями, скрывается вдалеке. Земля рождает Морозовых, обрекает захлебнуться в веках нескончаемой жизни, уча саму себя ненавидеть. И в один из дней она порождает могущество столь непохожее, но равное им по силе и величине. Улла права в том, что они проведут друг с другом вечность. Вероятно, поэтому сколько бы ни были велики распри и обиды, земные пути всегда сводят Морозовых. Пока мир умирает, цивилизации рушатся, а целые народы умирают, осколки древности остаются друг у друга единственным, что не ломают и не забирают века. Алина усмехается самой себе от мысли, что общество мужчин Морозовых ей даётся легче. И один из них в этот час идёт прямо к ней. Лицо Адриана блестит от пота, а его руки, кажется, изнывают, так что у мальчика не получается собрать волосы в хвост. Одно его внимание или нужда способны отвлечь Алину от всех дурных мыслей. — Ты молодец, — выговаривает она, подвязывая волосы на затылке ребёнка.       Ленточка норовит соскользнуть, и Алина прикусывает язык, старательно затягивая узелки. Собственные кончики пальцев покалывает от того, что воздух вокруг Адриана ныне искрит тёплыми потоками силы. И глаза его самого блестят тоже, когда он разворачивается, держась за руки матери. На мгновение в них пробегает мрак, взгляд озаряется страхом, и мальчик заглядывает за плечо родительницы, должно быть, присматриваясь к той стороне, где исчезает образ Урсулы. В груди свивается осознание того, что она всегда уходит, когда Алина надеется провести время с сыном. Возможно, это наибольшее уважение, что заклинательница солнца может к себе требовать, и Улла никогда им не пренебрегает, вероятно, понимая удел матери больше, чем способен Дарклинг или любой дрянной мальчишка. — Я сожалею, — девушка чуть сжимает руки ребёнка, одним коленом опускаясь на землю. Адриан подёргивает носом, ожидая слова, которые сорвутся с уст матери, — что в ту ночь меня не было рядом. Тогда тебе не пришлось бы нуждаться в подобной силе, — взгляд мальчика мгновенно мрачнеет, словно что-то в словах матери взаправду способно его обижать или глубоко ранить. Алина рассуждает — то, что никто из обитателей Малого дворца не расстаётся с жизнью, есть единственно важное понятие. Со всем прочим они способны совладать. — Но мне пришлось, — буркает Адриан поистине забавно. Он переваливается с ноги на ногу, точно надеется найти себе место и опору в руках матери. — И мне нравится заклинать разрез. Тебя это расстраивает? — Отчего бы могло? — удивление поёт в голосе. Сердце заклинательницы солнца терзает лишь мысль о том, что их враги подбираются столь близко к сердцу страны. Но её согревает мысль о том, что люди были защищены, а разделённая между ней и сыном сила бережёт народ от рук Хергудов. Страсть к могущественным оружиям не то, что близко сол-королеве. И она лишь надеется, что не упустит время, сумеет вложить в ребёнка то, что он всегда должен твёрдо осознавать, куда заносит удар. — Адриан, я знаю, сколько усердия ты вложил в свои занятия, и как сильно хотел разрезу обучиться. Что же я могу видеть в этом плохого?       Пока они стоят в тени, Алина не сразу замечает, что глаза сына заходятся влагой, и он неизменно в кроличьей манере подёргивает носом, словно мог бы надеяться, что так сумеет загнать слёзы обратно. Это впервые. Девушка унимает рыдания множества детей, но сейчас её руки дрожат, пока она гладит ребёнка по щеке, обнаруживая её горячей. Мгновение приносит с собой чувство, что королева-мать могла бы испепелить то, что является причиной слёз этого ребёнка. Знание страшное и липкое, неискоренимо распущенное внутри, так что его не отмыть и не вырезать. Алина не помнит и дня, в который могла бы видеть своего сына рыдающим, и от того становится дурно. Он не плачет в Шухане, пока их путешествие скручивает ужасом внутренности. Матерь редко видит его в слезах, пока Адриан проводит часы под боком раненного Дарклинга, что не отвечает на спросы мальчика. И сейчас, когда он тянется растереть глаза руками, девушка ему не позволяет, смахивая крохотные слезинки с детских щёк. Она хочет спросить множество вещей, найти хоть какую-то мудрость, но вместо того может лишь шептать утешительные слова, пытаться убедить в безопасности и своей любви. — Я видел это воспоминание, — хныкает мальчик, — тот день, когда ты впервые встретила отца, и на тебя напал дрюскель.       Губы Алины дёргаются, норовя разойтись в улыбке, но она только выдыхает, придерживая ребёнка за плечи и гладят его по голове. Иногда сол-властительница забывает, что Адриан может видеть эти мгновения, находить их в мыслях своих родителей. И это так жестоко терзает его сердце? Девушка в тот день едва переживает нападение волькр, её представляют пред Дарклингом, неизведанная сила рвётся с рук, а после она видит, как человека разделяет надвое. Разрез оказывается не худшим, что заставляют увидеть в жизни. Но как доводится зреть, дети всё понимают иначе. — Отец тебя спас, как должен был, но он видел, и я знаю, что ты была в ужасе! — восклицает мальчик, мгновенно затихая. Он пожимает плечами, пряча взгляд и жмуря глаза, пока ладонь матери перебирает его волосы. — Я разрезал Хергуда надвое. И могу разрезать ещё. Скорее всего, разрежу. Но мне нравится разрез. Мне нравится эта сила. Ты могла бы бояться меня за это, — Алина вздрагивает от памяти о том, что не она одна есть причина всех страхов. Мать Багры боялась её, и один разрез разделил их судьбы, а Адриану не остаётся иное. Он может судить о своей родительнице с одной чужой памятью. Но она расскажет сыну иное, утвердит простое и понятное «я не боюсь». — Могла бы ненавидеть. Я думал, что ты будешь после того, как я поступил. — Любую силу можно направить, — утверждает Алина, беря ладони ребёнка в свои. Его глаза красны, а нос наморщен, будто он надеется не расплакаться ещё сильнее. Мальчик кивает спешно. — Ты знаешь это. И что бы ты ни сделал, я всегда тебя спрошу о том, куда ты этот разрез направил. Адриан, кто знает, что бы случилось с Давидом, если бы ты не помог в ту ночь? Я не радею к мысли о том, как тебе пришлось поступить с тем Хергудом, но это то, что мы вынуждены делать, чтобы уберечь себя и тех, кого мы любим. Если тебя настигнет опасность, я всегда изберу то, чтобы ты умел сражаться, защитить себя и тех, кто тебе дорог, — объясняет девушка, надеясь, что этих убеждений достаточно. Этот ребёнок не менее способный ученик. Алина замолкает на продолжительное мгновение, жалея, что не может разъяснить сейчас, почему образ Дарклинга в её голове густо соткан страшными неприглядными чувствами. Ещё слишком рано. И как бы сильно он ни любил своего отца, сол-госпожа надеется, что он сможет понять, когда станет старше. — Адриан, однажды я расскажу тебе, почему моё сердце знает ненависть к Дарклингу, почему мои мысли о нём наполнены болью. Я сужу его по намерениям и желаниям. Я всегда спрошу о твоих. Тебе никогда не придётся бояться моей ненависти, — обещает девушка, прижимая ребёнка к себе и гладя его по спине.       Связь между ними крепнет. Всё чаще ей нет нужды смотреть на него или спрашивать, чтобы знать, о чём Адриан думает, или какие чувства его не оставляют. И сейчас Алине спокойно и тепло от правды, что они оба учатся доверять и понимать друг друга. Всё приходит постепенно. Заклинательнице неизвестно, что Дарклинг бы сказал о слезах, но она находит правду в том, как Адриан успокаивает сам себя, держа свою мать за руку, пока они идут по лесной тропе, направляясь ко дворцам. Это не для чужих глаз. — Как много таких воспоминаний, как то — с дрюскелем, ты знаешь? — Мало, — хмыкает мальчик в подлинно вредном настроении, отчего Алина могла бы рассмеяться. Манера выдаёт желание знать и видеть больше. — Я хотел узнать тебя, но отец немного позволяет подсмотреть. Лишь рассказывает сам. Или говорят наши союзники. — Не сомневаюсь, — в доброй мере цыкает девушка, зная, что не все чужие речи полнились обожанием. И лучше она будет той, кто поведает о собственных преступлениях, хоть и сама таковыми окликнет свои деяния с трудом. — Иногда я хочу думать, что каждый мой шаг во время Гражданской войны был чист. Но я оставила людей на скифе в Тенистом каньоне умирать в когтях волькр. После сбежала, позволяя многие месяцы равкианцам творить расправы над гришами и гибнуть под немилостью Дарклинга. Я позволила людям на Китобое Штурмхонда тонуть, — Адриан запрокидывает голову, произнося единственное «о». Об этом он, верится, наслышан. — Я склонила голову пред монархами, которые не заслуживали всех тех жизней, что забрала эта война. Я взяла ответственность за людей, которые не имели ни шанса выстоять в этом противостоянии. Я позволила им губить друг друга. Что-то мне навязали. Где-то не оставалось иного. Но Адриан, я выбрала многое из этого от своих желаний и принципов. Вероятно, эти воспоминания ты не видел? — Не видел, но Иван и Яра мне рассказывали, — улыбается мальчик с редким довольством. — Я всем сердцем желала бы утвердить, что между мной и Дарклингом нет схожего, но в моих решениях найдётся та же доля грязи и низости. Пролить на него свет значит ступить одной ногой во мрак. Я стояла в нём задолго до того, как мне поведали о противовесах и равенстве. Правда, — Алина чуть сжимает плечо ребёнка, — борьба с твоим отцом научила меня понимать, что во тьме не всегда таится злое. Мрак может скрывать в себе красивое. И быть спасительной обителью он тоже может. Во тьме дано разглядеть то, что не увидишь при свете дня. Тени вольны творить ужас, но в тот же час способны соткать редкую красоту. Но людям мрак чужд, а всего, что человек не понимает, учат бояться. Алина не станет. Она озарит тьму, если заслышит моление о помощи. И она же протянет ей руку, чтобы найти покой и своё могущество.

•

      Тени пляшут под ногами, пока окружённая высокой травой Алина сидит в поле, возлагая на колени дощечку с листом бумаги. Вокруг поигрывают неспелые колоски, птицы поют вдалеке, а ветер треплет траву, принося желанную прохладу в жаркий летний день. Здесь она нередко слышит разговоры прогуливающихся гришей и слуг, что спешат через лес к крайней части дворцовых угодий. В уходящие дни у неё находится мало времени на то, чтобы терзаться бездельем. Работа не изнуряет, даже если положение Равки обрекает людей будить свою царицу в поздней ночи. Но сколькими бы делами сол-королева себя ни занимала, тени извечно крадут её взгляд и внимание, преследуя свою госпожу повсюду. Они с Дарклингом почти не покидают друг друга с той поры, в которую отправляются к Малому городу, и Алина надеется, что время без него станет для неё благодатным. Но очернённое сердце не находится на месте с отъездом Еретика, обрекая гадать, так бы его правительница себя чувствовала, если бы отправилась ко дворцам ещё в тот час, когда их лошади пересекли фьерданскую границу?       Она видит Дарклинга нередко — находит его образы в пустующих коридорах и под час ночных прогулок, обнаруживает сидящим на углу собственной постели, когда откланивается ко сну, и слышит мрачные речи над своим ухом во время государственных собраний. И иногда заклинательнице кажется, что он ждёт её визита — зовёт обратиться к нему, прийти по связи. Но ещё со дня, в который он её оставляет, Алина велит себе этого не делать и связующей нити не касается, сколь бы ни был велик соблазн. Упрямство путает в причинах. Время, что Дарклинг отсутствует в столице, принадлежит только одной сол-госпоже, и она не желает им делиться, не хочет растрачивать на грызню и борьбу с Еретиком, не может оторвать от собственного покоя кусок и вложить ему в руки, сколько бы он сам ни пытался тот выгрызть. Девушка давно не знает спокойного сна и всех сплетённых добротной жизнью чувств. Минует уже двенадцатый год со времён Гражданской войны, и Алина вновь может себе позволить провести час в обществе друзей за делом, что не причинит боли её здоровому телу. И впервые за долгие годы она может разделить со своим сыном всякое дело. Он нуждается в её присутствии, и это единственное, что имеет для родительницы важность и значение. Разум указывает, окунает в нежелание отдать хоть малую долю этого времени Дарклингу. Он никогда не насытится, но Еретик крадёт себе сполна за уходящие годы, и его сол-королева хочет хотя бы немного себе. Но его присутствие никогда её не оставляет. Тени блуждают по телу, а когти худших тварей скребут сердце, напоминанием о том, кто второй конец нити в своих руках держит.       Алина ненавидит это, не терпит правду того, что не может задушить каждое раздумье о нём. Верится, то искоренит только собственное сердце, раздавленное в чужих руках. Девушка надеется, что без Дарклинга дышать станет легче, но вновь и вновь напарывается на разочарование. Они делят одну постель многие дни, и теперь под час сна руки не находят ничего, кроме прохладных подушек и покрывал. Девушке претит это одиночество, словно за проведённый во Фьерде час она привыкает к тому, что всегда может укрыться подле груди своего мужа или приткнуться к его боку, ища для себя укрытия и каплю человеческого тепла. Адриан любит выезжать на своём жеребце через поле и лес — к дальней стороне дворцовых угодий, и Алине думается, что час был бы краше, прогуляйся с ними и мерзавец на своей гордой своенравной кобыле. Люд во дворце иногда становится невыносим, и сол-властительница позволяет себе поверить, что будь Дарклинг рядом, правление ими давалось бы легче. Иногда девушке доводится провести час в ванных комнатах и, наблюдая за тем, как солнечные лучи играют на бортике купели, Алина чувствует себя оставленной, не зная, где в груди найдётся место этому понятию. Её немилый государь должен вернуться уже к концу первого летнего месяца. Недели без него дают ей покой, но обделяют утешением. Есть чувства, которые не восполняет ни один светлый час, проведённый со своими союзниками или друзьями.       Сол-госпоже не с кем разделить эти мысли, и она таит их в груди, давая себе время за любимым делом или отдыхом. Мысль о тоске или нехватке делается ненавистной. Дарклинг ни одно из этих понятий не заслуживает, пусть и лелеет те без меры. Одно раздумье о том, чтобы коснуться связи, заливает тело горячим стыдом. Непозволительно бежать к милости чудовищ от одной человеческой нужды, Алина в том уступить себе не может, хоть и знает, что в глотку монстру вцепится, если он посмеет высмеять или унизить эти чувства. С этим размышлением тени под ногами покачиваются вновь, словно мрак может слышать слово своей королевы. Она усмехается, проводя мокрой кистью по подаренной ей краске. Желание рисовать Алину теперь покидает редко, но ныне то не сказочные животные или изображения местности. Она избирает мгновения. Лошадь катается в траве. Пёс, что ложится у ног королевы, пока Адриан сидит рядом с ней и вместе с матерью берётся за краску. Образ Жени, что сидит на берегу горячего озера. Алина рисует Керамзин и гадает, выглядит ли он сейчас так взаправду, или долгое время порознь крадёт из памяти детали. Из-под кисти является и чёрный дворцовый кот, что дремлет на подоконнике и нежится в ярких лучах солнца. Короткое движение касается бумаги, оставляя на свешенных лапах рисунок коготков. — Что я могу сделать, чтобы скрасить твою тоску? — слышится неподалёку голос Жени, что поддерживая юбки, неспешно ступает по траве. Сол-властительница жмурит глаза, стоит только запрокинуть голову, чтобы рассмотреть портниху в милости дневного солнца. Её волосы переливаются багрянцем, а кожа в летнюю пору обретает тёплый насыщенный цвет, забирая яркость у шрамов. — Ты уже делаешь. — А ты, как видно, скучаешь, — не тая долю заботы, радушно выговаривает Сафина, садясь рядом. Всего на минуту Алина позволяет себе возложить голову на плечо подруги, даёт ей рассмотреть собственное творение — одно из многих, что Жене доводится увидеть в уходящие недели. — Прошу, не унижай меня больше, чем это делает он. Я могу делать всё, что пожелаю, — подлинно раздосадованно молвит заклинательница, злясь вернее на саму себя. — Рассиживаться на этом лугу, есть пирожные до самого вечера, проведать Керамзин или отправиться в Малый город, я могу проводить со своим сыном столько времени, сколько захочу, но… — Но внезапно ты думаешь, что мир был бы краше, если бы Дарклинг сейчас был здесь, — сол-властительница ёжится, пусть и холода не чувствует. Эта истина тяжела только для неё одной. — Да, — признаёт Алина, не поднимая глаз. — Но боюсь, так дозволено говорить о людях, а не о монстрах. — Ты выбираешь звать его своим мужем. И когда ты это делаешь, мне совсем нетрудно тебя понимать, — улыбается Женя, обрекая отложить перо и обратить взгляд к ней, всматриваясь в прекрасное лицо. Их с Давидом счастье редкое, незнающее цены. Но заклинательница солнца мало позволяет себе прислушаться от знания, что все человеческие истины хрупки перед Дарклингом. — Я всегда не нахожу себе места, пока Давида нет рядом. Мы с тобой знаем одно, — слова поселяют тепло в груди. В последние недели нет того, о чём они с Женей по вечерам могли бы не говорить. Некоторые из этих вещей остаются исключительно за закрытыми дверьми и зачастую становятся причиной красных щёк Алины. В такие мгновения благодарность девушки необъятна, с Женей многие правды обретают простоту, и говорить о них становится легче. Она ныне отчего-то смеётся, гордо задирая голову. — Ты всё ещё помнишь письма Мала, которые я прятала, когда ты только прибыла в Малый дворец? — Не говори так, будто я могу забыть, — сол-госпожа несильно пихает подругу в бок. Они вспоминают о времени Гражданской войны редко. Наверное, от того, что теперь обе не найдут, что следует сказать друг другу. Их положения меняются стремительно, а беды Равки не остаются в прошлом, они возвращаются вновь и вновь. — Дарклинг убедил меня в том, что ты никогда не простишь меня за содеянное, — Алина спешит исправить чудовищное суждение, но Женя берёт её за руки немым указанием о том, что ей уже давно известно иное. — Это я ждала. Но сейчас я верю, что он судил по себе. Мерзавцу следует каждую ночь просыпаться от мысли о том, насколько сильно он ошибался, потому что будь он прав, ни одна из этих побед ему бы не досталась, — сол-госпожа кивает. Не досталась бы. Сердце заклинательницы солнца есть её самое большое проклятие и сокровище, зачастую бесчестно растоптанное окружающими людьми и израненное монстрами. Настроение Сафины приметно меняется, и на секунду она позволяет себе обернуться на высящиеся стены дворцов. — Ты правильно поступила с этой девочкой — служанкой. — Спасибо. Не соберу слов о том, насколько сильно ценю твоё одобрение. Иногда мне совершенно не хватает убеждений в том, что правильно. — Мы всегда рядом, чтобы помочь и подсказать, Алина, — Женя слегка сжимает её предплечье, даря твёрдость в решении. — Ты дала Диане шанс на хорошую жизнь — лучше, чем у неё когда-либо была бы во дворце. Дело королевы заботиться о своих подданных и защищать их. Я не могла бы представить лучшего поступка для кого-то в твоём положении.       Сол-королева не поспевает считать, сколько раз мнение портнихи дарит ей твёрдость в ногах. Она знает изнанку дворцовой жизни, всю её грязь и пороки чиновников. И зачастую, если Алина не ведает, как поступить, она спрашивает именно Женю, зная, что суждение Дарклинга будет слишком радикальным. Сафина вовсе есть единственная, доверие к кому латает сердце солнечной госпожи после всех несчастий, что приносит зима. Они смеются заливисто, когда на поле раздаётся топот ног. И раньше, чем покой девушек нарушают, на небольшую вытоптанную поляну вбегает Ураган, шумно дыша и хромая. Алина убирает краски с земли, чтобы собака не влезла в них мордой. — Вот, кто нам коридоры в Малом дворце слюнями поливает, — журит Женя, наблюдая за тем, как животное кружит вокруг них, обнюхивает. Но следует полагать, пока Ураган не докучает дворцовым котам, портниха не велит его выгнать. Юный хозяин того разбирает траву мысками сапог всего через пару минут. — Здравствуй, Адриан. — Госпожа Сафина, — вежливо обращается мальчик, явно не ожидая того, что его родительница проводит час не одна.       Поднимая на сына голову, Алина впервые примечает, насколько сильно он загорает в пришедшую летнюю пору. Бледность и холодность кожи уходят, солнце делает цвет глубоким. В этом они теперь схожи особенно сильно. Адриан держит руки за спиной, но уже в следующую секунду он протягивает их ей, держа на ладонях венок из полевых цветов. Девушка подмечает многие — одуванчики, ромашки, колокольчики… Верится, на её белых волосах, их краски обретут редкую яркость. Ребёнок обращается к ней с единственным «мама», вероятно, в присутствии Жени не желая говорить больше. — Кто научил тебя этому? — вопрошает Алина, когда мальчик возлагает венок на её голову. С его уст срывает одно только скупое «близнецы». — Очень красиво. — Даже в этом схож на отца, — заключает Сафина, стоит Адриану вновь их покинуть. Вероятно, она не найдёт в себе слова против, если он пожелает остаться, но ребёнок чувствует, что для портнихи тяжело его присутствие и никогда не желает то стеснять. — Они оба хотят тебя короновать. По поляне проносится звонкий смех. Правда в словах Жени неумолима. — Материнство тебе идёт, — молвит она вновь, со словами о чём Алина берёт подругу за руку. По груди разливается трепет. — Мне будет, чему у тебя поучиться, если святые однажды наградят меня этой радостью. — Уверена, так и будет. Правда, мне следует признать, что едва ли я могу чему-то научить, Женя, — вздох замирает на губах заклинательницы солнца. Адриан, что утвердят в стенах приюта, лёгкий ребёнок для своей матери. Он обучен грамоте и человеческим приличиям, взвешен в настроениях и крепок пред несчастьями. Мальчик взращён без полного представления о ней, так что теперь пока он взрослеет, Адриан может сам узнавать свою мать и строить с ней связь. Он находит большой интерес в её увлечениях. Это дитя не ищет бед с людьми, что дороги сердцу его родительницы. Помнится, Алина не могла помыслить, что это будет так легко, и пожалуй, она не сможет отрицать, что то есть большая заслуга рук Дарклинга, даже если сол-королеве не нравятся все его подходы к воспитанию. — Я никогда не встречала таких детей, как он, а я повидала сполна. — Полагаю, так может сказать каждая мать. — Ты знаешь, что я имею в виду, — усмехается Алина, качая голова. Немалая правда в словах Жени тоже найдётся. — Прошу тебя, будь осторожна, Алина, — говорит Сафина неожиданно тихо, и то есть единственный час, когда она опускает голову, точно не может взглянуть подруге в глаза. — Не расти человека, которого я велела бы тебе остерегаться, — никогда не получается забыть речь о властных мужчинах, что звучит с уст портнихи, когда заклинательница солнца прибывает во дворец. И Адриан будет тем же — властным мужчиной. Чудится, Багра указывает своей нелюбимой ученице о том же. — Я давно приняла правду, что Дарклинга не изменят столетия. Нет того, что заставит его раскаяться. Но у тебя есть шанс взрастить иного человека, нежели Еретик хочет, чтобы он был. А чудовище желает немало. Больше, чем Алина может дозволить. — Есть ли? — хмыкает она. Родительница не станет примиряться с этим страхом и уступать ему не желает, но всегда возвращается к мысли о том, что не всё в грядущие года будет подвластно воле её рук. Королева-мать боится недосмотреть, что-то упустить. Один культ Святого-великомученика способен щедро навредить ребёнку, и посему ныне она пытается его задушить. — Немало того, что знает Дарклинг, в него вкладывали люди. Не Багра. — Но теперь ты направляешь людей, — со словами Жени Алина оборачивает к ней голову, как кажется, излишне резко. Слова задевают что-то внутри. Но эта истина проста. Мало вложить в ребёнка человечность и способность к состраданию. Необходимо изменить порядок в мире к лучшему.

•

      Окна покоев распахнуты, когда Алина открывает глаза. За стенами дворцов с рассветом поют птицы, и фырчат лошади. От кухонь тянется густой запах яств, а где-то вдалеке бьют копыта и стучат колёса въезжающих на дворцовые площади карет. Жизнь в сердце Ос-Альты никогда не прекращается, лишь стихает к ночи и вновь расцветает к утру. Девушка переворачивается под покрывалами, тянется, но глаза тяжелеют вновь, и она заставляет себя сесть, собирая чувства воедино. Ей нет нужды обращаться к связи, чтобы знать, что меняется за ушедшую ночь. Пробуждение приносит с собой более яркий мир — такой, будто все краски в одно мгновение становятся насыщеннее. Сила играет в теле подобно разнеженному ласковому зверю. Ничто не тревожит сердце. Алина верит, что чувствует себя хорошо. Это единственная правильная переменная, потому что её тело не болит, оно мягкое и здоровое. Девушка не теряет в желании подняться с постели и пройтись босиком по прохладным полам. Ничто не кажется тяжёлым или непосильным.       Двери покоев поддаются легко, стоит девушке покинуть спальни, пройдя в главный зал, где с распахнутых окон льются солнечные лучи, озаряя палаты золотистым свечением. Ступни утопают в мягком ковре, пока сол-госпожа обходит поставленные кресла и небольшой диван, что занимают комнаты. Она останавливается под окном, позволяя солнцу прильнуть к ней самой, обнять своим теплом, пока летний ветер перебирает лёгкую ткань сорочки. Алина прикрывает глаза, двери в её покои бесцеремонно стучат. Только один не ждёт слова стражников или дозволения солнечной королевы. Только для одного в этом дворце все врата открыты. Девушка знает, что его конь прибывает к Большому дворцу ещё в ночь, когда её голова покоится на подушках в противоречивом раздумье. И тогда она до скрипа сжимает ткань, веля себя не вставать и не спешить, не выдавать отвергаемую тоску. Алина не бежит, нос не воротит от возложенной на себя доли, но она надеется, что мысли о её предательстве или борьбе терзают монстров по ночам. Иная доля для них будет слишком сладка. Заклинательнице не доводится привыкнуть к тому, насколько невесомы шаги чудовищ. Где бы Дарклинг ни сидел или стоял, всё окружение тянется к нему, а его голос извечно обращает к себе людей, но подкрадывающиеся шаги всегда слышны лишь едва. Утреннее солнце всё ещё греет лик святой госпожи, когда тьма обнимает её, тяжёлые руки ложатся на бока и тянут к себе, так что Алина выдыхает, прижимаясь к чужой груди и позволяя ногам обмякнуть. Она смеётся заливчато, когда губы Дарклинга ложатся чуть выше лопаток, а его нос разбирает волосы на затылке, стоит мужчине подняться с поцелуями выше, припадая к шее. Лёгкая щетина щекочет кожу, а сам заклинатель приносит с собой лёгкий запах лошадей, словно он лишь недавно покидает седло. В донесениях пишут, что они с Николаем с успехом отбывают в столицу, хоть и предупредительный огонь открывают не один раз. Фьерданцам совершенно не по вкусу решение о полной неприкосновенности границы. — Александр, — зовёт Алина, когда Дарклинг позади неё выпрямляется. Его руки сжимают слегка, точно испивают её тепло. Девушка жмурится, позволяя себе запрокинуть голову, потереться носом о неестественно колючий подбородок. Легко различить, как желание, веление дать больше рождаются в чужой груди. — Скажи ещё раз, — просит верно. Голос мужчины низок, одаривает хрипотой, и того достаточно для знания, что он в эту ночь не подходил к постели. В горле застревает непонимание. Любой угодный мальчишка теперь может звать своего суверенного господина по имени, а он всё ещё умоляет, надеется испить наречение с губ своей королевы. — С твоих уст оно звучит иначе, Алина.       Чужие ладони в этот час оглаживают бока, пробегают по рёбрам и щекочут чувствительный живот, играют. Народ именем человеческим, как ожидают, зовёт своего Короля монстров и всех ужасающих тварей, что повелевает со своего теневого трона и правит чудовищами, берегущими границы и покой Равки. Но девушка о том не молит, она обращается к мужчине именем мальчишки, что предан и почти забыт. Заклинательница солнца взывает к его сердцу. И Дарклинг заставляет её верить, что к этому зову не глух, пусть и у самого грудь в камень и лёд заточена. И ему всегда мало — всегда хочется ещё, словно сам Еретик не может убедиться, взаправду ли вырезанное на изнанке имя простолюдинов и королей принадлежит ему. Мерзавец неожиданно кусает за ухо, обрекая ойкнуть и подпрыгнуть в его руках, но от себя не отпускает с велением исполнить заветную волю. Он её всю обещает изъесть, если не ответит на зов. Но Алина ему не поддаётся, так что иные утвердят — издевается. Она запрокидывает голову, надеясь подразнить и испытать пределы терпения, но замирает, всматриваясь в давно изученное лицо, что ныне подёрнуто щетиной. Дарклинг прибывает ночью, и до сих пор девушка не думает, что его никто не видит. Должно быть, не реши он посетить её покои, мужчина отправился бы в баню или просил бы приготовить для него ванну. Он в этот час походит на человека, и таким его никому не позволено рассмотреть. Алина расслабляется, рассматривая звёзды, что таятся в кварце чужих глаз. — Александр, — зовёт девушка разнежено. Взывает не к царю, генералу или своему злодею — взывает к мужчине, которому ответила согласием на берегу Исенве. Магию того можно в глазах вечности сыскать, когда она улыбается своей королеве. С тем же выражением монстры скалятся. Заклинательница знает, минет час, и свет дня заберёт у неё это. — Будь добр, поцелуй свою жену. — Не сбегаешь, — молвит Дарклинг над её губами, пред тем касаясь слегка, зовя к себе. По телу бегут каскады искр, купая в жаре, стоит мужчине припасть глубже, поцеловать крепче, не отпуская из плена своих рук. — Но в ночи по комнатам пряталась. — Думал, побегу тебя встречать? — дыхание предаёт, когда заклинатель отпускает её губы, но не отстраняется. Собственные глаза бегают, распаляют чужое довольство, хоть и слова норовят обжечь. Алина вредничает намеренно. — Посмеешь ещё рассудить, что тоскую. Я не буду царицей, что томится в стенах своего дворца, мою компанию есть кому скрасить. — Так поспеши же от меня, — указывает чудовище. Тяжесть его рук спадает приглашением и испытанием воли. Девушка сжимает зубы, веля себе не позволять ему владеть этой слабостью. Но признание приходит скоро. Она не хочет. За тенью дворцовых дел и правления Равкой прячется госпожа, которой заурядно нравится стоять так — объятой человеком, что рождает в её теле тепло. Чувства с его прикосновением оживают и поют. — Ну же, Алина. — Ты не тоскуешь, — кусает она в ответ, разворачиваясь подле чужой груди, но прочь не ступая. Ладонь Дарклинга убирает пряди волос с её лика и замирает у шеи, пальцы оглаживают линию челюсти, точно отвлекают. — Тысячи вёрст тебя не терзают. И ты не посетил мои покои, когда прибыл ко двору. — Царствование тебе идёт, — зубы ударяются друг о друга, девушка почти оскаливается от манеры, с которой мерзавец смеет быть безразличным к её словам. Она хочет найти в том издёвку, разыскать хоть то малое, в чём кроется унижение, но речь сполна сходит на похвалу, которую Алина боится принять. Способная ученица... Той и остаётся. — Уже жалеешь, что дал мне излишнюю свободу, чтобы командовать? — дразнится заклинательница, вскидывая брови и вопрошая возвышенно, надеясь всё живое в Дарклинге зацепить. Но он лишь взирает на неё, и солнечная королева верно не ошибается, когда рассуждает, что мужчине нравится то, что он видит пред собой. — Полагаю, при дворе утвердят, что пока мы не испытываем трудности, мог бы и не спешить столь скоро обратно ко дворцу. — Я отбуду к границе вновь уже в следующий час. — Но.., — стоит только возложить ладони на сильную грудь, пальцы Алины крепко сжимаются на чужой рубахе, не желая отпускать. Слово застревает в горле.       Улыбка теряется на лице, и следует полагать, взгляд выглядит поистине жалобно. По телу пробегает дрожь от мысли, что руки Дарклинга в любое мгновение могут оставить её бока. Девушка не прячет это негодование, не может вовсе, гадая, что могло бы быть причиной? Равнодушие в глазах монстра скрывает всякий истинный замысел. Смех зарождается в его груди тем же мягким мелодичным звуком, которым сол-королева его помнит. Он лжёт густо и подло, ожидая, когда Алина обнаружит эту несложную хитрость сама. Но Дарклинг испивает с этого мгновения сполна, довольствуясь чувствами, которые распускает в своей правительнице с речью о том, что покинет её вновь. — Ты ненавистный, — горячо диктует девушка, едва не ударяя монстра в грудь, — подлый, бесконечный, недостойный мерзавец! — с губ рвётся визг, стоит только мрачному господину поднять царицу на руки. — Поставь меня на землю, я сказала не всё..! — ворочается заклинательница в чужих руках, пока мужчина подходит к дивану, садясь вместе с ней. — Ты можешь поспешить в баню, куда ты и собирался! — Это твоё понятие о непристойных речах, моя Алина? — голос Дарклинга мурча звучит над ухом. — Для тебя я найду ещё парочку скверных слов.       Утыкаясь лицом в его шею и забираясь носом под воротник, девушка дурной манере почти не внимает, глубоко вдыхая и прижимаясь к груди Еретика. Ей верится, если чудовище замолчит, окутанная теплом и удерживаемая его руками, заклинательница уснёт вновь. Сила искрится под кожей от близости усилителя, и Алина желает больше от этого мирного чувства, пока пальцы мужчины играют на её спине, перебирают позвонки и дуги рёбер, ладонь оглаживает поясницу. Все чувства вспыхивают с очередным движением. В этом мало от соблазна и щедро от ласки. Крепость чужого тела, его опьяняющее и влекущее давление трепетом пронизывают тело. Девушка знает его — опору и всю силу, и Дарклинг знает её, сколь бы мысль эта ни была неугодна. И даже сейчас его пальцы пробегают по шее, поддевая подбородок немым велением поднять голову, чтобы он мог вновь её поцеловать тягуче, на грани с ленным настроением, отчего Алина могла бы поверить, что вокруг нет иных забот. Она заглядывает ему в глаза, рождая полуулыбку на губах чудовища, потому что сама в этот взгляд все проклятия вкладывает. Он знает, в какие чувства его правительницу окунает этот отъезд, и сейчас Дарклинг их поощряет, кормит специально. Она перебирает пальцами пуговички его рубашки, расстёгивает бесстыдно, забираясь под рубашку и пуская по бледной коже лучики солнца. Его сердце остаётся спокойным, но мужчина вдыхает глубоко, точно все минувшие недели он мог бы искать данное тепло. Это есть то, в чём Алина не способна быть уверена. Нуждается ли Еретик в ней? Не в своей королеве или заклинательнице солнца, а девушке, которую зовёт своей женой. Вспоминает ли он хоть раз нежность её рук и полноту присутствия? Если в его нечеловеческой сути не найдётся хоть малого скверного понятия для этих чувств, то сол-королеве следует рассудить, что он более не получит ни одного её терзания. — Твоё имя никогда не оставляет мой шатёр, Алина, — молвит Дарклинг, легко касаясь губами лба, зовя прикрыть глаза, смягчиться. На устах заклинательницы расползается довольство. Если не мысли, то речи господ о сол-королеве должны Еретика терзать. — Прибывающие из Большого дворца гонцы не замолкали о тебе. Каждый военный чиновник не мешкал пред тем, чтобы говорить о своей царице. Но сама ты решаешь, что можешь прятаться от меня, — слово зависает в стенах покоев, прокатываясь по коже леденящей отрезвляющей волной. Руки замирают, и девушка хочет знать, раззадорит ли это гневное настроение, если укажет на причины. Дарклинг не посмеет тыкать её носом в это безразличие. Не ему просить о частых визитах и тепле рук. — Полагаю, я должен благодарить Адриана за то, что он не пренебрегает словом о тебе.       Близость мгновенно обращается раскалённым железом, в которое обёрнута собственная кожа. Мерзкий гад. Он не нуждается в шпионах или слугах, что нашепчут ему правды, если Адриан всегда осведомлён о том, как дела ведутся во дворце, и за какими промыслами проводит день его мать. Сол-госпожа только вскидывает голову, садясь ровнее. Следует его загрызть, но монстр слегка вскидывает брови, ждёт, что она скажет, и как рассудит. — Ты.., — ладонь вцепляется в ткань чужой рубашки, давая хоть малую опору. — Говорил обо мне с нашим сыном? — Алина вольно огрызается. Дарклинг правду о своей нужде в контроле не таит, ей под ноги бросает. — Он не твой доносчик, чтобы болтать о том, чем я занимаюсь. — А ты оставила мне иное? — И что ты посмел у него спрашивать? — девушка ругается на ночные одежды, когда собственные ноги разъезжаются, стоит только потянуться за нуждой выбраться из-под сильных рук, сесть в своей власти. Но сорочка липнет к телу и норовит упасть, пока Алина не садится на колени мерзавца прямо пред его лицом. Ладони Дарклинга опускаются на её бёдра, сжимая и рождая желание эти руки расцарапать. Недовольство густо собирается в воздухе. — Всё, — утверждает мужчина единственное. — Или ты предпочтёшь, чтобы я верил слову глупцов, одна часть которых плетёт против нас заговоры, а вторая желает тобой завладеть? — в груди жжёт от правды о том, что сол-госпожа не выберет ни одно из двух. Но и своему чудовищу она верить не может. Он, думается, не спрашивает о здоровье или её скромных занятия. Дарклинг желает знать, какие решения она принимает, и не поднимает ли против него восстание. — В шатре нашлось бы место для нас обоих. — Тебе не нужно моё слово, чтобы править там или здесь. — И давно ли твоё сердце сводит всё к правлению? — спрос ядом срывается с уст Еретика. И на мгновение Алина верит, что он спрашивает Адриана не только о своей королеве и заклинательнице солнца, но и о девушке, что несёт бремя монстров и равкианского правления. — Хотела бы я верить, что тебе не чужда тоска, — тяжесть правды вяжет язык. Велика надежда на то, что и святая госпожа терзает раздумья чудовищ, но вся присущая мужчине непоколебимость извечно заставляет в том разувериться. — Да боюсь, всё в тебе не позволяет. — А ты себя уже трофейной королевой сделала, — ладонь Дарклинга тянется к её лику, будто он желает коснуться её волос, но Алина отстраняется, проверяет, навяжет ли он эту ласку. Движение замирает. Улыбка мужчины на секунду обнажает зубы. — Эта разлука меня не ранит. Мальчишки на пороге моего шатра могут хвалить тебя, могут лгать и болтать о том, что ты завела себе десяток любовников, но я предпочту видеть тебя, Алина. Видеть твоё лицо и слышать твой голос. Кличь это, как пожелаешь, — безразличие к этому зову отчего-то предстаёт девушке жестоким. Пальцы Дарклинга неожиданно свиваются на запястье, крадя ладонь и перемещая её на центр груди — на шрамы всех смертельных ран, что над сердцем покоятся. Заклинательница не позволяет себе вложить силу, но мужчина надавливает сам. Его взгляд мрачнеет со связывающейся в теле болью. — Помнится, ты утверждаешь однажды, что любая другая девчонка лишилась бы за это рук. Ты знаешь, как иначе это могло бы быть, — елейно говорит Еретик, поглаживая большим пальцем её ладонь и отпуская. Руки вновь опускаются к её ногам и, перебирая тонкую ткань, ложатся выше бедренных косточек, обрекая выдохнуть. Алина знает, что кроется за скупым «иначе». Они могли бы всё упростить — обвенчаться в часовне ради рукоплескания народа и забыть лица друг друга, пока государственное дело не свело бы их за одним столом. Но заклинательница солнца этого не желает. И Дарклинг, сколь бы ни был скуп на милосердие и человечность, может предложить ей иное, способен дать больше, чем заурядный союз между двумя враждующими сторонами. — И самовольно выбираешь измываться над собой, но злодеем зовёшь меня. Ты можешь прийти ко мне, — утверждает мужчина, не отводя взгляд. — Никто не ждёт, что ты перестроишь Равку за один день, и ещё многие господа будут пытаться доказать твою никчёмность, но ты страшишься, что земля обратится Тенистым каньоном, если ты придёшь за моим словом или поддержкой. — Я не нуждаюсь в твоей поддержке. — Неужто? — вопрошает Дарклинг, слегка сжимая под пальцами её бока и поднимая ладони выше, пуская к рукам дрожь.       Алина безнадёжно солжёт, если утвердит, что ей не нравится, как монстр её касается. И она ищет это чувство, пока многие вёрсты разделяют их. Зов усилителя проникает под кожу. Солнечные лучики играют под пальцами, и девушке кажется, что она могла бы залить светом целые покои. Она ни с чем не спутает это ощущение уверенности и силы, разделённой между ними двумя. Заклинательница обращается к нему нередко, когда одиночество становится глубоким, но находится нечто желанное в том, чтобы видеть Дарклинга рядом с собой, касаться его и чувствовать контроль, меры которого он не знает. — Словно ты не наслаждаешься моим положением сейчас, — беззлобно ворчит Алина, не гадая о том, какое удовольствие доставляет чудовищу. — Никто не видит, что мы делаем в стенах этих комнат.       Верно, если бы монстр желал использовать эту нужду против неё, он бы выставил эту жалкую картину всему несчастному люду напоказ. Девушка поддаётся желанию усмехнуться, когда склоняет голову, ковыряя под пальцами пуговички чужих одежд. Она не верит в то, что её безразличие иглами Дарклинга колет, но что-то в её вымученном равнодушии расшатывает его настроение. Алина пытается состроить мысль о том, что в нём не нуждается, и Еретик не верит ни одной её доле, продолжая испытывать и ворошить каждое принадлежащее ему чувство. Следует его проклясть за всю наглость и один только помысел, что его отсутствие могло бы быть для солнечной королевы тяжестью. Но что-то в его реакции девушку забавит. — Так ты злишься, потому что я обделяю тебя вниманием? — не удерживается она пред спросом, качая головой с улыбкой и смотря исподлобья. — Я не гневаюсь, Алина. Даже я допускаю ошибки в ожиданиях. Особенно, когда дело касается тебя. — Придётся привыкнуть, — бросает Алина, нависая над ликом Дарклинга так, что она почти могла бы прильнуть к его лбу. — Не всё рассчитывать тебе. И верится, — шепчет, не зная понятий о совести. Монстру они тоже незнакомы, — тебе должно быть известно, почему я не желала тебя видеть. — Известно. Ты строишь своё маленькое представление о покое без меня. Но такого мира никогда не будет, — обозначает мужчина чёрную страшную истину. И это чувство нисколько не схоже на то, сколь невесомо движение, пока он оглаживает ладонями плечи, убирая волосы своей госпожи за спину. — И ты, моя королева, лучше перегрызёшь себе глотку, чем признаешь, что он не нравится тебе без мрака. — Я уже признала у морского берега, припоминаешь? — слова играют, пока рассиживаясь у чужого стана, Алина вплетает пальцы в волосы мерзавца, укладывая их назад в какой-то чудной ласке. Они подрастают за время отъезда, и девушка не гадает о том, что он их острижёт, как только покинет бани. — Слишком велик аппетит для большего. Придворные господа уже могут начинать дрожать, ты испортил мне всё настроение в столь ранний час. — Я немало наслышан о настроениях нашей царицы. — И что болтают, кроме грязи, которой ты меня уже осчастливил? — Равкианская королева никогда не сидит без дела, чужое суждение к себе не подпускает и весьма радикальна в решениях. — Да, похоже на меня, — с довольством качает головой Алина, забирая себя слова точно похвалу. Приходится гадать, знает ли Дарклинг эти правды с уст Адриана или какой-то милый господин рассказывает их ему, стоя на помосте в шатре командования.       Совсем рядом стучат ставни, неизбежно отвлекая из-за поднявшегося сквозняка. Солнце поднимается всё выше знамением того, что у них нет роскоши рассиживаться вот так до обеда. И мрачный государь то допускать не станет. Пока Большой дворец ещё спит он поспешит в баню с дороги, чтобы подготовиться к делам. И Алину ждут в ванных комнатах, чтобы помочь одеться и умыться, пусть и в чужих руках она не нуждается. В груди ноет от знания того, что означает приезд Дарклинга. Коронация — большое торжество и трагедия для народа. И королева-солнце не утвердит с уверенностью, готова ли к ней. Она хочет думать, что свыкается с мыслью о празднестве, пока её немилый царь отсутствует в Ос-Альте. Но представление о короне становится только тяжелее. И Алина видит, как мысль о той отражается блеском в глазах Дарклинга. Она не сомневается в том, сколь сильно он ждёт час узреть, как на заклинательницу солнца ляжет корона. Страх больший, что металл обратится ошейником из рогов оленя Морозова. Девушка его глубоко осаждает, зная, что никакая побрякушка королей и королев не отнимет у неё свободу. Если проклятый Еретик попытается, она ему руку по локоть отгрызёт, и мужчине известна эта правда.       Мир за стенами покоев с приездом Дарклинга почти не меняется, остаётся привычным и понятным. Лишь служанки тихонько перешёптываются, взгляды на свою королеву кидают чаще, и речи свои таят, зная, что за неугодные выражения по голове не погладят. Алина их словам редко выказывает внимание, но Зоя обожание Чёрного царя на устах придворных не терпит. И теперь, когда её нет во дворце, строжить обитателей двора истинно некому. Волосы королевы сначала желают уложить на плечи, но от знойной жары, она просит собрать их у шеи, чтобы не терзаться душным чувством. Слуги в Большом и Малом дворцах меняются мало с того часа, в который Дарклинг впервые узурпирует трон. Им привычен лишь старый порядок, заведённый королевой Татьяной и навязанный принцессе Эри, и посему многое в поведении Алины им не привычно. Они всегда шепчутся за углами, боятся, что она услышит. И это есть то, что девушка не пресекает. Людям ещё много лет будет не нравиться, как она избирает носить свои волосы и какие одежды на себя возлагает, но пройдут годы, и народ привыкнет, возможно, даже переймёт излюбленные ей привычки. Заклинательница солнца уступает короне сполна, чтобы ныне не продолжать отрывать от себя куски ради состроенного чужими королевами порядка. Заботу о людях не меряют тем, как выглядит царица. И кажется, Женю эта болтовня раздражает больше, особенно когда придворные смеют поддаваться разговорам о том, что правительница у них простовата для Дарклинга, и скоро он найдёт утешение в более приглядной девчушке.       Но «недостаточная» не есть то понятие, которое доводится чувствовать в близости Чёрного Еретика. И Алина быстро забывает обо всяком дурном слове, когда её зовут к делам Равки. Правда, в этот день ноги не ведут к залам Большого дворца, и девушка не покидает принадлежащее королевским особам крыло, где каблуки туфель утопают в мягких светлых коврах. Двери пред ней открывают, пропуская в прохладу чужих покоев. Приёмная с круглым столом пустует, а врата в просторную гостиную оказываются открыты. Дарклинг бывает здесь редко, но чайные столики и диваны не тронуты пылью. Их чёрный бархат переливается в свете утреннего солнца, что льётся со стеклянных балконных дверей и распахнутых окон, величина которых занимает немалую часть стен. Сбоку палат кроется лишь одна узкая дверь, что ныне приоткрыта. Комнаты встречают правительницу горячим влажным воздухом, от которого мгновенно становится тяжело дышать. Купель пуста, но руки Дарклинга опускаются в поставленный медный таз с нагретой водой. Его грудь нага, кожа покрыта красноватым рисунком после бани, мокрые волосы колечками подворачиваются у шеи. Алина не борется с улыбкой, когда взгляд мужчины обращается к ней через высокое зеркало, поставленное пред хозяином палат. Платье из нежного голубого шёлка, мелко расшитое полевыми цветами он видит впервые. Внимание девушки мгновенно крадёт подготовленное лезвие и возложенные на столик полотенца. Намерение от глаз Еретика не ускользает, и минуты она сомневается, что он подобное дозволит. Одного движения достаточно, чтобы если не убить, то обречь его мучительно истекать кровью. Плитка под каблуками туфель поёт, когда пересекая комнаты, Алина поднимает со стола небольшое полотенце и аккуратное лезвие с тяжёлой рукоятью. Чистый металл рисует отражение королевы. — Или ты мне не доверяешь? — вопрошает она, направляясь к Дарклингу. Его взгляд не отпускает всякий следующий шаг. Капли воды не перестают скатываться по нагим плечам и груди мужчины. — Мне не впервые воевать с твоим пристрастием подносить к моей шее острые предметы. — Сядь, — велит Алина, окуная ткань в чашу с ароматным маслом. Нос морщится от лёгкого уксусного запаха. Поставленный стул скрипит свидетельством её воли, и сол-королева густо желает передразнить чинную манеру, с которой мужчина занимает его подобно трону. — Кто бы мог подумать, что мне удастся поймать своего государя после бань.       Мера нисколько не королевская, когда девушка упирается коленом в подлокотник. Но иную опору не найти, стоит только заставить Дарклинга наклонить голову и пройтись тёплым полотенцем от уха до подбородка, отчего его кожа заходится блеском, обнажая тонкие линии шрамов. Продолжительные мгновения заклинательница борется с мыслью, что её рука вздрогнет, и лезвие оставит порез поверх шрамов, оставленных когтями волькр. Раздумье отражается искрами в глазах Еретика, но он молчит и выжидает. Сам, должно быть, управился бы быстрее, но все властные господа и мерзкие судари в этот час могут подождать. — Будь добр, не шевелись, — единственное, о чём просит, опуская холодную сталь на чужой лик. — Ты боишься меня порезать, Алина? — низко молвит он, стоит только лезвию опуститься по щеке, забирая с собой короткую щетину. — Я боюсь только своего нежелания оставить тебя одного на этих полах в луже собственной крови, — зеркало отражает собственную улыбку милой, истинно подходящей словам. — С остальными страхами я способна совладать. — Ты отослала девочку, — короткое утверждение связывается на устах Дарклинга, когда сталь покидает его кожу вновь. Любит же он говорить в самые неугодные мгновения.       Как давно ему доносят весть о Диане? Рассказывает ли это гонец из Большого дворца или одна из многих служанок, что повстречалась на пути царя в ранний утренний час? Настроение прощупать не удаётся, и Алина не спешит со словами. В Малом городе один суверенный господин является властителем девочки, но теперь их правление равно, и как верит заклинательница солнца, не Дарклингу судить подобные решения. — Она ребёнок. Ей не место в стенах Большого дворца. Девушка проводит лезвием от подбородка к шее, обтирая его и вновь возвращаясь к движению, надеясь, что хотя бы это заставит его не продолжать разговор о судьбе Дианы. Но заклинательница прикладывает смоченную в тёплой воде тряпку к раздражённой коже и знает, что даже эта милость не заставит Еретика растерять мысль. — Скоро Диана перестанет быть ребёнком, — указывает он, стоит правительнице подойти к тазу с чистой водой, чтобы обмыть руки. Она не уступит ему в этом. Диана терпит достаточно, и путешествие в Ледовый двор ставит её в сполна страшное положение. Свобода малая плата за этот риск в юных летах девочки. — А после станет девушкой, которая слишком много знает. Если она достаточно умна, то будет молчать о том, кому служила. Каждое твоё решение имеет последствия, Алина. — Ну, разумеется, — бросает девушка через плечо, когда Дарклинг подходит к чаше с масляной душистой водой, чтобы пройтись ладонями от щёк к подбородку, а после, протирая шею, опуститься к самой груди. — Ты бы оставил её гнить у нас под боком. Таков бы был твой славный расчёт в угоду собственным опасениям. Можешь подавиться своим всевластием. — Лезвие остро с обеих сторон, — что-то звенит в руках Еретика, неизбежно привлекая взгляд. Тёмная склянка остаётся отставленной в сторону, а по комнатам расходится острый хвойный запах. — Прознай кто-то в городе, где твоя маленькая служанка подавала ночные кувшины, думаешь, ей дадут покой? Или веришь, что не найдутся те, кто с силой и кровью пожелает достать из неё слово о короле и королеве? Тебя не будет рядом, чтобы её оберегать. — Значит, я сделаю этот город достаточно безопасным для неё. И заведу порядок, что не будет столь жесток к юным девушкам. — Это хорошая мечта, Алина, — тише звучит в стенах комнат, когда сол-госпожа направляется к дверям. Она не оборачивается, перебирая в мыслях слово «мечта».       Сколько таких было у Дарклинга? И в скольких он разочаровывается? Это не милосердие, одно указание на то, что время сломает и эти надежды. Завести иной порядок иногда значит изменить мерзкую людскую природу. Во всём мире ранят маленьких девочек. Всё тело содрогается от злости, когда Алина направляется прочь от чужих умываний. Что Чёрный Еретик утвердит, если она скажет ещё хоть одно упрямое слово? Вероятно, наречёт, что скоро она перестанет пытаться — обратится к той же холодной жестокости и расчёту, что родны ему. Но девушка не желает, её сердцу пока не чуждо сожаление, и она не станет этим пренебрегать. Мужчина не зовёт её, и Алина заставляет себя выдохнуть, не думать. Разлука с Дарклингом и его близость облачает монстра человеком, и девушка желает на это вестись, но одно его слово напоминает обо всей чудовищной природе помыслов. Сол-королева велит себе не поддаваться этому раздумью и позволить Диане жить ту жизнь, которую она желает. Это милосердно, полно любви и уважения. Иного с рук Санкты-Алины не будет, какие бы сомнения не селили в сердце слова немилого мужа.

•

      Спеша вперёд, Алина не сразу замечает то, как Урсула идёт за ней по коридору. Её шаг столь плавен и мягок, что девушке совершенно не удаётся его расслышать. Сол-королеве хочется утвердить «не сейчас». У Морозовых есть пристрастие к тому, чтобы в самые неугодные часы заливать своим присутствием раскалённый металл в глотку заклинательницы солнца. И сейчас не получается отыскать желание говорить ни с одним из них. Её ждут царские архивы, где она могла бы выровнять мысли и отмахнуться от правд, вложенных в голову Дарклингом. Складывая руки пред собой, Алина позволяет себе засмотреться на Урсулу — её чарующий, незнающий изъянов облик, за которым прячется вся ярость и сила морей. Адриану свойственно считать, что её жестокость преобладает над той, что держит в руках Дарклинг. Они схожи в малом, хотя в обоих из них сол-госпожа видит щедро от Багры. Девушка не ищет общества Уллы и, пожалуй, властительница морей впервые приходит к заклинательнице солнца сама. Её взгляд не отпускает. — Присутствие моего брата во дворце делает тебя колючей. — Слишком много чести, — отмахивается Алина в совершенно вредной манере, которую не успевает пресечь.       Вероятно, так дозволено говорить с друзьями, а не с древними госпожами, что любовью к солнечной царице не полнятся. Но когда она обращает голову к Урсуле вновь, та только улыбается, продолжая идти вперёд. Стражи пред ними распахивают высокие старинные покрытые сталью ворота, пропуская женщин в мрачные залы. Свет здесь скуден из-за отсутствия окон. На тумбах ныне выставлены небольшие фонари с жидким огнём. Издалека доносится шум царской канцелярии, что ныне предстаёт Алине знакомым и изученным. Она подходит к одному из столов, на котором для неё подготовлены государственные документы, облачённые в рамки и обёрнутые в кожу. Работа с пером быстро учит тому, насколько хрупка бумага, но движения девушки точны и стремительны, настолько привычным ей предстаёт это дело, начатое ещё в стенах Керамзина. Урсула весь этот час наблюдает за равкианской королевой, точно за дивным зверьком, оставляя ей лишь спрос о том, чего она желает в столь неприглядном для себя месте. Но вероятно, за вниманием святой волн кроется один только людской интерес. Она вольна ходить, где пожелает, и пока её компания мила, Алина не станет Уллу гнать. — Ты будешь зваться принцессой, когда нас коронуют, — указывает сол-властительница, ведя пальцами по одной из кривых расплывшихся строк. — К чему мне зваться человеческой госпожой, если я могу править в море? Вероятно, людские венцы власти незначительны для той, кто повелевает океаном. Заклинательница только усмехается, соглашаясь с суждением. — Выходит то, что пишут в сказках, правда? — спрашивает она, не зная, находит ли Урсула необходимым разговаривать с сол-королевой о столь незначительных вещах. — Смотря, что для тебя истина, маленькая святая, — голос тянется вокруг стола, окружает будто. Пальцы вздрагивают на уголке развёрнутого свитка от памяти о Багре. Дрянная ученица ходит подле её хижины часто, иногда надеясь, что женщина могла бы ответить на терзающие разум вопросы. — Я могу рассказать одно… Исход у неё выдуман на языках людей, но то ведать не им. Человеческая небылица умалчивает об одной важной детали, — Алина почти прикусывает щёку, вознося голову, чтобы прислушаться к сказу. Этот интерес чужд, но она совершенно не может с ним совладать. Порыв отражается довольством на чужом лике. — О том, сколь сильно ученик чародея был предан знаниям и своей войне. А башня прорицателей хранила слишком многое, чтобы позволить этому сгнить в воде. — Он вернулся, — легко догадывается сол-госпожа, веря, что не ошибается. — Он и не уходил, — указывает Улла, не позволяя вернуться к делу. Её речь околдовывает, голос полнится дивными звуками, и с этим влечением не удаётся совладать. — Вероятно, предвидел то, что случится. — Ты ответишь, если я спрошу? — решает испытать удачу Алина, раз властительница морей покидать её общество совершенно не желает. В конце зимы девушка пренебрегает этой истиной, но до сих пор забыть её не получается. — Испробуй. — Ты ненавидишь Багру, — зависает между двумя госпожами утверждением, а не вопросом. И по тому, как Улла с улыбкой опускает взгляд к человеческим писаниям, заклинательница знает, что касается правд древних и глубоких. — Моя ненависть её только позабавит, — длинные витки серёг позвякивают, стоит Урсуле вознести голову. — Я не придаю её существованию значения. Её слова меня не достигают. И моя природа нисколько не уступает её собственной, даже если я не рождена её подобием, — взгляд падает к рукам от ядовитой правды о том, что у Багры были смертные брошенные дети. Алине это предстаёт диким и несвязным — истиной, которую она не способна понять. Очередное напоминание, что о древности ей не известно и малое. — Это единственное, чем я могу её удостоить. И немногое, что способно причинить ей боль. Багра отдала меня младенцем морю, — произносит Улла легко и ждёт, что слова обратят к ней внимание заклинательницы солнца. — По крайней мере, так то помнит мой дорогой брат. Со мной она никогда говорить об этом не решалась. — Скверная женщина, — признаёт сол-госпожа, зная, что в её поддержке и утешении не нуждаются. Каждому из них отведено своё мученичество, каждому возложены на плечи трагедии. И Алина не гадает о том, что с ними познакомят века, а пока пути Морозовых остаются для неё далёкими. — Весьма, — заключение приходит подобно холодной волне. Хохот в горле связывается следом, и садясь за стол, царица себе его позволяет, находя беглое раздумье истинно забавным. Урсула, кажется, недоумевает, рассматривая свою собеседницу. — Я лишь думаю, насколько сильно Дарклинг будет раздражён, если узнает, что мы сдружились. — Я не ищу с тобой дружбы, — не раздумывая отсекает истину святая волн. — Но возможно, ты мне нравишься. — Возможно? — хмуря брови, переспрашивает Алина. Это предстаёт ей забавным. — Я преуменьшала все речи, которые мой брат складывал о твоём характере. Я нахожу тебя интересной. Сол-госпожа обнаруживает, что совершенно не может составить представление о том, как Дарклинг мог бы говорить о ней в обществе одного из немногих людей, что поддерживает его правды и понимания вещей. Есть ли то хвалебные слова или воспоминания о том, как способная девчонка вонзает в его грудь кинжал? Или это есть рассуждения об их встречах под час Гражданской войны и невиданной людским родом связи? Возможно, Улла однажды поведает о его словах сама. — Достаточно интересной, — Алина подкладывает под подбородок ладони и обводит взглядом документы, — чтобы провести час в этом зале, изучая человеческие законы? — Не переоценивай моё внимание, заклинательница солнца. Под стенами царского архива прокатывается смех.

•

      Минует ли три дня, или проходит неделя, Алина находит себя на взмокших простынях, распахивая глаза от не покидающих её кошмаров. Она надеется, что дурные сны уйдут под властью окружившего подобия покоя, но с возвращением из Фьерды они становятся только ожесточённее, сколько бы девушка ни хотела забыть ужасы ледяной земли. Адриану они снятся тоже, и в час пока Дарклинг отсутствует, сол-госпожа благодарна присутствию Уллы, что может дать ребёнку глубокий нерушимый сон. Иногда Алина гадает, уснёт ли сама столь крепко и безмятежно, если попросит спеть для неё? Рука с раздумьем перебирает вторую сторону царского ложа, что всё ещё тепла. Мужчина был здесь, но вероятно, его недолгого отсутствия достаточно, чтобы испить от злой участи. Она говорит с ним об этом всего парой ночей ранее, спрашивает, есть ли лекарство от этих ужасов? Ответ устами монстра прост. Время. Страшное бремя и редкое лекарство.       И сколько бы мысль о том ни прельщала, заклинательница солнца находит исцеление в ином. Ни один кошмар её не касается, если сон сторожат чудовища, и изо дня в день, они находят себя в покоях друг друга. Молчание, что они делят, кажется Алине странным, и в тот же час она находит в нём наибольшее спокойствие. Для грызни для них найдётся зал после очередного государственного собрания или разговор за трапезой, но чувства стихают, для поздних суждений не остаётся сил, и девушка быстро засыпает у груди своего мужа. Тяжело признавать то, что с его приездом многие понятия становятся полнее. И словами Жени приходится верить, супружеская жизнь красит их обоих. Но сол-королева никогда не упускает то, как люди на них смотрят — с ожиданием войны, которую два могущества таят в сердцах. Мир без вражды доводится узнавать заново.       Прячась за тяжёлой тканью чёрного кафтана, Алина покидает покои, желая справится о сне Адриана и найти Дарклинга. В приёмных за Залом военного совета сидит лишь пара опричников, что служат в ночь. Они не встают и не раскланиваются без толку, отмечая столь поздний визит своей королевы. Но мужчины обращаются к ней с пожеланием доброй ночи, и Алина почти обмирает при дверях в покои Дарклинга. Они являются солдатами своего господина — братством, что делит кров и хлеб. Девушка никогда не получает от их воли пренебрежение, лишь изредка подмечает шептания за своей спиной и глубокое безразличие с рук опричников. Но под час отсутствия государя заклинательница солнца берётся бегать с ними в ранний утренний час и иногда упражняется в рукопашном бою, если Тамару крадёт долг. Алина обращается к ним от заурядной догадки, что они не будут смягчать удары ради блага солнечной королевы, и не ошибается. Они преданы Дарклингу и Адриану, но царица нередко замечает, что с каждым её присутствием они чувствуют себя свободнее — говорят о своих семьях, забавляются до красных ушей, спрашивают её слова и однажды даже предлагают распить с ними квас. Ныне девушка с теплом на сердце произносит «доброй ночи». Пожалуй, стоит довольствоваться от мысли, что может, однажды её возлюбят и среди самых преданных солдат своего господина.       Двери комнат стремительно закрываются за спиной, оставляя солнечной госпожу стоять на пороге, придерживая на плечах ткань кафтана. В стенах шумит бумага наперебой чужому сопению, но Алина засматривается на Адриана, что свернувшись калачиком, спит под боком у Дарклинга. От его кожи расходится лёгкое свечение, словно само солнце сторожит его во сне. Девушка ожидает найти ребёнка терзаемого кошмаром, но как видно, живой Еретик то обнаруживает раньше, ныне сидя на краю постели извечным якорем покоя. Сол-властительница ожидает обнаружить в руках немилого мужа очередной государственный документ, но цветастые пятна указывают иное. — Что-то интересное? — подходя к постели, шёпотом вопрошает Алина, рассматривая одно из художественных творений своего сына. Ей знакомо то, что в сундучке Адриана найдутся краски со всех уголков мира, но Дарклинг никогда не обращает внимания на творчество своей сол-королевы или собственного наследника. — Пытался изобразить меня, — указывает мужчина на один из листов, протягивая тот девушке. Больше сходит на мрачное дерево, нежели на человека. — По-моему получилось весьма удачно.       Раньше, чем девушка может сесть рядом, Дарклинг встаёт, выговаривая единственное повелительное «идём», словно его госпожа не надеется провести этот час с ребёнком. Но слишком велик интерес узнать, что могло бы их ждать в этот поздний час. Пожалуй, опричники сами походят на малых детей, когда их господин выводит свою правительницу из покоев. Молчат, головы не поднимают, но смотрят с любопытством, пока царствующая чета направляется прочь от залов. Узкий коридор Малого дворца окутывает своим мраком, провожая заклинателей на улицы. Прохладный воздух обрекает плечи продрогнуть. Противоположно этому чувству рукава рубахи Дарклинга подкатаны к локтям, обрекая зайтись дрожью вновь. Но плечо монстра тепло, когда он подаёт своей госпоже руку, и они вместе минуют берёзовую рощу. Свет фонарей остаётся позади, а мыски разбирают упавшую траву, пока правящие господа обходят поле, заходя под глубокий сырой мрак леса. Страх укалывает лишь на мгновение. Это владения Еретика — место, что дарует ему жизнь и взращивает, точно любимое дитя. Пока земля хрустит под ногами, по округе разносится тихое шуршание листвы. Путь глубоко не заводит, вечности ступают по кромке леса, откуда легко рассмотреть огни дворца. — Что мы делаем? — спрашивает Алина, решаясь нарушить окружающий покой. Дорожка сворачивает вновь. Она не знает, куда они направляются. И догадки о чужих замыслах не складываются во что-то связное. Но сердце не терзают переживания, и девушка обнаруживает, что голова вновь становится тяжела так, словно она уснёт вновь, едва возложив голову на подушки. — Гуляем.       Девушка не изрекает большего, хоть и голову выворачивает с удивлением, но Дарклинг остаётся непоколебим. Значит, гуляют. Прохладный лесной воздух наполняет грудь. Алина не променяет этот час ни на что иное. И пусть от близости Еретика чувства обретают горечь, она находит сполна сладостного в том, чтобы проводить время подобно заурядным супругам. В такие мгновения заклинательница способна поверить, что жизнь и для них легка. Ей не доводится мечтать о жизни в Керамзине — хватка Дарклинга не позволяет ей тосковать, пусть и сол-королева находит немало различий. Представления омрачает только память о боли. Мир в приюте неплох, но он отвергает солнечную хозяйку, словно кого-то чужого — того, кого никогда не знал. Плечи вздрагивают от воспоминаний о том, как ломит кости, а дурнота не позволяет поднять голову от подушек. Алина будет возвращаться к Керамзину — туда, где взрастает её сердце, но отдать себя этому месту она более неспособна. Она слегка запрокидывает голову, рассматривая облачённое человеком чудовище, с которым они минуют старинный фонтан, спрятанный в глубине леса. Иногда девушка верит, что в одной из битв он выгрыз кусок из её груди и спрятал во мраке, который не способно осветить даже самое яркое солнце. Сложно не признать то, что в редкие часы Дарклинг умеет быть человеком, которого она способна желать и хотеть себе в мужья. Он не теряет хватку на контроле, милостью в стенах Большого дворца не полнится, а нечеловеческие суждения никогда его слово не оставляют, но Алине нравится знать его как мужчину. Вероятно, Еретик не испытывает ту же нужду в ласке и близости её рук, но сол-госпоже всегда хочется спросить, нравится ли ему знать в ней свою жену. Вероятно, это не то, о чём следует спрашивать врагам, но как супруга она извечно желает услышать о том ответ. Когда дело не касается войны или политики, девушка с трудом может скрыть правду о том, что Дарклинг есть интересный собеседник, пусть и сложный сполна. Его понимание вещей нередко бывает удивительно, и сол-властительница находит интересным спрашивать его о прошлом или местах, в которых ей до сих пор не довелось побывать. И в то же время когда дела то дозволяют, правительница подмечает Еретика у стен избранной галереи, где он предпочитает наблюдать больше, чем говорить. С его приездом чаще прочего выходить в город им доводится вместе. Непозволительно не признавать то, насколько Дарклингу нравится, что люди видят этот союз, пока взгляды обращаются к тому, как окровавленными ладонями Еретик держит руку равкианской святой. Он не нуждается в демонстрациях и дешёвых прилюдных представлениях, обращающиеся к правителям взгляды уже говорят ему достаточно. И ныне девушка усмехается, зная, что никто не может их видеть в поздний час посреди леса, где даже деревья не шуршат в безветренную ночь. Чудится, если доведётся сесть на лавку, сол-властительница мгновенно уснёт, возложив голову на чужое плечо. — Предлагал ли корону мне ты или Николай, я всегда думала, что это место станет для меня клеткой. — На всё можно взглянуть как на клетку, так и на желанное пристанище, — мирно молвит Дарклинг во мраке ночи. — И Малый дворец ты представляла темницей. — Может быть, — ворчит Алина, и с трудом может сдержать смех. Дарклинга таскать подобно мешку картошки не смел никто, — если бы Иван был хоть немного мягок в том, как выволакивал меня из твоего шатра, мне бы не приходилось так думать. — Твоё мнение не изменилось бы, Алина, — судит Дарклинг с размеренной холодностью, от которой нередко в груди разгорается несерьёзная злоба. Всё ему требуется вывернуть наизнанку и искалечить под своим беспощадным представлением. — Среди твоих друзей верят, что я отрывал детей от их семей и забирал силой. Тебе свойственно прислушиваться к ним. — Я не могу судить мать близнецов за то, что она не хотела, чтобы её детей забрали, — хмыкает девушка, не решаясь сказать больше. Они не будут говорить о Толе и Тамаре. Дарклинг и так сполна унижает правду о том, что родительница берегла их от службы во Второй армии, чтобы потом они пошли сражаться за Николая. — Алина, ты знаешь, почему мной были заведены миссии экзаменаторов? — с ледяными словами под ткань кафтана забирается схожий колючий холод, обрекая продрогнуть. Читая летописи и изучая исторические сборники в царском архиве, сол-королева узнаёт немало об укреплении положения гришей. — Кроме того, что цари нуждались в постоянном пополнении Второй армии и контроле над нашим родом в Равке. — Чтобы детям-гришам не приходилось скитаться по улицам. — Матерь твоих близнецов — исключение для таких, как мы, — заклинательница кусает губы с неприглядным изречением. — А что же родители Жени? — спрашивает она, зная, что спрос о портнихе никогда не будет оставлен неуслышанным. Их троих связывает столь много, что даже сейчас Алина не может позволить себе быть безразличной к её доле. И надеется, что не будет безразличной никогда. — Всё своё детство она знала тебя, а их почти не помнит. — Сначала они считали её самой прекрасной девочкой на свете, — шаг Дарклинга не меняется, но заклинательница выворачивает на него голову столь резко, что они могли бы запнуться с этой неосторожностью. Спрашивая, девушка не ожидает, что Еретик расскажет ей хоть малое или вовсе помнит названых людей. — Потом они прозвали её уродкой. Она дочь одного из наших чиновников Виктора Сафина. Он в своём доме отдал мне девочку на руки, сказав, что мать не желает её видеть. Для них она была пятном на роду. И они знали, в чьи руки могли её спихнуть. — Женя.., — неуверенно складывает слова Алина. Говорить об этом внезапно делается неправильным. Портнихе должно быть известно всё о славных столичных сударях, и её незнание предстаёт недопустимым. А значит, Сафина лишь не считает важным говорить о своей семье. Как и утверждает сама, их она не видит с тех пор, когда девочке исполняется всего пять. — Знатного происхождения? — Её происхождение ничего не значило, как только она проявила свою силу. Всё обучение, которое её семья могла себе позволить, дал ей я. Вздыхая, девушка замолкает. Ей нетрудно понимать, почему Женя была верна Дарклингу и почему считала его большим, что у неё когда-либо было от отца, брата и наставника. И вероятно, крепость этих чувств разрушает единственное — правда о том, что для мерзкого Еретика она была лишь подобной многим, переменной своих планов и жертвой гнусных пристрастий и всевластия очередного царя. — Адриан столь мал даже для своего возраста, тебя не пугает это? — говорит Алина вновь, пока идя по гравийной дорожке, они минуют хижину Багры, от которой веет сырым холодом. Каждый ребёнок растёт по-своему, но королева-мать не перестаёт думать о том, что причина кроется в одном только его раннем рождении. — Он растёт, — мягкий голос Дарклинга льнёт к ушам, успокаивает волнующиеся настроения. — Но не так быстро, как ожидается, — мгновение мужчина молчит, и заклинательница гадает о том, причина ли в раздумье, или он лишь заурядно не имеет для неё ответа. Вероятно, это переживание глупое, и у них ещё будет много лет, чтобы приметить неладное. — Пока рано судить.       Всему нужно время, и в такие часы терпение Дарклинга становится для Алины спасительной гаванью. Мыски туфель перебирают мелкую гальку, и девушка многие минуты смотрит себе под ноги, надеясь найти в думах порядок. Не поэтому ли проклятый Еретик берётся с ней гулять? Знает, что это помогает нескончаемым страхам и переживаниям осесть в голове его королевы. Он ведёт её под руку, и девушка не перестаёт задавать вопросы, пока для их грешной близости не найдётся свидетелей. Скашивая взгляд в бок — к берегу озера, она подмечает завидное место, что могло бы подойти их беседе. Взгляд Алины дёргается вверх — к фонарю, что светит над ними. Она думает о том, заметит ли Дарклинг? Помнит ли он вовсе? Память о рьяно бьющемся в груди сердце и желании голосить о поцелуе Тёмного генерала уходит быстро, и взгляд девушки оставляет трещащий фонарь. Но они не продолжают путь ко дворцу, и заклинательница почти взвизгивает, стоит мужчине сойти с дорожки в густую траву и утянуть за собой не к фонарю — к дереву позади. На то ложится спина Дарклинга, и он привлекает царицу к себе, окружая пленом рук у своей груди, взирая сверху вниз. Блеск озаряет его глаза, точно в следующее мгновение он может произнести игривое «попалась». Алине помнится, тот первый поцелуй тоже был внезапным, но его прерывают, а теперь, верится, никто не посмеет окликнуть двух правителей, которых укрывает мрак ночи. Девушка улыбается с воистину дразнящей манерой, выжидая, что Дарклинг решит утвердить или сделать. — С тем днём твоими руками меня разделяет немало, — заключает она. Одна прохлада ночи остаётся прежней. Нет более мечт о чудесных рогах Морозова. Нет очаровывающих речей. Нет Багры, хранящей жуткие правды о Тёмном генерале. Нет юности и её простоты чувств. Нет мира, что заканчивается в тенистом каньоне. И кафтан… Кафтан, что столь люб взору Дарклинга, чёрный — избранный долгом, а не собственной волей. Взгляд пробегает по лику мужчины. За ушедшие года и сама заклинательница солнца оставляет на нём немало шармов. И те, что выведены волькрами, принадлежат её рукам. — Ты под этим фонарём увидел во мне наивную глупую девушку, которую легко мог завлечь, — постукивает она пальцем по чужой груди, возлагая на ту ладони. — Посмеешь отрицать? — Я не зову неопытность глупостью, Алина, — с тем, как голова Еретика склоняется набок, его голос звучит ниже, оборачивается бархатным окрасом. — Я увидел возможность. — Каждый твой шаг ведь был рассчитан. — Не каждый, — шёпот ночи подсекает суждение, словно они ведут борьбу даже сейчас, хватаются за спрятанные оружия. — Когда дело касается моей солнечной королевы, я становлюсь жертвой собственных желаний. — Ты думал обо мне, пока был у границы? — девушка позволяет себе прильнуть к груди Дарклинга, лечь почти — надавить, прижавшись крепко, отчего легко может потереться носом о его линию челюсти. И уточняет она раньше, чем на чужих устах складывается ответ. — Не о королеве. О жене. — Как и ты думала обо мне, — слово Еретика не пристыжает, но склоняет пред неугодной правдой. Алина не соберёт силу от этой истины отмахнуться. Упрямство распаляет чувства в груди в нежелании уступать, когда губы Дарклинга приподнимаются в выражении не то хитром, не то довольном. — Но я знаю больше о терпении. — Кто сказал, что я была нетерпима? — Ночь поведала. — Ей следует меньше болтать, — дыхание сол-властительницы замирает с последним изречённым звуком, когда Еретик склоняется, чтобы её поцеловать. Она сама тянется вперёд, встаёт на мыски, отвечая на тягучую меру, приоткрывая губы слегка и сминая уста мужчины своими. Ладони поднимаются к его лику, оглаживая кончиками пальцев щёки и линию челюсти, проходясь по тонким росчеркам шрамов. В это мгновение мрак молчит, оставляя двух вечностей в руках друг друга.