Соткан из отвергаемых истин

pov Алина

неделей позже коронации

на корабле, что отбывает из

Ос-Альты в направлении к Истиноморю

      Паруса хлещет шквальный ветер, пока небо пересекает шеренга из пяти кораблей. Изредка посматривая за бортик, Алина знает, что они всё ещё не достигают даже запада Равки. Дни для правительницы становятся длинными и тягучими в знании, что им всем приходится оставить страну в это неладное противоречивое время. Но Керчия ясно даёт понять, что более их купцы ждать не станут. Сол-королева может лишь надеяться, что задуманного будет достаточно, чтобы отвадить от земли гнев и немилость. Керчийцы понимают только один язык — торги, и то Равка им обещает. Это станет их шансом заявить о своей силе и крепости, найти союзников и, возможно, дать гришам больше, чем они могут себе позволить сейчас. Алина, как и каждый из её союзников, не радеет лишь к одной мысли — той, что значит встречу с врагами. Воевать на острове им никто не дозволит, но девушка не тешит представление того, как недруги разворошат всю её память о преступлениях и трагедиях. В торгах выгоду Керчии обнаружить легко, и никто в Равке не сомневается, что делегации остальных стран прибудут много раньше них, чтобы весь мир увидел, какими кораблями наделены властители за Истиноморем, когда они подойдут к берегам острова. Ныне равкианцы везут немало людей. Дипломатическая группа велика. К суднам также приглашают гришей, одна часть которых будет защищать делегацию, а вторая останется служить в Кеттердаме и равкианском посольстве. Летняя пора благоволит к ним с погодой, и путешествие обещает быть быстрым.       Занимая главный направляющий корабль, как и Дарклинг, Алина нередко упражняется с Адрианом в силе. Все его друзья покидают дворец, и матерь не может позволить ему оставаться там одному. Ей кажется это совершенно бесчестным после всех разлук и государственного долга, к которому ребёнку приходится привыкать. Если керчийцы не глупы, в Кеттердаме ему ничего не должно угрожать, и там они с Дарклингом всегда смогут за ним присматривать. Шумно дыша, Адриан хохочет, когда небо в одночасье озаряется двумя вспышками — дугами света, что пересекают простор над морем. И Алина… Алина смеётся вместе с ним. Есть то, чему и она учится от него. Заклинательница солнца познаёт от ребёнка, как принимать собственную силу и любить её настолько, чтобы радоваться от всякого её проявления. Мальчик живёт в гармонии с тем, кем является по крови и могуществу, и это то, что его матерь надеется перенять. В контроле над солнцем, умении его направить и собрать лучистый жар воедино нет ничего от одержимости. Без цели разрез быстро рассеивается в небе, не проливая крови и не обрушая целые горы. С тех пор как Алина предлагает сыну обучаться вместе, Адриан не перестаёт болтать. Он рассказывает ей многое, и девушка никогда не устаёт слушать о его первых тренировках. И в тот же час мальчик раскрывает матери секрет того, как сильно ему не нравится, что люди знают о его солнце. «Они смотрят на меня, как на драгоценную побрякушку», — утверждает ребёнок, и у Алины сердце болит от того, сколь сильно ей знакомо это чувство. Люди, приходится сказать, всегда будут помнить то, что видели. Пусть и возможно, однажды они разуверятся. Юному гришу удобнее и привычнее то, что люди видят его подобием собственного отца. И его не пугают ожидания, которые они строят от одной правды, что сын Дарклинга носит его лик и образ — Они не ожидают, что я буду хорошим принцем, — хмурится Адриан со взглядом на Зою и Надю, что стоят на карме корабля. Царевичем, как известно, ему хочется быть больше, чем святым. Правление, вероятно, кажется ему скучным и тяжёлым, совершенно неподходящим для юнцов. Ему нравится власть — всем мальчишкам нравится, но он боится того, какое бремя ляжет на его плечи вместе с принятым верховенством. Это хорошо. Значит, пока он не одурманен собственным могуществом. — Плохие принцы не прислушиваются к тому, что о них говорят, мой маленький царевич, — немногое, что может сказать Алина, но в том нет лжи. Равка не знает своих правителей и тройки месяцев, и пока ещё рано судить о чужих достоинствах.       Теперь, когда Алина может не скрывать удел матери пред своими друзьями, она замечает, что всё чаще окружающие смотрят на них с интересом, таят вопросы. Сафина спрашивает чаще прочих, и однажды — в час, когда Женя, Зоя, Тамар, Надя и Леони проводят вечер в обществе друг друга, они спрашивают даже о том, легко ли заклинательнице солнца далось ходить с ребёнком. И это единственное, о чём девушка не может с ними говорить. Алине отрадно вспоминать о том, на какую силу и крепость было способно её больное тело. Думы о путешествиях её ободряют. Но мысли от разу к другому возвращаются к бане… Сол-королева хорошо помнит тот день, хотя следует изничтожить в памяти вовсе. И мысли об этих муках долгое время остаются единственным, что жизнь ей оставляет от собственного дитяти. Девушка хорошо знает звук, с которым капли крови ударяются о полы, и боль, с которой рвётся собственная плоть и расходятся кости. Вероятно, она забыла бы об этом страдании, если бы в тот час ей возложили кричащего младенца на руки, но погибель отбирает у неё сына раньше, чем тот успевает сделать первый вдох. Никакое могущество заклинательницы солнца в тот час не имеет значения, и даже Дарклинг не имеет над хрупкой жизнью власти. Сколько бы силы ей ни было отведено, Алина не найдёт в себе уверенности, что однажды сможет пройти через это вновь, даже если существование удостоит её большим милосердием. Ком подкатывает к горлу в час, когда она пытается заговорить о том времени. Смахивая с погорячевших щёк слёзы, девушка изрекает лишь малое о том, что не желает вспоминать. Иногда она думает и о том, что Дарклинг заслуживает большую ненависть за то, что отнял у неё эти восемь лет, но сол-королева не успевает считать, сколько раз спотыкается об эти мысли. Младенцы умирают столь часто, их жизни не удостаиваются и малыми почестями. Оставь Еретик сол-госпожу в тот день, бездыханное тело их сына предали бы огню и спустили бы по реке на милость лесных духов. Нет того пламени, которое Алина бы отказалась пройти за то, чтобы её дитя жило. Это есть бремя, которое они разделяют, потому что кары одинаково жестоки для обоих. Тьма не перестаёт нашёптывать сол-властительнице одну правду — спрашивает, что бы она избрала, оставь её доля с ребёнком на руках? Сердце милостью к Дарклингу не полнится, сколько бы девушка ни была слаба в тот час. Нет тех пределов, которыми она бы побрезговала, чтобы покинуть его и забрать Адриана из-под руки монстра. Они оба — вечности и нескончаемые могущества, низки и грязны в своей борьбе друг с другом. Чудовища не брезгают недостойными путями к триумфам, и Алина — владычица этих тварей, другой для них не будет вовек.

•

— Думаешь, она восстановится? — вопрошает Алина, поднимая горсть белого холодного песка себе на ладонь.       Дарклинг стоит за её спиной, ложась на мёртвую землю длинной тенью. Корабли сажают на реку Сокол немногим севернее Крибирска. Теперь, когда сила подпитывает жизнь девушки, на земле Каньона от всех чувств становится тошно. Это место не лишает их жизни, но ранит смертельно. Мужчина опускается рядом, песков не касается, но подносит к ним ладонь. Ничего не происходит, даже тень под рукой Еретика не дрожит. — Она мертва. Ничего от меня в ней нет. — И что нам делать? — спрос звенит на устах, пока перебирая ногами по рыхлой земле, правители направляются к месту, где их ожидают Зоя и Николай. Алина старается не смотреть по сторонам, надеется, что не узрит чужие останки или обломки скифов. — Это большой пласт земли протяжённостью во всю страну. — Заселять, — безразличие в чужом слове обжигает заклинательницу солнца холодом. — Вести сюда землю, после животных. — Ты предлагаешь селить людей на бесчисленных костях? — шипит сол-королева, не тая все гневные настроения. Тенистый каньон в ней все худшие чувства распаляет и мысли путает. Только Дарклинг обращает просторы во тьму и рождает на земле монстров. — Каждый угол этой страны усеян костями, как и угол любой другой. Мы изо дня в день ходим по кладбищу, Алина, — изрекает Чёрный Еретик правду, которую заклинательница солнца не сможет оспорить.

•

      В Равке останавливаются ещё не раз. Вновь их привечают воды Ос-Керво, где им полагается забрать Луку с его женой, которых следует привезти к стенам дома, если король и королева надеются заполучить доброе расположение их отца и всего Совета приливов. И вероятно, немалой отрадой становится то, как Авраам сбегает по мостику одного из кораблей, чтобы встретить своего брата и почти повалить наземь в крепком объятии рук. Генерал Ришар, как оказывается, покидать настрадавшиеся порты и свои войска не желает, но воля правителей указывает ему иное. И после проливной сможет вернуться к своей службе.       Николай рассчитывает время, в которое их будут ожидать в гаванях Кеттердама, и посему у берега Равки кораблям позволяют лишь выйти в открытые воды прежде, чем их останавливают вновь для ожидания. Дарклинг большую часть солнечного дня проводит в каюте — под палящим солнцем западной части страны и в качке свет, как кажется, ему совершенно не мил. Отряды шквальных получают час набраться сил пред предстоящим путешествием, пока Ланцов и многие члены экипажей не брезгуют возможностью броситься в тёплую воду. И когда с бортика по растянутой сетке спускается даже Женя, Алина зажимает нос и следует за ней, зная, что подобное времяпрепровождение более могут не предложить. В море бросают чудную плывучую доску, на которую портнихе доводится сесть, свесив ноги. Вода взаправду тепла. Правда, девушка звучно охает, когда Адриан взбирается на бортик и прыгает вниз в забаве, от которой у родительницы замирает сердце. Величина пропасти под кораблём его, как оказывается, совершенно не пугает, но он, нет сомнений, отбивает себе ступни. Николай же, точно ребёнок, не перестаёт брызгаться, и Зоя обещает поднять волну над его головой. Над водной гладью проносится смех Жени. Пока море слушает их разговоры, Адриан подплывает к матери, повисая на её плечах. — Радость моя, — зовёт заклинательница, стоит мальчику уткнуться носом в её плечо, зависнуть, прикрыв глаза. Кажется, голоса вокруг них стихают, оставляя только шум волн вокруг и нити голосов на корабле. — Я устал, мама. Тебе не тяжело? — спрашивает верно, но Алина почти не чувствует тяжесть. Верится, Истиноморе к ним в этот час милостиво, от мысли о чём матерь с сыном улыбаются. — Мне всё ещё легче думать о непорочном зачатии, — замечает Зоя, чем заставляет Женю на неё зашипеть. Им всем остаётся только надеяться, что у мальчика заложены уши. Сол-госпожа порицательно качает головой, мысленно указывая самой себе, что уж точно в том не было ничего непорочного. Взгляд шквальной ложится ей за плечо, возносится к кораблю. И не касаясь связующей нити, по мрачному выражению Жени, Алина может знать, что Назяленская там видит. Николай звучно усмехается. — И всё добро досталось тебе, Старкова. — Зоя! — восклицает Сафина, обрекая обратить взгляд к боку судна, где держась за реи, Дарклинг восходит на бортик. Его нижняя рубашка подвязана поясом, но одеяние расходится в щедрой мере, рисуя живот и крепкую грудь. — Может быть, он последний гад, — хмыкает Зоя. Адриан с плеча своей матери смотрит на неё истинно угрюмо, — и я хочу утопить его в этих же водах, но он идеально сложен, ты не станешь это отрицать. — Но не пред живой же женой! — Я на своём веку не надеюсь увидеть её мёртвой, Женя! — Скажи что-нибудь, — умоляюще просит Алина, взирая на Николая, что кажется, рассматривает Дарклинга дольше, чем позволяет себе сама заклинательница солнца. Расхаживая в знойный день без рубахи, корсар оказывается ещё более бескультурен, чем сам Чёрный царь, отчего его кожа быстро сгорает. — Я всегда думала, что это чувствуют только гриши… Это притяжение к нему. — Как я могу перечить дамам, когда на их устах нет и капли лжи! Что я могу сказать, Алина? — пожимает плечами Ланцов. — Дарклинг привлекателен и умеет очаровывать. Он чертовски харизматичен, и я не гадаю о том, почему даже королям и царевичам Ланцовых приписывают с ним интриги. Но боюсь, я всегда был сторонником здравого смысла. Этим понятием, как приходится верить, заклинательница солнца не славится. Она вновь взирает на корабль, отмечая мгновение, в которое Еретик рассматривает воду. Она — его старый враг, но в этих владениях его неизменно бережёт воля одной немилой святой. «Поплаваешь со мной?», — обращается Алина к связи, когда Дарклинг складывает руки над головой, прыгая к водной глади. Ответа не следует. И даже Адриан спину своей матери не покидает.

•

      Корабли настигают берега Керчии в ночь. Три из них сажают в приграничных водах, где их не смогут приметить с маяков и башен Совета приливов. Два парят над городом, разделяясь. Один, что везёт своих правителей и братьев Ришар, держит путь за Кеттердам. Второй проложит путь к равкианскому посольству, потому что они все предпочтут, чтобы о присутствии привезённых людей не знали до начала торгов. Алина не знает, что надеется рассмотреть за бортиком, когда корабль направляют на юг от столицы, но через непродолжительное время впереди показываются мрачные величественные башни, высящиеся над скалистым штормящим берегом. Девушка за всю свою жизнь не видит ничего подобного. Это не дом, это замок. И здесь им не высадиться, воды слишком беспокойны, но когда они начинают снижаться, Лука и Авраам спешат к бортикам корабля, расставляя пред собой руки. С трудом доведётся передать величественность того, как водная гладь успокаивается и затихает, а среди скал показывается облагороженная гавань с ведущими наверх дорожками. На землю сходят всего пятеро, а Адриан остаётся спать на судне. Хозяева замка, как сказывают, ждут чужеземных правителей. Стены сооружения истинно напоминают форт, во многих окошках зажжён свет, и Алина не сразу замечает, что место окружает глубокий ров, полный бегущей воды, но ещё раньше, чем они подходят ближе, Лука взмахивает рукой, и вода взмывает вверх, выстраиваясь пред ними ледяным мостом. Эта обитель несомненно принадлежит проливным. Заметить нетрудно, что в последние часы братья не улыбаются, что совершенно чуждо их природе. И пока сапоги перебирают скользкую, устланную камнем землю, Авраам идёт у левого плеча своей королевы, неизменно прислушиваясь. — Я знаю, что у вас есть определённые ожидания от нашей семьи и Совета приливов, поэтому пожалуй, я предпочту разочаровать вас сейчас. Они мерзавцы. — Все до единого, — подтверждает Лука из-за спины правителей. Его рука не отпускает свою супругу. Алина обращается к Дарклингу, но когда пред ними открываются решётчатые ворота, он расщедривается всего на пару скупых слов. — Они говорят правду.       Дугообразные своды высоких потолков и стены, что их встречают, возведены из серого грубого камня. Полы выложены не деревом, а плиткой, что складывает разноцветные мозаики, а по центру встречающего зала стоит круглый фонтан с лениво бегущей водой. Девушка могла ожидать, что помещение покажутся ей мрачными, но их освещают богатые люстры, обнажая расходящиеся в обе стороны коридоры и широкую угловатую лестницу прямо за фонтаном. До сих пор сол-королева не замечает ни одного человека, что мог бы являть собой стражника, а дом-крепость предстаёт для неё необыкновенно тихой. Но по ступеням тянется топот ног. На лице Дарклинга замирает полуулыбка с тем, как статный мужчина в расстёгнутом тёмно-синем кафтане спускается по лестнице. Чёрные кудри вихрятся вокруг его головы, а лицо затянуто подстриженной бородой. — Отрадно вновь тебя видеть, дорогой друг, — обращается он в низком хрипящем голосе, но колено преклоняет, уделяя слово и правительнице. — Сол-королева.       Всё, что ей известно о купце Ришар, есть то, что он шагает за шестой десяток лет и располагает немалым влиянием в Керчии, но вблизи глазам свойственно преуменьшать понятия, потому что несмотря на отведённое им могущество над водой, Алина видит пред собой лишь проливного. И не знает, почему ожидает больше. Следом спускается его жена — высокая женщина с длинными медово-русыми волосами и цепким взглядом. Пожилой возраст читается в глубоких морщинах на лике госпожи, но в своём пурпурном платье с длинными волочащимися по полам рукавами она выглядит истинно прекрасно. Дурное чувство закрадывается в грудь, когда сол-королева подмечает, как Лука и Авраам скучают за спинами своих правителей. Алина способна понять почести, возданные ей и Дарклингу, но так не встречают долгожданных детей — в особенности не тех, что возвращаются с войны. Но ответ являет себя сам, когда из коридоров являются четыре фигуры — три девушки, и мужчина в точности схожий на Луку и господина Ришар, пусть и лицо того лишено бороды. Сол-госпоже следует догадаться много раньше. Какой мужчина отошлёт своего наследника заниматься чужим гиблым делом? Они все полагают, что Лука — старший брат, сын и ребёнок, но он юн и, вероятно, есть много младше предстающих Алине членов семьи. — А, наши бестолковые потерянные братцы, — пока они с Дарклингом говорят с купцом, не предстаёт трудным разобрать керчийскую речь одной из девушек, к которой мгновенно обращается строгий взгляд госпожи дома, пусть и слова она не пресекает. — Неожиданно видеть вас живыми. — Должен поблагодарить за то, что позаботились о моих сыновьях, — указывает господин Ришар вслед своим минувшим сказам. Но Алина знает настроение, с которым он взирает на своих детей. Это не строгость, одно только презрение. Лицо матери в этот час посечено противоречиями и обидой, словно она не знает, как следует поступить. — Один из них даже посмел жениться без моего дозволения. — Я не нуждаюсь в одной из дочерей Торгового совета с одной надеждой, что этот брак укрепит твоё влияние, отец, — в полной мере огрызается Лука, являя совершенно незнакомую грубую манеру.       Но глава дома поднимает руку, когда его старший наследный сын — Рафаэль, желает заговорить. Купец Ришар только предлагает не стоять у дверей, и Алина с Дарклингом направляются по одному из коридоров. Нетрудно заметить, что Еретик не следует за чужим указанием, он идёт сам, словно давно знаком с этими стенами. Редкая прислуга, что идёт навстречу, поздравляет с возвращением двух молодых господ, но их радость мгновенно угасает под взглядами Рафаэля. По зеленоватым дорожкам спешит высокий стройный мужчина в кафтане проливных, его желтоватый росчерк длинных волос собран в хвост, а по лицу тянется негустая щетина. Авраам, замечая его, выходит из процессии, и у Алины глаза округляются, когда улыбаясь от уха до уха, незнакомец притягивает мужчину к себе, вольно целуя. — Так вы, получается, младшие дети? — спрашивает заклинательница солнца, оборачиваясь к Луке. Он, как видится, утешения в супруге находит больше, нежели в собственной семье. — Те, которых не жалко выгнать из дома. — Они явно недооценивают вашу силу, — хмурясь, сол-королева качает головой. Её взгляд с высоты принятого могущества осаждает, когда она отмечает, что идущие позади старшие проливные слушают этот разговор. У одной из девушек загораются щёки, и она стыдливо отводит взгляд. То-то же. — О, нет, они лишь презирают наш выбор, — улыбается Лука, пусть и выражение это выходит вымученным. — Дорогая матушка грозила сама отречься от меня, когда я вызвался ехать в Равку. Она считала, что очень быстро сгнию в войне. И наши сестры думают, что мы зря растрачиваем могущество в чужих сражениях, поэтому от них не приходится ждать доброго слова. Я ушёл из дома сам и забрал Авраама, — Алина с утверждением мужчины не находит слов, выдыхая и не зная, как будет правильно смотреть на их поступок. Его брату, помнится, было лишь шестнадцать. — В конце концов, отец рассудил, что надёжнее будет послать своих сыновей, нежели иную пару проливных. У него есть его наследник и дочери, что контролируют башни. С нашего присутствия ему нет проку. Вероятно, вы могли бы ожидать, что наш отец являет собой немного иного человека, но мы верим, он такой же богатый подлец, как и все остальные.       Всё это время они принимают отвергнутых детей, а не мальчишек, что желают поиграть в войну от скуки. С этой правдой правителей проводят в просторный зал с куполообразными потолками, расписанными подобно фрескам. Стены здесь увешаны картинами, а в центре комнат стоит длинный стол, что в представлении Алины мог бы вместить не меньше трёх десятков человек. Чужой дом зовёт не к ужину, а к совещанию. Нетрудно догадаться, что место это предназначается для собраний Совета приливов, пусть и как объясняют, проливные уже больше сотни лет никогда не встречаются полным сообществом. Верится, если они все покинут башни, мировая торговля остановится в одночасье. На столы в этот час постелены голубые ленты с родовым гербом и знаком купеческого дома — белым медведем. К совещанию приставляют только главу семьи, его детей и их избранников — тех, что причислены к делу Совета приливов. На столы подают кубки с горячим пряным вином. — Купцы очень недовольны, — пальцы господина Ришар постукивают по столу. Звук становится звякающим от того, что чужая ладонь увешена тяжёлыми кольцами. — И будут ещё недовольнее, когда завтра мы явимся к собору, — провозглашает Дарклинг, его тон легко спутать с деловым, но веления в нём найдётся сполна. — У меня есть определённые ожидания. — Ты желаешь, чтобы мы вмешались, — кивает купец, отстраняясь к спинке своего стула и обводя вымеренным взглядом короля и королеву. Совет приливов и семья Ришар в скудной мере принадлежат Равке, но они признают Чёрного Еретика как своего господина. — Я буду сидеть в ратуше, вы это знаете. — Этого мало, — от вида того, как господа напрягаются и прячут взгляды, Алина думает, что непреклонное намерение Дарклинга пускает по ним если не страх, то глубокое сомнение. Должно быть, его слово подлинно унизительно для тех, кто живёт при подобной силе и роскоши. — Если твой голос будет один против всего Торгового совета, он ничего не решит. — Мы можем… — Помолчи, Лука, — перебивает своего брата Рафаэль, прямя спину у середины стола. И если лик главы дома сдержан и приветлив, как полагается людям, заключающим сделки, то его старший сын кажется заклинательнице солнца подлинно злым. — Ты десятилетие не являлся на порог этого дома, украл нашего брата, оставил учёбу в университете, женился без чьего-либо дозволения и смеешь считать, что имеешь право говорить за этим столом? Не тебе судить, что лучше для Совета приливов и нашей семьи. — Это и моя семья тоже, — отмахивается Лука. Их сёстры, слышится, вздыхают от неприличных мер. — Но ты не мой господин, мерзкий брат. — А я сам пошёл с ним, — вступается младший сын, но того настигает голос отца. — Тебе не было и семнадцати, Авраам. Если твой брат — не глупец, которым пытается себя выставить, он знает всю непростительность своего поступка. — Пусть говорит, — велит Алина, видя, как голова Луки склоняется под голосом купца. И садясь за столом ровнее, девушка указывает вновь. — Я сказала, пусть говорит. Мне кажется, вы забыли, — поворачивает она голову к Рафалю, отмечая, что мужчина не может держать её взгляд, — кто сотню лет назад воздал вашему далёкому деду это положение. Это был генерал второй армии. И вы сейчас просите генерала второй армии замолчать. Я знаю его в бою, и я могла бы доверить Луке свою спину, весь наш флот и Равку, если понадобится, но я не знаю вас, — речь сол-королевы обрекает стыдливо отводить глаза. Купец обращается к Дарклингу, но тот смотрит на заклинательницу солнца, слушает внимательно. Глупая брань его не потешает. — Мы можем ставить Торговому совету условия, — осторожно выговаривает Лука, смотря пред собой и не ища взглядов своей семьи. Его руки перебирают ткань салфеток, но одну из них крадёт супруга проливного, успокаивая. Голос мужчины становится твёрже, решительнее. — Мы властвуем над их морем и не можем молчать сейчас, когда имеем шанс ударить. — Он говорит как военный, — заключает старший господин Ришар, свысока рассматривая своего сына. Речь Дарклинга тому вторит. — Сейчас не время торгов и предложений. — И что мы скажем, мой друг? — рука купца поднимает кубок. — Керчия рассудит, что мы поддерживаем Равку, и они начнут искать пути избавиться от нас. — Они этого не сделают, и ты это знаешь, — убеждение Дарклинга топчет сомнения, навязывает правду. Это не сделка и не торги, он будет ждать поддержки для своей страны, и он её получит, как бы господа в каменных залах ни пытались смягчать слова. — Торговля полна рисков, придётся принимать и этот. — Слова о деле гришей прозвучат в ратуше не один раз, — соглашается Лука. — Совет приливов должен сделать заявление, это единственный путь. — Мальчишка, — пренебрежительно зовёт купец своего сына. В том нет ни родительской любви, ни тепла и найдётся сполна от разочарования. — Я не могу позволить себе ставить под угрозу жизни трёх десятков членов Совета Приливов, не все из которых удостоены хоть половиной богатства, вложенного тебе в руки. Ты можешь позволить себе не думать о них. Ты можешь хоть испробовать выйти и начать заклинать пред всей церковью Бартера, но я и твой старший брат обязаны думать обо всех проливных, что восходят на башни. — Они всегда будут сыты и найдут убежище в этом доме, — привлекая к себе поражённые лица своих сестёр, выступает Лука против слова своего отца. — Того же я не могу сказать о гришах, с которыми свела меня Равка. Пожалуй, мне и правда следует начать заклинать завтра в ратуше, и может, тогда ты поймёшь, что на самом деле значит роскошь нашего положения. — Ни одна капля воды под тем куполом завтра не сдвинется, пока я того не дозволю, — сквозь сжатые губы выговаривает Рафаэль. Короткое и ясное «довольно» звучит с уст Дарклинга, и за столом смолкает. — Созовите тех, кто сейчас не на башнях, — просит глава дома, обращаясь к своим дочерям, две из которых поднимаются из-за стола, — позаботьтесь о том, чтобы все были осведомлены, за какое дело мы берёмся завтра.

•

      Вновь стоя у бортика корабля, пока ветер среди раннего утра перебирает её волосы, Алина думает, как много замыслов могут переломаться под человеческой жадностью и трусостью. Слишком много планов стоит на благоразумии людей, и намного меньше выступает на силе убеждений. Видя вдалеке густо застроенный серыми домами берег Кеттердама, сол-королева знает, что их ждут, и Николай не откажет всем наглецам в представлении. Вокруг островной столицы тянется нескончаемый строй пребывающих и отбывающих кораблей. Нетрудно разглядеть и несколько ближайших башен — толстых обелисков из чёрного камня с горящим у макушек светом. Судна начинают снижение, и чем ближе становится город, тем больше красок он обретает под облачным небом. Свет дня рисует красноватые, жёлтые и зеленоватые домишки причудливой вытянутой формы с угловатыми крышами и нескончаемыми вывесками. Николай, стоя у капитанского руля, звучно предлагает всем неуклюжим и неудачливым господам пройти внутрь корабля. Шквальные и многие спешащие члены экипажа карабинами прицеплены к растянутым канатам, чтобы не вывалиться за бортик во время манёвров, посему Дарклинг сгребает заклинательницу солнца в свои руки и закрепляет их обоих у мачты. Судно делает резкий крен вправо, стройно зависая над водой и оставаясь в строе. Сила шквальных оставляет паруса, и корабли садятся на воду. Под ногами что-то проваливается, встряхивая и неизбежно укачивая. Экипажи пересвистываются друг с другом, а флот подхватывают течения.       Никому не приходится гадать о том, что дороги у третьей гавани кишат шпионами и наблюдателями из различных делегаций. К посольствам здесь ведут первые улицы, и ни враги Равки, ни весь мир не упустит подобную редкую возможность. Сырость прохладного воздуха затапливает лёгкие на иностранном берегу, и Алина удивляется, что в этот день не идёт дождь. Вслед за своими правителями на мощёные берега один за другим сходят гриши в их разноцветных кафтанах. И во взглядах встречающих дипломатов сол-королева не видит недоверие, она зреет страх, стоит царю и царице предстать перед ними. Торги начнутся днём, а пока равкианцев ожидает правительственный район и собственное посольство.

pov Авраам

разговоры ведутся

на керчийском

      Ещё до приезда в Равку, пока они с братом юны, они нередко боятся потерять истину того, кем являются. Они знают богатство и высокие положения. Трагедии собственного народа их не касаются. Но они не могут быть глухи к остальным гришам. Лишь они прокладывают путь к тому, кем Совет Приливов является сейчас. Многим среди проливных Кеттердама это свойственно забывать, Авраам знает эту истину с ранних лет. Совет Приливов никогда не участвует в войнах, не выбирает стороны и не свидетельствует за права гришей, потому что именно так они могут сосуществовать с Торговым советом в мире. Сколько подражателей у них находится за всю историю? Сколько смеют говорить от их имён? Проливные поддерживают положение Керчии, но в дела и разлады вмешиваются редко. Будучи ребёнком, Лука мечтает о том, что однажды они смогут говорить от своих имён и защищать не только друг друга, но и существование всего своего народа. Они надеются, что однажды в ратуше или церкви Бартера они займут стулья как те, кем на самом деле являются. Немногие в Совете приливов понимают эту нужду. Немногие уважают правду того, что у них не всегда была роскошь положений, которую проливные имеют сейчас. И это то, что ныне братья обречены терпеть. Их отец — купец, и пожалуй, он скорее сошлёт двух мальчишек в Равку для службы Дарклингу, чем позволит их нравам уязвлять свою власть. Он, вероятно, считает их глупыми за непонимание важности собственного положения. Но ни Лука, ни Авраам никогда не решаются спросить, нравится ли ему прятаться за чужой личиной, чтобы знать всё богатство и уважение. На устах, что выговаривают имя купца Ришар, любят богатого господина, а не мужчину-гриша — лишь одного из ведьм-проливных, что не позволяют городу зачахнуть без торговли. Но власть Совета Приливов над Керчией всё ещё велика, и никто не обманывается в том, как сильно в ней нуждаются сейчас.       Сидя среди керчийских дипломатов под стенами Ратуши в первые дневные часы, Авраам полагает, что многих иностранных гостей не уведомляют о том, что ещё раньше — до начала торгов, советники созывают скромное собрание для более «деликатных» разговоров. Мужчина оборачивается, сквозь господ рассматривая делегацию Фьерды, и забавляясь собственными мыслями. В середине весны ледовые пики обрушают завод на реке Стельге, а теперь проливной взирает на врагов Равки с улыбкой, ведая, что они даже не догадываются, как много гришей в этот час сидит в Штадхолле. К утреннему собранию приглашают только север и юг, и Торговый совет в первом ряду немало пытается составить картину того, что причины на то лишь совещательные. Авраам усмехается от понимания, что равкианцы узнают об этом раньше, чем делегации разойдутся. Вокруг постоянно галдят голоса, споры не стихают. Кто-то успевает сболтнуть, что Николаю Ланцову весьма удобно в союзе со своими узурпаторами. Некоторые утверждают, что север и юг уже разозлили равкианцев настолько, что Керчии остаётся только уповать на их благоразумие. — Равкианцы ненадёжны! — твердит принц Расмус, отчего его щёки краснеют в своей злости. — Они опасны и должны быть ограждены от цветущего мира. — Они уже ограждены от цветущего мира, Ваше высочество, — сидящий рядом с Авраамом мужчина поднимается со своего места, и проливной наиграно цыкает с досадой от необходимости отпустить его руку. — Потому что последние столетия Равка только и делает, что терпит войну. Керчийская сторона множество раз предлагала вам передать этот конфликт в руки нашего правительства… — При всём уважении, — перебивают фьерданские дипломаты, вскакивая со своих мест, – но вы не делите с равкианцами одну землю! И наш король не сходится с Торговым советом во взглядах на дело гришей. — А мы хотим напомнить, господин посол, — обращается к ним керчийский чиновник, что не перестаёт поправлять свою жилетку и смотреть на часы. — Что вера среди мирового сообщества не является первым интересом Керчии. Каждая сторона света имеет с десяток богов, но мы не можем себе позволить чтить их все. — Совет Приливов уже выразил свою волю относительно сегодняшних торгов? — вопрошают среди господ Торгового совета, отчего у сцены Ратуши повисает тишина. Отец неизменно сидит среди них, Авраам может видеть его голову, шепчет сквозь сжатые зубы «сделай хоть что-то». Луке присутствовать здесь не дозволяют, боясь, что он посягнёт на принятый Керчией нейтралитет, и это злит несметно. — Совет Приливов сделал единогласное заявление, — важно поднимает руку советник Хайрам Шенк, — но мы не можем говорить о нём сегодня. Их воля находится с равкианцами. Какие бы требования Равка не выставила относительно своих гришей и юрды-парем, они должны быть приняты и услышаны.       Уста господ разгораются бранью, и в этом довольство Авраама велико. Они не могут позволить себе словом проливных пренебречь. Непозволительно и прислушиваться к Фьерде или Шухану в вопросах, что могут значить конец и начало для самой Керчии. Это — подлинное влияние. В последний раз Совет приливов затапливает город двадцать пять лет назад, когда коррупция и преступность среди правительства переходит разумные границы и угрожает разрушить одну из башен. И теперь они вынуждены вмешаться вновь ради своего собственного рода, которым мир смеет пренебрегать. — Господа, прошу вас, не будем забываться, — слышится спереди голос отца. Его притворство в этой манере велико, отчего людям вокруг не разгадать истинную природу слов купца. — Мы все понимаем, что Совету Приливов подвластно не только остановить приход и отход кораблей из наших гаваней, но и разрушить их, а вместе с тем и погрести берега страны под штормами. — Глупость, — среди младших членов собрания только отмахиваются. — Совет Приливов служит Керчии.       Никто в стенах Ратуши не видит, как Авраам качает головой, кивая посланникам своей семьи, что стоят у стен. Любая несчастная душа может узреть, как они покинут Штадхолл, но после они затеряются среди тумана и вытянутых каналов. Затопить Кеттердам мало для того, чтобы заставить бесчестных мерзавцем усомниться в своих намерениях. Для того требуется шторм намного существеннее.

pov Алина

      Им мало даётся времени, чтобы провести его в Маленькой Равке и посольстве. На здании вывешивают новый флаг, таверну и небольшой район заполняют гриши. Ходить столь вольно сейчас — большой риск, потому что Керчия не предложит им защиту ни от ведьмоловов, ни от шуханских Хергудов, которые несомненно таятся где-то на крышах, ускользая от людских взглядов. Посему на остров не везут детей или молодых, приглашают только тех, кто волен служить. Пожалуй, следует видеть лица торгашей на рынках, где продают мощи святых, когда они зреют Дарклинга и заклинательницу солнца на другой стороне грязной сырой улицы.       Торги традиционно размещают в церкви Бартера, где, как говорят, стоит самый большой орган во всей стране. Оружие сдаётся при входе. И осматривая свою делегацию, наблюдая за тем, как мужчины и женщины сдают мечи, ножи и револьверы, Алина знает, что они не остаются безоружными. По спинам бежит холод, когда стражники указывают гришам снять кафтаны, но их намерение быстро поникает под словом Дарклинга о том, что этого не будет. На мгновение хочется узреть, как бы Керчия посмела подобное требовать. Туман на улицах в утро рассеивается, но воздух предстаёт нестерпимо жарким и душным. Сол-королева не сомневается, что кроме иностранных гостей, в церкви найдутся и горстки преступников, но её это не волнует. Пред миссией Равки всё делается незначительным, даже если Алина не желает вновь смотреть в лицо врагам. Когда стражи видят ребёнка, которого королева-мать держит за руку, они смеют пытаться утвердить, что в столь юном возрасте присутствие на международных собраниях непозволительно, и девушка с трудом удерживается от того, чтобы оскалиться. Видится, её сын достаточно взросл, чтобы страдать от жестокости фьерданцев в войне, но слишком юн, чтобы представлять свою страну.       Равкианская делегация строится под высокими закрытыми дверьми церкви, за которыми явно звучит галдёж. Николай, стоя за своими правителями в паре с Зоей, со взглядом на шквальную не перестаёт поигрывать плечами и поправлять свой синий мундир. Он веселится, и от переживаний царица это удовольствие не разделяет. За ними пойдут дипломаты, Магнус Опьер, несколько министров и военных, после — гриши для защиты делегации и свидетельства. Часть останется ждать за стенами церкви, чтобы явиться, если того будут требовать обстоятельства. Никто не разодевается, и даже Алина и Дарклинг несут на себе одни только чёрные кафтаны, что в необходимый час укроют их от оружий. Руки находят опору в предплечье Еретика, когда врата церкви открывают, позволяя окунуться в прохладный воздух и шум голосов. Каблуки сапог звякают по каменным полам, а под малыми внутренними сводами открывается вид на нескончаемые ряды заполненных лавок, что ведут к алтарю, стоящему пред сценой. Реликвия, правда, напоминает плоский кусок камня, вокруг которого и был возведён собор. Равкианская делегация прибывает к скверному месту — тому, что даже людей способно сделать товаром.       Полное собрание Торгового совета сидит в первых рядах, и следом за ними восседают чиновники и дипломаты, купцы в чёрном в сопровождении своих жён и богатые господа Керчии. Фьерданские дипломаты и их королевская семья в белой форме сидят первыми слева, по бокам их неизменно охраняют дрюскели в серебристых доспехах. Шуханцы вместе с королевой Макхи занимают места справа и сидят внутри под рядом красных знамён с изображением коней и ключей. Их зелёная форма украшена золотом. После идёт земенская делегация с пустыми кобурами на бёдрах. Их кожа переменчива и разнится от насыщенного бронзового цвета до тёмно-коричневого. Головы некоторых коротко выбриты, волосы других же заплетены в тонкие косички. Они высоки, пусть и фигура их более худа, нежели у дрюскелей. Каэльцы извечно привлекают взгляд своими одеждами, лишёнными рукавов и сшитыми из атласной ярко-оранжевой ткани. Их королевская семья выглядит редкостно скучающей. Галдёж и беспорядок в стенах церкви стихают только с тем, как равкианцы заходят внутрь последними. Размеренно ступая вперёд вместе с Дарклингом и придерживая Адриана рядом с собой, Алина от всех липких чувств ощущает чужие метания. Те, кто сидят ближе всего к проходу, жмутся вглубь лавок, надеясь не находится близ того места, где идут неестественные правители в чёрном. Минуту никто не решается на слово, но вскоре со стороны шуханцев вскакивает один из послов. — Равкианцы опоздали! — Мы не опоздали, а задержались, — исправляет мужчину Николай. — Не знали, где лучше оставить наш летающий корабль! Кеттердам чрезвычайно густо застроенный город. — Вы самовлюблённый слабак, Ланцов! — выкрикивает кто-то с фьерданской стороны, в которую Алина заставляет себя не смотреть. Всем известно, что любой кто осквернит церковь Бартера оружием или дракой, будет выставлен за стены. И то не будут равкианцы. — Ваш король проиграл этому слабаку войну, — замечает Николай, и стены церкви затапливает гулом голосов, когда Фьерда требует от него ответа за подобное унижение их короны. Ладонь Ланцова безразлично к беспорядку обращается к его правителям. — А их оскорбить испробуете? Я так и подумал, — заканчивает мужчина нагло, стоит настроению стихнуть. — Впереди для Равки нет места, — оглашает один из членов Торгового совета, когда равкианцы не останавливаются рядом с единственными свободными для них местами. Мужчина видно трусит, когда внимание Дарклинга ложится на него. — Мы люди неприхотливые, мы постоим.       Кто-то пытается утвердить, что подобное нарушает правила собрания и перечит законам Гезена, но Алина сомневается, что в Керчии найдутся уставы против того, чтобы его участники ходили по сцене. Но вероятно, это унижает Торговый совет в достаточной мере, что их лица становятся красными, и они не перестают шептаться. Церковные колокола ударяют трижды, в зале наступает тишина, когда равкианская делегация выстраивается пред церковью. Керчия — нейтральная территория, и войны здесь не будет. Представители Фьерды и Шухана не могут скрыть своего внимания к юному царевичу у рук чужой королевы. Они все его желают, и никто не может заполучить. Рука Дарклинга несильно тянет в сторону, обрекая посмотреть на фьерданцев. Алина выдерживает взгляды их короля и старшего сына, но сердце проваливается от вида того, что Татьяна сидит рядом с Вадиком Демидовым. И Николай смотрит прямо на неё. Вероятно, фьерданцы всё ещё надеются попытать счастье с мальчишкой-самозванцем, но их взглядам должно поменяться, когда они видят господина Опьера среди равкианцев. Интересу керчийцев в Демидове вовсе надлежит пропасть. Они знают только язык выгоды, а ту им предоставит сама Равка. — Ваша страна давно утонула в долгах, как равкианцы только смеют столь вольно стоять пред нашим советом и всеми свидетелями?! — голосит мужчина с длинными обвисшими усами. Он носит пурпурную мантию с чудными знаками, должно быть, является представителем Биржи. И это фьерданцы осмеливаются злорадно хохотать? Но все они глотают языки, когда Дарклинг поворачивается к говорящему. Голос он не повышает, и тот ужасом свивается на чьих-то глотках. — Каких долгах? — Я попрошу внимания, господа! — доносится из-под купола собора знакомый голос. Довольствуясь всем происходящим, Авраам встаёт с лавки, придерживая у бока обтянутое кожей собрание бумаг. — Как старший помощник дипломатической миссии Керчии в Равке, вчера пред закрытием банков я был осведомлён, что равкианская корона выплатила все проценты, накопившиеся за ушедшие годы, и закрыла долги, — по церкви тянется низкое шептание. Встряхивая головой, Зоя желает только неприглядное «пусть подавятся». И то Алина разделяет. — Кроме того, я был извещён, что Равка закрывает счета многих своих представителей и переводит всё золото в страну. Также на имена равкианской королевы — Алины Морозовой, — девушка глотает с трудом, тая вопросительные взгляды, — и её наследного принца были открыты счета с суммой денег, которые наши банки принимают решение считать весомым и достаточным основанием для продолжения сотрудничества. — Это ничего не меняет, — выкрикивает принц Расмус, с особой нелепостью подрываясь со своего места. — Равка представляет угрозу! Сколько их ведьм в это утро высаживается на берега Керчии? — голос и взгляд мужчины обращаются к первым рядам церкви. — Фьерда достаточно осведомляет Торговый совет в том, какой силой равкианцы располагают со своими летающими кораблями, — речь Расмуса селит тревожные перешептывания и сдавленные речи среди людей. У Алины губы норовят скривиться от подобной наглости. — Равка скрывает чертежи от остального мира, мы не можем им позволить владеть таким оружием. — Я прошу тишины, — взывает к людям один из советников, поднимаясь на сцену. Он дипломатично разводит руками, успокаивая настроения. — Пред началом зимы Керчия посылала дипломатическую группу в Равку для поддержания наших отношений и решения некоторых денежных вопросов. Тогда в стране ещё правил господин Ланцов, если я правильно помню, — мужчина дозволяет себе обернуться на равкианцев, но выпрямляется мгновенно, напарываясь взглядом на Дарклинга. — Я попрошу наших послов говорить об обстановке в Равке, чтобы мы могли быть убеждены в наличии угрозы.       Алина неосознанно крутит головой, надеясь разыскать в стенах ратуши оглашённых дипломатов. Они являются слугами Керчии, и нет сомнения, не будут свидетельствовать за Равку. Зоя приметно напрягается, когда по людям тянется волнение. Но уже в следующее мгновение из-за ряда купцов поднимается знакомый заклинательнице солнца мужчина с длинными песочными волосами, собранными в тяжёлый хвост. Мужчина, которого Авраам целовал прямо перед ней. Лик проливного найти оказывается нетрудно, его довольное выражение явно не прельщает окружающих керчийских господ. Какие бы игры ни знал равкианский двор, семья Ришар их не ведёт. Но пока собственный любовник идёт меж скамьями, Авраам улыбается так, как должно делать победителю. — Благодарю за внимание, — оглашает посол, поднимаясь по ступеням и представая пред людьми. — Я выполнял дипломатическую миссию Керчии в Равке со своими младшими помощниками. Тогда осознавая всю тяжесть положения на востоке и собирая слухи о редком оружии, мы не мешкали пред необходимостью убедиться в том, несёт ли Равка для нас угрозу, располагая кораблями, что, как нам известно, способны передвигаться по воздуху. Для нас было большой удачей прибыть в час, — рука мужчины указывает на фьерданскую сторону, — когда первые господа Фьерды также находились в Ос-Альте. Верю, каждый член моей делегации может свидетельствовать за то, что тогда принц Расмус — наследник фьерданского престола, заявил пред нами и всей Керчией, что его люди не имеют притязаний на Равку и намерены покинуть её с миром, — Алина склоняет голову, надеясь, прогнать улыбку со своего лица, но подавить усмешку выходит скверно. Зоя ту вовсе не скрывает. Дарклинг кивает с одобрением избранной меры. Совету приливов должно представлять собой независимую силу, но они пускают течения глубоко через правительство. — Наш корабль всё ещё находился в море, когда фьерданская армия атаковала город и границы Равки, — под куполом церкви раздаётся густое гудение. С одной из сторон слышатся оскорбления, кто-то выражает безразличие. Но принц Расмус багровеет от злости всё сильнее с каждым словом посла. Теперь весь мир знает, чего стоит слово Фьерды. — Поэтому при всём уважении, дорогие гости, я попрошу относиться к фьерданской стороне с тем же недоверием, с которым мы говорим о Равке. Керчия уже много лет осведомлена о том, какими кораблями располагает равкианская сторона, и все эти годы мы не имели оснований полагать, что подобные изобретения угрожают нам. Если господа-представители других страны, кроме Фьерды, подвергались натиску со стороны Равки, я попрошу их говорить сейчас, — тишина обращается звенящей. Люди переглядываются друг с другом. — Что же касается севера, отмечая все собранные доказательства, Фьерда находилась в состоянии войны с Равкой, когда в кораблях узрели оружие. Керчия не имеет оснований полагать, что они являются угрозой. Более того, — посла перебивают протестующие речи фьерданцев, но он только разворачивается к членам Торгового совета. — Я предполагаю, что они поспособствуют торговле и сообщению между нашими странами. — Я верю, — Дарклинг ступает по сцене, пока керчийские господа не перестают шептаться друг с другом, споря о решении. Рука заклинателя ложится под кафтан, и он достаёт оттуда тяжёлый бутылёк с рыжим порошком. — Всем в этом зале известно, чем наполнена эта склянка. Нет? — манерно вскидывает брови мужчина, когда церковь погружается в молчание. Но стражи у стен меняют положение. Вокруг королевы Макхи возникает всё больше голов. — Что ж, а так? — Дарклинг откидывает с бутылька пробку и протягивает его назад себя — одному из гришей, что стоит рядом. Кто-то вскрикивает. Люди цепляются друг за друга, некоторые вскрикивают, веля отдать им оружие. Купцы и советники едва не разбегаются со своих мест. В руках немилого короля находится весь парем, что удаётся изъять от фьерданцев, но ещё больше его находится в руках господ, что входят в этот день под стены собора. — Хорошо. У этого наркотика есть имя, которое всем в этом зале известно. Но его эра проходит, — мужчина легко переворачивает склянку, и вся юрда-парем рассыпается по полам, где когда-то страны торговались за Кювея. — Равка готова предоставить доказательства того, как наши враги способны использовать юрду-парем, — вступается Алина, не боясь топтать ногами порошок. Голос дрожит лишь слегка. Нет сомнений в том, что всем собравшимся известно, как разрушительно наркотик извращает силу гришей. Но если их заявлением осмелятся пренебречь, равкианцы найдут убеждения для каждого. — Однажды и весь мир может пострадать от этого яда, но теперь у нас есть противоядие. — Назовите цену! — провозглашает один из купцов. Вероятно, они даже не понимают действие вещества, но уже надеются получить от него выгоду. — Цены нет, — улыбается Дарклинг, и от выражения этого всему вокруг должно покрыться инеем. — Мы не возьмём и крюге за формулу, — поддерживает своего царя Зоя. — Каждый гриш будет наделён правом противоядие получить. — И вы позволите им расхаживать по своей земле?! — раньше, чем Торговый совет может рассудить, со скамьи поднимаются заступники Фьерды. Господа с юга встают вместе с ними. Алина обнаруживает, что с трудом держит лицо от мерзости в их речах. Но Николай на гнусные слова только улыбается. — Наши дипломаты и представители Шухана предоставят каждому господину достаточно доказательств того, какой губительной силой обладают их колдуны. Равка собирает целые армии из своих ведьм, и мы будем смотреть, как это безумие обогащает их? Эти существа опасны, они не знают ничего человеческого. В какое будущее вы поведёте своих детей? — обращаются они к целому собору, говоря наперебой всем другим. — Никто из нас не будет в безопасности, если мы позволим этой грязи ходить среди нас и плодиться! Кто здесь посмеет отрицать, какую угрозу представляет их род? — Мы не можем позволить не принять во внимание этот деликатный вопрос, — Алина почти кривит губы со звуком того, как подрагивает голос одного из советников. Слово, которое выражают Фьерда и Шухан, для Торгового совета велико, даже сейчас намного дороже, чем то, о чём просит Равка. — Что же касается ваших гришей… — Я стою прямо перед вами, — осаждает настроение Дарклинг, обращая взгляды купцов к себе. Он есть гриш. Ни больше, ни меньше. Они говорят о его природе и о природе его народа. Со сцены нетрудно видеть, как врата церкви слегка приоткрываются и внутрь проскальзывает задыхающийся от бега мужчина в форме стражей. — Как вы смеете прерывать собрание в этих священных стенах?! — верещит какой-то чиновник. — Они пропали! — не может перестать повторять мужчина, икая не то от ужаса, не то от спешки. — Пропали! В башнях Совета приливов не горит свет, они пусты! — среди людей распускаются ужасающиеся вдохи. — Уведите его, — велит низкий голос среди советников, и не тая улыбки, Алина находит купца семьи Ришар в его чёрном одеянии с сидящей позади женой. Этот род, как получается, знает редкие, но широкие меры. Успокаивая настроение в стенах собора, он обращается к людям, объясняя положение. — Без Совета приливов корабли стоят в гаванях, они не могут покинуть Кеттердам, пока другие не могут подойти к нашим берегам. Торговый совет также подозревает, что сухопутный мост между Керчией и Шуханом осушён. И Совет Приливов не поднимет воду, пока это собрание не разрешится в соответствии с изъявленной волей. И до тех пор никто не сможет покинуть город по воде. — Кроме нас! — восклицает Николай, славя свои изобретения. — Так что вы говорили о гришах, господин-советник? — закладывая руки за спину, переспрашивает Дарклинг, обращаясь к первому ряду керчийских господ. — В Равке гриши не только наращивают могущество, — молвит Алина пред международным собранием. Вероятно, это не изменит их взгляды, но обеспечит гришам отток в Равку. Они услышат, даже если пред сол-королевой сидят одни только властные мерзавцы. — Они учатся понимать свою силу и управлять ею так, чтобы она не вредила самому человеку и всему окружающему. И после они ведут свои людские жизни, — девушка протягивает руку, подзывая Адриана ближе к себе. — Даже самые юные способны себя контролировать, верю, вы это видите. Но полагаю, наши друзья из Фьерды и Шухана могут сказать больше о том, как они способны извращать природу гришей, — когда на равкианскую царицу обрушивается гвалт голосов, она произносит единственное. — Мы привезли свидетелей.       Вероятно, в этом для всех собравшихся найдётся немалое различие. Речи Фьерды громки, но они стоят на лжи и изломанных правдах. Но Равка готова выступать за подлинность своих слов. Когда врата церкви открываются вновь, внутрь проходит множество знакомых лиц — Рита, Ен со своей сестрой-близнецом в сопровождении Юстаса… С ними идёт несколько фьерданских женщин-отказниц и гриши, что однажды знают жестокость от ножей шуханцев или порядка, которым столь хвастает Фьерда. Некоторые из них бывшие пленники Джерхольма или лабораторий Шухана. Среди них нет детей. Алина избирает только старших, что способны выразить волю говорить о совершённых против них преступлениях. Никто из них не несёт кафтан гришей, они одеты как те, кем их похищает жестокость ведьмоловов и южных учёных. Заклинательница солнца в свидетелях зрит лекаря из университета Кеттердама и образованную дочь какого-то чиновника, зреет хозяйку дома далеко на севере и мужчину, что помогал изготавливать оружие в Новом Земе. Они все предстают теми, кого их правители способны слышать. Людьми.       У Алины в груди болит от картины того, кто идёт за всеми несчастными прибывшими. Алые точно кровь юбки волочатся по полам собора. Жилетка из красного бархата несёт на себе лишь один символ — семейный герб. Ирина лично прибывает к равкианскому двору, когда до дома Румянцевых доходит весть о том, что их правители собирают свидетелей. Её желание в том неумолимо, даже если её князь и брат не спешат давать дозволения на дальнюю дорогу. И в тот час заклинательница солнца не хочет давать его тоже, вновь указывая себе не строить ожидания о чужих нравах. Неуступчивость Михаила понять даётся намного легче. Вероятно, он надеется, что его сестре никогда более не придётся делить с фьерданцами одну землю и вспоминать об ужасах Ледового двора. Но Ирина желает говорить, и это не то, в чём сол-королева могла бы ей отказать, пусть и больше прочего желает, чтобы сердцебитка знала покой. Из-за её спины выходят Михаил и Владим, что замыкают строй. Это есть единственное условие самого князя Румянцева — два человека, которым глава семьи может доверять защиту своей дорогой сестры, что есть он сам и генерал Воскресенский. На фьерданскую делегацию Ирина не смотрит, но Алина не отводит взгляд, выцепляя среди гнусных мужчин всех тех, кто треплет её образ глазами — кто хоть раз возлагает на неё руки и остаётся жив. Они узнают её, пусть и вряд ли имеют представление о том, что значит видеть девушку здоровой и хотя бы сытой. И фьерданцы боятся, кто-то норовит вскочить со своего места, другие немедленно обращаются к своему королю или оборачиваются к стоящим позади дрюскелям. В конце пути поверженная ими сердцебитка становится их величайшем поражением.       На стороне равкианцев истина. На их стороне история и людская воля. Достаточно они терпят зверства и раздор на своей земле. Равка расскажет свою правду и покинет Керчию, навсегда забирая себе победу над юрдой-парем — наркотиком, изобретённым для того, чтобы гриши могли скрывать свою природу. Мир ещё не раз отвернётся от гришей, но теперь он будет знать, что с безразличием на отношение к зовам больше не взглянут.

•

— А она что здесь делает? — минуя деревянные арки, спрашивает Зоя, когда они проходят в посольский сад, пока Алина всё ещё смакует ушедший недолгий разговор с девушкой-сулийкой, с которой шквальная знакомит её на ложном этаже. Говорить с верующими всё ещё ощущается странным. — Ты выкрал свою мать у фьерданской делегации?! — голос королевы устремляется к Николаю, что говорит с Татьяной посреди дома равкианцев. Женщина подтягивает накидку ближе к груди и замолкает, сжимаясь подле сына, но отходит в сторону — к зелёным стенам. — Пока что только позаимствовал, мы пытаемся договориться. — Забирай её, — указывает сол-королева. Складывая руки на груди, Зоя неожиданно остаётся стоять у её плеча, словно взаправду способна каждое слово разделять. — Забирай куда угодно, но дома для неё нет места, — качает девушка головой, зная, что Ланцов способен это понять. Алина старается уберечь жизнь Татьяны. — Даже если ты купишь ей особняк в забытом всеми святыми уголке Равки. Женя не скажет тебе иного, — отделяет заклинательница слова, с чем Николай едва заметно кивает. Ему это известно, и всё же он решает выкрасть свою мать. — Зоя не скажет тебе иного. Я понимаю, кто она для тебя. Может быть, она даже приехала в Ледовый двор не по своей воле. Но Николай, я говорила с ней, — выговаривает сол-королева, голос понижает до шёпота, и мужчина склоняет голову, чтобы лучше слышать. — Единственное, о чём она сожалела, это о твоей судьбе. Как твоя союзница или, может, даже подруга я могу это уважать. Но как королева Равки? Ты знаешь, что я не позволю себе это. Она не позаботилась ни об одном равкианце в Джерхольме, и она использовала гришей так же, как это делают с нами фьерданцы. Я не желаю её в Равке. Твой отец, Магнус, пытался защитить Ирину Румянцеву даже при всей скверности своего положения, пока его дочери угрожали. Твоя мать имела щедрую долю силы и беззаботное положение, но не сделала ничего, чтобы помочь не только гришам, но и всей Равке. Ты можешь закрыть глаза на это. Ты волен Татьяне это простить, — признаётся Алина. — Но я не могу. И не желаю. И боюсь, после всего, что случилось в Джерхольме, в Равке ей придётся опасаться не только гнева Дарклинга. Злоба нашего народа не менее сильна.       А немилый государь уже, нет сомнений, осведомлён о незваной гостье в стенах его посольства. Алина не говорит о большем, направляясь к узкому тёмному коридору, что выведет её к этажу, полному дипломатических кабинетов. Дарклинг восседает в одном из таких, занимая место за письменным столом с раздумьем, а не делом. Не замечая, что Зоя поднимается следом, а Женя спешит навстречу, заклинательница солнца проходит вглубь комнат. Руки ложатся на дерево стола. — Я не нуждаюсь в твоём золоте! — Это не является моей заботой, — слова Еретика легки. С теми же он мог бы отмахнуться от недовольства своей царицы. — Сколько ты вложил в эти счета? — выпаливает спрос Алина. Её муж и господин не роняет ни слова о золоте, что ныне принадлежит солнечной королеве и их наследнику. Но она эти деньги не желает, выступая подле стола. — Я предпочитаю считать золотом, но в Керчии скажут, что и тебе, и Адриану выделено двенадцать миллионов крюге. Кажется, с уст Жени рвётся высокое оханье, а у правительницы округляются глаза. Слова ускользают с языка. Эти деньги способны купить один город в Равке со всем его хозяйством. — И что мне делать с этим богатством? — горячо не отпускает девушка, не зная, куда уместить чувства и где отыскать здравость мыслей. — Алина, может быть.., — зовёт её Николай, проходя в кабинет. Вероятно, предложит раздумать и не отказывать. — Помолчи, — Зоя прерывает корсара раньше, чем он успевает изречь очередное слово, — не порть нам всё веселье. Милые бранятся да только тешатся. — Корми обездоленных, — отстранясь к спинке своего стула, Дарклинг разводит рукой, — купи себе загородный дом, строй школы или приюты, вложи золото в наш флот, закупи железо для нашей армии. Это моей королеве по душе? — По душе, — прищуриваясь, признаёт Алина с горечью неуверенности на языке. Эти деньги есть куда направить, пусть и совесть указывает не брать, не касаться даже — отмахнуться. — И всё-таки, где ты хранишь своё золото? — обходит фигуру королевы Николай, останавливаясь сбоку стола и подцепляя в руки какой-то лист пергамента. Точно невзначай, словно Дарклинг мог бы обмануться этой дружеской манерой, если бы Ланцов желал его разговорить. — Столько записей о вознаграждениях за твою службу, и ни одной монеты, где бы я ни искал. — Это загадка тебе не по зубам, пират? — Еретик взирает на лиса исподлобья, смакует этот час чужого неведения и собственного превосходства. — Я не держу золото. Его хранят мои союзники. Они — мой банк.

•

по возвращении в Равку

      В поздний вечер коридоры Большого дворца пустуют, тая в себе молчаливых стражников, но на улицах всё ещё звучит тихий говор тех, кто проводит ночи на ногах. Гриши, опричники, гвардейцы, слуги… Жизней вокруг теперь чрезвычайно много. Алина быстро привыкает к тому, что за ней кто-то бежит, будь то очередной чиновник или гриш, но ныне чужой шаг тревожен, когда сол-королева подмечает юношу-слугу. Тот спешит вслед за своей госпожой и голову опускает глубоко, раскланивается. — Ваше величество, — зовёт знакомо. Голос заикается, неизбежно принося память о Егоре. — Вас ожидают на улицах.       Кто мог бы искать общество царицы в столь поздний час? Но подавляя желание вздохнуть, девушка качает головой, изрекая заурядное прошение провести. Она знает эту дрожь и весь страх, что ведут юношу пред ней. Возможно, его глубоко пугают или угрожают умело, а от всех бед Алина не соберёт в себе желание упрямиться. Ос-Альта спит. Но чьи-то несчастные души смеют взывать к королеве. Сол-властительница не обращается к силе, когда её проводят к озеру. По дорожке вокруг того тянутся недвижимые тени. Лишь листва играет на ветру, дрожит. Девушка ясно слышит чужое присутствие, но останавливается не сразу и страха в сердце не испытывает. Большое бесстыдство подкрадываться к королеве в её же доме. Связующая нить остаётся спокойной, не содрогается переживаниями за судьбу солнечной госпожи. Тени рисуют очертания крыльев и длинных рукоятей клинков, что таятся за деревьями во мраке ночи. — В это время года небо в Равке весьма милостиво, — звучание чужого голоса тянется от озера, лёгкие шаги поднимаются по склону, призывом остановиться. Чёрный цвет чужой накидки прячет девушку во мраке, но очертание фигуры становится отчётливым, когда она выходит на дорожку, останавливаясь в паре шагов от Алины. Лунное сияние подсвечивает золотистые дуги глаз. — Я надеюсь, у Шухана есть достаточная причина, чтобы вновь, — подчёркивает намеренно, — угрожать прислуге в моём дворце и приходить в эту обитель столь бесцеремонно. — Разумеется, — радушие в голосе Эри вспарывает память о чужом ужасе подобно клинку. И хочется вопросить, что позволяет шуханской принцессе и её солдатам вновь и вновь бескультурно нарушать покой Ос-Альты, но Алина уже знает ответ. Всё-таки первые несколько лет своего замужества Эри проводит в этих землях и, верится, того достаточно, чтобы знать их природу и пути. Где-то поблизости скрипит металл, но заклинательница только присматривается к незваной гостье. — Я пришла поблагодарить вас за то, что приняли меня, когда могли прогнать. Но теперь меня и мой народ ждёт дом. Верю, переписка сведёт нас ещё не раз. Алина позволяет губам разойтись в улыбке. Сведёт. Ей верится, в этих решениях никогда не было подлинного выбора. Попроси они Эри поспешить прочь с равкианской земли, ушла бы она, забрав с собой воинов Тавгарада и Хергудов? — Если вы победите, — не мешкает заклинательница солнца пред вопросом. Отчего-то хочется знать, разнится ли понимание милосердия у двух соседствующих госпож, прозванных королевами, — какая судьба ждёт Макхи? — В Шухане мы верим, что каждому уготован свой путь, — поднимая чёрные полотна дорожных одежд, ветер набирает силу со словами Эри, оборачивая тело в ночную прохладу. — Если её лежит через пламя борьбы, значит, конец сведёт нас там. Но если она выберет не проливать кровь нашего народа, я помилую свою дорогую сестру. И после она будет смотреть, как я казню тех, кто поддержал её лживую волю, — молвит шуханская принцесса мягко, почти невесомо, словно говорят они о погоде, а не о пламени Гражданской войны на юге. На мгновение ночь погружает их в тишину. — Я помню о нашем соглашении. И когда я взойду на престол, Шухан будет готов говорить с Равкой о мире и достижении потребованного порядка.       Голова Алины слегка склоняется не то в признании чужой воли, не то в благодарности за твёрдость этих слов. Сколь бы природа шуханцев ни была мудрёна, сол-властительница Эри верит. И несмотря на то, что от её уверенности в собственном триумфе хочется усмехнуться, равкианская правительница предпочтёт именно такой исход для своего народа, даже если противостояние в Шухане не обещает быть лёгким или быстрым. — Я готова поклясться, никто и никогда не узнает, о чём мы говорили в этот час, но я никогда не переставала гадать, — Алина вспоминает чашу с ядом и остроту южных клинков нередко. И в раздумье о развитии медицины в Шухане, она никогда не перестаёт гадать о том, что уже несколько лет могла бы знать своего союзника отцом. Эри только слегка возносит голову, от спроса не ускользает. — Ваш с Николаем наследник, ты ведь сама его убила? — Тому, чему не суждено родиться, не суждено умереть. Лишь одни женщины наделены правом решать, что делать с собственным телом. Даже если бы я была способна любить Николая Ланцова, я никогда не спросила бы его слова. — Верно, — молвит заклинательница сквозь сжатые зубы, пропуская обжигающую правду сквозь себя всю. — Но неужели представление о его дитяти было столь отвратительно? — Этого ребёнка не принял бы твой народ, заклинательница солнца, — речь Эри подсекает все праведные чувства, словно то никогда не был вопрос чувств или воли. Лишь положения решают одну нерасцветшую судьбу. — И после он вполне мог бы пасть жертвой твоего царя. Пожелаешь отрицать? — голова дёргается с молчаливым указанием «нет». Не пожелает. — Его не приняли бы и порядки Шухана. Я не возложу такую судьбу на непорочную жизнь. — Я надеюсь, что твои солдаты не потревожат сон Ос-Альты с вашим отбытием, — произносит Алина увереннее, находя правду о том, что более ей не о чем говорить с шуханской принцессой. Её взгляд не меняется, но выражение лика разобрать всё ещё не удаётся. — В следующий раз мы встретимся уже на моей земле, — единственное, что произносит Эри точно непреложное обещание. — И тогда мы вновь будем говорить как королева с королевой.

•

несколько месяцев спустя

      Прислуга нередко болтает о том, что их королева походит на духа, блуждая по коридорам, проводя щедрую долю часа за стенами угодий и запираясь в комнатах дворца. Но уже в иные часы она пересекает залы в чёрных одеждах, держа тяжёлый меч у пояса и раздавая указания спешащим навстречу людям. Поговаривают, она никого к себе не подпускает, предпочитая придворным дамам общество властных господ и солдат, что нередко посещают её приёмную, кабинет и даже покои. Противоположно тому её часто видят на улицах равкианских городов — царица заботится о деле верующих, оставленных детей и гришей, которые продолжают являться в Равке. Люди верят — там, где ходит их правительница, становится теплее, юные обретают спокойный сон, а народ не знает хвори. И в тот же час на устах людей звучит и чернь. Слова о том, что нечто тёмное таится под солнечным образом королевы. Слухи о её безумии тянутся с севера. Но пока они тихи и не имеют силы, никто не смеет потакать дурному говору. Считают, что сол-царица вовсе не уязвима пред скверным словом и проклятиями, и никогда не обернётся, сколько бы гнусная брань не звучала в её спину. Молвят, она способна проявлять редкую милость и спасать людей даже от самых страшных кар, когда им удаётся воззвать к её чуткому сердцу. Правду ли слагают чужие уста? Пожалуй, ответят лишь стены дворцовых темниц. Но человек столичный или служащий при дворе складывает правды совершенно иные. Он зовёт её бесстрашной, чувствует жар солнца и его силу, видит крепость в руке правительницы, что держит кинжал. И пока на фресках и алтарях её изображают нежной и чистой, проливающей свет, сердце Равки видит свою королеву как ту, кто не склоняется пред чудовищами, ходит с мраком под руку и не боится запачкать белый кровью. Вероятно, никто из них не знает, сколь много она слышит, проводя свой час за разъездами и государственными собраниями, таясь в стенах галереи, где кисть выводит на холсте зелёный мазок, а Женя смеётся, рассказывая о делах при дворе.       Начало осени прохладно. Природа провожает тёплые пору днями, в которые солнце всё ещё щедро греет, но воздух пропитан влагой, оставленной прошедшими дождями. Ветер приносит запах опавших яблок и берёзовой листвы. Подол платья волочится по полам, когда девушка выходит из-под стен Большого дворца на его широкие ступени. Она знает, что в её образе нет ничего приметного — ни чёрного кафтана, ни сверкающих роскошью одеяний, ни тяжёлой короны с её дорогими камнями… Заклинательница несёт на себе только лёгкое белое платье, кружева которого обрамляют манжеты рукавов. Груди поддерживает корсет с вышитыми на нём цветами и лесными зверьками, что столь радуют глаз. В заплетённых в косу волосах искрятся золотые заколки со спрятанными в них каплями жемчуга и голубых камней. Сол-королева знает цену одеждам и украшениям, что носит на себе, но никогда к большой роскоши руку не тянет. Как оказывается, они с её царём и мужем делят один взгляд на вычурную дороговизну.       Главная дворцовая площадь в этот час исполнена суматохой и ведущимися приготовлениями, пока люди спешат вокруг фонтанов и зелёных клумб. Отовсюду слышатся радостные восторженные речи и ожидающие возгласы. Это долгожданный день для гришей, учителей и каждого обитателя Малого дворца — час, в который их дети вновь могут знать жизнь на земле и не испытывать нужду прятаться в сырых холодных пещерах Равки. Дворцовые общежития всё ещё пустуют, потому что действующие солдаты Второй армии располагаются в городах на севере и военных крепостях. Когда приходится принимать решение о постепенном выведении людей из Малого города, несмотря на продолжающееся строительство школы, Алина с Женей решают, что маленькие гриши станут первыми, кому будет отдано право вновь заполнить дворцовые стены и царские угодья. Этот дом принадлежит им, как и милостивое небо над Равкой и её тёплая земля. Пока для самых юных нет иного места, все дети до семнадцати лет будут учиться и жить в Малом дворце, пока их не перенаправят в разные уголки страны для дальнейшего обучения. Солдаты смогут видеть своих чад чаще, и те будут вольны ходить по земле, право чего принадлежит каждому человеку, которого творение приводит в мир. Сол-королева выдыхает глубоко, возлагая руку на перила и не спеша спуститься к площади. Она гадает о том, что юные услышат в первый учебный час. Поведают ли им о том, почему один из королевских дворцов возведён для них, а Ос-Альту окружают двойные стены? Расскажут ли, что долгое время гриши жили в страхе, и являться одним было смертным приговором? Многим из этих детей сама жизнь уже раскрывает истину мук, которым подвергают естество гришей.       Но есть и то, что объяснят только старшим. Правда о том, почему анатомические кабинеты таят в себе разводы крови. Или причина того, что стены Малого дворца хранят оставленные чёрными когтями шрамы, а его каменные полы в главном зале разбиты, скрывая в себе дыры от вкрученных крюков. Гриши узнают и о том, почему один за другим вокруг озера возводят новые павильоны для заклинателей, а далеко — за полем, строят новое здание в три раза больше того, что разрушила немилость фьерданцев. Женя предлагает повесить на вратах Малого дворца таблички с вырезанными на них именами, и Алина не протестует, вспоминая о том, как были расписаны стены церквей в Новокрибирске. Они не позволят забыть имена тех, кто был казнён под час Гражданской войны, растерзан тварями Дарклинга во время его вторжения в Ос-Альту и убит с нападением Фьерды на равкианскую столицу. Заклинательница часто подходит к памятным дощечкам, ища имена Фёдора, Марии, маленького Лёвы, Эрики — всех тех, жизни кого бесследно утеряны в войнах. Алина не позволит людям забыть, какими дорожками выложен путь ко дню, что они могут славить сейчас. Не позволяет забыть и Ос-Альта, выколачивая имена погибших защитников на новых вратах двойных стен. Сол-королева всегда теперь подле них останавливается, редко находя силу сдержать слёзы, когда пальцы настигают имя Миши.       Ветер поднимается, играя с обрамляющими лицо прядками волос, а солнце прячется за куполами дворцов, оставляя правительницу в тени. Тело уже не сдаётся дрожи, и она сама не дёргается, когда ладонь ложится меж лопаток, вычерчивая линию по позвонкам. Дарклинг берёт свою сол-королеву под руку, принося с собой прохладу и терпкий аромат хвои и дерева. Слегка сжимая сильное предплечье, Алина позволяет себе прижаться к мужчине, на мгновение возложить голову на его плечо в короткой ласке, но она вновь выпрямляется, укрываясь непокорным настроением. Взгляды люда извечно любопытствуют, обращаются к ним, когда их король и королева ходят рука об руку. За последние месяцы заклинательница солнца слышит немало слухов, представлений и диковинной болтовни. Сторонникам Николая и ненавистникам власти Дарклинга свойственно думать, что каждое решение Санкты-Алины подчиняется воле Чёрного Еретика, а она сама является заложницей его тирании и злого умысла. Людям легче верить в то, что его помыслы жестоки, а сила непреложна, когда царь и царица закрываются за стенами собственных покоев. Следует верить, скромный круг приближённой прислуги поведает иной сказ о причинах криков в спальнях королевы. Дарклинг противоположно тому учтив, когда им доводится ходить вместе. Он никогда не оставляет руку своей жены, помогает ей сесть в седло или спуститься из кареты. Множество заурядных понятий, что для короля являются единственным верным порядком, но у Алины внутри искрит от этих манер, что ей сердце ласкают и крадут тёплые взгляды, даже если естество Еретика остаётся непоколебимым.       Девушку не тревожат все дурные слова, когда запрокидывая голову, она всматривается в его спокойное лицо. Не все дни столь безмятежны, как этот. Заклинательница знает и те, когда она проклинает Дарклинга, просит его сгинуть и, пожалуй, пару раз отпускает разрез с руки, надеясь, что тот погребёт их обоих. Иногда и стены дворцов трещат, стоит их силе запеть в неизбежном противостоянии. Алина знает исключительно разнящиеся понятия с руки человека, которого зовёт своим мужем. Она видит страшные вещи в темницах дворцов, когда правление касается отступников и врагов Равки. Сол-королеве знаком весь ужас мыслей и суждений, что таятся в мыслях монстров. Их бесчеловечность никогда не перестаёт выжигать на сердце рану. И вместе с тем Королева-солнце помнит, как Дарклинг зовёт её к прогулке в царских угодья или предлагает выехать на лошадях за стены столицы. Иногда он таится на пороге дворцовых палат, безмолвно наблюдая, что рука его госпожи вновь выведет на чистом холсте. Руки Еретика грубы и беспощадны, но Алина знает и любит их ласку. Чувства, которые рождает его близость, никогда её не покидают. В этот час сол-королеве дивно видеть своего государя за подобным действом, как празднество и торжественная процессия, но это то, к чему его обязывает собственное положение. Кожа Дарклинга остаётся бледной, несмотря на минувшее лето, но в подобное нынешнему тёплое время он позволяет себе оставлять кафтан в стенах дворца и носит бархатные жилетки, что в обыкновение затянуты на поясе и искрятся золотом нитей. Рукава шёлковой рубашки обтягивают широкие плечи.       Каждый, кто спешит под стенами дворца, приветствует своих правителей. Задерживать взгляды народ не смеет, но осыпает поздравлениями со столь славным днём. Алина засматривается вдаль, где вдалеке — на улицах городов играет музыка. Ос-Альта красочна — на дома, мосты и фонари повязаны разноцветные ленты, провожающие лето и встречающие юных радостью цветов. Где-то за спиной слышится звонкое «идём же», вместе с чем Женя тянет Давида к дворцовой площади, пока фабрикатор дробно напоминает о том, что им не следует спешить. Алина широко улыбается всякий раз, видя портниху в этом деликатном положении. Она точно расцветает, смеётся громче, глаза её сияют ярче, а волосы искрятся в солнечном свете, пока Давид возлагает на себя долю осторожности и заботы. В начале осени живот Жени лишь слегка округляется, скрываясь под складками красного сарафана. Она не прикасается к ядам и весь угодный час проводит за ведением дел Малого дворца, ищет по всему миру учителей, чтобы дети не забывали свои дома за пределами Равки. Влияние Сафины растёт, и Дарклинг замечает это не последним. — Отвернись, — буркает Алина, стоит взгляду портнихи помрачнеть, когда внимание немилого государя обращается к ней. Она любит гришей и своё дело больше, чем боится Еретика, и это единственное, что до сих пор удерживает её от отъезда из Ос-Альты. Женя ныне совершенно не терпит его общество, а Давид извечно старается отвести её в сторону, закрыть собой. — Женя знает, что я ничего не сделаю, — голова Дарклинга опускается к плечу его королевы, уста молвят над ухом, вынуждая девушку прошипеть. — И ты тоже знаешь. Но вам угоднее убеждать друг друга в более гнусной правде.       Губы кривятся от изрекаемых слов, и Алина обращает взгляд к тому, как открывают главные ворота королевских угодий. Золочёные шпили рассекают воздух, пропуская вперёд всадников — пару опричников, которых посылали справиться о положении путешествующих. На дорожках пред Большим дворцом начинают строиться люди — слуги, которым поручено помогать прибывающим, и сами гриши, которые урывают себе право воссоединиться со своими детьми, воспитанниками и младшими. Они прибывают на открытых каретах, в каждой шесть, восемь и иногда десять самых маленьких гришей и обитателей Малого города. Некоторые машут руками и звонко смеются, многие держат на коленках поздние полевые цветы и венки, которыми их забрасывали на улицах поселений. Кто-то смущён и не имеет понимания того, почему их встречают с рукоплесканиями и слезами в глазах. Повозки тянут вдоль стен дворца, пока площадь не оказывается заполнена множеством кабин и детей, некоторые из которых выпрыгивают на землю излишне рано и не знают, куда идти, а другие таятся на лавках карет, боятся, не доверяют вниманию и чужим местам. Самых юных точно утят сопровождают наставники. Те, что постарше, толпятся друг подле друга, пряча взгляды от властных господ, что их встречают. Площадь наполняется морем цветов, что принадлежат гришам. Грудь заходится теплом и трепетом.       Алина легко находит воспитанников Малого дворца, вывезенных из Ос-Альты в начале зимы. Взгляду попадаются и дети, встреченные в Малом городе и вывезенные из плена Ледового двора. Отличать их нетрудно, судьбы оставляют зримые шрамы. Нити их высоких голосов свиваются в ком удивлённых перекрикиваний и радостных возгласов, но заклинательнице солнца это не докучает. Она смеётся, замечая в толпе Аннику — то, как девочка выходит ближе к ступеням Большого дворца, осматривается, ища своего маленького царевича. Отвернуть голову вынуждает только то, как каблуки чужих сапог стучат о камень, и сол-королева отступает от Дарклинга, выходя навстречу Зое. Тёмно-синяя юбка шквальной покачивается с каждым твёрдым шагом, пока та не останавливается, награждая действо строгим одобрением. — Слуги Малого дворца теперь позабудут о покое. — Кто из них разменяет детское баловство на пустые стены? — в доброй мере усмехается Алина, вставая у плеча Назяленской. Николай это время проводит в западной Равке вместе с Магнусом, переформировывает морской флот, надеясь, что позаимствованные у фамилии Ришар корабли удастся вернуть до наступления зимы. Взгляд Зои стремится за заклинательницу солнца, и нет нужды гадать, куда обращены её мысли и чувства. — Он не заслуживает их жизни, — произносит Зоя сухо, точно каждое слово требует борьбу, — их верность, их детей... И уж точно Дарклинг не достоин их любви. — Может быть, — остаётся произнесённым на выдохе.       Не им спорить о понятиях достоинства. К нутру чудовищ Алине путь связующей нитью указан. Щёки болят от широты улыбки. Чувства и раздумье Дарклинга, с которыми он смотрит на юных гришей, заперты за чёрными одеждами, вымеренным выражением лика и прожитыми веками. И только одна вольна расковырять себе путь, добраться и коснуться, не лишившись в тот же час руки. Но сол-властительница заучивает одну правду ещё много лет назад, когда их с Дарклингом погребальные костры полыхают в землях Тенистого каньона. Сколько бы гнусны и извращены ни были его понятия, Александр Морозов любит Равку и свой народ. И он тянется к тому, чтобы они любили его.       Плечи передёргивает с выкликнутым за спиной именем, так что члены Триумвирата спешат вывернуть головы, но Алина только замечает среди людей знакомую старушку, что ведёт под руку совсем маленькую девочку, чьи золотистые кудри собраны в пышный хвост. Ярослава проносится мимо своих господ, едва не падая на ступенях и подхватывая ребёнка на руки. Иван минует лестницы следом, прижимая жену и дочь к своей груди, на долгие мгновения прикрывая глаза и что-то бормоча. После потери руки мужчина не ищет пути её заменить, пусть и возвращается к обучению, чтобы найти способ вновь собирать и направлять свою силу. Он не позволяет людям вокруг узнать, насколько тяжело это ранение и сколь много оно у него забирает… Возможность посвятить силу службе и своему господину. Необходимость заключить своих любимых у груди и поддержать дочь. — Как они её назвали..? — глаза Зои сощуриваются на верных союзниках Еретика. — «Федя», — с печальной улыбкой тихо выговаривает Женя.       Со стороны Малого дворца по движущимся гришам и сопровождающим бежит рябь. Люди расходятся, выстраивая узкий коридор, причину чего удаётся найти не сразу. Адриан идёт меж детьми, задирая нос и не переставая бегать взглядом по головам, пока его руки прижимают к груди пару книг. Чёрный цвет кафтана безнадёжно отделяет от всех окружающих. Алина чувствует его беспокойные настроения — страх идти в толпе и нужду укрыть себя за пеленой силы, взять положение под контроль. Но воля отца зовёт его ближе, указывает не опускать голову. Он останавливается лишь раз — пред одетой в синее, знакомой фьерданской девочкой, что не сторонится его, покачивается в поклоне и широко улыбается. Федя провожает Адриана взмахами ладоней, пока он поднимается с подножья дворцовых лестниц взирая на своего отца и после на мать. Мальчик останавливается подле их рук вслед за тем, как Алина подходит, чтобы возложить ладонь на его спину, поддержать. Хочется утвердить, что положение его во всём сходит на то, что ребёнок терпел в Малом городе, но доля маленького царевича даётся ему сложнее. Бросаться на руки родителям ныне непозволительно, а властные судари более не ждут маленького господина за столом. Близнецы и Улла покидают Равку в утро после коронации, и с тех пор Адриан остаётся один. Девочек забирает море. Юного Николая и Миру крадут дела княжеского дома. Матея и Аннику до этого дня за многие вёрсты скрывают неприступные горы Сикурзоя. Алина утешает сына и в тот же час эту тоску поощряет. Это хорошо, что он ждёт — понимает время и необходимость в обществе своих друзей, даже если Дарклинг пытается подменять понятия.       Что-то укалывает внутри, и сол-королева обнаруживает то, как взгляд Еретика находит Аннику среди прочих детей, но Алина уже знает, что в ней нет ничего схожего с девочкой, которую ему довелось узнать. Лишь совпадение… Или напоминание? Однажды — сотни лет назад, в руках юной проливной лежит камень, а в удар вложена единственная нужда в силе, защите и выживании. Анника погибает. Но на памяти о ней стоит Малый дворец и живут все те, кто ныне стоят пред солнечной королевой. И среди них находится иная девочка-проливная, носящая одно имя, но никогда не познающая скитания и жестокость, настигшую детей у озера много лет назад. Дарклинг веками меняет порядок вещей, так что Адриан теперь смотрит на иной мир, совершенно непохожий на тот, что встречает его отца. Алина смеётся, стоит мальчику вывернуть голову, чтобы подёргивая носом, взглянуть на своего господина и царя. Свет всё ещё неприветлив и суров для тех, кто делит их природу, а сердце сол-королевы не способно терпеть жгучие страдания одного несчастного народа. Она чувствует обращающуюся образом Жар-птицы силу и знает, что именно та способна уберечь все юные жизни и ещё те многие, что когда-то родятся. Серый кварц в глазах Дарклинга сверкает, когда он обращает взгляд к Алине. Теперь они изменят мир.

•

      Алина не сможете сосчитать, сколько негодных бумаг держала за последний месяц и сколько раз посещала архивы. О людях «неважных» помнят только тусклые линии чернил да рыхлые куски пергамента. Отданная Дарклингом перепись дарит многое, что девушка никогда не надеялась найти. И помощью придворные господа не обделяют, хотя их королева неисправимо подходит к избранному делу, прогоняя все чужие руки. Это лишь её — Алины Старковой, ноша, что не перестаёт терзать по ночам. Доля государственной власти неизменно заставляет гадать, была бы у неё эта редкая возможность, если бы девушка никогда не поставила ногу к королевскому двору? Заклинательница не знает, как и не понимает, что теперь пытается найти и в чём убедить себя саму. Под час её детства в Керамзине многие дети даже не знали даты своего рождения — всем давали ту, что принадлежала самому князю Керамзову, в благодарность за его дом и поддержку. Чем дольше Алина живёт, тем более смутной и несвязной становится память о ранних годах, прожитых до приюта. Почему-то пустая свёкла на тарелке помнится ей вкусной, плечи отца крепкими и надёжными, а день жарким и солнечным. Единственная пора, в которой нет понятия о злых чувствах. Вероятно, заклинательница солнца лишь желает быть уверенной, что они мертвы. Надеется, что однажды мысль о людях, которых никогда не было, прекратит её терзать.       Дни, проведённые за архивными собраниям, приводят её ко многому. Алина начинает с одним именем отца и названием давно разрушенного поселения, но очень скоро находит и имя своей матери — Алёна. Девушка перебирает имена односельчан, однофамильцев и возможных родственников, пока старые переписи не приводят её к небольшому поселению на востоке от Карьева. На подъезде к деревне, в давно пожелтевших полях гуляют лошади. Где-то молоток стучит о наковальню, и пара рук крутит ворот колодца. Летающий корабль остаётся далеко позади, пока Алина ведёт лошадь под уздцы и нередко взвизгивает, когда животное пытается стащить платок с её головы. Чудно. Длинная шерстяная юбка в этот час скрывает простецкие штаны, а тело прячется под тёплой подпоясанной рубахой так, что издалека девушка сойдёт за работящего мальчонку. Даже потёртые сапоги не уберегут небылицу о заурядной страннице, люди легко приметят дорогие ткани и их добротный покрой, так что Алине остаётся сказывать только о своём пути из Ос-Альты. На окраине страны никто не знает в ней заклинательницу солнца или равкианскую правительницу, и то единственное, чего она предпочтёт избежать. Девушка прибывает в поселение после полудня — время, когда улицы полнятся трудящимися людьми. Кто-то несёт коромысло с водой, телеги месят грязь на дороге, по улице вслед за парой ребятишек бежит дворовой пёс. Ни одно из мест не предстаёт знакомым, пока Алина ищет, где оставить лошадь и сумки, спросить о людях. Местные жители оборачиваются на неё, но не голосят, верно думают — зажиточная странница. — Потерялась, девчоночка? — сидя на лавке подле деревянного крыльца, спрашивает старуха. — Проездом у нас редко бывают, ищешь чевой? — Старковых у вас не найдётся? — решает испробовать девушка, думая о том, что любая иная мешкать бы не стала. Её сюда приводит всего одно имя. Алина может лишь надеяться, что сведения в бумагах не перепутаны, и она не тревожит чужих людей зазря. — Не припомню я таких, — хрипит старая женщина, крутя головой и забирая дыхание всего парой слов. Возможно, Алина где-то ошибается. Или, быть может, записи лгут. Но в иное мгновение её пожилая собеседница оборачивается на окна и приоткрытую дверь собственной избы. — Василь! — окликает старуха, так что и заклинательница солнца подпрыгивает на месте. — Иди-ка сюда, пень проклятый, — из сеней показывается седая голова невысокого мужчины. — Были у нас те, кто Старковыми звались? — Да есть одна, так не Старкова она уже давно, в девках так ходила, — голос старика переворачивает все внутренности, связывает их в тугой узел, не отпуская. — Но они ж приезжие с мужем, с юга перебрались, але давно то было. — Не укажете, где её дом найти? — голос подрагивает с надеждой на то, что прошению внимут.       Старые ей не откажут, но Алина не перестаёт сжимать ткань собственных рукавов, то и дело норовя порвать. Она видит множество домов, и тот, к которому ведут, ничем примечательным не выделяется. Сложенный брус темнеет от времени, а окна обрамляют побеленные наличники. Вдалеке мычат коровы, со стороны избы плетётся женщина. Её руку тяжелит ведро, как видно, парного молока. Сол-властительница мешкает пред небольшой оградкой, но сопровождающий старик подталкивает её к чужому дому, явно оставляя хозяйку в недоумении. — Ко мне что ль красавицу такую привёл? — спрашивает она, отставляя ведро на одну из деревянных ступеней. Алина верит, что негоже так расхаживать пред людьми незнакомыми, но невольно засматривается на женщину в зрелых годах. Её тёмно-русые с проседью волосы подвязаны платком, а ноги волочат юбку сарафана, на пояс которого повязана пара тряпок. Она выглядит доброй, руки предстают натруженными. Хозяйка к незнакомке разумно не спешит, но разглядывает и норовит отвернуться, стоит только поднять на неё взгляд. Чужое лицо озаряется радушным выражением. — Вот спасибо вам, дед Василь. Ко мне давно никто не захаживал. — Молодая ещё скучать-то, Вера. Вера… Вера Старкова, если переписи не врут. — Меня звать Софией, — Алина не может сыскать уверенность, когда её зовут к сеням. Разве чужих зовут на порог? Быть может, сол-властительница лишь разучивается понимать крестьянскую жизнь. Та не останавливается, пока женщина слушает гостью. Молоко остаётся отставленным в холодный угол. Проходя в горницу, хозяйка гонит от стола двух детей, веля баловаться на улицах. — Столичная я, собираю сведения о тех, кто пострадал от полыхающих набегов больше двадцати лет назад. Полыхающие набеги… Так прозывают времена, в которые шуханская армия выжигает юг Равки в непрекращающейся борьбе. Солдаты врага вырезают целые деревни, погребают их и землю под пламенем. Девушка раздумывает множество раз, с какими словами обращаться к чужим, но все они забываются теперь, пока она наблюдает, как в чужой избе орудуют умелые руки. — Страшное время ты вспоминаешь, юная, — молвит Вера, закидывая полотенце на плечо и на гостью даже не смотря, пока сама выставляет чугунки в печь. — Они тогда от наших деревень ничего не оставляли. Среди народа говорили, лучше было сдохнуть, чем попасться южанам в руки. — Скажите, вы знаете этого мужчину? — Алина протягивает чужим рукам бумагу, что всё это время везёт из Ос-Альты. Среди множества строк обведено одно единственное. Хозяйка пред ним мешкает лишь мгновения, хмуря густые брови. — Так зять это мой, — провозглашает с выражением, и на девушку даже не смотрит. Вера выставляет пустые горшки на стол и скрывается в дверях, держа в руках пожелтевшую марлю. Её слова легки, но у заклинательницы холодеют ладони. Она моргает часто, не позволяя чувствам собой завладеть. Значит, тётушка. — Сестрица ж моя младшая за него и замуж вышла. Он безродный был, её фамилию и взял. Бедовая девочка, — выговаривает женщина строго, журит подлинно, словно в этот час есть кого. Дурнота затягивает грудь. Гостей встречают в домах, но следует верить, с ними не говорят о семейном. — Велели мы им западнее перебираться. Так бедные ж были и есть! — качает головой Вера. — Одна свёкла на столах лежала да всё то, что на грядках соберут. Всё на милость святых рассчитывали. Уж давно это было, я так года и не сосчитаю. У сестрицы моей — Алёнки-то, лялька когда родилась, я ж нянчить приезжала, а как ещё? — этот спрос от Алины не требуют, но она отчего-то пожимает плечами. Ей то неизвестно. — Мужик у них с утра до вечера в деревне пахал, работящий был, и она, значица, ходила в местной школе преподавала. Её вся детвора любила, — с уст срывается усмешка. В груди одни чувства с другими путаются — не то утешают, не то к слезам бросить желают. Вера только приговаривает, пока ложка стучит по горшкам. — А как жеж! Мы с ней обе читать-писать ученные! Жалко их. Мои говорят, уж поболи двадцати лет минуло, чего мёртвых кликать, а мне — глупой, всё равно жалко. Алёнка хорошая была. Веснушчатая девица, мечтательная. И этот, Кирюшка её — дурак, такой же. Дочку себе на плечи усадит, и ходят себе, что-то напевают, телега впереди них катится, а они в соседнее село пойдут, гуляют, понимаете ли, — Алине чудится, женщина будто бранится, но ругани нет в её словах, только забава, которую оставляет память. — Девочка славная у них тоже уродилась. Светлая, тёплая, точно живое солнце. — И как звали? Хочется спрашивать, а в Равке пропащую племянницу, королеву и заклинательницу солнца кличут одним именем? — Чего тебе до имён, столичная? — машет хозяйка тряпкой на незваную гостью, руки в бока упирает, должно быть, замечая, что чужую девку рядом с собой держит в слезах. — И чего по чужим плачешь? Дурная совсем! — Ваши дети? — завлечённая голосами ребятни, Алина указывает за стены. Соль слёз царапает щёки, но девушка только дёргает носом, надеясь, что рыдание поутихнет само. Вера спешит к оконцам, слушает, о чём спорят юные. — Шо ж ты меня за молодуху держишь? Внучата мои, сынок привёз. — Так получается, семью вашей сестры забрал огонь. — Мы уж к развалинам не ездили, — широко пожимая плечами, указывает женщина. Грусть забирает её голос, словно лишь в этих словах она не может примириться с утратой. — Не хотели кости да пепел ворошить. Мы-то конечно надеялись, что они в страну бежали, да только разыскала бы меня сестрица, коли б живы были. Такие ж, как они, десятками тогда в землю ложились. Война, что на севере, что на юге сурова одинаково, — Вера вдруг указывает на лавку рядом, под оконцами. — Ты уж, подойди, не бойся, чего всё в стороне таишься.       Солнце льнёт к своей госпоже, стоит только ступить вперёд, засмотреться на то, как бегает ребятня. Но ногти в этот час царапают собственные ладони, настолько сильно Алина их сжимает, надеясь заставить себя оставаться спокойной, приветливой. Ещё с того дня, в который она решает ехать, девушка не может рассудить, как поступить лучше. Сказать ли? Или не нарушать чужой порядок жизни? Заклинательница солнца привыкает к тому, что куда бы она ни пошла, неумолимые беды окружают её везде. Девушка стоит столь близко к единственному, что осталось от её крови, и не может рассудить. Но что-то в чужом естестве не перестаёт терзать сердце спросом ещё с того мгновения, в которое нога ступает к неприглядному дому. Вероятно, даже после ушедших месяцев, Алина всё ещё грешит без меры — лжёт самой себе. Она выставляет пред собой исцарапанные ладони, рассматривая золотистые лучики. Заклинательница солнца спрашивает, не поднимая головы. — Вы ведь узнали меня ещё тогда — у дороги, не правда ли? — Конечно, признала, — вздыхает женщина. — Подозревала, ты прям там болтать начнёшь, если в дом тебя никто не заволочёт. Ты лицом — Алёна, одни глаза только батьковские, — сол-госпожа улыбается, но в глазах печёт, настолько сильно ей хочется плакать. Губу она прикусывает до боли, не смея повернуться к тётке, когда её голос становится тише. — Да и… Я знала, что ты жива. Думала, брешут, когда начали болтать о девице из Тенистого каньона. — Откуда вам было известно, что говорят обо мне? — нервно спрашивает Алина, сжимая в пальцах ткань одежд. — Это я гуляла с племянницей через луг в летние деньки, — девушка не отходит в сторону, когда Вера ступает ближе, разворачивая к себе за плечи и смахивая полотенцем слёзы со щёк. — И это я качала её под окном, где она бы игралась с лучиками солнца. Знали трое. Я, Алёна да Кирилл. Они простыми были, ты не подумай. Мы сначала не понимали. Думали, мерещится всякое. А потом сказали, «чудесная» уродилась, — точно хвастая, качает головой женщина. — Да только твоих это не заботило, они знай радуются, только гулять стали чаще выходить. Так бы и не обеспокоились, пока в деревне бы болтать не начали. — И вы не думали… Что однажды я понадоблюсь Дарклингу и Второй армии, или в иной день за мной день явится дрюскель, а после сами шуханцы испытают удачу? — Мы понимали, что рано или поздно о тебе прознают, — руки Веры слегка сжимают плечи, и Алина вдыхает дробно, на грани рыдания. — Но какая сила есть у пары крестьян против той же воли Дарклинга? Ты, девчоночка, очень редкая и ценная без меры, — молвит женщина с лаской, которая кажется заклинательнице незнакомой. Возможно, так говорят матери со своими детьми. Возможно, она сама говорит так с Адрианом. — Но не потому что была заклинательницей солнца, ты была их единственной дочерью. А как можно отдать своё любимое дитятко? Батька твой конечно знал, что случись чевой, так и защищать тебя будет некому, но время тянули, хотели, чтоб ты с нами как можно дольше пробыла, — хозяйка отступает на шаг, оглядывая гостью с ног до головы. Хохочет вдруг, так что Алина причины не понимает. — Чего вы смеётесь? — Да правду на улицах болтают, королева у нас крестьянка. А ведь и не скажешь, что деревенская! — утверждает Вера. — Ходишь прямо, вон вся мягкая да удалая какая, и балакаешь грамотно. У тебя, сказывают, у самой сыночек есть — чернявенький, как папашка. — Есть, — признаётся заклинательница солнца, кивая несколько раз. Она молчаливо вновь осматривается в избе, разглядывает женщину — то немногое, что жизнь оставила. — Чевой призадумалась? Я понимаю, тебе мамка с папкой нужны, да уж увы, не могу я тебе их дать. Захочешь остаться, оставайся, — тянет слова хозяйка дома и всё за окно указывает. — Вон сынок мой братом тебе будет, ребятня племяннички внучатые. Только смотри, на улицах прознают, сюда ж вся деревня сбежится, — произносит шутливо. — Тебе решать. «Тебе решать», — не перестаёт повторять Алина, пока копыта лошади бьют по разъезженной дороге вдоль леса.       Она не жалеет, не сомневается в том, что должна была приехать. Эта жизнь и эти люди есть та часть её, которая никогда не найдёт свою гибель. Сол-госпоже это кажется дивным, подлинной причудой природы, что рождает непомерное могущество в заурядной простой девчушке. Она счастлива знать о них — о людях, что дают ей жизнь. И на прямых дорогах, Алина строит представления со слов Веры. Память крадёт образы родителей, но теперь она знает, где следует искать. Они говорят недолго — больше, чем следует, и меньше, чем желает сердце. И как бы сильно девушка ни желала остаться, она не может, побережёт семью, которой пока является чужой по духу. Но она знает, что вернётся, как только окрепнет в своих намерениях и понимании того, как лучше поступить. Кровь одна, но заклинательницу солнца с семьёй Веры разделяет немало. И ей следует позаботиться о том, чтобы чудовища из её мира простых людей не настигли.       Алина пришпоривает лошадь, едва минуя хотя бы пару верст с той поры, когда она покидают деревню. Дыхание её подводит, сколь бы девушка ни была уверена, что способна унести вес этого дня со спокойным сердцем. Ей не претит то, что в пути не найдётся сопровождающих. Никто не окликнет теперь, когда подводя к обочине, девушка на негнущихся ногах плетётся в подлесок. Она позволяет себе осесть на колени, давя в горле крик. Всхлип выходит сдавленным, хриплым, а щёки горячи от таящегося в груди рыдания. Алина не утирает слёзы, позволяя им скатываться по лицу, пока от плача содрогается грудь, делая дыхание надрывным. Один далёкий и забытый лес ныне знает солнечную святую на коленях, один слышит её терзания. Она перебирает все слова и не может разобрать, какие из них поселяют столь много чувств в сердце? Мысль о гибели родителей приносит холод в суждение. Девушка давно знает её, и никогда не таит иные надежды, но слова тётки что-то успокаивают внутри. Алина не может перестать всхлипывать, вспоминая речь о том, насколько её родители были добры и как сильно свою дочерь обожали. Они знают… Знают, какую девочку рождают и любят, лелеют её без меры. Простые люди со светлыми сердцами — нужда, отобранная у всякого ребёнка слишком рано. Но вечность не заберёт память о них. Алина не отдаст.

pov Дарклинг

      Двери зала военного совета безлико стучат раз за разом. Стол полнится письмами от равкианских домов и заморских господ. Десятки голов входят под эти стены, чтобы говорить о законе и военных положениях. Время не стоит вокруг Равки, и она меняется, извечно поддаваясь лишь одной власти, которую диктует скоротечный бег людских жизней. Послевоенная пора ещё долго и густо будет властвовать на улицах и жить в глазах и памяти людей, но они не могут позволить себе отпустить силу сейчас. Последние десятилетия разрушают и истощают страну сполна. Они теряют во многом — в медицине и образовании особенно. Равкианские люди не славятся бездельем, но и теперь, если зубы врагов вновь не вцепятся в истерзанные просторы, земля не обделит свой народ трудом. Равка вовсе редко удостаивает своих детей временем на тоску. И в этот час, когда чиновники и военные покидают зал военного совета, он не простаивает пустым. Дарклинг едва садится за перо. Недавно ко двору прибывает весть о том, что года жизни настигают Фелерина. Фьерда хоронит своего короля и коронует нового — принца Расмуса, о чём в Равке говорить не перестают.       Двери распахиваются вновь, и заклинателю нет нужды возносить голову, чтобы угадать, кто является в этих стенах. Николай громок, широк в жестах, словно вся любовь Ланцовых к вычурности разлита по его крови. Вольный мальчишка. Взгляд отрывается от выведенных в документах строк, и возлагая руки на подлокотники, Дарклинг отстраняется от стола, лишь мгновения рассматривая длинные свёртки пергамента в чужих руках. Ланцов не перестаёт бумагой поигрывать у своей груди, точно надеясь не то подразнить, не то завлечь в полную меру. Усмешка замирает на губах. Следует догадываться, что Алина рыщет в библиотеках и архивах чертежи Малого дворца не интереса ради. Правда, наброски и планы никогда не находились на рассмотрении человеческого рода, Дарклинг хранит их там же, где наработки Ильи и собственные дневники, — в месте, которого руки дурные и пренебрегающие нравы людей не могут коснуться. Но Алина желает, говоря о них ночь и день, учится требовать, пока ветхий пергамент не ложится в её руки. И ныне государь взирает на уникальных умов писание с ладоней человека, от которого деликатность ожидать не приходится. Малый дворец — не одни лишь стены, это уникальное собрание, полное сложных механизмов и редких архитектурных решений, выделенных специально для удобства гришей. Бумага, на которую были перенесены замыслы, была укреплена фабрикаторами, но даже она выцветает до грязного желтовато-серого цвета и трескается по углам. Века забирают своё. — Моя великодушная королева нашла для меня эту невероятно драгоценную ветошь, — звенит под стенами зала речь Николая. Мальчишке невдомёк, что он возьмёт в руки столько, столько Дарклинг дозволит возложить. И ему чрезвычайно нравится играть с доверием заклинательницы солнца. — И я, как добрый союзник, раздумал прийти к своему царю, чтобы поделиться идеей. Уверен, ты и сам над ней уже раздумал, — Ланцов возлагает чертежи поверх всех прочих, точно замыслы его не бесславной головы могут быть важнее всех государственных дел. Размышление крадёт взгляд, обращая его к древней равкианской карте, что занимает стену. Дарклинг раздумал, и сейчас он тешится причинами, от которых отказник царской фамилии расхаживает пред ним со столь дерзкими замыслами. — Если мои расчёты верны, Равка сейчас насчитывает более пяти тысяч гришей, о которых нам известно. Если мы выстоим весь грядущий час без войны, это число удвоится уже в следующие два года. Разумеется, нам предстоит много затрат… Школа, восстановление Ос-Альты, — перечисляет Николай, точно незначительные затраты. Золото в казне ему не принадлежит, а людям всегда чрезвычайно нравится распоряжаться чужими деньгами, — порты в Равке, но я не предпочту, чтобы Вторая армия теснилась в столице. — Говори, корсар, — указывает Дарклинг, не ублажая чужие хождения и щедрые слова. — Построим второй Малый дворец? — вопрошает Ланцов легко, поигрывая плечами, точно одна идея жжёт ему нутро. — На морском берегу — в Ос-Керво. Думаю, юный, ново провозглашённый герцог не обделит нас поддержкой. Лука Ришар лишь месяцем ранее принимает на себя утерянный чин далёкого деда, а знать не перестаёт заглядываться на его богатство и власть в море. Мрачный государь лишь хмыкает, взирая со своего стула на врага и союзника. — Не думай, мальчишка, что я не знаю, почему ты предлагаешь город именно в западной Равке — в непосредственной близости от Удовы. Думаешь, там они будут в безопасности? — вскидывает Дарклинг брови, словом ковыряя раны и зовя корсара оскалиться. Точно щенок, что не знает меры и дозволенного. — Женя, мальчишка-фабрикатор, ваши дети… Хочешь дать Зое место, где она могла бы не оглядываться по ночам, но ни для кого из нас такого нет. — Дивно это спрашивать мерзавцу, из-за которого я вынужден искать пути отступления. — Ты же стратег, пират, — тянет слова Царь-Еретик, — даже если город располагается у штормящего берега, напади на нас чужой флот, Ос-Керво будет захвачено первым, — он позволяет улыбке скользнуть на губы, но в том не найти довольства, сыщется одно только поощрение. — Но мне нравится идея. — Тогда… Крибирск, Балакирёв, Раевость? Мы не обделены достойными городами, — перебирает слова Николай, будто держит в руках игральные карты. Он смотрит с довольством и интересом не обделяет, когда Дарклинг поднимается из-за стола, подтягивая рукава мундира и направляясь к старинной карте. Руки заклинатель складывает на груди, взгляд проходится по изученным горам и равнинам, перебирает множество названий, пока не останавливается на одном, что центр Равки звездой обозначает. — Адена, значит. Земля, по которой наши враги никогда не ходили. Не стоит мне и заглядываться на западную Равку, тебя там не любят, — пальцы Ланцова постукивают по столу, прерывая собственную потеху. — По старым чертежам? — Мы почти не потеряем времени на планирование, — единственное, что оглашает Дарклинг, возвращаясь к своему делу и не удостаивая изученные чертежи взглядом. Они не принадлежат ему. Они не принадлежат даже людям, вложившим свои хрупкие жизни в строительство Малого дворца. Они есть собственность гришей. — Все бумаги должны быть пригодны. — Адена стоит около реки, — указывает Ланцов, точно надеясь поймать упущенную погрешность в расчётах. — Как и Ос-Альта стоит на кольцевом канале. Фундамент Малого дворца рассчитан на близость воды. — Но не на беглое течение. — Он выстоит. — Пожалуй, я всё-таки велю провести расчёты заново, — молвит лис чудовищу под руку, не зная ни одной приличной меры. Дарклинг окидывает его взглядом, выискивая правду о том, множат ли поражения чужую дурость, или это вольность собственного положения говорит в мальчишке-бастарде. — Без школы, — поднимает мрачный государь руку, обрывая Николая в шаге к дверям. Ему следует задумываться о времени, — бань, горячих озёр и павильонов четыре века назад строительство заняло немногим больше пяти лет. — Мы едва с войны вышли, — цоканье срывается с чужих уст, — думаешь, управимся быстрее? — Я не спешу, корсар. Легко уловить мгновение, в которое всё самодовольство и любая человеческая забава замирают на чужом лике. Этот страх оставить страну и её людей слишком рано найти легко, за каким бы задором и непокорностью трагедиям тот ни прятали. — Я обсужу это с Давидом и строителями из твоей спасительной обители. Но, мой немилый друг, так ты не ответил на вопрос, построим второй Малый дворец? Ты, я, маленький принц да пара славных королев. — Построим, — единственное, что отвечает прежде, чем Николай исчезает за дверьми зала военного совета.

конец четвёртой части