Соткан из отвергаемых истин

pov Алина

      Алина просыпается в поздний час, когда солнце уже высоко стоит над окнами покоев. Вместе со сквозняком улица приносит переливчатые голоса обитателей дворца. Шёлковые простыни в покоях Дарклинга приносят желанную прохладу — спасение от всех жарких чувств, которыми пронизано разнеженное мягкое тело. Стены вокруг мрачны, и это успокаивает сонный взгляд. Девушка знает, что во дворцах в этот час активно готовятся к грядущему торжеству, и ото сна не спешит. У неё не получается собрать желание прикоснуться к замыслам Николая о том, как следует обставить событие. Если никто не решит размахивать мечами под час пиршества, их с Дарклингом положению оно будет выгодно, и это единственное, что останавливает Еретика пред пренебрежением традициями. Мысль о том, что коронация станет днём нескончаемых переодеваний и лжи, заставляет Алину поморщиться. Люди приедут со всех уголков Равки, чтобы освидетельствовать мир между Дарклингом, заклинательницей солнца и Николаем Ланцовым, и девушка убеждает себя в том, что способна это стерпеть. Но сейчас она садится на постели, позволяя покрывалам спасть с липкого нагого тела. Она велит подготовить для неё ванну и позднюю трапезу, а после даст себе отдых, зная, что в грядущем приезде знати сыщет только тяжесть.       Сорочка липнет к мокрому телу, когда девушка возвращается в покои мрачного государя к чистым простыням и густому запаху свежего хлеба и горячей каши. В дневное время следовало бы подавать обед, но Алина тянется к сладкому и фруктам, которые собирают в летний час. Чай норовит обжечь губы и пальцы, и заклинательница отставляет его в сторону, прося служанку принести из галереи принадлежащий королеве набор. Укрывая лишь ноги, она возвращается в постель, кладя на колени дощечку и растянутый на ней лист бумаги. Следует побояться того, что Дарклинг обнаружит ложе запачканным и пропахнувшим краской, но его госпожа не поспешит заботиться о недовольстве. Она слышит, как двери в его покои открывают, мужчины ходят к приёмным, и девушка находит немало забавного в том, что заклинатель чувствует её присутствие, но обратиться не может. И сама царица его за разговором не посетит.       Но у Алины кисть замирает над бумагой, когда по прошествии нескольких часов, двери в спальни распахиваются. Ладони Дарклинга облачены в кожаные перчатки, а он с головы до ног заключён в чёрное царственное облачение. Волосы слегка блестят, как кажется, от проведённого на улицах времени. Есть немало забавного в том, как с высоты своего величия и заполученной власти он взирает на заклинательницу солнца, занявшую центр его ложа и окружившую себя красками. Ей совершенно не удаётся разобрать его выражение лица, словно весь Еретик соткан из напряжения, пока ему приходится говорить с парой сальных сударей или прибывших военных. Но девушке чудится, она может видеть мгновение, в которое он выдыхает, проходя вперёд и стягивая ткань перчаток. Трапезу вновь принесут к покоям.       След дворцовых приготовлений отражается и на государе. И пока Алина наблюдает за тем, как он снимает с себя тяжесть одежд, ей дивно то, что они чувствуют одно о коронации. Как говорят в Малом дворце больше десяти лет назад, Дарклинг не любит представления, которым станет торжество. Демонстрировать силу и власть он волен в борьбе с их врагами, а не проводя вечера с пьяными и сытыми господами Равки. Когда Дарклинг оставляет чёрное облачение, отвести взгляд получается с трудом. Но взор не блуждает по нагой груди, собирается на том, как он садится на постель, принося к прикроватному столику несколько бумаг. Грань отделяет человека, что проходит в покои, едва отойдя от дворцовых дел. При дворе его зовут царём Александром, но Алине доподлинно известно, что «Александр» сидит ныне перед ней. И она столь сильно хочет протянуть к нему руку, провести пальцами по пересекающим спину дугам шрамов и коснуться губами места посреди шеи, на котором стоит яркая родинка.       Они трапезничают в тишине. От пищи становится жарко, но в следующий час девушка находит себя под боком Дарклинга, подбирая ноги под себя и поддевая шпателем густую краску, пока он сам вычитывает выведенные на пергаменте строки. Но нередко заклинательница замечает, что взгляд чудовища лежит над её плечом, словно картина в руках царицы может быть ему интересна. Алина заканчивает простой эпизод, связавшийся в голове. Окружённое каменистым берегом озеро, стоящее пред линией леса, мрачный силуэт человека, сидящего на помосте со свешенными в воду ногами. Животные, как верится самой, у неё получаются лучше. Рука всё ещё наносит грязно-зелёные мазки, когда сол-госпожа решает спросить. — Ты взаправду вожделеешь меня? — храбрость обратить к Дарклингу голову в себе собрать не получается. Известно доподлинно, что природа у монстра всё ещё людская, но спрос о желании не оставляет сердце. — Как женщину. Мне кажется, когда живёшь столько лет, всё становится однообразным, приедается. — Ничто в тебе не нарекут подобными словами. Солнце нельзя приравнять к человеку — ни к мужчине, ни к женщине. — Мой вопрос совершенно серьёзен! — она норовит пихнуть монстра локтем, но мгновенно пачкает руку в краске, ругаясь себе под нос. Дарклинг, как верится, к ней взгляд не скашивает, но усмехается, пока равкианская царица обтирает руки. — Я не вожделею глазами, Алина, — не поднимая головы, девушка находит себя в том, что заслушивается, забывая о мокрой ткани в руках и непросохшей бумаге, что лежит на коленах. — И это не о том, какой ты предстаёшь моему взгляду. Вожделение написано твоими прикосновениями и тем, что за ними следует. Это то, какие чувства я перебираю под твоей кожей, и слова, которые выводит твой дурной язык. — Так ли «дурной»? — оборачиваясь к властителю всех монстров, вопрошает сол-королева. От документа он поднимает взгляд точно лениво, ковыряя всю существующую в правительнице гордость. — Какой есть. Коли знала бы, что у вечности желания лежат к скверному нраву, задумалась бы о приличиях. — И они бы тебя не уберегли. Алина замирает на мгновение. Не уберегли бы.       Она откладывает бумагу к столику, туда же ставит сундучок с краской и бросает испачканные тряпки, обнаруживая, что всё-таки оставляет пару разноцветных пятен на кружеве сорочки. Подтягивая покрывала выше и спуская одну из подушек, заклинательница пристраивается под боком чудовища, утыкаясь носом в тёплую кожу и позволяя ему опустить руку к своему плечу. Пальцы Дарклинга играют на ткани, пуская искры под кожей, точно он способен забавляться со спрятанной в сол-властительнице силой. — Расскажи мне что-нибудь, — просит Алина, прикрывая глаза. Веки тяжелеют мгновенно, но время ещё исключительно раннее, чтобы идти ко сну. Исторические события и правды, которые избирает вечность, редко бывают приглядны, но заклинательница солнца находит большой интерес в том, чему сам Чёрный Еретик становится свидетелем на протяжении многих веков. Иногда ей хочется просить его говорить ещё и ещё. Она продолжает испивать эту истину с уст монстра и никогда не может насытиться, вкушая ядовитый нектар. — До венчания последней четы Ланцовых, королевские и важные государству браки узаконивались при дворе — прилюдно, — мужчине слова волнение не доставляют, пергамент шуршит в его руках. Сол-королеве доводится слышать о подобной близости. Помнится, о той рассказывает Женя ещё в день венчания Эри и Николая. — Отец Петра считал, что юный сын был настолько плох в делах, что отменил эту традицию, не желая, чтобы вся Равка болтала о подобном позоре для крови Ланцовых. — Чего ради такая мера? — хмурит брови Алина. Тело вздрагивает от мысли о том, что порядок был упразднён всего полувеком ранее. — Так люди могли быть убеждены, что брак скреплён всеми законами, а выданная замуж девушка чиста. Священник давал благословение. Каких-то зевак это убеждало, что наследник не будет бастардом. — Зверская традиция, — со словами кривятся губы. Девушке то предстаёт совершенно бесчеловечным и диким. — Словно в первой разделённой супругами постели и без того бывает много удовольствий, — мысль неприглядная собирается быстро, так что Алина не может её прогнать. Пальцы Дарклинга забираются под рукав сорочки, оглаживают кожу невесомо. Он быстро находит путь к этом раздумью, угадывает, какой спрос рождается в голове его госпожи. Она вновь садится, склоняя голову подобно кошке. Документ ложится на грудь, стоит Еретику поднять к ней взгляд. — Сохранись обычай до нашего времени, ты бы сделал это со мной? Нет, — растягивая звуки, отвечает сама девушка всего через мгновение. — Ты слишком жаден и властолюбив. Ты бы не позволил никому смотреть на свою женщину. Прохладная ладонь, тянущаяся к собственному предплечью, склоняет к себе, зовёт лечь обратно. Ни согласия, ни порицания не следует, и Алина терпеливо ждёт, когда мерзавец заговорит вновь. Она спускается ниже по постели, и его рука ложится на спину, неизбежно приласкивая, заглаживая настроение. — Жадности и принципов не существует, когда ходишь под правлением царя. Многие из встреченных мной королей были детьми, требовавшими, чтобы им угождали, — заклинательнице дурно от картин того, что кроется за всем ублажением. Сколько за всю историю находится таких, как Пётр? Сколько в начале обращаются с гришами не лучше, чем фьерданцы? Сол-королеве известно, как много её царь способен стерпеть. Но власть бывает хуже твари. И ей страшно от представления, что Дарклинг мог бы возложить на свои плечи, чтобы выгрызть путь для таких, как он, и себя самого. — За века нашлось немало вещей, которые я мог сделать, чтобы гриши получили достойное положение среди наших господ, а я был награждён властью, которую требовал в качестве платы. Титул второго по силе человека в стране не даётся с одним званием генерала, а следование традициям — малая цена за него. Вероятно, меньшая из тех, что я и гриши платили за Малый дворец и достойную жизнь. Это роскошь, что мне нет нужды мучить тебя на радость дворянам. — Не припомню, чтобы я мучилась в постели с тобой, — на мгновения спальни погружаются в молчание. Алина не лжёт. Она не желает представлять себя в неугодном положении, но знает, что причиной её слёз и боли стали бы взгляды и языки окружающих. Дикость. — Я не побрезговал бы придворным порядком, встреться мы в иное время, — напоминая о спросе, речь оседает в воздухе, забивается в горло обжигающим ненавистным знанием. — Но потом я не поскупился бы в желании выколоть господам глаза и зашить им рты, чтобы грязь никогда не соскользнула с их масляных уст. — Боюсь и в эту пору они не будут довольны, — произносит девушка спокойнее, выдыхает в полную меру. Забава приходит на место скверных размышлений. — Королева их вовсе не невинна. И сомневаюсь, что верующие возлюбят картину того, что их святую разложат на простынях. — Об их любви не спросили бы. Или ты боишься слова своих друзей? — Ты гад, — огрызается Алина от злобы, что мгновенно стекается к груди. Велико желание пнуть Дарклинга по ногам, но тело столь тяжело, что сол-госпожа не находит в себе желания растрачивать силу.       Многих людей могли бы заставить смотреть на соитие, кто-то мог бы строить ожидания и бросать требования, и сол-королева верит, что легко нащупывает правду, таящуюся в рассказе Еретика. Теперь он волен не угождать никому. Теперь ему дозволено не попрекаться желаниями и принципами. И ныне сама заклинательница солнца властна утвердить единственное «нет». Она может решать сама о традициях и порядках. Это роскошь, выстроенная на крови и костях, на тысячах жизней и многих человеческих войнах, на предательствах и союзах — на нескончаемых жертвах, в которые от самой Алины вложено немало.

•

— Короновать буду я! — Алина морщится со словами, что ударяют чем-то сильнее оплеухи. То могло бы быть унижением — навязанной волей злодеев, потому что именно Ланцову придётся наклониться, чтобы возложить венцы на их головы. Но расхаживающий пред столом Николай вовсе не выглядит обременённым отведённой самому себе долей. — Боюсь, непозволительно рисковать благословенной жизнью, если Дарклингу не понравится вид своей короны в руках священника. И не смею отказывать себе в удовольствии видеть пред собой чудовище на коленях.       С возвращением Ланцова в столицу Большой дворец подлинно оживает. В коридорах ведутся постоянные разговоры, главные ворота никогда не закрывают, потому что к королевским угодьям продолжают прибывать кареты и всадники. Ныне Алина взирает на мужчину со своего места за письменным столом. К его роскошным стенам она не возвращается, избирая для себя скромный солнечный кабинет. Мебель здесь светла, сверкает золочёными ручками, а потолки обрамляет искусная лепнина, из окон открывается широкий вид на цветущие сады. — Многого хочешь, — ворчит девушка себе под руку, утыкаясь носом в возложенный пред ней указ, надеясь, что мгновенно вспыхнувшие щёки не попадутся зоркому глазу. — Болтай больше, и я непременно поведаю Зое о твоих пристрастиях. — Мои пристрастия сполна скрашивают её настроение! Не могу позволить своему генералу скучать. Как и тебе, — добавляет Николай спешно. Его руки чудно возложены на бока, когда он останавливается, обращая взгляд к окнам. — Ты знаешь, как я отношусь к коронации и всему торжеству, Николай. Я не терплю танцы на крови и костях. А теми им с Дарклингом дорожка к тронам выстлана. — Танцевать мы будем на едва постеленных дорогих коврах, — указание Ланцова обрекает вздохнуть. Рука вырисовывает подпись на возложенном пред собой пергаменте. Алине нравятся праздники и полные радости торжества, она никогда не упускала дни, в которые жители Керамзина могли собраться в соседнем городе для гуляний. Но есть что-то глубоко неправильное в том, чтобы плясать, пить и есть сейчас, когда грязь и кровь на руках ещё свежи. Как вероятно, всё ещё горячи и слёзы на лицах столичных людей, которые потеряли сполна под час захвата Ос-Альты.

•

      Алина не спит — не может себя заставить, ворочается в постели, но не находит для себя это чувство, что в обыкновение утягивает ко сну. Завтра её пробудят рано, чтобы поспеть со всеми приготовлениями. Девушка желает утвердить, что ничего не изменится. Это лишь традиция, дорогая формальность, но неестественность всего грядущего не перестаёт царапать её внутренности и раздирать сердце. Мир сладок и радостен, но цена за него зачастую горька. Дурнота крутит живот, отравляет. В ушах шумит. Ветер щекочет ноги сол-госпожи, потому что она распахивает окна, надеясь, что уличный воздух успокоит её чувства. Поддержит ли её кто-нибудь сейчас, когда на побег всё ещё найдётся час? Собственный взгляд собирается на стенах, точно Алина может заметить мгновение, в которое тени замирают. Кажется, даже горящие свечи перестают трещать. — Всё-то ты всегда слышишь, — укоряет девушка, вздыхая и прикрывая глаза. Надумывает ли? Мир велик, но бежать, как верится, некуда.       Иные утвердят, она правит уже не один месяц, так отчего же вкладывать столько смысла в понятия? Босые ступни обжигает холодом, когда Алина сходит на полы, наспех расправляя подол сорочки и небрежно завязывая на поясе полы халата. Ей не требуется брать в руки лампу, и в коридорах никогда не узнают, что королева покинула свои покои. Пожалуй, Равка будет лишена сплетен об утехах королевской семьи, потому что они с Дарклингом скрываются от чужих глаз чаще, чем на дворе встаёт и заходит солнце. Девушка не перестаёт дивиться тому, что несмотря на количество прибывших в Ос-Альту гостей, за стенами дворца удивительно тихо. Тонкий топот ног тянется под сводами из белого кварца, пока сол-королева минует широкие дуги лестниц и сходит на едва постеленные дорожки. Голубой сменяется золотисто-жёлтым впору чёрным знамёнам с нарисованными на них солнцами и затмением. Высокие двери тронного зала не охраняют, и стражи вокруг не обнаруживаются, когда являя себя, Алина проходит внутрь. Свет люстр слаб, так что просторы зала в этот час истинно мрачны. Воздух здесь прохладен и полнится мягким цветочным запахом от поставленных клумб и ваз.       Она полагает, с такого Дарклинга ей хотелось бы написать картину, пока его положение на троне посечено раздумьем и весом, что таят в себе уходящие дни. Одна из ног вытянута вперёд, воротник кафтана расстёгнут, глаза прикрыты, а голова возложена на ладонь, так что пальцы разбирают короткие витки смоляных прядей. Алина редко находит причины тому, что зовёт заклинателя теней к этим стульям. Чаще прочего он говорит со своими союзниками у помоста, никогда не испытывая необходимость восходить на трон. Девушка наблюдает Дарклинга всего мгновения прежде, чем он выпрямляется, осыпая свою королеву всей остротой взглядов и подозрений об её обществе в столь поздний час. Но она урывает себе минуту, в которую наслаждается миром, что не требует от неё противостояний и тяжёлых дум. Направляясь к помосту, Алина не прячется от вида того, как взгляд Еретика опускается к её ступням и мгновенно оставляет. Нить мыслей уловить не получается. Девушка никогда не подвязывает воротник сорочки, отчего лёгкая ткань ныне глубоко рисует грудь и оголяет плечи, а бока почти наги в прозрачности одежд. Не найдётся в эту ночь иная пара глаз, что посмеет на неё взглянуть. Чёрная дорожка восходит на первую ступеньку, и сол-госпожа останавливается, улыбаясь. Ходи его королева в цепях, чёрном кафтане или посмей явиться в столь непристойном виде, Дарклинг десятилетие ждёт, что она поднимется. И Алина никогда не может отказать себе в удовольствии видеть, как это ожидание набирает силу. — Почему ты здесь? — спрашивает Алина, придерживая рукой пояс одежд. Среди вельмож принято считать, что Равка с помоста царей и цариц выглядит иной. Но Чёрный Еретик с этим не согласен. И пожалуй, его королева не согласна тоже. Но ныне Дарклинг походит на кружащего над добычей коршуна. Как видно, не одной заклинательнице солнца в эту ночь неспокойно. — Этот трон захвачен тобой, и уже в это утро он будет принадлежать тебе по праву государственному. — Я бы представал для тебя меньшим тираном, если бы в этот час сидел в стенах своих покоев? Для монстров в этих дворцах не проложены пути. Они ходят, где пожелают, и их тени таятся у стен. — Скажи, оно стоило того? — вопрошает девушка вновь, чуть задирая подбородок. В этот час она не чувствует вес чёрной воли Дарклинга, пока позволяет ему взирать на неё с высоты положений и титулов. Их сила в крови таится, а не на вершинах престолов. — Столько пролитой крови, трагедий, моих криков и ужасных смертей ради того, чтобы ты мог сидеть на этом помосте. Твои амбиции обошлись всей Равке немалыми потерями.       Ничто не изменит правду того, что мужчина пред Алиной есть начало всех терзаний и противоречий. Он поселяет эту отраву в сердце своей солнечной госпожи, и он открывает изнанку мира, что привечает своих детей теплом сердца и жестокостью стали. Насколько размыты его понятия о цене? Людская боль его не достигает, пред ней древние неприступные стены выстроены, что пред грудью Дарклинга стоят, точно щитом укрывают, чтобы не достали — не поставили на колени пред ранами, что наносят шипы вечной жизни. Но сила одной девочки пускает по камню трещины, ковыряет, давит на эти нарывающие увечья. Алина ещё не скоро прекратит напоминать своему Чёрному царю о всей его низости и порождённых страданиях, а он не посмеет ей не ответить. — Я не разменяю этот путь на вымирание своего народа и поражение Равки, — играют слова Дарклинга с его выдохом.       Плечи мужчины расслабляются, ложатся на спинку трона, тени расползаются под его ногами, точно для него найдётся мгновение, в которое он позволяет себе отпустить мрак от своих рук как единственное верное оружие. Только с одной Чёрный Еретик всем излюбленным контролем попрекается. Змеевидные тени скатываются по ступеням, щекочут лодыжки, пока заклинательница солнца поднимается на помост, ведя с Дарклингом невидимую борьбу. Он ищет лениво, подобно разнеженной на солнце кошке ловит взглядом каждый следующий шаг, точно в игре пытаясь предугадать, куда в следующее мгновение двинется его королева. Она знает, чувствует, что мужчина в этот час связующей нити касается, пытается настроение Алины на составляющие разобрать. Но вероятно, все его представления ломаются, когда девушка вынуждает полы халата разойтись, а вещь упасть с плеч. Прохлада бежит по их наготе, забирается под ткань сорочки. Дарклинг дёргается на троне, когда его сол-властительница опускается на колени, так и не переступая последнюю ступень, хоть и один из стульев её знамением увенчан. Трон поскрипывает в том, насколько сильно Еретик сжимает подлокотник. На долгие секунды взгляд падает девушке за плечо убеждением, что двери зала остаются непотревоженными. Они оба знают, сколько в этом пошлости и низости, сколько открытых ран, подставленных миру на созерцание. Раньше, чем Алина говорит, на лик Дарклинга опускается мрачное выражение, бледное от того, насколько сильно он сжимает челюсти. — Всё было бы именно так, не сумей я совладать с рогами оленя, не правда ли? Я у твоих ног как редкая покорная зверюшка — оружие, которым можно воспользоваться в угодный момент, — чудовища рвут из-под цепей точно взбешённые псы, пока девушка протаскивает их господина по всем гнусным понятиям, которые знает с его руки. Ей известно, насколько один её вид очерняет все истины, машет ими пред ликом худшего человека. Не нравится. Алина почти уступает улыбке от того, насколько сильно её властителю это не нравится. — Безвольная забава для царя и рабыня. Эта низость… Немногое, над чем Дарклинг себя ставит, и не терпит, когда заклинательница его к гнилой природе опускает, равняя со всеми простецкими ублюдками и подлецами, что не знают милосердия над святыми понятиями. — Ты очень любишь вешать на себя ярлыки, которые я никогда не держал в руках, Алина. — Верно, эти ярлыки не были в твоих руках, они были ошейником, который на меня надели, — словам должно терзать чужое нутро, царапать всё нечеловеческое в чудовище. — Ты не мучаешься сожалениями, я это знаю. С этой безжалостностью ты ждал меня на руинах Керамзина, — огонь того разрушения в этот час в глазах одного немилого царя отражается, пролитая кровь рисует бледные ладони. — И с той же ты звал Ану Кую наиболее близким, что у меня было от матери. Вражда с тобой мне обошлась очень дорого. — И чего моя сол-королева желает теперь? — Дарклинг едва ведёт головой, но волочащиеся под коленями сол-госпожи тени становятся гуще, ластятся к ней недоверчиво, точно пугливые животные.       Ступни перебирают их вновь, стоит только взойти на помост, нависнуть над мрачным господином. Кости в теле переламывает дрожь, когда его рука ложится на спину, голова возносится к солнечной царице, стоит сесть на колени короля. Одного трона им на двоих хватит. Взгляд Еретика не оставляет, будто ни в одно из мгновений он не перестаёт искать, куда лягут руки королевы. Ей верится, это намерение глупо — бестолково совершенно, и посему Дарклинг не может его найти. Такие слова не его устам изрекать и порочить без меры, но Алине интересно, что мужчина решит изречь и как ещё пренебрежёт всем людским, обернув вокруг её шеи свою когтистую хватку. Это может быть лаской — то, как она кладёт ладони на грудь монстра поверх его чёрного кафтана, ведёт ими выше, словно даже через толщу ткани способна распустить по его коже тепло своих рук и самого солнца. С пальцев рвутся золотистые лучики, когда они ложатся на шею Дарклинга, и его уста немногим приоткрываются. Желание того велико, но Алина никогда не может найти в себе силу надавить после того, как видит маленького Эрика. Никакая ненависть не способна распалить желание лишить проклятого Еретика дыхания. — Проси прощения, — велит девушка и верит, что всему мраку в этот час следует рассмеяться. Нет того, что теперь она могла бы не иметь. Как нет и того, что неподвластно Чёрному Еретику. Полуулыбка на его устах принадлежит занимающему трон монстру, а не человеку. — Я родилась в ушедший день, ты не смеешь мне отказывать сейчас.       Солнце пред коронацией заклинательницы светит над головами людей и властно пред короткой ночью. Прошение о страшной вине просто и пусто в одной дрянной мере. Слова чудовищ никогда не будут произнесены искренне, никогда не сохранят в себе толику желанного сочувствия, что могло бы исцелить рану на сердце. Но заклинательнице солнца нравится ковыряться в них, прощупывать эти грани мелочности. Хочется знать, настолько ли велика гордыня и надменность Дарклинга, что и двойка скупых речей для него будет тяжела. — Ты ворошишь свою боль ради пары слов. — Так подари мне их, — пальцы вцепляются в ткань чужого воротника. Не едини их неугодное положение, Алина бы желала Еретика встряхнуть. Солнце в груди норовит вспыхнуть, потому что и сол-королева способна в этой вражде. И сейчас монстр не знает, забавляется ли его госпожа или выставляет против него кинжалы. — Раз это лишь пара слов, так извиняйся же. Зачем мне звезда с неба, если мой муж не способен подарить хоть каплю исцеления моему сердцу? — руки вздрагивают с тем, как Дарклинг выпрямляется на троне, и всё его тело напрягается под ней. — Испробуй прогнать меня, и боюсь, солнце обглодает все знамёна этого зала, — девушка не сразу успевает понять, в какую ловушку загоняет себя вновь, когда чудовище встаёт, всё ещё удерживая королеву в своих руках, словно нет в ней и малой тяжести. — И как ты только смеешь.?! — прикусывает она язык, зная, что стражи и недремлющая прислуга не побрезгуют возможностью послушать визги собственной царицы. На мгновение Алина позволяет себе обернуться к вратам, хватаясь за плечи и шею Дарклинга крепче, когда он подходит к ступеням. Помост высок. Но нога вперёд не ступает, когда губы касаются уха, зовя заклинательницу замереть. — Ты указываешь мне просить тебя о прощении, — окутывает Еретик своим голосом. — Но готова ли ты мне его дать? — Нет, — спешно выговаривает девушка сквозь сжатые зубы.       Она не может. Принятие и примирение никогда не будут схожи с прощением, сколь бы ей ни хотелось слышать эти слова с порочных уст, что сейчас кусают её за хрящик уха. Алина не шевелится вовсе, когда заклинатель сходит по помосту и сворачивает к неприглядным дверям, что таятся за белокаменными колоннами. Тени окутывают их стремительно, погружая в мрачную мглу, что скрывает правителей от людских глаз. — Те залы никогда не будут милостивы к твоему сердцу, — тяжесть сдавливает грудь. Корона не терпит ничего настоящего. — Я часто думаю о Гражданской войне. Ты билась достойно. Я не отрекаюсь от своих методов, — по коже бежит холод, с которым приходит и тьма, — и я бы добрался до каждого из твоих друзей, если бы это было моим путём к тебе. Но наберётся немало вещей, которые сейчас я сделал бы иначе, — провозглашает Дарклинг, не оставляя сомнений о том, что каждая из них ведёт к заклинательнице солнца. — Сбереги эти слова, если они столь дороги твоему сердцу. С днём рождения, моя Алина, — изрекает царь, целуя свою королеву в висок.

•

      Принятые среди знати порядки строятся в голове сол-королевы представлениями о позднем пробуждении, долгих трапезах и неспешных приготовлениях, поэтому ей дивно, когда со следующим утром высокопочтенных гостей приходится встречать в ранний час. Вечер будет их праздником, но с рассветом дороги ведут в столичные стены — в Тронный зал Большого дворца, что называют «на поклон». Алина надеется, что обойдётся без кровопролитий, пусть и день коронации для неё уже сполна мрачен. Необходимость приветствовать знатных господ и их семьи не требует от заклинательницы солнца ничего, кроме умения заставить себя улыбнуться и выслушивать их речи. Белый мрамор Большого дворца в этот час лишь двумя цветами расписан. Всюду бегут парадные дорожки, перемежаются чёрные и золотые знамёна с отмеченными на них знаками затмения и лучистого солнца, гриши ходят в парадных кафтанах, нося на себе гербы самозванных правителей. Под колоннами и величественными сводами Тронного зала — вдоль дорожек, стоят члены Триумвирата и генералы гришей, что не были призваны своими семьями. Кира, Иван, Агне и Жана прибывают от границы. Грудь каждого пересекает широкая лента, несущая на себе положенные чину ордена. Приём не требует от них всех роскошных одежд, и за это Алина благодарна, потому что все эти люди знают малое изобилие, растрачивая свои жизни за то, чтобы уберечь равкианцев от врагов.       Знать прибывает со всех уголков страны, Алина знает, что они не получают ни одного отказа в визите. Но слова лучше прочего рассказывают о нарывающем разделении в обществе, что спадёт лишь со временем. Некоторые судари осмеливаются обращаться к одному Дарклингу, как к своему правителю. И это то, что на радость потешающемуся Николаю, Еретик господам не дозволяет. Кто-то не скрывает своего недоверия и недовольства, а другие же противоположно приходят выразить свою бесконечную липкую покорность — одобряют новый навязанный порядок. Находятся и те, кто рассуждает, что звать «лже-Ланцова» пред Чёрным государем есть их единственная воля, и в такие часы взгляд Дарклинга брезгует бестолковыми наглецами, он обращается к Николаю. Это заявление сделано давно. Мелкие недовольства Еретика не достают, не царапают даже, но посмей лис поддержать восстание, и он станет последним, кого настигнет мрачная кара, потому что деспот к нему дорожку кровью всех союзников «мальчишки-пирата» выстелет. Но ни одной речи перерасти в действо не позволяют, обрекая гадать, насколько взаправду велика выдержка Дарклинга. Сколь бы черно ни было сердце одного правителя, и сколь ни была бы бесконечна милосердная воля другого, предел любви среди своего народа сыскать невозможно. И это есть то, что и Лис-корсар, и мерзкий Еретик понимают оба.       Адриан, к удивлению Алины, хмурит брови чаще прочих, хоть и не теряется, когда обращается к нему. Иногда его впечатления на лице масляной краской писаны, и девушка верит, что в этом они схожи. Королева-мать сдерживать всполохи чувств умеет скверно, её дитя же заурядно не хочет, видимо, веря, что его недовольство чужих господ и сударыней не покалечит. Его трон сколочен по подобию того, на котором рассиживается и сам Дарклинг. И в размере двум прочим не уступает, отчего ребёнок проваливается у спинки и едва достаёт ногами до пола. Алина верит, что подобные приёмы совершенно не предназначаются для маленьких нетерпеливых принцев, но Адриан остаётся спокоен, пусть и сол-властительница допускает усмешку, замечая, что он скучает. Многие из звучащих имён и фамилий ему знакомы, но те, что объявляют последними, заставляют сесть на троне ровнее и расправить плечи. Эти господа являются ему семьёй, что сопровождает года, проведённые в стенах Малого города. И сама Королева-солнце вниманием не пренебрегает, когда врата Тронного зала открывают вновь. — Его сиятельство, князь Андрий Воскресенский и генерал Владим Воскресенский со своей семьёй в сопровождении госпожи Надежды Разумовой.       Алина почти прикусывает язык в необходимости придержать усмешку. Что-то меняется. И должно быть, природу подобного выступления знают только стены Малого города. Девушка мало знает об отношениях Наденьки и Яна и совсем не одобряет порядок, что их свёл, но ныне она уверена в одной истине, что молодая сударыня господина Разумова уважала. Положение вдов исключительно скверно в обществе, которое рождает сердцебитку, и подобный выбор, должно быть, оскорбляет её князя, но Алина видит в этом сполна от гордости и достоинства. За тенью этого раздумья девушка находит себя в удивлении тому, насколько велика семья Воскресенских. Андрий ведёт под руку свою супругу Алису, а за ними следуют их дети — девушка и два мальчишки, один из которых есть младше Адриана. После идёт Владим, сопровождая овдовевшую госпожу. Лицо мужчины меняется за то время, что сол-королева его не видит. И оно наиболее хорошо отражает, что их положение на границе стремится к лучшему. Строгость солдатского шага вновь обрамляет лоск богатой ухоженности. За своими братом и матерью ступает только Наденька, не ища руку никого из членов семьи. Они все — и отказники, и гриши, несут на себе благородный красный, отмеченный гербами семьи и самого королевского рода. Грудь Владима пересекает традиционная лента, говорящая о его звании и несущая на себе пару новых знамён. — Его светлость, герцог Мезле со своей семьёй.       Внимание неудержимо вновь обращается к вратам, через которые проходит семья сулийцев. Представление о знатном роде шквальных-гришей меняется вместе с ними. Многие из них не несут кафтаны. Одеждами гришей располагает лишь Регина и её старший брат, остальные же члены семьи — граф с графиней и их ближайшая кровь, облачены в традиционные костюмы из гладкой синей ткани. Одежды женщин сложены единым полотном, рисующим длинную юбку и перекинутым через плечо. Золото украшений блестит в свете люстр. Культура сулийцев красива в той мере, какой Равке свойственно пренебрегать, и от царицы не укрывается то, с какими глазами на шквальных смотрит Зоя. — Достопочтенные князь Михаил Николаевич Румянцев и княжна Валерия Румянцева со своей семьёй.       Алина слегка наклоняется вперёд, отмечая мгновенно, как Адриан садится ровнее, надеясь наконец встретить столь дорогих господ вновь. Глаза Дарклинга прищуриваются на открытых вратах с вымеренным интересом. Никто не ожидает, что они примут приглашение. До возвращения в Малый город самозваный король передаёт в их владение старинный семейный дом за Петразоем, и они не мешкают пред этим даром, нередко ведя переписку с правящими господами. Они не принимают гостей, и до сих пор судари Румянцевы не выходят в люди. Алина помнит, что они просили время, и никто не поскупится им его дать в столь нелёгкую для всей Равки пору. Видится отчётливо, как сильно хотя бы господин Владим Воскресенский выворачивает голову, чтобы смотреть на распахнутые двери. Чужой шаг неспешен, когда в дверях появляется пять объятых в красное фигур. Они единственные, кто не придерживается чинного построения и идёт друг подле друга. Михаил ведёт свою княжну под локоть, но их бока не пусты. Трость постукивает по полам — Дмитрий ступает рядом со своим братом, едва заметно хромая, пусть и нетрудно заметить, что его шаг становится более крепким и твёрдым с их последней встречи. Юный Коля идёт у руки инферна. Лик мальчика загорается, стоит ему вознести голову и найти своего друга на помосте. Ирина выступает подле Валерии, и подобно княжне на её голове лежит венок из переплетённых нитей золота, украшенного небольшими рубиновыми каплями. Но ещё приметнее то, что на её поясе покачивается меч, который, помнится, Алина уже встречала в руках генерала Воскресенского, когда их свело поля битвы. Улыбку утаить не получается с картиной того, как Мира держится за руку своей старшей сестры, не отрывая от неё взгляд. Шаг девочки тяжёлый и неровный, должно быть, от неудобства, которое создают одежды, но она выглядит сияющей, насколько способна быть юная госпожа с её здравием и положением. Сол-королева не сразу замечает, что каждая из женщин Румянцевых одета подобно ей самой — кафтаны покоятся на плечах поверх платьев из красного бархата. Ладонь касается собственных уст в желании спрятать неприличную улыбку, когда Алина встречается с взглядом Валерии, чьи яркие ткани не скрывают налившийся округлый живот. Верит, чтобы покинуть дворец, у княжеской четы взаправду находится немало причин.       Их королева зреет пред собой пятеро детей. Пятеро сирот. И вместе с ними идёт одна непокорная злой судьбе дочерь и сестра военных. Шесть несчастных жизней. Они самые малочисленные из приставленных ко двору гришей, и от царицы не укрывается, как на них смотрят. Сожалениям и печалям, гореваниям о чужих судьбах нет конца в людских лицах.       Когда все три семьи кланяются, Алина гадает, сколько они ждут этого? Сколько надеются, что однажды их головы упадут пред подобными им гришами на троне? Они сражались за Дарклинга, но Равка многим из них обязана глубоким поклоном, как и каждому, кто теряет жизни и получает раны за благополучие земли, её народов и гришей.       Алина встаёт со своего трона, чтобы спуститься к собравшимся господам. Семья Мезле покидает Тронный зал первой, и девушка находит большое восхищение в том, как они относятся к власти. Сулийцы сложный и мудрёный народ, о котором сол-королеве пока не доводится узнать многое, кроме слухов и чужих россказней. Но они не отказываются от своих устоев и культуры, сколь бы ни были велики блага, которые может им предложить корона. Сули нуждаются в уважении к своему порядку и не принимают иное. То не льстит нравам Дарклинга, и девушка понимает, почему Чёрный царь считает их одними из своих самых ненадёжных союзников. И до сих пор сол-королеве не доводится узнать, как он завоёвывает их доверие. Мезле остаются тверды в желании вернуться к отданному им титулу и не страшатся просить за собственную верность. Алина не пытается окликнуть Зою, когда она покидает зал вслед за старинным родом шквальных. Назяленская не первые дни ищет час, что сведёт их.       Сходя с помоста, сол-королева отдаёт указ принести в ближайшие комнаты подготовленные ей сундуки. Но раньше, чем она может направиться к господам Румянцевым, взгляд обращается к тому, как княжащие судари испытывают друг друга взглядами. Девушка помнит, что за проведённый у границы час Владим не ищет общества Николая, но ныне господа Воскресенские своим прорежённым обидой вниманием Ланцова не обделяют, а он не станет отступать первым. Ясно доводится расслышать, как подводя к себе юных внуков, старшая госпожа дома просит своих сыновей оставить гиблые идеи. — Андрий, — обращение замирает под сводами и остаётся обронённым устами Михаила Румянцева. Голос взывает точно не к князю, лишь к своему далёкому другу, которого хочется отвадить от бестолковой грызни. Следует верить, каждый из Румянцевых чувствует больше, нежели может иной человек, и беспокойству среди господ есть причина. — Нет нужды ворошить эту грязь. — А мне верится, Ваше сиятельство, — молвит Владим, не обращая головы к чужому князю. Его рука в неряшливом жесте проскальзывает по боку, точно он желает схватиться за меч, которого уже нет на поясе, — наша нужда очень велика.       Алине дурно от понимания, что каждому из этих господ достаточно взмахнуть рукой, и жизнь Николая остановится в одночасье. Но никто из них это злодеяние не свершит — такова есть людская разумность, которую фьерданцы не признают. Помнится сол-королеве, младший сударь Воскресенских зарекался, что для Николая Ланцова у него найдётся сполна скверных слов, но ныне они с братом молчат, и женщины их прочь не уходят, пока юные сыновья Андрия пытаются выйти к отцу, стоять рядом с ним. Надя только качает головой с печалью в глазах. Алина ловит взгляд Николая — упрямый и гордый донельзя, так что хочется процедить одно единственное «не смей». Он никогда не уйдёт от беседы, но сол-королева знает, что господа Воскресенские не получат от него желаемого. Сожаление и покаяние лиса-хитреца не для людей, что преданы Дарклингу. Может, будь они все снисходительнее друг к другу, меньше бы людей бежало к руке Еретика. Алина спешит обратить голову к причине всех бед, но её мрачный властитель в этот час говорит со своими генералами. Он замолкает на мгновение, обрекая лик довольствующейся Киры обратиться к зрелищу. «Их обида всё равно выплеснется, Алина», — единственное, что утверждает мрак. Верно, для всех худших чувств никогда не найдётся угодного мгновения. — Ваши брат и названый отец заслужили свои судьбы, — единственное, что выговаривает Андрий. Сол-властительнице чудится, она может видеть мгновение, в которое сердцебит отпускает все гневные чувства. Но ей не приходится ждать молчание от Николая. Он всякое слово способен встретить с улыбкой и давно примиряется с мыслью о судьбе брата и отца, но не с уст союзников Дарклинга их ему терпеть. — Жалким людям жалкая смерть. — Быть может и так. Да только, Ваше сиятельство, я верю, что мёртвым всё равно, как вы о них говорите. Но молвить ли о смерти с теми, кто повелевает живыми и истлевшими? Алина надеется, что хоть кто-то из властных мальчишек позволит напряжению осесть, но рука Андрия дёргается к брату, что выходит вперёд. — А наши речи и не для мёртвых, — не отступает Владим. — Только вам гореть в их позоре. Мне остаётся только надеяться, что стыд по ночам не даёт вам спать. — По ночам я слишком обременён заботой о тех, кого не пощадят руки нашего короля, — истинно доброжелательно изрекает Николай, заставляя царицу качать головой. — Я не был обделён предателями под своим боком, — рука Ланцова обращается к другой стороне зала, неизбежно привлекая внимание всех собравшихся. — Хотя бы сударь Дмитрий Румянцев не даст соврать. — Да как вы смеете… — Этого не будет, — провозглашает Алина, прерывая почтенного князя Воскресенского в слове. Видится, они с братом склоняют головы, заслышав королеву. Она не сможет утвердить, что их требование несправедливо. Но Николай не даст им желаемого, и царица не позволит бесчинство в этот день. — Мы больше десяти лет ждали, — выражение Андрия окутывает чинной спокойной мерой, — чтобы вы ответили за то, к чему избрали быть слепым. — Этот ответ требует только гордость, а не боль ваших женщин, — звучит знакомый голос на другой стороне Тронного зала.       Нетрудно видеть, как сильно меняется лик Владима ещё до того, как он оборачивается к чужому роду сердцебитов. Лицо овдовевшей княжны Воскресенской благодарно смягчается, когда её взор находит Ирину. Никто не наберёт в себе смелость и бесчестие, чтобы перечить молодой сударыне. Вероятно, многие в этот час ожидают слово Андрия, но Валерия вместе с заклинательницей солнца только присматривают за тем, как взгляд Владима Ирину не покидает. Она сама не стремится ему уступать в своей правде, и большего не говорит. — Господа Румянцевы, — обращается Алина, стоит только Дарклингу отпустить от себя Михаила. Грудь наполняют трепетные чувства от того, что целый род взирает на правительницу с почтением и видной радостью встречи. Одни только дети всё косят взгляд на юного принца, что стоит подле своего отца и подойти не решается. — Верю, следует отпустить юных, они явно не находят и малый интерес в наших компаниях, — по собравшимся прокатывается высокий смех и слова согласия, когда сол-королева просит дать детям покинуть залы и вновь обращается к старшим господам. — Прошу, проследуйте за мной, — путь недалёк и ведёт к ближайшим приёмным. Алина указывает на их дальнюю сторону, её взгляд обращается к Ирине, что благодарно склоняет голову, догадываясь о том, почему её королева располагает утерянными вещами. — Эти сундуки подготовлены мной с моего прибытия из Джерхольма. Уверена, старшая сударыня рода хорошо осведомлена о том, что в них находится.       Когда пропуская вперёд свою сестру, Михаил и Дмитрий проходят вглубь комнат, сол-госпожа берёт Валерию под руку, точно давнюю подругу. Склонять целительницу к горестным воспоминаниям в её положении не хочется. Но княжна Румянцева заверяет свою королеву в том, что давно примиряется с этой памятью, а её тело крепко, так что они обе обращают взгляды к девушке, что опускается на колени пред сундуками. Ладони Ирины поднимают один из красных кафтанов со всей грязью страшной трагедии и пылью ушедших лет. Алина никогда не разберёт, кому он принадлежал, — отцу, матери или, быть может, дядюшке молодой сударыни. Вероятно, это и неважно в час, в который вещь ложится на колени госпожи Румянцевой, и она прижимает её к себе так, словно надеется отыскать в одеянии тепло утерянного человека. Теперь они все могут найти покой.

•

— Я в этих одеждах совершенно неповоротлива, — ворчит Алина, рассматривая саму себя в высоком овальном зеркале, золотая рама которого искрится от солнечного света.       Чувства, что она видит кого-то чужого, больше нет, сколь бы велико ни было неудобство. Девушка знает, почему её тело заключено во все тяжёлые ткани, и почему она сама выбирает их носить. Сол-королева, правда, ожидает, что это платье будет чёрным. Но оно сшито из мягкого золотого бархата, что плотно поднимается по её рукам, обрамляет грудь и бока и распускается в пышную, сверкающую в свете юбку с её громоздкими складками. Вырез одеяния не глубок, а на груди нет корсета, но дышать отчего-то тяжело. Возможно, Алина чувствует себя запертой. Возможно, она запирает сама себя, зная, что властные мерзавцы не будут милосердны к её сердцу. Её волосы заплетены в косу, что лежит венцом на голове, и то избирают специально под корону. Пусть и Женя не мешкает пред тем, чтобы наполнить белое полотно волос каплями желтоватых камней, косу пронизывают золотые нити. Пальцы Сафины подцепляют лепестки роз и опускаются подруге на щёки, перенося на кожу яркий румянец. Алина никогда не перестаёт удивляться тому, какую живость глазам способны придать руки портнихи. Она даёт губам насыщенный рубиновый цвет, а ресницы под её движениями становятся длинны. Они, как и брови, остаются белыми, потому что заклинательница солнца не желает менять лицо, цвет которого забирает война. — Эти одежды не созданы для того, чтобы ты могла в них бегать, — объясняет Женя, откладывая несколько баночек к своему сундучку, что неожиданно предстаёт пустым. Многие склянки прячутся от взгляда, и портниха тщательно обтирает руки. — Они для того, чтобы важно ходить, сидеть на троне и раздавать указы, — улыбается она, подходя вновь, чтобы выпустить на лицо сол-властительницы несколько коротких прядей из причёски. Лицо Сафины смягчается, когда работа оказывается закончена, но её руки не опускаются, ложатся на плечи подруги. — Мне жаль… Мне так жаль, Алина. Мы столько боролись и потеряли, чтобы сейчас всё закончилось именно так. — Мы победили, — напоминает заклинательница солнца, стирая кончиками пальцев слёзы со щеки Жени. Всё живое в теле рвётся от непосильного вида чужих рыданий. — Это единственное, что имеет значение. И мы будем уважать тех, кто погиб, чтобы мы могли здесь стоять. Это не о Дарклинге, — качает головой девушка. — Это о том, что мы живы, и у нас есть сила изменить всё к лучшему и поступать правильно. Грудь содрогается предвестником рыдания, когда Алина обнимает Женю, но слёзы не приходят. Сегодня она не будет плакать. Привыкая к тяжести и нескладности юбок, сол-госпожа направляется за портнихой. Юноша-слуга открывает двери, проводящие в просторные комнаты, в которых не стихают разговоры. Надя, слышится, поражённо что-то восклицает, рассматривая заклинательницу солнца. — Сейчас я понимаю, что для нас всегда было только два пути, — обращается Алина к стоящей неподалёку Зое, чем обрекает все разговоры смолкнуть, а взгляды обратиться к ней. — Вам следовало бы оставить меня умереть в той часовне. Вместе с ним. — Он выжил там, Старкова, — напоминает шквальная неумолимо. — Живую или почти мёртвую, я страшно сомневаюсь, что его люди не вытащили бы тебя вслед за своим господином и отдали бы его тварям на съеденье.       Лицо сол-королевы озаряет улыбка. Вытащили бы, но ещё раньше она навсегда похоронила бы их под разрушительной силой ничегой, и боли бы этой хватило, чтобы убить их обоих. С подрагивающими у живота руками Алина проходит к центру палат, давая себе мгновение осмотреть собравшихся. Неся на себе красный, синий и голубой, Женя, Зоя и Надя одеты в платья, мягкий и утончённый покрой которых напоминает правительнице об одеждах, подаренных ей одной морской госпожой. Ткани блестят и переливаются, но поверх них, как и заведено царицей, надеты кафтаны неизбежным символом пройденных войн. Держа руки за спинами, близнецы стоят в начищенных мундирах оливкового цвета, но кажется Алине, не будь против того воля Николая, они бы заявились на коронацию в самых неугодных пиратских одеяниях, которые королеву совершенно не смутили бы. Адрик, держа под руку Леони, почтительно склоняет голову. Отсутствует Николай, в этот час разговаривающий с Дарклингом. Отсутствует Давид, что ожидает Женю в часовне. Отсутствуют и все те, кто расстаётся с жизнью раньше, чем они успевают встретить этот день. — Мы построим достойный свет для гришей и равкианцев в мире с Дарклингом, — молвит Алина, зная, что не встретит в глазах союзников щедрой радости. Верится, у самого Еретика широкие речи получаются более сносными, но девушка не боится, что её голос вздрогнет. — Я прошу прощения за то, что нет иного пути. — Может, Санкта, — складывая руки на груди, обращается к ней Тамара, — мы и не проживём столько, сколько отведено вашему могуществу, но мы будем рядом так долго, как только потребуется, если ты раздумаешь, что Равке будет лучше без монстров. — Ты ведь знаешь, что всё ещё можешь снова обрушить часовню мерзавцу на голову? — проносится по комнатам голос Зои. — Николаю не впервые её отстраивать. — Боюсь, Зоя, сделать это значит обрушить часовню на вас всех, — верится, улыбка выходит истинно сожалеющей. Так будет всегда, реши день и ночь воевать. Мир не терпит, когда нарушают равновесие. — Я хочу сказать вам о том, о чём должна была бы уже давно, — раньше, чем друзья могут отвернуть головы, оглашает Алина. В сердце находится правда, что с этого дня останется нерушимой. — Я не пленница и никогда не позволю себя ей сделать. Было бы легко зваться жертвой принуждений, но это не то, что я предпочту как правду. Не мне повторяться о том, что я разделяю вашу ненависть и боль, — с уважением к чужим долям голова склоняется низко. Женя, видится, берёт Зою под руку. — И я разделяю страдание всех тех, кого с нами уже нет, и тех, кто незаслуженно познал ужасную жестокую участь от рук и замыслов Дарклинга. Но простите ли вы мне это или будете презирать, я выбрала его в это страшное время, — выговаривает сол-госпожа, не оглядываясь на все терзания и скверные мысли, не позволяя им себя достать. — Как правителя для наших людей. Как спутника, с которым буду ходить по одной земле ещё много лет. Как отца моего ребёнка, в котором я нахожу большое счастье. Как своего мужа и человека, с которым делю ложе. И если мне суждено оступиться об этот выбор, так тому и быть, — краткость слова зависает в покоях под всей тяжестью чужих взглядов. — Я буду нести ответственность за эту ошибку. Но вы не должны. Как не должны и защищать меня от него, — легко приметить недовольство и зримое противостояние на лицах близнецов, что никогда не перестают пытаться. — Дарклинг заслуживает все ваши худшие ожидания. Но как женщина я не желаю быть частью представлений о жестокости, которая могла бы твориться за закрытыми дверями. Для всего есть границы. И если я с его рук потерплю непозволительное, думаю, Равка узнает об этом, когда я похороню её немилого государя под грудой обломков Большого дворца, что греет ему трон, — усмешки Зои и Адрика прокатываются вокруг. Кажется, замысел приходится им по душе. — У Равки достаточно врагов. И сейчас приходит время нам обратить взгляды к ним, а не друг к другу. Керамзин был моей маленькой Равкой, все эти души… Несчастные дети, как и на всей нашей земле. Я буду исцеляться вместе с ними и готова посвятить свою жизнь заботе о них, как и о вас всех в нужде защитить от окружающих злодеев и самих бесчеловечных решений Дарклинга, если потребуется. Это то, что я могу и должна вам пообещать. Мы все нуждаемся в мире, но мир необходимо построить. — Речь под стать хорошей королеве, — заключает Адрик, рождая улыбку на лице своей правительницы. Согласные слова звучат впору его заявлению, и Зоя шутит о том, что Николай научил заклинательницу солнца болтать. Вероятно, она права, пусть и с советников красивые речи не требуют, с их рук нуждаются в рассудительности и правде. — Моя королева, — в стены покоев вбегает знакомый слуга. Голову не поднимает, говорит спешно. — В дверях стоит мужчина. За него поручились, — с уст царицы срывается короткое «пустите». Возможно, Давид решает провести Женю к часовне, но руки опускаются, когда в палаты проходит мужчина в форме Первой армии, держа фуражку у бока. На губах проваливается одиноко изречённое «Мал». — Жаль, не успел послушать речь, — молвит он, осматривая собравшихся, но неизбежно останавливая взгляд на Алине. Люди вокруг делят с ним одни сражения под час Гражданской войны, но он остаётся верен только одной кислой девчонке. — Прошу, оставьте нас, — становится первым приказом, изречённым за этот день. Девушка не перестаёт рассматривать родное лицо. Тёмные кудри Мала подрастают, вьются у шеи, и он взирает на неё теми же проницательными голубыми глазами, которые Алина никогда не смела забывать. Спрос рвётся с уст, когда двери закрывают. — Кто пригласил тебя к этому дню? — Разве это важно? — пожимает мужчина плечами. — Ты выглядишь как королева. Как царица Дарклинга, — уточняет немедленно, обрекая горько усмехнуться. — Я видел мерзавца, когда поднимался к твоим покоям. Думал, он не удержится, скажет хоть что-то. Но он лишь проводил меня взглядом, будто это единственное, чего я когда-либо теперь буду достоин. Словно он выиграл всё, а я остался ни с чем. Я знаю, что он хочет, чтобы я так думал, — кивает Мал. — Но я не стану. Ты бы этого не хотела. Вероятно, попыталась бы утвердить, что это не так. Наверное, если твоё сердце любит меня, я выиграл намного больше, чем когда-либо сможет он. — Мужчины, — порицая качает головой Алина. Шаг ближе сделать не получается, и она чувствует, как ладони стремительно потеют. Сердце загнанно бьётся в груди, потому что девушка никогда не раздумывает пригласить Мала к этому дню. Одно действо причиняет ему боль, заклинательница никогда не посмела бы просить мужчину на это смотреть. — Всегда меряетесь завоеваниями и женскими сердцами. И зачем ты пришёл сейчас? — Думал, что смогу сказать, как тебе и маленькому монстру идёт это торжество, — признаётся Мал. Алина смеётся коротко и невесомо с избранным выражением. Маленький монстр. Услышь Зоя, как следопыт зовёт Адриана, она стремительно переймёт эти слова. — Но понял, что не могу. Ты ведь знаешь, что если передумаешь, двери Керамзина для тебя всегда будут открыты? Я буду ждать тебя. — Знаю. Ты останешься? — Да, я буду в часовне. Для меня найдётся место среди напыщенных военных, — хмыкает мужчина с приметным пренебрежением, обращённым ко всем чиновникам и важным господам. — Я не хочу здесь быть. Но этот день важен для тебя, Алина. Я раздумал, что ты была бы рада меня видеть после всех этих месяцев. — Я всегда буду рада твоему обществу, Мал, — истина отражается светлой, давно изученной улыбкой на родном лике. И в этот час заклинательница солнца жалеет лишь о том, что не может позволить ему провести себя по коридорам и лестницам Большого дворца. Властитель всех монстров и чудовищ ждёт свою царицу внизу.

•

— Мы рядом, если тебя будет необходимо украсть, Санкта, — неисправимо указывает Толя. Они с Тамарой идут по обеим сторонам от плеч королевы, пока они следуют по коридору. Все идут изнурительно неспеша, направляясь за заклинательницей солнца. — Прошу, проследите за тем, чтобы в часовне не начался беспорядок. — Главное, чтобы они не стали теми, кто начнёт беспорядок, — фыркает Зоя, чем вызывает улыбку на лице своей королевы. Они вдвоём разделят это опасение. Хотя, следует ожидать, кто-то утвердит, что при таких обстоятельствах праздник станет только краше.       Алина не знает, как найти покой рукам, пока они идут под стенами Большого дворца. Все, кто идёт мимо, останавливаются и кланяются, ожидают царицу, но взгляду не находится место. Глаза болят от яркого света разожжённых люстр, а ноги норовят запнуться на новых постеленных коврах. Белые стены предстают неприглядными, но правительница знает, что сейчас главные залы украшены знамёнами, цветами и лентами золотого, чёрного и голубого цвета. Теми же полнится город, пусть и королева наслышана о том, что не обходится без мелких драк за идею о том, кому должно сидеть на троне.       Алина вдыхает глубоко и увеличивает шаг, когда они сворачивают за угол в главный коридор, что встречает тонкими нитями разговоров и уличной прохладой, потому что врата дворца в этот час распахнуты. Уверенность разливается по венам, когда заклинательница обращает взгляд вперёд, где Дарклинг, Адриан и Николай стоят в окружении пары генералов, чиновников и советников в их длинных камзолах. Вознося голову выше, девушка встречает то мгновение, в которое их головы обращаются к королеве. Разговоры заканчиваются. Еретик поднимает руку, и господа спешат удалиться, чтобы присутствовать в часовне вовремя. Алина верит, если Дарклингу дозволено в этот день носить одежды гришей, то следует велеть принести свои. Его кафтан короток, на поясе сверкает эфес меча, обшитые золотой нитью рукава тяжелы, а волосы уложены назад — под корону. Они схожи в одном — в царственной тяжёлой чёрной накидке, что волочится за девушкой по полам. Для Александра и Адриана там нарисовано затмение, тянущиеся из-под лунного диска лучи. Спину королевы же венчает солнце. Глаза Дарклинга слегка прищуриваются, когда Алина вкладывает в протянутую руку свою ладонь, позволяя ему узнать, сколь сильно дрожит. Быть королевой пред теми, кто поклоняется живому Еретику, есть одно. Но быть королевой равкианцев есть совершенно иное. Заклинательнице солнца не знакомы подобные амбиции, но ей известен долг пред людьми, которые нуждаются в мире, защите и в её слове. Адриан встаёт на мыски, с искрящимися глазами рассматривая свою мать и не решаясь говорить вперёд отца. Но королева молвит первой. — И почему тебе дозволено короноваться в кафтане, а я должна терпеть тяжесть этого отвратительно неудобного платья. — Раздумываешь обменяться одеждами? — Ты в платье народ потешишь больше, — совсем неподалёку слышится смех покидающей дворец Жени. И сам Дарклинг, кажется, принимает правду слов. — Мальчишка, — не поворачивая к тому головы, немилый государь обращается к Николаю.       Алина верит, на лиса непозволительно не засмотреться. Время без войны лечит людей. Лик Ланцова сверкает подобно золоту на его голубом мундире. Дворцовый лоск его неизмеримо красит. Вероятно, прибытие Магнуса и Линнеи тоже сполна распаляет его настроения. Девушке, следует сказать, нравится видеть его таким, пусть и вероятно, сейчас не дано знать всего о чужой боли и бремени. — Не ты один пророчил её в королевы, — кивает Николай, обрекая свою царицу закатить глаза. Он покидает Большой дворец последним, оставляя своих правителей наедине друг с другом. — Мой маленький принц, — Алина треплет Адриан по щеке. Смех льётся с её уст от вида того, как он старается не наступить на юбки её платья и подойти ближе.       Непозволительно не приметить работу Уллы, что несомненно до того касается волос мальчика. Пряди от висков складываются в причудливое плетение, встречаются на макушке, подвязанные шнурком с золотой бусиной, что предстаёт особенно яркой на волосах ребёнка. — Ты прекраснее солнца, мама, — успокаивая все волнующиеся настроения, произносит Адриан, беря за руку свою родительницу и королеву. От взгляда не укрывается то, как Дарклинг согласно склоняет голову со словами своего сына. Краше солнца и всех звёзд на небе, значит. — Полагаю, нам обоим не по душе этот маскарад, — заключает заклинательница, стоит немилому царю вывести её под лучи солнца. Он помогает ей спуститься по сверкающим ступеням из белого мрамора и выводит на площадь, где бьют фонтаны. Дорога ныне освобождена от карет. — Это не последнее празднование, которое придётся терпеть, Алина. Не последнее. Девушка, нет сомнений, увидит ещё очень многие. Возможно, среди них однажды найдутся много краше, чем день коронации в Ос-Альте. — Я буду являться тебе каждую ночь и сводить тебя с ума, если задумаешь что-то вытворить, — заурядно хмыкает девушка. Она предупреждает об осторожности и благоразумии своих союзников, но причину всех бед и несчастий никто не осаждает. — Не тем времяпрепровождением моя королева мне угрожает.       Отстроенная в дворцовых угодьях часовня возведена по подобию старой, но от её вида по плечам бежит сырой холод. Девушка никогда не забывает боль, с которой ничегои продолжали являться в мир, а груда камней ломала её кости. Вероятно, помнит и Дарклинг. Но в тот же час высокое белое наскоро построенное творение с золочёным куполом Алине кажется незначительным. Она войдёт под его стены и покинет их королевой. Адриан не перестаёт сжимать в ладонях рукава собственного кафтана, и родительница кладёт руку на его затылок, поглаживая слегка. Первый шаг на каменную ступеньку тяжёл, чёрные дорожки взбегают вперёд к деревянным распахнутым воротам часовни. Дарклинг поддерживает ладонь заклинательницы солнца, когда они входят под мрак стен, где мгновенно стихают голоса. В ноздри забивается холодный сырой воздух. Дрожь норовит захватить ноги, но Алина возносит голову выше и позволяет зову усилителя себя захватить. Тело исполняется силой, девушка смотрит только вперёд, пока они идут между нескончаемыми рядами людей. Лавки в этот день убирают. Витражи отбрасывают на полы разноцветные отблески. Шаг замедляют лишь у ступеней, что уведут к алтарю и иконостасу, где уже выступает Николай и, держа ветхую книгу в руках, предстаёт главный служитель равкианской церкви.       Отпуская руку Дарклинга, вслед за заклинателем теней Алина опускается на колена. Пред сколькими королями и властными господами он склоняется за все уходящие века? Пред сколькими остаётся вынужденным выслуживаться? Еретик всегда идёт за одной целью — служить своему дому и его народу, привести их к мечте, что родилась в думах мальчика, чьё имя было вырезано на сердце. И теперь… Теперь он не обязан приклоняться пред глупцами и самодурами. Дарклинг встаёт на колена только пред Равкой.       Пока под стенами часовни звучат голоса священника и Николая Ланцова, взгляд крадёт пьедестал, на который возложена бархатная подушка. В королевской сокровищнице всё ещё находится немало драгоценностей — тех, что являются семейными реликвиями и равкианским достоянием, которое у Николая не поднимается рука продать. Со времён царя Яромира в Ос-Альте набирается немало корон, Алина видит многие из них, но знает, что ко дню её коронации не принесут ни одну из тех, что пылится в роскошных шкатулках. Она не упускает час, в который из Малого города привозят небольшой сундучок, что всякому зеваке покажется бестолковым и неприметным. Но стоит только откинуть крышку, пальцы замирают на рассохшемся дереве со взглядом на бархат с возложенными поверх символами власти. Золото этих корон настолько холодно в своём цвете, что девушке оно предстаёт почти белым. Она не перестаёт рассматривать нескончаемые тонкие сплетения металлических дуг и вырисовывающиеся пики, что складывают ледяное знамя правления. Венец, что принадлежит Алине, инкрустирован жёлтыми и голубыми камнями, которые обрамляет аккуратная искрящаяся россыпь. Принадлежащий же Дарклингу, тяжёлый обруч совсем не имеет цвета, пусть и бриллианты не перестают искриться в свете равкианского солнца. Как объясняет древность, короны несут в себе те же осколки звезды, что полнят её кольцо. Венцы власти являются прошением одного из заморских правителей, что ходил по земле старой Равки в поисках кузнеца, которому подвластно огранить само небесное светило. Странник, как говорят, желал себе и своей владычице короны способные сиять и днём, и ночью. Алина не спрашивает о том, был ли этим королём сам Дарклинг, или это есть одно из множества преданий, правда о которых похоронена в равкианской земле. Но она знает, что её царь велит заменить камни, которыми увенчана её корона, избирая вместо красных жёлтые, что столь приходятся по вкусу его сол-королеве. Меньший венец власти отлит из серебра, изготовлен по подобию старинных творений и принадлежит Адриану.              Он есть первый, для кого Николай поднимает холодный металл на ладони, пока речи священника приравнивают их к смертным, нарекают рабами святых и их воли. Девушка может видеть, как сильно дитя старается не вертеть головой. Сложенные перед собой руки перебирают пуговицу кафтана, и мальчик быстро их успокаивает, словно его застают за проказой. От сол-королевы не ускользает то, как лицо Ланцова смягчается, когда он наклоняется к ребёнку. Николай знает долю царевичей и понимает лучше прочих, что Дарклинг возлагает своему наследнику на плечи. Рука мужчины на мгновение ложится на щёку мальчика в каком-то чудном жесте, что несёт не то утешение, не то благословение. У Алины всё нутро подрагивает, когда руки Николая возлагают корону на её голову, позволяя почувствовать тяжесть жезлов. Чудится, шея может переломиться под весом, но девушка находит силу вознести голову. Сердце ударяется о грудь почти болезненно, когда она возносит взгляд, смотря на Ланцова из-под отданной власти. Но его глаза только предстают обителью мудрости и порядка. Двигаться оказывается трудно, во всякое мгновение Алине кажется, что корона может свалиться с её головы. Взгляд находит Дарклинга и то противостояние, что они ведут с Николаем даже в этот час, потому что одному приходится стоять на коленях, а другому возлагать на чужую голову свою корону. Кто-то в стенах часовни роняет поражённые вдохи. Грудью завладевает трепет, когда приходит час встать, преодолевая вес возложенной на тело власти, что норовит утянуть к земле. Тяжёлые накидки волочатся по полу, когда новорождённые правители разворачиваются на деревянных полах, выступают пред своим народом. Люди пред ними читают и молитву, и клятву.       Не поворачиваясь к королевской чете спиной, Николай спускается по каменным ступеням часовни, равняя себя с равкианцами. Они ждут только его, и лис не упускает возможность сотворить из своей доли преставление, баламутя настроения и немало задирая Чёрного царя, на которого ныне взирает. Но Ланцов закладывает руки за спину и с высоко поднятой головой опускается к полам. Следом ряды высокопоставленных чиновников, военных, знатных господ и уважаемых гостей, пока на колена не встают все. Множество знакомых лиц, в которые боязно взглянуть. Равка встречает восходящую на трон королевскую семью, и Алина не может взглянуть на Дарклинга. Под тяжестью короны она встречает свой народ одна, позволяет себе почувствовать вес их жизней и ответственность за все судьбы, что ныне паутиной по стране тянутся. Какими бы настроениями народ пред ней ни полнился, сегодня они встречают новых царя и царицу. Девушка шепчет безмолвно, обещает самой себе беречь и защищать их со всем теплом сердца и силой, вложенной в руки. Рука Дарклинга тяжела и властна, когда они направляются вперёд, чтобы проложить людям Равки путь к Большому дворцу, где они всегда будут услышаны. Алина не позволяет их царевичу идти позади, он ступает рядом, пока рука его королевы-матери с наставляющей мерой лежит на плече. И в этот час заклинательница солнца не различает друзей и врагов среди людей — они все её подданные. И та же правда находит путь к воцарённому образу Дарклинга. Сторон более нет, есть только Равка и её единый народ.

•

      Первый бокал в бальном зале Большого дворца есть единственное, что позволяет Алине утерять чувство тяжести, возложенное на её голову. В скорую меру к пиршеству их ну ждут, поэтому она благодарит всех святых, когда Женя вновь крадёт свою подругу прочь от любопытных взглядов и внимания зевак. В каких одеждах правящая королева будет проводить час за пиршеством, никто спросить не посмеет. Удивление велико, когда портниха предлагает заклинательнице солнца платье из чёрного шёлка с пышными рукавами, длинной лёгкой юбкой и корсетом, что расшит символами заклинательницы солнца. Сначала одеяние предстаёт ей простым, но после Сафина открывает небольшую шкатулку. На чёрной ткани лежит аккуратное ожерелье, камни которого складывают небольшие солнца. То не принадлежит рукам Дарклинга, а есть подарок Николая на вступление в четвёртое десятилетие жизни — минувший день солнечного состояния, день рождения. Украшение плотно обнимает шею и подчёркивает прямоугольный вырез платья. Женя помогает Алине распустить волосы и закрепляет корону на голове несколькими прядями, так что её королева не боится ходить и поворачиваться.       Когда правители спускаются к пиршеству, Дарклинг меняет кафтан на парадный военный мундир, грубую ткань которого девушка не перестаёт перебирать под пальцами. Их встречают по-разному. Иногда восхищённые возгласы заливают зал, в иной же час глаза людей полнятся отвращением, и говорят они сдавленно, пренебрежительно. Придворные дамы не перестаю осыпать вздохами своего царя, и разговоры с ними Алине кажутся самыми странными. Возможно, она лишь не привыкает говорить о вещах, которые от неё требует высшее сословие. Делиться рассказом об их с Дарклингом венчании не хочется совершенно, и царица сочиняет для того скудную историю. Кто-то не перестаёт осыпать её презрительными взглядами от того, что государыня не знает ни моды, ни порядка, но девушка тому не внимает. Она нередко говорит с военными и высокими знатными господами и подмечает быстро, как много они удивляются, что королева у них смеет ходить без царя и говорит вольно если не о войне, то о правлении и положении Равки. Правда, реже прочего эти разговоры бывают интересны, Алине не претит их заканчивать, если ей пытаются пренебречь. Улыбку на лице рождает вид того, как Николай и Зоя говорят с Магнусом и Линнеей и, видится, шквальная не отмахивается от того, как Ланцов держит её за руку. Сол-королева находит себя подле стола с бокалами, поднося к губам густое ягодное вино, от крепости которого горчит на языке. Она не вздрагивает, когда ладонь ложится на её спину, привлекая к себе. Дарклинг взирает на неё сверху вниз, вкушая какое-то угощение — неизменно сладкое. Кожа его лика заходится едва заметным румянцем от жарких залов. До того мужчина, как удаётся приметить, говорит с парой министров, но ныне стоит рядом со своей королевой и супругой, изнутри перебирая её желание укрыться в тенях. — Ты должна пировать со всеми. — Подумать только, — вспыхивает Алина, — а я уже раздумывала сказать, что мне стало дурно, и оставить тебя одного на съеденье ненасытным дворянам. Хочешь, чтобы каждый господин успел на меня посмотреть и убедиться в моей покорности? — тише выговаривает девушка. Внутри, слышится, затаившиеся монстры заходятся рёвом, когтями в нутро вцепляются. — Так ведь половина из них считает. Мне рассказывают нередко, как они говорят обо мне, называют дорогим украшением для властного мерзавца. Так отчего же рушить это представление? — возносит сол-королева брови. Спрос выходит невесомым, незначительным вовсе. Кто-то не знает заклинательницу солнца, кто-то не придаёт ей значения. Это естественно. — Оно ведь столь удобно. — Мне всё доводится думать, что эти мысли — моё упущение, — плечи вздрагивают с тем, как взгляд Дарклинга темнеет, но выражение на лике чудовища не меняется. Мерзавец не лжёт, то не его упущение, а пережиток старого порядка. И даже если сам Чёрный Еретик позволяет своей королеве говорить вперёд него, найдутся глупцы, что этому воспротивятся. — Но причина иная. — Я женщина, — вздыхает Алина. — Я сделаю недостаточно, мужчины утвердят, что это ожидаемо. Я сделаю сверх того, что просят, и люди утвердят, что я безумна. Равка не знает королев. Это то бремя, которое мне придётся нести ещё не один год, — в груди неожиданно теплеет, и правительница отставляет бокал в сторону, боясь опьянеть. — Так что же мне искать на торжестве? — Празднество. Вечность быстро отберёт у тебя то, что дарит веселье. — Разве мы не будем должны поспешить к покоям раньше всех? — улыбаясь, Алина запрокидывает голову, взирая мрачному господину в глаза. Забава блеском отражается в кварце очей. — Не дворяне ли первыми станут провожать нас к супружеской постели? — Они узнают, когда мы покинем залы, — остаётся горячо произнесённым над ухом прежде, чем Дарклинг исчезает в толпе.       Замечая знакомый лик среди знатных дам в ярких пышных платьях, сол-королева ступает подле столов, устланных белыми кружевными салфетками, яркость которых не перестаёт бросаться в глаза. Но раньше, чем правительница настигает общество женщин, две фигуры занимают её плечи. По одну руку ступает Владим, чьи золотисто-русые волосы блестят, словно мужчина танцевал весь вечер. По другую следует невысокая фигура Киры, что не меняет свой боевой кафтан шквальной на платье, пока её прекрасное лицо обрамляют аккуратные витки волос. — Я о вашем положении, генерал Воскресенский, — обращается царица к своему дорогому союзнику, когда доводится остановиться в тени одной из колонн. Над головами оказывается вывешено знамя Дарклинга и новой королевской семьи, — слышу не один раз за вечер. Вы до сих пор не женаты, и боюсь, это докучает многим умам. — Полагаю, умы будут разочарованы, когда узнают, что завидный господин редкостно зануден, — цокает Кира, не разменивая мгновения и не позволяя мужчине заговорить. Владим не молод, но природа гриша облачает его неестественной юностью. Пожалуй, если мужчина перестанет носить усы, Алина сможет утвердить, что он немногим старше двадцати. — Верю, Ваше величество, — сердцебит почтительно склоняет голову. — Вы можете смело говорить о том, что я не ищу союзов, — и всем троим известна причина. Всего на минуту голова Владима обращается к залу, словно он всегда осведомлён, где находится госпожа его сердца. Впрочем, друг подле друга их не видят. — Я научен уважать всякую женщину, но Ирина… Ещё с той поры, когда я был юнцом, я никогда не переставал думать, что положил бы к её ногам самую редкую драгоценность, если бы это значило, что я увижу её вновь со следующим восходом солнца, и она улыбнётся. Благородные господа редкостно поэтичны. — Кира, — приветствует шквальную Алина, когда Владим оказывается украден из общества королевы своим братом. Краткое «моя королева» звучит с уст женщины. Она стоит пред заклинательницей солнца с гордо расправленными плечами и неизменно выступает солдатом, что ринется в бой со словом правительницы. Следует верить, ей не по нраву подобные торжества. — Я не ожидала встретить тебя при дворе в такой час. — Какое время верно, если не это? — взгляд шквальной обращается в толпу гуляющих дворян. Под час речи совсем неподалёку играет музыка. — Я полюбуюсь, как теперь эти негодяи с набитыми брюхами испробуют вытирать ноги о нашу природу. Мы долго к этому шли. Верю, вы мало застали это время, но среди доверенных гришей знали, что Дарклингом планировался переворот, — правда сердце не колет. Алина ныне знает немало врагов и предателей, что пред ней головы склоняют. Чёрный Еретик в её памяти, сколь бы ни было скверно время, всегда окружён союзниками. — Я, Иван, Женя… Множество имён. Мы часто задумывались о будущем, понимали последствия и перемены, которые последуют за нашими планами. Королю полагается королева. Мы полагали, это будет какая-нибудь несчастная родственница Ланцовых или дочка зажиточного боярина — безликий символ триумфа без слова и дела, — сол-властительница складывает руки пред собой, принимая чужое представление о царице. Верится, до переворота Дарклинга в Ос-Альте, она бы отвела ему то же. — Это было бы одним из простых решений. Но сейчас… Мы знаем иное, — Кира склоняет голову. — И если бы я могла решать наши судьбы, я бы выбрала вас. Вы много значите для гришей, Ваше величество. Больше, чем они осмелятся вам рассказать. Я верю суждению Дарклинга как суждению своего товарища, брата, наставника, генерала и лидера. Но я считаю, это важно иметь ваше слово против его. И в народе это тоже поймут, когда перестанут смотреть на вас, как на одну чужую природу. — Но в бой за мной всё ещё не пошла бы? — И под пытками не соглашусь, Моя королева, — Кира не мешкает пред ответом и за следующим словом тянется мгновенно. — Прощения просить не стану, — глаза шквальной указывают царице за плечо, и она берётся говорить раньше, чем правительница оборачивается. — Вы, кажется, спешили за этой сударыней, — генерал Моро только откланивается, не выслушивая короткое «благодарю» с уст своей королевы. — Наденька, — произносит Алина мягко, ступая навстречу сердцебитке, что покидает общество дам и глубоко приседает в реверансе. — Ваше величество, — взгляд юной госпожи что-то мгновения выискивает за спиной королевы, пока они направляются вперёд. Многие господа расходятся, чтобы дать путь царице. — Генерал Воскресенский за вами не последовал, это славно. — Я была очень впечатлена тем, как тебя представили. — Что ж, — улыбается сердцебитка, слегка покачиваясь в такт играющей музыке, — мой князь и дорогой брат получает плоды дела, начатого нашим отцом. Ян никогда не причинял мне зла, и меньшее, что я могу, это уважать его память. Правда есть в том, где я уступаю и своему сердцу. Если позволите, — краткий реверанс привлекает взгляды, и легко приметить, как чужие сударыни шепчутся вокруг и норовят быть ближе к царице, — господин Дмитрий Румянцев в ближайший час будет просить у Его величества дозволения на наш брак. — Столь быстро? — не скрывая удивления, вопрошает сол-королева, пока их с госпожой Воскресенской окружают восторженные вздохи. Кажется, весть пойдёт по устам гостей раньше, чем князя Андрия известят о ней в надлежащем порядке. — Мы упустили достаточно лет. Отношения между мной и братьями сейчас.., — Наденька теряет слова на продолжительные мгновения и голову опускает виновато, — тяжелы. Даже если Андрий откажет Дмитрию в праве жениться на мне, я уйду. Приданное меня не тешит, пусть и Румянцевы не дадут мне то богатство, которое может себе позволить моя девичья фамилия. Эта семья, — внимание сердцебитки обращается к тому месту, где держа бокал в руках, Михаил говорит с несколькими пожилыми мужчинами — старыми графами. — Они столь бесконечно несчастны — каждый по-своему, но они богаты в той мере, которую не каждый человек сможет понять. Я бы хотела быть Румянцевой, даже если теперь у них нет ни дома, ни дела, ни целых сердец. — Какое бы решение ни приняли господа, — чинно указывает сол-королева, не забывая о том, к кому первостепенно решают обратиться за словом. Дарклинг направляет эти семьи многие века, но теперь они будут знать иной порядок, — у вас есть моё дозволение. — Благодарю, Моя королева.       За тенями ведущих разговоры господ и прекрасных дам в их пышных платьях Алина находит Женю, таящуюся подле поставленного стола с дивными угощениями. Среди тех легко приметить заморские фрукты, сладкие кушанья и редкий сыр, который никогда не доводилось пробовать. Давид обнаруживается рядом, и девушка не мешкает пред тем, чтобы подойти, взять подругу под руку, пусть и празднование не обделяет её компанией и тёплой беседой. Костюк отправляется к своим покоям за какой-то надобностью теперь, когда общество его супруги есть кому скрасить. Сафина смеётся, рассказывая своей королеве о «неловкости» случившейся с одним из их министров. Бокал портнихи остаётся нетронутым и отставленным в сторону, её прекрасное лицо сияет и ниточки серёг позвякивают с тем, как она крутит головой, мгновенно увлечённая разговором. — Не на таких весельях ты надеялась гулять, — Алина позволяет грусти затаиться в её усмешке, поднося к губам бокал с игристым напитком, что столь нравится её вкусу. Тепло расходится по телу, делая шум торжества более сносным. — Я верила, ты раздумаешь тирану насолить — напьёшься вина и будешь танцевать на столе Дарклингу назло, как однажды мне и обещала. — Ради танца на столе пред слюнявыми зеваками я не побрезгую и таким празднеством. И едва бы моего царя, — слова даются Жене с редкой лёгкостью. Яркая улыбка на её губах диктует обещание того, что однажды она серьёзнее раздумает над обронённой забавой, — это разозлило. Сверкая начищенными мундирами, несколько солдат с важным видом семенят мимо, танцующая пара шагает с музыкой совсем рядом, и портниха вновь норовит отстраниться к избранному месту, точно общество людей её нисколько не прельщает. Чёрного в гулянье немало, и сол-властительница почти окунается в вину за то, что всё ещё ищет причины этой отчуждённости. — Прошу, — она берёт руки подруги в свои, — я не смогу побороть желание тебя украсть с торжества, если день для тебя столь не радостен. — Алина, ты не можешь быть серьёзна! — вспыхивает Женя с подлинно забавляющимся выражением, так что думы королевы затягивает непонимание. — Мир наконец возвращается к порядку. Я могу видеть свою подругу каждый день, — Сафина крепче сжимает руки заклинательницы солнца. — Моя служба как заступницы корпориалов продолжается. И теперь Давид снова рядом, — мягко улыбается портниха. — Николай свободен от скверны и волен не травить себя ото дня к другому. На троне сидит та, кому я не боюсь вручить свою жизнь и жизни ещё многих других. Во мне нет и капли горестных чувств. Я лишь.., — Женя опускает взгляд, смотря себе под ноги не то ища верные слова, не то о чём-то раздумывая. Она звучно выдыхает, руки кладёт над животом, вновь поднимая голову, яркие рыжие пряди волос рассыпаются по её плечам. — Я должна быть осторожна, не желаю навредить себе. — Ты.., — Алина спотыкается на слове, осматривая подругу с ног до головы, не зная, как собрать чувства воедино. — О, Женя, как я за тебя рада! — Возгласами моей королевы весь двор зазнает раньше, чем положение станет приметным, — смеётся Сафина. — Давид беспокоится, и я теперь чувствую себя редкостно хрупкой и уязвимой. Кроме того, я не хочу, чтобы он знал, — не мешкая, Сафина окидывает взглядом бальные залы, находя то место, где Дарклинг говорит с несколькими министрами в их тяжёлых тёмно-синих одеяниях. — Но полагаю, даже если ему не скажешь ты, разболтает любая повитуха или кто-то целителей. Грудь вспыхивает желанием утвердить, что Дарклинг не тронет беременную женщину и ребёнка, но сол-королева понимает, насколько мало эти слова будут значить для Жени. Их государю знать не следует, и Алине надлежит глубоко внутри запрятать правду о том, что портнихи касался Илья. Приходится верить, интерес самого Еретика будет к тому немал, и посему эта истина останется с одной заклинательницей солнца. — Тебе не придётся переживать об этом, — не имея силу скрыть улыбку, произносит сол-госпожа. Неожиданно память обо всей осторожности и пустых кабинетах портных становится понятной. — Он не подойдёт к вам, я позабочусь об этом, — тело наполняется теплом, и Алине кажется, она могла бы поддаться рыданиям, видя то, что в глазах Жени нет сомнений. И в этот час заклинательница солнца верит, что Сафина ей доверяет. Её глаза неожиданно ускользают Алине за плечо, и она тянет царицу за руку предложением развернуться. — Сударыня Румянцева, — зовёт мягко Женя, и сол-королева легко засматривается на редкой красоты госпожу. Вместо кафтана на её плечах лежит накидка из красного бархата, что походит на шаль, которую сердцебитка придерживает обеими руками. Позволяя горечи сожаления себя отравить, Алина легко догадывается, что одеяние скрывает худобу чужих плеч. — Какая радость быть удостоенными вашей компанией. — Мне отрадно тебя видеть, Ирина, — поддерживает слово царица, когда из-под поклона госпожа Румянцева занимает место рядом с ними. Её серьёзное лицо на мгновение смягчается. — Ты выглядишь цветущей. — Благодарю. Вы единственные, кто осмелился на подобные слова в этот вечер, — Ирина складывает руки на животе. — Это бремя наших положений. Все всё всегда знают о вас, сколь бы вы ни молчали о правдах. — Много ли эти напыщенные господа понимают, — хмыкает Женя, не страшась пред тем, чтобы вести беседу о страшных судьбах. Сердцебитку, как кажется, это устраивает. — Немного, — соглашается Ирина. — И поэтому боятся заговорить или хотя бы подойти. Знаете, я желаю, чтобы люди уважали трагедии, которые настигли меня. Но я не хочу, чтобы эти ужасы определяли, кто я есть. — Я надеюсь, твоё общество никогда не посетит человек, который выберет быть глухим к этим словам. — Благодарю, Ваше величество, — сердцебитка, видится, чуть склоняет голову, выражая благоволение к наказу своей королевы.       Женя одобрительно кивает, но внимание всех трёх привлекает детский смех, когда люди расходятся, чтобы пропустить к госпожам трёх юных гостей торжества. Мира идёт вперёд столь решительно, что Алина может видеть мгновение, в которое девочка вспоминание о необходимости в первую очередь обратиться к королеве. Но правительница только возлагает руки на её плечи, не испытывая в том нужды. Сейчас нетрудно приметить то, как сильно сёстры схожи, и шрамы девочки то не скроют. Они носят глаза отца и обличье матери. Адриан, выступая рядом, протягивает ладонь королеве, вставая с ней и взирая на родительницу снизу вверх своим очарованным взглядом. Вероятно, Дарклинг его утомляет разговорами со всеми важными господами, и мальчик теряется среди празднующих, чтобы найти своих друзей. — Мира, пожалуйста, не следует, — взывает к своей сестре маленький Коля. Его щёки горят ярким румянцем. — Я должна рассказать это своей дорогой сестре! — восклицание слышится с чужих уст, когда запрокидывая голову, девочка берёт за руку Ирину. Она почти подпрыгивает на месте, но от Алины не укрывается, как Мира выдыхает, находя опору в своей сестре. Она, как видно, снимает деревянную руку, чтобы ходить было легче, но и ногу под одеянием не прячет, нередко толкая ею подол юбки. — Младший сударь Воскресенский желает пригласить тебя на танец. — Я не сомневаюсь в этом, Мира. — Пожалуйста, откажи ему, — наиграно умоляет девочка, чем вызывает скромную улыбку на лице старшей сударыни. Сол-королева в этот час только прячет глаза, а Женя, слышится, смеётся. — Ты должна отказать ему, Ира. Я хочу видеть его лицо! — Я мог бы велеть ему не подходить к госпоже, — заверяет Адриан, чем неизбежно привлекает внимание Алины. Вот, значит, какие первые указы отведены юному принцу. — Тогда мы упустим всё веселье! — провозглашает Мира, отчего Коля лишь качает головой. — Я раздумаю.., — Ирина мгновение избирает верное слово к своему положению. Алина не спешит то судить, но верит, что даже не найдись в том интерес девочки, согласием Владима в эту ночь не удостоят, — над этой дивной возможностью. — Вы столь дружны и всего после нескольких месяцев, — замечает заклинательница солнца, когда дети покидают их общество. Взгляд сердцебитки обращён к тому месту, где исчезают фигуры юных гришей. — Она напоминает мне кого-то, кем я однажды была. Мира же видит во мне княжну Ольгу — нашу мать, которую у неё забрали слишком рано. В моей семье верят, что мы с матушкой очень похожи. — Как бы все сейчас хотели, чтобы они были с нами, — Алина слышит речь Жени точно отдалённо, подпуская к себе тяжесть и мрак чужого присутствия. Дарклинга рядом ещё нет, но девушка знает, что он ищет её, подступает ближе. — А нашу правительницу, как видно, хотят украсть.       Подлинное недовольство окутывает чужое выражение, с которым сол-властительница поворачивается к людным залам. Её Тёмный господин оказывается близок, отчего девушка выдыхает прерывисто. Она могла бы возложить руки на ткань его мундира в таком положении. И в этот час, когда царь и царица стоят рядом, всем любопытным взглядам свойственно оборачиваться к ним. Раздумий нет, когда Дарклинг протягивает ей руку. — Я желаю танцевать со своей королевой. — А королева желает танцевать с тобой? — едва слышно спрашивает Алина, позволяя чудовищу себя увести. Голову она не опускает даже в час, когда от расходящихся господ и их взглядов становится дурно. — Я уверен, она не возражает, — свет люстр и блеск всех огней в это мгновение отражается в глазах мужчины. Он говорит возвышенно, как подобает царю. Корона его шаг не тяжелит и подходит мерзавцу несметно, так что только глупец сможет утвердить иное. — Обычно её несогласие сопровождается войной.       Это они делят — борьбу и противостояние, они кроются в разделённых дыханиях и взглядах, что настигают друг друга и ищут. Сердце поддаётся переживаниям, когда вид роскошных платьев и чиновничьих одеяний уступает место центру бального зала, где пары кружат под светлую беглую музыку и расходятся в стороны, когда мелодия останавливается. Алина верит, один танец не будет для неё непосилен, тогда отчего же дурное сердце норовит проломить грудь? Вероятно, причиной тому становятся люди. Голоса, которые вздыхают со взором, обращённым к королю и королеве. Речи, что смолкают, и те — иные, в которых поёт высокое «смотрите-смотрите!». Руки подрагивают в тишине необъятных залов, потому что Дарклинг обязан сделать шаг назад, чтобы предстать пред королевой. Ныне и Равка, и Фьерда, и враги, и союзники знают, как глубоко сам Чёрный Еретик и царь Александр способен склоняться пред своей солнечной царицей. Алина слышит и виолончель, и скрипку, и рояль, когда звуки складываются в неспешную музыку, а она сама кладёт руку на плечо мужчины, подходя ближе, вставая подле его груди. Иного взгляд ночи смирит, раздавит под собой, но сол-королева выше задирает подбородок, веря, что всем дворянам ныне видно противостояние их гордых неуступчивых взглядов. С пением музыки Дарклинг делает шаг, выговаривая над устами королевы неумолимое «я поведу», и девушка легко поддаётся памяти о времени, проведённом в Малом дворце, и словах, горячо нашёптанных ей на ухо. Нескончаемые фигуры важных гостей остаются неуловимыми для внимания. Алина не перестаёт рассматривать необыкновенный взгляд, что множество раз видела во вражде и покое. Чудится, кварцевые ободки глаз сияют, словно заклинатель теней, ведя свою жену в классическом танце, смотрит на живое солнце. Сила в них двоих бьётся с каждым ударом сердца, а руки сплетены друг с другом связующей нитью, незримой для людских взоров. Сол-королева чувствует крепость рук своего мужа, знает их могущество, власть и жестокость, и за этими понятиями не остаётся сомнений. Она знает, что не упадёт, когда в очередной из тактов Дарклинг плавно направляет её над полами, поддерживая свою царицу одной рукой. Тяжесть короны на голове забывается, а ноги обретают твёрдость, шагая с музыкой. Алина слышит её нарастающие аккорды плохо, но Еретик в танце уводит её раньше, чем она может оступиться. Девушка разворачивается, приседая с одним из шагов, движение, верится, за темпом не поспевает, отчего волнение стискивает грудь, не позволяя вдохнуть. Но Дарклингу, что оказывается за спиной, эти переживания не знакомы, когда вольно подхватывая руку царицы, он опускает ту на её живот вместе со своей и вновь обращает к музыке. Спина почти касается его груди с каждым шагов, и Алина не поспевает гадать, как мерзавец не наступает на шёлковые юбки её платья. Он обращает её лицом к знати и обществу их гостей. Возможно, на царицу смотрят и враги. Чудится, сол-королева может слышать, как смеётся чудовище с дивным переливчатым звуком. Монстры нашёптывают неизменно, что все они склоняются только пред её — заклинательницы солнца, волей. Алина возносит голову выше, обращает взгляд к своему плечу, где рисуется образ Дарклинга.       Тело ощущается нестерпимо горячим, когда они останавливаются вместе со смолкающими скрипками и беглыми клавишными, и мужчина вновь разворачивает царицу к своей груди, его ладонь всё ещё придерживает за бок, пуская по телу волны тепла. Алина выдыхает жарко, не чувствуя вес короны на голове и мгновение борясь с мыслью о том, что та свалилась с её головы под час танца. Следует утвердить «поделом». Девушка знает намерение, видит его в глазах чудовища со стихшей музыкой и замершими голосами. Она его царица и его жена, и Чёрный Еретик эту истину благородному собранию в горло вольёт актом своей власти. Но сомнений и страхов нет в сердце, когда ладонь Дарклинга ложится на щёку, и он её целует. Стены зала наполняются восторженными голосами и рукоплесканиями. Алина остаётся подле короля, когда они шагают к людям. Она не ищет среди людей ядовитые взгляды или лица друзей, позволяет себе принимать комплименты и приторные речи. Рука Еретика передаёт высокий бокал и, не разбирая вкус, девушка быстро его осушает, зная, что лик и уши и так красны непозволительно. У ног стремительно возникает Адриан, к котором нередко пытаются обратиться все угодные судари и сударыни. — Сегодня! — объявляет герцог, фамилию которого королева помнит смутно, но узнаёт от вида длинного пурпурного сюртука с белым воротничком. Звонкая речь обращает к себе многие взгляды, и мрачный государь слушает не последним. — Удивительный день господа, — согласный ропот прокатывается по собравшимся. — Мы наконец можем славить мир между Дарклингом и заклинательницей солнца. И видим плоды этого мира, — занятая тяжёлым кубком рука герцога обращается к юному царевичу, и мужчина с почтением склоняет голову. В залах звенит смех аристократии. — Ваше высочество, если позволите. Да даруют нам святые долгие годы справедливого правления, и вознаградит Равка наших правителей светлым умом и добрым здравием. И пусть, не приходится сомневаться, не все разделяют слова, торжество взрывается голосами. Сол-королева засматривается на воодушевлённый лик своего маленького сына, и в этот поздний час ей впервые кажется, что праздник не плох.

•

— Они не подерутся? — многие минуты деля беседу с Валерией, Алина рассматривает среди гостей Андрия, что говорит в окружении князя Румянцева и его дорогого брата Дмитрия. Наденька же не покидает общество женщин, вместе с Ириной составляя им компанию, и рассматривает действо с видным переживанием. — Поберегут свою честь, — размеренно молвит целительница, не боясь покинуть взглядом своего князя. — Так мы поступили бы с самого начала, если бы не жестокость трагедий. Сила в фамилии Румянцевых идёт от сердец, и Михаил хочет, чтобы наши нашли покой прежде, чем мы начнём вновь наращивать могущество и влияние. Алина кивает с неизречённым пониманием чужой воли. Знакомый звучный голос привлекает внимание, и девушка находит Николая и Дарклинга, что говорят с дипломатическим собранием. Следует подойти, но раньше, чем сол-госпожа делает шаг, под боком звучит речь, от которой отвернуться не получается. Высокий звук срывается с губ Нади, но видно поддаваясь хмурости и напряжению, Валерия все эти чувства не разделяет, когда Владим останавливается в шаге от Ирины, он зовёт её чинно «сударыня Румянцева». — Господин Воскресенский, — спокойно обращается сердцебитка, продолжая смотреть перед собой и к мужчине не поворачиваясь. Алина полагает, они уже встречались в Малом городе, и ныне девушка не снимает чужой меч со своего пояса. Хоть и верится, не всем по вкусу вид оружия при дорогом платье знатной дамы. — Музыка на редкость хороша. Большое упущение не проводить столь сказочный вечер за танцем. — Боюсь, — голос Ирины замирает, — ни один мужчина не угодил моему представлению о шагах. — Что ж, я обязан испробовать, — от заклинательницы солнца не укрывается то, как Владим на избранницу своего сердца смотрит. В его взгляде нет пылких страстных чувств, что могли бы испугать. Глаза окутаны выражением, которое Алина с лёгкостью могла бы спутать с любовью зрелой и крепкой. Господин Воскресенский взирает на девушку точно с придыханием, словно каждое её слово и всякое чувство способны прикоснуться к его сердцу. Забава Миры царице понятна, но в это мгновение она понимает, что мужчина приходит не за согласием, и он не будет оскорблён, если Ирина погонит его прочь. Как и утверждает сам, Владим мечтает лишь о том, чтобы видеть её, говорить с ней и надеяться на простую улыбку. — Я не предпочту топтать ноги господину и уважаемому генералу, — молвит сердцебитка. То не отказ. Сомнение больше, в чём не удаётся разобрать, наиграна ли мера, или сударыня взаправду рассматривает то, следует ли принять завидное предложение. Её лицо не меняется, и с горестным чувством Алина вспоминает, что она остаётся такой всегда. В холодной деревне. В Ос-Альте. В зверском плену дрюскелей. — О, я не поведут и лицом и не обзову это неприятностью, если придётся терпеть подобную неловкость, — сол-королева усмехается со словами Владима. Помнятся слова Киры о том, насколько жалкого человека способна сотворить из мужчины безответная любовь. Но правительница не видит жалкого, лишь смирившегося. — Мне остаётся только признать, — вздыхает Ира, — что я совершенно не помню, как танцевать. — Малая трудность, я поведу, — генерал Воскресенский видно прямит спину, а дамы вместе со своей королевой прячут любопытные взгляды, когда Ирина поворачивается к наглецу. — Если я не хочу? — Тогда я вынужден отступить, — Владим убирает руки за спину, немногим склоняя голову. Верится, ему лучше прочих следует чувствовать переживания девушки, но обращаясь к строгому лику Валерии, царица знает, что дурного никто не допустит. — Скажите, сударь Воскресенский, — сердцебитка, как верится, взирает в ту сторону, где её братья говорят с Андрием, — удостоится ли тёплым словом мой дорогой брат и князь Михаил в этот час, пока мужчины молвят о сердце вашей овдовевшей сестры? — Решение князя Андрия однозначно, — брови Владим нахмуриваются. Слова выходят тяжёлыми с тем, как он оказывается вынужден взглянуть на выступающую рядом госпожу Разумову. Но девушка только отворачивает голову, оставаясь подле своей королевы. — И вы никак не можете на него повлиять? — голос Наденьки исходит поражённым вздохом со словами Иры. Она хочет, чтобы сударь Воскресенский решение своего князя и брата изменил. И он догадывается об этом тоже, не раздумывая над прозрачными выражениями. — Я раздумаю над тем, что можно сделать, если поспею в час. — Думаю, перед тем мы успеем станцевать, — ясно доводится видеть, насколько сильно эта воля обескураживает Владима, когда он собирается направиться прочь. — Я не прикоснусь к вашей руке, если она протянута с нежеланием, — ближе мужчина ступить не смеет. Знакомая высокая гордость возвращается к его лицу, точно одна мысль о том, что Ирина могла бы себя заставлять, ему противна. — Разве я когда-то утверждала о своём нежелании? — госпожа Румянцева немногим возносит брови со спросом. До того, помнится Алине, она лишь гадает, желает знать, как благородные господа способны принимать отказы. Владим почтительно наблюдает, пока Ира подходит к своей княжне, и Валерия помогает ей снять с плеч накидку, забирает из рук меч. Вновь сердцебитка останавливается только подле Наденьки. — Я желаю вам с Дмитрием счастливую супружескую долю. — Помни, что я рядом, — единственное, о чём просит Валерия пред тем, как сердцебитка подаёт сударю Воскресенскому руку. — Ей тяжело, — поникая во взгляде и кладя руку на живот, княжна Румянцева отворачивается от танцующих, качает головой. — Владим тоже это чувствует. Возможно, уже даже жалеет, что предложил ей это. — Сударь Воскресенский… Осторожен с ней. — Да, — признаёт Валерия, — но ни одна осторожность не загладит тринадцать лет жуткого существования. Таким, как Владим, свойственно думать, что их любовь способна залечить любые раны. — Так значит, не одобряете его чувства, Ваше сиятельство? — спрашивает Алина, как полагается королеве. Говорят, весь народ Равки есть дети правительницы, и ей надлежит о них заботиться. — На всё воля Иры. И сейчас её воля танцевать с мужчиной, которого многие нарекут слабым, недостойным и редкостно самонадеянным.

•

— Я не понимаю, — когда в Ос-Альту приходит поздняя ночь, а в верхнем городе запускают салюты, равкианская царица находит себя на улицах, стоя на ступенях Большого дворца с властительницей морей. — Я слышала столько речей об одиночестве. Я способна понимать то, что Багра — не та спутница, в которой Дарклинг мог бы нуждаться на этом пути. Но ты.., — Алина засматривается на лик Урсулы. Металл украшений в её волосах переливается даже в поздний час, а кожа неестественно блестит. В эту ночь в её обществе доводится приметить множество непохожих друг на друга женщин и мужчин. — Если бы я могла представить рядом с ним девушку, то я верю, на её месте стояла бы такая, как ты. Или Елизавета. — Сколько же между нами схожего, что заклинательница солнца смеет ставить наши имена в одно предложение? — нотки недовольства в голосе морей зовут усмехнуться. Сол-госпожа знает, что то не придётся по вкусу, и говорит специально, точно докучает давней подруге или сестре. От вина и лёгкой головы ей всё кажется краше. — Ничего, но ваше отношение к Дарклингу… Куда проще выбрать ту, кто тебя обожает, а не девчонку, что упрямится и взгляды не разделяет. — Я прожила достаточно, чтобы знать, что «проще» это не те понятия, которые избирает мой брат. Не мне рассказывать тебе о том, почему он не проявляет интерес к Елизавете. Но я сама.., — тянет Улла слова. Чудится, вся ярость морей звенит в её молве. — Этот мир заслуживает гореть в огне, а не того, чтобы его спасали. Мой брат посвящает уже не первую сотню лет людям. И это не то, в чём я способна его поддержать. Это не мой путь. Вы грязны и жадны, но чаще прочего смеете думать, что являетесь высшими и совершенными существами на этой земле. Выслуживаться ради ваших коротких судеб — его удел, не мой, что бы он в нём ни находил. — Не уверена, что я когда-либо хотела взваливать на себя эту ношу, — хмыкает Алине себе под нос. — Возможно, но ты желаешь того же, что и он. И это то, что ни я, ни даже Елизавета не способны ему предложить.

pov Дарклинг

      Смотровая Большого дворца предстаёт знакомой, являя собой вид на всю западную часть Ос-Альты. Над головой раскидывается глубоко чёрное небо, полное тысяч звёзд, что неспешно тянутся на восток, падают нередко. Камень перилл прохладен, когда Дарклинг возлагает на него руки. Столбики из белого мрамора и тяжёлая вычурная архитектура ничем не привлекают взгляд, пока мужчина подносит к губам золотой кубок. Он окружён светилами, несёт в себе могущество мрачного неба, сияние таит в глазах и ходит поруч с королевой всех солнц, но всё ещё зовётся Беззвёздным, точно в его сути нет и капли света. Из дворца всё ещё доносятся широкие звуки гулянья. Под ногами, как видится, мужчина ведёт свою любовницу в сад, а возничий скучает подле подготовленной кареты. Образ придворной жизни не меняется уже многие века. Дарклинга сюда приводит одно чужое присутствие. Сколькими бы гришами ни полнился Малый дворец, он всегда различит её потоки силы среди прочих. Но ещё раньше, когда хижина Багры остывает, мужчина знает, что она не уходит далеко. Эта истина легка и не требует расчёта, даже если все дети верят, что старуха их оставляет. Как и Урсула, его мать решает не покидать Ос-Альту до дня коронации, и ныне Дарклинг не оборачивается назад, пока под стенами Большого дворца дробно отстукивает трость. Присутствие женщины столь же обманчиво, сколь бывает сама тень. Следует рассмеяться. Для Чёрного Еретика поступок Лесной ведьмы ожидаем, и она сама когда-то очень давно учит его предугадывать.       Взгляд падает вдаль — за перила, где рисуется немилая земля. Им двоим знакома её твёрдость и жестокость, и в тот же час известна и ласка — безопасность и укрытие, которые Равка может предложить. И они знают её тяжесть, что иногда заставляет обратиться к мыслям о желанном конце — прекращении собственного существования. Но теперь, впервые за многие века эти мысли тихи, неслышимы вовсе. Дарклинг не ищет их в своей матери, не испытывает нужду понимать. Она сама от этой необходимости освобождает, делая шаг на Эльбьене. Кроме своего сына, для неё никогда нет причин оставаться в Ос-Альте, до сих пор он является единственной. Она пренебрегает многими детьми, что взрастают в Малом дворце, пусть и Дарклинг находит эффективными её методы в обучении юных гришей. За все ушедшие десятилетия генерал не встречает ни одного ребёнка, что показался бы его матери приметным или способным в достаточной мере. Её не прельщает идея о Второй армии, и мужчина не гадает о том, почему она остаётся рядом все эти лета. Но одна заклинательница солнца подменяет понятия, переворачивает порядок вещей. Ныне, когда фигура Багры останавливается за спиной, Дарклинг знает, что взглянет на неё иначе, нежели делал на протяжении веков. Вероятно, всю их жизнь находятся правды, которые его матерь скрывает даже от него. И верится, ему всегда следовало их искать с большей пристальностью, чтобы не допустить просчёты, сопроводившие Гражданскую войну. — Эта корона стоит твоего имени, мальчишка? — Ты привила мне то, что нет ничего дороже его, Мадрая, — покачивая в ладони кубок, говорит Дарклинг, обращая голову к плечу. В таком положении он не может Багру видеть, зреет лишь край мрачного силуэта, не прося о большем. — Но Алина Старкова не имеет цену. И у Равки её тоже нет. Они переменчивы и требовательны. Моё имя принадлежало им задолго до того, как оно пошло по устам народа.       Почему Александр раскрывает это имя одной упрямой девочке, что мало знает о жизни и их уделе, обращая их встречу в ожесточённую борьбу? Почему он приходит к ней? Почему не оставляет? Возможно, причина есть в том, что свет Алины Старковой забирается к нему под кожу, распускается под ней, норовит изнутри им завладеть. Нет того, что Дарклинг не знает о боли, но кинжалы и строптивость заклинательницы солнца наносят раны и их же ковыряют. Растянутую меж ними связь не перерезать — она скорее удавкой на шее затянется и запястья перережет. С Алиной Дарклинг чувствует себя человеком. Её близость и мышление приносят ощущения редко схожие с теми, что мужчине доводится узнать. Они чужды и далеки, во многом отвергнуты и растоптаны под подошвой сапога. Уязвимость опасна и противоречива, и пусть Еретик знает вечность, могущество и силу, заклинательница солнца обращает к понятию о равенстве. Делить одно величие значит потянуться к правде о том, что они слабы друг перед другом. Они подобны, равны в своей сути, а то неизбежно делает силу одного в глазах другого незначительной. Пришествие Алины Старковой ломает многие заученные порядки, мир ждёт её слишком долго, чтобы теперь кто-то смел ей пренебречь.       Она ни разу не спрашивает о том, когда появляются легенды о заклинателях солнца, а люди начинают говорить о пришествии человека, способного заклинать живое светило. Перемены приходят после создания Тенистого каньона, когда теневое могущество становится зримо для людей, и они начинают искать от него спасения. Они ждут её. И Дарклинг ждёт тоже, за все уходящие века видя множество образов и слыша сотни сказаний. Алина Старкова есть каждое из них и одновременно есть много больше, нежели человек может уложить в слова и свои скупые представления. Когда он понимает, что она будет его ненавидеть? Отживает ли он два века или, быть может, три? Хватка вечности в эту пору на Александре глубока настолько, что не остаётся пути, который не подвёл бы Алину к ненависти. Древность существования для неё непонятна. Бремя власти неизвестно. И она — властительница всех звёзд на небе, его ненавидит. Она думает о нём. Злится и пытается бороться. Помнится, Иван говорит, что у девчонки нет никакого понятия о том, пред кем следует молчать или склонять голову. Не всем приходится по сердцу и её острый язык, и незнающая меры самовольность. Эти понятия малы, но редки для Дарклинга, что взирает на серую девицу со своего помоста в генеральском шатре.       Возможно, в тот час она не понимает свою силу, но её тело и нрав знают отведённое девушке могущество, подпитываются им, пока солнце глубоко в своей властительнице таится. Она никогда не укладывается в расчёт, подламывает ожидания и переворачивает истины, которые заклинатель мог бы о ней составить. Какие бы раны и падения она ни терпела, Алина находит в себе эту чудную силу и волю бороться за все детские принципы и мелкие людские ценности. Она знает, что ей никогда не суждено склонять головы, и она этому противится. Но сам народ Равки не отведёт ей иное. Они не умеют с этим могуществом сосуществовать, человеку наречено его лишь бояться, желать или склоняться перед ним. Почему он не оставит её? Потому что тогда Дарклинг сам останется один, и заклинательнице солнца не будет уготовано иное. Когда дело касается её, желания извечно становится велики, норовят выйти за грани контроля и выверенности. Александр знает множество представлений о близости мужчины и женщины, об их единении, вожделении и связи, но каждое из них Алина Старкова делает более ярким, правильным, естественным и необходимым. За века немалое приедается, но доводится зреть, она возвращает вкус ко многим понятиям, словно Дарклинг получает шанс испробовать их впервые.       Этого нет в замыслах Багры, пока они путешествуют по миру на первом веку его жизни. Она извечно наставляет не отвлекаться, не слушать россказни. Рассчитывает ли сама, что однажды появится девчонка, что переломает и изменит всё задуманное? Его мать всегда идею об этой силе презирает, до того дня, в который она помогает Алине сбежать, Дарклинг неправильно понимает причины. — И как скоро маленькая святая со своим наглым мальчишкой примчатся сюда? — трость Багры ударяется о камень полов. Она не считает необходимым подходить ближе, но одним своим настроением указывает, что дрянной мальчишка смеет обращаться к ней спиной. — Ты успеешь сказать то, что желаешь. Багра есть великая женщина — матерь двух святых разрушителей. И в собственной святости она не нуждается. Дарклинг редко ошибается в том, чего ждёт от неё. Но сейчас она молчит. Когда-то давно её безмолвие является величайшим наказанием для мальчика, что предпочитает слушать и делает это очень внимательно. Теперь Багра желает, чтобы говорил он, — читал пути, которыми она рассуждает и мыслит. — Щенок тебя во мраке пытается разыскивать, — улыбается Дарклинг правде, которую обнаруживает совсем недавно. За всю свою жизнь он встречает немало мальчишек, которым мило общество его матери, но они никогда не бывают бесстрашны. Все однажды начинают дрожать. Но Николай Ланцов обращается с Лесной ведьмой так, будто взаправду верит, что она находит в нём хоть малую ценность. — Они перестанут, — утверждает голос матери одной из давно заученных правд. — Если не девчонка, то щенок забудет эту нужду быстро. Люди всегда забывают, не тебе мне об этом напоминать. — Зачем ты пришла, старуха? — Столько лет и трудов, — звук того, как женщина делает шаг вперёд, доносится до ушей. — И теперь ты смеешь думать, что я не желала бы взглянуть, как у тебя шея под короной ломится, неблагодарный мальчишка? — Ты презираешь всё, что видишь, — отсекает Дарклинг одной истиной, что не меняется уже многие века. В этой правде есть твёрдость и крепость убеждений. — Я думаю, что ты скоро свернёшь себе шею, если будешь продолжать стоять ко мне спиной, мальчик. — «Я не желаю на тебя смотреть и видеть то, как сказки Морозова и бестолковая девчонка развращают моего сына», — отставляя бокал на перила, заклинатель неспешно поворачивается. Рука покачивается в воздухе, точно отделяет одну правду от другой. Память о том разговоре светла, но чёрное сердце матери она не настигает. — Так ты мне тогда сказала? После побега Алины. Я исполнил твоё желание. И теперь ты не хочешь, чтобы я стоял к тебе спиной. Следовало раздумать об этой прихоти на Эльбьене, когда я предлагал тебе уйти. Со мной. — Ты никогда не должен был касаться безумий Морозова, — губы сжимаются с древним указанием, которому лет едва ли меньше, чем самому Дарклингу. Но могущество Ильи принадлежит ему по праву крови и наследия. — И ты сам, бесконечный гордец, доказал это не раз. Маленькая святая должна быть тебе хорошим уроком и наказанием за всю нашу мерзость и низость. Думаешь, — наконечник трости ударяется о полы с тем, как Багра делает шаг, — это будет легче… Наблюдать с этого помоста в Большом дворце за тем, как они умирают и уничтожают друг друга. — Я буду давать им спасение и нести избавление, пока они не начнут умолять меня остановиться, — мраку в это мгновение должно рисовать улыбку оскалом чудовищ. — Мне не придётся скучать, — Дарклинг прищуривается слегка. Он мог бы предложить своей матери остаться. Но он не станет. Возможно, Багра впервые за многие века решит пересечь Истиноморе. А может, вновь пренебрежёт своей силой, изберёт стареть и понадеется, что творение в сердце мира заберёт её неестественную жизнь. — Мне известно, какими дорогами ты ходишь, Мадрая. Я всегда смогу тебя найти. — Думаешь, что знаешь их все? Но ты никогда не видел, которыми я избрала бы от тебя уйти. — Я видел, — огрызается Дарклинг, зная то, как одно из наиболее густых и полных понятий о предательстве. — В ту ночь, когда щенок завёл тебя на свой корабль, и ещё позже в Прялке. Ты научила меня ни на кого не полагаться, — уста безжалостно складывают одну из особенно излюбленных мечт, что когда-то Лесная ведьма надеялась в него вложить. — Но одного человека упустила специально. Не полагаться на тебя я научил себя сам. Мне следовало уяснить этот урок после первого ребёнка, которого ты оставила, потому что он не был урождён с нашей силой. — Много ли ты… — Я понимаю достаточно, — со словами Дарклинга безоблачное небо раскалывается громом, за которым должно последовать разрезу. На балкон опускается молчание, одни только тени поют вокруг. Помнится славно, когда-то у мальчишки сжались бы плечи от брани, что грозит явиться с уст его матери. — Я обучен тобой. Однажды ты понадобишься Адриану, и он будет пытаться тебя разыскать. У тебя не будет иного пристанища, кроме нас. — Если вырастет таким же языкастым, как мать, пусть не утруждается, — губы Багры кривятся с пренебрежением. И тем, верится, она никогда не награждала мальчишку в предельно многом похожего на Адриана. Их схожесть — её наказание. Не менее мудрёное, чем отведено самому Дарклингу. Но он даже из кары испробует выжать выгоду — вырежет, если потребуется. — А ты всё думаешь, что лучше меня, мальчишка, — женщина ожидает подтверждение с уст сына, но то так и не приходит. — Почему? Потому что ты не бьёшь своего ребёнка по пальцам, когда он ленится? И где бы ты был, если бы эта боль не учила хоть чему-то? Ты забываешь, что ничто в нашем выживании не знало всех этих мягких мер, на которые так щедра твоя заклинательница солнца. Ты посмотри, как она его любит, — унижает человеческую долю Багра, как делала и всегда. — Не почувствуй он жестокую меру от вас, люди ему её покажут. И ты знаешь, что я права. — Я знаю, — признаёт Дарклинг, будто единственное, чем теперь свою матерь волен удостоить. Адриан узнает их долю, сколь бы его солнечная родительница тому ни противилась. Глаза мужчины дёргаются к дверям со знанием того, что Лесная ведьма эту меру заметит. Ночь оставляет их в тишине, пока равкианская королева не проносится через двери, едва не спотыкаясь. — Багра! Как я счастлива вас видеть. — Так ли счастлива, что уже раздумываешь, как бы скорее позвать сюда своего друга? — от вида того, как трость женщины постукивает по коленям Алины, следует усмехаться, но Дарклинг только отворачивает голову. Пальцы вновь поднимают ножку кубка, и он лишь поигрывает с жидкостью. Мрак ночи делает её цвет чёрным. — Зачем же вы вернулись? — глас девушки звучит на балконах звонко, но Еретик только обращается к чувству, что зовёт его выглянуть за перила, обратить взгляд к земле. Тень мелькает между колоннами Большого дворца. Ничто не обходится без присутствия Святой волн. — Я пока не уходила, наглая девица. Пришла посмотреть на достояние, которое породила. — Ваше достояние скоро зазнается, — неудержимо замечает Алина. Дарклинг редко находит в людях то, что рождает желание смеяться. Но слову одной непокорной девицы всегда это удаётся. Это чувство чуждо, гонимо Еретиком, но им извечно тяжело пренебречь. Возможно, когда-то он знал тому понятию название. — А тебе, маленькая святая, корона на голову давит, — у стен Большого дворца прокатывается лёгкий металлический звук. Должно быть, рукоять трости всё-таки настигает чужой венец власти. — Боюсь, слетит, если отвешу подзатыльник. — Я по вам скучала. — Прибереги тоску для своих чудовищ, — звучит обращённым в спину Дарклинга. — И где же расхаживает моя несносная дочь? — Полагаю, не желает портить себе торжество, — молвит мужчина, отрывая взгляд из-под балкона. В этот час даже сама ночь не способна рассудить четыре непомерных могущества.

pov Алина

      Дивное желание направляет руку, когда девушка берётся отодвигать тяжёлые шторы в гостевых комнатах в покоях Дарклинга. Она ожидает его, хоть и под властью ночи не может усмирить чувство, что владыка мрака и тени уже стоит рядом с ней. Свет вокруг погашен, и Алина предстаёт перед окнами, подоконники которых низки, а рамы тянутся до потолков. Ос-Альта впереди кажется всё ещё неспящей. В городе то и дело погасают огни, после загораются вновь, рисуя неутихающую ночь. Адриана давно приходится проводить к постели, и сол-королева доверяет то Улле и близнецам, зная, что у них остаётся не так много времени вместе. Многие господа завершат неделю при дворцовых угодьях и лишь после уедут к своим домам. Воодушевление не перестаёт покалывать пальцы и играть с сердцем, потому что впечатления Алины всё ещё велики. Не всё ей нравится, не всё кажется угодным, но это неудобство есть её плата за мир и покой. И она не променяет их на войну и трагедии.       Шаги не удаётся расслышать, и девушка коротко смеётся, запрокидывая голову, когда сильные руки свиваются у неё над животом. Дарклинг ведёт кончиком носа от плеча к её шее, и сол-госпожа позволяет себе прижаться к его груди, что лишена тяжёлой ткани мундира и предстаёт горячей. Воздух вокруг них становится густым. Пальцы мужчины ложатся на подбородок, и требовательным движением он поворачивает голову Алины к себе, рассматривая, и опускается к ней, чтобы испить с губ поцелуй. Он не похож на тот, что они разделяют среди званого бала. Девушка приоткрывает уста, толкает язык Дарклинга слегка, не позволяя забрать власть над этим удовольствием. Испробует вновь, и она не поскупится его куснуть. Но мера мужчины стремительно становится напористой, обращается немилостивым велением сдаться, и он целует её глубоко, распуская дрожь в сжавшихся ногах. — Жадность в тебе велика под стать Королеве всех монстров. И затаённая в сердце ненасытность обращена к нужде получить желанную ласку. Царь своей правительнице обязан немалым за муку этого дня. — Ты не делаешь это со мной прямо пред окнами, — шепчет Алина, разворачиваясь подле груди Еретика. Его руки тянутся ей за спину. — Никто не увидит и не посмеет смотреть, — ладонь наматывает один из шнурков, что тянутся по её спине, поддерживая платье. Дарклинг смотрит на неё с искрами в глазах, а схожим в яркости блеском слюна рисует его обцелованные губы. — Равка увидит, — сол-королева в ленном усталом настроении не протестует — упрямится больше, вредничает, потому что не ладится в голове вид её нагой и ублажённой пред всеми любопытными взорами, какие только сыщутся во дворце. — Она не станет судить, — мужчина развязывает узел и шнуровка на спине расслабляется, отчего ткань соскальзывает с плеч и обнажает округлившиеся от прохлады груди.       После вечера полного танцев, крепких напитков и горячих кушаний всё тело кажется Алине липким и неладным. Лёгкое постукивание пальцев по ключицам зовёт отвлечься, скосить взгляд, и девушка теряет всякую разумную мысль, окунается в тягучие сладкие и пьянящие чувства, когда руки Дарклинга сжимают её бока, а он сам припадает к шее, сминая устами кожу и проходясь по ней языком, целуя крепко, так что заклинательнице приходится вцепиться в ткань его одежд, чтобы удержаться на ногах. Она дышит тяжело, вдох норовит обернуться стоном с тем, как мужчина наклоняется к грудям, коленями опускаясь на полы, пока его ладони оглаживают мягкий живот. Он точно урчит, прихватывая кожу зубами и целуя ужаленное место вновь, словно за этим желанием и нет ничего иного, будто сам Чёрный Еретик есть лишь алчный господин, желающий в этот час ублажать свою жену и королеву. Он собирается отстраниться, губы растягиваются в улыбке, норовя оставить Алину пред взором чудовища краснощёкой и задыхающейся, но равкианская царица того не дозволяет, подводя ладони к его затылку и прижимая к себя, позволяя оскалиться, но проходящейся по волосам лаской пальцев усмиряя всё рвение. Манера сколь пошлая, столь же и ленивая, так что девушка не может сохранить ровность дыхания, пока Дарклинг любит её тело, особенно долго и широко проходясь с поцелуями по животу. По всему телу бежит покалывание, напоминая о распитых напитках и танцах. Прикосновения обжигают кожу, проникают вглубь. Плечи норовят вздрогнуть, когда тьма вокруг становится густой, и Алине чудится, она может чувствовать, как та обнимает её, ползёт по коже и вьётся повсюду. — Они пугают тебя, Алина? — спрашивает монстр, смотря исподлобья, пока его пальцы играют с бедренной косточкой и ту же могут раздробить. Тени вьются вокруг своего господина, будто могут быть раздразнены дозволенной ему властью над одной заклинательницей солнца. Собственная кожа блестит. — Нет, — дробно выдыхает девушка. Руки ложатся на щёки Дарклинга, зовя обратить к царице голову. — Я тебя не боюсь. Александру принадлежит каждая ночь мира, чтобы возносить свою королеву, а Алина о меньшем не попросит и заклинает, что терпеть иное не станет.