Сладкий дым

      Су Хёк был настойчив и упрям до невыносимости.       Днём Шин твердил о женитьбе и патриархальных устоях, а ночью ластился к рукам и задирал полы министерской мантии, утром высокомерно фыркал от ненавязчивых прикосновений и неосторожных взглядов, а вечером сам просил себя целовать и пальцем показывал, где именно это нужно делать. Словом, господин министр был противоречивой личностью, так что Вольфганг перестал его слушать, всерьёз воспринимая только то, что Шин делает, а не что говорит. А делал он вполне понятные и открытые вещи.       Чаще всего они встречались после обеда или уже глубоко вечером, чтобы остаться наедине, и их прелюдии выглядели карикатурно. Однажды Вольфганг вышел в сад и спрятался за колонны, как бы невзначай прислонившись к ним спиной. Он стоял в армейском мундире без лат, глазами провожая слуг и мелких посыльных. Шин периодически появлялся в саду, потому что через него было удобнее всего попасть в правое крыло дворца, в писчий архив, а Су Хёк не любил делать большой крюк через анфилады. У них здесь было своё особое место, то, в котором они ещё по юношескому баловству любили зажимать друг друга. Шин изображал равнодушие каждый раз, когда Вольфганг перехватывал его в летней веранде или давно знакомыми жестами подзывал к себе, как бы невзначай, поздороваться, и Су Хёк твердил, что это его раздражает и выматывает, но много месяцев шёл старой дорожкой, ни на шаг её не изменяя. Это было очень открытое и при том очень глухое место, «уединиться на виду» было для них обыденностью.       - Ниже, - шепнул Шин тихо-тихо, одними губами, когда почувствовал, что король оторвался от его губ и, придерживая его затылок, стал трогать целовать его шею и кадык.       - Это всё-таки да? – хмыкнул Вольфганг, как бы невзначай поддевая верхнюю пуговицу на парадной рубашке господина министра и носом зарываясь в ярёмную ямочку, спрятанную в складках шейного платка.       - Нет, - отрезал Су Хёк и запрокинул голову, сдавленно выдыхая и подставляя шею и плечи под настойчивые нежные ласки. Вольфгангу не нужен был ответ, он и сам всё услышал, что нужно было.       Но однажды Шин всерьёз решил прекратить эту случайную и очень приятную близость, которая закрутилась ещё много лет назад и обещала вылиться во что-то гораздо более серьёзное и большое. Су Хёк стал брать на себя работу министра иностранных дел и подолгу отъезжать в заграничные командировки, предупреждая короля задним числом и оправдывая это неотложностью дел и срочностью вопросов, по дворцу Шин ходил с мелкими советниками и служками, которые про тайную связь господина министра и Его Величества ничего не слышали, так что его невозможно было как бы случайно заловить в темноте коридора. Вольфганг сначала думал, что ему показалось или что это временно, а потом увидел решительный настрой своего любовника и очень расстроился.       - Рядом с вами должна править королева, - настойчиво твердил Су Хёк, и к этому Вольфганг уже привык.       Но один раз, всё-таки застав Шина в парадной зале одного, король позволил себе фамильярности, и Су Хёк грубо его отпихнул и поспешил оправдаться, когда увидел на лице Вольфганга замешательство, граничащее с раздражением.       - Ну я же мужчина, сир, - сказал он тогда и сделал вид, как будто ничего не было. Он принимал работу ремонтников, реставрировавших витражи, и оставлял для них пометки, что нужно было доработать.       - Много лет тебе это не мешало, - заметил король с поддёвкой, Су Хёк шумно вздохнул и продолжил выводить разговор на нейтральные рабочие темы, чтобы как-то соскочить с неудобных вопросов, но прямолинейный Вольфганг продолжал донимать его.       - Мы ведь с вами больше не дети, Ваше Величество, - сказал Шин с плохо скрываемой тоской, - мы больше не можем это так оставлять. Я думал, это пройдёт само собой, но, видимо, придётся постараться. По первости будет тяжело, а через пару месяцев вы и думать об этом забудете… - говорил он с уверенностью, не веря в свои слова и чувствуя при том, что король так же видит в этом нелепость.       - А кто нам запретит? – король стал расхаживать по зале, в голос перебирая стражу, купцов, герцогов и сановников, активно театрально жестикулируя, но никто не отзывался. Была глухая ночь. Король таким образом старался не растерять последнее самообладание.       - Есть ведь общественный порядок и нормы, сир. Это принято не нами, не мы в силах это поменять.       - А причём тут порядок? Кому от этого плохо? – Вольфганг развернулся на пятках и сложил руки на груди, делая над собой усилие, чтобы не перебивать любовника, пока он продолжит неубедительно отвираться.       - Мне плохо, Ваше Величество, - строго сказал Шин, и король вздрогнул. Су Хёк сказал это так искренне и так серьёзно, что все его предыдущие аргументы стали шелухой.       - Чем? – Вольфганг ждал объяснений и подтолкнул Су Хёка развить мысль, когда молчание надолго неловко затянулось.       - Вы сами слышали, о чём говорят во дворце, сир?! – воскликнул Шин, повышая интонацию. В эти слова король готов был начать верить, - уже всё королевство знает, что господин Шин Су Хёк достался семнадцатому королю по наследству вместе с престолом! Вы это знали? А то, что для господина Шина министерская мантия прямо как накидка монаршего эскорта, только при новом дворе?!       Су Хёк говорил на надрыве, через силу вынимая из себя слова и дословно вспоминая колкости и злословия, когда-то пошепченные в его адрес.       - Кто говорит, Шин? – Вольфганг оставался непрошибаемо равнодушным, - я прикажу казнить их, и дело с концом. То же мне проблема…       - Вы сделаете этим ещё хуже, Ваше Величество! – строго заметил Су Хёк, - тогда народ убедится в том, что вам дорога моя репутация и вы подтираете за мной грехи. А подтирать должно быть нечего.       - С виду здравомыслящий человек, Шин, ну что ты несёшь, - король вздохнул и стал ходить перед Су Хёком по залу, как маятник, чтобы сохранять равновесие.       - Всем известно, как господин Су Хёк получил должность казначея при дворе нового короля. И меня очень оскорбляют такие замечания. Вы сами должны это понимать.       - Да, Шин. Ты получил эту должность после государственного переворота. Ты был моим главным помощником и стратегом, и при смене власти занял высокую должность как мой приближённый. Доверенное лицо, боевой товарищ. Ни для кого это не секрет, - Вольфганг продолжал отпираться.       - Это вы заняли высокую должность через государственный переворот и обезглавили отца, освободив народ от его тирании. А я успешно подлёг под вас, разменяв старого короля на молодого, и стал его карманным мальчиком. Чувствуете разницу, сир?       Молчание. И только скрип армейских сапог в звенящей тишине зала, отголосками эхо передразнивающими раздражительные шаги Вольфганга. Король несколько раз останавливался и почти даже приоткрывал рот, чтобы что-то сказать, но потом отворачивался и, глядя на носки обуви, продолжал мерить шагами залу.       - Я хочу отделаться от этого позорного ярма, Ваше Величество, - с горечью в голосе сказал Шин. Он снова заговорил неправдоподобно-рациональным языком.       Они напряжённо молчали. Вольфганг не решался сказать что-то первым, потому что не готов был услышать глупые отговорки, а Шин не находил больше содержательных конструктивных слов, которые бы повлияли на сердце Его Величества. Для него самого этот шаг был невыносимо тяжёлым.       - Тогда, на летней веранде… - начал король хмуро, - ты прямо тогда решил, что это будет в последний раз?       Су Хёк молчал. У него больше не получалось делать правдоподобную видимость занятости, так что он просто отвернулся и стал разглядывать витиеватый напольный канделябр, в изножие которого густо накапал воск. Вольфганг взял его за предплечье, и Шин резко отдёрнул руку, как обжёгшись. Он несколько месяцев старался держать дистанцию и по-настоящему бросить затянувшуюся, угрожающую стать серьёзной, любовную кутерьму.       - Конечно, решил. А меня ты поставить в известность не собирался? Если ты так хотел всё это прекратить… надо было сказать мне. Сказать сразу…       Молчание. Скрип сапог. У Шина ужасно сжималось сердце и горечь рвотными позывами накатывала к горлу. Он был напряжён и очень взволнован, настолько, что, казалось, от волнения у него внутренние органы перемешивались и менялись местами, а желудок сжимался в точку.       - Я даже не попрощался, - сказал король разочарованно, как бы смиряясь с тем, что сейчас всё окончательно, бесповоротно и по-настоящему.       - Ваше Величество, перестаньте, - Шин сдался. Он бросил на пол архивные тексты, которые до этого мучительно мял под ладонями, и простёр руки в объятиях, подаваясь к Вольфгангу, но король сложил руки на груди накрест, не давая к себе приблизиться.       - Прекрати меня дразнить и мучить. Всё так всё, - король выглядел строгим, и в его глазах вместо привычного янтарно-нежного мёда сверкнуло ледяное золото. Шин остановился на полшаге и сглотнул. Он не ожидал, что Вольфганг так переменится за минуту.       На том они и разошлись.       «Ну ты же этого и хотел? Вот и не ной», - говорил с собой нескончаемыми внутренними монологами Су Хёк, оставшись наедине в своих покоях и мучительно ворочаясь в кровати и подскакивая от каждого шороха. Он боялся, что не рано поздно такой день настанет, что придётся забросить юношеские забавы и стать другими, отказаться от необязательных поверхностных любовностей, облегчавших тяжёлые будни и отгонявших тоску от сердца. Руки у него дрожали так, что Шин не мог попасть струёй воды из графина в кружку, так что пил прямо из носика, обливаясь и размазывая воду по шее. Его как будто лихорадило. Голова разболелась. Ещё и лекарство под перевязями на ранах сбилось из-за беспокойной ходьбы, проговаривания несуществующих и больше неуместных диалогов и ворочания в постели.       Су Хёк сел, уронив свинцовую голову на ладони, лёг обратно, завалившись на бок, снова сел и снова лёг. Эта ночь была обречена на бессонницу.       Шин боролся с собой, ведя тяжёлый внутренний торг, пропустить ли пару тяг или дождаться рассвета, с усилием заставляя себя вернуться к работе. Су Хёк старался затягиваться не чаще двух раз в неделю, иногда позволяя себе погонять воздух после долгой дороги в поездке или тяжёлого совещания, чтобы продолжать контролировать зависимость. Шин отчаянно не собирался признавать, что пристрастился к этой игрушке, ставшей чем-то вроде допинга, и всё ещё тешил себя обманом, будто сможет бросить в любой момент, стоит только захотеть. Но Су Хёк не хотел.       Он нервически посматривал в сторону трельяжа, на нижней полке которого хранился разобранный кальян, и с усилием отводил глаза. Шин попробовал почитать книгу, но строчки плыли у него перед глазами, а слова не складывались в содержательный текст, сюжет предыдущей страницы ускользал напрочь. Поесть не помогало – фрукты становились поперёк горла, даже вода, которую Су Хёк наливал себе по полстаканчика и тут же выпивал, скоро кончилась. Пить ему на самом деле не хотелось.       Через час таких мучений Шин сдался и решил, что сегодня можно, иначе сам он не справится. Тревожности, сомнения и муки расставания терзали его настолько сильно, что периодически казались нестерпимыми. У Су Хёка не было такого часа в жизни, чтобы он не спал и не курил, чтобы ему не было ни тошно, ни обидно, и горестно. Он уже забыл, что значит быть спокойным.       Он быстрыми выученными движениями собирал кальян, уже не следя глазами за тем, что делают руки. Шин на уровне механической памяти, вслепую, в полной темноте мог это сделать. Растолок и плотно утрамбовал листья, не вынимая косточек и веток, забил чашу, накрыл старой ситичкой из фольги, разжёг угли, подцепляя огонёк от канделябра лучинкой, не с первого раза, раздражаясь, соединил чашу и колбу, закрепил шланг и откинулся на диванчик, затягиваясь, разогревая угли. Хобот привычно лежал в руке, мундштук коснулся губ, и Су Хёк почувствовал, что ему уже спокойнее. Это было лихорадочное предчувствие скорого удовольствия.       Тяга, ещё тяга, ещё, и Шин почувствовал привычные лёгкость и облегчение. Он закинул ногу на ногу и прикрыл глаза. В голове мысли путались, но вместе с тем по-своему прояснялись.       «Слабак, - сказал сам себе Су Хёк строго и пригубил мундштук, - ничтожество. Наркоман. Жалкая пародия на человека…»       Шин полежал, не выпуская шланг из рук, но и не затягиваясь. Он смотрел в потолок, на котором фрески стали самопроизвольно двигаться и оживать, плавая и меняя расположение. Бутоны цветов раскрывались, стрелы срывались с тетивы и летели в стены, животные щёлкали зубами. Шин знал нереалистичность своих видений, попервой пугаясь причудливых изменений своей комнаты, а после привык и перестал удивляться. Как бы крепко Су Хёк не накуривался, он был уверен, что наутро всё растает, как дым, и не нужно прятаться под столом и нюхать стены.       Шин задремал, проваливаясь в неглубокий муторный сон, где перед глазами у него мелькали цветовые пятна и говорили бессвязные приятные голоса.       Вольфганг не спал так же. Он сходил на конюшню повидаться с Аароном и долго импульсивно высказывал ему всё, что думал про своего любовника. Конь спал. В отличие от Су Хёка, он был благодарным слушателем.       Вольфганг попробовал поделать мелкую работу на конюшне и разогнал стражу и сторожей, делавших много лет всё хорошо и правильно, а сегодня не так и не то, и, разрываемый внутренними диалогами и недосказанностью решил пойти к Шину и договорить ему, всё что не успел высказать или не придумал сказать в парадной зале. По горячим следам выяснять отношения было куда логичнее, чем ещё месяц бегать друг от друга и неловко встать на ножи снова.       Вольфганг ещё сам для себя не решил, какую именно позицию занял и как будет себя вести, но был уверен, что Су Хёк так же не спит и ворочается. До утра ждать ему было невыносимо. Король взял с собой связку отмычек, которую сделал ещё будучи принцем, так чтобы в любом случае попасть в покои Шина, даже если они будут заперты с внутренней стороны. Чтобы лишний раз не посылать за ключником, Вольфганг хранил отмычки в своей спальне, под матрасом.       Но дверь в покои Су Хёка была не заперта. Шин был таким взвинченным и тревожным, что забыл перепроверить замок на ночь. Створка с тихим щелчком приоткрылась, и в гробовой тишине это показалось Вольфгангу настолько же громко, как забитый в стену гвоздь. Король нерешительно стоял в дверях, ища глазами Су Хёка, и заметил его попеременно дёргающиеся босые ноги, свешивающиеся с диванчика. Вольфганг решил не здороваться и не заходить издалека, а сразу продолжить их оставленный в зале разговор, он подошёл к Су Хёку со спины, тихо кашлянув, чтобы привлечь к себе внимание и не стать для Шина неожиданностью, но мужчина лежал, не шевелясь, и то, что он не спал, выдавали двигающиеся зрачки, внимательно следящие за какой-то точкой на потолке и стенах. Он не моргал.       Вольфганг начал было говорить, но тут Су Хёк резко обратил на него внимание, как если бы король всё это время для него не существовал и тут вдруг в один момент появился, неловко сел, с упора встал и шатнулся, хватаясь на низкий стеклянный столик. Шин молчал. Он добрыми глазами посмотрел на Вольфганга, стоящего неподвижно, подбоченившись и ожидая его действий, ничего не объясняя обнял его и стал лицом тереться о его плечо, скуля и мыча что-то бессвязное. Король обомлел. Он не стал спрашивать и уточнять, а просто не препятствовал, чувствуя, как Шин сбивчиво касался губами его шеи и подбородка, целуя размашисто и влажно, как никогда до этого, смело забирался под рубаху руками и сжимал её пальцами.       «Неужели одумался?» - подумал про себя Вольфганг, прикладывая все силы к тому, чтобы даже не двинуться. Он чувствовал, что стоит ему сейчас сделать одно неосторожное движение, и такой ласковый и нежный Шин сожмётся в комочек и уколет его напоследок. Комната была душно натоплена, окна забиты бумагой и ватой, тошнотворный сладкий запах дыма заполонял всю комнату. Вольфганг принюхался, улавливая ноздрями кучерявый дымный пар, тонкими парящими простынями окутывавший спальню, и скривил лицо. Долго дышать он этим не смог бы.       Шин развязал пояс на робе Вольфганга и небрежно скинул его на пол, расстегнул рубаху и выпустил её из-под штанов, ослабил звякнувшую пряжку ремня и, заваливаясь в объятия короля, повис на нём. Вольфганг чувствовал, что если перестанет сейчас держать Су Хёка за плечи и бок, Шин безвольно завалится на пол, сшибая стеклянный столик.       - Тщщ, - прошипел ему король, аккуратно усаживая обратно на диванчик и осторожно подкладывая ему под спину подушку. Шин хватал его за руки и небрежно прижимал их к себе, так и норовя нырнуть ему лицом в ладони. Вольфганг легонько похлопал Су Хёка по щеке, он не отзывался и стеклянным взглядом смотрел на Своё Величество, в зрачках у него стоял туман, лицо не выражало никаких эмоций. Король сжимал губы, силясь ничего не комментировать, а потом сел рядом на краешек дивана, так, чтобы не касаться Шина телом. Су Хёк полулежал вольготно, откинувшись на спинку и повернув голову в сторону любовника, широко расставив ноги. Ночная рубашка у него самого была навыпуск, расстёгнута до живота и местами облита водой.       Он взял Вольфганга за руку очень уверенно, в этом жесте сквозили отголоски создания и здравомыслия, так что король тут же взял его ладонь в обе свои и стал мягко перебирать безвольные пальцы. Вольф уже и думать забыл о том, чтобы что-то припоминать и продолжать спорить, он хотел только разобраться с тем, что здесь происходило.       Су Хёк положил руку на лицо, хрипло покашлял, сбивая стоявшую в горле мокроту, и потянулся за шлангом. Он сделал тяжку, хобот выскользнул и со звоном упал на пол. Шин задержал дыхание, оставляя сладкий ядовитый дым в лёгких подольше, и выдохнул через нос тоненькие струйки белого пара. После Су Хёк, такой правильный, чопорный и очень брезгливый Су Хёк небрежно поднял зацепившийся за угол столика шланг с пола, затянулся ещё раз и повернулся к Вольфгангу. Дым медленно вытекал у него из приоткрытого рта. Король хотел позвать любовника по имени и как следует встряхнуть его за плечи, но останавливал себя от этого, чтобы не спугнуть загашенного Шина. Кажется, он вообще не воспринимал гостя как полноценного живого человека.       Су Хёк отошёл от тяжки, снова искорки адекватности стали прочитываться на его расслабленном лице, и король даже хотел завести разговор, но увидел, что Шин потянулся на нижний ярус столика к небольшому бутыльку с явным намерением отпить из него. Су Хёка мучила жажда. Дело в том, что в таких бутыльках он хранил обычно свечное масло, и Вольфганг об этом знал, так что охнул и поспешил отнять у Шина эту стекляшку, пока он им не обпился. Король стал ходить по его комнате и искать глазами графин с водой, нашёл его полупустым, где жидкость скупо плескалась где-то на самом дне, и напоил любовника прямо из горла, одной рукой придерживая его за подбородок.       Вольфгангу больно было смотреть на такого Су Хёка: разбитого, размазанного по стенкам, опущенного. Король пару раз предполагал, что господин министр чем-то балуется, когда замечал за ним некоторую характерную расторможенность и несобранность, замечал подозрительное движение его рук, которое можно было списать на нервы, и странные словечки на чужом языке, которые в обычной жизни он не произносил. Но Вольфганг не мог всерьёз допустить, что Шин гасит свою боль и усталость в кальянном дыму.       На Су Хёка снова нашла страсть, он ни с того ни с сего снова полез с настойчивыми объятиями и бесцеремонно лапал Вольфганга, заваливая его на диванчик и как бы ложась на него сверху. Король насторожился, но сопротивление оказывать не стал, решив, что отпор сможет дать в любой момент, а увидеть, чем всё закончится, только сейчас.       Шин беспорядочно целовал его, елозя лицом по груди и шее, прихватывая кожу зубами, а потом мягко трогая губами поверх. Он делал какие-то нелепые поступательные движения, потираясь пахом о согнутое колено Вольфганга и тихо скуля, а после сел ему на бёдра и затянулся снова, выпуская дым королю в лицо.       Он вообще не осознавал, что Вольфганг живой, и в своём воображении трахал диван, как это у него обычно случалось, а такие частые глубокие тяжки Шин делал для того, чтобы такая качественная, реалистичная и долгая «галлюцинация» не растаяла дымным клубом у него под руками. Су Хёк боялся, что, отвернувшись, увидит на его месте подушки и расплачется.       Налобзавшись, Шин бесстрастно оторвался от губ любовника, скривившего рот от отвращения. Вольфгангу показалось, что эти поцелуи были сродни глотку из помойной лужи, таким по вкусу становился Су Хёк, наглотавшись испарений. Господин министр, сгорбившись, сел на подушки, приспустил штаны стал беспардонно дрочить, глядя Вольфгангу глаза в глаза и, не разрывая зрительного контакта. Стоял у него плохо и неуверенно, член, как ватный, опадал, а Су Хёк продолжал его сминать и гонять по стволу кожу, заставляя эрекцию проснуться. Лицо у него сжималось, он щурил глаза и шумно выдыхал, постанывая, когда особенно удачно себя касался, а после нескольких минут такой нелепой дрочки обоссался и потянулся за мундштуком.       «Ой поросёнок…» - ругался про себя Вольфганг, волевым усилием удерживая себя в руках. Он решил, что Шину на сегодня хватит. Король подхватил любовника между ног и под спиной, отрывая от диванчика и, безвольного, как большую мягкую игрушку, отволок на кровать. Порылся в полотняном шкафу и нашёл чистые штаны, правда уличные, и накинул их себе на плечо, а после отошёл в туалетную комнату, намочил в прохладной воде полотенец и немного обтёр им Су Хёка, чтобы он перестал кататься по кровати и марать простыни. Влажное полотенце Вольфганг бросил на лужу, стекающую с диванчика под столик, и с нескольких попыток переодел Шина, вырывающегося и волокущего его в постель. Король надевал на него штаны, Су Хёк их тут же с себя сбрасывал и похотливо лез Вольфгангу под ремень. Сначала король пытался одеть своего любовника очень аккуратно, чтобы ненароком не задеть хрупкие перевязи на ногах, а потом заметил, что Су Хёк под травой вообще не чувствовал боли, так что с ним можно было не вошкаться.       Король, не раздеваясь, лёг с ним на постель, крепко обнимая и сковывая в своих объятиях по рукам и ногам, и в такой позе Шин перестал сопротивляться и успокоился. Он полежал так недолго, потом дыхание у него стало ровным, конечности обмякли. Вольфганг про себя выдохнул. Это был в своём роде успех. Су Хёк спал, развалившись один в большой кровати, король накрыл его покрывалом, чтобы не вытаскивать из-под него одеяло и дёрганными движениями ненароком не разбудить, а после не удержался и поцеловал в бледную мягкую щёку. Шин сквозь сон улыбался, у него перед глазами плясал похотливый нечленораздельный бред. Вольфганг постоял в его спальне ещё недолго, убедившись, что Су Хёк действительно крепко заснул, вытряхнул из чаши кальяна истлевший уголь, погасил свечи и вышел из покоев, решив отложить серьёзные разговоры на потом, когда Шин будет рассудком к ним готов.       Наутро Вольфганг хотел поговорить с Шином о его ночном баловстве, но король решил, что не стоит затрагивать такую деликатную тему без веских причин. Всё продолжалось день ото дня по-старому, Вольфганг выполнял свою работу, Су Хёк – свою, и оба они даже не сталкивались взглядами, лишь изредка здороваясь на официальных собраниях и на формальных встречах. Но теперь король стал обращать внимание на окна в покоях господина министра. Шин часто приказывал оставлять окна на проветривание, чтобы к утру в спальне было не так душно, но периодически ставни у него были глухо затворены, а на подоконнике стояла масляная лампа, которая горела до рассвета. В такие ночи Вольфганг приходил к Шину «в гости», чтобы подтвердить свои догадки по поводу злоупотребления Су Хёком сладкого дыма. Вольфганг сначала думал, что у Шина не было никакой закономерности, как захотел – так и покурил, но потом он наложил график работы своего любовника на те дни, в которые на окне до утра горела лампа, и понял, в чём было дело. Су Хёк прикладывался к кальяну вечер через два, как по расписанию. Потом Вольфганг подумал, как мог пропустить такое из виду и на сколько же успешно Шин конспирировался всё время.       Ему с одной стороны хотелось разбить кальян к чёрту и выбросить его в окно, а Шина отправить на принудительное лечение на воды в Йоркширское герцогство, с другой – оставить всё, как есть, потому что Су Хёк был с ним любвеобилен и ласков только под травой. Вольфганга это ужасно расстраивало.       Он приходил к Шину один раз в парадном облачении, ещё раз – в солдатской робе, в домашнем жакете и в уличной куртке, Су Хёку нравилось всё, у него никогда не возникало подозрений и вопросов.       Однажды Вольфганг пришёл слишком рано и заметил это только когда бросил взгляд на напольные часы, которые не показывали и одиннадцати часов, но пути назад уже не было. Король всегда заходил за полночь, когда Су Хёк был «готовеньким» и отъехавшим, позволял гладить себя, целовать, обнимать, с удовольствием принимал комплименты и был очень инициативным. Вольфганг уходил в пятом часу утра, когда Су Хёк засыпал, как убитый, и помогал любовнику добраться до кровати. Но даже в половину одиннадцатого Шин уже гасился. Король боялся прийти слишком рано, так, что спугнёт Су Хёка и прервёт их череду ночных шалостей, периодически напоминающих о том, что такое зависимость и как она на самом деле проявляется.       В эту ночь Шин не должен был закрывать оконные ставни, но лампа привычно горела на подоконнике. Вольфганг заметил это случайно, когда поздно возвращался со строевого смотра и приказал извозчику высадить его, не доезжая до парадного входа. Сегодня у господина министра прошла важная встреча с послом, дипломатический успех в которой дал Голденлеонарду очень выгодные предложения по экспорту текстиля. Су Хёк готовился к этому представительному дню всю неделю и ни разу не прикладывался к наркотикам, так что сегодня вне своего графика решил себя побаловать.       Тонкая полоска света проглядывалась через зазор между дверью и мраморным полом. Два движения, и отмычки вскрывают знакомый замок в покоях господина министра. Тошнотворно-сладкий запах густого дыма стоял в воздухе и ощущался уже на пороге. Шин полулежал, прикрыв глаза, и шевелил одними губами, вспоминая цитаты из какой-то поэмы, шедшей ему на ум и перемешивающейся с другими стихотворными произведениями в словесную кашу. Вольфганг сел рядом с ним на диванчик, осторожно осматривая Су Хёка и трогая его за руку. Он лежал ватный и мычал себе под нос. Угли в чаше почти полностью прогорели, дым стал прогорклым и острым, но Шин продолжал его потягивать. На короля он сначала долго не реагировал, занимаясь мелкими делами: улыбаясь, разглядывал руки, следил глазами за движением на потолке, поддавал ногой сложенное в корзине постельное бельё, а потом очень осознанно сфокусировал на нём взгляд. На мгновение показалось, Шин отдаёт себе отчёт о происходящем, но это продлилось только пару секунд.       Су Хёк звал любовника по имени и тянул к нему руки, не в силах оторвать лопатки от спинки кресла, улыбался и поскуливал. После этого решительно развернулся и упал всем своим весом упал королю на грудь, обнимая его под спину и сбито бормоча себе под нос слова. Сначала Вольфганг позволял целовать себя, привычно допуская любовника до тела, но ладонью останавливая его коснуться своих губ, разрешал запускать руки себе под одежду, жадно вдыхать свой запах, кружащий голову не хуже наркотика, не останавливал Шина спускать штаны и трогать себя за член. Однажды Су Хёк был настолько загашен, что предпринимал попытки оседлать Вольфганга на постели, но король знал, что без предварительного посещения купален господин министр ни в жизни бы не согласился спустить штанов, так что сознательно останавливал Шина от того, о чём бы сам он пожалел наутро.       Су Хёк был смелым и развязанным, каким Вольфганг очень хотел видеть его в своих покоях, очень искренним, влекомым одним порывом, одним желанием, мыслью и чувством, он отдавался каждой секунде, проведённой со своим любовником, и смаковал его вкус у себя на языке. Шин наслаждался, по нему это было заметно. Король чувствовал, будто обманывает его, не напоминая утром обо всём, что происходит здесь. Однажды Вольфганг попробовал притронуться к Су Хёку вечером после собрания, но Шин с привычной грубостью его оттолкнул, даже при том, что они остались наедине и господин министр был в целом в хорошем расположении духа, а той же ночью Су Хёк, гашеный и одурманенный сладкими ядовитыми клубами дыма, страстно жадно целовал его и бесстыдно дрочил. Вольфганг заметил, под травой любовник часто осекался и мочился, так что первый их опыт на фоне последующего был ещё даже не таким провальным.       Сегодня его движения были рваными и размашистыми, очень неловкими и совсем уж рассеянными. Шину было плохо. Он часто останавливался, прерывисто и тяжело дыша ртом и опуская лицо то королю на грудь, то в подушку, то в спинку диванчика. У него голова шла кругом. Вольфганг попробовал ссадить любовника со своих бёдер, чтобы встать и позволить ему улечься, но Шина резко качнуло и вытошнило прямо королю на облачение. Су Хёка трясло. Вольфганг попробовал привстать снова, смахивая с себя рвоту и обтирая руки о подушки, в это время Шина вычистило повторно. Его рвало желчью, вероятно, господин министр толком ничего не ел с самого утра.       Вольфганг встал. Он молча пошёл в отхожую комнату, вымыл руки и ополоснул лицо, скинул облачение в корзину для белья и вернулся к Су Хёку, сидящему на полу, глубоко запрокинувшему голову между ног и обнимающего себя руками. Он отплёвывал рвоту и маялся от дурноты. Сегодня Шин превысил свою норму, и организм строго наказывал его за это.       Вольфганг пошёл уже в коридор звать охрану и лекаря, но Су Хёк стал неловко подниматься, хватаясь за мебель, и опрокинул на себя стеклянный столик, стоявший неустойчиво из-за неравномерной нагрузки. Король поднял свою свиноту, силой усаживая его на кресло и расстёгивая пуговицы у него на спальной рубашке. У Шина что-то щёлкнуло, и он расценил это как что-то эротическое, стал ластиться к рукам, но Вольфганг дал ему смачную пощёчину, а после ещё одну, более сильную, и Су Хёк притих. Шин отрывисто шумно икнул, и его снова вытошнило.       Вольф побежал за мокрыми полотенцами, чтобы немного облегчить мучения Шина, но, вернувшись, увидел, что Су Хёк мистическим образом открыл оконную раму и лёг животом на подоконник, буквально перевешиваясь на улицу. Сердце у короля пропустило удар, и он побежал вытаскивать Шина из окна, от раздражения и злости бесцельно таская его за волосы. Вольфганг сдерживал себя от того, чтобы по пришествии любовника в сознание не ударить его, как следует, чтобы в следующий раз ему даже мысль в голову не пришла, чтобы пригубить мундштук.       Посадить в кресло Су Хёка второй раз не получилось, Вольфганг усадил Шина на пол и дал ему прижать к лицу полотенец. У господина министра была страшная одышка, точно он пробежал несколько километров, не останавливаясь. В глазах стояли расширенные зрачки, заполнявшие собой всю радужку, хотя в комнате было достаточно светло.       Вольфганг знал симптоматику и «лечение». Ещё по малолетству, будучи подростком он видел таких вот «больных». У него был приятель, старший его на несколько лет, но не по годам глупый, оставшийся развитием на уровне десятилетнего ребёнка. Король вспомнил, как он вместе с сестрой этого приятеля раздевали его в четыре руки и откачивали после передоза. В такие моменты важно было не отходить ни на шаг.       Вольфганг не успел отойти, как Шин схватил его за ногу и стал прижиматься щекой к его коленям, прижмуривая веки. Это выглядело нелепо, но король не двигался с места, чтобы не лишить Су Хёка опоры и чтобы он не завалился на пол. Только когда Вольфганг почувствовал, что Шина немного попустило и он снова полез любовнику в ширинку, запрокидывая голову, король отошёл от него, с усилием вышагивая из навязчивых объятий, и заметил, как Су Хёк бессильно завалился на бок, подставляя руки, и подполз в его сторону.       Король держал себя в руках, чтобы не крикнуть. Он терпеливо повторял: «ну хватит», «перестань», «довольно» вместо того, чтобы дать затрещину и рявкнуть: «стой, сука!». Он полночи возился с Су Хёком, под утро унявшимся и вырубившимся от усталости и голода, а после, совсем обессиленный, пошёл в служебную комнату за тряпками и ведром, чтобы вымыть покои Шина, поставить мебель на места, а перепачканный текстиль выбросить к чёртовой матери. Вольфганг не допустил, чтобы такого господина Су Хёка увидел даже самый мелкий паж и самая проверенная служанка. Нет, это должно остаться между ними двумя.       Шин оклемался ближе к обеду, с сильным головокружением и ужасной горечью во рту. Тело у него было очень слабым и всё болело, не было сил даже поднять руку, но одеяло сползло, а в комнате было очень холодно. Шин хотел пить.       - Как твоё самочувствие? – король сидел напротив постели Су Хёка на стуле задом наперёд, сложив локти на высокой спинке и пристальным немигающим взглядом смотря на Шина, медленно и безвольно приподнимающегося кровати. Он по-слепому щурил глаза, на его хмуром лице были следы усталости и боли. Су Хёк не сразу заметил, что он не один в спальне, так что по привычке сопел и зарывался носом в простынь, подгребая под себя подушку и одеяло. Вольфганг пожелал ему доброго утра и снова спросил о самочувствии, на этот раз Шин вздрогнул.       - Всё в порядке, сир, - Су Хёк испуганно подскочил, приподнялся на локтях, делая над собой невероятное усилие, голова у него была тяжёлой и мутной, перед глазами темнело, кажется, его лихорадило, - зачем вы спрашиваете? Как вы здесь…       - Тебя рвало всю ночь, - заметил Вольфганг строго, и по всему виду Шина стало видно, что он заволновался. До него стало медленно доходить осознание, что король был с ним всю ночь. Господин министр не находил себе места и не знал, какое придумать оправдание, так что только набросил на ноги одеяло и постарался сделать самое натуральное выражение изумления.       - Кто вам такое сказал? – продолжал разыгрывать Шин, до последнего надеясь соскочить с неудобной темы, надеясь, что Вольфганг пощадит его и сделает вид, будто ничего не было.       Король молчал и смотрел выжидающе-строго, Су Хёк не помнил, чтобы эти глаза так сурово смотрели на него. Шин неловко кулёмал простыни в потных ладонях и нервически покусывал внутреннюю сторону нижней губы.       - Вы это видели? – робко выразил Су Хёк своё самое страшное предположение и, совсем меняясь в лице, спрятал глаза в ладони. Он не мог смотреть на Вольфганга без угрызений совести, - это ужасно, какой стыд… Ваше величество, ну зачем… это же омерзительно. Зачем вы это всё? – Шин выбирал слова, выскребая их из себя с усилием и старался не называть вещи своими именами явно. Он боялся произносить вслух слова «наркотики», «закинулся», «перебрал» и с ужасом вспоминал обрывки сегодняшней ночи. Он помнил только отдельные несобранные фрагменты, до последнего был уверен, что справлялся без чьей-либо помощи. Но помощь, видимо, была, и укоризненно-строго смотрела на своего любовника.       - Тебе было плохо, я не мог тебя бросить. За лекарем звать времени не было. Поздно. Он в другом конце дворца, в служебных комнатах, не поспел бы.       Вольфганг говорил беззлобно, но весь его вид выражал сдержанную жёсткость и укор. Шин подтянул одеяло к груди, из жара его бросило в холод, а всё это время он лежал в одних только спальных штанах, расстёгнутых на все пуговицы.       Приоткрытая оконная рама качнулась на ветру и оглушительно громко грохнула о стену, стекло в ставне задребезжало.       - Вы это своими руками делали? – голос у Су Хёка дрожал, у него от омерзения к себе и страха всё сжималось, кишечник точно свернулся в точку и заныл, тело слабело. Так всегда происходило с господином министром в моменты сильного волнения и напряжения.       - Ты говоришь так, будто я никогда не видел обгашенных и не умею с ними работать, - Вольфганг не к месту усмехнулся, встал со стула в одно движение, как разжавшаяся пружина, и пересёк комнату к окну. Он прикрыл раму, распахнутую настежь, чтобы не впускать холод. За ночь помещение проветрилось достаточно, так что желчью и тухлотой почти не пахло.       Шин хотел было извиниться, но слова застряли у него в горле. Су Хёк не знал, что сделать, чтобы перестать выглядеть глупо и нелепо, но в его положении ничего больше не оставалось. Шин знал, что не рано поздно его баловство с дымом узнается, и заготовил некоторые слова для своего короля, чтобы правдоподобно отовраться, если кто-то вдруг донесёт до сведения Его величества слухи или «лжесвидетельства», но теперь уже Вольфганг увидел всё своими глазами, так что отступать было некуда.       - Я никогда не стану тебе такое вспоминать, но, Шин… - король будто смягчился. Он подошёл ближе к кровати, присаживаясь на самый край, и Су Хёк интуитивно пополз в противоположную сторону, как бы отдаляясь. Он боялся, король своим прикосновением или даже взглядом проплавит в нём отверстие, - в бреду ты звал меня и… я так понял, ты хотел… Если ты этого хотел, мог бы просто меня попросить. Меня и просить не нужно, я не отказал бы. А подрывать своё здоровье…       Шин пристыженно смотрел на складки простыни и не осмеливался поднимать глаза. Он испытывал абсолютно детское чувство страха, забытое им со времён житья в монаршем эскорте, что его сейчас строго наругают, и сжался, чтобы это перетерпеть. Он плохо помнил, что вытворял под травой, но был уверен в том, что это было что-то гадкое, нелепое и омерзительное. Какое-то запредельное опущенство!       - Это правда были вы? – спросил Шин как будто боязливо, потом усмехнулся от собственной низости и стал отрицательно покачивать головой. Он плохо помнил, что происходило с ним в бреду, но свои похотливые околоэротические фантазии относительно короля знал отчётливо. «Нет, нет, нет, как это ужасно, нет» - повторял он про себя с ужасной горечью и закрыл слабым кулаком губы и нос. Горечь стыда и обиды стали у него поперёк горла.       Вольфганг кивнул, Шин тяжело вздохнул.       - Мне тяжело это признавать, но я должен отстранить вас от должности министра финансов, господин Шин, - сказал Вольфганг с несвойственной себе строгостью, и Су Хёк подавился воздухом от этого угрожающего заявления. Спросонья он не вычленил в этих словах нескрываемую поддёвку.       - Ваше величество, - подскочил Шин и, перебирая локтями и коленями, подобрался к изножию кровати, чтобы оказаться ближе к Вольфгангу. Каждое движение давалось ему с усилием, но чувство страха адреналином растеклось у него по венам, придавая сил, - умоляю, Ваше величество.       Он хотел спросить «за что?», но вовремя остановил себя, зажав рот рукой. Со стороны показалось, будто его сейчас снова вытошнит. Су Хёк выглядел разбитым. В этот момент король понял, что Шин воспринял его напускную угрозу совершенно серьёзно.       - Такой слабовольный человек на должности казначея… - протянул Вольфганг, делая особый акцент на слове «такой». Лицо господина министра была перекошено плохо скрываемой паникой, - господин Шин, вы сами должны понимать, что это невозможно. Зависимости такого характера оскотинивают людей. Да это и не люди вовсе…       В этот момент король понял, что погорячился. По немому лицу Су Хёка текли слёзы, он не решался ничего сказать в своё оправдание, стыдясь дрожи в голосе, так что только сел на постели, скрестив ноги и уронив лицо на колени. То, как сам он себя ненавидел и презирал, Вольфганг и представить себе не мог.       Он подсел к любовнику, приобнимая его за плечо одной рукой, а другой поглаживая его голову. Шин шумно втягивал сопли, не поднимая головы, тело у него крупно дрожало то ли от волнения, то ли от жара, то ли ото всего сразу.       - Ляг, - Вольфганг без усилия уложил Шина на кровать, который так и остался, свернувшись калачиком, - останься сегодня в постели, я позову лекаря.       Су Хёк потянулся к нему рукой, слабой, дрожащей, и король взял его ладонь в свою, сплетая пальцы, и подержал так навесу некоторое время, положил руку Су Хёка на бедро, а после утешающе погладил по плечу. Шин сдавленно улыбался. Каждое прикосновения короля было ему бальзамом на душу и вселяло надежду на то, что разгневанный Вольфганг смягчится со временем, простив нерадивого слугу.       Су Хёк так ненавидел себя за то, что позволил Своему величеству увидеть эти нелицеприятные подробности его «личной» жизни, что самому от себя становилось невероятно тошно. Шин не знал подробностей, но чувствовал, что это запредельно омерзительно и совершенно невыносимо, а нелепые сцены так и скакали у него перед глазами, с опережением сменяя друг друга, одна хуже предыдущей. Животное, а не человек, ничтожество, выблядок, катающийся в моче и рвотных массах, похотливо резвящейся в подушках, нечленораздельно бухтящий всякий бред. Оно. Су Хёк не мог простить себе, что Вольфганг увидел его в этом «состоянии нестояния», и был уверен, что теперь король побрезгует одним его видим при дворе, не посмотрит в его сторону, не сядет за один стол. Шин не пережил бы этого. Сколько бы он не пытался отстраниться от Вольфганга, он сам испытывал ужасную горечь и досаду каждый раз, когда делал от Своего величества шаги в сторону и выкручивался из его объятий. Су Хёк не выдержал бы презрения и невнимания. Не так давно ему удалось отойти от ощущения грязи и опущенности после старого короля, как новая грязь налипла на него следом. Лёгкие прикосновения вселяли в него надежду на реабилитацию, в которую Шин в полном смысле не верил.       - Зачем это, Шин? - Вольфганг сел обратно на свой стул, перевёрнутой спинкой к кровати, и привычно сложил руки на высокой спинке, обитой тёмным бархатом. Су Хёк подтянул колени к груди и обхватил их руками, так тошнота и спазмы в животе меньше всего его тревожили.       - Мне плохо, Ваше величество, - признался Шин с тяжестью на сердце. Он до последнего не хотел переходить на откровения и рассказывать королю о своих болях и тревожностях, но сегодня это было необходимо.       - Я это уже понял, - Вольфганг слово от слова смягчался.       - Когда вы узнали? – спросил Шин подавленно, уставившись в одну точку перед собой и стыдясь посмотреть на своего короля. Су Хёк был уверен, он продолжал смотреть на него, и боялся увидеть в привычных тёплых медовых глазах холодные металлические искорки, презрение и злость, на которую Вольфганг со своим любовником был не способен. Шин боялся, что этот укоризненный взгляд раздавит его окончательно.       - Месяца полтора как, - навскидку ответил король, не задумываясь. Он перестал считать их встречи, но за время, пока он посещал господина министра вечерами, ранняя осень успела смениться на зиму.       Шин подавил слёзы, неловко утирая их запястьями. Он пал настолько низко, что опуститься ещё ниже, по его мнению, было невозможно. Су Хёк зажмурился и стал дышать редко, глубоко, тяжело. Ему было невыносимо тошно от себя, своего тела и всего того опущенства, которое он постоянно выделывал сначала при старом дворе, теперь при новом. Он следом вспомнил, как с подачки старого короля до упаду напивался в «покоях цветения», а потом засыпал с ужасными головокружениями и просыпался от тошноты и спазмов, вспомнил, как снимал с себя длинные светлые волосы, налипшие на тело из-за пота, слюны и липких медовых следов, вытаскивал кучерявые лобковые волоски, незаметно отплёвывая их под одеяло, вспомнил, как вылизывал старые морщинистые ладони, горячие и потные, целуя перстни. Перед глазами у него предельно подробно и натурально вставало столько глупостей и нелепостей, через которые прошёл, что Шин снова испытал рвотные позывы. Су Хёк сутуло сел на постели, хватаясь за горло, свешиваясь за бортик кровати в изножии, но тяжело задышал ртом, а потом, обессиленный, снова опустился на простынь. Это было очень жалко.       - Смилуйтесь, Ваше величество, - попросил Су Хёк шёпотом, - избавьте меня от своего презрения и прихлопните, как козявку. Мне… мне невыносимо жить.       Шин снова спрятал лицо в одеяло, его трясло. Суровая реальность обрушивалась на него, приходили боли от ран и сбитых перевязей, самоненависть и презрение подступали с неминуемой жестокостью, тело ломило от сладкого дыма, которого этой ночью Су Хёк с перебором наглотался. Он всегда тяжело отходил от наркотиков каждое утро, но сегодняшний день обещал быть особенно жёстким. Всегда после яда Шин был депрессивнее и печальнее обычного, это была его реакция на реальность, таковыми были последствия приёма веществ, от них никуда не деться.       - Ну брось такое говорить, - Вольфганг снова вскочил. На этот раз он быстро сел обратно, - мы справимся, слышишь? Ну ошибся, такое бывает, давай только без всякого…       Король был косноязычным человеком в вопросах поддержки. Он неотрывно смотрел на Шина, пытаясь высмотреть в нём хотя бы какие-то признаки жизни, но Су Хёка по простыням размазало.       - Ты понял же, что не прав. Вот и всё.       - Убейте, сир, избавьте, - просил Шин, будто не слыша его. Он перевернулся на бок и, помогая себе руками, снова сел на одеяло. Голова у него была тяжёлой и неуёмно гудящей, Су Хёк с силой сжимал простыни, поджимал пальцы на ногах и упирался локтями в бёдра, чтобы причинить себе как можно больше боли, и зажмурился. Шин по-детски хотел быть сурово, но справедливо наказанным, а после полностью прощённым, но до конца не верил в то, что есть соразмерное «наказание», кроме смерти.       - Замолчи, - строже обычного сказал Вольфганг, Шин боязливо вздрогнул и покорно закрыл рот, боясь проронить хоть звук, - не смей думать об этом, слышишь? Не смей, - король в два движения оказался рядом с любовником, обнимая его за сутулые плечи и не обращая внимание на недомогание и «грязь», о которой думал Су Хёк.       - Забудем об этом. А если боль – это реальная причина твоей… - король кашлянул, подбирая слова и заминаясь в формулировках, - Мы больше не будем. Слышишь меня? – он легонько встряхнул любовника, боясь слишком сильно его потревожить.       - Ваше величество, - шептал Су Хёк, сжимаясь. Сердце у него застучало сильнее обычного, когда он почувствовал чужое сильное плечо, которое всё это время предавало ему сил и уверенности.       - Слышишь меня?       - Да, сир, - Вольфганг отпустил его, не смея даже прикоснуться губами плеча, как он обычно делал до этого, и с особой осторожностью отстранился. Шин был уверен, несмотря на все эти поверхностные прикосновения и ободряющие жесты, королю было мерзко, и это его «не будем» было в первую очередь обусловлено нечистотой Су Хёка.       - И никакой работы сегодня, ты ещё не пришёл в себя, - сказал Вольфганг, как отрезал.       - Сегодня? – спросил Су Хёк взволнованно.       - И до конца недели, - добавил он, уже мягче, - это приказ твоего короля.       - А новый казначей? – уточнил Шин неуверенно. Он уже оторвал у себя от сердца так дорого полученную им должность, и стал плохо соображающим рассудком представлять, сколько подготовительной работы нужно сделать и сколько вопросов довести до конца, чтобы в полной мере передать полномочия.       - Только не зли меня, - сказал Вольфганг на выдохе, сложил руки на груди и покачал головой.       - Да, Ваше величество, - отозвался Су Хёк подавленно.       Больше двух недель ушло на то, чтобы господин министр смог полностью отойти от свалившей его «болезни» и вернуться к повседневной работе, сверхурочно навёрстывая упущенное. Об этом инциденте словно никто не знал, а отсутствие Су Хёка воспринималось естественно и без ядовитых смешков.       - У нас с вами было что-то, когда… - Шин затушевался, осторожно выбирая выражение.       - Нет, конечно. Разве я мог взять тебя таким, - ответил Вольфганг, перебивая, и молчанием дал понять, что это конец фразы.       - Мерзким и грязным? – договорил за него Су Хёк, подставляя свои домыслы.       - Таким слабым и беззащитным, - ответил король в свою очередь и поцеловал его в складочку между бровей, хмуро дергающуюся каждый раз, когда Шин задумывался.       Вольфганг взял его лицо в ладони, большие пальцы на скулах, остальные – на шее, и дотронулся губами до его брови, щеки, кончика носа. Король был привычно ласков и осторожен, ему хватило сердца и великодушия закрыть глаза на очередной позор своего любовника. Су Хёку дали шанс, доверяли, и это мягко теплило ему сердце.       - Стойте, остановитесь, - повторял Шин осторожно, выставляя между их телами руку и упирая любовнику ладонь в грудь. Вольфганг всхрапнул, но с усилием оторвался от Су Хёка. Если Шин начнёт твердить про королеву, он будет готов укусить господина министра за нос.       - М? - Вольфганг боднул его лбом в шею и поцеловал в плечо. Такой спокойный вечер выдавался нечасто, так что упустить возможность уединения сегодня означало забыть об интиме до конца недели, король не хотел с этим мириться, но был вполне готов к тому, чтобы отойти и спрятать руки в карманы. Сколько бы ни был возбуждён, Вольфганг никогда не позволял себе срывать похоть на Су Хёке, если Шин сопротивлялся.       - Мне нужно отойти в купальню. Несколько минут, сир, несколько минут, и я ваш...