Я тебя искал

      Серёжа сползает по двери, зажав ладонью рот. Комок слёз в горле норовит взорваться гейзером горьких рыданий, но он не выдаёт ни звука. Только вжимает между ребер кулак, так сильно, что вспышки загораются перед глазами. И звон в ушах нарастает свинцовой канонадой, затягивая сознание прозрачно-серой пеленой. Ему просто хочется закрыть глаза и не просыпаться больше. Чтобы не слышать голос человека, который предал его, растоптал, уничтожил.       Игорь скребётся за дверью, как нашкодивший котёнок, и Разумовский ловит отголоски его сорванного дыхания. Отделение полиции здесь за углом, и Гром наверняка кинулся сюда, как только узнал. Но он знал всё с самого начала, а поставить Серёжу в известность не посчитал нужным.       — Серёж, открой, — запыхавшийся голос Игоря ломается под гнетом кованой двери, и Разумовский дергается, как от ударов током. Рёбра стучат так громко, что сердце наизнанку выворачивается, но Серёжа молчит. Если Игорь не уйдёт, у него крыша поедет набекрень. — Я знаю, что ты там.       Разумовский бьётся затылком о дверь и прикрывает мокрые глаза.       — Уходи, — цедит он сквозь слёзы, плотно стиснув зубы. Голова горячая, как в лихорадке, но пальцы не слушаются. До боли тянет увидеть его глаза, прикоснуться к нему. Его Игорь. Он ведь уже давно его. Что могло измениться за одну ночь?       — Я расскажу тебе правду, — Гром наваливается на дверь, как на каменную скалу, пытаясь сдвинуть с места, но ничего не выходит.       Серёжа поднимается по двери, ухватившись за ручку, и заглядывая в глазок. Господи, он ещё и побитый. Игорь ведь говорил, что пойдёт разбираться с теми отморозками, которые ночью украли у Разумовского деньги. Не обманул, сдержал своё слово. Тогда почему не рассказал об операции? Почему не признался, что ему пересадили сердце Олега? Серёжа всё бы ему простил, если бы честно рассказал. Но теперь…       Он никогда не сможет смириться с тем, что в груди его парня бьётся сердце Олега Волкова, его единственного друга.       — Не нужна мне твоя правда, — с жёлчью выплёвывает Разумовский, не отрывая взгляда от глазка. Игорь шатается на ногах, как пьяный, и за правый бок держится. Какой же он всё-таки дурак… Кто в здравом уме бросится кросс устраивать по улицам Санкт-Петербурга после того, как ему новое сердце пересадили? Игорь никогда себя не жалеет. — Я слышал, как Фёдор Иванович разговаривал с моим отцом.       Серёжа предпочёл бы не знать горькой правды, но его отец и полковник Прокопенко решили за него. Разумовский хорошо знал, что Фёдор Иванович заменил Игорю отца. Как выяснилось, именно он похлопотал о том, чтобы Грому как можно скорее пересадили новое сердце. Серёжа не хотел думать о том, что Игорь и вовсе мог погибнуть без своевременной операции, но боль предательства раздирает сердце.       Он потерял лучшего друга, чтобы найти свою любовь. Разве такие вещи позволено сравнивать?       — Поверь, я не сразу узнал, чьё сердце мне пересадили, — Игорь упирается ладонью в дверь, но его взгляд почему-то направлен в пол. Укол тревоги попадает точно в левое подреберье, и Разумовский пристально смотрит на Игоря сквозь глазок.       Он так резко распахивает дверь, что Гром чудом не валится на пол. В подъезде пахнет осенней сыростью и прелой листвой, а ещё почему-то кровью. Серёжа осуждающим взглядом обводит шрам у Игоря над бровью и захлопывает за собой дверь. Он не разбудит отца, который только час назад вернулся с ночного дежурства.       Гром выпрямляется перед ним, едва заметно сощурившись от боли. Как будто готовится к новым ударам, яростным и хлёстким. Потому что удары Серёжи он заслужил.       — А когда узнал, почему не сказал? — Разумовский кидается к нему, проглатывая слёзы, и подносит ладонь к его лицу. Но не для удара. Смелости не хватит, чтобы поднять руку на того, кто вернул его к жизни. Между ними бетонная стена, но чувства разрушить непросто после того, как они вместе прошли через горе. — Прокопенко попросил тебя найти убийцу Олега, а ты решил заодно подобраться ко мне. Зачем?       Всё, что Игорь для него делал, теперь напоминает виртуозную игру. Его слова, его прикосновения, его поцелуи со вкусом боли. Он ощущал вину, но так и не рассказал. Больнее всего не правда, а то, что Гром так долго молчал.       Серёжа больше не хочет ему верить.       — Мне отдали сердце твоего лучшего друга, но я не просил о помощи, — Игорь виновато отводит взгляд, стирая пот со лба, и отступает к стене. Его лицо такое же серое, как и полопавшаяся штукатурка в подъезде, но Разумовский не готов говорить. Может, спустя какое-то время, но не сейчас. Гром выдавливает через силу, вжавшись лопатками в стену. — Я не хотел возвращаться к жизни ценой жизни другого человека.       Серёжа смотрит на него исподлобья, не скрывая презрения. Слова Игоря ничего не весят после того, что тот сделал.       Гром шагает к нему почти на цыпочках, словно боится спугнуть. Но Серёжа лишь молча убирает за уши челку, которая лезет в глаза. Его молчание без ножа по горлу режет, но вместо крови невысказанная боль и страх, обвивающий шею ржавой проволокой. Ему лишь бы выстоять до конца, пока Разумовский его слушает.       — Мой отец подписал разрешение отключить Олега от аппарата жизнеобеспечения, не поставив меня в известность, — Серёжа сдавливает голову ладонями, чтобы прогнать надоедливый голос в голове. Лихорадочный шёпот резко перерастает в оглушающий смех, и Разумовский медленно опускается на колени. — Кто дал ему право решать, жить дальше Олегу или нет? Вы оба забрали его у меня.       Его взгляд сковывает жгучей ненавистью и проникает так глубоко, что кровь в венах пузырится. Ожоги расползаются по коже, но Серёжа распаляется ещё больше. Так смотрит человек, который хочет стереть в пыль, задушить, похоронить заживо.       Ещё вчера они любили друг друга. Но кого Игорь обманывает? Не было никакой любви и не будет.       — Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь, — собрав волю в кулак, Гром бросается к Серёже, но тот отталкивает его.       — Не понимаешь, — шипит он, обняв себя за плечи. На нём лишь домашняя футболка болтается, а в подъезде по-осеннему прохладно. Когда Игорь набрасывает куртку ему на плечи, Серёжа только чертыхается себе под нос. Потом вдруг встаёт на ноги, кутаясь в куртку, и поднимает взгляд, разбитый и воспалённый. — Ты когда-нибудь терял человека, которого любил всю жизнь? Мы с Олегом выросли вместе. Когда его родители погибли, мой отец усыновил его, потому что любил, как родного сына.       Слёзы бегут по щекам, застилая глаза, но Серёжа всё равно не уходит. Чтобы он не говорил, без Игоря слишком тяжело. Без него на самом деле невозможно.       — Раз ты просишь меня уйти, я сделаю это, — Гром поправляет куртку, съехавшую с Серёжиных плеч, и улыбается горько. На разбитой губе выступает капля крови, и Игорь отступает к лестнице. — Я всё ради тебя сделаю. И буду ждать тебя столько, сколько потребуется, — он спускается вниз, и Разумовский замечает, что у того разорван рукав на свитере. — Только не забывай меня.       Серёжа снимает Громову куртку и подносит к груди, крепко сжав в ладонях. Слёз больше нет, но внутри так ноет, что хочется кричать. Во всё горло, срывая голос, выхаркивая с кровью каждую ниточку, которая ведёт его к Игорю.       Разумовскому не удастся его забыть. Никогда. А разлюбить попросту невозможно.