Однажды в Абедонии

- Так что не расчитывайте, Патрик, что ваша покровительница, Королева и в этот раз придет вам на помощь, - Канцлер обошел юношу со спины, - на этот раз Вы перешли все границы. Вас ждет петля, Вы понимаете это?! Стоит и смотрит куда-то прямо перед собой, не на канцлера, нет. О, Создатель? Да что это за наваждение-то такое! Глаза, оттеняемые длинными густыми ресницами, это омуты какие-то закалдованные, а не глаза. Губы его - ни у одной девушки таких нет. Граф Давиль вздохнул, отошел на шаг, задумчиво помахал на себя бумагами, словно ему вдруг стало жарко. Юноша сам себя погубил, стучало в голове. Сам, я здесь не при чем. За государственную измену одно наказание - петля. Но представить, что на эту лебяжью шею палачь наденет грубую веревку, которая затем безжалостно сдерет нежную кожу и сломает шейные позвонки, Давиль не мог. "Зачем ты так? Почему не был более осторожен? Почему ты сделал так, что приговор уже подписан, даже не мной, а Королем. И теперь тебя заберут и бросят в клетку к зверям, а потом... Ты такой красивый. Такой тонкий душой. Знаешь ты, во что эта нежная твоя красота превратится через несколько часов пребывания в общей камере? А потом, к петле тебя понесут на руках. Тебе дадут последнее слово, но говорить ты не сможешь. И... все. Все закончится. Никогда не будет больше чистого, честного и прекрасного мальчика". Кто там сможет оценить твой душевный трепет, твою любовь к Правде? На нем простая белая сорочка, самая верхняя пуговица не застегнута. Как трудно отвести глаза от манящего треугольника нежной белой кожи... Канцлер ощутил головокружение и ухватился за угол стола, чтобы не упасть. - Молчите? - вот, теперь еще и голос пропал, - значит, не будете отрицать свою вину. Эти пасквили и правда принадлежат Вам? Ваша рука вывела их на бумаге? Ваш король заботился о Вас с малолетства! "Ты свел меня с ума. Ни о чем не могу думать. Ни о чем. Лишь о тебе!" Обнимать бы тебя сейчас за тонкую талию и шептать на ухо глупости о том, какой же ты красивый. Патрик. Что мне с тобой делать? Ты смотришь на меня волком, если бы мог, этой самой рукойты послал бы мне пулю прямо между глаз. Секунды текли не медленно, а очень быстро. Молчание в допросной затягивалось. Жена, несчастная, конечно, сразу же поняла, что происходит. А может, он и выдал себя чем-нибудь. Попробуй тут не выдай, если этот Апполон Бельведерский то на шпагах изволит с Лакеем подраться, а потом возвращается, разгоряченный, с взьерошенными волосами, со сбившейся в беспорядке сорочкой... То ходит взгляды бросает яростные. В любом случае, сердце у него останавливалась, когда Патрик рядом проходил. Мальчик так и не произнес ни слова. - Итак, Вам без разницы, что с Вами будет? Поднял глаза, холодно посмотрел прямо в лицо - не взгляд, а удар. "Это меня сейчас удар хватит", - решил канцлер. - Как же Вы отплатили своей благодетильнице, Патрик? Она так за Вас переживает. С каплями своими не расстается, сидит в своих комнатах одна, отсылает всех.... - Чего Вы хотите? - простудился он, что ли? Такой нежный всегда голос сейчас похож на воронье карканье, - чего Вы добиваетесь от меня? - Я хочу узнать, зачем Вы погубили себя, милый юноша. Ведь было такое будущее... Ваши преподаватели в один голос пели Вам оды хвалебные, ах, такой способный... Могли бы быть дипломатом, послом. Стали бы графом. В конце, концов, заняли бы мое место. Куда это все теперь? И из-за чего? Чего Вы добились своими стишками? Что парочка праздных бездельников пела их, надравшись, на улице? Патрик, нет, не отводите глаза. Я хочу знать, почему Вы так поступили с собой? Молчит. Как воды в рот набрал. Канцлер взглядом ласкал его грудь, шею, подбородок. Вот наваждение. В действительности, он конечно, он не решится, нет, даже поднять сейчас глаза. "На что это будет похоже? Старый развратник - да рядом с этой красотой? Нет, никогда. Вот что и остается. Посижу еще, посмотрю на тебя. А потом, когда тебя уведут, буду мечтать о той минуте, когда спустится над дворцом темная-темная ночь, и все будут спать, даже надзиратели и сам ты, Чудо мое, будешь спать, а я подкрадусь и немножко посмотрю на тебя, а потом никогда, никогда, никогда больше не увижу".... Ох, что-то сильно тяжело, даже в груди заныло. И насморк, опять, похоже.... Ну, до чего же он хорош, матовая нежная кожа и этот румянец на щеках. - Охрана! Уведите заключенного! А сам сел и подписал приказ на смертную казнь. А потом разорвал его в клочья и написал другой. Канцлер написал коменданту тюрьмы секретный указ, о том, что такого-то заключенного, во столько часов, с такой-то охраной, отправить в такой-то замок. Резиденцию канцлера. Для повторного дознания. А там... Там он проследит, чтобы мальчишка не наломал дров. Займет его чем-нибудь интересным. Хотя бы той же дипломатией. Письма вместе с ним посоставлять, ноты. Хотя, конечно, легко не будет. Патрик ненавидит его, считает причиной всех бед в королевстве. Ну, ничего. С ненавистью Канцлеру приходилось сталкиваться часто, поэтому он и сживался с ней уверенее всего. А через два дня пришла жена. Объявила с порога: - Он сбежал. Выслана погоня, но в Древищах они его не найдут! - Оттилия! Это ты??? - Нет, мой дорогой, - жена выдержала его пронзительный взгляд,- нет, не я. Мне это просто не выгодно.Ты что, стал бы счастливее... от его исчезновения? Давиль уже вскочил на ноги, забегал по кабинету: - Там же разбойники! А он не мог об этом знать, и теперь попадет прямо им в лапы! Удилака сюда! Операция по освобождению заключенного Патрика была проведена молниеностно. Давиль сам затеял переговоры, опасаясь, как бы дубина-Удилак не загубил все дело. У него были секретные каналы, так что он связался со своей же собственной бандой всего через несколько часов после похищения. А лапоть Удилак получил приказ доставить заложника, о выкупе за которого уже договорились, в резиденцию Канцлера. Давиль думал, что время остановилось, он кусал губы, вскакивал на ноги, кружил по кабинету. Садился в кресло и опять вставал. Он догадовался, что дело плохо. Он предупредил Удилака взять носилки и заранее вызвать лекаря. Но не был готов к тому, что жена, неслышной тенью прошмыгнув в кабинет, шепнет ему на ухо, низко наклонившись, чтобы не видеть отчаяния на его лице: - Очень плох. Поезжай сейчас. Иначе можешь не успеть. Все бросил, уехал ночью. Хотел поспать в дороге - не удалось. Била нервная дрожь. В его резиденции, замке Даваль, лазорет был сделан еще во время войны, так и остался. Канцлер подошел к пугающе-белым дверям, слуга услужливо открыл перед ним одну створку - как всегда. Он не знал, каких усилий Давилю стоило войти внутрь. Военный врач Паксиль был с учеником. Именно этот ученик и преградил Канцлеру путь за белые ширмы, вглубь лазорета, где без чувств, в нервной горячке, лежал Патрик. - Ваша милость, туда нельзя. Идет операция. - Как, до сих пор? - Очень плохи, сударь. Только вот, новоявленным средством и спасаемся, - и показал графу склянку темного стекла, с надписью на латыни:"Морфин". - Как доктор освободиться, сразу ко мне. Паксиль зашел, поклонился. Старый знакомый, он держался всегда с некоторым панибратством, обычно это раздражало Давиля, и он всегда был рад указать доктору его место. Но не сейчас. Давиль сидел за рабочим столом, писал, поднял голову, и спросил: - Жив? - Живой, - кивнул доктор, - но досталось ему изрядно. Он, похоже, драться с ними решил, не на жизнь, а насмерть. Не допрашивайте его, граф. Он просто сразу умрет. Сейчас-то, в чем душа держится.... Коридор до лазарета, как во сне, все длился и длился. Длился и длился. Вот они, белые двери, шторки на окнах. Ученик Паксиля был рядом с больным - считал пульс. Увидел канцлера, вскочил, сделал пометку в своем журнале, вылетел за дверь. Патрик спал. Его уложили на живот, поэтому было видно только одну щеку, но изрядный багровый синяк, эту щеку заполняющий, вздуг наполнил сердце Давиля горячей давящей болью. - Нервную горячку будем лечить сном, - резюмировал подошедший Паксиль, - сейчас я закончу перевязку, и назначу ему гипнотики. Так что очнется он не раньше, чем через неделю. Тогда сможет отвечать на вопросы. Обнадеженный Давиль напустил на себя строгость: - Вот и проследите, доктор, чтобы он смог. Отвечать, я имею ввиду. Паксиль уехал, а его ученик находился при больном неотлучно. Давиль сидел рядом с бесчувственным юношей, и смотрел на него. Бледный, осунувшийся, избитый, раненый - но - живой. Живой! Какое счастье. Давиль осторожно положил свою руку на его красивую кисть, белую, как простыни, на которых он лежал. - Ничего. Это ничего, - тихо-тихо прошептал, - ты поправишься. Все это не важно. Не имеет значения. Главное, ты жив. Все остальное - поправимо. Длинные черные ресницы шевельнулись, но мальчик не открыл глаза - вызванный лекарствами сон был крепок. Приехала Оттилия. Муж вышел ей навстречу - она улыбнулась ему, подала руки. - Мой дорогой, я достатОчно настрадалась от здешнего климатА. В МухляндиИ принцесса ПенагонскаЯ пригласилА меня погостить на новый КУрорт, с минеральнЫми водами. Для кожи, говОрят, весьма способствУет. Я думаю, небольшую сумму мы могли бы выделить. Жена ободряюще ему улыбнулась. Эх, Оттилия. Найдется ли когда сердце вернее? И так - всю жизнь. Без единого скандала. Без единого упрека. Она уехала. Через неделю Паксиль разрешил пациенту проснуться. - Травмы его заживают очень и очень изрядно. Я думал, потребуется еще одна операция, но, похоже, не потребуется. Давилю не верилось, что он, наконец, увидит Патрика в сознании, поговорит с ним, но его ждало разочарование - его мальчик словно спал с открытыми глазами. Лежал в той позе, в которую уложили, и смотрел перед собой. Ни с кем не заговорил. Не шевелился, если не просили. На лице никаких эмоций. - Вдохните, молодой человек, - попросил Паксиль, - Выдохните. Паксиль слушал больного, а Канцлер медленно цепенел рядом, поймав взгляд юноши. Безразличный. Безжизненый. Пустой. - Что ж, инфекции, похоже, удалось избежать. Граф Давиль, - доктор вышел. - Км. Хм. Как вы себя чувствуете, мой мальчик? - Канцлер попробовал напустить на себя отческое участие. - Благодарю Вас, граф, хорошо, - ответил ему ничего не выражающий голос. И тут же, уже с чувством: - Скажите, господин граф, королева высказывала намеренье... навестить меня? - И неоднократно, мой мальчик. Если Вы готовы... - Нет! Прошу Вас! Я не хочу никого видеть! - Хорошо, хорошо, Патрик. Никого! Спросить, больно ли ему? И так ясно, что больно. - Вы спите? Хорошо спите? Безразличный, направленный в пространство взгляд. - Да. Благодарю Вас. Патрик молчал. Давилю тоже говорить не хотелось. Потом все-таки выдавил из себя. - Вы можете свободно перемещаться в пределах замка, Патрик. В пределах замка Вы совершенно свободны. Только вот ходить он пока еще не может. Еще через неделю Паксиль зашел доложить, что с больного сняли швы. - Стало быть, я поеду. Моя помощь больше не нужна. - А чья нужна? "Доктор, Вы же не слепой. Вы видите, в каком он состоянии. Как загипнотизированный. Сидит, смотрит в одну точку. Ни с кем не разговаривает". - Времени, господин Давиль. Бога. Ваша. Кто знает. Всего доброго, господин Давиль. Приезжали и королева, и Альбина. И служанка - его давняя подруга из королевского замка. Он сначала метался, как раненый зверь, по всему замку. Хотел куда-то спрятаться. Потом нашел, куда - сбежал от них по подвесному мосту за речушку. - Что же это? Он с нами разговаривать не хочет? - надула губки Альбина. - Что с ним такое, Давиль? - спросила королева. Угу, подумал Давиль, если бы вас, Ваше Величество, толпа пьяных, оголделых, разбойников... Оттделала по полному разряду... Вы бы на себя еще и ручки наложили. И сам испугался своей мысли - а вдруг, наложит, правда? - Ему нужно время, Ваше Величество. Его раны заживают, но остались еще в душе. С ним поступили очень жестоко. Он нашел Патрика на чердаке. Тот стоял возле телескопа, но не смотрел в окуляр. Вообще никуда не смотрел. Давиль медленно, аккуратно подал ему руку. Боже, какие у него красивые пальцы! Потом так же медленно вывел юношу из-за телескопа и обнял его. Патрик вдруг уронил голову, и тогда Давиль увидел, что он плачет. Рыдает - красивые черты свело судорогой, он никак не мог остановиться. Давиль прижал его к себе, как маленького ребенка, гладил по волосам, по спине, и шептал что-то успокаивающее. - Ну, ничего, ничего. Поплачь, - услышал он свой голос, - надо поплакать. Бедный мой. Бедный. Давилю тоже плакать захотелось. Чувства юноши передалось и ему. - Я не хочу жить, - просто сказал Патрик. Канцлер испуганно обхватил его лицо ладонями, заглянул в глаза - в них плескалась боль. - Хотите покончить с собой? - спросил за Давиля чей-то чужой голос. - Да. Вы не представляете, я так верил... - он задохнулся, спрятал лицо в наплечник такого знаменитого синего мундира, - верил... - Патрик, душа моя. Посмотрите на меня. Я знаю человека, которому пришлось пережить такое. Идеалы рушатся. Такое бывает. - Знаете? - недоверчивый фиалковый взгляд, - и как он? - Он выжил. С ним все хорошо. - И как он теперь? - Я не знаю, - сказал канцлер, - но я слышал от него, что он рад тому, что жив. Идеалы меняются. - Как? - воскликнул юноша, - все, во что я верил, оказалось ложью. Пустышкой, золотом дураков... - Мир большой, - сказал ему Давиль, - вы можете найти себе другую звезду, другую цель. - Не бросайте меня, - вдруг испугался Патрик. - Ну, что Вы. Никогда. Позже выяснилось, что испуг, который он видел в глазах юноши, этот испуг перешел в прострацию. Все было безразлично для юноши. Он сидел и не смотрел никуда. - Не могу, - сказал юноша Давилю, - все зря, все... Давиль без слов крепко обнял его. Потом стал приглашать Патрика поработать вместе с ним - все, как хотел раньше. Заполнял с ним дипломатическую почту, секретные депеши. И сразу стало легче. Патрик даже улыбаться стал иногда. Правда, только Давилю. Потом граф заметил, что Патрик стал тревожнее. По вечерам он вскакивал без причины, начинал ходить по комнате, не мог присесть и не мог успокоиться. Давиль вызвал своего лакея, тот стал устраивать для Патрика уроки фехтования каждый раз в семь утра. Потом обливания ледяной водой. Потом - привести себя в порядок и за работу. Стало лучше, но не намного. - Смотри за ним, - шепнул канцлер верному своему Лакею, - Смотри все время. Тем временем служанка из королевского замка опять приехала. Только Патрик видеть ее не хотел - сторонился. И частенько для этого прятался в кабинет Канцлера. С депешами он и сам скоро стал разбираться. А потом и со всей диппочтой. Работы Давилю убавилось. В качестве дипломата Патрик проявил неожиданно недюжинные способности.Казалось бы, искренний мальчик, простой - ан нет, выработал свою собственную линию поведения, основанную на обходительности. Плюс, конечно, красота эта неземная на него работала. Профессиональные дипломаты были от него в восторге. На важных приемах канцлер теперь не только любовался мальчиком, но и гордился им. Патрик был великолепен - галантен, обходителен с дамами, с мужчинами тверд. Недостаток опыта он компенсировал манерами и волей. И совсем другая картина ждала Давиля дома - бледный, испуганный, расстроенный юноша. - Мой Патрик, - Давиль обнял его, поцеловал в горячий лоб, - Вы больны? - Вы видели брата кронпринца, граф Давиль? - Его видели все, кто был на приеме. - А Вы видели, как он на меня смотрел? - Патрик закрыл лицо руками. - Вы подумали? Да? Да. Склонности герцога давно ни для кого не секрет. А Вы красивы. Очень красивы. Ну, мой мальчик. Успокойтесь. Вам надо отвлечься. Хотите завтра поехать в Замковое Озеро? И сразу понял, что сглупил. К Озеру Трех Замков ехать лесом. Тем самым, где все и произошло. Патрик пошатнулся, опустился на широкий диван. - Мой мальчик, с этим надо что-то делать. Лесами у нас вся страна заросла. Вы не сможете из дома выйдти. - Расскажите мне еще раз про того. Вашего знакомого. - Ну, он женился. Хорошую девушку взял. А Вы? Хотите жениться? Вы у нас теперь завидный жених. Оправдательное письмо я еще давеча подготовил. Канцлер надеялся, что Патрика обрадует эта новость. Что он больше не осужденный преступник. Но юноша отреагировал на нее ровно. Потом опять приехала королева с дочерью. На этот раз к вернувшейся с заграничного курорта Оттилии. Нет, он уже не прятался за замковым рвом. Но это был совершенно другой Патрик. Нежно-обходительный со своей королевой и холодно-язвительный для Альбины. Намучившись с ним, принцесса уехала в отвратительном расположении духа. - А раньше она вас постоянно подначивала, - счел нужным заметить Давиль. - Обнимите меня, - юноша буквально бросился в объятия графа. Давиль замкнул объятия, думая о том, что раньше и думать не смел о таком. А теперь... - Я никогда не смогу жить как раньше. Я чувствую себя... ужасно. Я - фальшивка. Что я вообразил о себе! - Говорите, мой мальчик. Расскажите мне все. - Давиль, я ненавидел Вас раньше. И пасквили Вам посвещал. Я был глупый, самоуверенный, самодовольный... Вообразил, что знаю лучше всех. Все мои высокие идеалы не стоили медного гроша. А вы... Вы единственный, с кем я могу говорить. А жениться ... я не смогу. Я не достоен. Потом была дуэль. Благо, Канцлеру вовремя доложили. Все тот же Лакей постарался. Давиль, злой, как сто чертей, прискакал галопом со взводом солдат, поставил бравых ребят между дуэлянтами. В голове билась одна мысль - скорее, скорее, а то если этот вот большой пистолет даже и случайно выстрелит, то все, лежать моему Патрику с простреленой головой. Сердце стучало как бешенное, собиралось куда-то из груди. А куда? Все, солдаты окружили обоих соперников. Закрыли собой Патрика. - Господин Полковник, арестуйте дуэлянтов, - бросил Давиль раздраженно, - да, и его милость тоже. Ко мне в допросную. Но как красив был Патрик, прямой, как тростиночка, весь в черном, белая сорочка на груди, решительный вид, с черным пистолетом в руке. В допросной Давиль приказал поставить еще одно кресло, возле стола. - Присаживайтесь, мой дорогой. Что Вы с маркизом не поделили? - Он сказал, я как девушка, - Патрик отвернулся. - Он сказал "Вы прекрасны, как девушка" Патрик. То есть, сказал правду. Вы прекрасны. - Вы правы. Простите. Он не имел ввиду, что я... Можно, я пойду? - Идите. Еще раз такое повторится - поедите с курфюстом Бакардии на рыбалку. - Есть! То есть, о, нет! Патрик выбежал из допросной. Солдаты попытались его задержать, но Давиль махнул им рукой. Беда, беда с его Патриком. То краснеет, то бледнеет. И места себе не находит. Чего тут ждать? Вечером подошел к нему опять Лакей: - Их милость в Парадиз отправились. - И что? Господину Патрику не пять лет. - С господином братом кронпринца. - Черт побери! Молодец! Удилака ко мне! Пусть возьмет парочку гвардейцев! В Парадизе, частном клубе для иностранных дипломатов, где частенько проводил время мятежный герцог, все было чинно. Никаких признаков беспорядков. Однако, ни герцога, ни Патрика. Канцлер махнул рукой гвардейцам, и пошел в частные апартаменты брата Таларского короля. Распахнул дверь, ему представилась немая сцена. Герцог держал в объятиях его мальчика, но, кажется, не за тем, о чем подумал Канцлер. - А, Ваша Светлость, как хорошо, что это Вы. Вот Ваш питомец. Ему неожиданно... стало нехорошо. Канцлер приблизился, решительно забрал потерявшего сознание юношу из рук дипломата, оглядел, уложил на диван, оказавшийся рядом, посчитал пульс. На вид, ничего угрожающего. - Что Вы пили, герцог? - Только ламбрусское, Ваша Милость. Из одной бутылки. Из этой. Взял бутылку, понюхал, попробовал осторожно. - Бутылку я заберу, герцог, не обессудьте. Все в порядке, у него просто обморок. Ребята, осторожно, слышали слово осторожно - берем Его Светлость и несите в карету. Прошу прощение за беспокойство, герцог. - Да не за что. Всегда пожалуйста. Господин канцлер! Если только нужна будет моя помощь, я готов немедля... Патрик пришел в себя, как только оказался на свежем воздухе. Поднял голову, осмотрелся. Попытался встать на ноги. Давиль подал ему руку, юноша принял ее. Патрик, красный, как рак, тревожно оглянулся на Парадиз, и канцлера посетило предчувствие, что что-то там произошло между этими двумя. На следующее утро он явился с неофициальным визитом к виновнику произошедшего - многострадальному герцогу. - Клянусь Вам, я не причинил виконту никакого вреда, господин граф. Давиль кивнул головой: - И вино в Вашей бутылке безвредное. Расскажите мне все. Все, понимаете? Кажое слово, каждый жест. - Но... Насколько это уместно... Моя частная жизнь никого не касается. Тем более, что никакого преступления... - Вы его пригласили? - Да. Мы с ним встретились в Галерее. У меня сложилось впечатление, что Его Светлость хотел немного повеселиться. Давиль не счел нужным говорить дипломату, что обычно Патрик "веселится" в гордом одиночестве с томиком своих стихов. С того самого дня он не написал больше ни строчки, но от этого его давние творения стали иметь еще даже больший успех. - Расскажите, что было потом, - доверительным тоном попросил канцлер. - Выпили немного вина. Дамы затащили-таки виконта читать им. Потом я спас его от них, мы немного поиграли, посмотрели танцы. Он был бледен слегка, я спросил:"вам нездоровится?", он отшутился как-то остроумно. Потом мы были у меня в кабинете, где Вы и оказали мне неоценимую услугу... - Что произошло за минуту до того, как господин Патрик потерял сознание? Что Вы и он делали в этот момент? - Ну, помилуйте. Это дело личное. - Вот устрою вам ноту за спаивание моего ставленника. Поцеловали Вы его? Да? Да. - Ну, поцеловал. Это преступление? - Нет. Это значит, мне надо спешить. Еще раз попрошу простить меня за беспокойство. Послал вперед посыльного с сообщением для Лакея. Просил немедленно узнать, где Его Светлость. Тот вышел встречать. - Где Патрик? - На крыше. Чего прикажете? - Как он? - Скорее, как обычно. - Идемте со мной. Лакей распахнул дверь, и оба замерли, не смея пошевелиться. Патрик держал в руках маленькую склянку с чем-то опасно-красноватым внутри. По тому, как он на нее смотрел, обоим стало ясно, что внутри маленького сосуда не просто вино. - Идите, Жак. Идите. Лакей исчез. - Уже решили? Патрик покачал головой. - Расскажите, почему? - Я не хочу. Ничего больше не хочу, граф. Простите. - Ничего? - придвинулся на пол шага, прикинул расстояние. Успеет ли он схватить Патрика за руку? Нет. Не успеет. - Что с Вашей мечтой, мой дорогой поэт и безрассудный юноша? Что с ней случилось? - Её больше нет, - откинул голову назад, даже золотые кудри мотнулись, - я никому не могу помочь. Они этого просто ... не хотят. Хотят другого. - Чего, мой Патрик? - еще пол шага. Патрик помотал головой. По бледной щеке скатилась слеза: - Скотства. Свинства какого-то. Я не знаю, почему. - Да потому что люди. Обычные люди, не дьяволята какие-нибудь, со своими слабостями. Не винитеих. Есть другие способы помочь стране, Патрик, - еще пол-шага. Юноша всхлипнул совсем по-детски. - Я не способен. Каким я оказался жалким... - Это не так. Вы мужественно схватились с превосходящими силами и не дали себя убить. Вы молоды, талантливы, вы - надежда всей страны и моя надежда. Патрик вытер щеку руковом: - С меня хватило только языком болтать. О том, в чем я не смыслю ни на сколько, - он показал, насколько. Давиль придвинулся к нему еще на пол шага. - У вас все впереди, - сказал он, - не кто-то, а именнно Вы сделаете эту страну такой, какой вы всегда хотели ее видеть. Патрик вздохнул. - Я мыслил эту страну царством ее народа. Но ее народ... Ему нельзя доверить ничего. Что могу значить здесь я? - То, что сами захотите и сделаете, - сказал Давиль, - страну нельзя построить чужими руками. Только вашими. - Мои руки только пасквили пригодны писать, - вздохнул юноша. - Прекрасные были пасквили, - отозвался Давиль, - даже я любовался ими, и весь народ тоже. Вы нужны Абедонии, Патрик. Юноша вытер лоб рукавом. Склянку он ни на секунду не выпускал с глаз. - Я - ничтожный человек, граф. Это правда. - Я уже сказал вам, это не так. На вас вся моя надежда. Не Альбине менять Абедонию, вам. Патрик отвернулся от него на секунду. Канцлер сделал еще один незаметный шаг. - Патрик, неужели это из-за герцога? Он Вас поцеловал, Вы из-за этого отравиться решили? - Нет. Не так. - А как? - и еще полшага. - Он поцеловал меня. А мне..., - голос юноши сорвался, - мне было хорошо от этого. Кто я теперь? Я не мужчина. И не я. Рука канцлера осторожно накрыла смертельно-опасную склянку. - Что вы делаете? Осторожно! Там серная кислота. - О! Поздравляю! Хороший выбор. Страшные, нечеловеческие мучения. И красивым на смертном одре Вас точно никто бы не назвал. Дайте мне, - он протянул руку, - идите сюда. Дайте, Патрик, - мужчина осторожно забрал злосчастную скляночку из рук юноши, бросил ее в камин. Обнял затихшего Патрика, пытаясь согреть своими руками ставшие ледяными ладони. - Вас поцеловал молодой, красивый, галантный мужчина, Вы ощутили какое-то чувство (Патрик дернулся, как от удара), и решили свести счеты с жизнью. Открою Вам секрет, юноша. Если бы ваш воздыхатель МЕНЯ поцеловал, я едва ли почувствовал бы отвращение. Потому что он молод, на него приятно смотреть, и еще он обходителен. Это низшие инстинкты животных, ничего больше. Наше сознание не уверено, стоит ли относить напудренного, надушенного обладателя шикарного парика к женскому полу. В этом нет беды, Патрик. Что с Вами? Опять головокружение? - Нет. Уже лучше. Спасибо Вам. Что остановили меня. - Так-то лучше. И, еще одно. Вы нужны мне. Вы не представляете, как нужны. Я, как видите, совсем один. От Вашего Короля никакого толку. И от дочери его. И от жены. Да-да. Вы это замечали? Вы - тот, кто об этой стране лучше всех позаботиться сможет. Потому что у Вас золотое сердце. Вы любите их всех, очень. Всю Абедонию любите. А Абедония любит вас. Вон как Ваши стихи поют, на каждой улице. А это значит, никого лучше Вас для них нет. Вы можете не страдать - будет с вас толк, и еще какой. Потому что самое главное - это честь, а она у вас есть. Успокоились немного? Полегче Вам? Ну, помилуй Бог. Пойдемте, нам еще надо сегодня доклад составить для их Величества. Вечером перенесший сильное нервное напряжение юноша буквально свалился с ног - задремал в кресле возле камина. Граф Давиль осторожно, чтобы не потревожить, накрыл его одеялом. - Спи, милый. Устал, мой дорогой. Спи, все будет хорошо.