Когда, как видно, смерть отцов уносит,
Безумье добивает дочерей.
У. Шекспир, «Гамлет»
Дождь не прекращался уже несколько часов — обычное явление для середины осени, когда слабая морось вдруг превращалась в настоящий ливень. Еще полдня назад Ванессе это ужасно понравилось бы: ее привлекало все, что у других людей вызывало отторжение — сырость и холод, темнота, плохие шутки, подгоревшие дочерна тосты. Но сейчас стук капель по жухлой листве, крышам соседских домов, машинам и зонту, который всучил ей один из прибывших на место полицейских, невыносимо раздражал. Раздражал так, будто, послушай она его еще хоть пару минут, точно начнет в истерике рвать волосы на голове. Перешептывания людей за спиной, шелест раскачивающихся от ветра деревьев, шум проезжающих машин — все превратилось в один окутывающий гул, и в этой вязкой какофонии сильнее всего бесил шорох, с которым капли скатывались с мешка на каталке перед Ванессой. Мешка, в котором лежало изуродованное тело ее отца. Вокруг сновали люди: полицейские, врачи, зеваки. Собрались все соседи. Многих из них Ванесса видела лишь пару раз за все недолгое время, что они с отцом успели прожить тут, в пригороде Нью-Йорка, и то мельком. Кого-то она уже хорошо знала в лицо и даже успела переброситься с ними парой фраз, вроде «доброе утро», «жаркий сегодня выдался день» и «нет, я еще не читала свежий выпуск газеты». Стоило объяснить тому старику, который увидел ее развалившейся на лужайке в ожидании утреннего автобуса, что газет она не читала вовсе, потому что есть телевизор, да и на нем смотрела только музыкальные шоу и сериалы. Но старик грустно протянул: «Ладно, фройляйн. Тогда в следующий раз», дернул за поводок седую дворняжку и, ссутулившись, шаркающим шагом пошел вниз по улице, и Ванессе стало неудобно кричать вслед, что ему лучше найти кого-то другого для обсуждения новостей. А сейчас уже было поздно об этом думать. Старик стоял ближе всех к заградительной ленте, все с той же собакой рядом, и, кажется, даже она смотрела на Ванессу с каким-то немым укором, будто спрашивая скрипучим, как у хозяина, голосом: «что же ты наделала, фройляйн?» И какое странное и непонятное слово — «фройляйн». Из оцепенения Ванессу вырвал раздавшийся из толпы женский возглас: — Это что, девочка? — Уберите ребенка-то, — тут же вторил ему другой. Чьи-то руки схватили Ванессу за плечи и попытались засунуть в полицейскую машину, но она неожиданно яростно выдернулась и снова уставилась на каталку. Спустя столько времени отца наконец вынесли из дома. Полиэтилен, гладкий и блестящий, черными волнами повторял изгибы его тела. Ванесса сильнее стиснула рукоять зонта. — Мисс, повторяю еще раз: мне нужно задать вам пару вопросов. Вы не против? —послышалось у самого уха. — Хотите стоять здесь, пожалуйста! Можем и здесь. Если вам нравится мокнуть. Ванесса вздрогнула и неуверенно промычала что-то в ответ. Видимо, этот человек уже давно пытался заговорить с ней, но его слова никак не могли пробиться сквозь шум дождя и мысли, наполнившие голову. Она начала было поворачиваться к нему, но, уловив краем глаза движение, снова уткнулась в изгибы черного полиэтилена. Каталку уже начали заносить внутрь скорой. Еще совсем немного, и ее двери закроются, а отец исчезнет навсегда, будто его никогда и не было. Ни в этом мире, ни в ее жизни. Ванесса рванулась вперед, желая во что бы то ни стало побыть рядом еще немного, но дорогу преградили. Черно-синяя форма, фуражка с козырьком, металлическая звезда на груди. Полицейский. Он ходил рядом с тех пор, как их машины остановились возле крыльца, но она в первый раз его разглядела: невысокий, коренастый, лицо какое-то серое и невыразительное, с глубокой складкой на лбу и густыми растрепанными усами. — Да куда же вы? Понимаю, то, что случилось, — ужасно, но… мгх, да постойте! Вы уже ничем ему не поможете. — Полицейский неловко постучал Ванессе по плечу, и она остановилась, но совсем не потому, что поддалась уговорам. Просто ноги вдруг перестали слушаться, сделались неподъемными, как галлоны с водой, и будто бы даже раздулись. — Вот так. Вам тяжело, но попробуйте сохранить здравомыслие хотя бы на десять минут, пока мы говорим. Сейчас мне нужно задать вам пару вопросов. Будьте добры ответить на них, это очень важно для следствия. Вы же не хотите потом ехать в участок для допроса? Толпа зевак начала рассасываться — самое интересное закончилось, труп погрузили в машину. Засверкали желтые фары, загудел двигатель, заскрипели шины по мокрому асфальту. В воздухе повис тяжелый запах выхлопных газов. Фургон скорой скрылся за поворотом. Не успела Ванесса и слова сказать — рассердиться из-за того, что ей не дали побыть с отцом еще пару минут, устроить истерику и разрыдаться или смиренно ответить на волнующие полицию вопросы (она и сама не до конца понимала, чего именно хотела больше всего), — как кто-то третий встрял в разговор: — Молодой человек, да оставьте вы девочку в покое. Что у вас, работы другой мало? Разве не видите, что ей не до этого. Сейчас от расспросов толку явно не будет. Им оказался уже знакомый старик. Его лицо выражало сострадание, но взгляд, тем не менее, был пристальнее, чем у человека, просто сочувствующего чужому горю. Бледные глаза под бесцветными ресницами не бегали, не опускались в пол, не блестели от слез. В сущности, они казались почти безжизненными и могли бы принадлежать мертвецу. Собака пристроилась рядом, то и дело отряхивая пятнистую шкуру и кусая себя за бок. — Дедуль, идите домой. Нечего тут сплетни собирать, — отмахнулся от него полицейский. — Да я же и не собираю. Просто выражаю обеспокоенность по случаю такого ужасного инцидента. Вы уж простите, если лезу не в свое дело, — он прокашлялся в кулак, но Ванессе показалось, что за этим простым действием скрылся смешок. Сейчас весь мир в ее глазах выглядел злобным и насмешливым. — Кстати, бедняжке есть куда пойти? Не оставаться же ей теперь в этом… ну, как вы это называете, офицер? — Место преступления. — Вот именно. Место преступления. — Старик снял шляпу и задумчиво почесал седую голову. — Знаете, я могу приютить девочку на время. Пока ее родственники не появятся. Если они у нее, конечно, есть. Полицейский задумчиво посмотрел на старика, а потом отрезал: — Это исключено. Кому нужно мы уже сообщили. Шли бы вы отсюда, дедуля. — Как скажете, офицер. Я просто хотел помочь. Старик улыбнулся безгубым ртом, отсалютовал шляпой, подтащил за поводок собаку, и они вдвоем побрели по темной улице. — Так, на чем мы остановились? Ах да… Готовы отвечать? — Ванесса вяло кивнула. — Отлично. Меня зовут офицер Тодд, сейчас я задам вам пару вопросов как возможному свидетелю. Можем начать. Эй, Джордж! Помоги-ка… К ним подбежал парень, с виду еще совсем юный — наверное, кадет. Он тут же, без всяких объяснений, раскрыл над офицером зонт. Тодд достал из брюк маленький блокнот, открепил от нагрудного кармана ручку, оттряхнул ее от воды и заговорил важно и размеренно, чеканя слова: — Вы, Ванесса Гордон, сегодня в девять часов пополудни пришли домой и обнаружили вашего отца, Роджера Гордона, мертвым, все правильно? Хорошо. Так… сколько вам лет? — Четырнадцать. — И почему вы так поздно вернулись с учебы? Изо рта Ванессы вырвался истерический смешок. Какой обычный вопрос, прозвучавший совсем не от того человека, от которого должен был сегодня прозвучать. — Занимаюсь в театральном классе, три раза в неделю после основных занятий. Сегодня задержалась — нужно было отрепетировать песню для мюзикла, — ответила она и удивилась, каким слабым и безэмоциональным был голос. Будто говорил вовсе кто-то другой. — Это может кто-то подтвердить? — А вы думаете, я вру? Офицер Тодд, записывавший показания, посмотрел на нее из-под бровей и обменялся косым взглядом с кадетом. — Не поймите неправильно. Лично я не считаю, что вы способны совершить то, что мы увидели внутри дома. В вашу пользу говорят хотя бы отсутствие времени и необходимой физической силы. Но мы должны собрать показания и удостовериться, что они правдивы. «Отсутствие необходимой физической силы» — о да, у нее бы точно не хватило сил сотворить то, что сотворили с отцом. Это явно сделал не человек — зверь. На глаза навернулись слезы, стоило Ванессе вспомнить о том, что ждало ее за порогом собственной кухни. Подробности ускользали, будто она специально отодвинула их подальше, чтобы не причинять себе больше боли, но заливающий все красный цвет исчезнуть не мог. Не хотел. Он въелся в сознание, отпечатался на обратной стороне век, там, где раньше была умиротворяющая темнота. Теперь, стоило Ванессе закрыть глаза, и она видела его снова и снова. Разводы на плитке, пятна на обоях. Куски плоти в раковине и на полу. Обломки костей. А запах!.. сладкий, металлический, тягучий, как сироп. И омерзительно тошнотворный. Ванессу скрутило в рвотном позыве. Кадет уронил зонт и подскочил к ней: — Тише, тише… — Черт, Джордж! Теперь блокнот весь мокрый. Тебя вообще зачем позвали? Помочь взять показания. Так стой и помогай! Значит так, будешь запоминать на слух, в машине запишем. Кхм, — офицер откашлялся и продолжил. — Так ваши слова о репетиции может кто-то подтвердить? Кадет протянул Ванессе платок, которым она тут же вытерла губы, и, подобрав зонт, вернулся на прежнее место. Но бумага в блокноте все равно уже была испорчена. — Очевидно, может. Преподаватель, одноклассники, школьный охранник, — прохрипела Ванесса. — Мы это проверим. После занятий вы сразу направились домой? — последовал новый вопрос. — Да. — Одни? — Да. — Вы всегда так делаете? — А вы всегда задаете такие глупые вопросы? — Увидев, как лицо офицера приобретает яростное выражение, она тут же добавила: — Мы переехали пару дней назад, я еще не успела ни с кем познакомиться. — Предположим… Как вас приняли в классе? — Это что, тоже важно? — Да. — Хорошо приняли. — А… — На завтрак ела яичницу, опоздала на первый урок, получила неуд по математике, в туалет ходила три раза. Нет, четыре. — Не паясничайте! Все эти данные могут пригодиться для расследования, — прикрикнул Тодд, глубоко вздохнул и продолжил: — У вас нет врагов или неприятелей? Может, в школе кто-то задирает? Вопрос прозвучал так нелепо, что Ванесса подумала, не послышалось ли ей. — Что? — спросила она. Офицер раздраженно повторил: — Враги или неприятели. Есть ли люди, которые могли бы желать вам и вашей семье смерти? Может быть, у Роджера были такие? — Нет. Не знаю. Не уверена… Она отвернулась, чтобы не видеть ни офицера, ни кадета: их давящие взгляды раздражали и мешали думать. А подумать было о чем. Отец никогда не был замешан в чем-то незаконном или аморальном — это она знала наверняка, — просто потому, что не мог. Точно не мог. Роджер Гордон был самым лучшим человеком на свете: добрым, заботливым и отзывчивым. Однако… червячок сомнения завозился внутри. Он так и не сказал ей о причине переезда. Не успел. Глупость, быть может. Но она, как черная клякса на белоснежной простыне: приковывает внимание и кажется, чем дольше смотришь, тем больше и заметнее становится. Ванесса уставилась перед собой, стараясь не замечать кляксу. Не думать об их скором и незапланированном переезде. А с другой стороны — отец, может быть, и не навлек на них беду… В таком случае могла ли это сделать сама Ванесса? «Нет… Нет-нет, невозможно», — судорожно подумала она, бледнея от ужаса, всхлипнула и посмотрела вдаль. На углу улицы жидким золотом растекался свет фонаря. Внутри него все окрашивалось в желто-оранжевый: кусты, скамейка, мусорная урна, гравий дорожки; а дальше, где линия света кончалась, очерчивая круг, дома утопали в синеве и улица таяла в дрожащей пелене дождя. Там, за пределами светлого пятна, двигалась фигура. Еще совсем нечеткая, как редкие помехи на экране, но отчего-то сильно приковывающая внимание. Пока Ванесса всматривалась, силясь разглядеть черты идущего к ним человека, офицер уже перешел к следующему вопросу: — Вы видели что-то подозрительно, прежде чем попасть домой? — Нет. — Кроме вас, там был кто-то еще? Фонарь замерцал, но не погас. Фигура, маячащая вдали, вырисовалась отчетливее и шагнула в круг света. Луч выхватил черты — лицо с четкой линией челюсти, крупный нос, тонкие губы, тяжелый лоб и блестящие русые волосы, зачесанные к затылку. Человек был одет в костюм и пальто и шагал уверенно, но мягко. Руки по швам, спина выпрямлена. Походка военного — Ванесса узнала бы ее из тысячи других. Сердце радостно подпрыгнуло в груди. Это был… — Отец, — просипела она и вновь не узнала собственный голос. — Да, это понятно, — ответил офицер с еще большим раздражением, чем прежде. — Кхм, прошу прощения. А кроме него еще кто-то в доме был? Человек неминуемо приближался, с каждым его шагом видение таяло. Конечно, это был не отец. Просто случайный прохожий, так некстати похожий на него. Ванесса подумала, что она, наверное, или ужасно глупая, или ужасно отчаявшаяся, раз позволила допустить, пусть даже на секунду, что все это — полиция, оцепленный фасад дома, труп под черной пеленой — всего лишь хорошо поставленный спектакль. Она так часто видела, как актеры водят зрителей вокруг пальца, заставляя поверить в то, чего на самом деле нет; так часто становилась участницей этого обмана. И как приятно сейчас было бы стать ей снова, пусть даже в качестве того, кого обманывают. Но реальность была удручающе жестока. Ванесса судорожно вздохнула и отвела взгляд от человека, чувствуя, как в глазах собирается влага. — Нет, никого больше не было. — Вы уверены? — Да. — Вы точно в этом уверены? Ни на втором этаже, ни на заднем дворе? Может, слышали шорох или скрип двери? У нас есть основания полагать, что убийцы могли покинуть место преступление буквально за минуты до того, как там появились вы, судя по показаниям соседей: они видели, когда Роджер пришел домой. Позже мы сравнили это время со временем вашего прихода. Логично предположить, что преступникам нужно было оставаться в доме достаточно долго для того, чтобы… ну, сделать то, что они сделали. Понимаете, к чему я веду? Вы могли разминуться прямо у порога или на улице. Может, они до сих где-то поблизости. Наши сотрудники обыскали дом, но никого не нашли. Поэтому любая зацепка… — Хватит, — обрубила Ванесса. — Но это… — Все. Я не хочу больше ничего слышать! Не хочу отвечать на ваши глупые вопросы! Мне все это надоело. Оставьте меня в покое и заберите уже свой дурацкий зонт! Она сунула зонт офицеру и почувствовала, как медленно намокают одежда и волосы. Дождь был холодным. Ванесса утерла лицо, смешивая капли с льющимися слезами. Уши снова заткнул набирающий силу гул. Реальность тонула в нем, растворялась, делалась зыбкой и далекой. Неужели, все это происходило всерьез? Не может быть… Она качнулась на подогнувшихся ногах и сорвалась с места. — Эй! Куда вы? — донесся до нее крик офицера Тодда. — Стойте! Вы должны быть тут, когда за вами приедут. Вот черт! Он побежал вслед, но Ванесса не затормозила ни на секунду, а слова и вовсе проигнорировала: они были глупыми и лживыми. Кто может приехать? У нее не осталось больше родственников. Она одна. Теперь совсем. В голове билась единственная мысль: бежать. Бежать как можно дальше. Туда, где нет полицейских, нет крови, нет страха. Где нет смерти. И Ванесса бежала, с силой отталкиваясь ногами от земли, зачерпывая лужи, поднимая в воздух брызги и опавшие листья; а позади продолжали слышаться крики и топот. Бежать еще быстрее. Еще яростнее. Пока силы не покинут ее. Или пока она не исчезнет, растворившись в потоках осеннего ветра. Быть может, только тогда ноющее чувство прекратит разрывать ей грудь. Тогда отступит боль. Сзади снова раздался крик. — Глупая, на дорогу-то зачем? Убиться захотела?! Кто-нибудь, помогите остановить эту… Слова потонули в долгом пронизывающем гудке, настолько громком, что все тело изнутри словно пронзило электрическим разрядом. От ушей до затылка пробежала дрожь, волосы на голове зашевелились. В лицо Ванессе ударил ослепительно-яркий свет. И в миг, когда глаза окончательно перестали различать что-либо впереди, а голова, казалось, еще немного и треснет от напряжения, рука офицера сильно схватила ее за плечо и дернула назад. Мимо на огромной скорости промчался грузовик. В этот вечер смерть подобралась к Ванессе так близко, как никогда прежде. Она подстерегала за каждым поворотом, пряталась в каждом темном углу и только и ждала момента, чтобы показать свое уродливое лицо. Как только опасность миновала, хватка на плече ослабла. Воспользовавшись этим, Ванесса вывернулась и хотела было снова броситься вперед, но не успела — офицер вновь поймал ее. — Пусти! Убери от меня свои руки! Грязный, вонючий… полицай! Иди ты к черту! — Тихо, — прозвучало у самого уха. — Все хорошо, Ванесса. Поверь мне, пожалуйста. Я здесь, чтобы помочь, и не желаю тебе зла. Голос говорившего был тихий и уверенный. А самое главное — ни капли не похожий на голос офицера Тодда. Ванесса удивленно подняла взгляд, не прекращая попыток вырваться. Тем, кто спас ее от неминуемой смерти, оказался человек, которого она пару минут назад издали неверно приняла за отца. Теперь же их сходство становилось только отчетливее. В светлых глазах человека было беспокойство, на тонких губах — скованная печалью полуулыбка, и легкая неловкость читалась в изгибе сведенных бровей. Будто извинение за что-то, чего Ванесса не могла понять. Увидев это, она вмиг оцепенела, и, казалось, даже сердце в груди перестало биться. — Откуда вы знаете мое имя? Как… почему… что вам нужно? — Все хорошо, — повторил незнакомец и аккуратно заключил ее в объятия. Она не сопротивлялась, послушно уткнувшись носом в отворот его пальто. Через мгновение рядом оказался запыхавшийся офицер Тодд. — Эй. Вы еще кто такой? — спросил он, пытаясь отдышаться. — Меня зовут Джеймс Гордон. Я брат Роджера. — Вот, значит, как. Что же, вас-то мы и ждали. Почему так долго? — Выехал сразу, как поступил звонок, но на дороге из города ужасные пробки. Пришлось отослать таксиста и добираться пешком, — ответил он извиняющимся тоном, и Ванесса поняла, что это было сказано именно для нее, а не для Тодда. Лишь для нее. Чтобы она поняла: он торопился, как мог. Торопился, чтобы она узнала, что не одинока. — Но теперь я здесь. Теперь все будет хорошо. И Ванесса, поняв, что с этого дня ее жизнь никогда уже не будет прежней, обняла его в ответ.3 года спустя
Альфред начал выдыхаться — Ангелина поняла это по хриплому дыханию, то и дело вырывавшемуся из его приоткрытого рта, и глубокой морщине между бровями, обычно появлявшейся на лице дворецкого лишь в моменты тяжелых раздумий: подать на ужин стейки лосося с лимоном или утку, фаршированную сладкими яблоками. Его ладони покраснели от непрекращающихся ударов, из аккуратно уложенных волос выбилось несколько седеющих прядей. Стоит приложить еще немного усилий, нанести еще несколько ударов, и Ангелине удастся-таки сбить Альфреда с ног или хотя бы пошатнуть его нерушимое равновесие. Жалко, что и ее саму силы уже почти покинули. Замах. Удар. Прыжок в сторону. Альфред повиновался и поменял направление. Поднял руки выше. Тверже уперся ногами в землю. Однажды, во время их самой первой тренировки, он сказал: «Бой — это танец медленно текущего ручья, мисс Уэйн. Ваши движения должны быть уверенные, сильные, но мягкие, обтекающие соперника, как вода, и, конечно, разящие наповал. Они должны заставить его захлебнуться в своем бурном потоке». И Ангелина запомнила это — уж в танцах ей никогда не было равных. Надо было только поймать ритм, верно рассчитать такт и отдаться музыке целиком. Следующий ее выпад был быстрее и резче, но тоже мимо. Ангелина спряталась за поднятыми предплечьями и блокировала последующую атаку. Развернулась другим боком. Отскочила. Следом приготовилась к наступлению, вложила больше силы в руки: кулаки в красных перчатках обрушились на Альфреда градом. Раз. Два. Три. — Так держать, мисс! — подзадорил он. — Может, часа через два у вас даже получится сбить меня с ног. Если к тому времени вы сами не упадете без сил. Кривая улыбка разрезала его лицо, испещренное морщинами, и Ангелина решилась на новую атаку. Она выждала момент, увернулась от удара Альфреда, присела и одним мощным прыжком оказалась у него за спиной, развернувшись прямо на лету. Изящный пируэт. Меньше секунды на вздох. Мышцы напряглись до боли, до мучительного жжения. Ангелина села в полуприсед, ощутив, как горят ее бедра и сводит судорогой икры. Левая нога резко взметнулась в воздух, прямая и твердая. Альфред, не успевший развернуться, замешкался и перехватил ее всего лишь в сантиметре от лица, а потом покачнулся, потеряв самообладание. Лакированные ботинки проскользили по траве. — Очень хорошо, — сказал он серьезно, отступил, показывая, что бой окончен, и попытался спрятать усталость за естественными жестами: оправлением жилета, мимолетным взглядом на циферблат наручных часов. — Перерыв. Ангелина счастливо выдохнула, то ли от новости о долгожданном отдыхе, то ли от того, что ей наконец удалось пробить защиту Альфреда, и опустилась на землю. По телу разлилось приятное тепло расслабления. — Не знаю, смогу ли я уже встать. Она расстегнула липучки на боксерских перчатках и освободила вспотевшие ладони. Шершавая ткань оставила на запястьях следы от тугих креплений, а на пальцах — катышки, руки онемели, и вечерняя прохлада приятно ощущалась на коже. — Сможете, — ответил Альфред и забрал у нее перчатки. — Тем более мы еще успеем сделать несколько кругов вокруг поместья для удачного завершения тренировки. После этих слов Ангелине показалось, что ноги окончательно перестали ее слушаться. — Может, закончим на сегодня? Я устала, — протянула она жалостливо. — И правда, что это я. Прошу меня простить, мисс Уэйн. Спарринг продолжался дольше обычного, и вам даже почти удалось нанести мне удар… Конечно же, после такого требуется время на восстановление. Пяти минут хватит? — Не-ет. — Можем увеличить до шести. — Ты хочешь от меня избавиться, признайся, — простонала Ангелина и упала на газон, раскинув руки. В легких саднило и отчаянно не хватало воздуха. — Чтобы остался только Брюс и у тебя было не так много работы. Альфред наигранно удивился: — Что за вздор? Помнится, вы сами попросили меня заняться вашей спортивной подготовкой. Или уже успели поменять решение насчет полицейской академии? Что же, я был бы этому только рад. Хотя, признаюсь честно, мистер Брюс и правда доставляет куда меньше хлопот. На вашем месте я бы задумался. — Прости, но сейчас я могу задуматься только о еде и ни о чем другом. — Не переживайте так, без ужина я вас не оставлю. Но сначала — три минуты передышки и бегом вокруг поместья. Альфред развернулся на каблуках и, насвистывая, пошел в сторону дома, сверкающего желтыми квадратами окон. Посреди свежести окружившего поместье Уэйнов лесного простора, темноту которого разбавляло лишь бледное лунное сияние, их теплый свет казался особенно уютным и притягательным. — Было же шесть, — пробубнила Ангелина, но Альфред то ли на самом деле не услышал, то ли просто сделал вид. В любом случае спорить с ним было совершенно бесполезно. Она вообразила, как было бы приятно сейчас оказаться в горячей ванне, пахнущей апельсином и шоколадом, понежиться в облаке пены, позволить воде смыть усталость, оставшуюся от тренировки, а после завернуться в мягкое пуховое одеяло и проспать всю ночь и все утро, проснувшись лишь тогда, когда даст о себе знать вновь пустой желудок. Да, это было бы прекрасным завершением дня. Но до него было еще так долго. Вместо того, чтобы встать и продолжить тренировку, Ангелина прикрыла глаза, зажала между пальцами идеально постриженные травинки и незаметно для себя резкими монотонными движениями принялась выдергивать их из земли. У них в поместье все было именно так, начиная от выглаженных дорогих костюмов отца, заканчивая благоухающим садом матери — идеально, изысканно, исключительно. Как бы отреагировали родители, узнав, что Ангелина развалилась на заднем дворе, грязная, насквозь пропитавшаяся кислым запахом пота, с растрепанными волосами и раскрасневшимся лицом? Наверное, пришли бы в ужас. Как ей хотелось хотя бы раз увидеть это выражение на их лицах! В голове на секунду даже промелькнула мысль: «Не остаться ли лежать вот так до самого их приезда?», но Ангелина тут же отмела ее. Нет, лучше ни матери, ни отцу не видеть ее такой… настоящей. По крайней мере пока. У Томаса и Марты Уэйн, как принято в культурном обществе домохозяек, любящих мелодрамы, глянцевые журналы и сплетни, родилось два ребенка: старшая дочь, умница и красавица, прекрасное дополнение семьи на любом мероприятии; и младший сын, наследник знаменитой компании, несомненная гордость. Такими их видел весь мир. Такими им и суждено было оставаться. Томас Уэйн, миллиардер, владелец «Уэйн Интерпрайз», чье имя слышал даже самый убогий оборванец Готэма, и его жена Марта Уэйн, светская львица, женщина номер один по версии журнала «Готэм Мэгэзин», сразу решили судьбы своих детей, стоило тем только появиться на свет. Впрочем, другого пути у них быть и не могло — рождение в одной из самых знаменитых и богатых семьей накладывало ответственность, бороться с которой было не по силам никому. Вечные правила и ограничения. Постоянный контроль за словами, действиями и даже мыслями. Вот поэтому Ангелина и мучилась, одновременно предвкушая и оттягивая момент, когда наконец придется открыть родителям правду о том, что она вовсе не собиралась играть уготованную роль. Она провалялась еще какое-то время, прежде чем поняла, что отведенные Альфредом минуты прошли, и он наверняка уже начал готовить ужин — значит, пора было приниматься за пробежку. Несмотря на ноющую боль во всем теле, Ангелина поднялась на ноги. Роскошное поместье Уэйнов, расположенное посреди леса вдали от Готэмской суеты, было прекрасно и дарило ощущение покоя и безопасности в любое время суток, но особенно сильно это ощущалось ночью, когда тьма города заполняла мир, проникая в самые укромные уголки. И в лесу, и на центральных улицах она выставляла на всеобщее обозрение то, что на свету таилось и пряталось за честью, благодетелью или страхом. Но только не здесь. За кованым забором темнота несла лишь покой, никакого зла. Никогда. Он, будто граница двух параллельных миров, отделял зерна от плевел, хорошее от плохого, жизнь от смерти. И пока Ангелина бегала, разглядывая сквозь просветы между прутьями черную кромку леса, сердце ее ни разу не дрогнуло от испуга или тревоги. Она представляла, как через неделю они с родителями и Брюсом отправятся в ресторан Гранд Отеля в Старом Готэме, чтобы отпраздновать успешное разрешение проекта «Аркхэм». Работа над ним шла так долго и старательно, что, порой, Ангелина могла не видеть родителей сутками — сразу после обеда отец запирался в кабинете, где компанию ему составляли звуки классической музыки, сидел там до самого рассвета, который в эти холодные осенние утра наступал не раньше семи часов, и покидал его изредка лишь для того, чтобы попросить Альфреда сварить ему очередную порцию крепкого кофе; мать присоединялась к нему, когда не была занята разъездами и встречами с партнерами. Несмотря на это, работа продвигалась медленно и тяжело. Ни Ангелина, ни Брюс не докучали им и будто бы специально притаились на время, как зарывшиеся в траву полевые мыши, чтобы даже видом своим не отвлечь родителей от такого важного дела, потому что знали, что именно в этот момент Томас и Марта Уэйн как никогда прежде вершили судьбы многих людей. Тех людей, которым вряд ли еще кто-либо отважился и сумел бы помочь. Конечно они заслужили отдых и благодарность за то, что стремились сделать город и жизни его горожан лучше. «Пусть даже иногда и забывали о жизнях собственных детей», — промелькнула в голове непрошеная мысль. Закончив пробежку и окончательно вымотавшись, Ангелина побрела в поместье. Из открытых дверей, ведущих на заднюю лужайку, уже слышался теплый аромат специй, от которого желудок снова заурчал, а рот наполнился слюной. На кухне Альфред хлопотал у исходившей жаром плиты. Его лицо раскраснелось от усердия, чего не случалось даже во время их занятий, только при готовке — столько сил он в нее вкладывал. — Как раз к приезду мистера и миссис Уэйн будет готово, — улыбнулся он. Ангелина улыбнулась в ответ. И в это же мгновение, как стало понятно много позже, разделившее ее жизнь на «до» и «после», из прихожей раздалась звонкая телефонная трель. Она прозвучала так резко и неожиданно, что заставила их обоих слегка дернуться и напрячься. Улыбки тут же сошли с лиц. Альфред и Ангелина повернулись почти синхронно и, не сговариваясь, пошли в гостиную, откуда продолжал доноситься звук. Он — порывисто, вытирая руки вафельным полотенцем. Она — едва волоча ноги, опираясь о стены и стягивая мокрые носки со ступней. Ангелина не могла сказать, почему, но внутри у нее зашевелился какой-то злобный червяк, вгрызающийся во внутренности острыми зубами. Это ощущение — смутное предчувствие нехорошего — она не испытывала так давно, что теперь казалось, будто и вовсе никогда. Но оно было знакомо ей по ситуациям детства: когда случайно задетая антикварная ваза разлетелась вдребезги и по коридору разнесся стук приближающихся маминых каблуков; когда учитель оглядывал класс, выбирая, кого бы спросить, а Ангелина желала оказаться в этот момент как можно дальше оттуда; когда она заляпала красками дорогой папин костюм… И вот теперь — когда дребезжащий звонок прозвучал в их поместье и почему-то именно в этот более чем спокойный еще теплый осенний вечер представился совсем неуместным, мрачным и даже зловещим, как гроб посреди детского праздника. — Дом Уэйнов, — отрапортовал Альфред, поднеся трубку к уху. Его пальцы все еще были немного желтыми от куркумы. Ангелина стояла рядом, но доносившиеся из телефона приглушенные слова не слышала — может быть, просто не позволяла себе. Тревожное ожидание внутри скребло все сильнее. Альфред отвечал односложно, одновременно складывая свободной рукой полотенце — стремление к порядку было для него таким же привычным, как и утренняя зарядка, — а потом рука вдруг зависла в воздухе, и Альфред, будто лишившийся опоры, уперся ей в столешницу. — Понял вас. Скоро буду. Из динамика послышались гудки. — Кто это звонит так поздно? — спросила Ангелина. — Хотели поговорить с папой насчет сделки? Или… Она осеклась и замолчала, увидев выражение лица Альфреда. Он стоял полубоком, все еще сжимая в руке трубку, и, кажется, не дышал. Глаза остекленели, как у мертвеца, губы стали тоньше нити, краснота мгновенно схлынула со щек. И в этот момент Ангелина все поняла без объяснений. Поняла, но не смогла толком осознать. Как будто в голове настойчиво крутилось слово, значение которого было ей ясно где-то глубоко внутри, но вот разум никак не мог его назвать. Буквы путались, терялись, то появлялись, то снова пропадали, и на их место вставали другие. От этой неразберихи хотелось кричать. Она сделала шаг к Альфреду, заглянула ему в глаза, а он стоял и будто боялся сделать то же самое. Боялся подтвердить ее опасения. Наконец, он положил трубку на место, развернулся и сказал таким спокойным тоном, на какой был способен в этот момент: — Собирайтесь, мисс. Случилась беда. Нам нужно немедленно забрать вашего брата. Она никогда еще не собиралась так быстро — наспех скинула потную одежду, натянула чистую даже не помывшись, волосы оставила забранными, — хотя готова была сорваться в ту же секунду и поехать прямо в том, в чем была, но Альфред настоял. Он мог бы и вовсе не брать ее с собой, мог принудить остаться и, наверное, это было бы правильнее, но он как никто другой знал, что Ангелина не согласится и все равно отправится с ним. Она должна была увидеть все собственными глазами. Пока ехали, на небо надвинулись тучи — тяжелые, безнадежные. По улицам Готэма гулял ветер, многие из них уже были пусты. Наконец проехали театр, в который сегодня ездили родители и Брюс. Выйдя из машины, Ангелина осмотрелась. Первое, что бросилось ей в глаза, — сине-красные вспышки полицейских машин. Они слепили и бросали отсветы на кирпичные стены домов переулка. Там, вдалеке, столпились люди. Ангелина направилась к ним, заметив краем глаза, что Альфред тоже уже шел туда, где на ступени пожарной лестницы одного из домов сидел Брюс, напуганный и взлохмаченный. Детективы за лентой, которой опечатали переулок, о чем-то тихо переругивались. — Вам сюда нельзя! — крикнул один из них, увидев Ангелину, но она пропустила его слова мимо ушей. Они звучали приглушенно, откуда-то издалека. Пригнувшись, она оставила ленту позади и стала все больше и больше углубляться в переулок, в его грязное порочное нутро, оставляя яркий свет неоновых вывесок улицы далеко позади. Кто-то схватил ее за плечо и развернул. Взгляд ее в этот момент выражал, наверное, такую ярость, что детективы решили с ней не связываться, потому что рука на плече сразу же исчезла, и Ангелина продолжила путь. На земле белели два больших пятна. Неровные, слегка пропитавшиеся по краям грязью и водой из луж, они приковывали взгляд, потому что на фоне окружающего безобразия выглядели ослепительными и почти безгрешно чистыми. Собираясь с духом, Ангелина глубоко вздохнула. За холодным сырым воздухом еле-еле различался нежный запах маргариток. Ненавязчивый, но яркий и родной. Мамины любимые духи. Ангелина упала на колени и порывисто откинула простынь, чувствуя, как жжет глаза. В этот раз тьма сумела-таки проникнуть за их ограду. Она прошлась по каждой клумбе, каждому черепку крыши, словно торнадо, оставив после себя вывороченные деревья и обломки стен. Ангелина закричала, но не услышала собственный крик, лишь почувствовала, как раздирает горло. Стало горячо — снаружи прохладные щеки обжигали слезы, а внутри нарастал жар печали. Глаза матери, когда-то прекрасного голубого оттенка, покрылись мутью, лицо превратилось в застывшую белую маску. Скоро выветрятся и духи. Крик сменился хрипом, а после рыданиями. Наконец терзавшее ее волнение вырвалось наружу. Ангелина хотела было притронуться к лицу женщины, в которой она отказывалась признавать мать, прикоснуться к волосам, чтобы убедиться, что все это не было просто сном. Кошмаром. Она протянула руку, но ее одернули и резко подняли на ноги. — Мисс! Вы не должны здесь находиться, а тем более — подкидывать ложные улики на тела и место преступления. Ангелина вырвалась из рук полицейского и увидела за его спиной Альфреда и Брюса, разговаривающих с незнакомым мужчиной в костюме. — Кто вы и какое имеете право… — начал полицейский, но Ангелина прошла мимо. — Брюс, — выдавила она. Брюс повернулся. В его глазах оказалось столько боли, сколько не было еще никогда в жизни. Маленький потерянный мальчик. Ангелина протянула руки, и они обнялись. Хотелось чувствовать, что она не одна. Что у нее еще осталось, ради чего жить, ради чего бороться. И в этот момент пламя внутри разгорелось с новой неистовой силой, даже слезы тотчас же высохли. Мужчина протянул руку, и Ангелина пожала ее. — Детектив Гордон. Сожалею о вашей утрате. — Почему-то верилось, что он правда сожалел, а не говорил принятые в таких ситуациях фразы. Детектив поджал губы и добавил решительно: — Я выясню, кто убийца. — Должно быть, вы новичок, — отозвался Альфред и получил в ответ неясное движение — что-то между кивком и пожиманием плечами. — Что ж, удачи. Они с Брюсом направились обратно к машине. Альфред придерживал его, пока тот мелко вздрагивал и всхлипывал. Ангелина задержалась на мгновение для того, чтобы обернуться, найти взглядом глаза детектива и, вложив в слова все горечь и злость, которые испытывала, произнести: — Они должны быть наказаны. Обещайте мне. — Обещаю, — ответил он. А после она ушла, оставив за спиной все, что было ей дорого: отца, мать и прошлую спокойную жизнь.