Осколки непрожитых жизней

Цзян Чэн всегда думал, что из всех живых существ Лань Ванцзи больше всего походил на журавля. Белого красноголового журавля, безмятежно летящего средь облаков, длинноногого и длинношеего. Каждое движение — грация, каждое движение — само изящество. Полная достоинства осанка гордой птицы… Каждый раз, наблюдая издалека за его фигурой — только так, посланцу богов не место среди смертных — Цзян Чэн видел грациозного журавля, распушившего белые перья. Ваньинь не был склонен к импульсивным покупкам. Матушка всегда утверждала, что вещи должны быть практичными, рациональными. Наряды и украшения — не роскошь, а броня от внешнего мира, подтверждение статуса и заявление о своем праве на титул. Каждый предмет должен выполнять определенную функцию. Бесполезные вещи не имеют никакой ценности. И, тем не менее, возвращаясь с учебы в Гусу, Цзян Чэн не смог пройти мимо лавки со свитками, изображающими журавлей. Он не мог повесить в своей комнате портрет Лань Ванцзи — даже если бы он у него был — но картина с журавлем не вызывала подозрений. На нее никто не обратил внимания, даже шисюн лишь задумчиво глянул, но быстро потерял интерес. Зато Цзян Чэн получил возможность беспрепятственно любоваться своим журавлем в редкие часы досуга. И ухмыляться про себя. Подобное времяпрепровождение позволяло представлять себя ястребом, выслеживающим добычу. Правда, ястреб от журавля мог и огрести, но так было даже веселее. Цзян Чэн никогда бы не посмел запустить свои когти в белую плоть Лань Ванцзи, поймать его, но как же приятно было это представлять! Требовательный стук в дверь заставил Цзян Чэна отвести взгляд от картины. Не той, что была куплена когда-то давно: та давно истрепалась, истончилась, тушь поблекла и выгорела. И та маленькая лавочка много лет как затерялась на окраинах рынка в Цайи. Не то чтобы у главы клана Цзян было много свободного времени на поиски старика-торговца. А доверить покупку новой картины кому-то другому… Да и требования Ваньиня к качеству предметов искусства стали куда выше, чем пятнадцать лет назад. Так что теперь стену личных покоев хозяина Пристани Лотоса украшало полотно кисти самого главы Не. На берегу пруда, под защитой раскидистых ветвей дерева, рассеивающих серебристый свет луны, мирно спал белоснежный журавль, спрятав ногу и клюв в пушистые перья. Не-сюн говорил, что видел как-то подобное, когда гостил в Пристани Лотоса, и… Цзян Чэн узнавал: и этот пруд, и это дерево. И иногда поздно ночью позволял себе мечтать о прекрасной птице в свете полной луны на фоне этого пейзажа. Пока мечты не обернулись журавлем в руках. Увы, пора было на тренировку: время Ваньиня ему никогда не принадлежало. Взяв со стола меч, он быстро покинул покои. Пора — значит, пора. — А я уж подумал, что ты решил сегодня не появляться на тренировочном поле, — облокотившись на стену с внешней стороны двери, Усянь растянул губы в лукавой улыбке, всем своим видом показывая, что он уже заждался. Сколько он тут стоял? Цзян Чэн точно знал, что Вэй Ин мог часами выжидать благоприятного момента, но вряд ли сейчас был тот случай. Скорее и цзы не прошло, как он тут объявился, и все его дутые губы и ляна не стоят. — Заставить своего шисюна за все отдуваться. — Идем уже, страдалец. Доски подмостков привычно скрипели под ногами, мерный стук волн о деревянные сваи успокаивал. Цзян Чэн не знал, как Усяню удалось его уговорить добираться до площадки дальним путем. Опоздание на тренировку было неприемлемым, но «такой чудесный день», «у нас еще есть немного времени», «не будь букой, я хочу прогуляться»… Почему Цзян Чэн опять повелся на его уловки и позволил втянуть себя во что-то сомнительное?.. — Тихо-тихо-тихо, — группа адептов, еще совсем мальчишек, только-только осваивающих стойку, да и то не освоивших, сидела у края мостков, частично на корточках, частично практически распластавшись по нагретым доскам. Охотились. Столь характерную позу сложно с чем-то спутать. Даже если бы Ваньинь сам в свое время не лежал задом кверху, выжидая мига, когда нужно будет рыбкой нырнуть в озерную гладь, все равно бы догадался, что происходит. — Еще чуть-чуть! Правда, на этот раз мальчишки охотились не за рыбой, не за мелкими водяными демонами, не пытались поймать водоросли, просчитав подводное течение. Сегодня у них была цель посолиднее. Усянь аккуратно придержал Цзян Чэна за рукав, молча предлагая оценить охоту: три беззубых щенка против красавца-лебедя. Глупость, если честно. Мальчишкам стоило влепить воспитательные подзатыльники и отправить тренироваться. Это было бы правильно и разумно. Но почему-то, попадая в поле притяжения Вэй Ина, Цзян Чэн переставал мыслить здраво. Лебедю помощь и не понадобилась. Стоило мальчишкам оказаться в воде, в пределах досягаемости гордого красавца, как они немедленно подверглись заслуженной каре. Белоснежный красавец вздыбил перья, расправил крылья и грозно зашипел, в один миг став с виду раза в два больше. Цзян Чэн сочувственно поморщился. Эти дуралеи были далеко не первыми, кто совершал подобную ошибку. И Ваньинь готов был сделать все, чтобы они не стали последними: каждый мальчишка из Юньмэна, который жил, живет и будет здесь жить, в свое время получал или получит трепку от местных лебедей. Запрокинув голову, Вэй Усянь беззастенчиво расхохотался, наблюдая, как неудачливые охотники со всех рук и ног пытались спастись от своей жертвы. Как будто сам никогда не был на их месте. Как будто сам в четырнадцать не выдавал синяк на бедре за засос от местной девицы. Как будто никто не знал, что эта самая «местная девица» носила белые перья, поедала водоросли и раз в год откладывала яйца. — Чэн-Чэн, глянь, ну точно ты! — Вэй Усянь панибратски заехал ему в бок локтем. Как не было у него мозгов, так и не появилось: ни мозгов, ни рассудительности, ни хоть какого-то представления о субординации. Ваньинь, зная, что это глупо, все равно ответил тычком на тычок. И силы не пожалел. — Такой же красивый и такой же грозный. — Думай, что говоришь! Лебедь? — себя Цзян Чэн частенько представлял ястребом. Или степным орлом. Или соколом: хищным, стремительным, беспощадным. Вцепиться в добычу когтями и не отпускать. Никогда. Но Вэй Усянь с этим был не согласен. Смотрел твердо, уверенно, спокойно, не пытался увиливать или отвести взгляд, и смеха в глазах уже не было. — Лебедь. Ты такой же красивый, сильный и грациозный. Изящный. Вспыльчивый. Верный. И готов защищать свою семью даже ценой собственной жизни, — Вэй Ин, кажется, немного смутился. Цзян Чэн потряс головой, отказываясь верить, но, как всегда, безоговорочно веря брату. Как будто не было тринадцати лет, полных боли и обиды. Не было недомолвок и тайн. Не было подорванного доверия. — Ты просто никогда не видел себя со стороны, иначе бы понял. Ты — лебедь, так же, как я — ворон. Теперь пришел черед Цзян Чэна фыркать. Вэй Ин — ворон? Нет, возможно, когда-то, когда он только вернулся из Илина, смердящий трупным зловонием, кровью и тьмой, он и был вороном: мудрым, сильным, большим вороном. Способным до смерти заклевать пса. Но это было скорее исключение, чем правило. Обычно Вэй Ин напоминал совсем другую птицу. — Трещотка, — если Вэй Усянь и был с кем-то в родстве, так это с сороками. Мелкий, шумный, непоседливый, и сейчас, в этом нелепом новом теле, он как никогда напоминал эту птицу. — Надоедливая сорока. Без конца трещишь на ухо, хватаешь все, что плохо лежит. Я не понимаю, как Лань Ванцзи тебя терпит! И Ваньинь действительно не понимал. По крайней мере, большую часть времени. Вэй Ин был рожден, чтобы сводить людей с ума. И в то же время… Цзян Чэн тихо выдохнул: — И в тоже время ты умен, наблюдателен. И приносишь удачу. — Так-то лучше! — за время его речи, Вэй Ин успел практически обернуться вокруг Цзян Чэна, расположив руки в стратегически важных местах. Ваньинь не сказал бы, что щекотка — его слабое место, но… Но Усянь знал, где трогать! — А кто тогда Лань Чжань? Если я лебедь, а ты сорока, — то и третий супруг должен быть птицей. Не птичником же! Впрочем, вопрос был задан с одной целью — отвлечь этого засранца. И это вышло. — Журавль, разумеется, — Вэй Ин вскинул на него недоумевающий взгляд, как будто Цзян Чэн спросил сущую глупость, элементарную вещь, известную даже детям. Впрочем, он и спросил. Цзян Чэн всегда думал, что из всех живых существ Лань Ванцзи больше всего походил на журавля.