Скованные одной цепью

Февральский холод — ещё не то пронизывающе-ледяное небытие, куда Итан отчаянно не хочет снова провалиться. Но даже в таком разителен контраст обдающего жара. Тяжёлое дыхание мутанта пышет пеклом каждой раскалённой топки и хрипит рокотом каждого мотора, вобранных в себя. Стальные зубы тащат человека за капюшон куртки — прочь от разбушевавшегося мегамицелия, прочь из радиуса поражения. — Руками не мог? — нервно вырывается тот, едва придя в сознание. — Этими? — приподнимаются жуткие циркулярные лезвия: любого хватило бы, чтоб четвертовать его парой движений. Ладно, аргумент принят. — Где Роза? — первая мысль, обгоняющая все вопросы, которых, мягко говоря, немало. — С Мией и тем камнеборцем. Вертолёт уже... — Их прерывает оглушительный взрыв. От ударной волны механическая громадина накрывает Итана собой. Звон в ушах стоит похлеще фабричного гудка. Рефлекторно упираясь руками в нависающего несколькими тоннами металла, искрящего напряжением и дымящегося от перегрева Гейзенберга, Уинтерс не может отделаться от мысли, насколько каждый чёртов момент в его компании продлевает будущие визиты к психотерапевту. Если, конечно, он отсюда выберется. Торчащие ржавые штыри, блестящие от крови звероподобных слуг Миранды, уж слишком напоминают, как совсем недавно выкарабкивался из его же смертельной западни. Ещё и, как тогда, чудовище опять разражается злорадным скрежещущим хохотом, наслаждаясь заревом пожара, в котором сгорает его ненавистное прошлое. Но на сей раз не может остановиться, словно в целом мире ему больше ничего не осталось. — Карл... — умоляюще выдыхает Итан. У него стойкое ощущение, что на безопасное расстояние его вытащили лишь для того, чтобы на пиру мести приберечь на десерт и расправиться лично. Это первый раз, когда он называет его по имени, а не титулованной фамилией или вариациями ругательств. Отрезвлённый, тот отодвигается. Стряхивает примагниченные куски металлолома; Уинтерс отползает ещё дальше, чтобы не попасть под них. Пока не добирается до тех, на которых до невозможного предела растянута живая плоть. Дьявольский смех последнего лорда переходит в то, чем всегда являлся на самом деле — в крик боли. Итану не хочется смотреть, но в агонии регенерации есть нечто столь же ужасающе-завораживающее, как и в торжестве всесокрушающей силы, которой владыка был ещё недавно. Отводит глаза он лишь тогда, когда что-то уже более похожее на прежний облик отрывает от себя одну из вросших деталей военной техники, и та отходит вместе с кожей. Он никогда не считал себя благородным героем, но взялось же откуда-то это проклятие — сопереживать мучениям даже того, кто сполна успел побыть причиной его собственных... — Знаю, это не выглядит так, будто того стоит, — хрипит Гейзенберг. — Но умереть я предпочту тем же, кем был рождён. Человеком. С трудом опираясь на немеющие руки, Итан поднимается, чтобы приблизиться к нему — обессилевшему, израненному. Врагу или союзнику — уже неважно. Вот, снова оно, необъяснимое — порыв отдать ему что-нибудь из своей одежды, как бы ни было холодно самому. Но собирающее себя буквально по частям тело и так пылает. — Не говори так, — возражает Уинтерс. — Ты ведь жив. Мы живы. Он готов подмешать ложь, лишь бы хоть что-то другое оказалось правдой. — Ненадолго. Половину органов не могу восстановить. Это ты спокойно существуешь без мозгов, а мне без печени как-то не очень. — Я одолжу, — вроде бы пытается шутить он в ответ, но вдруг понимает, что не совсем. Единственный глаз с лезвийно-острым зрачком смотрит на него с непередаваемой смесью эмоций того, кого смеют добивать его же оружием, пусть и лишь словесным. Вместо второго всё ещё блестит оправленный в медь окуляр. — Я полностью состою из того, на чём держатся твои способности, включая регенерацию, — поясняет Итан, вспоминая недавнее страшное открытие. — Сложи дважды два, ты же у нас гений. — Ты... — запинается Карл. — Ты охренел. Ты же еле стоишь! — Стою. А ты лежишь. — Думаешь, я такой же, как ненасытная сестрица, да? — находит он силы оскорблённо вспылить. — Или мне одолжить у братишки корону из костей? Итан молча опускается рядом. Держаться на ногах действительно адски трудно. И холодно, так холодно... А Гейзенберг — словно полыхающее пламя, пусть и дотлевающее. Обжигающее, смертоносное, прекрасное. В которое так и манит броситься, лишь бы не гнить медленно и бесславно. Закатав тот же рукав, за который Карл удерживал его от падения, он протягивает руку — всё равно её, калечную и мертвеющую, он уже почти не чувствует. Продолжая смотреть в глаза с гремучим сочетанием презрения к помянутым, дикого соблазна и гнева на вынужденное признание себя слабее, тот впивается в сгиб локтя. — Кристаллизуется, — отмечает он очевидное. Хоть и внешне только кисть, но так близко кровообращение явно нарушено. — Скрипит на зубах, зараза. Тремя оставшимися здоровыми пальцами Уинтерс неловко расстегивает воротник: — Сейчас... — Сумасшедший, — рычит Карл, опаляя дыханием покорно запрокинутое горло. — Признаю, при нашей первой встрече в моей жажде крови ты был не виноват, но теперь откровенно провоцируешь. Да ещё и на буквальную. Итана бьёт мелкая дрожь, потому что помнит он её очень хорошо. Особенно то, какие чувства вызвало в нём столкновение с мощью, способной убить одним усилием воли. А теперь грозный лорд Гейзенберг сам стоит на коленях, уязвимо-обнажённый и истерзанный своим собственным даром, и это лучшее возмездие. Насладившись трепетом добровольной жертвы, тот ощутимой на коже вибрирующей усмешкой напоминает, кто из них кто. И жадно вцепляется клыками, одновременно притягивая к себе, чтобы удержать от отступления, если одумается. Кровь действительно какая-то неправильная, вязкая, еле тёплая, странная на вкус. Почти что театральная бутафория — как раз впору тому, кто даже в таком состоянии пытается продолжать шоу. — А знаешь, интуиция меня не подвела. Тебе и впрямь не хватает железа в организме, — зло острит Карл, скользя пальцами под куртку, где на память об их знакомстве под рёбрами Итана зарастает шрам. Его собственные — по крайней мере те, что свежи — с новой силой продолжают затягиваться на глазах. Уинтерс не сопротивляется: этот льнущий к нему жар — единственное, что ещё убеждает, что он мёртв не до конца. В груди Гейзенберга, как прежде гудение двигателей и шестерней, отдаётся нечто среднее между низким мурчанием хищного удовольствия и треском электричества. Закрыть глаза и слушать, не беспокоясь больше ни о чём... ни о чём... — Чёрт, увлёкся, — отстраняется тот, облизывая зубы. — Земля, земля, как слышно, приём? Тело в его руках стылое, как фабричный морг, но дальше не кристаллизуется. Похоже, безумная затея помогла и ему — вместо распада впасть в анабиоз. — Катался когда-нибудь на коне? — поднимаясь, Карл взваливает его через плечо. — А, чтоб тебя, не могу продолжать, когда публика такая неблагодарная и безответная... Первый глоток свободы — а если прозаически, морозного воздуха новыми лёгкими — пьянит так же, как мутировавшая кровь. Он почти задумывается о том, чтобы бросить курить. Почти. Ничего не осталось, кроме того, чья судьба всё ещё доверена ему, и его это устраивает.