***
«...Жаль, господин, что совсем одни тут живёте. Без наследников, кого ремеслу учить и кому фабрику передать. Без супруги, чтоб женской заботой окружила. Приходите к нашему очагу на праздник урожая, милорд — хоть не останемся без вашего благословения. Сестра моя младшая приданое собирает, красавица, умница...» Смелый был мальчик. Хороший. Только наивный. «Младшая, говоришь? Тебе сколько, парень?» И симпатичный. Снял рубашку на летней жаре — видно было, что тяжёлый труд выточил тело на зависть. «Двадцать вёсен...» А всё равно от злого смеха все они содрогались. Что юные, что старые. Что робкие, что храбрые. «Ну ты даёшь, сводник. Девку втрое моложе готов отдать на растерзание седеющему нелюдю, чтоб в тёмных недрах больше никогда света не видела, лишь бы со знатью породниться...» Тот, конечно, оправдывался. Наспех испуганно отговаривался. Забавно было. И... томительно. Сам бы к себе утащил, ей-богу. Да что уж там, и этого бы... Зря бросил тогда, что пусть та придёт по своей воле. Не было у них никакой свободы. Вот уж в чём были похожи. И этому не жить — такого здорового и крепкого Матерь непременно заберёт для опытов, и умрёт тот в её лаборатории в долгих мучениях. Куда милосерднее было бы одним движением отсечь бестолковую болтливую голову, чтобы ничего не успел почувствовать. А всё-таки что-то остановило, когда держал его за горло. Не смевшего вырываться, лишь трепетавшего от страха, да и даже не того, что погибнет — а что прогневал одного из святых владык, совершил богохульство. Вот как она их выдрессировала, ведьма. Не жалость. Безысходность. Ведь и самого сделала по своей мерке — палачом и монстром... «Пшёл вон, а не то прирежу. Живи, пока можешь.» ...Недолго, как и предсказывал. Утонул молодой конюх пьяным в колодце. Не успел сгнить в земле, не имел болезней и травм — в самый раз для решающего проекта. Славный был мальчик. Красивый. Даже в отражении скальпеля. — Значит, судьба, парень. Так и знал, что всё равно тебя заполучу. Но никак иначе. Даже мечтать не стоило.***
От крепкого рукопожатия на ладони остались следы чёрной копоти и солярки. Итан изо всех сил отгонял мысль, не дурной ли это знак. Чем глубже во чрево фабрики, тем очевиднее становилось, что его заводили туда, откуда никому просто так не выбраться. Казалось, стоило лишь чуть отстать от провожатого, чтобы навсегда потеряться во мраке этих гулких ржавых лабиринтов. Поэтому Итан так торопился за ним, что чуть не влетел, когда тот развернулся. — Значит, так. Починю твоё оружие, а потом займёмся нашим планом. Но первым делом... Он начинал скучать по снятым очкам, потому что предвкушающий взгляд Гейзенберга его крайне напрягал. — ...Раздевайся. — Чего? — каменным тоном переспросил Уинтерс после неловкой паузы. — Твою мать, мне что, всё два раза повторять, как по рации? — искрящий темперамент живой электростанции снова давал о себе знать. — Ладно уж, помогу, раз обязался... Глядя на угрожающе рычащего ему в лицо Карла, он так и чувствовал, как на джинсах сами собой расстегиваются ширинка и пряжка ремня. Буквально. Чёрт бы побрал предательский металл. — Дальше сам, — издевательски добавил тот. — И живо ко мне на стол. Итан устало закатил глаза: — Что ж ты сразу не сказал, я бы вино из замка захватил. У тебя что, вообще все шутки такие? — На операционный, Уинтерс, — уточнил Гейзенберг и махнул на бронированную дверь. — Сюда. Если задаться вопросом, имелись ли у самодовольного негодяя хоть какие-то бесспорные добродетели, в первую очередь его неохотный союзник назвал бы разящую в упор честность. Огонь не мог не гореть, ветер не мог не дуть, а повелитель стали не мог не резать — в том числе правду-матку. Если задаться вопросом, какой из пороков того был самым невыносимым, он ответил бы ровно то же самое. — Ты серьёзно, да? — сглотнул Итан при виде прозекторской. Убираться здесь было некому, и как он ни старался их не разглядывать, следы засохшей крови и оставленные зловещие инструменты неумолимо бросались в глаза. Как и крепкие оковы и ремни на каждом столе, рассчитанные сдержать недюжинную силу вырывающихся тел в разгар возвращения к поддельному подобию жизни. — Да не бойся ты, не собираюсь я тебя вскрывать, даже фиксировать не буду, — успокоил Карл таким ехидным тоном, словно именно это и замышлял. У любой прямолинейности, впрочем, был нюанс: то, что ему можно было верить, ещё не означало, что ему можно было доверять.***
Она и вправду пришла. — По своей воле или заставили? — По своей... — отвечала тихим эхом, не смея поднять взгляд на грозного владыку. — Врёшь! А я... ненавижу... — взревел тот, срывая с её шеи образок-икону Матери, — ...обманщиков! Как и брат, мигом растеряла остатки храбрости. Рухнула на колени, пятная землёй белый сарафан и сбивчиво шепча молитву. Всё-таки стоило поласковее. Ну в конце-то концов, неужели он и впрямь такой страшный?.. Уж всяко посимпатичнее горбуна и нетребовательнее вампирши. — Встань. Рабов я презираю тоже. Венок ей сплели почти что свадебный. Цветы, ленты, кровавая рябина... Как будто ему до того было дело. По сравнению с цирком уродов, окружавшим его на семейных собраниях, любая девка уже и так выигрывала на сто очков вперёд. — Послушай, — включил он свой самый сладкий голос, единственное, чем тоже можно было составлять им конкуренцию. — Давай заключим... сделку. Если останешься, то на рассвете можешь возвращаться домой. Целая и невредимая. Либо проваливай сразу. — Мне... мне нельзя обратно... меня уже отпели... Только тогда дошло, что белое платье — саван, а венок — погребальный. Вот же козлы. Порубить бы головы, в которых завелись такие фантазии, прямо как они своим рогатым родственникам. И так же развесить. Миранда разницы не заметит. — Выходит, со смертью венчаться отправили? Это они зря. Я ведь и жизнь дарить могу. Даже тем, кто уже в гроб слёг, — продолжал вкрадчиво, чтобы снова не спугнуть. — Я ж не такой, как эта стерва из замка, которая вас, безропотных, пачками лопает... Да кого он пытался переубедить?.. Всё равно для людей все они одно, что здесь, что за пределами, откуда из прослушиваемых переговоров доносилось безликое «биоорганическое оружие, происхождением предположительно идентичное серии Е». Ничем не лучшее, чем «навь» или «нечисть». И чем попытки Матери выдать их за своих святых детей. Никому не сдалось, что когда-то сам был человеком. А может, и правы были. Потому что никуда она утром не ушла. Остановилось юное сердце — в объятиях чудовища пронзило разрядом. Ненамеренно, не со зла. Просто только и мог он, что нести гибель. Просто не существовало в целом мире никого, кто сумел бы выдержать его страсть, ещё более смертоносную, чем его ярость. И оставалось с этим только смириться.***
Присев на край самого чистого из столов, Уинтерс принялся снимать куртку и кофту, не спуская настороженного взгляда. Такой же пристальный сверлил его в ответ, напоминая привычку Мии стоять и смотреть на отсчитывающую секунды микроволновку. На её-то честность он продолжал полагаться даже после вскрывшихся нескольких лет обмана, чуть не стоивших им обоим жизни. Возможно, прав был внутренний голос, называвший его наивным идиотом. Возможно, таковым он продолжал быть и теперь, понадеявшись, что договор с лордом не окажется фаустовской сделкой с дьяволом. Прикусив сигару клыком, чтобы освободить руки, Гейзенберг бесцеремонно сцапал его за рёбра, осматривая шрам от собственного воздушного поцелуя. — Регенерация в разы быстрее, чем я предполагал, — вслух удивился он. — А больше ничего сказать не хочешь? — мрачно спросил Итан. Не то что извинения что-либо изменили бы, но нечто внутри отчаянно пыталось вытянуть из мутанта хоть что-то хорошее, чтобы успокоить себя. Тот сердито шикнул, не намереваясь отвлекаться. Размотал бинты на кисти без двух пальцев. Изучил и сравнил рубцы вокруг запястий. Шея и плечи были сплошь в свежих увечьях от укусов местных упырей и оборотней. Перчатки исследующе скользнули по ним, заставив поёжиться от чувствительности кожи и от близости к его незащищённому горлу. — М-да, погрызть успели... И что, до сих пор не проявилось никаких симптомов заражения? В памяти всплыло печальное происшествие с отцом деревенской девушки. Слава богу, ничего похожего Итан не замечал. Тем временем убирать руки Карл даже не думал. Словно после сотни окоченевших тел податливое и живое притягивало к себе магнитом. — Странно, очень странно... — добавил он, оглаживая большим пальцем напряжённую ключицу, над которой непривычно бился пульс. — Так, а ну-ка лежать. Не успевшего толком отреагировать прижали спиной к адски холодному прозекторскому столу. — Ты же обещал!.. — запротестовал Итан. — Спокойно, паникёр, никто тебя не режет. Закрой глаза и думай об Англии. Послушавшись проверенного совета лишь фигурально, тот, наоборот, повернул пристальный взгляд на операционные подносы. «Я слежу за вами, металлические предатели. Только попробуйте приблизиться.» Но скальпели, пилы для костей, иглы, зажимы и ножницы мирно оставались на своих местах, лишь слегка звеняще подрагивая от заинтересованно-возбуждённого настроения владельца. В зрачках Гейзенберга мерцали электрические искры: проводя ладонью над главными органами, он, похоже, томографировал их в магнитном поле. В мыслях Уинтерса невольно мелькнуло, какую блестящую карьеру тот мог сделать в медицине. Если не в инженерии. Или физике... Да ума не приложить, каких изобретений и научных прорывов лишался мир, пока он был заперт здесь, на поводке у сумасшедшей сектантки, направляя свои таланты не во благо, а на создание оружия для отчаянного восстания. В таком положении как раз открывался отличный вид на конвейеры, сплошной бесконечной чередой перевозившие нафаршированных железом готовых солдат. Лёжа смотря вверх, Итан попытался расслабиться. Но ради сохранности необработанных тел здесь было противно зябко, и от липкой поверхности его брезгливо передёргивало, и всё это кошмарное зрелище совершенно не внушало положительных эмоций. На кладбищах были хотя бы фотографии, цветы, зелёная трава и красивые памятники; здесь же смерть являла свою подлинную сущность — обезличивающую, механически-равнодушную, неизбежную... — Ты жив. — Что? — очнулся он от оцепенения ужаса, сковавшего крепче цепей похитителя. — Ты клинически жив, — повторил Карл. — Но фактически... Мой богатый опыт не проведёшь. Что-то здесь не так. С самого начала всем нутром чувствовал, что ты... так сказать... в моей компетенции. — Интересная формулировка признания во влюблённости, — пошутил Итан, лишь бы отвлечься. — Так оригинально «ты в моём вкусе» мне ещё не говорили. Хирургические инструменты разлетелись врассыпную. Какой-то из них вонзился в сантиметре от его головы. — Влюблённости?! — Гейзенберг грубым рывком поднял его в сидячее положение. — Подумай ещё раз! Здоровую руку Уинтерса он притянул к своей груди, не выпуская. Даже после того, как он сам по-хозяйски прикасался к нему, такое позволение обратного контакта всё равно казалось чем-то невероятным. Ничего не понимая, тот заворожённо перебирал ощущения. Ткань рубашки, заляпанной машинным маслом. Неестественный жар мутировавшего тела. Покалывание в пальцах от протекающего под кожей тока. Разгневанно-сбивчивое дыхание. И... звук зубцов шестерней? Или это всего лишь эхо фабрики? — Механическое? — неуверенно догадался Итан. — Именно, — лорд расплылся в недобром оскале. — Я бессердечен. Буквально. Жесток и отвратителен. Если ты до сих пор не заметил. И ты говоришь мне о любви? Уинтерс осторожно высвободился из его хватки, потирая многострадальное запястье: — Ну, если уж на то пошло, заметил я ещё и то, что ты отказался экспериментировать на живых. — Потому что никогда не забуду причинённые мне мучения, и так ненавижу мачеху за них, что в тот же миг брошусь со скалы, если признаю, что стал подобным ей. Сострадание тут не при чём. — И не жрёшь людей, в отличие от других. — Потому что слишком горд, чтобы унижаться исполнением прихотей какой-то жалкой хищной плесени, с которой она меня скрестила. — Но... — Итан Уинтерс, — перебил его знакомый ядовито-медовый тон, который так настойчиво завлекал его в этот кромешный ад. — Ты же прекрасно понимаешь, что я справлюсь и без тебя. В моих замыслах мне нужно участие только твоей дочурки, а не твоё. Но я позволил себе предположение, что если ты добровольно согласишься на союз с таким, как я, то, возможно, и остальной человеческий мир меня не отвергнет. Я позволил себе надежду, что рядом с тобой я начну понимать, что за чувства тебя ведут, и смогу разделить их хотя бы со стороны. А ты... ты смеешь над этим шутить? Тот поймал себя на мысли, что в обстоятельствах, не угрожающих жизни, его вечные театральные монологи ему даже нравились. Харизмы и страсти этому шельме было не занимать. — Лорд Карл Гейзенберг, — утомлённо передразнил он. — Вы же прекрасно знаете, что за всё это отвечает вовсе не сердце. С вашим-то опытом в анатомии. Молчаливая затяжка сигарой была сделана с побеждённым видом дуэлянта, без промаха бьющего из револьвера, но получившего весть, что секундант принёс только шпаги. — Тебе не кажется, что после того, как мы друг друга облапали, обратно на «вы» уже поздно? — А ещё мне кажется, что один только бездушный разум не был бы способен мечтать о свободе. И говорить о достоинстве и человечности. И, честное слово, судя по твоему дневнику... — Так это ты брал мой дневник? — перебил он. — Ну не они же, — махнул Итан в сторону развешанных на крюках мертвецов. — Прости. Хотел удостовериться, что ты не скрываешь от меня какие-нибудь коварные планы предательства. Карл наклонился к нему, опираясь по обеим сторонам руками на стол: — Видел реку внизу? — Угу. Это которая — Лета, Стикс, Ахерон?.. — Ты сейчас туда полетишь. — Хорошо хоть, что не в одежде, — Итан зябко приобнял себя за голые плечи. Понятно стало, почему хозяину холодный морг неудобства не доставлял. Уже одно лишь его дыхание было таким горячим, что напоминало, что мутанту ничего не стоило расплавиться, как железу в домне. И к лучшему. Нельзя было расслабляться. Нельзя было забывать, что перед ним не человек, а воплощённая смерть. Но смерть ещё ни на кого не смотрела с таким вожделением. — Может быть, ты и прав насчёт влюблённости, — сдался Гейзенберг, остывая от мстительных порывов. — Потому что я чертовски ревную. — В смысле? — поёжился Итан под его взглядом, жадно скользящим по невозможно неуязвимому телу. На мгновение змеиные глаза вернулись встретиться с его собственными: — ...Ревную, что кто-то успел убить тебя раньше, чем я.