Скованные одной цепью

Мысок сапога легонько пихает задремавшего в щёку. — Какого хрена ты делаешь? — сонно возмущается тот, стирая рукавом грязь с лица. — Проверяю, живой ли ты, — нарочито издевательский ответ злит лишь ещё больше. — А то у меня в этом уже начались профессиональные сомнения. Но куда сильнее Итан укоряет самого себя. Как он мог сдаться утомлению и так крепко вырубиться? Сколько драгоценного времени он потерял? — Понимаю, доблестному герою нужен отдых перед боем, — добавляет Карл. — Но мне слишком обидно, когда в моём присутствии кто-то смеет чувствовать себя настолько в безопасности, чтобы вот так дрыхнуть прямо на моей кровати. Уинтерс готов поклясться, что прежде он находился на другом конце фабрики. И что одежды на Гейзенберге было больше. — В феврале вдруг случилось резкое потепление? Или я проспал до лета? — ворчит он. — Я был в плавильном цехе, — поясняет Карл, вытирая руки прямо о снятую рубашку. — Трудился на благо нашей грядущей победы, в отличие от кое-кого. Рассматривать шрамы невежливо, но отвести от них взгляд у Итана не получается. Если отвлечься на что угодно другое, у прирождённого артиста начнётся дефицит зрительского внимания. А глаза скрыты за непроницаемыми кругами очков, не давая установить нормальный контакт. — Любуйся, пока можешь, — ехидно замечает тот. — Оставаться в этом теле мне теперь недолго. Уинтерса возмущает, что причина скоропостижной гибели половины его нервных клеток пытается с ним заигрывать. Уинтерса возмущает, как лорд вальяжничает, наслаждаясь кубинской сигарой, лениво почёсывая пузо и самодовольно расслабляясь, пока союзник весь в напряжении из-за беспокойства о надёжности их плана. Уинтерса возмущает всё. А особенно то, что ему самому тоже очень жарко.