Свинец

Тишина, словно вымерло всё вокруг. Собачий холод выстуженного здания. Где-то вдалеке слышно из-за открытого окна, как взлетела с дерева испуганная птица. Частично заложенные уши дают информацию менее точную, чем хотелось бы и будто с опозданием. Всегда полагающийся на слух, сейчас я ощущаю себя слабеющим и неполноценным так, чтобы полностью. И это убивает нахуй. Темно. Идти на заказ ночью всегда риски. На незнакомую территорию и собираясь в критически сжатые сроки — подавно. Команда незнакомая: с собой я беру только Ганса, который скорее запасной путь отступления, чем полноценная тень за спиной. Фил остаётся на базе, после того как я, буквально наебав его о своих намерениях, смываюсь с Эриком. Знаю, что при желании он меня и под землёй найдёт, однако… В последнее время его стало чересчур много, и пусть он не мешает, с ним, наоборот, как-то ненормально спокойно, но отдыхать даже от комфортного контакта хочется иногда пиздецки. Отдыхать от людей в принципе. Странно. И звонок Рокки о том, что меня в пяти километрах от базы заберёт вертушка, а мою машину доставят в любую точку Центра по желанию. И сама спешка, и внезапно резкие перемены в планах. И то, что на всратом заказе будет он. Сердце сходит с ума, в голове стоит гул, и каждую клетку берёт под контроль паника. Блевать хочется до невозможности, нервы доводят до изжоги, но руки, если потребуется, в готовности выхватить ствол, глаза цепко отмечают детали в очках с ночным виденьем. Гарнитура мерзко шипит, вызывая простреливающую боль до самого мозга. Что-то не так. Что-то идёт не по плану. Потому что настолько тихо бывает лишь в гробу или непосредственно перед фееричным сюрпризом, который априори хорошим не может быть. Что-то не так. Полуразрушенное здание, словно затаилось. Затаилось и всё живое в округе. Рокки молчит. Команда его тоже. Что с куколкой — в душе не ебу, знаю лишь, что он на здании напротив, якобы должен прикрывать, в случае чего, наше отступление. Рокки темнит. И если что-то случится со Святом — ему пизда. Ему такая пизда, если хоть волосок упадёт с головы куколки. Полнейшая пизда: я не то что не буду сдерживаться — я разнесу нахуй ебучий Центр, разберу по кирпичику. Рокки внезапно выныривает из темноты, чётко напротив, и даёт мне жестами указание идти в сторону перекрёстка, а дальше наверх и налево. И мне бы спросить о деталях того дерьма, в которое оказался втянут, но… Бесшумно ступаю по полуразрушенному полу: пыльный, сколотый цемент, всё в строительной грязи и выглядит нежилым максимально. Ощущение, будто мы занимаемся редкостной хуйнёй или развлекаемся со стволами, полными краски. Что может находиться вот в таком месте? Идей — ёбаный ноль. Единственное, что известно — кейс где-то в здании. Ублюдки, что его спиздили — тоже. Цель? Уебать уродов, что решили, словно имеют право угонять что-то из собственности самого Басова. Но она второстепенна. Основное — вернуть то, что украли. Нетипично. В чужие войны я вписываюсь крайне редко, но тут не стоял вопрос выбора. Совершенно точно не стоял. Потому что на чаше весов благополучие Свята. А во имя его будущего я готов, если надо, устроить геноцид в любом из мест на нашей разрушенной земле. Лестничный пролёт пройден без происшествий. Всё кажется нежилым и покинутым, если не обращать внимание на мелкие детали, типа свежих отпечатков рук на пыльных перилах или сорванной паутины у окон, которые специально приоткрыли — из некоторых видны подобранные углы обзора. Или следы на полу. Поток воздуха при движении пусть и тихом, но быстром. — На первом чисто. — В наушнике тишина. Морщусь от внезапного треска и шипения и резко поворачиваюсь в сторону, заметив мелькнувшее тёмное пятно. Приседаю и выжидаю, повторится ли движение. Ствол оттягивает руку, перчатка стабилизирует рукоятку, и тот сидит как влитой, не скользит, не двигается в принципе, словно прилип к ладони. Палец поглаживает курок, язык поглаживает щеку изнутри. Покурить бы… А ещё увидеть его, хотя бы краем глаза. Блять… Снова мелькает тень: на втором этаже только мы с Рокки, и так как он в правом крыле — передо мной маячит точно не часть команды. Однако пиздецки интересно, что за залупа решила вот так смело пойти на порошкового короля. Настолько нагло и необдуманно, словно бессмертные, сука. Словно рисковать нечем или как раз ва-банк идут. Напролом, бляди ебаные. На чёртов пролом. Крадусь вдоль стены. Инстинкты вопят о том, что сейчас происходит лютое дерьмо. Инстинкты движут телом, которое на чистых рефлексах берёт в захват цель, без особых усилий придушив придурка до отключки. Укладываю будущий труп на пол, по-быстрому обыскиваю его карманы, чтобы после дважды выстрелить в грудь и, убедившись, что пульс прервался, двигаться дальше. Лютое дерьмо. Лютейшее. Ощущение, словно меня кто-то наёбывает. Препятствий тупо практически нет. Голые стены, люди далеко не профи. И кейс оказывается в центральной комнате, пафосно поблёскивая своими стальными боками. Тупо на столе. Но как только я его поднимаю — начинается веселье. Вспыхивает приглушённо-багровым помещение. Громкий писк глушит и бьёт по мозгам: гарнитура сдыхает, связь полностью обрубается. Снизу, посылая вибрацию по зданию, раздаётся взрыв, и я чувствую стопами дрожь пола, слышу стон старой обветшавшей постройки. И дёргаюсь к пыльной стене, словно блядский кукловод сверху потянул за нити, чтобы услышать, как в десятке сантиметров пролетает несколько пуль. Адреналинит кровь. Подбираюсь всем своим существом, максимально концентрируюсь и, присев, быстро перекатываюсь к выходу из комнаты. Очкам пизда. Всему пизда. Остаётся выживать только лишь своими усилиями. Благо к прибамбасам я себя не приучал, полагаясь на чутьё и инстинкты, и теперь это выручает, когда вынырнув из прохода, вижу двух упырей, которых снимаю четырьмя выстрелами. Одного в грудь, второго между ёбаных бровей, успев принять в броник несколько малышек в районе печени и рёбер. Вибрацией по телу проходит привычная боль. Ключица, сука, начинает ныть и отдаёт прострелами в плечо. Падаль попала по пластине, значит, уёбки знают о моём старом ранении, либо на чисто фартануло. Ну, не в голову, и на том спасибо. Позвать на помощь некого: Рокки не видно, слышны лишь хлопки по обе стороны… Приглушённо кого-то настигает смерть. Пахнет порохом и гарью, видимость не стопроцентная — строительная пыль создаёт завесу искусственного тумана и дым забивается в лёгкие. Так пахнут чьи-то сучьи выебоны. И моя вспыхнувшая азартом злость. Лопатка дважды, поясница… Разворот, и треть обоймы перед собой уверенно и чётко. Кеглями падают не слишком изворотливые и чересчур туповатые цели передо мной. Счётчик уже увеличен до семи жертв, и это только моими руками. Кто послал этот отряд на слив — вопрос интересный. Нахуя вообще весь этот фарс — тоже. Однако выбраться из здания хочется побыстрее, потому двигаюсь к лестнице, и это оказывается моей ошибкой — взрывом снесло большую часть, а значит — либо в обход (а я хуй его знает, что там поджидает), либо прыгать почти вслепую. А уж там как повезёт: или шею, или конечность себе сверну. Или всё будет нормально, кроме кривого приземления. Остаётся лишь отряхнуться и, шустро осмотревшись, нести своё туловище к выходу. Весь этаж устлан полуразрушенными стенами, телами и следами побоища. Быстрого, но кровавого. На горизонте никого не видно, словно я — последний из дышащих внутри постройки. Через главный вход идти тупо, таки не только куколка может просматривать эту часть, уёбки могли посадить своего снайпера с другой точки. Выхожу через скрипящую железную дверь чёрного хода и практически влетаю на повороте в Ганса. — Я нормально, — одними губами, едва слышно бросаю и бегло осматриваю его. — Что за нахуй? — слышу у уха и пожимаю плечами в ответ. — Пахнет подставой, — шепчу и прищуриваюсь, когда резко всё затихает, гаснут красные лампы, затыкается сирена, и округу накрывает куполом беспроглядной тьмы. Глаза пытаются привыкнуть и отмечать очертания фигур и объектов, но первую минуту кажется, будто я слепну. — Прикрой, я хочу одного пидараса выловить и узнать, какого члена тут происходит: что за прятки на максималках и отряд самоубийц. — Рокки ушёл к соседнему зданию. — Понял, — киваю и двигаюсь в ту же сторону. Подойдя к углу, смотрю вправо и вижу, что из главного входа выходит два тела. Замечаю красную точку снайпера на одном из них и меня буквально силой толкает вперёд. Я не позволю ему снять хоть кого-то, пока рядом. Он, сука, на своём первом заказе и грозится замарать руки в крови. Хуя с два — не при мне. Стреляю в одного, и когда тот заваливается, прикрываюсь его телом от другого бойца. Успеваю выбросить резким движением правую руку и выстрелить в тупорылую голову второму, видя, как бетон окрашивается алым, и они оба падают. Я не знаю, собирался ли он стрелять. Что сейчас в его голове?.. Пугает ли происходящее? Если пугает, то насколько сильно? Паникует? Или храбрится? Рвётся в бой или сидит тише воды, ниже травы? Что в его глазах? Есть ли аномальный блеск в цветных стекляшках, дрожит ли палец на курке, тошнит ли от волнения?.. Все мысли резко заполняются им, я будто воздушный шар, который надувают азотом. Вспухают вены и бросает в жар. Ещё недавно было прохладно в тонкой толстовке с накинутым на голову капюшоном и красной косухе, которая для задания не походит от слова совсем. Теперь в ней несколько новых дырочек. Но мне похую. Мне захотелось. И кто остановит? Сдохнуть я могу и в белом, и в чёрном, и в серо-буро-хуй проссышь каком цвете. Цвета как таковые на шансы выжить не влияют вообще. Главное, чтобы было удобно быстро и чётко двигаться, остальное хуйня абсолютная. Пока падаю в пропасть из мыслей, проёбываю момент, когда сзади выныривает Ганс и укладывает долбоёба рожей в землю, ударив стволом по затылку. Выпрошенный мной уёбок, чтобы пообщаться по душам. — Видел ещё кого? — Нет, пусто, только бойцы Рокки к машинам пошли, твою отогнали за банкомат возле перекрестка, как ты и просил. Рокки будет ждать у туннеля, кейс ему нужен сейчас. Не пиздец срочно, но отсюда нам придётся катиться сразу же к нему. — Понял, — киваю и смотрю на тело, что лежит в ногах. — Внутрь или в сторону? — Второе, и побыстрее. Светить ебалом не горю желанием. Хуй поймёшь, что тут за дерьмо происходит, лишние риски ни к чему. Пока всё похоже на сходку самоучек. Но ты и без меня знаешь, что бывает резко после, — сплёвывает на землю и на пару со мной подхватывает тело, чтобы спустя минуту мы скрылись в темноте возле дерева, где укладываем потенциальный труп. Трясём его, пока тот не приходит в себя. — На кого ты работаешь? — спрашиваю, как только он открывает глаза. Собираюсь начать угрожать, прокручиваю с десятков пафосных высеров, готовый выёбываться в сраном красноречии, пока он не выдаст заказчика или не окажется бесполезным, сдохнув от пули в лоб. — Вам пиздец, — улыбается злорадно, выплёвывает половину размокшей капсулы изо рта, светя кровавым оскалом. Закатывает глаза и давится пеной, трясясь от судорог и задыхаясь. Под моими руками, возле моих ног. И когда поднимаю голову, встречаюсь с задумчивым взглядом Ганса, который выглядит ровно так же непонимающе, как и я. — Нам пиздец, — хмыкаю, всё ещё сидя на корточках. Засовываю ствол за пояс, тот прижимается к почке как родной. Достаю сигареты и, наконец, закуриваю. В тишине. До фильтра. На своих двоих, в темпе, к машине, ключ в зажигание и по газам. Эрик молчит, молчу и я. Мыслей слишком много, но нихуя толкового в них нет. Догадки? Банально неоткуда браться за неимением информации. То что подоспели не конкретно по мою душу — заметно невооруженным глазом. Кто-то очень хочет доебаться до Басова, очевидно. А там где он, буду и я… из-за Свята. О чём знают если не все, то многие. И отсюда вопрос: какому из уродов понадобились мы оба разом? Дорога до назначенного места пролетает, словно прошла всего секунда. Я не успеваю подготовиться ко встрече. Я не успеваю заткнуть вопящее на одной истеричной ноте сердце. Не успеваю запретить себе не смотреть так жадно. Не успеваю нихуя, и нервная система коротит, и происходит замыкание. Мгновенное. Едва я выхожу из машины, успев онемевшей рукой натянуть капюшон — глаза прирастают к нему. Похуистичный, спокойный, расслабленный. Сидит на капоте, рядом со стоящим Рокки. Оба курят, тихо переговариваясь, а я слов не разбираю. Он не видит меня, не узнаёт, не понимает, кто приближается. Безразлично мазнув взглядом, устремляет глаза куда-то в сторону, а блядский ветер колышет его золотистые волосы, кажущиеся тёмными из-за искусственного освещения в ночи. Красивый. Блядский боже, какой же он красивый сейчас, в водолазке, чёрных брюках и тёмных ботинках. Идеальная картинка, самая ахуенная, самая вкусная. И меня буквально магнитом тянет к нему, я дышать забываю. Больно. Видеть, но не иметь права выдать себя. Больно. Смотреть, слышать доносящийся порывом ветра любимый запах и умирать, сдыхать как мразь рядом с ним, в считанных полутора метрах. Больно. Сука, блять, как же больно… До удушья, до тахикардии, до холодных капель пота вдоль позвонков, по лихорадочно горящей коже. Всё тело в чёртовых мурашках: натурально ведёт, будто пьяного или под кайфом. Протягиваю кейс Рокки без слов, тот кивает, глядя своим странным, сканирующим взглядом, но не говорит ничего, только пожимает мне руку. А я сбегаю, резко развернувшись, и чётко в машину. Без его глаз. Без его голоса. Без его тепла. Сбегаю, а ноги словно деревянные, руки дрожат, дышать не получается. За руль, чтобы с минуту просто приходить в себя под настороженным взглядом замершего Ганса. Он закуривает и таким привычным филовским жестом вставляет мне сигарету между губ. А я затягиваю полные лёгкие, да так, что треть сгорает сразу, и в глотке концентратом впрыскивается горечь. — Дыши, — слышу сбоку и резко скидываю капюшон. Запускаю руку в волосы, зачёсывая те нервным жестом. Я увидел его впервые, спустя полгода тоски и печали. И лишь сейчас осознаю, насколько сильно скучал, поворачивая голову в сторону и глядя, как куколка садится на переднее сиденье, и они уезжают раньше нас. А я в себя прийти не могу. Не получается. Пидорасит изнутри на полную катушку что-то слишком мощное. И хочется сорваться, похуй в какую пизду, только бы подальше отсюда. Закинуться чем-то покрепче и забыться нахуй. Пусть лучше будет физически больно, чем вот так. Тело выдержит. Тело тренированное, ему привычно. Душа не вывозит. Душа рвётся на части: несчастные, еле трепыхающиеся ошмётки стонут и сжимаются, будто в спазме. — Пересаживайся, хуй я тебя за руль пущу в таком состоянии. — Я нормально, — хриплю и захожусь в кашле. Во рту сухо, как в пустыне, и сильно болит голова. Придавливает, будто бетонной плитой, резко и без шансов. И нет иного спасения, кроме как запустить руку в карман и достать продолговатую колбочку с двумя граммами кокса, чтобы, высыпав на перчатку, втянуть сначала в одну, а после в другую ноздрю. Помассировав нос, запрокидываю голову и прикрываю глаза, дав себе несколько минут удовольствия. Ловлю этот долгожданный приход, вязкую полутьму в мыслях. Синтетическое, искусственное счастье, эйфорию в венах, концентрацию на максимум и кристальную ясность ума. Обманчивую. Легче становится нехотя. Куколка отдаляется чуточку дальше, припорошенный ангельской пылью, но соблазнительно манящий внутри. Напитывает своим обновлённым образом раскрошенное сердце, склеивает его, превратившееся в бесформенную массу. Лепит своими красивыми руками, смеётся звонко, улыбается и сверкает любимыми стекляшками. Любовь заполняет меня, как графин, до верхов, и я тихо посмеиваюсь себе под нос: губы растягиваются в усмешке, когда Ганс пытается вытолкать меня из машины, а я достаю сигарету и закуриваю, вяло отпихивая его руки, но подчиняюсь и пересаживаюсь. — Не буянь, — голос всё ещё хриплый, первый приход ускользает, оставляя более стабильное, рабочее состояние. Эйфория смазанная, удовольствие отравленное. Улыбка меркнет. Куколка, бросив моё уродливое сердце, исчезает за тёмной полуразрушенной дверью сдыхающей души. — Поехали, прокатимся, есть место, где я давненько не был, а надо бы, — выдыхаю густой дым, сползая в полулежачее положение на сиденье. — Кати к озеру. — Уверен? — приподнимает бровь вопросительно, а я отмахиваюсь и отворачиваюсь к окну, замолкая. Разговаривать не хочется. Думать не хочется. Чувствовать тоже. Хочется тишины. Пустоты. Смерти внутри и вокруг хочется. Густой тьмы, беспроглядной. Не видеть ничего, кроме чернил, которые залить бы себе в глазницы… И мир исчезнет за этой вязкой пеленой. Что-то дёрнуло сраный рубильник, выключая меня. Пару минут назад шарашило по всем органам сразу, а теперь тело недобро гудит под броником, сердце пульсирует в груди с перебоями, и заложенные уши щёлкают, когда сглатываю. Мне глухо. Не больно. Ровно. Ненормально. Курю, дышу, моргаю, исчезаю где-то в поднебесной, растворяясь в пустоте. Двигаюсь к дереву, возле которого похоронил свою тень. Достаю колбочку, и снова — половину в левую, остальное в правую, в лёгкие, до отказа. — Здорова, ублюдок, — на корточки рядом с деревом, спиной в ствол. — Я к тебе Ганса привёл. — Закуриваю, бросаю подожжённую сигарету на землю перед собой. Беру другую. — Твои любимые, — комментирую поступок. Эрик наблюдает молча, присев напротив, в двух метрах, и тоже курит. Мне должно быть похуй: наркотик гуляет в крови, плещутся искусственной волной навязанные эмоции, искажённые чувства. Но прорывается отголосками чернильная скорбь, словно силуэт, слоняется тенью за ширмой из ангельского, химического, слепящего света. Невосполнимая потеря, облачённая в чёрный саван, парит над моим сердцем, пирует душой. Без кокса меня бы тут размазало как мразь. Под ним же я похож на оболочку себя, на блядскую тень: просто существую, дышу и моргаю. Заполняю насильно свою голову картинками прошлого. С одной стороны, больше всего на свете желаю избавиться от боли навсегда, выкорчевать её изнутри. С другой же… мазохистски рвётся в самую гущу покалеченное нутро, чтобы выкрутить на максимум страдания, чтобы мучить на полную катушку. Накрутить себя настолько, чтобы разорвало к хуям. Сдохнуть у этой одинокой могилы таким же одиноким дебилом. Таким, как я, точно такая же смерть. Слышу знакомую мелодию не своего мобильного. Вижу через щели полуприкрытых глаз, как Ганс принимает вызов и недовольно отвечает звонящему. Огрызается, закатывает глаза, нервный, практически бешеный, и протягивает трубку мне. — Кто? — Нянька твоя, — сплёвывает на землю отворачиваясь. Ревнует. Наверное. Почему-то злится. Из-за кокса или Морозова в трубке? Что за хуйня? И почему я вдруг об этом вообще думаю? — Я нормально, — сразу же бросаю хрипло, сжимая онемевшими пальцами трубку. Закуриваю, прижав телефон к плечу. — Что с твоим телефоном? — Сдох, — хмыкаю, выдыхая дым, кручу сигарету между пальцев, затягиваюсь, встречаю взгляд напротив. Глаза тёмные, будто провалы чистейшей тьмы. Он злится на меня, а я не понимаю почему, ответ ускользает за густым дымом, который вылетает из моего рта. — Ты на базе, я надеюсь? Мы с Гансом выезжаем через час, к построению, хуй знает, успеем ли, если что наберу. — На южную сторону не суйтесь, лучше дольше, но безопаснее. Я навстречу вам машину вышлю. — Ага, — моргаю и чуть склоняю голову, глядя на Эрика. — И, Макс… — Что? — Не садись за руль, — спокойный, но серьёзный голос, неспокойный и странный друг напротив. И я что-то упускаю. Истина где-то перед носом, и как я ни вглядываюсь, она ускользает. — Давай, до связи, — бросаю и отключаюсь. Протягиваю телефон, но не отдаю сразу же. Так и замираем, оба, будто законнектились. Он не отдёргивает руку, я тоже не спешу отпустить мобильник. Вслепую бреду в чужом мраке, несмело к чему-то подбираюсь, прощупываю и понимаю в сотый, сука, раз — что-то не так. Причём давно, просто я пропускал мимо, будто фильтруя, как что-то незначительное и не стоящее моего внимания. Что-то, сейчас мелькающее во взгляде, что-то, ставшее гуще и концентрированнее. — Как давно? — не зная ответа, не догадываясь толком, лишь перебираю пару возможных вариантов, настолько слабых, что не особо жизнеспособных. Спрашиваю, банально беря на понт. Надеюсь, что расколется сразу же, сам. — О чём ты? — нервно отвечает, смотрит настороженно, но открыто. А я прищуриваюсь, ещё больше наклоняя голову в сторону, словно настраивая максимально фокус. Что же с тобой, Гонсалес? В какое дерьмо окунулось твоё сердце, и добралось ли это дерьмо уже до души?.. — Эрик. — Блять, Макс, или говори прямо, или не еби меня этим своим сраным пытливым взглядом. У тебя зрачок во всю радужку, мне только исповедаться перед тобой под наркотой не хватало. — А есть в чём? — спрашиваю, бесконечно-вечно раскуривая грёбаную сигарету, что начинает раздражать. — Серьёзно? На могиле Сойера? Ты меня ради этого долбоебизма сюда привёз? — Нет, — и даже не вру, потому что действительно просто хотел сюда приехать, без повода. — Но тебя что-то жрёт, сильно жрёт и давно, походу, а ты, ублюдок, молчишь. Какого хуя, спрашивается? Я тебе чужой? — Тебе своего дерьма хватает, — отмахивается, а у меня ощущение, словно я ухватился за трос, толстый, крепкий, и осталось только дёрнуть посильнее, на себя, чтобы открылась дверца, и показалась правда. Вырвалась чужая боль навстречу. — А мы не обо мне сейчас. Моё дерьмо никуда не денется. Что с тобой? Что тебя так разъёбывает изнутри? — Кто, — нехотя, кривится и сплёвывает под ноги, опускает голову и смотрит на землю, не моргая. Я таким потерянным его не видел давно и видел ли вообще, не помню. — Макс, нахуй это всё, ты и без того похож на зомби, который без наркоты тупо откинется от боли. — Кто, Эрик? — игнорирую его слова, пусть это и правда. Порох удерживает на плаву. Спасибо ему. Поехали дальше. Теперь вот закинулся ещё и кукольной дозой слегка, втянул его запах в лёгкие, обновил базу воспоминаний и зарисовал любимый образ. Хоть и не удалось перехватить взгляд стеклянных глаз, даже вот такая встреча — подарок небес. И наказание одновременно. Но моя любовь, боль и муки никуда не денутся, а вот Ганс… — Фил, — прикрывает глаза, словно выстрелом произнося имя, которого я не ожидал услышать. — Фил, блять, — выдыхает снова, и в отрицании качает головой, какой-то пиздец побеждённый. — Гореть мне в аду, Макс... Аут.