Свинец

Старое доброе вино — красное, как кровь, дороже подержанной иномарки. Бутылка примерно моя одногодка. Бессмысленная трата денег, но в погоне за хотя бы частичным успокоением начинаю сорить хрустящими купюрами. И это куда приятнее, чем рассчитываться карточкой. Потому что, когда держишь в своих руках причину множества бед на нашей ёбаной Земле, чувствуя их шелест и шероховатость пальцами, вдруг понимаешь, что люди — долбоёбы. Абсолютные. Они предают любимых, убивают себе подобных, измываются над невинными, похищая ради выгоды, устраивают блядские политические перевороты, мутят чаще всего хуйню редкостную. Ради, блять, бумаги. Ахуенно, правда? Пить невкусно. Почти приторная сладость растекается по рецепторам, мягкость вкуса почему-то раздражает, а ещё — напоминает о дне, когда всё полетело в пизду. В первый раз. Тот самый блядский отель, грёбаная ванна, ненавистный стеклянный прозрачный пол балкона и ночной город, который видел эту запретную страсть и всё ещё болезненно-необходимую мне любовь. Я не хочу без него жить. Мысль, которая не даёт покоя каждый ёбаный день. Каждый ёбаный час. Скользя по кромке воспалённого мозга и насилуя, настырно и навязчиво. Я не хочу, чёрт возьми, мне тупо приходится это делать, потому что он — идиот, который решил, что так будет лучше. Не будет. Не лучше. Ни капли, сука, мне не лучше. Особенно после тех нескольких часов грязного, потрясающего, лучшего, мать его, секса в моей никчёмной жизни. С ним же, что ни оргазм — то смерть. И так насыщенно, так правильно, так идеально каждое касание, движение, поза, вкус, запах. Всё идеально, блять… Абсолютно всё. И неповторимо. Настолько, что не успевает акт закончиться — я невыносимо хочу ещё. Его всего хочу. Всегда. Везде. Неважно как, главное рядом. А он, сволочь, просто исчез. Нихуя не Фюрер — сучий призрак. Подразнил собой и побрёл дальше. А ведь можно было хотя бы изредка встречаться, раз уж нет возможности остаться вместе насовсем. Я не вижу причин отказывать нам обоим в удовольствии. Не вижу. Не, сука, вижу… Злюсь. Вино начинает горчить, тишина квартиры давит, стены стараются поглотить — и не просто выплескивающие эмоции, а меня, до последней микрочастицы. Впитать, всосать, прикончить нахуй. Стены, помнящие нас вдвоём, буквально издеваются, насмехаясь беззвучно. Просто выжидая, когда доломаюсь окончательно, до нервного срыва, и сотворю редкостную хуйню. Ахуеть насколько не вовремя: брат в больнице, Рокки в заёбе — на меня ни у кого нет толком времени, у каждого свои особые личные проблемы. Для меня и часа не нашлось. Наверное. Горчит, дрянь такая, и стоило ли тратить столько бабок? Ну опьянел, ну чувствую себя, словно скоро лопну, и разлетятся брызги захмелевшей крови, не алые, а багровые, виноградные, грязные брызги… А ещё дерьмо, которым я по-прежнему остаюсь. Пусть и верю, что перемены таки присутствуют, и, надо сказать, существенные. Только кому до них какое дело, если этого недостаточно? Злюсь. Вино заканчивается. Терпение тоже. А тело просит пиздеца. Разум умоляет броситься на рельсы, броситься ебалом вперёд, без раздумий, и куда занесёт — туда занесёт. Не имеет значения. Ничто не имеет. У Фила — Ганс, Стас и Макс. У меня — пустота. Брат сейчас нарасхват, времени уделить не может, да и не до моих проблем и терзаний ему и без того хватает мучений. Бесконечно ныть каждую нашу встречу кажется чем-то слишком неправильным. Валера с Софой играют в нелюбимых. Родя с Лерой — в семью. Я с Фрицем — в сирот. Злюсь… Пальцы пробегаются по вспотевшей шее, запах пота, смешанный с парфюмом и отдушкой геля, почему-то бесит и кажется недостаточно ахуенным, чтобы он захотел его с моей кожи вдохнуть. Я весь абсолютно и полностью — недостаточно. Для него. Или для всего мира. Злюсь, нетвердой походкой двигаюсь к шкафу, выворачивая полупустые полки. В этой квартире лишь вещи первой необходимости — гардероб скудный, но кое-что всё-таки имеется. Его чёрная водолазка, его же джинсы с прицепленной декоративной цепью. Его же ботинки всё ещё стоят на открытой коробке. Его же кольцо сверкает на пальце. Я весь его, только он не забирает. Оставил, точно так же, как одежду, разве что не в шкафу. И на том спасибо. Злюсь. Рубашка падает под ноги, туда же отправляются брюки вместе с нижним бельем. Взгляд упирается в отражение в зеркале. Нагота, привлекающая своими рельефами, пробуждает к себе лишь жалость. Потому что — недостаточно. Ни вот этого ёбаного пресса, который прорабатывал в изматывающих подходах, ни вот этих блядских рук и ног. Недостаточно. А я злюсь. Что ещё мне осталось? Ну сказал он «люблю». Только когда бы этого хватало? Ну целовал так, словно сожрать хочет, слизать до последней капли мой вкус и никому больше не позволить попробовать. Ну? Недостаточно. Слово, которое теперь хочется набить себе на лбу. Толстыми чёрными буквами, печатными и строгими, только последнюю «о» сделать специально кривой и неровной, словно идёт рябью по коже. Потому что… недостаточно. И теперь это — моё второе имя. Джинсы на голое тело. Член неуместно наливается, возбуждение не имеет ничего общего с желанием получить удовольствие. Просто мысль о том, что на его теле были эти ебучие тряпки, отдаётся дрожью и спазмами, спазмами и пульсацией, пульсацией и начинающимся пьяным безумием. Оно тащит за шиворот сотворить пиздец. Почему, собственно, нет, если да? И кто мне запретит? Макс? Или совесть? Обоих нет. Не осталось ни грана. Её — как и всего стального — недостаточно. А водолазка щекочет по коже. А боль наполняет меня, как отполированный бокал, до краёв и выплёскивается. Стекает по гладким стенкам потёками крови, пачкает всё вокруг, и в глазах начинает рябить. А губы, неуместно зализанные, неуместно в улыбку… такую же неуместную растянуты. Интересно, что раньше сведёт меня с ума: воспоминания или бесперспективное будущее, потому что именно таким я его и вижу без Макса? М-м-м? Интересно, что конкретно прикончит в итоге: возможная смерть брата, тоска и любовь или какая-нибудь мразота по любой из причин, которые могут прийти ей в голову? Ботинки чуть большеваты, сидят куда свободнее моей обуви. Куртка ложится на плечи, как родная, обычная кожаная, чёрная, как и мои мысли, вместе с купающейся в обиде, злости и прочем дерьме душой. Пара взмахов кисти, и на скулах, где до этого была лишь красочная бледность, появляется приятный глянцевый блеск. Почти лихорадочный, почти натуральный, почти здоровый. Подушечкой пальца по губам, увлажняя те и делая чуть более насыщенными. Бесцветным гелем по бровям, укладывая волосок к волоску. Расчёской по спутавшимся прядям, на ровный пробор, медитативно от корней к кончикам. Пара капель масла и растереть по всей длине. А после слегка растрепать и придать образу небрежности. Классическая идеальная шалава на выход к клиенту. Таким себя и ощущаю, когда выхожу из квартиры, прихватив ключи, кредитку, свёрнутую в котлету пачку денег, сигареты и телефон. На запястье часы, пропахшие духами, как и я весь насквозь. Марафон невиданной дичи объявляется открытым, и первым из тех, кого я хочу посетить, будет Мар. Просто чтобы в очередной раз убедиться, что ночь с ним не стоит даже жалких пяти минут с Максом. Просто проверить: смогу ли вообще кончить, когда он будет трахать меня? Захочется ли мне этого в принципе или станет мерзко, тошно и противно до ахуения? Мне нужен этот манёвр. Эксперимент, который должен что-то да показать. Или нет. Дверь открывается спустя минуту. И ведь красивый мужик, а не ёкает ни на полразочка, ни когда целует, вместо «привет», ни когда сам же заталкиваю его внутрь и, усадив на кресло, оказываюсь сверху. — Привет, мой мальчик. — «Не твой» почти отскакивает от зубов, но эти слова я сгрызаю со своего языка, впиваясь в него до боли. Улыбаюсь призывно, раскачиваюсь на коленях, и мне так похуй, что даже обидно. А ещё кажется — неебически сильно надоело. Игра зашла слишком далеко, прекратить всё стоило в тот самый момент, когда он начал метить территорию, которая априори принадлежать ему не могла. И не сможет. «Никогда». Оно синонимично теперь с «недостаточно» в нашем случае. В одном ряду с «вместе». — Привет, — шепчу томно, целую медленно. Возбуждение пресное, будто я вместо вина выпил литр тёплой воды. — Я без белья… Под этими ахуенными джинсами лишь голая кожа и скучающий без ласк член. — Каждое слово метрономом, медитативно, тонкими гвоздиками ему в висок. И я понимаю, что будь такая возможность, нашпиговал бы его голову ими, как булавками или иглами, специальную хуеву подушечку. Целую и понимаю, что с удовольствием, вместо того чтобы оттрахать, я бы в процессе его ещё и убил, просто потому, что он решил, что имеет право меня присваивать. Просто потому, что он не способен его заменить ни на каплю. Мизерную, незначительную каплю. И даже этого нет. Всё восхищение им, как бизнесменом с прекрасной хваткой, как самодостаточной личностью, его силой воли, силой духа и незаурядным умом — растворяется, превращаясь в необоснованную ненависть. Потому что для Макса я — недостаточно. А для меня недостаточно — Мар. Который жадно сжимает мои бёдра, освобождает от одежды, стаскивает ёбаные тряпки и захлёбывается хрипом, оглушает стоном, когда практически без подготовки насаживаюсь на твёрдый стояк, начав трахать себя его членом до боли. Резкими рывками. Злыми. Говорят, некоторых нельзя изнасиловать, но по ощущениям я сейчас делаю это об его тело. Насилую и себя, и долбанную душу, которая, скукожившись, как омерзительный изюм, иссыхает и ноет блядью в груди. Я — недостаточно. Но у меня стоит железно, блять. Шлюшья натура выплёскивается вот такой низостью, не приносящей удовлетворения совершенно. Только ёбаное разочарование от каждого ненатурального, наигранного стона. И ведь не понимает, сидящий подо мной, ни того, что играю, ни того, что фальшиво сейчас здесь абсолютно всё, даже воздух. А я в одиночестве своём топлюсь, храбро и почему-то ненормально трезво. И претензий так много и к суке-судьбе, и к Максу, и ко вселенной как таковой. Почему я должен боль свою и жажду зажёвывать чужими безвкусными, как чёрствый хлеб, душами? Почему так сильно хочется сейчас сдавить глотку с выступающим кадыком? Почему я это на самом деле и делаю? Почему он от этого кончает во мне глубоко, улетая от кайфа, а мне хочется довести до финальной точки и добить? Но не выходит. Мар сильнее. Физически. Вероятно и морально. Сбрасывает, как щенка на пол, смотрит своими яркими глазами, а в них огонь, полный искр недоумения, ахуя и недовольства. Только вот сраться с кем-то, когда у него, как шлагбаум, стоит перед твоим же носом, пиздец как ненормально. Всё, что сейчас происходит — пиздец как ненормально. Пиздец как ненормален я. — Что с тобой сегодня? — приподнимает бровь, веселье закончилось. В кои-то веки мне кончить не получилось вообще. Даже близко к оргазму не подошло. Секс обесценился, потратился, оплаченный моей болью и физической, и душевной. — А что со мной, Ма-ар-р-р? — тяну чуть капризно, с противным рычанием. Хмель всё ещё в крови, привкус во рту всё ещё горький до невозможности. А он напротив всё ещё недовольный. А на его шее следы от моих пальцев, растекаются краснотой и лёгкими оттенками синевы. Но… недостаточно, а от того и смешно. Что я и делаю, откинувшись спиной на пол — смеюсь. — Ты под чем-то? — выдыхает спокойнее, не подозревая, как сильно мне хотелось услышать хруст его шеи, чтобы он захлебнулся и подох долбанной шавкой. Вдруг тогда стало бы легче. Не от чужой и незначительной в моих глазах, а от его крови. От крови того, кого знаю в лицо, с кем был до определённой степени близок. Но… я проебался. В принципе, как всегда. — Ты мне противен, — с широкой ухмылкой проговариваю, глядя в его глаза. — Хочется блевать от одной лишь мысли, что ты трахал меня, как резиновую куклу, всё это время. Мне это даже нравилось. О Мар-р-р, я тво-о-ой, трахни меня, трахни меня, трахни меня, — издевательски продолжаю. Опираясь на локти, привстаю. — Нравилось иметь мой тугой зад? Нравилось растрахивать настолько дорогую дырку эксклюзивного пидораса Центра? Как много принцев было в твоей койке, мужик? Или ты всегда ебал исключительно элитных шлюх, и ко мне решил отнестись так же? — Что ты несёшь? — Нихуя, дорогой, нихуя вообще. — Встаю резко на ноги. Слегка ведёт в сторону, а я начинаю натягивать шмотки. — В какой из моментов ты вдруг решил, что имеешь право меня присвоить? Заявить права? Считать своим? С хуя ли, Мар? С хуя ли вообще это родилось в твоей стареющей голове, м-м? — Послушай, если ты хочешь всё закончить, достаточно просто сказать, и не нужно пытаться смешать наши отношения с грязью. Всё было относительно взаимно, более того — по согласию. Теперь ты приходишь, скачешь на моем члене, а потом несёшь редкостную хуйню. И лишь потому, что ты не совсем адекватен, я это тебе прощу. — Да в рот я ебал твоё прощение, дорогой. Тебя всего в рот я ебал. — Ты ведёшь себя омерзительно. — А ты так выглядишь и ощущаешься. — Ухмылка с губ не сходит, внутри всё лихорадит от этой навязанной ссоры. И мне пиздец как нравится пробуждать в нём злость, потому что впервые в своей ёбаной жизни что-то там рву я. Именно в моих руках власть всё закончить, и настолько паскудно и по-ублюдски, насколько умею и способен. И всё выходит лучше моих ожиданий. Пощечина пульсирует на щеке, ветер зябко пробирается под полы распахнутой косухи. Сигарета прилипает к нижней губе. Пешком до своей квартиры, до которой передвигаться довольно прилично по времени — я успеваю разложить произошедшее по секундам, проанализировать и напитаться этим дерьмом до самой макушки, чувствуя тёмное, клубящееся удовлетворение. И впервые не возникает мысли о правильности своих действий, потому что захотел — сделал. И не должно никого ебать, по какой из причин, потому что это — моё решение, мой замысел и желание. Исключительно моё и никак иначе. Пентхаус встречает лаем Фрица, цокотом его когтей по паркету и теплом. Запах бергамота и мяты, лёгкая спертость воздуха и ощущение, прокатывающее вдоль спины — это не мой дом. И вспыхивает желание иметь собственную, выбранную именно мной территорию. Купленную на свои деньги. Независимая площадь, угол, где я могу делать что угодно, хоть снимать с себя слой за слоем кожу и высушивать её до состояния бумаги, чтобы после практиковаться в росписи масляными красками. А раз это не моё, я могу творить тут всё что угодно душе, не боясь осквернить особую ауру, не боясь нарушить целостность, прикончить живую пульсирующую душу этого места. Вдруг вспоминаю высказывание отца по поводу того, что оргию можно легко устроить, при желании, достаточно лишь оплатить участников и пригласить к себе. — Рокки, мне нужны две девочки, чистые. Элитные, со справками и всё такое. Брюнетки, прям жгучие и почти плоские. И двое парней. Универсалы, тела помощнее, тоже брюнеты. — Банты на члены завязать? Ты что там задумал? — Нет, не по двое, по трое хочу. Ещё нужен персонал: бармен, чтобы приехал со своим бухлом и подборкой музыки, желательно, и девочек — одну-две. Или девочек-мальчиков, чтобы разносили всё и убирали. Мне нельзя в клуб? Я устрою его у себя дома. — Мне потом что твоему отцу говорить? Что ты ебанулся частично или уже полностью? — А он одобрил, кстати говоря. Это его идея, — хмыкаю и слышу, как Рокки матерится. — Кстати, приглашаю и угощаю, мы ведь друзья как-никак, — добавляю и, судя по тому, как выдыхает в ахуе, добиваю окончательно: — И травки бы с порошком. Кокс не для меня, а вот покурить я не против. — Хуй тебя знает, что случилось, но, я так понимаю, что если не помогу, ты всё равно найдёшь способ натворить хуйни? — Ты феерически прав! И ещё я думаю, что в ближайшее время хочу какой-нибудь интересный заказ. Не просто снять с крыши мешающую кому-то там падаль, а подобраться к жертве поближе. Организуешь? И покажи мне, как это делать. Расскажи про реестры и прочие фишки. — У тебя брат в больнице, ты забыл? Откуда вдруг столько планов? Ты как ребенок у цветастых витрин: тыкаешь пальцем и капризно долбишь, как из пулемета, своими «хочу». В целом, ничего сложно выполнимого, дело пары звонков. Но причины ты мне потом объяснишь, причём подробно. — А нехуй объяснять. Пару дней назад мы трахались с Максом, много и долго, потом он ушёл и начал красочно игнорировать. Такой, типа, прикормил чутка — и в кусты. А я пошёл и выебал душу из Мара, а потом бросил его. Теперь хочу устроить себе реабилитацию, повеселиться и отвлечься. И хочу начать наконец колотить бабки, потому что хочу свою квартиру, точка. — У тебя их две. — И обе ко мне не имеют отношения. Я их не выбирал. — Ты многое в своей жизни не выбирал, и другой расклад тупо невозможен. Ага. Я в курсе. Только вот исправить это можно лишь одним способом — начать что-то менять. Пока жопа сидит — ноги не ходят, не ходят ноги — нет движения. Нет движения? Нет нихуя вообще. — Максим, ты же знаешь, что я бываю пусть и тупым, даже ограниченным, но пиздец упрямым. И я всё равно найду, может, не всё, но часть из желаемого точно — и без тебя. — Жди и готовь наличку, большинство из заказанного оплачивается купюрами. Карточки котируются только в легальных или полулегальных клубах, — соглашается всё же, а я радуюсь очередной победе и власти в собственных руках. — Надеюсь, я не пожалею о том, что потакаю твоим капризам, Свят. — Надежда — всё, что нам осталось, Рокки, — со смешком отвечаю и отключаюсь. Надежда — всё, что у нас есть. Увы. *** Стоять на коленях с завязанными глазами, голым и мокрым от шампанского и хуй знает чего ещё, широко раскрыв рот до ёбаного щелчка, и расслаблять глотку, когда в неё вгоняют член… неплохо. Неидеально, но сладковатый дым, реки алкоголя, громкая музыка и много жадных незнакомых рук — действуют почти как анестезия. Они не снимают боль целиком, лишь частично усмиряют душу. И вроде должно сильно отвлечь и немного помочь. Но мне просто до обидного похуй. На то, как выгляжу сейчас, когда мне оттягивают за волосы голову, заставляя прогнуться как течную суку, чтобы с полфлакона смазки вылить между кем-то разведённых ягодиц и вставить в задницу медленно, но сразу же до самых яиц. Спасибо Рокки, элита припёрлась послушная. На моё пожелание — не жалеть меня — отрываются по полной. Кожа горит от грубых ласк, губы пульсируют от пощёчин и укусов, горло першит от того, как часто его пытаются разъебать, вгоняя жёстко и резко в глотку. Мне пьяно и жарко. Душно. Мне сыто и удовлетворённо… хуёво. Полнейшее пресыщение отборным пиздецом. И если в прошлый раз, в клубке незнакомых тел, под внимательным цепким взглядом брата, было действительно классно, потому что существовали хоть какие-то, возведённые Филом, рамки — он контролировал процесс — то сегодня… Сейчас… Творится вакханалия. Меня натягивают на два члена одновременно, задницу распирает немыслимо — ощущение, что туда вогнали целый чёртов поезд. Простата набухшая и раздражённая, удовольствие отдаёт безумием, я балансирую на грани, чтобы не вырубиться к хуям. Мозг транслирует абсолютную пустоту. Там ничего, кроме ёбаного «недостаточно», не осталось. Мне мокро и муторно. Стягиваю повязку, глаза режет от вспышек света. Рокки лежит на диване напротив, позволяя какой-то бабе лизать его яйца, в то время как вторая присосалась к крупной головке. Но даже под кайфом, пьяный и оттраханный двумя элитными тёлками, он не забывает следить за мной из-под ресниц, полуприкрытыми глазами. И от его взгляда, от понимания, что есть свидетель моего грехопадения — мне хорошо. Хорошо от того, что демонстративно пятнаю эту блядски нужную некоторым в её первозданном виде, почему-то ценную для него, всё ещё якобы светлую, мать его, душу. Раз не хватило, блять, пролитой не единожды крови, будет ещё и неприкрытое откровенное блядство: я не пытаюсь выебать его изнутри — бесполезно. Это помогает, в краткосрочном угаре, забываться с другими, забивать лёгкие чужим запахом. Оставлять намеренно следы на коже, яркие и заметные, чтобы они бросались в глаза, всем без исключений, и вызывали мысли о моей бурной и неразборчивой половой жизни. Чтобы это дошло до него рано или поздно… А я пока доберусь до края, до грани, я вычерпаю до самого дна самые глубокие ямы, я опущусь так низко, как только вообще возможно, в попытках спровоцировать его. Чтобы заставить пожалеть и сорваться. Буду пытать, для начала хотя бы вот так — мысленно. Представляя, как смотрелись бы два ртутных провала на его лице, расположись он на месте, где сейчас находится Максимилиан. Как бы он смотрел на открывшуюся картину, где меня грязно и жадно имеют в два ствола в растраханную задницу, вместе с этим вставляя до самых яиц в рот. Чтобы почувствовал он, видя, как я нанизан на их члены куском мяса? Весь из себя потный, пропитавшийся смазкой, чужим запахом и слюной. Пропитавшийся болью, разочарованием и... жаждой. Им. А на теле следы совершённых ошибок. Его и моих. Только шрамы, оставленные на коже, простить легко. Оставленные же на душе и сердце?.. Нет. И пусть чертовски сильно люблю, люблю абсолютно и всем своим существом, внезапно хочется причинить ему боль. Вот такую — яркую, всепоглощающую. Взаимную. Выпотрошить, почти прикончить и отпустить это тёмное чувство из грудины навсегда, оставшись с любовью, с Максом в какой-то параллельной вселенной, оставшись не по какой-либо из причин, а вопреки всему и всем. Себе прежнему вопреки. Вопреки пытающимся разделить препятствиям и обстоятельствам. Вопреки чужому нежеланию дать нам шанс. Вопреки, блять, всему. Просто присвоить его. В крови неебически много алкоголя, в голове неебически густой туман, дурманящий до невменяемости. Мне хорошо физически, действительно хорошо и сыто, экстаз сравним с наркотическим приходом, сперма стекает с алеющей головки, простата выцеживается белёсым молоком. Тело конвульсивно спазмирует, почти болезненно сокращаются мышцы. Голос исчезает, стонать и вскрикивать тупо не получается, хрипы застревают в глотке, эмоции выливаются в мычание. Глаза закатываются от изматывающего, запретного, запредельного кайфа. Из них обезоруженно, сдаваясь от невероятного накала, прыскают слёзы, текут прозрачными дорожками из воспалённых покрасневших уголков и из носа. Скользят по искусанным, напрочь зализанным губам и мокрой, липкой шее. Волосы спутаны, их так часто наматывали на кулак, тянули, сжимали и скручивали, что шелковистые пряди превратились в гнездо. Кожа раздражённая и чувствительная, каждый поцелуй, мазок языком или прикосновение бьют током. И ебля эта животная, какая-то совершенно бесконечная. Высасывающая, опустошающая, ненормальная. Я давлюсь спермой, что густо стекает по горлу, подставляю раскрытый рот и высунутый на максимум язык, когда передо мной встают мои оплаченные истязатели. Отдрачиваю им, сосу, пока не кончают, покрытый теперь всем этим пиздецом до самой макушки, в который уже, сука, раз… Я сбился со счёта. И едва держу глаза открытыми, когда меня, блядь оттраханую, вылизывают. Ненасытный член стоит колом, будто я обожрался какой-то химии. И я нажимаю на их затылки, прижимая к своему телу ближе. Наблюдая лениво, как они старательно доводят меня до очередного оргазма. Вожу по смазливым лицам влажным от слюны стволом, по блестящей от смазки коже, трахаю умелые рты, закатывая глаза к затылку. В груди что-то чернеет и ширится. Чем больше из меня вытекает жидкости, неважно каким из путей, тем более пустым я становлюсь. И это пугает до паники. Потому что эмоции глохнут. Меркнут. Растворяются. А пустота раздувается огромным воздушным шаром, вместо грёбаных легких, лопается, оставляя лишь безразмерную, чудовищную дыру, в которую хочется напихать сбитой в комья ваты. Заполнить одержимо каждый миллиметр, хотя бы чем-то, только бы не смотреть на зияющее ничто. А в груди так больно… а под пальцами вязко, а в горле стоит тошнота. Музыка резко вызывает отвращение. Слепят разноцветные лампы, мерзко от вида алкоголя, в носу стоит запах травки. Секса сегодня было критически много, столько, что теперь, кажется, трахаться я не захочу в ближайшее никогда. Только если с ним. С ним ведь всегда «недостаточно». И дело не в качестве — в количестве. Макса фатально мало. Всегда. Сколько бы ни было до или после — мало. Его любовь меня отравила и прикончила, добила нахуй, и произошедшее между нами около недели назад кажется ошибкой. Потому что как теперь выбраться — не понимаю. Мы и правда откатились обратно, словно и не прошло этих долгих месяцев. Рана вновь вскрыта, образовавшаяся тонкая пленочка сверху была иллюзией, даже не шрамом. И когда в квартире остаёмся лишь мы с Рокки и двое из обслуживающего персонала, которые убирают последствия этой оргии-пьянки, я срываюсь в ванну и выблёвываю всю сперму, которой наглотался, вместе с литрами алкоголя. Себя, уёбище, выблевываю в канализацию, где моё ёбаное место. Меня выворачивает до слёз, спазмы сжимают горло, словно кто-то схватил крепкой рукой. Как он когда-то вот так хватал, жадно вытрахивая все силы из моего тела. Одержимо метил светлую кожу, кусал и лизал, целовал и посасывал, душил и гладил. Такой многогранный и особенный. Такой насыщенный, вкусный, концентрированный. Лучший. Лучший, мать его, из всех, что были в моей жизни. Лучший настолько, что отдал бы всё что угодно, только бы быть рядом с ним и плевать где. Хоть в мусорном баке. Пиздёж. Но как же хочется обмануться тем, что я смогу жить даже на помойке, питаясь отбросами, только бы иметь к нему доступ. Всегда. Но правда состоит в том, что нет, не смогу. А вот пожертвовать довольно многим — вполне. И рассудком, судя по всему, тоже. Меня выворачивает бесконечно. Рыдания со рвотой — такой себе коктейль эмоций. Обнимать унитаз и захлёбываться во всех смыслах этого слова — омерзительно. Во рту стойкий привкус дерьма. Смесь спермы, алкоголя, какой-то хуйни, что мы жрали на поздний ужин, и желудочного сока выливается бурным потоком, и это пиздец. Полный пиздец. О запахе я лучше промолчу. Таким зловонным и отвратительным не чувствовал себя никогда. Ни единого раза в жизни. Настолько грязным, опустившимся на грёбаное дно и потерявшим что-то внутри. Я буквально вижу, как раскалываюсь на огромные куски, как моя личность идёт рябью, покрывается трещинами и ломается. Скорлупа, в которой сохранялась псевдоцелостность и чистота, исчезает, выпуская на волю что-то голое и не оформившееся. Птенца без перьев и банального пуха. Лысого и уродливого. И это больно. Чудовищно больно, потому что, проблевавшись до сухих спазмов, полностью опустошив желудок, я просто лежу и поскуливаю, как ребёнок, чувствуя стекающие из уголков глаз слёзы. Пока не подхватывают сильные руки, не заталкивают в душевую кабину, где меня омывает тёплая вода. Мыльная пена стекает по шее и спине, по груди, рукам… заднице и волосам. Тихо, без пиздежа, без нравоучений, без слов вообще. Меня отмывают, как куклу, после грязных аморальных развлечений, чтобы эта кукла выглядела идеальной внешне. Снова. А что там у неё внутри — поебать. Чудовищно больно, потому что, проблевавшись, дыру в груди ощущаю ещё больше. Чем её заполнить — ни единой мысли. Чем свое состояние обезболить — тоже. Но вместе с тем приятно — настолько, насколько я в моём состоянии вообще способен осознать заботу. Рокки не брезгует помогать, игнорируя наготу обоих, игнорируя весь пиздец, в который я его втянул. Просто моет, молча, а в глазах его почему-то понимание, такая же пустота и... разочарование. Только разочарован он во мне или в чём-то, глубоко скрытом до этого дня, давно или недавно пережитом, но своём?.. Хуй его знает. Однако эта странная взаимность удивительно сильно сближает. Он остаётся со мной ночевать, отпаивает какой-то дрянью, помогает дойти до туалета, когда меня снова тошнит и не пытается осуждать, чем завоёвывает своё особое место в безразмерной дыре, что развернулась в груди, вместо сердца. Не пытается начинать разговор, не пытается даже взглядом показать хоть что-то. Он просто всем своим видом успокаивает, как внутривенным седативным, проявив своё небезразличие. Которое в этот самый момент ощущается чем-то настоящим, не проплаченным или выпрошенным. Искренним. А мне бы поблагодарить, но я вместо этого засыпаю, освобождая нас обоих от необходимости продлевать эту злоебучую ночь… Почти утро. *** Выпав на сутки в жутчайшее похмелье, созваниваюсь рано утром с Филом, который не спрашивает ничего — уже явно в курсе: с Рокки они удивительно спелись в заботе обо мне. Брат загадочно сдержан, немного нервный и отстранённый, но я решаю не лезть и не ковырять его вопросами, таки в последнее время всё наше общение сводится к его интенсивным попыткам вправить мои поплывшие мозги. И усталой борьбе с пиздецом, что преследует его по пятам. Мне добавлять головняка не хочется. Хоть и скучаю пиздец как сильно. Помимо того, что я наконец чувствую себя подобием человека, просыпается совесть, из-за неё, блядины такой, неожиданно дохожу до того, что хочу позвонить Мару и извиниться за свой срыв, за выпотрошенное перед его глазами нутро, за ненужные озвученные претензии и совершенно лишние слова. Всё же показывать себя неадекватом и рычать на ни в чём не виноватого мужика, который несколько месяцев скрашивал досуг и был добр ко мне — отвратительно и неуместно. В конце концов, я могу быть каким угодно дерьмом, бесполезным и глуповатым, самонадеянным или эгоистичным и наглым, но превращаться в хуйло, которое хамит без повода и обретает какие-то несвойственные мне быдловатые замашки?.. Не-а. Не хочу. Пусть личность и крошится, а я перерождаюсь в какую-то странную хуету, оставить хоть что-то от себя прежнего хочется. Например — вышколенную вежливость, разумеется, только когда она уместна. Без переборов и тупого хаванья чужих ожиданий и доёбов. Без перегибов. Перегибать в моём отношении — все уже достали. Утомили, честное слово. И, выпив чая, заталкиваю в себя парочку тостов с джемом и овсянку с ягодами, даже без тошноты. Принимаю душ, попутно обдумывая, что конкретно хочу донести и за что конкретно готов извиниться. Втираю в кончики волос ароматное масло, а в тело эмульсию. Окружая себя, как облаком, приятными запахами. Наслаждаясь тем, как от чистоты буквально поскрипывает кожа. Как ахуенно ощущается мягкий хлопок белья, тёплые носки и домашние брюки. Как пальцы ласкает длинная шерсть Фрица, когда он подставляется под ласку, зайдя ко мне в комнату. И накрывает странное, аномальное умиротворение: отступившая истерика, переставшая пугать пустота, ненормально уютная тишина и смирение с тем, что жизнь моя стремительно куда-то падает. Понимание, что контроля у меня всё ещё слишком мало, расходится внутри, словно круги на воде Всегда считал себя немного трусливым, однако уверенность в том, что собираюсь сделать действительно правильный и взрослый поступок, настигает приятным осознанием. Только вот когда беру телефон, тот в руке оживает. Не потому, что мне кто-то звонит, всё куда прозаичнее — на экране высвечивается знакомый до боли, до крика номер. И несколько строк, от которых вдоль позвоночника бежит дрожь, дарящая смесь страха, надежды и восторга. Накрывает лавинообразно то ли шоком, то ли удивлением. «Я убью каждого, кому ты скажешь «твой», куколка».