From Me to You

Он просыпается от уже привычных звуков — писка анализатора, шипения системы вентиляции, щёлканья клавиш, тихих голосов ассистентов. И даже когда он открывает глаза, то перед ними всё равно какое-то время продолжает видеть только танцующие цветные пятна сквозь белёсую дымку. Немного болит голова, тело кажется тяжёлым и как будто бы чужим, но от этого всего он уже научился отстраняться. Куда сложнее отстраниться от тех мыслей, тех воспоминаний, которые он воскрешает в себе для того, чтобы наполнить ими чужие сны. От тех воспоминаний, которые он стремится передать (вернуть) другому. — Ты как? — спрашивает его Джонни (доктор Со, напоминает себе Доён, здесь он доктор Со), как только ассистенты снимают с головы прибор и отцепляют провода. — Постарайся не делать резких движений, это может привести к… — Я знаю, — собственный голос звучит хрипло и как будто царапает горло изнутри. — Не в первый раз же. Не в первый, да. Но пока ещё неизвестно, «удачный» ли. Доён медленно перебрасывает ноги через бортик капсулы, чтобы сесть. Медленно поднимает руку, чтобы стереть ребром ладони со лба выступивший холодный пот. И только потом спрашивает, тоже до отвратительного медленно: — Есть ли улучшения? Джонни поджимает губы, и Доён понимает сразу же — вряд ли. — Пока что данных всё ещё недостаточно, но я почти стопроцентно уверен, что этот сон он увидел. Ваши мозговые волны в этот момент были одинаковыми. А значит, нам стоит продолжать и посмотреть, как дальше изменится его состояние. Доён думает: то есть по-прежнему надежды очень мало. Доён думает: но я всё-таки не хочу сдаваться, даже если и так. Звонок от доктора Со — это «доктор» звучит так по-взрослому и солидно, но на самом деле он ещё молод, буквально на год старше самого Доёна, ровесник… ровесник его — в своё время приводит его в полнейший ступор. Сначала Доён даже хочет бросить трубку, настолько глупым розыгрышем ему кажется то, что ему говорят — «мы хотим пригласить вас поучаствовать в научном эксперименте», так вежливо-отстранённо, как незнакомцу, хотя когда-то давно они были друзьями, — но потом, уже поднося палец к кнопке сброса вызова, он слышит то, что заставляет его остановиться. То, что заставляет его дослушать до конца. И согласиться. В лаборатории холодно, и Доён невольно зябко поводит плечами, вдыхая очищенный, какой-то совершенно неестественный воздух маленькими глотками. Наверное, стоит встать окончательно, попрощаться и уйти, вернуться в свой пустой и безликий гостиничный номер, но он по-прежнему остаётся сидеть, рассеянно глядя вокруг себя. На то, как Джонни едва заметно щурится сквозь оправу очков, пока его пальцы порхают по клавишам; на то, как старший ассистент Тэн (странное имя, как ни крути) проверяет оборудование, щёлкая предохранителями; на монитор возле второй капсулы, по которому бежит волнообразная кривая — единственное доказательство тому, что самый близкий и важный для Доёна человек по-прежнему жив, по-прежнему часть этого мира, а не только параллельного. Не только мира снов, потому что даже там Доён не может теперь с ним встретиться. С ним настоящим. Доён, если честно, чувствует себя таким глупым, жалким, слабым. Никчёмным совершенно. Потому, что да — человек в капсуле для него по-прежнему самый важный и близкий, несмотря на то, что они вроде как два года назад расстались. Человек в капсуле — Ли Тэён. Его первая любовь, первые по-настоящему серьёзные отношения, первое счастье и первая боль. Доён чувствует себя героиней какой-нибудь сопливой дорамы, когда думает о таком, но отрицать правду не может — для него всё именно так. Было и есть, чего уж там скрывать. Они действительно были счастливы, когда начали жить вместе, когда по-юношески наивно строили совместное будущее в своих головах и кое-что даже успели претворить в жизнь. Но работа Тэёна была важна для него, поэтому из-за постоянных задержек и отъездов он всё меньше времени проводил дома, и Доён до сих пор не знает, в какой из моментов они начинают отдаляться уже совершенно неотвратимо. Чувства не проходят, нет. Но жизнь порой ставит людей в такие рамки, когда чувства начинают значить куда меньше, чем могли бы. И даже понимание этого ничуть не помогает, а, напротив, делает всё только лишь сложнее. Тэён уезжает на стажировку — это не неделя, не месяц и даже не полгода. Это года три как минимум, и они оба понимают, что тянуть то, что между ними, всё это время — неправильно. Доён не сможет с ним поехать, да и, если честно, совсем не горит желанием бросать то, что имеет на тот момент: неплохую работу, уютную квартиру, семью и круг друзей. Доён, может быть, и дождался бы, но, если честно, в тот момент он понятия не имеет, нужно ли это Тэёну. Скорее уж, ему кажется, что всё совсем наоборот — и Тэён словно бы подтверждает это мнение, когда предлагает расстаться. Нет, не так. Он говорит: «Думаю, я должен тебя отпустить». И даже спустя два года воспоминания об этом причиняют Доёну боль. Может быть, конечно, ему стоило тогда возразить. Сделать хоть что-то, чтобы спасти их отношения, пусть и ненадолго. Но в тот момент в нём только лишь закипает злость, и всё, о чём получается подумать, это «какое ты имеешь право решать это за меня». Тогда Доён не сомневается в том, что больше не нужен Тэёну. Сейчас… сейчас, возможно, ему хотелось бы задать вопросы, которые и в голову не пришли тогда. Но уже поздно: даже если эксперимент закончится удачно, то Доён всё равно не сможет заговорить об этом — хотя бы потому, что прошлое должно оставаться в прошлом. Доён не удержал его тогда и не имеет никакого права пытаться удержать сейчас. Но может попытаться спасти. И сделает для этого всё. — Вот, выпей, — тот самый ассистент со странным именем суёт ему в руки пластиковый стаканчик. Кофе из автомата, поэтому пахнет так себе, и желудок Доёна немедленно отзывается неприятным жжением. — Тебе нужно подкрепить силы хоть как-то, а ничего лучше я прямо сейчас предложить не могу. Что-то в Тэне Доёну упорно не нравится — может явный такой налёт вечной насмешки в голосе, может проницательный взгляд, а может то, как легко и привычно Тэн зовёт Тэёна в разговоре просто по имени, словно они давние знакомые. Нет, Доён понимает, что Тэн привык к свободной американской форме обращения, как понимает и то, что за те три года, которые Тэён провёл тут, он вполне мог познакомиться с кем угодно и подружиться тоже. А ещё Доён понимает, что не имеет никакого права ревновать, вот только далеко не всегда получается думать рассудком. Особенно когда дело касается Тэёна, особенно когда он сам морально и физически истощён, поэтому его подсознание и стремится, видимо, отвлекаться на что угодно, кроме. Или ему просто не нравится Тэн. Такое тоже бывает. Кофе Доён в итоге всё же пьёт — мелкими глотками, морщась от горького, какого-то чуточку химозного привкуса. Пустой желудок не очень-то рад этому, зато получается хотя бы чуточку согреться, а, значит, смысл в том, чтобы выпить эту дрянь, всё-таки есть. Доён рассеянно думает, что всё же стоит зайти куда-нибудь поужинать перед возвращением в отель, и почему-то вспоминает, как когда-то безумно давно он после конца своего рабочего дня забегал в тогдашнюю лабораторию Тэёна, чтобы занести ему, как всегда с головой погрузившемуся в свои исследования, хотя бы кофе и пару сэндвичей. Воспоминания снова отзываются болезненным уколом, но задвинуть их подальше Доён не может. И не хочет, пусть даже и чувствует от этого себя мазохистом. Тэён всегда был тем самым мальчиком-ботаником из научного клуба; Доён помнит его ещё с дурацкой стрижкой под горшок, высветленными дешёвым красителем в солому волосами и очками в стиле Гарри Поттера — с вечным блокнотом в каракулях, со страстной любовью к «живому уголку» в кабинете биологии и мечтами когда-нибудь совершить великое открытие, как Эйнштейн. Доён шутил в ответ что-то вроде «ну, думаю, что ты вполне сможешь, как Эйнштейн, стать звездой мемов» и за это получал обиженно поджатые губы и шлепок по заднице. Тэён казался странным из-за своих вкусов, кем-то не от мира сего, но почему-то Доёна тянуло к нему, почему-то Доён не сомневался, что, в конце концов, у Тэёна получится. У Тэёна получилось. Закончить университет, устроиться на работу сначала в несколько небольших независимых исследовательских групп, а потом выиграть конкурс и попасть на место в крупной исследовательской группе. И где-то между этим — завоевать сердце Доёна окончательно, признавшись ему в любви самым что ни на есть дурацким способом, нацарапав признание на чеке из супермаркета и сунув его после в доёнов карман. Тэён любил его всем сердцем, Доён прекрасно знал это и никогда не сомневался, но разум его всегда принадлежал науке. Его исследованиям, о которых Доён почти ничего не знал, потому что в принципе плохо разбирался в подобных вещах, из-за чего Тэён и не особо стремился делиться. Доён знал только одно — Тэён изучает сны. Тэён ищет способ, как через сны проникать в подсознание людей и таким путём, возможно, излечивать какие-то психические заболевания. Цель, конечно, благая, вот только… Вот только спустя три года, получив, наконец, грант и приглашение поработать в видной американской лаборатории, Тэён после очередного витка экспериментов просто не проснулся. — Он застрял в лимбе, — поясняет ему Джонни, когда Доён только приезжает. Джонни кажется совсем не изменившимся с тех самых пор, когда они с Тэёном ещё учились в одном университете, разве что теперь он подстригает волосы короче и курит крепкие сигареты, от дыма которых у Доёна неприятно першит в носу. — То есть, между сном и реальностью. Что-то в его подсознании не даёт ему проснуться, и мы ничем не можем ему помочь. Это… чем-то похоже на кому, если тебе так будет проще. Доёну не проще. Ничуть. Доён путается во всей этой здешней терминологии, да, у него болит голова и накапливается раздражение, смешанное с болью и страхом, что в сумме своей тоже понижает возможности к восприятию сложной информации. Но, так или иначе, его это всё не особенно волнует, в отличие от другого. — И зачем вам я? Что я вообще могу? — кажется, в тот момент он даже повышает голос, буквально выкрикивая это Джонни в лицо. — Вы, кажется, убили на эти исследования столько лет, так почему вышло так, что вы бессильны? Получается, всё это было зря? «Получается, мы пожертвовали нашими отношениями зря?» — так это звучит в его голове. Доён действительно зол. В том числе и на самого себя за то, что позволяет себе чувствовать боль. За то, что так и не смог за эти три года выбросить Ли Тэёна из своего сердца и забыть его. Он подходит к капсуле и прикладывает ладонь к холодному пластику. Тэён за ним — точно Белоснежка в хрустальном гробу, и Доёну жаль, что он сам не принц, который мог бы разбудить поцелуем. Он может только смотреть на знакомое и любимое лицо — повзрослевшее и заострившееся ещё сильнее, но в общем и целом почти не изменившееся с того дня, когда они расстались на пороге тогда ещё их общей, а теперь только доёновой квартиры. Джонни подходит и кладёт руку ему на плечо, Доён понимает, что это жест утешения, но не уверен, что прямо сейчас нуждается в чём-то подобном. — У вас уже было что-то подобное? — кажется, он уже спрашивал об этом, но, если честно, сейчас у Доёна в голове всё слишком перемешано, чтобы точно вспомнить. — Во время ваших экспериментов. Вы предполагали, что это может произойти? — Да, — спокойно кивает Джонни. Его рука по-прежнему у Доёна на плече, и в какой-то момент от этого становится неуютно, хочется дёрнуться и сбросить. — О подобных рисках нам было известно с самого начала. Но до этого мы считали, что застрять в лимбе или каком-нибудь из снов возможно только при условии пережитого сильного потрясения. Однако с Тэёном не должно было случиться чего-то подобного, ведь он просто… — Просто что? — Доён навостряется, его интуиция буквально кричит ему о том, что вот она, зацепка! — Скажи же мне, хён. Что задумал этот безрассудный дурачок? — Он хотел смоделировать из своих воспоминаний что-то вроде… ну, знаешь, идеального мира. Чтобы никогда больше не видеть кошмаров. Это должно было помочь другим людям в том числе, но мне казалось, что было нечто, являющееся его личной причиной для всего этого. Но он не делился со мной этим. Он вообще прилично закрылся с тех пор, как приехал сюда. — Закрылся, — повторяет Доён тупо. В его голове «закрылся» и «Ли Тэён» не складывается в единое целое совсем; в его воспоминаниях Тэён всегда был эмоционально открыт всему миру и поэтому слишком часто был ранен им. — И всё-таки почему с ним не должно было такого произойти? — Именно поэтому, — Джонни смотрит ему в глаза бесстрастно. — Застрять в лимбе можно лишь окунувшись во что-то травмирующее. Но он отсеял все травмирующие воспоминания перед тем, как погрузиться. Доён только лишь качает головой. Ему всё ещё мало что понятно, но всё же он не сомневается: Тэён сделал ошибку. Даже проверяя множество раз, он всё равно ошибся. Но где? Какое именно воспоминание вместо того, чтобы принести радость, сломало его разум? — Поезжай в гостиницу, Доён. Поешь, выспись и подумай, какое ещё воспоминание из ваших общих он мог бы посчитать достаточно счастливым. Доён не уверен, честно. Ему кажется, что он выдал уже все самые счастливые моменты между ними двумя, по крайней мере, среди тех, которые он помнил наиболее чётко. Но всё же… Всё же слова Джонни про изначальные намерения Тэёна поселяют в нём какой-то червячок, подтачивающий изнутри, шепчущий про то, что именно здесь кроется разгадка. Что если Доён поймёт, какое воспоминание повредило Тэёну, то сможет… Его взгляд падает на что-то, зажатое в руках Тэёна — что-то, чего он раньше не замечал. Сначала Доёну кажется, что это обман зрения; перед глазами всё ещё слишком много цветных пятен и он пытается проморгаться. Но потом он всё же может разглядеть чётче: зубчатый край, тускло-рыжий оттенок… это ведь не может быть… Доён хорошо помнит эту вещь. Но разве она не должна была остаться у Доёна? Разве она сейчас не в его квартире? Доён понятия не имел, что Тэён забрал её. Доён понятия не имеет, зачем Тэён забрал её. Но внезапно Доён понимает кое-что другое. Единственный момент из их отношений, который травмировал его самого. Тот самый момент, который хотелось бы изменить. Он всё ещё не уверен, что справится. Он всё ещё не знает толком, что будет делать, когда (если) встретится, наконец, с Тэёном в другом мире. Но Доён не сомневается в одном: он непременно должен попробовать.