По ту сторону

В последнее время Ли засыпал с трудом, и виной тому не жёсткая лежанка вместо набитого пером матраца. Он не неженка-аристократ, прихвостень Робара II. Ему, ночевавшему под открытым небом в Нордмаре — пусть и не на самом севере, а ближе к Миртане, крыши над головой и мракорисьей шкуры хватало с лихвой, чтобы как следует выспаться. В черноволосой, с местами серебристыми — Ли начал седеть, когда угодил за Барьер — прядями голове крутились мысли, недобрые и глупые — те самые, которые следовало гнать сраной метлой. Каждый кусок магической руды отправлялся в яму и учитывался магами Воды в их записях. Но этого, Белиар подери, было мало! Руда словно исчезала в бездне, а не ссыпалась в яму. «Этого недостаточно, чтобы взорвать Барьер», — всякий раз отчитывался Сатурас. Жалкие крохи! Ли выругался и резко сел, откинув шкуру. Приличных слов он не нашёл — ни для магов, которые тянули мракориса за яйца, ни для рудокопов, добывавших слишком мало руды. Вдох-выдох… Ли успокоился. Магам виднее, посторонним в их делах лезть не стоило, а из шахты каждый день привозили тележки, причём полные. Значит, никто не тянул мракориса за яйца и никто не ленился. Просто время замерло. Виски взмокли, что странно. Новый лагерь разбит под козырьком огромной скалы. Здесь никогда не было жарко даже в солнечный день. Отчаяние захлестнуло, ненавистное и бесполезное. Вряд ли отыщется тот, кто любит это паскудное чувство. Были те, кто боролся с ним, искал выход, а иные опускали руки и замыкались в себе. Последних Ли терпеть не мог. Эх, вспомнить бы, сколько подчинённых ему солдат он встряхивал крепким словцом и приказом, да не вёл подсчёт. Сам он никогда не позволит себе отчаяться — так он считал… Ли резво вскочил и в чём был — в далеко не свежей рубашке из грубой ткани, старой, заношенной донельзя, и крепких штанах, сунул ноги в сапоги. Справится, если кому-то — такого не случалось, но мало ли — вздумается всадить ему меч в спину. Опустит на голову топор — и все дела. Невооружённым покидать жилище — дурацкая затея. Охранявший жилище Ли наёмник встрепенулся и вытянулся. Понятно, уснул. В прошлой, оставшейся за Барьером жизни он был бы наказан, если бы разоспался на часах. Однако здесь всё по-другому, поэтому Ли только сделал замечание: — Ты что творишь? Хочешь, чтобы ублюдки Гомеза прибили тебя первым, если вздумают напасть на наш лагерь? Если в первое время со дня основания Нового лагеря жители не позволяли себе сомкнуть глаз, опасаясь мести Гомеза за дерзкое решение уйти из-под его пяты, то теперь явно расслабились. Потому что изо дня в день происходило одно и то же — ни-че-го. — Чего раскипишился? Всё тихо же. Ребята отбили товар… Не ты ли говорил, что самые крепкие люди у нас, а подле Гомеза остались жополизы? — Ещё и болтун. По ту сторону Барьера схлопотал бы за дерзость. — Ладно, до утра не усну. Ли сжал губы и скрежетнул зубами. Давно пора привыкнуть, что он не за Барьером, а внутри него. Если по ту сторону воины обходились короткими фразами, а то и словами, вытягивались в струну, то наёмники в колонии осмеливались огрызаться. Благо слушались, потому что знали — лучшего, кто способен возглавить их, нет и не будет. Ли пошёл прочь — подальше от скалы, оберегавшей лагерь от ветров и непогоды. Горели костры, пахло дымом и мясом — охотники приволокли тушки. Слышался громкий пьяный смех — воры явно налакались присланного для Гомеза, но так тому и не доставшегося вина. Под открытым небом не душно, а у реки — свежо. Ли закрыл глаза, когда ночное небо прорезали блики и раздался негромкий гул. Хотелось бы вообразить, что началась гроза, да линии слишком неровные, а гул — равномерный и долгий. Барьер вспыхнул, очевидно, потревоженный животным, которое попыталось пройти сквозь него, или птицей. Может, кто-то из заключённых колонии решил рискнуть — от отчаяния или по глупости. Если так, то от него уже остались обгоревшие останки. Барьер ещё никого не выпустил. В таверне Силаса шумно, отметил Ли. В ней, впрочем, всегда шумно. Из дверного проёма лился свет. Кто-то пел похабную песню пьяным голосом. Кто это был, Ли выяснить не намеревался. Его путь пролегал мимо. Он никогда не был противником выпивки. Ему самому порой требовалось забыться, однако не сегодня. Этой ночью Ли отправился к плотине. В висках застучало. Из горла вырвался рык, почти звериный. Ли крепко сжал рукоять топора… Благо Гомер не торчал у плотины и не пристал с жалобами, дескать, шныг надоел — подтачивал плотину, поэтому приходилось раз за разом её чинить. В прошлый раз Ли отправил его к охотникам. Будто сообразить сложно, у кого просить помощи, честное слово! Отчего-то в этом месте легко воображалось, как топор отделит голову от тела. Седые волосы окрасятся кровью, потому что её натечёт ой как много из обезглавленного тела. Даже прохладный ветер не остудил разгорячённые щёки. За воротом рубахи стало липко. Сердце будто на мгновение остановилось… Ли глубоко вдохнул. Отмерев, отправился обратно. Он с трудом поднимется утром. Раньше и вовсе не позволял себе выспаться как следует — и сейчас не позволяет, потому что главарь не только отдаёт приказы, но и служит примером для остальных. Конечно, эти люди не похожи на тех, что остались по ту сторону. Они возражали и не вытягивались в струну, сплёвывали под ноги — собственные, а не Ли — слюну, которой от курения болотной травы выделялось много. Но слушались — и это главное. Ли сошёл с плотины и миновал таверну, когда услышал: — Пс-ст! И ему, засранцу, не спится, мелькнула мысль. Ли направился в сторону свиста, последовал за бесшумной тенью. Остановился в месте, где берег укрывала тень от скалы. Сюда мало кто захаживал, особенно с той поры, как неподалёку поселилось семейство шныгов. Охотники всех перебили, но один самый упорный, доводивший Гомера до отчаяния, прятался. Впрочем, и того уже нет — Гомер-таки уговорил кого-то прикончить хитрожопую тварь. Ли не спросил, что от него надо, только уловил смесь запахов крепкого пойла и болотной травы. Понятно, пил, догадался он, и курил. Ядрёная вонь, способная отпугнуть нежную девицу, если мужчина в таком состоянии вздумает её поцеловать. Ли — не из таких. Привык уже. — Случайно меня заметил? — уточнил он. — Или пошёл за мной? — За тобой следить не надо. Ты никогда не прячешься. На плотину зашёл явно не по нужде. Опять плющило? Опять… Будто Ли плющило так часто, что на это стоило обращать внимание! Хотя… Со стороны видно то, чего он не замечает. — Дай глотнуть, — вместо ответа попросил он. Приняв в руку бутылку, приложился к узкому горлышку. Не крепкое, обжигающее горло пойло, что продаёт Силас; не ссань, именуемая пивом, а вино, причём хорошее. Раньше эту редкость не присылали. Значит, аппетиты Гомеза росли, тот сосал кровь из внешнего мира. Позлорадствовать бы — уж кто, а Ли знал, чем оборачивалась жадность. Он вернул вино. Не напьётся этим, только распробует, оценит «палитру вкусов», как любила выражаться знать. Судя по бульканью, его собеседник не собирался ничего оценивать, а пил всё, что могло ударить в голову. Звякнула упавшая бутылка. Выроненная или допитая и оттого — брошенная? — Раз просишь пойло, значит, я прав, — раздался пьяный смешок. — Заливаешь воспоминания. Ли терпеть не мог, когда кто-то лез к нему в душу, а этот наглец позволил себе пошарить в ней, будто в чужом кармане. Вор, мать его, причём хороший — лучший в Миртане. — Шёл бы ты… — ярость — непозволительная роскошь для Ли, — спать. Точнее, проспаться. Ответа не последовало. Вместо него — хватка за ворот рубашки, очень цепкая. Всегда такой была — с самого первого раза, когда Ли понял, что на него попросту положили глаз. И не кто иной, а человек, возглавивший воров в Новом лагере, по имени Ларес. Тот, как и сегодня, был изрядно пьян, поэтому потерял бдительность. В тот раз Ли крепко кое-как разжал сильные пальцы и пообещал пенделя под зад, если Ларес не пойдёт спать. Теперь же прошло слишком много времени, чтобы понять — не нужна грубая сила, чтобы принудить Лареса отпустить злосчастный ворот. Да и вообще его не требовалось принуждать отпускать. Ли ждал, когда Ларес разожмёт кулаки. Тот никуда не торопился, дышал в лицо перегаром, смешанным с вонью болотной травы — отвратительный запах, но… Ларесу подходил. Барьер вспыхнул неровными полосами, на мгновение осветив лицо. Ларес встрёпан, в глазах — пьяный блеск. Он отпускать ворот не собирался. Когда он напивался, то становился невероятно напористым. — Такая ночь, а ты — «проспаться»! — упрекнул Ларес. Ночь действительно хороша — безоблачная, напоенная звуками плеска рыб, стрекотанием насекомых и далёкими пьяными выкриками бурно радовавшихся удачному ограблению воров. А ещё — шумным, полным алкогольных паров и дыма болотной травы дыханием, щекоткой волос и колючестью изрядно отросшей щетины, а также мягкостью меха доспехов и болезненной твёрдостью пряжек, вмявшихся в тело во время объятия. Ничто не ново — ни место встречи, ни укрывшая тенью ночь. Всё, как в первый раз, когда Ли оттолкнул — с немалым трудом — Лареса, но не заехав кулаком по морде, а буркнув, чтобы тот в следующий раз пришёл трезвым. Он был уверен — то пьяная выходка, порождённая отсутствием в колонии женщин. И его тело подвело: оттолкнуть-то оттолкнул, да неудовлетворённая похоть искала выход, а собственной ладони оказалось недостаточно. Поэтому Ли сдался, когда Ларес явился в другой раз, причём трезвым. И руки у того ловки, как выяснилось, не только в карманной краже… Ларес давно не делал вылазок, поручал их другим. Но пальцы — Ли не раз в этом убедился — остались подвижными и быстрыми. Только нечто твёрдое — кольцо, судя по всему, грубо отлитое — оцарапало кожу, однако это не умалило ощущений, даже когда Ларес уделил внимание чувствительным местам. — Мордраг «взял поносить» у одного типа из Старого лагеря, — признался тот, когда оба уже плескались в воде, обмывая ладони — и не только их. — Сам знаешь моё правило: если что-то попало в руки, поделись с главарём. Почувствовал незаданный вопрос? Ли не спрашивал не потому, что ему было всё равно, откуда взялось украшение. Он предпочитал не уточнять то, что не играло никакой роли, даже если недомолвка порождала неприятное чувство вроде ревности. Ларес заметно протрезвел. А может, это Ли опьянел — оттого, что вдыхал запах алкоголя и болотной травы. И не только вдыхал, но и пробовал на вкус. В висках до сих пор стучало, хотя похоть схлынула, осталась влажным пятном на земле. Или на одежде — благо ночью этого никто не увидит. Надо бы разойтись. До рассвета осталось всего ничего. Пьяных голосов в таверне и тех не слышно. Воры либо разошлись, либо улеглись спать на полу или уткнувшись мордами в стойку. — Пора, — проговорил Ли и уставился на водяную гладь, поблёскивавшую в свете звёзд, а время от времени — отражавшую всполохи Барьера. — Согласен, пора, — поддакнул Ларес. — Ну, иди. Я пойду другой доро́гой. Ли не хотел думать, выведал ли кто-либо про их отношения. Во всяком случае, никто не высказывал вслух предположений, куда он время от времени уходил и почему в это же время исчезал и Ларес. Если и переговаривались, то за спиной. В то, что Ли и Ларес всех умудрились одурачить, не верилось — слишком много времени прошло, чтобы потерять бдительность. Наёмник встрепенулся, когда Ли подошёл к пещере. Понятно, опять уснул. Видимо, в прошлую ночь не выдрыхся, потому что кутил или ещё по какой-нибудь причине. Потому-то Ли в той, оставленной за Барьером, жизни терпеть не мог, когда его воины добирались до таверны. Он свалился на постель и до подбородка натянул мракорисью шкуру, тёплую, но его познабливало — совсем как в тюрьме, когда он был вынужден спать на прохудившейся подстилке; когда его пробирал раздиравший грудную клетку кашель. Тюремная камера — вот то место, где Ли оказался по другую сторону. А ведь ещё не угодил под магический купол, поэтому говорить «по ту сторону Барьера» неправильно. Просто «по ту сторону» — так вернее. Чем дольше Ли торчал за Барьером, тем сильнее ощущал, что его жизнь р-раз — и разрубилась надвое тяжёлым нордмарским топором. По ту сторону он не позволил бы себе с кем-либо зажиматься по углам. Само собой, не чурался отношений — как скоропалительных, так и долгих, однако находил укромные места для уединения. По ту сторону Ли имел дело с ворами, когда ловил за руку. Одному, промышлявшему на рынке в Венгарде, сломал пальцы, когда тот попытался срезать кошелёк. Дал понять и самому вору, и его подельникам — с ним шутки чреваты. «Пальцы срастутся. Скажи спасибо, что не отрезал», — бросил Ли скулившему, баюкавшему руку преступнику. У Лареса все пальцы на месте, их ни разу не ломали, судя по тому, что они остались ловкими и подвижными. А вот кривой шрам на правой половине лица, начинавшийся на лбу, обрывавшийся над глазом и заканчивавшийся на скуле, ясно давал понять — Ларес перешёл кому-то дорогу. Извернулся, судя по неровному рубцу, уберёг глаз… Подробностей Ли не спрашивал, терпеливо дождался рассказа, потому что помнил, каково это, когда выпытывают, за что он угодил за Барьер. Долго скрывать, кем он был по ту сторону, не получилось. Оценил его появление Гомез. «Грохнул жену короля? — довольно рассмеялся тот. — Такие люди мне нужны!» Кто бы сомневался? Гомезу понадобился Ли, и он не уточнил, нужен ли тому сам. Не нужен, и Ли красноречиво дал это понять, найдя сторонников и покинув Старый лагерь. Он поворочался, сел и поёжился. Огонь в очаге погас, даже угли не тлели. Шкура не спасла от утреннего холода. Ночь прошла без сна, проклятье! Ларес небось дрыхнет пьяным сном. И проваляется полдня, прикажет Роско никого к нему не впускать. И непременно заблюёт пол, потому что до отхожего ведра вряд ли дойдёт. Ли достаточно узнал его для того, чтобы понять, как всё будет. Карие, с опущенными уголками глаза наверняка припухнут из-за похмелья. Ларес мог бы прислуживать Гомезу, не дуть в ус и жить безбедно по меркам колонии. Не захотел, решил примкнуть к магам Воды и Ли. По ту сторону Ли делил людей на преступников и нет. В колонии такой делёж — глупость несусветная, за Барьер все угодили отнюдь не за то, что кому-то не понравилось, как они смотрят. По ту сторону Ларес бы остался для него не больше, чем вором. По эту же Ли подпустил его к себе слишком близко. Ли как был, босиком, поджимая стопы — каменный пол даже в жару холодный, а сейчас будто ледяной, направился к выходу. Выйдя наружу, он понял, что не ошибся со временем. Зачинался новый день.