Осколки зеркала

      Отвратительно. Абнур старается делать вид, что игнорирует свое унизительное положение, когда мерзкий Король Червей прижимает его к даэдровой тахте, растрепанной, полусгнившей на вид — как и всё в этом царстве Молага Бала. Сидит сверху, лижется — древний альтмер с прилично протекшей крышей, от которого Тарна то и гляди, вырвет совершенно по-настоящему, неиронично. Хотя какая уж тут ирония…       Пальцы Маннимарко холодные, как у трупа, даром что он сам не выглядит как лич — аура у него подходящая, тухлая. Хватается за воротник канцлера, тянет на себя, как игрушку какую, а Абнур… Что ему остается? Оглушенный гневом, недовольством, чувствовом крайней оскорбленности и, в конце концов, крошечным страхом после той демонстрации силы удушья. Нет, ему не нравится происходящее, это вообще никакому разумному, адекватному человеку — и уважающему себя имперскому некроманту — понравиться не может по определению. Одно хорошо — Король Червей хотя бы знает, что такое мыть рот. А вот что людям нужно дышать…       — Кха! — Абнур дерганно отстраняет голову, вдыхая желанный, пусть даже спёртый даэдров воздух. Рука Маннимарко обнаруживается под одеждой. Нет, мерзкое ушастое отродье, ты, сволочь, не посмеешь…       По бесстыжему взгляду Короля очевидно — посмеет и своё возьмет, если только пожелает. И без слов, и без дневного живого света очевидно.       Но паузу он все-таки прерывает:       — Меня начинает раздражать, что ты не сопротивляешься, Абнур. Хотя это, конечно, разумно с твоей стороны… И всё-таки так скучно, — тон наигранно манерный, бесячий до трясучки, которую канцлер Тарн демонстрировать не хочет из-за чувства проклятого имперского достоинства и немеренной дозы самоуважения — самомнения? — в крови.       Что б его… Ты куда руки тянешь, ушастый?!       — Моя свита унылая, — доверительно лживо сообщает Маннимарко, — Ты будешь развлекать меня. Как я пожелаю.       Тарн дышит сквозь плотно сжатые челюсти — имей чуть меньше благоразумия, давно бы ударил его по лицу.       — А вдруг тебе понравится? — альтмер хватает его за подбородок: грубо, до боли, тянется пальцами и нажимает на место скрепления челюстей, разжимая рот. Снова прижимается в убогом подобии поцелуя, кусается, разве что не подскуливает от этого мужеложского удовольствия, сволочь.       Терпи, Абнур, однажды ты… Как минимум, выберешься отсюда. Это ведь ради семьи, помнишь? Потерять титулы в нынешнем положении так невыгодно…       Отвлекать себя даже подобными полными нескончаемого самопожертвования и благородства мыслями оказывается всё сложнее — и особенно в момент, когда Король беспардонно разворачивает его к стенке тахты. Абнур распахивает глаза и дергается, что вызывает только мерзкий смешок из-за спины.       — На-чи-на-ет-ся, — опасно мурлычет Маннимарко, проводя языком по шее, прикусывая, даже почти приобнимая. — Мне нравится растягивать эту очаровательную прелюдию, чувствовать твой страх, как сжимается твой живот в приступе ужаса… Я совсем не медлительный в деле, вот уж поверь, но а-ах, как сейчас хорошо. Скажи что-нибудь, скажи!       — Чтоб ты сдох, — не выдерживает Абнур, пытаясь ухватиться за последние крупицы разума.       Альтмер смеется, грубо хватая поперек живота и задирая одежду на спине канцлера.       — Много гордости в том, что хочешь сделать это со стариком?       — Каким стариком, ты посмотри. Мне нравится. Гордый, ломать приятно. Имперцы…       Угрозу он и правда воплощает, наверное, просто из чувства насмешки используя в качестве смазки что-то невероятно дурно пахнущее, будто банекина вытошнило. Абнур подрагивает и понять не может — не то от чувства (само)ненависти и бонусом — ко всему живому, то ли от не самых приятных ощущений, какими щедро одаривает его этот сумасшедший садист.       Сжимает, рычит, толкается грубо и стонет в самое ухо, полностью увлеченный процессом. Ужасным, гнилостным процессом… Тарн забывает, как дышать, тошно, тошно, лучше бы сейчас быть где-нибудь подальше, хоть в непроглядной тьме тюрьмы под Имперским городом, хоть где… Толчок — канцлер не сдерживает вскрика, это слабое подобие соития по согласию столь сомнительному, что можно было бы счесть его за открытый отказ… А, что останется от твоей самооценки и чувства собственного достоинства после этого?       Маннимарко любит приносить страдания, он в этом чертов мастер, наслаждается, посмеивается, перемежая с довольными, почти звериными стонами-рыками. Безумец, безумец… Ничего возбуждающего в этом нет, даже если Король Червей схватил его за член и старается добавить «огоньку».       Абнуру и жарко, и холодно одновременно, сдерживать эмоции с каждым мгновением сложнее. О, Восемь, чтоб Обливион его разодрал! Нет, нет… Уже их обоих. Какой позор! И всё так затянуто, всё кажется таким долгим, муторным, мучительным… Тарн боле не держит дрожи, Тарн боится не всхлипнуть, как малое дитя, Тарну обидно, хотя убеждать себя в неизбежности происходящего он уже привык. И от этого только хуже, хотя канцлер изо всех сил старается не замечать происходящего сумасшествия. Но как?! Как, когда происходит… Это?..       — Страх, — слышится из-за спины, — Отчаяние и боль. Так сладко, Абнур, это так сладко ощущается на языке. Не думал, что мне понравится с тобой…       — И правда, тебе, Маннимарко, больше подошло бы с даэдрысой.       Тишина за спиной оглушает на мгновение. А затем Маннимарко впивается в его шею зубами, до крови, словно разорвать хочет. Тарн дергается, шипит, чувствуя грубый, жесткий толчок и шлепок, сравнимый разве что с ударом кнута по ощущениям.       Маннимарко заставляет его развернуться, красуется, Тарн скалится. Мерзкий. Уродливый. Альтмер. Не хочется думать о собственном положении, не хочется! Но Король Червей заставляет смотреть, как тянется между его пальцев белесая нить, и канцлер в этот момент вдруг понимает, что будет испытывать отвращение ко всем подобным взаимодействиям ближайшие… Долго. Даже его ученик, потерявшийся после даэдрового вторжения, неумелый, глупый… Даже он мог бы быть лучше этого мерзкого некроманта. Абнур обиженно подумал о том, что с молодым Скерариа стоило быть настойчивее. Хотя бы ради развлечения, ведь теперь, теперь! Развлекаются с ним самим…       И в голове всё смешано в пюре с комочками, и вязко, и… И взгляд Маннимарко бесит. Абнур прикрывает глаза, чувствуя, как остаточно подрагивает тело — не то от нежеланного возбуждения, всё же прокатившегося по его телу, не то от пережитого ужаса. Или всё вместе, да. Это отвратительно.       Альтмер хихикает — так гадко-гадко, но у Тарна уже нет сил что-то говорить, огрызаться, принимать попытки к бегству… Ха-ха, попробуй сбежать из Обливиона без посторонней помощи, давай!       Хватит. Нельзя больше об этом думать, нельзя развлекать извращенца напротив, бурящего его взглядом обожравшегося сливок придворного кота.       — Это всё-таки было очень хорошо, — насмешливо благодарно тянет Маннимарко и повторяет унизительный жест, уже продемонстрированный им на днях: по-хозяйски шлепает Абнура по щеке. — Мы повторим.       Тарн инстинктивно поджимает живот, но не может с уверенностью заявить, что произойдет это только через его труп. Жить хочется. И нужно привести себя в подобающий канцлеру вид. Срочно.