Doll

      — У нас есть молоко?       — Ты понимаешь, что натворила?       В воздухе повисает ощущение дежавю.       — Желательно клубничное.       — Гаутер, — голос становится грубее.       — Или ванильное. Есть вообще такой вкус: ваниль?       До ушей доносится рокот. Черные зрачки расширяются и сужаются пульсируют подобно ядовитой тьме и выпускают внутренних демонов, что наполняют изумруды. Зеленый в его глазах темнеет.       — Гаутер, — он повторяет медленнее, надавливает и прожигает взглядом.       Увиливать дальше не получится.       Я неловко свожу пальцы в замок, слегка притоптывая ногами. Длинные лакированные сапоги неприятно скрипят, но тем не менее отвлекают от бури мыслей, которая буквально сводила с ума.       — Я всё понимаю, — сморщила нос. — Это называется самозащита.       — Содрать с человека кожу живьём — это самозащита? — удивление повисает в воздухе.       — Чисто технически он сам с себя кожу содрал…       — Ты знаешь, что я имею ввиду.       Неловко дергаю плечом.       — Ну, — я щелкаю пальцами, пытаясь подобрать слова погрубее. — Он пытался меня изнасиловать.       Мелиодас застывает так, словно его ударили тяжелым молотом по макушке.       — …что?.— его голос звучит глухо.       — Так вышло.       Я отвожу взгляд.       Выдуманное сердце в груди стучит гулко, ударяется о грудную пластину изнутри и замирает сдавленным комом в горле. Глотать больно и глаза начинает печь по-настоящему.       Стараюсь не моргать, чтобы не заплакать.       Всё напряжение, так тщательно выстраиваемый капитаном в этой комнате, падает, оставляя только терпкий привкус непонимания.       Я дергано пожала плечами.       — Так получилось…       Воспоминания подобны склизким щупальцам, которые обвивали моё сознание и отравляли саму суть существования. Словно всё пространство моего сознания наполнилось жуткими, искаженными тенями.       Собственная смерть — это не настолько травматичный опыт, нежели изнасилование. Даже сама попытка подобного вредила моему сознанию и выбивала почву из под ног.       Чувствовать себя в безопасности стало намного сложнее.       Нервно начала ковырять накрашенным ногтем золотистые нитки на платье, пытаясь сосредоточиться на этом мелком и бесполезном занятии. Отвращение давило на грудную пластину.       Это ты такую мне вторую жизнь подарил?       Скотина.       — Почему ты никому об этом не сказала? — почему-то прозвучал вопрос сипло.       Я рассмеялась. Нервно, истерично, не скрывая внутреннюю боль… Весь мой смех был полон болезненными трещинами, оставляя где-то внутри демона ядовитую вину. Она поднималась вверх разъдающими внутренности испарениями и прорывалась наружу.       И вину ощутила уже я.       Не стоило грузить его своими проблемами. Стоило молчать.       — Не надо, — заметил моё настроение Мелиодас.       — Что?       Притворяться дурочкой сложно, когда внутри всё гнило.       В данный момент я искренне сожалела, что в этом времени не было психологов и психиатров. Есть такое чувство, что всем окружающим просто необходима была психологическая помощь. Не думаю, что они сейчас вывозят эту жизнь.       По крайней мере я точно не вывожу.       Хочу, чтобы у меня вновь были папочка с мамочкой, которые бы решали всё за меня. Тогда хотя бы можно было возложить всю ответственность за последствия на них, а не решать их самой.       Иногда это просто необходимо…       Но такой возможности не было. А грузить кого-то вроде Мелиодаса — чьи проблемы ни в какое сравнение не шли с моими — не хотелось. Он пережил куда больше дерьма, чем можно было себе представить.       Автоматически стала накручивать прядь волос на палец.       Мелиодас хмурился так, как будто родился таким.       — Я не понимаю о чём ты, — добавила. — Всё хорошо.       Мелиодас тяжело вздохнул, потирая пальцами переносицу.       — Всё плохо.       Я удивлённо моргнула.       Это… Было не в характере Мелиодаса. Пускай я сужу лишь по своим знаниями канона, потому что недостаточно знаю его в реальности, но даже несмотря на это… Изменения в истории маленько пугали.       Ну, хотя бы потому что это реальность. Мелочи жизни, а что?       Зато я отвлеклась. Пускай и на более глобальную в масштабе проблему, но отвлеклась же! Хоть что-то позитивное.       Я невесело хмыкнула.       — Я… С этим разберусь, — вскоре сказал Мелиодас.       — Что? — я хлопнула глазками.       — Ничего, — вздохнул он.       Я склонила голову к плечу, непонимающе смотря на него.       Чего он хотел? Чего он добивался? Что происходит сейчас?       Мелиодас реальный выглядел намного интереснее, чем нарисованная версия. Хотя бы потому что у нарисованной версии мысли всегда были на поверхности. Рано или поздно автор бы в любом случае раскрыл его черепную коробку, куда мог залезть каждый читатель.       Реальный же Мелиодас — живой. У него возникают мысли и желания, отличные от прописанного автором характера. Его занимали разные вещи.       Поэтому подобное пугало.       Когда все персонажи живые и ты не можешь предугадать их мысли, их действия — невольно начинает развиваться паранойя.       Я нервно хихикнула.       — Всё правда хорошо, — говорю скорее себе.       — Да-да… — тяжело вздохнул Мелиодас.       Очевидно, он не считал эти мои слова чем-то важным. Учитывая контекст и всю ситуацию в целом, даже я не воспринимала собственные слова всерьёз.       Скорее, всё это отговорки или фоновый шум. Что-то, что я должна была сказать, чтобы нарушить напряжённую тишину, полную липкого отчаяния. И не дать теням покинуть нас, выползая в реальный мир сквозь трещины боли.       Вздохнула.       — Ты же знаешь, что разбираться больше не с кем?       Я села, как бы безразлично рассматривая свои ногти.       Мелиодас развернулся и вышел из комнаты.       Кажется, его настроение сейчас было ниже плинтуса.       Но может быть и нет. Кто знает?

***

      После того случая с моим «испытанием» ко мне по большей части относились с недоверием. И это недоверие лишь увеличивалось, после таких вот событий как с попыткой изнасилования.       Благо, этот вопрос разрешился благодаря усилиями капитана.       Ну и, в конце концов, он взялся за мою репутацию и социализацию в этом мире… Может, чувствовал ответственность за меня, будучи капитаном рыцарского ордена, в котором я состою?       Надеюсь, что так.       По крайней мере будь это канон, то Мелиодас бы определенно руководствовался моралью и чувством ответственности.       А так фиг его знает…       Пожала плечами.       В этой ситуации я совершенно ничего не могла сделать.       В общем, меня, можно так сказать, спасли. Косые взгляды не исчезли, прожигая насквозь… Как будто к моим костям прикасалось до ослепляющего раскалённое клеймо.       Но это всё выдумки. У куклы даже костей нет, не то что нервов. Ощутить боль я была просто физически не способна, так что об этом надо было просто забыть…       А вот забыть-то и не получалось.       Пока залезть в гигантские доспехи мне никто не предлагал. Но всё же я несколько настороженно поглядывала на Мерлин, ожидая, что в какой-то момент ведьме просто надоест разгребать последствия моих действий. А то как же. Я отвлекаю её от драгоценных исследований.       Всё же мне не хотелось стать узницей доспехов, которые не дают магии выйти наружу… Хотелось бы более мобильную броню.       С другой стороны Мерлин абсолютно плевать на мои хотелки. Если она захочет запихнуть меня в созданные ею доспехи — она так и поступит. Моё согласие для этого абсолютно не требовалось.       Как-то даже обидно.       Я… Не могла удержать себя от шалостей.       Почему-то очень хотелось язвить, намного больше, чем обычно. Язык как будто превратился в острый меч, который старался ранить всех, до кого только мог дотянуться… Меня в том числе.       Окружающие редко когда хотели слышать о себе болезненную правду, которая ещё и была завернута в грубые выражения. Как будто серые, обычные камни, подобранные у пыльной дороги и завёрнутые в такую же обычную, уродливую обёртку.       Можно было создать в своей голове свой собственный образ. Чистый и непогрешимый. И в этом образе любые действия, даже изнасилование и поедание младенцев, можно было чем-то оправдать.       Ну, правда, я точно такой же человек… Хотя где-то глубоко внутри себя я признаю, что была ядовитой и гнилой насквозь. И с этим я не собиралась ничего делать.       Зачем? Такова моя суть.       Уродливая. Тошнотворная.       Уродливо прекрасная.       Вздохнула, постучав накрашенными ноготочками по лакированной поверхности стола. Было чертовски скучно.       Приступать к чтению книг было удивительно лень… Я знаю, что текст, написанный кем-то несомненно от всего сердца меня обязательно завлечет. Я обязательно погружусь в мир, созданный чьим-то воображением.       Но даже со знанием всего этого мне было очень лень. Я просто покачивалась на стуле, ладонью опираясь о письменный стол в своей комнате и мысленно жаловалась на скуку.       Очень… Домашняя ситуация. Для меня лично.       Посмотрела сначала на свои ноготочки тёмно-розового цвета, затем на тонкие пальцы, старательно созданные мудрым волшебником. Взгляд пополз вверх, рассматривая темную ткань узкого рукава платья.       Я усмехнулась.       Это действие было непроизвольным. Потому что в голове было удивительно пусто на данный момент.       Внутри меня осталось лишь знание того, что мне скучно.       Лишь оно.       Отвратительно.       Я решительно встала.       Встала я с такой силой и скоростью, что стул с оглушительным звуком столкнулся спинкой с полом. Ковер не был настолько огромен, чтобы и упавший стул попал в его радиус, от чего бы смягчился и звук.       На стул плюнула.       Мои дорогие-недорогие товарищи в данный момент были заняты таким чудесным процессом, который носил очаровательное название «завтрак». Там была еда, вода, алкоголь… А я не могла принять в этом участие.       Мерлин всё больше раздражалась из-за того простого факта, что ей приходилось после каждого приема пищи очищать меня. Прямо лавочку она не закрыла, но намекнула не приближаться к столовой и кухне ни на миллиметр.       Ну, я не была виновата в том, что избавиться от человеческих привычек — это сложно. В конце концов всю свою сознательную и несознательную жизнь я знала, что приём пищи — жизненно необходимая вещь, от которой нельзя отказываться.       Если жить хочешь, конечно.       В теле куклы еда — это роскошь. Роскошь для той куклы, о которой старательно заботились и о которой были бы готовы заботится до конца.       В общем, я испытывала обиду.       И в действительности в столовую перестала приходить по той простой причине, что обида могла бы удушить меня.       Не хочу давиться этой самой обидой.       Но кто сказал, что я обязана сидеть и скучать? Пойду погуляю! И не нужно мне на это ничьё разрешение!       И вообще они сами виноваты!       Нечего меня обижать.