Твои планеты

"Иди ко мне, иди же Ведь это всё изменит"

      Ощущение прерванного поцелуя преследует его. Теплится на губах легкими искорками, стоит невзначай прикоснуться к ним, неосознанно провести языком. Словно бы он не целовался никогда. Преследует так же, как ангел с алебастровым лицом. Существо пытается заглянуть в окно его квартиры на двадцать втором этаже, силясь удержаться на своих крыльях в потоке ветра, который почти ломает ему их. Это его бессознательное пытается достучаться до Чэна, и он взывает к нему: "Я понял, да! Прошу, хватит!". Чэн прошел стадию удивления и трепета слишком быстро, и теперь он кричит от ужаса так, что, кажется, должны слышать все вокруг сквозь толстые стены. Все, даже кого нет рядом - сквозь огромные расстояния, и даже те, кто давно умер. Но это только там. Здесь, снаружи он еле издает звук. Его не ломает в судорогах и не бьет в лихорадке, лицо его не искажает напряжение - оно выглядит спокойным и светлым. Но дыхание перестает быть ровным, прерывается, частит. И вот только тогда чуть хмурятся брови и слегка приоткрываются губы. Такого крика о помощи никому не услышать. Только находясь рядом, в одной комнате. В одной постели. *** Несмотря на то, что дышать на улице по-прежнему нечем, Чэн все равно выходит из машины, прикуривая от своей Колибри. Черная его маска болтается на одном ухе, неуложенные волосы падают на высокий белый лоб, периодически закрывают глаз, вынуждая нервно зачесывать их пальцами назад снова и снова. Сегодня он одет почти так же просто как Шань, - смотри, я тоже могу, - в светло-серой толстовке, старых, но таких удобных черных джинсах и ботинках на шнуровке. Рыжий не берет трубку. Не отвечает на сообщения. Все правильно делает. Но за этот час, что Чэн дожидается конца его рабочего дня, пару раз выходит покурить. Смотрит издали, но не подходит. Чэн тоже не двигается с места. Так они и играют в гляделки через полупустую парковку: Хэ подносит к губам сигарету - Шань затягивается тоже; не отводя глаз выдыхает дым, нахально задрав подбородок: "че надо?". Он сам не знает, как это, вообще, Рыжий умудрился доверять ему, а теперь вот, получается, наконец-то заметил, как знатно у Хэ отбивает кукуху?.. Но Чэн не оставит Гуаньшаня здесь одного. Вот только отдает ли он себе отчёт в том, что этим подвергает его еще большей опасности? Но он будет рядом. А значит приложит все силы, чтобы защитить. Самым лучшим, самой лучшей защитой было бы не знать тебя... Ведь скорее всего ехать им только до первой камеры, до первой заправки. Двое парней: постарше и помладше, бледный брюнет и бледный рыжий - и без ориентировки, любой дурак, что видел их мельком, вспомнит и скажет об этом, даже если просто спросить, не говоря уж о "поднажать". Что ни сделай - уже под прицелом. Оплати покупку картой, обналичь деньги в этом городе, в другом, где угодно - раз - ты обнаружен. Возьми другой телефон, чужую симку, чужую машину, наличные из сейфа - уже все равно, - два - ты ранен. Раз теперь он неизменно чувствует себя тем чуваком, который отвечает: "Да вы что? О, просто неважно себя чувствую, пустяки", - и ходит везде с копьем, торчащим из грудины, то есть ли у него некоторая привилегия, так сказать, последнее желание, сделать что-то нерациональное? Пусть это будет не побег, а последний отпуск. Но раз ты уперся рогом тащить Мо с собой, то не обессудь Чэн, - три - ты уже убит. *** - У тебя крыша поехала, да? - Рыжий глядит на него совершенно дикими глазами. - Нахуй иди?! Чэн никуда не уходит, прячет руки в карманы идеально-плотно сидящих джинсов, позволяет тому поорать. Наблюдает за ним со спокойствием удава, не прерывая потока ругательств. Нервы, конечно, ему срывает на раз-два. - Какое, блять, "уезжать вместе"? Какой, ебать, другой город?! - инфа о поездке, в которую они должны отправиться немедленно, не укладывается у Мо в голове. - Шэньчжэнь, - ответа не требовалось, но Чэн информирует, да. - Закончил? Шань отступает назад и, прищурившись, несколько секунд с беспокойством вглядывается в его лицо, окидывает с головы до ног, мол, не повредился ли, гражданин хороший? Выдыхает, как-то разом сдуваясь, отворачивается, будто теряя всякий интерес, и собирается уходить, подытожив без прежнего негодования и эмоциональности: "Ты в край больной", - ведь это все объясняет. Собирается уходить. Вот так просто послав всю эту странную историю к черту? Собирается уходить. А Чэн остается смотреть на его ссутуленную спину, на которой под свободной линялой шмоткой горчичного цвета едва заметны, но совершенно точно присутствуют сухие закаленные мышцы, и ощущать резко появившуюся границу, отсекающую все нормальное от ненормального, отделяющую собственно Хэ в своем зыбком, с трудом держащем очертания мире, плывущем в размытых солнечных бликах после его пробуждения далеко за полдень, от мира Гуаньшаня - мира, в котором нужно жить быстро, мира, наполненного ежедневными передрягами, дешевыми сигаретами, ранними подъемами через силу, запахом метро, синяками и ссадинами... Ссадинами, которые остаются не исследованы, не поцелованы; препятствиями, через которые тот с завидным упорством шагает к очередным. Остается существовать как положено - в стороне от мира, с которым он бы не пересекся никогда хотя бы из-за разной скорости восприятия, не говоря обо всем остальном. И так определенно не пойдет. Оставляя крошечную, пожалуйста, хотя бы крошечную, надежду на то, что он не выглядит похитителем, Хэ Чэн хватает Гуаньшаня за шкварник и плечо, без труда разворачивая его в сторону своей машины. - Время вышло, Шань. У нас меньше часа на сборы. - Я никуда не поеду! - вырывается, намереваясь выпутаться из своего бомбера, скинуть его, будто шкуру. - Отъебись от меня! У Чэна терпения дохуя. И применять силу он ни в коем случае не собирается, но чтобы тот прекратил привлекать внимание, он дёргает мальчишку к себе с такой силой, что тому перехватывает дыхалку. - Замолчи сейчас же, - приглушённо произносит Чэн в краснеющее ухо, касаясь подбородком горячей гладкой щеки, - уже люди оглядываются на твои вопли. Шань перестает дышать. Перестает дергаться, замирая в руках, притиснутый к каменной груди - напряженный и гневный, раскаленный, будто его ебануло температурой. Загрузка второй серии паники, по всей видимости, завершена в нем уже на 90%. Кеды поднимают дорожную пыль, когда он буксует подошвами, сопротивляясь движению. - Пусти, сука! - Да, я тебя сейчас отпускаю - и ты спокойно садишься в машину. Или мне тебя как истеричную барышню успокоить? Рыжий со свистом втягивает в себя воздух, проговаривает сквозь зубы: - Нашатырем, блять? - острому локтю удается врезаться под ребро. Ну вот, уже лучше. Злость всегда лучше, чем многое другое. Чем слезы, чем крик. - Зачем, ты же не в обмороке, - Чэн позволяет себе лёгкий, возможно неуместный смешок. - Поцелуем. Тогда никого твои крики напрягать не будут, решат, что мы просто ссоримся. Что ты, Чэн, черт побери, такое несешь? Он перемещает руки так, чтоб ослабить костоломный захват, но все еще контролировать. Дает минутку, чтобы до того дошло. - Сцены ревности и все такое... - он осторожно отпускает из тисков вынужденных объятий подохуевшего, но, главное, молчащего Мо, и ожидаемо для самого себя залипает на то, как он психовано одергивает футболку, на золотую пыль, поднявшуюся от ткани. - У меня работа. Знаешь, че это такое? Или мне ее похерить, а? - зыркает остро, будет нарываться, будет дерзить. О чем речь, если ты уже открываешь дверь с пассажирской стороны?.. - Меня уволят нахуй и все. Это не то место, где можно взять больничный или отгул. - Я возмещу тебе все, - Чэн хотел бы сказать, что мог бы обеспечить его всем, что бы тот ни пожелал, что ему никогда в жизни больше не пришлось бы задаваться вопросом как и на что прожить следующий день. Если бы тот пожелал. Если бы позволил. - Шевелись. Но наступает на пятки им сейчас только Чэнова паранойя, которую он плотно ловит уже которые сутки. Именно она пытается уговорить Шаня не брать с собой телефон, не позволяет ему нормально собрать вещи, выволакивая почти так же за шиворот из его собственной квартиры, тогда как здравый смысл смеется до коликов. *** Хэ садится на диване медленно-медленно. Как если бы башка его была сосудом, наполненным серной кислотой, - не дай бог всколыхнуть и расплескать содержимое. Даже от движения глаз боль усиливается. Даже, сука, от того, что он чуть сильнее вдыхает. Он так же медленно поднимает руку, укладывает ее на правый висок, и смотрит куда пришлось. На мальчишку. Тот ищет что-то в своем бездонном рюкзаке. Рядом с ним валяются вещи таким образом, будто в них попала граната. - Любишь оранжевый цвет? Мо останавливается и смотрит на свою разбросанную одежду, словно видит впервые, подвисает, как от охренеть какого сложного вопроса в три часа ночи: - Наверное, - пожимает плечом. - Как-то само получилось. Мне похуй. - Похуй, - зачем-то повторяет за ним Чэн. - Ладно... А время и на самом деле три часа ночи. Самое темное и тихое время для всего дикого и странного. Момент для незаметного перехода в параллельную реальность. За грань. Куда-нибудь. - Ты орал во сне, - Рыжий упихивает все собранные в спешке пожитки обратно. Зубную щетку искал. - Прямо-таки орал? - Ну ныл... - Быть этого не может, - Чэн зачем-то продолжает этот разговор, хотя боль такая, что сейчас польются слезы, наверное. - Включу диктофон в следующий раз. - Разбудил бы. - Я пытался, бля. - Попить принеси. И сумку мою. Мне лекарства нужны, - безо всякого перехода просит Чэн. Говорит очень тихо, почти шепчет, но слова все равно звучат жестко. Мо тут же раздраженно оборачивается на его голос, хмурясь ещё больше. Ему явно зудит начать прекословить, ляпнуть что-то вроде: "я так и думал, ты за этим меня с собой взял, - чтобы было кому стакан воды принести". И добавил бы: "на старости лет". - Реще давай. Не то кони кину. Но, конечно же, он чует, когда можно повыебываться, а когда лучше и не надо. И вот сейчас точно не до этого. Быстро притаскивает сумку и вжикает молнией, резко открывая. Присаживается на корточки перед ней, щёлкнув косточкой в коленке. - Где? - вскидывает взволнованный взгляд. - Чэн? Алло, блять! Нет у него сил на ответ. Получается только недвижимо сидеть и стараться не блевануть от боли, перемалывающей мозг в кашу. И вот хуй знает сколько он так еще протянет. - Чэн?! - голос, за секунду словивший панику и предчувствие пиздеца. Конечно, ему не улыбается остаться одному в незнакомом городе за хрен знает сколько километров от дома и без блядских денег. Приходится переводить дыхание, несколько раз мучительно сглатывая тошноту, прежде чем получается ответить: - Не ори... Любая ли боль дезориентирует настолько, чтобы не мочь даже толком говорить? Смог ли бы Чэн, появись кто сейчас на пороге, защищаться и защищать? Или он просто не испытывал ничего хуже этого? Но, блять, если так, то он надеется, что и не испытает. Вот если бы таблетки действовали так же, как в фильме "Достучаться до небес"... Но так быстро может действовать только, пожалуй, капсула с цианидом. Чэн бы не отказался от такой сейчас. - Наличку заберешь себе. Всю, понял? Позвонишь вот по этому номеру, - Чэн, стараясь не шевелить глазами, набирает первые цифры контакта. Кладет телефон рядом с собой мягко, экраном вверх. - В двух словах опишешь ситуацию - человек не в курсе. И все, до вокзала найдешь дорогу. Рыжий пару раз моргает, опускает руку с полной кружкой воды, пренебрежительно кривится: - Ты че щас тут типа... Предсмертные указания мне раздаешь? - Типа да, - как хотелось бы говорить это с иронией. - Прости, что я... - Пей, ну! - перебивает резко, протягивая таблетку. Даже он сейчас понимает, что в таком состоянии Чэн не сможет уколоться, ему не нужно объяснять, что даже с таким богатым, сука, опытом, он сейчас промажет. Когда кружка почти пуста, отставляет ее на пол около столика. Только бы не задеть потом. И осторожные прикосновения его ощущаются как благословение. Как сошедший с небес, чтоб его, божественный свет. - Да блять... давай сюда свою голову. - А как же "лить на себя холодную воду или жевать горячую тряпку" по завещанию Пеппи Длинныйчулок? - Чэн уверен, что должен был услышать нечто подобное в качестве экспертной рекомендации. От своей кривой запоздалой усмешки почти не больно. Не так, как от света, достающего из соседней комнаты. - Шань, прости за все это. Похоже у меня башня протекает, но ты не побоялся ехать со мной. - Не пойти ли тебе нахер уже, а? - огрызается негромко и правда не злится. Рыжий не злится. Гладит по волосам, мягко запуская в них пальцы, чтобы достать до кожи головы, проводит ими ото лба вверх, от виска к затылку. Хочется тянуться за каждым прикосновением, впитать до конца каждое драгоценное движение, от которого у Чэна сбивается дыхание и в глазах расплывается от влаги. Он глубоко вздыхает и смаргивает, смаргивает. Шань придвигается ближе, аккуратно, чтобы не толкнуть; подворачивает под себя ногу, садясь удобнее. Не прекращает размеренно прочесывать смоляные гладкие пряди, убирая их со лба. - И давно с тобой эта херота происходит? - опускает правую ладонь Чэну на шею, проходясь сзади кончиками пальцев по коротким, почти как свои, волосам. Чэну кажется, Шань, как те мастера, что плетут ловкими пальцами кружево, а из мягких тканевых лент узорчатые ковры, подчиняет и укрощает боль. Что она, словно живое существо, поддается его рукам, тянется и ластится к ним, вытягиваясь эластичными нитями из несчастной Чэновой головы, теряя накал и свою яркость. Шань тянет его за плечи, отсаживаясь к подлокотнику и Чэну приходится прилечь, повинуясь. Он устраивает голову на согнутом его колене, и в данную минуту, в этой части вселенной - он абсолютно счастлив. Счастлив быть так близко к источнику тепла и света, к настоящему живому человеку. Живому, такому эмоциональному, тому, кто почему-то позволил тронуть себя и не врезал по роже, а отозвался на бесцеремонный наглый поцелуй. К человеку, руки которого не прекращают мягко гладить его голову, слегка натягивая пряди. Несколько браслетов на его запястье постукивают друг о друга тихо и мелодично. Звук этот, вопреки обыкновению, не режет остротой мозг, он легкий и деликатный, - ловушка для тающей боли, и Хэ даже позволяет себе шевельнуться, поднять руку, обнимая горячее крепкое бедро под своей щекой, ощущая свежий приятный запах ткани. Ощущая, как окружающий мир окончательно перешел грань и снаружи, там, в темноте и огнях, уже совсем другая, незнакомая ему планета, к которой обычно не подобраться сколько-нибудь ближе. Но он знает ее цвет и ее имя. Жаль, что наяву ему и не вспомнить. - Спасибо, Шань... - Поспи немного, если полегчало, слышь.