You're my tears...

У Намджуна рвёт крышу, когда Джин прикасается к нему своими губами, на которых присутствует насыщенный и терпкий привкус виски, и именно этот вкус мгновенно пленяет и пьянит его. По телу проходит разряд электрического тока, который выталкивает нормальное осознание происходящего. Намджун не против. Он и сам хотел снова прижимать его к себе, снова чувствовать, каждой клеточкой своего тела, его тепло… но стоят ли эти секунды наслаждений всех тех страданий, которые были? Которые ждут впереди? Скорее всего, нет. — Джин… стой… остановись. — он упирается руками в его плечи, немного отталкивая от себя старшего. — Прекрати… — а Джин не слышит, и не собирается. Его сознание уже где-то совершенно далеко отсюда, и в ближайшее время не собирается возвращаться. — Сокджин ты пьян… ты не знаешь, что делаешь. — он резко отвернул голову в сторону, чувствуя, как внутри всё ходит ходуном. — Намджун-а, — шепчет, обжигая его подбородок своим дыханием. — я всегда знаю, чего я хочу. И алкоголь никогда меня дурманит меня, а придаёт мне смелости. — Сокджин прикоснулся ладонями к его щекам, разворачивая его голову к себе, и заглянул к нему в глаза, которые смотрели сейчас совершенно не на него, а куда-то в другое место. — Придаёт смелости, чтобы сказать о том, что я тебя не отпущу. Нельзя сказать, что эти фразы заставили Намджуна поверить в его слова о любви. Нет. Джун не поверит. Но этого хватило, чтобы влюбиться вновь. — Сокджин… — Мне всё равно, что ты сейчас думаешь. — да. Это точно Ким Сокджин. Ему, как всегда, всё равно на желания и слова всех, кроме себя самого. — Не веришь и ладно. Зато я знаю, что это правда. — запускает ладонь в его чёрные волосы. — Ты можешь меня не любить. Я… заслужил это в полной мере. Но, прошу тебя, не делай из меня врага. — снова прижал его к своим губам. Намджун не сопротивляется. Смысл? У Сокджина хватка слишком сильная. Тогда, почему бы не поддаться соблазну? От одного раза никому хуже не будет, ни считая того, что, когда Джун вернётся в Сеул, его собственный мозг начнёт над ним самое настоящее моральное расчленение. А ведь Намджун всегда говорил себе, что ненавидит Джина. Вдалбливал эту ненависть часами, днями, неделями напролёт. Но почему же сейчас вся эта ненависть пропала абсолютно бесследно? Наверное, потому что вся эта напущенная ненависть всего лишь ложь. — Джин, — немного отстранился. — тебе это нужно? — Мне нужен ты. Всё. — смотрит на него. — Я люблю тебя. — прикасается своими ладонями к его щекам. Джуну от этих слов дышать тяжело. Мозг отказывается переваривать только что сказанные Сокджином слова. Тяжело верить. Не хочется. Но соблазн, как всегда, слишком велик. — Я больше не верю в это. — проговорил на полном серьёзе, устремляя взгляд в чужие глаза. Боль — это то, что, по мнению Намджуна, заслуживает Сокджин. Раздирающая, заставляющая кричать, захлёбываться в слезах, биться головой об стену, вжиматься в пол, вырывать волосы на голове, разбивать костяшки на руках до крови, заставляющая молить о том, чтобы сердце из груди вырвали. Он хочет, чтобы Джин испытал всё это, и приложит к этому все усилия. «Как эффективнее всего унизить и сломать человека? Отнять у него то, что он больше всего на свете ценит и любит. Отнять то, чем он дорожит». — одна из самых знаменитых фраз Чимина, которую Джин выучил наизусть. Намджун сейчас совершенно спокойно ломает его. Режет своим взглядом, в котором полно ненависти. — Ненавидишь меня? — шепотом. Он боится получить ответ. Ведь это очень жестоко, знать, что твой любимый человек ненавидит тебя. А ты ничего не можешь сделать. — Нет. — Тогда, дай мне шанс всё исправить. — прижимается к нему ближе, проводя губами по щеке. Он вновь отталкивает Сокджина от себя, будто уберегая его от какой-то серьёзной ошибки. Хотя почему как будто. Так и есть, ведь всё происходящее не более, чем следствие алкогольного опьянения. — Ты же знаешь, я не даю вторых шансов. И это его «ты же знаешь» очень сильно бьёт старшему по голове. Да. Он помнит. Он знает. Джин смотрит на него. — Даже мне? — А чем ты отличаешься от других? Так они и замерли, смотря друг другу в глаза. И никто из них не знает, кто начал первый, но факт остаётся фактом: они снова целуются. И целуются, как всегда: слишком пошло, слишком громко, слишком развязно, слишком грязно, слишком влажно и нагло, не давая друг другу дышать. Сильно прижимаются друг к другу, как будто боясь отпустить. Джун чувствует, как к голове подкатывает возбуждение, чувствует, как внутри разжигается пожар страсти, чувствует, как внутри сердца просыпается забытая, заброшенная, раненая любовь. Учащённый пульс сильно бьёт по ушам и оглушает, но не мешает слышать причмокивание губ, которые так трепетно, и в тоже время грубо, сминают его собственные. И это так прекрасно. Намджун бы остановил именно это мгновение, именно эту секунду, в которой Джин касается его. Как его холодные пальцы скользят по нежной коже и отзываются мурашками, как его зубы не сильно прикусывают губы, а язык проникает в рот и заново изучает каждый миллиметр. Джин отчаянно пытается сломать самую крепкую и большую гору на свете, по имени «стальная выдержка Намджуна». И на какие-то мгновения у него получалось. Но этого недостаточно. Он всё равно не поддаётся полностью. Иногда сопротивляется, пытается отстраниться, оттолкнуться от него, но разве Сокджин станет останавливаться? Нет. Он упёрт. Как всегда. Он опустил руки вниз и нежно поднял края его серой толстовки, проводя холодными пальцами по коже, чувствуя, как он дрогнул. — Не заходи слишком далеко. — говорил шёпотом, пытаясь отдышаться. — Намджун, прекрати. — повалил его на пол, проводя носом по его шее, и целуя в скулу. И Джун сдаётся. Сдаётся потому, что больше не может терпеть. Всё это сводит его с ума, и хочется сорваться, броситься в омут, по имени «Сокджин», с головой. — «Если он так отчаянно рвётся, то почему бы и не попробовать?» — именно на такой мысли Намджун поймал себя пару секунд назад, и именно эта мысль стала его педалью газа, его сигналом к действиям. Именно эта идея сорвала у него тормоза. Он соврёт, если скажет, что ему неприятно, и он хочет прекратить всё это, и просто вернуться в Сеул. Он соврёт, если скажет, что внутри него не порхают бабочки во время того, как Джин касается его губ, его кожи. Он соврёт, если скажет, что не хочет продолжения всего это. Соврёт, если скажет, что по-прежнему готов утверждать, что не любит его и соврёт, если скажет, что не простит его. Джун, как всегда, чувствует каждое его прикосновение слишком сильно, воспринимает всё слишком тактильно. А Джин и времени зря не теряет. Он исследует его шею и ключицы, просто целует, вылизывает языком. И Намджун только от этого уже готов спустить, потому, что всё это делает Джин. Да-да. Тот самый Ким Сокджин. Он, до сих пор, помнит, где нужно нажать, чтобы получить своё. И это просто ужасно. Ужасно, когда твой бывший — это Ким Сокджин. И Намджун готов рассказать почему. Потому что он вынуждает поддаваться ему, вынуждает отвечать на его поцелуи и объятия, вынуждает прикасаться с нежностью и любовью. Как всегда. Ничего не поменялось. — Джин, ещё не поздно прекратить всё это. — шепчет, почти, в самое ухо. — Поздно, Джун~и, уже давно поздно. И для младшего это финиш. Сам он всё это не прекратит, а Джин не отпускает. Намджун обхватывает его руками и, принимая сидячее положение, заставляет старшего обхватить свой торс ногами и поднялся на ноги. И старший слушается. Прижимается к нему крепко, словно пытается вжаться в него. Джун, не глядя, перешёл в соседнюю комнату. Этот номер он знал так же хорошо, как свой дом, потому что в две тысячи четырнадцатом, почти, целый год прожил тут. Он помнил расположение каждого предмета. Младший положил Джина на кровать, нависая над ним. Они уже даже не целуются. Им не нужны эти прелюдии, всё это уже пройдено. Хоть Намджун и мечтает отомстить, хоть и желает причинить ему много боли, но сейчас, с Джином он по-настоящему нежен. Нежен, потому, что замечает в его глазах искренность. Потому что видит, что сейчас с ним он такой же, каким был много лет назад. Может он не врал? И между ними действительно ничего не поменялось? Может он всё-таки до сих пор любит его? Джин наконец-то снимает с него серую толстовку, проводя ладонями по плечам, рукам, спине, чувствуя, как каждый участок его кожи покрывается мурашками. Намджун решает не медлить, не тормозить, не сопротивляться себе. В голову ему ударяет градус, перемешанный с возбуждением. Острое, необходимое желание. То, что сводит с ума, то, что заставляет сердце биться быстрее. Он поднимает ткань его свободной футболки, стаскивая её с бледного тела, и отбрасывая её куда-то в сторону. Медленно опускает руку вниз, проводя по рёбрам и бокам, развязывая шнурки на спортивных штанах, которые, вскоре, оказались там же где и футболка Сокджина — чёрт знает где. Намджун обвинит его во всём этом. Обвинит в том, что он натворил тогда, в том, что творит сейчас, в том, что они вообще были знакомы, в том, что сейчас, когда он просил, Джин не отпустил его. Себя он тоже обвинит, в том, что не смог сбежать, в том, что снова поддался ему. Джин не может спокойно дышать. Он чувствует, как горячее тело Намджуна прижимается к нему, как он дышит ему в шею, как ладонью проводит по внутренней стороне бедра, прикусывает мочку уха. Ему безумно хорошо рядом с ним, потому он чувствует, что пожар между ними так и не стих. Но в одно совершенно неожиданное мгновение Намджуна током ударило. Его очень резко переклинило. Буквально за одну секунду ему стало просто омерзительно находится рядом с Сокджином. Ему отвратно целовать изгибы его шеи, противно целовать его губы, которые за эти долгие годы стали настолько чужими, что кажется ничего уже не сможет это изменить. Он мгновенно открывает глаза, отстраняясь от шеи Сокджина, буквально на секунду встречаясь с широкими, затуманенными от возбуждения глазами. По его телу вновь прошёлся холодный, приводящий в себя ток. Младший мгновенно отстраняется от него, садясь на край кровати. — Нет. — прошептал достаточно громко. — Я так не могу. — Намджун… — Сокджин поднялся, протягивая руку в его сторону, чтобы развернуть к себе. Но как только Намджун замечает этот жест со стороны своего бывшего, перехватывает чужую руку, сильно сжимая его запястье. — Не прикасайся ко мне! — сквозь зубы, отшвыривая его руку. — Не смей меня трогать. Сокджин мгновенно поднимается, обнимая Намджуна за шеи, и прижимаясь к его спине. — Намджун… — Я сказал тебе не трогать меня. — его голос прозвучал очень строго и холодно. — Что не понятного для тебя было в этих словах? — он попытался расцепить кольцо чужих рук на своей шее, но Джин слишком крепко держит его. — А я сказал, что больше не отпущу тебя. — чмокнул его в плечо. — Что было не понятно в этих словах? — положил голову на плечо младшего. — Зачем ты снова начинаешь ссору? Зачем причиняешь боль? — А ты? — повернул голову в его сторону. — Сколько ты мне страданий и боли принёс? — проговорил на повышенном тоне. — Вспомни-ка. — Думаешь, я хотел, чтобы всё так получилось? — почти шёпотом ответил Сокджин, прижимаясь к нему крепче. — Если да, то ты сильно ошибаешься. Намджун не выдерживает. Он вновь пытается избавиться от хватки Сокджина, и на этот раз это получается. Он вскакивает с кровати, разворачиваясь лицом к Сокджину. — Мне всё равно, что произошло тогда. — заглянул ему в глаза. — Ты мог бы и по-другому поступить. Джин поднимается следом за ним, вновь прижимаясь к нему. — Тогда, не мог. Не было выбора. А сейчас я могу. Я могу всё изменить. — поднял на него глаза. — Если ты дашь мне возможность, я всё изменю в лучшую сторону. — и Намджуну только этого достаточно. Он верит. Верит, как наивный мальчишка. Он прикрыл глаза и прислонился к нему своим лбом. — За что ты только свалился на мою голову, Ким Сокджин? Сокджин обнял его за шею. — Я люблю тебя, Намджун. — коротко целует в щёку. — Я люблю тебя, — шепчет, чуть ослабив хватку и целуя в уголок губ. — люблю тебя, — целует в губы. — люблю… Больно. Очень. Намджун хочет прекратить все эти мучения. Именно поэтому, он грубо затыкает его поцелуем. Ему не хочется слышать то, что оставляет на сердце глубочайшие раны. А именно слова о любви, слова о том, что есть возможность всё поменять и всё вернуть. Только вот, Сокджин похоже не совсем понимает, что прошло уже изрядно времени, и поэтому у них уже ничего не получится вернуть назад. Сокджин вновь тянет младшего на кровать, ни на секунду не разрывая ни поцелуя, ни объятий. В этом плане он слишком жадный. Да Сокджин лучше умрёт, чем упустит хоть одну малейшую секунду наслаждения. Он лучше задохнётся, но этого поцелуя он не разорвёт, ведь тепло намджуновских губ ему намного важнее и нужнее, чем какой-то жалкий воздух. Буквально через несколько мгновений Намджун берёт ситуацию под свой контроль. Он отстраняется от его губ и быстрым движением переворачивает его под себя. Буквально на мгновение их глаза встретились, но именно это мгновение смогло немного затормозить Намджуна. — Что ж ты делаешь со мной, Сокджин? — Всего лишь люблю. Ничего больше. — шепчет в его губы. Руки старшего тянутся к ремню на джинсах Намджуна, расстёгивая его быстрыми движениями, точно так же, как и пуговицу и ширинку. — Ты так торопишься переспать со мной, потому что боишься передумать? — неожиданно спрашивает младший. — Боишься, что откажешься от своих слов? Сокджин смотрит на него как на дурачка. Неужели до его головы никак не дойдёт факт того, что Сокджин действительно его любит и действительно боится потерять вновь. — Я тороплюсь, чтобы ты не передумал. Ещё одни эмоциональные качели за сегодняшний вечер я не вынесу. И ведь в какой-то степени Сокджин прав. Ведь за сегодняшний вечер, он ни разу не дал повода усомниться в себе и в подлинности своих чувств к Намджуну. Он только и делает, что пытается всеми возможными силами убедить его в то, что эти чувства действительно сохранились. А Намджун только и делает, что отрицает это. Только и делает, что останавливает, задаёт какие-то ненужные вопросы. И от этого становится максимально не приятно. Не приятно то, что человек, которого Намджун очень долгое время считал королём лжи, императором бесполезных слов и обещаний на ветер, богом ветрености и двуличия, строит из себя правильного человека, и тыкает Намджуна носом в его собственную неопределённость. — Поэтому давай прекратим эти бесполезные разговоры и займёмся делом? — проговорил уже более строго, потому что, честно говоря, все эти лишние вопросы начинают здорово надоедать. — Я хочу тебя. Ты хочешь меня. — он пробрался рукой под ткань чужого нижнего белья, и взялся за горячую напряжённую плоть чужого достоинства. — И хочешь не слабо. Поэтому давай без лишних слов. Со всем остальным разберёмся завтра, а сейчас нам нужен хороший секс. Тут Сокджин определённо прав. У Намджуна действительно есть очень сильное желание по отношению к нему. Желание отодрать его во всех позах, во все щели и на всех поверхностях. Но такого он себе не позволит. И не позволит Сокджину этого добиться. Он переворачивает старшего на живот и прошептав ему на ухо тихо: «Смотри не пожалей об этих словах», стянул с него уже давным-давно надоевшую тряпку. — «Я уже пожалел один раз». — подумал Джин, блаженно прикрыв глаза, ведь по его спине сейчас проходят точечные поцелуи. — «Пожалел, когда сказал о том, что разлюбил тебя». Намджун быстрыми, незамысловатыми движениями растянул старшего, периодически слушая, как с чужих губ срываются то скромные и еле слышные выдохи, то звуки, приближённые к стонам. И сказать честно, его эти звуки удовлетворяют и распаляют на большее, ведь честно признаться, сил сдерживать себя всё меньше и меньше. Хочется просто уже плюнуть на всё и вставить ему по самое основание. Когда он понимает, желание окончательно пересиливает любые попытки сдержаться, Джун притягивает старшего к себе за талию, одним толчком проникая чуть ли не на половину. Внутри него так тесно и горячо, что с губ один за другим срываются рычащие, ласкающие слух, стоны. Каждое медленное движение выбивает из лёгких воздух, каждое прикосновение к Джину, сводит с ума, каждый его звук уносит сознание в чертоги памяти. Но ему это нравится. Нравится то, как Сокджин извивается под ним, сжимает в своих руках одеяло, шепчет какие-то не разборчивые слова. Они не хотят думать о том, как хреново им обоим будет на следующее утро. Не хотят думать, как будут смотреть друг другу в глаза после этой ночи, не хотят думать, как будут жить дальше. Разойдутся после этого, как в море корабли, или будут искать решение проблемы? Не важно. Точнее, важно, но не сейчас, не здесь, не в этой комнате, не сегодня ночью… Уже достаточно-таки долгое время Хосок сидит на кухне медленно смакуя чай, который заварил для себя, чтобы наконец-то расслабиться и уснуть, только вот три кружки и всё напрасно. Он мучается от бессонницы. А почему? Правильно. Потому, что рядом с ним спит Тоха. Вы видели, как он спит? А Хосок видел. Он до безумия красивый и такой милый. Вы видели, как он курит? А Хосок видел. Хоть это и очень вредная привычка, но, чёрт возьми, когда он курит, нет на свете человека красивее и горячее, чем он. Вы видели его на концертах или выступлениях? А Хосок, блять, видел. Это машина для убийств, по-другому не скажешь. Он красивый, желанный и чертовски горячий. Его взгляд, его голос, его движения… это просто крышесносный человек. Да. Хосок признаёт, что влюбился в него по уши. И ведь ничего не может с этим сделать. Сколько бы раз он не убеждал себя в том, что любит Анхо, в том, что ему нравится Юнги, это бесполезно. Все остальные просто меркнут рядом с ним. А ещё сколько бы Хосок не пытался намекнуть, на свои чувства, Тэхён не замечает их. Или не хочет замечать. Когда это началось? Когда он начал понимать, что без него так плохо? Когда он начал понимать, что скучает по нему, каждую грёбанную секунду? Когда он начал понимать, что влюбляется в этого грёбанного Ким Тэхёна? Когда? Да чёрт его знает. — Хоби-хён, — раздался в темноте голос Тэхёна. Он зашёл на кухню и сел напротив него. — ты чего не спишь? Даже сейчас, когда он, казалось бы, просто сидит напротив него, смотря на него своими слипшимися от сна глазами, говорит этим хрипловатым баритоном, у Хосока сразу голова перестаёт работать. Все мысли сразу переключаются на него. — Не знаю. Не могу уснуть и всё. — опустил взгляд в кружку с чаем, которую держал в руках. — Я же вижу, тебя что-то беспокоит. — положил ладонь на его руку. — Расскажи мне. — как только Тэхён прикоснулся к нему, у него сразу весь сон испарился. Словно он и не спал совсем. У Хосока сразу мурашки по коже побежали от его прикосновения. Это был словно многовольтный удар током, который сразу избавил его от всех мыслей. — Тебе кажется. — Это можешь кому-то другому говорить. За те года, которые мы друг друга знаем, я успел выучить весь спектр твоих эмоций. Хосок отвернул голову. — Дело в Чонгуке. Я боюсь, что… что он больше не вернётся. Боюсь, что больше не увижу его. Тэхён подошёл к нему и сел рядом. — Почему ты об этом задумался? Есть повод? — Он не сказал, что вернётся. Сказал, что у него нет выбора. — Нет выбора? О чём это он? — Не знаю. — посмотрел на него. — Он говорил это таким грустным голосом. — он поднял кружку и сделал небольшой глоток. — Я очень боюсь снова потерять его. Младший обнял его, поглаживая ладонью по спине. — Хоби-хён, я уверен, что всё будет нормально. Не переживай. Внутри, с диким трепетом начало колотиться сердце. Причём у обоих сразу. По телу прошли мурашки. Тэхён уже начал жалеть, что позволил себе такое, но буквально через пару секунд почувствовал, как Хосок обнял его в ответ. — Надеюсь, что ты прав… В здании повисла полная тишина. Все кабинеты давно закрыты, из них не исходит ни звука. Кроме одного. Шестнадцатый стих разрывает раненным криком пространство. — Сука~!!!!! Хотя это уже даже не крик. Это вопль. Болезненный вопль. В нём перемешено всё: пустота в душе, тоска и боль, сжимающие словно в тисках, отчаянная печаль, давно засевшая в сердце, ярость и самая-самая крайняя степень отчаяния. Юнги сминает очередной листок и откидывает куда-то вдаль комнаты, ударяя ладонью по клавишам, которые, в свою очередь, сразу издали несколько высоких звуков. Парень сидит в студии уже вторую ночь без сна и какого-либо отдыха, и сводит себя с ума. Он играет. Играет, на этом чёртовом пианино, вопреки всем тем нотам, которые стоят у него перед глазами. Играет до боли в пальцах, до головной боли, до такой степени, что уши закладывает. Он бьёт по клавишам кулаком, нажимает на любые попадавшиеся на глаза клавиши, создавая непереносимую, для собственных ушей, какофонию. Он кидает предметы, которые попадались ему на глаза, устраивая настоящий погром. После пары часов такого пиздеца, вся студия стала похожа на кладбище его воспоминаний о Чонгуке. Он схватился за голову, устремляя свой взгляд в пустоту, в которой теперь ему хочется утопиться, захлебнуться и не существовать. Он уже второй день старается писать, придумывать слова, которые никак не склеиваются в его голове. Рифмы, которые никак не придумываются. Музыка, которая играет в голове, но не собиралась воспроизводиться, которая играется на клавишах его души, и сводит его с ума, потому что каждая нота, каждый аккорд, напрямую создан из воспоминаний о нём. Это кристально чистые звуки, которые наполняют его сердце болью и отчаянием, но в тоже время, дают смысл жить. Дают надежду. В каждой высокой ноте, заключён его голос, в каждой низкой вся та боль, которую Юнги видел в глазах Чонгука. Это грустная мелодия, превращающаяся в спокойную и умиротворённую. Но сыграть он её не может. Не то. Всё не то. Не те звуки, не те ноты, не те тона, не тот ритм. В голове вообще не укладываются ни какие мысли. Нет ни мыслей, ни вдохновения, и это с ним происходит впервые. Когда человеку больно, самый лучший способ облегчить страдания, рассказать об этом. Причём не важно каким образом рассказывать. Можно написать четыре строчки маленького стиха, в которых будет больше чувств и эмоций, чем в десятках других стихов мировых поэтов. Можно сыграть короткую мелодию, которая построена лишь на трёх минорных аккордах и на двух дополнительных нотах, но через неё можно будет передать намного больше боли и отчаяния, чем в любых других музыкальных произведениях. И Юнги знает об этом уже очень давно. Только вот сейчас, когда у него душа разрывается в клочья, когда мозги вот-вот взорвутся и разлетятся по стенкам, он не может ничего написать. В его голове перелистываются пустые листы его блокнота, выделяются какие-то непонятные и на первый взгляд тупые слова. Появляются строчки, которые он никогда не напишет, потому что эти строчки кажутся слишком банальными. Это мешает. Это сбивает с настроя. Это отвлекает. Это путает. Юнги хочет сейчас подняться со стула, полить каждый угол бензином и поджечь. Но он не хочет смотреть, как будет гореть эта студия. Нет. Он хочет сгореть вместе с ней. Что бы не осталось ничего. Ни пепла, ни праха, ни пыли, ни воспоминаний…