Вторжение

Стрела попала выжлецу аккурат промеж глаз. Он упал прежде, чем смолкла тетива. Тарх легко соскочил с верхушки сосны, на которой выжидал добычу, отряхнулся, положил лук с колчаном на землю и осторожно приблизился к телу. Выжлец лежал спокойно, да и с чего бы ему беспокойничать? Стрела Тарха должна была угомонить его без особых сложностей, однако он почему-то нервничал. Наверное, дело было в том, что впервые за всю его жизнь в окрестностях Ирия появился гарип, происхождение которого не было ему известно. Многие годы между королевствами поддерживался шаткий мир, а это налагало на обитателей материка определенные обязательства. Так, нельзя было пересечь границу сопредельного королевства, не поставив о том в известность соответствующих лиц. Не далее как несколько дней назад Тарх самолично прошел через все сложности этой системы, чтобы обсудить появление гарипа с Асгардом, Олимпом и островными государствами. Обитатели Нила обладали слишком специфичной внешностью, чтобы их можно было с кем-то спутать, поэтому их приглашать не стали: очевидно было, что они здесь не при чем. Тарх пнул тело, и выжлец перевернулся с живота на спину. Стрела пробила его лоб и вышла через затылок, оставив соответствующие следы. Странным было то, что оперение не затормозило ее хода, она прошла как сквозь масло, и валялась неподалеку, покрытая чем-то, похожим на черную смолу. Глаза гарипа были открыты и выражали крайнюю степень удивления. Беспокойные, почти бесцветные глаза. Таких ни у кого не бывает. Тарх пнул тело еще раз, но добился лишь того, что из дыры во лбу выжлеца потекла черная густая жижа, которая, видимо, заменяла ему кровь. Он мертв. Мертв ли? Тарх еле удерживался от того, чтобы искромсать его тело на куски. Его так и тянуло проверить, будет ли это так же легко, как пристрелить его. Так же просто будет проходить нож сквозь его тело, как и стрела, или придется приложить некоторые усилия. Нет. Это был единственный гарип, которого удалось подстрелить, так что он должен доставить его в Ирий в целости и сохранности. Тарх легко, по-соловьиному, засвистел, призывая коня. Прислушиваясь к его тяжелой уверенной поступи, он неожиданно понял, почему нервничал все это время. В лесу было тихо. Так тихо, как не бывает и перед рассветом, когда свет Белой Башни тускнеет, и лес засыпает на несколько мгновений. Топот коня звучал слишком громко, несмотря на то, что он должен был ступать по мягкому дерну, усыпанному хвоей и перегноем. Следовало убираться из леса, и как можно быстрее. Тело гарипа оказалось легким. Тарх едва не свалился с коня из-за этого обстоятельства: он собирался приложить куда больше усилий, и потому отклонился в сторону, когда тело без усилий оторвалось от земли и прильнуло к нему, породив в его сердце страх, какого он не ведал до сих пор. Глаза выжлеца смотрели с тем же удивленным выражением. Бледное его лицо, лишь кое-где замызганное черной кровью, было лицом отрока, у которого еще не начала расти борода. Тарх пришпорил коня, пустив его сразу в галоп. Отсюда до Белой Башни было рукой подать, но он торопился. Он хотел оказаться под ее благословенной сенью как можно быстрее, потому что глаза выжлеца не закрывались. И они смотрели. Смотрели на него с удивлением и немым вопросом: «Ты убил меня? За что?». За то, что ты бродил по моему лесу, вот за что. За то, что ты вынюхивал, выискивал. За то, что ты первый из многих, и я не могу позволить тебе шастать здесь. За то, что это мой мир, и тебе здесь не место. Тарх повторял успокаивающие сентенции, заставляя себя поверить в то, что поступил правильно. В конце концов, у него не было еще полной уверенности в том, кого он забрал с собой в Башню. Скосив на тело глаза, он убедился в том, на чем не заострил внимания прежде: гарип был одет так же, как одевались олимпийцы, с небольшими отступлениями. Это еще ничего не значило, но Тарх зацепился за эту мысль. Потому что думать о том, что отрок не принадлежит ни одному из известных королевств, ему не хотелось. Конь пронесся по Калиновому мосту, вышибая подковами искры. Смородина медленно текла далеко внизу, и ее воды были так же черны, как кровь отрока. Тарх смотрел ровно меж конских ушей, потому что нельзя было оборачиваться, пока мост не пересечен. Привычке этой было так много лет, что она укоренилась в его сознании наравне с остальными естественными рефлексами. Когда-то, когда Черная Башня еще не опустела. Когда-то, когда из недр Хорошей горы поднимался черный дымок. Когда-то, когда Белая Башня служила защитой от мглы, идущей со стороны леса. Когда-то эта привычка спасла ему жизнь. Поэтому он не намеревался отказываться от нее теперь. Даже точно зная, что Черная Башня находится в запустении и разрухе, а Хорошая гора вот уже добрую тысячу лет не дышала. Потому что в лесу было непривычно тихо. Потому что не было ветра, который качал бы ветви деревьев, порождая обыкновенный лесной шум, похожий на морской прибой. Потому что не было зверья, которое могло бы отвлечь Тарха от цели, не было птиц, которые могли бы отвлечь цель от бессмысленного блуждания по чаще. Не было ничего и никого, не было самого леса, и в то же время было что-то такое, что заставляло Тарха бить коня по крупу рукоятью меча в отчаянном желании поскорее покинуть гиблое место. Он глубоко вдохнул и выдохнул лишь тогда, когда задние копыта животного ступили на землю за мостом. Но и тогда не обернулся Тарх, и тогда не сбавил темп, несмотря на то, что тяжело было удерживать тело на такой скорости, и голова гарипа моталась из стороны в сторону, словно трупное окоченение не было ему знакомо. Шпиль Белой Башни сверкнул на солнце, возвращая Тарху уверенность. Вернулись звуки. Он слышал, как шелестит ячмень, как раскрываются навстречу солнцу ирисы. Слышал, как скрипят вековые дубы в рощах Ирия. До его слуха доносились приглушенные расстоянием голоса, женский смех и песни. Он ощутил вдруг вину за то, что вынужден сделать. За то, что уже сделал. Сад Ирий всегда считался благословенным краем. В нем не случалось интриг и братоубийства, в нем все жили в ладу со всеми, за исключением тех, кто уходил в леса. О тех в Ирии вспоминали редко. И вот теперь он въедет в эти ворота на кощеевом коне и привезет в город тело выжлеца. И все запомнят этот день, и запомнят, что всё началось с него. Никто не посмеет ни в чем его упрекнуть, потому что Даждьбог Тарх Перунович занял место своего выдающегося отца на троне Ирия, и теперь от него зависело то, о чем город будет говорить. Но он не мог контролировать то, о чем город будет думать. Белоснежные ворота медленно раскрылись, открывая ему путь в сад. Не было за ними привычной для Асгарда грязной дороги, не было и столь любимой олимпийцами рыночной площади. Сразу за воротами начинался сад, и путника встречала аккуратная ухоженная дорожка, выложенная тем же камнем, что и Белая Башня. Спешиваясь, Тарх не удержался и взглянул все-таки через плечо на Калинов мост и лес за ним. Пространство между белой стеной и мостом выглядело жизнерадостно. Колосилось ячменное поле, порхали птицы. Но Тарх помнил, что ячмень этот растет на костях, и что белая стена стоит на том месте, где удалось остановить мглу в прошлый раз. Это было давно, очень давно. Так давно, что он не помнил даже, что конкретно тогда происходило. Ничего, кроме единственного яркого воспоминания. Он видит свои маленькие детские руки, вцепившиеся в конскую гриву. Смотрит прямо перед собой, между конских ушей. Ворота закрываются, но он успеет. Он знает, что успеет, потому что кто-то сказал ему, что именно так и произойдет. Ворота закрылись. Тарх вздрогнул от неожиданности, вынужденный прервать воспоминания именно в тот момент, когда ему показалось, что уж на этот раз он точно вспомнит, кто был там, на границе леса. Чья рука отправила коня в галоп. Передав коня в руки женщин, которые о нем заботились (мужчин животное категорически не признавало, и некоторых из них даже съело), Тарх поудобнее устроил тело на плече и отправился к Морене. Каждый шаг давался ему с невероятным трудом. Ему казалось, что он оскверняет сад, находясь в нем с такой ношей. Руки гарипа болтались безучастно, то и дело задевая и пугая Тарха. Тело было мягким и податливым. Совершенно не таким, каким полагалось быть мертвому. Кровь из раны почти не текла, глаза закрыть так и не удалось. Вдобавок раскрылся и рот, из которого, вопреки всему, закапала слюна. В мастерскую Морены Тарх едва ли не ворвался, швырнув тело прямо на стол. Что-то хрустнуло, что-то разбилось, что-то попадало на пол. Морена вскочила, всплеснув руками, но возмущенная отповедь замерла у нее на губах. Она увидела тело. И поняла, что от нее требуется. - Дай мне сутки, государь, - попросила колдунья голосом столь сладким, что Тарх поневоле поежился. – Возвращайся завтра в это же время, и я расскажу тебе всё. Кто он такой, откуда он взялся… Всё расскажу, всё поведаю. Морена бормотала еще что-то, но Тарх уже не слушал ее. Он вылетел из мастерской, на ходу снимая с себя одежду, в которой был, чтобы сжечь ее, едва переступит порог своих покоев. Колдунья смотрела ему вслед, пока государь не скрылся в Башне. Затем она убедилась, что он не послал никого, кто стал бы следить за тем, что она делает. Подождав еще немного, она закрыла дверь и тяжело привалилась к ней спиной. Ноги ее дрожали, а сердце колотилось так быстро, что бросало в жар. Она знала, что ее не любят и даже презирают. Знала, что государь никогда не переступил бы порог ее мастерской, если бы не нуждался в ответах, какие может добыть только она. И от осознания собственной уникальности, от предвкушения запрещенного колдовства, по всему телу ее разливалось болезненное возбуждение, которое невозможно было унять. Не было ни в самом Ирии, ни в окрестностях его колдуньи сильнее и мудрее, чем она. Поэтому она все еще жила на этом свете, и поэтому ей позволяли заниматься тем, чем она хочет. За исключением, конечно, одной занимательной вещи. Морена разложила тело на столе так, как ей было удобно, закрепив для еще большего удобства его конечности, и щелчком пальцев уничтожив все, что было на нем. Красивый, хорошо сложенный отрок. Еще не мужчина, но уже и не мальчик, о том свидетельствовали мускулы, которые она любовно гладила кончиками пальцев, изучая структуру его кожи. Он был теплым вопреки всему. Определенно мертвым. Но теплым и мягким, податливым как воск. Похожим на ирийцев и одновременно другим. Было в нем что-то… Какая-то непередаваемая легкость, какой не было ни в одном знакомом ей мужчине. Множество мертвых ирийцев перевидала она на своем веку, и каждый из них смердел так, что глаза слезились. От отрока пахло цветами и морем, но никак не смертью. Морена взяла бурдюк с живой водой и плеснула на юное лицо. Каждый раз, как к ней попадали мертвые тела, она поступала так же, и каждый раз задавалась одним и тем же вопросом: почему она делает это, зачем? Очевидно, ей нравилось вскрывать живые тела, и она ничего не могла, да и не хотела с этим делать. Рана на лбу затянулась быстрее, чем Морена рассчитывала, и отрок заморгал, восстанавливая, видимо, память. Колдунья улыбнулась. Он улыбнулся ей в ответ. К приходу государя тело было приведено в соответствующее состояние. Морена находилась в препоганом настроении. Всю ночь и немного утра провозилась она с этим сучьим сыном, но он ничего не сказал ей. Да, он стонал, кричал, выл, хрипел, но не сказал ей ни слова. На его глазах она выворачивала его наизнанку, вливая ему в горло столько живой воды, сколько потребуется. Он захлебывался, кашлял, смотрел на свои внутренности с удивительным спокойствием, но ничего не говорил. Только при взгляде на Тарха ей пришла в голову мысль, что он мог попросту не знать ее языка. Но тогда почему бы ему не обронить пару каких-нибудь фраз на своем наречии? Морена размышляла, и не сразу нашлась, что рассказать государю. В любом случае, новости, как их ни преподнеси, выходили неважные. На материке появились чужаки. Потому что в том, что он был не один, Морена как раз не сомневалась. Только тот, кому есть, что защищать, станет так яростно плевать в лицо смерти. В ее лицо. - Я знаю, что у тебя осталось достаточно живой воды, - сказал Даждьбог, закрывая дверь и облокачиваясь на нее спиной. – И я знаю, зачем ты использовала ее ночью. Не думай, что твои дела остаются загадкой для меня, Морена. Я хочу, чтобы ты оживила его для меня. Колдунья фыркнула в ответ на заявление государя о том, что ему все известно. Но, когда он озвучил свою просьбу, глаза ее расширились от удивления. - Я не подвергаю сомнению твое мастерство, - ласково проговорил Тарх. – Этой ночью я о многом размышлял. Таль выгоднее нам, чем навь необытная. - Государь, - Морена в замешательстве заломила руки. – Я сделаю то, о чем просишь, но как бы не пожалеть тебе потом. - О чем? – Даждьбог нахмурился, и взгляд его из ласкового и теплого сделался колючим и страшным. – О милосердии? Опомнись, колдунья. Или ты боишься, что он станет жаловаться на то, как ты с ним обошлась? Так ты клянешься, что он не говорил ни слова, проси Рода, чтоб и впредь не сказал. - Я пыталась нащупать ведогонь, государь, - призналась Морена. – Ты сам знаешь, что это всем развязывает язык. Но я не смогла. - Не смогла? – Даждьбог оттолкнулся от двери и обошел стол, на котором лежало тело отрока. – Значит, он… - Нет, он есть. Я не смогла его достать. Не по мне черевички. Ни под действием живой воды, ни когда… уже всё. Ты знаешь, кто мог бы сделать это. - Знаю. Оживляй. Даждьбог снова отступил к двери и сложил руки на груди. Он проигнорировал намек колдуньи на то, что Кощей Бессмертный до сих пор оставался самым могучим колдуном на всем материке и за его пределами. После его исчезновения Морена немного повредилась рассудком, и всегда возвращалась к разговору о Бессмертном, если подворачивалась такая возможность. Спервоначалу государь поддерживал ее стремление поговорить о пропавшем колдуне Черной Башни, едва не подчинившем себе весь материк. Ему жаль было Морену, молодую еще бабу, тело которой дышало женственностью и волшебством. Утешать ее было одно удовольствие, но вот выслушивать ее догадки, которые становились все глупее и нелепее… Однажды она дошла до того, что заявила, будто кощеев конь и есть сам Кощей. После этого заявления, сопровождавшегося истошными ее воплями и проклятиями, государь перестал посещать ее терем, заходя лишь тогда, когда без нее обойтись было невозможно. Работу свою она, впрочем, выполняла хорошо, несмотря на помешательство. Вот и теперь она беспрекословно подчинилась, лишь прикусила от обиды губу. Когда-то государь распалился бы от этого, однако теперь лишь отметил про себя, что баба расстроена, что приводило его к размышлениям о том, какой подарок ей следует преподнести. Морена склонилась над отроком, ладная, полнокровная, с тугой черной косой. Шлепнуть бы ее по задку да отвадить от книжек дурацких. Даждьбог усмехнулся в усы и покачал головой, отгоняя наваждение. Морена была с виду бабой приятной, но он хорошо усвоил, что внутри нее – смерть, что из смерти она вышла, и в смерть обратится, и что только Бессмертный колдун мог кувыркаться с ней без вреда для самого себя. Впрочем, учитывая его исчезновение в неизвестном направлении, без вреда их акробатические этюды все же не обошлись. - Готово, - Морена обняла себя за плечи и отошла в угол комнаты, дрожа то ли от холода, то ли от страха. Государь подошел к столу и заглянул отроку в лицо. Глаза его не были бесцветными. С возвращением сознания в них вернулся и цвет, и был он нежно-лавандовым, тревожным, немыслимым. - Пошли ворона в Асгард. Пусть сами решают, связываться ли с остальными. Предупреди. Всё расскажи. Без утайки, как рассказала мне. Если они найдут тоже… Соберем совет. Морена молча вышла, оставив дверь открытой. Зрачки отрока не изменились, когда солнечный свет упал на его лицо, но он заметил, что Даждьбог сощурился от солнца, и сделал то же самое. Не спеша освобождать пленника, государь присел на стол рядом с ним и пробежался взглядом по записям Морены относительно его внутреннего строения. Чтиво оказалось занятным. Колдунья не нашла у гарипа печени и почек, зато желудок его оказался раза в два больше обыкновенного, а ткань кишечная была столь твердой, что она ободрала ладони. Позвоночник отрока, как и все остальные кости, оказался достаточно мягким и ломким, легко изменяемым, а легкие, казалось, могли вобрать себя весь воздух Ирия. С половыми органами тоже выходила странность: по всем внешним признакам перед колдуньей лежало существо мужского пола, однако при вскрытии выяснилось, что внутри него есть вполне работоспособная матка и яичники. Государь отложил бумаги и потер переносицу. Непонятное существо с интересом следило за ним, не делая попыток освободиться и не издавая никаких звуков. - Ну и что мне с тобой делать? – Даждьбог освободил конечности существа и помог ему встать. Существо, конечно, не ответило. Надо было как-то назвать его. Придумать ему какое-нибудь имя. Но сперва следовало определиться с тем, в каких условиях его содержать. Для того, кто перенес ужасные пытки и несколько раз умер, отрок держался более чем достойно. Он опирался на предплечье государя так легко, словно вовсе не нуждался в опоре, а лишь позволял сопровождать себя, и выглядел уверенно, несмотря на наготу, которая любого должна была смутить. Он смотрел прямо перед собой, гордо вскинув подбородок. Даждьбог ожидал, что отрок станет разглядывать Ирий, в котором было, на что посмотреть, и был озадачен таким безразличием. В этот час сад был пуст. Внутренний двор Белой Башни заполнялся народом ближе к вечеру, когда возвращались с полей оратаи во главе с Ярило. Тогда в сумерках дорожки сада вспыхивали ровным белым светом, и гулять по ним было одним из излюбленных вечерних удовольствий ирийцев. Теперь до этого волшебного времени было еще далеко, и Белая Башня была всего лишь причудливым строением из необычного камня. Отрок шел по дорожке ровно до тех пор, пока клумбы не сменились ковром ароматной травы. Отпустив предплечье государя, он ступил на нее босыми ногами и улыбнулся. Вопреки всему, улыбка на его детском лице выглядела жутко. В сочетании с бледными лавандовыми глазами и почти бесцветной кожей, она мало походила на выражение радости или удовлетворения. Возможно, Даждьбог воспринимал всё через призму недоверия и страха перед неизвестным, возможно – отрока действительно следовало побаиваться. Сейчас государь ничего не знал наверняка. - Ты останешься здесь, пока я не решу, что с тобой делать, - медленно проговорил Даждьбог. – Ты хочешь есть? Пить? Отрок повернулся на звук его голоса, но по глазам его сложно было что-то понять. Он смотрел спокойно и внимательно, даже сосредоточенно, словно пытался прочесть что-то в прохладном воздухе сада. Затем он встряхнул головой, словно отгоняя какие-то свои мысли, и вернулся к прогулке по траве. Широко раскинув руки, словно опасаясь потерять равновесие, он наворачивал круги по саду, склоняясь то в одну, то в другую сторону. И жутко, холодно улыбался. В конюшнях всхрапнул кощеев конь, и отрок замер. Медленно повернулся он в сторону звука, и на лице его впервые отобразились эмоции. Он смотрел на темный провал конюшен так, как смотрят на удивительную драгоценность, какую не чаяли найти. Глаза его потемнели, сделавшись кобальтовыми, и государь поневоле отступил на несколько шагов. Глаза навьи. Опасные глаза. - Твой ведогонь вернулся? – спокойно спросил Даждьбог, стараясь замаскировать собственное замешательство. – Ожил, наконец? Отрок вздрогнул и резко обернулся, словно впервые услышав голос государя. Возможно, для него так оно и было. Скорее всего, его ведогонь отлетел еще во время прогулки в лесу. Гулял себе, жевал непонятные травы, и остался в таком вот виде. Так его Тарх и подстрелил. Так и доставил Морене. Так она и пытала тело, в котором не было сознания всё это время. Потому он и молчал, ему просто нечего было сказать. Он был пуст. Вот только ни один из жителей материка не был способен передвигаться в таком состоянии. В таком состоянии они были все равно что мертвы. Еще одно доказательство того, что перед ним чужак. Но насколько опасный? И насколько хорошо он помнит все, что с ним происходило? - Я найден, - сказал отрок чистым приятным голосом. - Да, в лесу. Я прострелил тебе голову, сынок. Даждьбог произнес эти слова прежде, чем осознал весь их груз, но брать их назад было уже поздно. Отрок взглянул на него с интересом, но без страха. Так смотрят на насекомое, которое имеет привлекательный окрас и точно не причинит вреда. Он так и не предпринял попыток прикрыться, и это выводило государя из себя. - Я не мертвый, - констатировал отрок, разводя руки в стороны. – Твой промах. - Не промах, а живая вода. Моя колдунья воскресила тебя, чтобы я мог… Государь замялся. Он так и не понял, почему решил оживить тело. Из опасений ли, что за ним придут, и, в таком случае, живым он будет полезнее, из желания ли загладить свою вину перед благословенным садом, которого не касалась смерть – в целом, это не имело значения, но закончить фразу он так и не смог. Отрок смотрел на него спокойно и очень внимательно, хотя едва заметные сокращения его лицевых мышц говорили о том, что конюшня все еще интересует его, и он едва удерживается, чтобы не пойти туда. - Хочешь посмотреть коня? – государь заставил себя улыбнуться. Отрок безразлично пожал плечами, но глаза его вспыхнули от нетерпения, и Даждьбог мысленно похвалил его за самообладание. В его ситуации вести себя подобным образом дано далеко не каждому. - Посмотришь, когда расскажешь мне всё, что я хочу знать, - строго произнес Тарх. - Ты хочешь знать глупые вещи, - возразил отрок. – Не те, которые надо. - Это не твоя забота. Ответишь на мои вопросы – и конь твой. Но для начала… Вот, запахнись. Государь снял расшитый самоцветами кафтан и бросил отроку. В ответном взгляде мелькнул ужас и понятное смущение, пленник облачился так быстро, что Даждьбог не успел заметить, как это произошло. Понятное дело, в кафтане государя он почти утонул, и выглядел теперь одновременно забавно и жалко. Сделав несколько шагов к конюшне, чтобы напомнить Тарху об обещании, отрок уселся прямо на траву, поджав под себя ноги, и уставился на него бездонными кобальтовыми глазами. - Кто ты? – спросил Даждьбог, опускаясь рядом, но на небольшом расстоянии, чтобы не напугать отрока. -–Как тебя зовут? - Глупые вещи, - фыркнул пленник в ответ. – Я – это я, а ты – это ты, я не государь и не слуга, но откуда мне знать, как ты меня видишь? Зовут… По-вашему это будет Крин6, наверное. Впрочем, по имени меня никто не зовет и не будет. - А ты навострился языком-то чесать, - усмехнулся государь. – Откуда взялся? - Пришел, - отрок пожал плечами и неожиданно обаятельно улыбнулся. – А ты? - Я сын Перуна и русалки Роси, - Даждьбог посчитал, что небольшое количество личной информации расположит Крина к откровенности. – Она вытесала меня из камня, а отец сделал живым. - А я не знаю, - пленник растопырил пальцы на ногах и уставился на них в задумчивости. – Раньше думал, что знаю, но теперь нет. - Что ты делал в лесу? – государь начинал терять терпение. - Гулял, - отрок воззрился на него с искренним недоумением. – Почему тебе можно там быть, а мне нельзя? - Потому что никто не может гулять в лесу без разрешения. - Ты спрашивал у кого-то разрешение? - Я государь. Я могу гулять, где захочу. Но, если я решу отправиться в путешествие, то должен буду спросить разрешения, чтобы приехать. Это обыкновенные правила. - Здесь всегда был сад? - Почти всегда. - А кто спрашивал разрешение, прежде чем построить город тут? Чьи это раньше были земли? Я не знал, что ты вообще существуешь, как я мог спросить у тебя про лес? Глупость какая-то, и ты глупый, и вы все глупые! Отрок насупился и отвернулся. Даждьбог замахнулся, чтобы как следует его проучить, но вовремя остановился. На вид ему было лет двенадцать. Он мог быть и старше, а мог быть и младше. Его тело было прекрасно натренировано, но это не означало, что сознание поспевает за ним. - У тебя есть семья? – мягко спросил государь, заглядывая пленнику в лицо. – Кто-то, кто будет тебя искать? - Я думал, что да, - ответил отрок. А потом неожиданно разрыдался, да так, что кощеев конь беспокойно зазвенел чем-то в стойле. Даждьбог крепко выругался. Потом кликнул баб, что выглянули из конюшни и приказал им устроить мальца в стойле кощеевого коня. Если это животное его не успокоит, придется звать Макошь. Он не стал наблюдать за тем, как произойдет долгожданная встреча: его ожидали более важные дела. Но он успел, однако, поразмыслить над тем, откуда в отроке такой интерес к его коню. Такой жгучий интерес, что от единого конского фырканья к мальцу вернулся ведогонь, блуждавший до этого времени неизвестно где. Так далеко, что даже Морена не смогла его достать. Возможно, следовало прислушаться к словам колдуньи о том, что с конем не всё ладно. Конечно, глупостью было бы поверить ей полностью, однако дыма без огня не бывает, и следовало хорошенько расспросить баб о том, как животное вело себя в последнее время. Вспомнилось заодно, как тихо и тревожно было в лесу, как не бывало уже многие века. Даждьбог пересек сад в задумчивости и весьма скверном расположении духа. Медленно поднялся по древним ступеням, отворил тяжелую дубовую дверь и выдохнул с облегчением лишь тогда, когда нога его ступила на светящуюся в полумраке винтовую лестницу, ведущую к площадке Белой Башни. Она была построена его дедом, Сварогом, и никто, кроме него, не знал тайны минерала, из которого она была сотворена. Остатки были пущены на тропинки в саду да на часть стены, так, чтобы освещалось поле и половина моста. Ни разу со времен ее постройки не потребовалось использовать ее свет для защиты Ирия. Лишь раз довелось Даждьбогу увидеть ее мощь. Но, раз увидев, не забудешь уже никогда. Для молодых ирийцев, не знавших ужасов той войны, Башня была лишь символом. Для Тарха она была убежищем, в котором жил дух его деда, а все его заботы исчезали подобно утреннему туману. Однако существуют заботы, от которых невозможно избавиться даже в самом укромном месте. Так, он не мог избавиться от тягостного предчувствия, овладевшего им еще в лесу. Всю ночь простоял он на площадке Башни, вглядываясь во тьму, и не увидел ничего, что могло бы подтвердить его опасения, однако с рассветом они лишь укрепились в нем. Необычная тишина. Снова. Следя краем глаза за тем, что показывало ему зеркало, настроенное на терем Морены, Даждьбог наблюдал за тем, как плывет над вершинами сосен утренний туман, так похожий в его испуганном сознании на мглу. Плотный, непроницаемый, пахнущий хвоей и перегноем. Медленно опутывал он верхушки деревьев, спускался по ветвям, опоясывая древние сосны собою. Тарху казалось, что он слышит, как туман проникает в почву и опутывает корни, а после проникает в грунтовые воды, и по ним добирается до озер в саду. Он отдавал себе отчет в том, что сам для себя является худшим врагом, позволяя своим страхам рисовать яркие небылицы, однако не мог или не хотел ничего с собой поделать. И вот теперь он должен был подняться еще раз, взглянуть на лес при ярком свете солнца. Взглянуть на шпиль Черной Башни, который можно было увидеть только с площадки ее сестры, Белой Башни, выстроенной, в том числе, и для этого. Преодолев последний подъем, Даждьбог решительно распахнул дверь и вышел на площадку. Тут же холодный ветер ударил его в грудь, словно советуя убираться восвояси, однако решимость государя невозможно было поколебать, и он лишь взмахнул рукой, корректируя воздушные потоки на площадке. Он подошел к самому краю. Шпиль Черной Башни блестел на солнце. Сосны скрывали нижние этажи, однако три верхних было видно хорошо. Она действительно находилась в запустении. Кое-где проглядывал металл внутренней отделки, кое-где зияли дыры, оставленные Горынычем в пылу сражения. С первого взгляда можно было с уверенностью сказать, что ею никто не пользовался, однако Даждьбог продолжал глядеть на нее. В ней всегда присутствовало то колдовское очарование, какое есть у каждой волшебной башни. Раз взглянув, хотелось глядеть снова и снова, и так до тех пор, пока глаза не высохнут. Даже теперь, когда все ее былое могущество рухнуло, и вся она держалась лишь на воспоминании о себе самой, Черная Башня была невыразимо прекрасна и притягательна. Однако была причина, по которой до нее до сих пор никто не добрался, несмотря на то, что она стояла на границе с Асгардом, и Один давно положил на нее тот глаз, что у него еще оставался. Горные тропы, болота в лесах, ловушки колдуна, расставленные повсюду и тысячи его соратников, разбежавшихся, куда глаза глядят. Даждьбог был уверен лишь в той части леса, что освещалась Белой Башней. Дальше, чем простирался ее свет по ночам, он сам не заходил, и путешествовать предпочитал с помощью волшебства. Отсюда проистекал новый вопрос. В какой части леса гулял гарип? В той лишь, где Тарх сумел выследить его и подстрелить? Интуиция подсказывала государю, что не только. Она буквально кричала, что странный отрок путешествовал, где хотел, потому что не мог знать об опасности, которая грозила ему в других частях леса. Или мог знать, но по каким-то причинам не беспокоился на этот счет. По каким-то причинам он вообще ни о чем не беспокоился. Даждьбог ощущал раздражение всякий раз, как ему приходилось размышлять о гарипе. Все его действия, как и он сам, противоречили законам логики и того мира, в котором государь привык жить и благоденствовать. Тревога вошла в его сознание вместе с появлением гарипа и не желала исчезать до конца. Тарх взглянул на Черную Башню еще раз и взглядом проследил путь, проделанный им до точки, где он подстрелил отрока, и обратно. Внезапная догадка заставила его отступить от края площадки, потому что он не был уверен в том, что удержится на ногах от потрясения. Гарип мог оказаться в этой части леса лишь в двух случаях. В первом он должен был выйти из Ирия и пересечь Калинов мост. Во втором он должен был выйти из Черной Башни и пересечь лес, кишащий всякой нечистью. Этот путь он должен был проделать и в том случае, если бы вышел из Асгарда. Если бы он вышел из другого города, то должен был бы войти в Ирий с другой стороны. Даждьбог знал, что в Ирий он не входил. Это означало, что гарип появился из Черной Башни, потому что асгардцев государь знал очень хорошо, и на них отрок не походил совершенно. Нет, он не станет заключать его под стражу и бросать в подземелье. Нет, ни в коем случае. Если он смог пройти через лес, не пострадав, то всё, что может предложить Даждьбог, ему безразлично. Государь пока не знал, что отроку могло понадобиться в Ирии или от него лично, но хотел узнать. Для этого ему следовало забыть о своих догадках и сыграть роль радушного хозяина, держа ухо востро. Укрепившись в этой мысли, он бросил последний взгляд на Черную Башню. Пуста, давно необитаема. И хватит об этом. Ночь в Ирии всегда считалась особенным временем. В избах не зажигали свечей, света Башни было достаточно и для их освещения. Причудливо дымили печи, соревнуясь друг с другом в цвете и запахе дыма. Дорожки сада были пустынны. Никто не сновал по ним, выполняя мелкие поручения государя и его слуг. Каждый ириец чтил очаг, и после заката оставался в собственном доме. Это касалось и Морены, живущей в отдалении и одиночестве, и Макоши, обитавшей Башне на правах любовницы государя. Не касалось это лишь узника, предоставленного теперь самому себе. Натаскав коню корма и воды, бабы удалились, перешептываясь и глупо хихикая. Им отрок понравился. Стройный и ладный, с правильными чертами лица и большими глазами, он одновременно привлекал их в определенном смысле и пробуждал материнский инстинкт в тех из них, что постарше. Оставшись в одиночестве, он какое-то время просто выжидал, глядя в пустой дверной проем, за которым стремительно темнело. Возможно, он ждал, что за ним явятся, чтобы препроводить в менее удобное место, где не будет сена, на котором можно спать, а будет только холодный каменный пол и крысы. На его лице отражалось сначала сомнение, затем страх, а после умиротворение от осознания, что никто не придет за ним, не заберет его от коня и не бросит в подземелье. Впрочем, еды и питья ему также не предложили, поэтому он отпил немного из ведра, в котором полоскали тряпки. Даждьбог наблюдал за ним в зеркало, надеясь, что узник так или иначе обнаружит свои преступные замыслы, оставшись в одиночестве. Однако время шло, а в действиях отрока ничего преступного не обнаруживалось. Утолив жажду, он привалился к теплому боку коня и приготовился спать. Губы его шевелились, но зеркало не давало звука, и государь не мог знать, о чем говорил узник и даже к кому он обращался. - Сам с собой, что ли, балакает, - усмехнулся Даждьбог, отворачиваясь от зеркала и принимая от Морены чарку медовухи. - С конем говорит, - мрачно ответила колдунья. – Ты бы прислушался ко мне, государь… - Тьфу ты, дурная баба! – от возмущения Тарх так грохнул чаркой о стол, что та раскололась, и весь хмель разлился. – Всё одно талдычишь! Ты что, всё время о нем думаешь? Сколько лет уж прошло! - Ты его не помнишь, - Морена улыбнулась, стараясь загладить свою вину, и подала новую чарку. – Такого раз встретишь – уж не забудешь. - Ну, то не про меня сказано, - государь смачно хлопнул бабу по заду, подкрепляя свои слова, и усадил ее себе на колени. – А ты кончай при мне колдуна поминать. Сызнова услышу – обрежу твои косы и скину в колодец. Уж что ты там будешь со своими воспоминаниями делать – меня не касается. - Он тебе жизнь спас…. Даждьбог крепко выругался, швырнул чарку с недопитым хмелем в зеркало и разорвал сарафан на груди колдуньи. Всем эта баба была хороша: и кожа бела, и брови соболиные, и губы полные, и груди… Одно слово – ведьма. Сколько ей лет – один Род ведает, а все так же хороша, все так же до ласки охоча. Одно удовольствие усами ее щекотать, да смех ее заливистый слушать. А уж как она в своем колдовском искусстве преуспела – не пересказать. Многих баб знал государь, а такую отыскать взамен так и не смог. Потому и мирился со всем, что Морена делала, и со всем, что она говорила. И колдунья знала об этом. Знала, что он все равно придет к ней. И старалась каждый раз так уважить государя, чтоб вернуться захотелось поскорее. Вот только мгновение назад ему хотелось разбить вместо чарки ее дурную голову, а вот поди ж ты. Лежит теперь перед ним на столе, глазами своими ведьмовскими сверкает, щеки раскраснелись, сама мнет тяжелые груди да улыбается. Подходи, мол, если смелый. Нежно приласкал Тарх ее шею лебединую, прежде чем придушить хорошенько. - Помянешь при мне сейчас – убью. Смолчала. Голову отвернула. Улыбается. Так и не повернулась ни разу. Гордая. Уж как государь раздухарился, уж как ее охаживал, всё одно: повернулась в сторону, молчит, улыбается, характер показывает. Хотел он ее за это по-особому наградить, да повернулся в ту сторону, куда она смотрела. Осколок зеркала стоял как раз напротив стола. Зеркало-то развалилось, а он устоял. Как она. И отражалась в осколке пустая конюшня. Встретившись с государем взглядом, Морена не удержалась и расхохоталась в голос. - Просил же… - простонала она сквозь пальцы, которыми пыталась унять рвущийся из нее безумный смех. – Просил же не поминать! Хохот колдуньи вселил в государя какой-то неправильный, иррациональный страх. Оправившись и приведя себя в порядок, он бросился к лестнице, сообразив, что это единственный его шанс хотя бы увидеть беглецов и понять, с чем он имеет дело. Подъем казался невообразимо долгим. Сказывалась и естественная мужская усталость. Одолев, наконец, лестницу, государь тяжело выкатился на площадку, спотыкаясь через шаг и тяжело дыша. Пот жег глаза, дышать было тяжело и больно. С трудом подойдя к краю, он опустился на колени, упершись ладонями в надежный камень, и решительно взглянул вниз. Ночью сад всегда был пуст. В Ирии не было преступников, а значит, не было и стражи. Гарип просто вывел коня, сел на него и подъезжал теперь к воротам, которые на ночь закрывались накрепко. Даждьбог слабо улыбнулся. «Не уйдешь, выродок. Конец твоему катанию», - подумалось ему. Однако отрок, видимо, был готов к этому, потому что на некотором отдалении от ворот конь остановился, постоял немного, а после рванул во весь опор. Зрение государя усилилось стократно. Он видел всё в мельчайших подробностях. Каждую травинку, каждый волосок. Видел, как прильнул отрок к шее коня, как проговорил что-то, как мотнул конь головой в ответ. А затем они просто перелетели через стену, словно ее не существовало вовсе. - Бессмертный! – взвыл Даждьбог. – Колдун окаянный! Конь остановился. Отрок погладил его по шее, выпрямился, обернулся и махнул государю рукой, улыбаясь так, словно прощался с давним другом. - Я убью ее! – государь встал с колен и взмахнул кулаком. – Убью твою кобылу, если ты сейчас же не вернешься! Я выпотрошу ее, и выставлю на обозрение! В ответ конь приподнял хвост и опорожнился. Отрок сделал вид, что ругает его, но не смог сдержать смеха, и снова помахал Даждьбогу. Они двинулись прочь по дороге, освещенной ровным светом Белой Башни. Спокойно пересекли Калинов мост и скрылись в ночном лесу. Глупо было полагать, что там их сожрет какая-нибудь нечисть. Они пройдут весь этот путь, и пройдут быстро, потому что лучшего коня нельзя было сыскать на всем материке, даже Слейпнир был медленнее, и теперь государь понимал, почему. Он сидел на площадке до самого утра. Сидел, мрачно глядя на Черную Башню и ожидая, когда появятся признаки их прибытия. Давно смолк хохот Морены, печной дым сменился утренним туманом и изморосью. Черная Башня выглядела все такой же пустой и одинокой. Очевидно, она не интересовала беглецов. Даждьбог посидел еще немного, дождался полудня и спустился вниз. Следовало исполнить свою угрозу. Возможно, он был худшим правителем, чем его дед, слабейшим правителем, чем его отец. Но он должен был показать, что трусливейшим его назвать нельзя. Колдун должен знать, с кем имеет дело. Пусть посмотрит, как государь исполняет свои обещания. Покончив с необходимым, государь заперся в своих покоях и написал длинное обстоятельное письмо в Асгард на тот случай, если беглецы появятся там, минуя Черную Башню. Ворон с ответом на предыдущее послание еще не прилетал, однако государь допускал мысль, что в Асгарде снова какая-нибудь гульба, или Локи снова кого-нибудь обрюхатил, или обрюхатился сам, словом – опять же гульба, как ни посмотри, так что он мог лишь отправить второе послание, надеясь, что уж оно-то возбудит в соседях интерес. В противном случае действовать ему предстояло самому, а в этом он покамест не преуспел.