..И всходит солнце

Одиннадцать лет назад, весна. Сюэ Ян пытался найти самое презентабельное, что есть в его гардеробе и про себя ругался. Он и не рассчитывал, что на выставку приедут и родители Сяо Синченя. Вряд ли они будут очень рады тому, что их золотой сынок общается с каким-то безруким оборванцем. Наконец, найдя самое чистое на вид, он остановил свой выбор на этом. На фоне Синченя он все равно будет выглядеть жалко, но какая разница? Они договорились встретиться у входа в приют в двенадцать. Родители Синченя должны были приехать туда же. Сюэ Ян ждал без энтузиазма. А Синчень весь прямо сиял, невидящими глазами смотря в сторону ворот, будто действительно мог что-то разглядеть. И правда - впереди показались три фигуры. Третья, самая крохотная, быстро приближалась. Это была маленькая, лет трёх, девочка в зеленом платьице и белых ботиночках. Она размахивала руками и громко что-то пищала. Резво, как обезьянка, забравшись на руки к Сяо Синченю, она обняла его за шею. - Братик! - Привет, А-Цин, - Сяо Синчень улыбнулся и погладил ее по голове. Сюэ Ян закатил глаза. Он не очень любил маленьких детей. Они его, впрочем, тоже. А-Цин бросила на него недовольный взгляд и показала язык. - Вот, поздоровайся с моим новым другом, - сказал Сяо Синчень. А-Цин только поморщилась и прижалась к нему крепче. Родители Синченя оказались людьми пресными. Сюэ Ян едва ли запомнил, как их зовут. Просто доброжелательные, тихие, не бедные и не богатые, ничем не отличающиеся от других людей. Обычные. Сюэ Ян ненавидел таких. Но еще больше он возненавидел маленькую сестру Синченя. Пусть с этой мелкой Сюэ Ян был знаком всего ничего, она уже чертовски его бесила. И, главное, она мешала. Она сидела на руках у Синченя и не желала слезать. Обычно, за пределами приюта Сюэ Ян держал его за руку - помогал, направлял, где надо, к тому же, держаться за руки, как оказалось, очень приятно. А теперь все внимание Синченя занимала эта маленькая гадина. Все время дергала его, отвлекала по всякой херне, все время пищала про то, с кем она там общается и в какие игры играет. Родители Синченя умилялись со своей дочурки, и, вашу ж мать, они, видимо, ожидали от Сюэ Яна такой же реакции. Он даже начинал жалеть о том, что вообще пошел. Только на самой выставке, когда Синчень отдал сестру родителям и, наконец, взял его за руку, Сюэ Ян был доволен. И выставка была чудесной, если бы только не люди, которые то и дело отвлекали Синченя своими идиотскими вопросами. Сюэ Ян хотел бы выдавить им глаза, чтобы не пялились. Или выгрызть щеку. Так, чтобы не повадно было. Зато пока он был с Синченем, все было хорошо. Он помнил каждую свою картину и с удовольствием рассказывал про каждую, стоило только спросить. Сюэ Ян не увлекался искусством, а живописью - тем более, но здесь ему определённо нравилось. Красота и изящество размытых контуров и нечетких, будто находящихся в постоянном движении фигур захватывали воображение. Он был готов подолгу разглядывать каждую деталь, каждый мазок и штрих. И был рад, что он держит за руку человека, который так сильно его радует. Вместе они медленно шли вдоль стены с вывешенными на ней картинами, ненадолго останавливаясь перед каждой. Самая последняя в ряду особенно привлекла внимание Сюэ Яна. Она была нарисована в светлых тонах, будто залитая солнечным светом. Маленькая фигурка, тоже словно сотканная из света, стояла в центре. - "Мечта", - вслух прочитал Сюэ Ян. Сяо Синчень сжал его руку крепче. - О, это моя любимая. Решил попробовать нарисовать свою собственную мечту. - И что это? - Не что, а кто. Это моя сестра. Я очень хотел бы узнать, как она выглядит. Когда она родилась, я уже не видел. Так иногда больно осознавать, что я никогда не увижу, какой она вырастет. - Она вредная, - буркнул Сюэ Ян. Вредная - это ещё мягко сказано. Противная - вот это уже подходит. Он, конечно, мог понять, почему Синченю она не кажется настолько противной, но тем не менее мысль о том, что мечта Синченя - такого замечательного - связана с этой маленькой гадиной, подняла из груди жгучую волну ярости. Хорошо, что Синчень не видел, как лицо Сюэ Яна перекосилось от отвращения. Тем не менее, Сюэ Ян для себя кое-что решил окончательно. Потихоньку и аккуратно, но Синчень должен стать его. Чтобы не было никаких родителей и противных маленьких сестричек. Чтобы думал и мечтал только о нем. Тогда все будет хорошо и правильно. - Пусть вредная, но она моя сестра и я ее люблю. Это тяжело - не знать, как выглядят дорогие люди. Я ведь не знаю даже как выглядишь ты. - Лучше тебе и не знать, - усмехнулся Сюэ Ян. Было приятно слышать, что для Синченя он уже успел стать дорогим человеком. Другого он, впрочем, и не ожидал. - Ты звучишь, как человек с добрым сердцем, это все, что я могу сказать, - Синчень неловко улыбнулся, - Собственно, поэтому я и захотел написать картину для тебя. - Как мило с твоей стороны. Уверен, что мне понравится. Мимо, совсем близко, прошел какой-то мужчина, едва не задев Синченя. Сюэ Ян выругался про себя и, положив руку ему на талию, отвел в сторону. - Ходят тут всякие, - оправдался он, но руку не убрал. - Чувствую себя таким жалким, - Синчень улыбнулся, но без радости. - Если бы ты мог увидеть свои картины, то не говорил бы так. - Спасибо тебе. Ты так мне помогаешь. Я постараюсь... Выразить свою благодарность тебе. Ты хочешь увидеть мир, да? - Ну вроде. Но, честно говоря, я бы не хотел при этом быть один, - усмехнулся Сюэ Ян, и крепче сжал пальцы на талии Синченя, так, чтобы ему стало немного больно. Он слегка дёрнулся, но не отстранился. - Конечно, всегда веселее, когда кто-то есть рядом. - Хочу, чтобы при этом ты был со мной, вот что. Вот так и нарисуй. Хорошо, что Сяо Синчень не видел и того, как покраснели его щеки. Сюэ Ян, впрочем, этого и добивался. Он любил, когда все идет по его плану. Сюэ Ян довольно улыбался, сидя на скамейке в садике за приютом. День прошёл просто великолепно. И, если все будет идти как надо, он сможет переехать к Синченю жить - уже неделю плакался воспитательнице, что его собственный сосед издевается над ним и мешает ему жить и невзначай добавлял, что у Синченя в комнате есть свободная кровать. Сосед его не обижал, но человеком и вправду был сложным, и воспитательнице об этом было известно. Она пообещала, что постарается переселить его, если Синчень будет не против. Еще бы он был против. Сюэ Ян блаженно прикрыл глаза, греясь под ласковым вечерним солнышком. Но тепло быстро ушло - солнце загородила какая-то фигура. Сюэ Ян открыл глаза - мерзкая черная девка стояла перед ним со сжатыми кулаками. Ее лицо все перекосилось от злости. Она подняла руки и, видимо, произнесла что-то на своём, но Сюэ Ян не понял. Она повторила. - Я не знаю жестового языка, - устало ответил Сюэ Ян и отвел глаза. От злости она стала настолько уродливой, что была похожа на какую-то карикатуру, так что трудно было не засмеяться. Она уже, кажется, была близка к точке кипения, но все ещё стояла без движения, только брови хмурила. Что, опять будет ругать за то, что украл конфеты с прилавка? Он не выдержал и все-таки усмехнулся. Она громко, со свистом вдохнула и, как ему показалось, повернулась, чтобы уйти. Однако, Сюэ Ян совсем не ожидал, что она коснется своего горла и будто сдвинет что-то там, внутри, с тихим влажным щелчком. Сюэ Ян молча наблюдал за ней, вжавшись спиной в скамейку. Что-то в ней стало другим. Впервые эта девка не показалась ему безвольным куском мяса. Когда она со щелчком сдвинула что-то внутри своего горла, что-то и в нем шевельнулось и заворочалось липким страхом. Что-то подсказывало, что то, что произойдет дальше, ему не понравится. Она открыла рот и захрипела. Так противно, глухо, как зомби из фильмов. И ее горло продолжало как-то странно, мерзко щелкать. Однако, сказанное ей Сюэ Ян различил мгновенно. - Ты вор! Оправдаться он не успел. Хлесткий удар сбил его на землю и заставил мир вокруг описать колесо. Нос запульсировал болью. Она замахнулась снова - Сюэ Ян резко перевернулся. Не попала. Он встал и на секунду встретился с ней взглядами. Ее огромные зелёные глаза глядели на него с презрением, жестокостью и ненавистью. Настолько сильной ненавистью, что даже думать не стоит, драться с ней или бежать! Бежать, бежать, однозначно бежать! Он развернулся и побежал со всех ног. Нос ужасно саднил, но это все потом. Пока нужно убежать от нее подальше! Подальше... В спину ударило что-то тяжеленное. Она навалилась на него всем телом, ударила головой о землю - твою мать, как же больно! Перевернула и стала бить кулаками по лицу. Сюэ Ян поднял руки, пытаясь защититься - протез отлетел в сторону, а другую руку она больно выкрутила и прижала к земле. Сюэ Ян закричал, судорожно забился, пытаясь вывернуться. Почему она такая сильная? Она выглядела, как безобидный мешок с костями! Очередной удар - по голове будто молотом ударило. Черепная коробка задребезжала и Сюэ Ян был уверен, что раздался хруст. Он заорал: - Прекрати! Она не прекратила. Каждый удар ощущался так, как будто она била его огромным тяжеленным камнем. Вся его голова пульсировала невыносимой болью, в перерывах между ударами вспыхивая единственной мыслью. Сюэ Ян думал о том , что может умереть. Она была достаточно сильной, чтобы забить его насмерть и, кажется, она была не против такого исхода. Он не мог вырваться, да даже если бы и смог - что он ей противопоставит? Все, что он мог - после каждого удара орать погромче в надежде, что кто-то услышит. Он едва видел ее - глаза заволокло красным, оставалась только ее фигура, нависающая над ним, и взмывающая вверх рука, сжатая в кулак. Но удара не последовало. Чьи-то руки перехватили ее вдоль корпуса и отбросили в сторону. Сквозь пелену Сюэ Ян разглядел огромного парня, при виде которого эта ненормальная села, поджав хвост, и попытался было встать и бежать подальше, пока она ему не угрожает, но тут же снова упал. Парень, спасший его, подошел к нему и дотронулся до его плеча. - Не бойся, малый, жить будешь, - ласково проговорил он, - Только в лишний раз не двигайся. Сюэ Ян почувствовал, как его поднимают с земли и, наконец, потерял сознание. Пришел в себя он в больнице. Нос ужасно болел, голова гудела, губы саднили, страшно хотелось пить. Один глаз почему-то не открывался. Он повернул голову - на стуле рядом сидел крупный парень с длинными волосами, собранными в косу и некрасивым, будто вырубленным из дерева лицом. Сюэ Ян ненавидел некрасивых людей, но этот парень внушал только спокойствие. Он сильнее, чем эта девка. Пока он рядом - значит, Сюэ Ян в безопасности. - Пить хочешь? - спросил парень. Сюэ Ян замычал в знак согласия. Парень аккуратно приподнял его под спину и помог сесть. Поднес стакан к губам - Сюэ Ян выпил весь. - Сколько я тут? - Не так уж долго. Около часа. - Когда я смогу уйти? - Думаю, скоро. Врач решит, когда вернется. Ну, ничего критического с тобой нет - просто пара гематом, нос сломан и небольшое сотрясение. Повезло. Нос сломан?! Где же тут повезло? Сюэ Ян хотел выть. Нос парня, который спас его, был похож на клюв какой-то хищной птицы. У Сюэ Яна был прямой тонкий нос, которым он очень гордился. Если плохо срастется - он очень боялся, что его нос тоже станет похож на клюв. - Ты чего, малый, расстроился? Тебе повезло, что она тебе череп не проломила, уж она-то может, - усмехнулся парень. Сюэ Ян спросил: - Ты кто? - Меня зовут Не Минцзюэ. Сюэ Ян зевнул. Имя ему, конечно, не нужно было. Ему нужно было узнать, кто есть этот Не Минцзюэ. Какой-то борец? Боксер тяжеловес? Солдат? Возможно, можно было бы научиться у него паре приемов, раз он такой сильный. Это унизительное избиение нанесло непоправимый ущерб его самолюбию, а это даже хуже сломанного носа. Нужно научиться защищать себя. - Я бы на твоём месте из-за другого расстраивался, - строго произнес Не Минцзюэ. Сюэ Ян приподнял бровь. - Что? - Ты ведь и сам понимаешь, почему А-Лин так вызверилась. Не говорю, что она права, но ты ведь сам знаешь, что ты сделал. А-Лин? Так, что ли, зовут эту копченую? Какое идиотское имя! Конечно, Сюэ Ян не был идиотом и знал, что пропажу денег и еды она заметит, но как она узнала, что это именно он? Или просто ткнула пальцем в небо и попала? Это можно узнать и потом. Сейчас оптимально строить из себя бедняжку, чтобы разжалобить этого амбала. Заиметь себе союзника в лице такого парня дорого стоит. Сюэ Ян с деланной неловкостью пробормотал: - Я знаю... - Молодец, что хотя бы не отрицаешь. Может, мне расскажешь, зачем это сделал? Не понимал, что получишь наказание за свои действия? - Я просто... Очень хотел есть. - Почему тогда не подошёл и не попросил? Разве это не легче? - Я не знаю, почему так сделал... Я просто... У нас в детдоме обычно все только так и решалось. Нельзя было просить о помощи. - А если серьёзно? - усмехнулся Не Минцзюэ. Сюэ Яна будто холодной водой окатили - до этого слезливые истории о детдоме работали безотказно! Он тупо открыл рот, не зная, как себя теперь вести. - Я... - Предположу : ты просто решил, что волен делать то, что тебе вздумается, и должен получать все, что хочешь, даже если это не твоё. Я прав? Сюэ Ян молчал. Не Минцзюэ попал в яблочко как будто даже не целясь. Он покачал головой: - Не говорю, что А-Лин поступила верно, но ход ее мыслей для меня понятен и вполне логичен. А для тебя у меня только один совет : начни-ка жить по совести, мы ведь оба знаем, кто платит дважды. Сюэ Ян сделал вид, что ему поплохело и что он снова теряет сознание. Хотя он был уверен, что Не Минцзюэ уже обо всем догадался. Слишком уж он борзый для уродца. Все таки лучше подружиться с этой копчёной А-Лин. *** За окном было темно. Сколько точно времени сейчас - Тун Лин не знала, да и проверять ни к чему. Ночь же все равно закончится и ровно в семь утра к ней придёт Не Минцзюэ. Она лежала на полу, глядя в пустоту. Зря она это сделала. Теперь не встанет. Такое происходило довольно часто - стоит прилечь, и вставать нет никакого желания. Единственное, что может заставить подняться - если сильно захочется в туалет или если придёт Не Минцзюэ. Тун Лин весила довольно мало при своем росте, но вес собственного тела казался чем-то неподъемным, будто ее просто прибило к земле без возможности встать. Пусть на полу и холодно, и пусть лежать на нем немного больно, встать гораздо сложнее, чем немного потерпеть. Завтра будет все болеть. Ну и ладно. Можно и потерпеть. Она уже забыла, когда "можно и потерпеть" превратилось в обычный ритм жизни. Можно терпеть голод, пока перед глазами не начнет темнеть и пока Не Минцзюэ не заставит ее поесть, можно терпеть недостаток сна, пока не начнет вырубать от усталости, можно и холод потерпеть - это не страшно. Страшно то, что она заснёт трезвой. Она не спала уже второй день, и рубило уже сильно - значит, скорее всего, сейчас или, по крайней мере, скоро, она вырубится. А сегодня она - страшно подумать - выпила только бутылку пива с утра. Сны на трезвую голову ничего радостного ей не приносили. Впрочем, и на пьяную голову тоже, но в таком состоянии ей нравилось находиться больше. Да, мутит, кружится голова, во рту мерзкий привкус, да и в целом вкус алкоголя ей не нравился, однако, когда она была пьяной, то все ее беды, казалось, и яйца выеденого не стоят, кошмары прошлого отступают, отступает и совесть, отступает на время ненависть к себе. Когда она пьяная, самая серьёзная проблема - чтобы не вырвало. В трезвяк даже улыбаться не получалось. Она никак не могла выкинуть из головы, что, когда улыбается, выглядит еще уродливее, чем обычно, да и морщинки становятся глубже... Тун Лин выть хотела, когда смотрела на себя в зеркало. От того, какой она родилась уродиной, хотелось выкопать яму и бросить себя в неё. - Никогда ты не была и не будешь уродиной, - раздался серьёзный голос. Тун Лин повернула голову. У входной двери стоял Не Минцзюэ. - Быстро же я вырубилась, - засмеялась она. В своих снах она обычно могла разговаривать, что не могло не радовать, только вот ее голос был очень звонким и высоким, почти как у ребёнка. - Не переводи тему, - строго произнёс Не Минцзюэ. Тун Лин ожидала, что он подойдет к ней, но он просто стоял, подпирая спиной дверь, будто удерживая что-то за ней, - Каждый раз, когда я здесь появляюсь, меня встречают твои мысли о том, какая ты бесполезная уродина и идиотка. Тун Лин только улыбнулась. Ей очень, ну очень часто снился Не Минцзюэ. Да и не только снился. Иногда мысли в ее голове начинали говорить его голосом, когда нужно было собраться и принять важное решение. Она, честно говоря, не очень-то любила, что его наставления не оставляют ее даже в мыслях и во сне, но его присутствие по крайней мере, давало хоть какое-то чувство защищенности. - Слушай, раз уж ты здесь, не мог бы принести мне чего-нибудь из вон того шкафчика? Хоть во сне напьюсь, - Тун Лин приподняла голову и посмотрела ему в лицо. Он нахмурился. - Хочешь - сама встань, - буркнул Не Минцзюэ. С его словами Тун Лин будто что-то оттолкнуло от земли, и она сама собой поднялась, как будто чьи-то невидимые руки взяли ее под мышки и поставили на ноги. Только вот стоило моргнуть - и ее дом тут же изменился. Вход в кухню исчез, вместо него появилось огромное, до самого потолка зеркало. - Это что за шутки? - нахмурилась Тун Лин. Не Минцзюэ пожал плечами: - Зеркало. - Ты знаешь, о чем я. - Раз ты хочешь попасть к своему шкафчику, то захочешь и посмотреть в зеркало. Тун Лин закатила глаза. Конечно, смотреть на себя ей не хотелось, но если за это Не Минцзюэ впустит ее в кухню, то можно и потерпеть. Она взглянула в зеркало, но вместо своего отражения увидела ужасную, уродливую карикатуру : нос крючком занимает половину перекошенного лица, выпученные глаза тупо пялятся в пустоту, огромные раздутые губы приоткрыты в идиотской гримасе. Она поморщилась и хотела было отвернуться, но просто не могла. Что-то ее удерживало. - Я не хочу на это смотреть! - крикнула она, - Какого хрена вообще ты управляешь моим сном?! - Я им не управляю, - устало ответил Не Минцзюэ, - Я сейчас сплю в своей постели и уже десятый сон вижу. Точнее, не вижу. Думаю, ты поняла. Это переносный смысл. Тун Лин аж дрожь пробрала. Достоверность образа Не Минцзюэ из ее снов ее даже немного пугала. А отвернуться от зеркала она все еще не могла. Не Минцзюэ снова заговорил, и пусть он не приближался, его голос звучал прямо под ухом. - Тебе противно смотреть? А разве не такой ты себя воображаешь? - Воображаю?! - Ты убедила себя, что именно так и выглядишь, разве нет? А теперь посмотри моими глазами, раз твои тебя обманывают. И уродливый образ в зеркале пропал, а вместо него появилось ее обычное отражение. На секунду оно даже показалось ей красивым. - Разве у тебя уродливый нос? Губы? Глаза? У тебя пропорциональное и вполне приятное лицо, пусть и для многих экзотичное. У тебя чистая кожа, густые волосы, ровные зубы, красивый угол челюсти. Если бы ты только перестала пить как не в себя, то и синяки под глазами бы пропали. А если бы ты нанесла немного макияжа, то гораздо больше людей бы заметили, какая ты красивая. И фигура у тебя тоже красивая, если бы ты перестала морить себя голодом. Не Минцзюэ говорил убедительно и немного устало, как он говорит с Хуайсаном, когда приходится что-то ему объяснять. Тем не менее, Тун Лин казалось, будто его слова ее словно раздевают, и прямо сейчас она стоит перед зеркалом совсем голая. Она простонала: - Замолчи. - Ты помнишь, как в конце второго курса военки мы с ребятами пошли в аквапарк и ты надела купальник, который тебе подарила моя мама? Помнишь, как все на тебя смотрели? Тун Лин пробрала дрожь страха, смешанного с отвращением. Хотелось прикрыться, но двинуться она все так же не могла. Ей показалось, что она снова там. Чувствует горячий летний воздух и влагу на ресницах. Чувствует чужие взгляды и смущенно просит у Не Минцзюэ его футболку, лишь бы прикрыться как нибудь. От воспоминаний ее снова пробирает дрожь. Она шепчет : - Это из-за моих плеч. - Все прекрасно знали, что у тебя широкие плечи, так что никого это не удивило. А вот то, что у тебя тонкая талия и объемная грудь, мало кто знал. Тун Лин зажмурилась до боли в глазах. Ей казалось, что если она откроет глаза, то и правда увидит себя голую. А Не Минцзюэ все продолжал и продолжал: - Возможно, для тебя это прозвучит грубо, но мы с парнями еще долго потом обсуждали то, как тебе хватало совести прятать свою фигуру под этими мешками вместо одежды. - Заткнись! - крикнула Тун Лин. Из глаз потекли слёзы. Теперь с нее пропала будто бы не только одежда, но и татуировки, и в зеркале теперь отражалась ее голая, чистая кожа. - Я правда не понимаю твою позицию. Ты считаешь, что если лишишь себя свой красоты или станешь ее отрицать, то это поможет тебе избежать того, что произошло на водоканале? - Закрой свой поганый рот! Не смей говорить об этом! Моя сестра погибла! - закричала Тун Лин и сделала последнее усилие, чтобы вырваться из хватки, которая держала ее перед зеркалом. И не сразу поняла, что получилось. Зеркало пропало. Теперь она стояла напротив Не Минцзюэ, который все так же подпирал собой дверь. Казалось, будто из-за двери доносится какая-то музыка. Мэй Тун Лин стояла перед Не Минцзюэ, тяжело дыша через сжатые зубы. А он смотрел, как обычно, уверенно и немного печально. Она его совсем не пугала, и это ее часто выводило из себя. - А, ты про Тсару, - сказал Не Минцзюэ внезапно с долей издевки, - Твоя сестричка-близняшка Тсара, с которой вы делили одну судьбу, пока вас не разлучило то, что произошло на водоканале... - Не смей говорить о ней в таком тоне, понял? Ты хоть можешь себе представить, что она чувствовала? - Не могу, к счастью. Это, без сомнений, ужасно. Но ты очень хорошо можешь представить это. Или даже вспомнить. Ты ведь ничего не забываешь, А-Лин. Его слова эхом отразились в ее голове. Она вспомнила, что за музыка доносилась из-за двери. Танго Бреговича. Тун Лин будто током ударило. Только не это опять! Она развернулась и побежала со всех ног. Хотела бы бежать со всех ног, но ее движения были такими медленными, до ужаса медленными, а ее больная нога просто волочилась по земле, как старая тряпка. Она бежала, сама не зная куда, и Не Минцзюэ не преследовал ее, он все еще стоял на страже этой проклятой двери, из-за которой доносилась это проклятое танго. И пусть она вроде и отдалялась от Не Минцзюэ, танго становилось громче и громче. И тут она поняла. Это вовсе не Не Минцзюэ контролирует ее сон, как он и сказал. Это проклятое танго. Это оно ее преследует. Точнее то, что за ним стоит. А если еще точнее, кто. И она не должна попасться. Только не опять. Тун Лин постаралась ускориться. Но чем отчаянней она бежала, тем медленее двигалась. Будто ее затягивало в болото - с каждым ее движением становилось все труднее и труднее сопротивляться мерзкой, липкой трясине. Конечно. Ее просто так не отпустят. - Милая! - раздался голос из пустоты. Из темноты показалась фигура в белой одежде. Тун Лин снова расплакалась. Ланьян стояла перед ней такой, как Тун Лин видела ее в последний раз, когда приезжала к ней в Италию : счастливая, молодая, вся такая весенняя, свежая и абсолютно правильная. Ланьян обняла сестру и погладила по волосам. - Что случилось, милая? - Он там стоит... Ему нужно, чтобы я... - Нужно, чтобы ты пошла со мной, - раздался голос прямо за спиной. Не Минцзюэ, подпирающий собой дверь, стоял в метре от неё. Как она и ожидала - бежать бесполезно : тут не она хозяйка. Тун Лин закричала: - Не хочу! - Зачем это тебе? - мягко, но недоверчиво спросила Ланьян, закрывая сестру собой. Не Минцзюэ снова заговорил тем самым усталым тоном, будто ему приходится объяснять очевидное: - Она должна, наконец, вспомнить. Иначе ничего не получится. - Почему это ничего не получится? Нам и здесь хорошо, правда, А-Лин? - Ланьян снова погладила ее по голове. Тун Лин кивнула: - Да. - Я вижу, что тебе тут хорошо. Но какой смысл жить только за границей того, что для тебя хорошо и удобно. Пойдём, тебе это нужно. - Почему ты решаешь за нее, что ей нужно? - вспылила Ланьян. Тун Лин из-за ее спины добавила : - Это ты у нас хренов мазохист, который очень любит себя наказывать по делу и без! Не Минцзюэ только покачал головой. - Пойдём. Тебе будет больно, это правда, но я буду рядом, я помогу. Иначе оно все время будет тебя преследовать. Ну же. Ты справишься, - он подал ей руку и приоткрыл дверь. Мелодия танго стала громче и ударила по голове Тун Лин будто обухом топора. Она закрыла глаза и замотала головой : - Нет, нет, нет, не пойду! Я не справлюсь! - Оставь её! Уйди! - строго приказала Ланьян, прижимая Тун Лин к себе. Не Минцзюэ вздохнул. - А-Лин. - Убирайся! Это ты у нас самый сильный, вот сам туда и иди! - кричала Тун Лин. Танго становилось все громче, и в ноздри ударил запах асфальта после дождя, металла, и чего-то такого минерального, густого и теплого, как... - Ты сама себе противоречишь. Тебя не смущает, почему именно я здесь? Потому что я - это ты. И Ланьян - это ты. Ты просто решила дать этим частям себя имена и ассоциировать с нами, чтобы в случае с Ланьян у тебя был повод оправдывать себя, а в моем случае - сваливать на меня все то, что вне твоей зоны комфорта. Но то, что говорю я - можешь сказать ты. И ты согласна со мной. Потому что я - это ты. Сильная и смелая ты, которую ты сжигаешь, как муравья под лупой. Но ты сама знаешь, что тебя там ждёт, и, как и я, ты готова к этому. Ну же, скажи это и мы пойдём. - А ну убирайся отсюда, ты! - прикрикнула Ланьян, но сделала это с присущим ей тоном "Убирайся, ну пожалуйста, если ты не против". Не Минцзюэ покачал головой, глядя на плачущую Тун Лин. - И не стыдно тебе? Ланьян всегда была доброй и воспитанной девушкой, но она никогда не занималась тем, чтобы слепо оправдывать чьи-то поступки или тормозить чьё-то развитие. Но я понимаю, для тебя удобно думать что кто-то заботится о тебе, в отличие от меня. Удобно думать, что кто-то хороший, а кто-то плохой. Но слишком ты заигралась в жертву, не думаешь? Давай-ка покончим с этим, - сказал Не Минцзюэ и открыл дверь наполовину. Танго Бреговича заорало хором адских голосов. Вместо каждого из инструментов истошно кричал человек. Визжал, надрывая связки, булькал и затихал, как свинья на бойне, а вместо него начинали орать двое других. Тун Лин закрыла уши руками, впиваясь в кожу ногтями, и тоже завизжала нечеловеческим голосом. Вместе с ними, среди них. Женские, мужские, детские голоса, и они все скандировали одну фразу. СВИНЕЙ НЕ ПРИНОСЯТ В ЖЕРТВУ. - Этого не было! Это не я!!! - закричала Тун Лин. Хор адских голосов дружно расхохотался. И будто по мановению руки невидимого дирижера, мелодия танго снова зазвучала, на этот раз прямо в ее голове. Вместо скрипок этот адский оркестр играл на ее сухожилиях, вместо ударных стучало ее измученное сердце и скрипел ее раздробленный коленный сустав. Сотни крошечных ногтей царапали изнутри стенки ее внутренних органов, разрывали ее на части, и они все кричали, кричали, кричали... Этот минеральный запах просочился внутрь ее безопасной комнаты, залил собой все. Этот минеральный запах, густой и тёплый, как... Платье Ланьян из белого стало багровым. Этот запах, густой и тёплый.... Темно-зеленый свитер Не Минцзюэ расползся черным пятном на груди. Минеральный, густой и тёплый... Глаза Тун Лин застилало чем-то красным. Запах густой и тёплый, как свежая кровь. *** Лежа в кровати, Не Хуайсан думал о том, когда это все началось. Он даже не мог подобрать правильных слов, просто "это все". Сегодня, когда он случайно увидел дагэ практически голым, он снова вспомнил. Вспомнил, конечно, уже значительно после того, как перестал снова и снова проигрывать в голове, что увидел. Его покрытое бледными шрамами тело, его широкие плечи, сильная грудь с обширным ожогом, крепкие бедра, легкий румянец на щеках... Может из-за румянца, но Хуайсану показалось, что дагэ в этот момент выглядел моложе, практически на свой возраст. Но больше всего в его память врезались не шрамы, не ожог и даже не его лицо. Будто на сломанной записи, его мозг проигрывал одну и ту же картину : как капелька воды падает с подбородка брата на грудь и стремительно стекает вниз, пока не растворяется в дорожке тёмных волос внизу живота. Хуайсан почему-то не мог выкинуть этот образ из головы, хотя, честно говоря, он не очень-то и пытался. Он не стал бы врать, говоря, что увиденное ему не понравилось. Хотя, он не мог как-то однозначно дать описание тому, что чувствовал, совсем как иногда в детстве. Это ему казалось какой-то странной смесью взрослых чувств. Только взрослые могут говорить одновременно с нежностью и пренебрежением, любовью и презрением, сочетать то, что сочетать нельзя. И, главное, непонятно, зачем они это сочетают. Как жареную курицу с мороженым или бананы с горчицей. Его отношение к дагэ всегда находилось на этой странной грани чувств, которым не мог дать названия. И, пусть он и вырос, в его отношении ничего не изменилось, но зато он понял, что есть люди, которым нравится есть жареную курицу с мороженым и он, возможно, в их числе. Дагэ со своего возвращения - то есть все время, что Хуайсан помнил - никогда не носил открытой одежды, даже рукава на рубашке не закатывал. Возможно, именно из-за этого одна ситуация, которая произошла сразу после его возвращения, так повлияла на Хуайсана. Да, он был тогда все ещё ребенком и не в полной мере все понял, да и не было там ничего сверхъестественного, но что-то у него внутри дернулось и шевельнулось не в том направлении. После того, как дагэ вернулся, вся его старая одежда была ему мала. Особенно в спине - так натягивалась, что чуть не лопалась. Поэтому, когда Хуайсан предложил брату пройтись по магазинам и купить новой одежды, тот сразу же согласился. Тогда ему казалось очень странным, что дагэ отказывается от футболок и маек, хотя они бы очень ему подошли, отказывался и от рубашек, если они подчёркивали контуры его тела - Хуайсан вспомнил, как ощутил ту самую смесь чувств внутри, когда брат с недовольным лицом вышел из примерочной в рубашке, которая так красиво подчеркивала мышцы на его руках и груди, и вспомнил, как он расстроился, когда брат сказал, что ему нужна одежда свободного кроя. Ещё больше он расстроился тому, что вместе с собой в примерочную брат его тоже не пустил, хотя раньше - Хуайсан это четко помнил - дагэ мог переодеваться при нем, не стесняясь. Почему ему было от этого грустно и даже немного обидно, он и сам не мог объяснить. Думая об этом сейчас, Хуайсан мог понять, что брату просто не хотелось, чтобы кто-то на него пялился, и это вполне себе логично, но... Что за "но", он объяснить не мог. Как и не мог объяснить того, почему, когда заметил, что дагэ неплотно закрыл шторку в примерочной, тайком, чтобы никто не видел, заглянул в образовавшуюся щель. Он знал, что так делать нельзя, что это некрасиво и неприлично, но все равно сделал. Все, что он увидел - оголенную спину брата. Его талия казалась очень тонкой на фоне широких, могучих плеч, а когда он повернулся, мышцы на его спине так красиво перекатились под гладкой смуглой кожей. Хуайсан не сразу заметил, что дагэ смотрит на него. Просто смотрит. Хуайсану стало страшно. Он был в тот момент уверен, что дагэ отругает его и скажет ему, что он сделал ужаснейший, самый плохой поступок, который только можно совершить, но он всего лишь задернул шторку со словами "Я еще не оделся". И потом ни слова об этом не сказал. Казалось бы, ничего такого не случилось. Хуайсан был уверен, что брат уже давным-давно про это забыл. Но для него этот момент стал дорогим, даже почти интимным. И очень, очень стыдным. Он не знал, почему придал этому такое большое значение. Просто детское любопытство. И дагэ ведь уже забыл. А он все никак не мог забыть, и даже иногда думал, что никто не видел даже предплечья дагэ - а он видел всю его спину. Хуайсану казалось, что это делало его особенным, особенно близким. Он хотел быть как можно ближе к брату. Он знал, что, ясное дело, после смерти родителей никого роднее друг друга у них не осталось, но это было не то, чего ему хотелось. Ему хотелось быть БЛИЖЕ. Он не знал, почему так часто вспоминает про ту ситуацию в примерочной, почему от воспоминаний чувствует, как внутри будто бы что-то шевелится, почему ему кажется, что думать об этом - что-то странное и стыдное. Это было что-то, похожее на сладкую снаружи пилюлю, которая разольется по языку горечью, если не проглотишь, а будешь катать во рту. Этим Хуайсан обычно и занимался. Вспоминал, наслаждался сладостью и чем-то ещё неизвестным, а потом тонул в горечи непонятно откуда взявшегося стыда и чувства вины, смешанного с чем-то совершенно незнакомым. Примерно сразу же после этого Не Хуайсан увлекся соревнованиями силачей. Ему и по сей день нравится смотреть их по телевизору. А бодибилдерские соревнования он терпеть не мог. Намазанные маслом, высушенные до невозможного мужики в стрингах отталкивали его своей неестественностью. Ему нравились именно силачи. Огромные могучие дядьки, таскающие тяжеленые бревна, сгибающие арматурные пруты, поражающие воображение своей силой и выносливостью. Хуайсану нравились не только их способности, но и их тела, далекие, казалось бы, от идеала. Ему нравились их не очень рельефные, но сильные руки с большими ладонями, толстые шеи, широкие спины, объёмные ноги и - почему-то особенно сильно - немного выпирающий живот. Иногда он подолгу рассматривал и прикидывал, сильнее ли эти мужчины его брата - конечно же нет, дагэ самый сильный - и кто из них больше всего похож на него. Он просто хотел быть с ним ближе. Он спал с дагэ в одной кровати даже не столько из-за страха темноты или страха того, что при пробуждении - как ему часто снилось - брата рядом не будет, но из-за ощущения ни с чем не сравнимой близости. То, что брат обнимает его, прижимает к своей груди, позволяет ощутить тепло его тела, его сердцебиение, то, что они буквально спят вместе - все это дарило Хуайсану ощущение собственной исключительности. Ему нравилось думать, что никому, кроме него, такого не было и будет дозволено. Чувствовал ли он, что это как-то странно? Да, конечно чувствовал, но это чувство тонуло в ощущении того, как все правильно происходит, что все именно, так, как должно быть. Так приятно и совсем немного ненормально. Хуайсан помнил, как сильно обрадовался, когда дагэ сказал, что они переезжают из родительского дома. Брат просто не мог там оставаться - воспоминания сжирали его с головой, он хотел уехать. Хуайсан был рад тому, что они больше не будут жить вместе с бабушкой. Она его правда пугала, она была холодной и отстранённой и иногда замахивалась, если он что-то делал не так. А еще он был рад тому, что теперь они будут жить вдвоём. Только он и брат в целом доме. Будут вместе обедать, смотреть телевизор, ложиться спать... Совсем как... супружеская пара. Когда вечером брат подошёл к нему, сел рядом и сказал о своём решении переехать, Хуайсан крепко обнял его и поцеловал его в щеку. Брат улыбнулся, и Хуайсан снова поцеловал его - на этот раз в губы - и пусть он и не вкладывал в это действие ничего интимного, но он сделал это специально. Сейчас Хуайсану это кажется ну очень диким - десятилетний мальчик целует в губы своего двадцатидвухлетнего брата. Но он действительно сделал это по своему желанию. Брат тогда аккуратно отстранил Хуайсана от себя и сказал "Допустим, этого не было". Возможно, он действительно подумал, что Хуайсан сделал это случайно. Или что это просто какая-то детская глупость. А может, он просто пытался себя в этом убедить. По крайней мере, Хуайсан знал, что сделал это сознательно и намеренно. И знал, что сделал бы это ещё раз. И он помнил, как злился, когда оказалось, что жить они будут не вдвоём. У них было еще одно колесо - несмазаное и скрипучее. Он любил А-Лин всем сердцем, но ему не нравилось именно то, что она вставала между ним и дагэ. Она тоже была ему близка, и это заставляло его злиться, пусть он и не понимал, на что именно, ведь он не маленький и прекрасно все осознаёт. Его совсем не раздражало то, что она не может бегать и быстро ходить из-за больного колена, но бесило то, что брат ей потакает - подает руку, чтобы оперлась и велит Хуайсану идти медленее. Она часто плакала по ночам от боли и кошмарных снов и дагэ сидел с ней, гладил по голове, успокаивал и даже, бывало, напевал колыбельные - от них она засыпала мгновенно. Хуайсан любил А-Лин и от всей души хотел, чтобы ей полегчало, но одновременно ненавидел, что брат уделяет ей так много особенного внимания. Будто она для него важнее - у них были свои особенные шутки, они вместе работали, они столько вместе пережили, что Хуайсан начинал сомневаться в том, что для дагэ он единственный и самый близкий, и сомневается до сих пор, пусть А-Лин и живет теперь в собственном доме. Но, думая об этом - почему он должен был быть единственным? Они же такие разные, почему Не Минцзюэ должен все время уделять ему? Его брат тоже человек, у него может быть личная жизнь, друзья, увлечения, женщина... Женщина. Когда брат начал пропадать ночами, когда от его одежды пахло женскими духами и по утрам он зачастую выглядел уставшим, но довольным, у Хуайсана просто крышу срывало. Брат прямо не говорил ему о том, что у него кто-то есть, но Хуайсан не был дураком и сам все прекрасно понимал. Он пытался убеждать себя, что просто завидует тому, что у дагэ есть кого любить, а он сидит один. Тогда он начал встречаться. Сначала пробовал с девушками, но очень быстро переключился на парней. За тот период он успел побыть со многими, и он сознательно выбирал парней старше и намного крупнее себя по комплекции, но желаемого удовлетворения это все равно не приносило.Когда они целовались или делали ещё что-нибудь, у Хуайсана проскальзывали мысли, что парень, с которым он сейчас, чем-то напоминает его брата. А потом он невольно начинал сравнивать, и его начинало бесить все, что на брата не похоже. Но, одновременно с этим, мысли о брате провоцировали ни с чем не сравнимое чувство вины. Он так и катал по языку эту горько-сладкую пилюлю и все не мог решить, проглотить ее или выплюнуть. Парни, с которыми он встречался, обычно видели в нем просто глупенького подростка, который хочет поиграть во взрослые отношения. Хуайсан знал, что для них он - просто молоденькое и никем не тронутое мяско, которое они не прочь попробовать и выкинуть, как надоест. Он был не против и позволял многое, но до секса с проникновением дело не доходило - он говорил, что боится того, что будет больно, ведь ему еще даже шестнадцати нет, но думал он в этот момент только о брате. Вряд ли бы он был счастлив, узнав, что младший кувыркается с каким-то парнем в его машине или в каком-то дешевом отеле. С одной стороны, какое вообще ему дело до того, что подумает его брат? Да и как он вообще об этом узнает? Но пойти против себя Хуайсан не мог. Хотя, иногда тянуло что-то этакое сделать, чтобы отомстить... Отомстить за что? Хуайсан сам не знал, за что. Он пытался убеждать себя в том, что не ревнивый и уж точно не ревнует своего брата к, подумать страшно, его девушке. Но, как ни трудно было признать, когда дагэ сказал, что они расстались, у него будто гора с плеч свалилась. Но дагэ снова где-то все время пропадал, только возвращался пропахший больницей, грустный и уставший. И Хуайсану тоже было грустно - потому что грустно дагэ. Он не знал, что сделать, чтобы его поддержать, и было больно, потому что брат не хотел принимать никакой помощи. Он просто отталкивал, не позволял приближаться. Как-то так совсем внезапно и очень больно они отдалились друг от друга. Будто за все то время, что они были рядом, их невидимая нить сшила друг с другом, а теперь эта самая нить рвет кожу и вскрывает вены, но дагэ уже не боится боли, а на чувства Хуайсана ему будто бы очень резко стало наплевать. Он просто отдалялся и отдалялся. Хуайсан пытался привлечь к себе внимание всеми способами. Хуже себя вёл, требовал исполнения каждой своей прихоти, а брат молча все выполнял. Будто делал это только для того, чтобы младший поскорее отстал. Хуайсан не знал, чем спровоцировал такое поведение : где повел себя не так, что сделал или чего не сделал. Брат ничего не говорил и от этого становилось плохо. Без какой-то многослойности или подоплеки - просто и по-детски очень плохо. Хуайсан даже думал все-таки позволить своему последнему парню лишить себя девственности - дагэ ведь плевать - думал, да дело не дошло. Брат узнал, что Хуайсан встречается с парнем, которому двадцать пять и узнал, что он давно склоняет Хуайсана к сексу - он, черт возьми, прочитал их переписку - и запретил Хуайсану с ним общаться, пообещав, что если увидит его ухажера, то отрежет ему гениталии и заставит их съесть. За подробности Хуайсан его не благодарил. Но, пусть и обиделся на брата и за то, что нарушил личное пространство, и за то, что отругал его, он все же был рад. Это значит, что ему все-таки не плевать. А значит, возможно получится снова сблизиться. И, отчасти, получалось. Но как-то не совсем так получалось. Многие из его друзей считали его отношения с братом странными, Хуайсан и сам этого не отрицал. Вон, ни у кого из его друзей таких странновато-близко-далеких отношений с братьями и сестрами нет. Ни у Вэнь Нина с его сестрой, ни у Цзян Чэна с Вэй Усянем, ни у Лань Ванцзи и Лань Сиченя. Но Хуайсану нравились их отношения такими, какие они есть. Хотя, пару поправок он бы внёс, конечно. Он иногда представлял, как целуется с дагэ. Не так, как в десять лет - просто соприкосновение губ, а как целует его глубоко и чувственно, по взрослому. Зачем - не знал. Иногда он представлял, как брат лишает его девственности. Он любил размышлять, был бы дагэ с ним нежным и внимательным или грубым и отстранённым, думал, было бы ему больно или нет, и есть ли вообще шансы того, что это случится. Эти мысли у него отвращения не вызывали. Подводя итог тому, как он всегда относился к брату, такого рода желания, должно быть, можно назвать закономерными. Особенно теперь, когда он случайно увидел брата почти голым. Ему очень понравилось то, что он увидел. Он выглядит, как те силачи из телешоу, которые он любит смотреть, только еще лучше, потому что это же дагэ, он самый лучший. Хуайсан очень сильно любил своего брата и очень хотел быть с ним настолько близким, насколько это возможно. Хотел бы, чтобы они стали одним целым. Чтобы брат был только его - как же это странно, как неправильно! Но, что правда то правда, если бы у него была такая возможность, то он бы определённо ей воспользовался. Только подумать, какой взрыв, какую дикую бурю из этих странных несочетаемых чувств это подняло бы в его душе! Хуайсан не был бы против, он бы наслаждался и их сладостью, и горечью. Курица с мороженым, перцы, фаршированные леденцами, пицца с заварным кремом... Наверное, это ему все-таки нравится. Когда вроде близко, но так далеко. Когда так крепко любишь, что хочется причинять боль. Это так правильно, так подходит. Когда так сладко и совсем чуточку отвратительно.