О-огневые, голубы-ые, Как лазурь, как би-рю-за…
Шостакович не оборачивается. Не ясно, действительно ли он не видит разглядывания, или, наоборот, наслаждается этим, и поэтому так заинтересованно разглядывает противоположный берег Мойки. Соллертинский почти верит, что он задумался, и теперь где-то далеко отсюда. Или же, наоборот, задумался о том, что к нему очень и очень близко. — Сигарета есть? — Шостакович поворачивает сначала лишь голову, чуть склонив ее на бок, а потом и весь корпус. Соллертинский так и не отводит взгляд от его лица. — Последняя, — он лезет в карман за пачкой, — Давай на двоих. — Ага. Он мог бы просто подать ему сигарету. Но предпочитает сам вложить ее в рот, глазея на раскрывающиеся губы, на которых едва угадывается улыбка. Шостакович зажимает сигарету в зубах, и Соллертинский лезет за спичками. Опускает взгляд, чиркает о коробок. Подносит спичку к лицу друга, и тот чуть подается вперед, попадая сигаретой в огонек. Она зажигается. Шостакович затягивается, не выпуская ее из зубов, беря пальцами лишь чтобы передать другу. Соллертинский не берет ее рукой, а ловит губами, опуская лицо. Цепляет митину улыбку, глядя из-под бровей. Позволяет ему забрать сигарету и затянуться самому.Что-о вы-ы смотри-те-е так ми-ило, О любви-и не го-оворя…
От курения комары обращаются в бегство. Дым кудрявится на лицах, гладя их и улетая вверх. Раскрываются губы, почти целуя пальцы. Жаль, что сигарета всего одна. У Мити — последняя затяжка. Закончив с курением, он почти сразу опять стучит что-то по колену и траве. Комары снова мерзко пищат под ухом, а они вдвоем — молчат. И кажется, что все так, как должно быть, и случается не в первый, а в десятый, сотый раз. Соллертинский встряхивает головой, пытаясь отогнать приставучее насекомое. Дмитрий Дмитрич машет рукой у правого уха. Он не замечает, как комар, затихнув, садится на левое. Соллертинский тянется к уху, и комар почти сразу слетает, но тот не удерживается и касается кончиками пальцев волос на виске. Митя поворачивается. Соллертинский зачем-то объясняется, как будто решив сбежать, отказаться от сути совершенного жеста: — Там комар. — Нежно ты его, Иван Иваныч, сгоняешь. — А зверей надо любить. Даже таких вредных. Шостакович улыбается. Соллертинский не может сдержаться и широко улыбается в ответ. Хочется целоваться. Митя тянется к плечу, проводит по нему ладонью. Улыбка окрашивается хитрецой. — У тебя там тоже был комар. — Ага, — Соллертинский усмехается. Никого у него на плече, разумеется, не было. Друг чуть сжимает ладонью ткань пиджака, и Ваня подается вперед, укладывая на плечо голову. Спустя мгновение — чувствует как Митя на секунду повторяет его жест, приподнимает голову и касается носом щеки. Тепло, нежно. Соллертинский чуть поворачивает лицо, и они встречаются губами. Целуются. И даже это ощущается так, будто происходит не в третий, а минимум в трехсотый раз. И повторится еще тысячи. Короткий и едва уловимый поцелуй сменяется более долгим и смелым, потом другим, третьим; и кажется, что время замедляется или останавливается вовсе. Ничто не существует, кроме губ, рук и общего воздуха. Все забывается. Соллертинский чувствует, что теряет равновесие, и до него только спустя секунду доходит, что это Митя уронил их на траву. С этой мыслью он обнимает его за плечо и изгиб спины. Тот целует губы, щеку, приподнимаясь на локтях. Смотрит сверху вниз, почти касаясь челкой лица. Улыбается. Прислоняется лбом ко лбу. На пару секунд скашивает голубые глаза, глядя в зеленые. Перекатывается на бок, а потом на спину. Наверху видно почти черную ветку одинокого дуба и пустое небо. Дуб еле слышно шелестит под редкими ласками теплого ветерка. Небо светло-синее, а по краям — совсем голубое. Немое. Ни звездочки. Даже луна утоплена за домами. — Чем ближе светлое будущее, тем тусклее звезда пленительного счастья. — как будто прочитав мысли говорит Митя, смахивая комара со лба. — Заводские отходы плюс электрификация всей страны, — произнося перефразированный ленинский лозунг, Соллертинский подражает выговору его автора. Дмитрий Дмиртич усмехается и пожимает плечами. — Разберемся. Я верю. — Я тоже. Несколько секунд они молчат. Соллертинский невольно воображает гипотетическую картину светлого будущего. Где коммунизм построен, в городах нет больше пыли, дыма и грязи, фонари есть на каждой улице, а звезды все равно видно. Все так хорошо, что даже Мойка становится чистой. Больше нет денег, все бесплатно, и никому не нужно вместо лекций давать уроки. Люди на концерты ходят целыми городами. Он сам — уважаемый ученый, доктор наук, а Митя… А Дмитрий Дмитрич известен на весь мир. И все так же рядом. Из мечтаний выдергивает укусивший за ногу комар. Соллертинский резко садится и хлопает себя по лодыжке. Усмехается. Глупость какая. Вот чего надумал. Наивно. Зато сладко-то как. Он поворачивается к все так же лежащему другу. — Давай походим? Заели.