***
Enya - O Come, O Come, Emmanuel
Сколько сейчас времени?.. Какой день? Год? Час?.. Билли лежал на железной кровати в одиночной палате, больше похожей на тюремную камеру. Мужчина смотрел в потолок отсутствующим взглядом. Голубые глаза, кажущиеся прозрачным бельмом из-за своей бледности, устало скользили по трещинам и выщерблинам расслаивающейся штукатурки. Смуглая рука вытянулась на секунду, и Билли взглянул, щурясь, между пальцев. Если подключить воображение, тусклый, скудный свет от лампы можно принять за ласковые солнечные лучи… Сколько уже не видел он солнца, и оно не касалось его кожи? Не согревало кости? Свет короткими брызгами пролился между пальцев, сбитых, покрытых мелкими язвами и царапинами поверх родинок и веснушек, и Билли вздохнул, словно чувствуя лишь на короткий миг свежий воздух, а не сырую горную хмарь этой Богом забытой клиники… Он здесь в заточении, как и другие, но вот беда: они больны, а он — абсолютно здоров. Вот только его никто отпускать не собирается, и лишь он сам, Уильям «Билли» Хоуп, виноват в своей страшной беде. Мрачно прикрыв глаза веками, мужчина повёл второй рукой по голове, облысевшей после стольких ударных облучающих доз. Он мучительно охнул, заставляя себя встать с койки, и осмотрел свою нехитрую обитель: комнатку размером три на три метра, где он метался вот уже пятый год, стараясь не сойти в самом деле с ума от всех ужасов, что испытывает в стенах этой богадельни. Он встал на колени и принял локтевую позу, чтобы затем напрячься, выпрямиться… отжимания, работа с прессом, скручивания, бег на месте — всё это было нехитрыми способами остаться в сознании и сохранить тело в форме. Привычный после срочной службы к ежедневным упражнениям, Билли старательно не нарушал традицию даже здесь, будучи пленником, то есть, пациентом, как говорили про него здешние врачи. Точёные губы подёрнулись в оскале. Шрам, пересекающий верхнюю, изрыл кожу и изуродовал молодое лицо: ведь ему только двадцать три... было... кажется, а выглядит он куда старше. Билли считал отжимания и сосредоточился на цифре одиннадцать. Затем напряг мышцы и оторвал от земли руки, хлопнув в ладоши и вновь опустившись на них, чтобы продолжить упражнение. Двенадцать. Опять хлопок. Плечи ноют, исполосованные ударами дубинки, которой его угостил вчера охранник. Но Билли не отчаивается и сцепляет зубы. За его зубами здесь следят не в пример хорошо, правда, доктор Джонсон, похотливый темнокожий мерзавец, проверяет в стоматологическом кресле не только его верхнюю и нижнюю челюсти, но и постоянно трогает ниже пояса. Билли молод и крепок телом. Он всё ещё хорош собой по сравнению со многими сумасшедшими, отчаявшимися и почти уничтоженными существами Маунт-Мэссив, так что не может винить Джонсона. Не его вина, что он извращенец и выблядок, и любит лазить мужикам в штаны. У них такая игра. Джонсон измывается над ним своим способом, а Билли разок-другой обязательно цапнет его за руку во время осмотра. По счастью, в последнее время доктор Уилсон, главный по его коридору, запрещает членовредительствовать Хоупу, и Билли даже не знал, это к худу или к добру. Тринадцать. Хлопок. Мышцы спины затвердели, плечи заныли. Он по-прежнему был навытяжку и не смел горбиться, потому что боялся одного: обрюзгнуть здесь, зачерстветь, превратиться в слабый овощ и поддаться этим уродам. Как он будет сопротивляться им, если придётся, будучи слабым? Четырнадцать. Хлопок. Складки в уголках губ стали жёстче. Билли ощутил, как пах наливается приятной, томной тяжестью, как это часто бывало, когда он занимался спортом. Столько времени у него не было возможности жить обычной жизнью двадцатитрёхлетнего парня. Сейчас ему… сколько ему сейчас? Двадцать пять? Двадцать шесть? Дьявол, он путается в числах. Сколько же лет прошло с тех пор, как он обратился в «Меркоф» в две тысячи девятом, чтобы за деньги поучаствовать в экспериментальной программе? Правда, ему обещали, что всё это затянется не больше чем на несколько недель. Чёрта с два. Пятнадцать. Хлопок. И ещё эти сны. Они мучают его. Терзают день ото дня всё сильнее. Который год он видит, как ночью невидимой, бесплотной сущностью парит над коньком башенной крыши, и затем проникает прямо сквозь стену внутрь, чтобы провалиться этаж за этажом в нужный ему коридор. Там он сворачивает направо в поисках женщин, которые могли бы удовлетворить его тёмную похоть… или хотя бы одной женщины. Он бродит по коридорам и ищет в полуразрушенных блоках и палатах, скользя незримой тенью. Он помнит — откуда-то — что некогда здесь было действующее женское отделение, и тело до малейшей клеточки пронизывает острое удовольствие, когда сон показывает ему воспоминания… Физически ощутимый, но незримый, он сколачивается роем тёмной материи в мужское мускулистое тело и просачивается сквозь дверь одной из палат. Ночь, пациентки спят. Раскинувшись на кровати, одна из них откинула одеяло на каменный пол, и Билли… или, точнее, то существо, чьими глазами он смотрит и чьим телом ощущает, плотоядно ухмыльнулся, садясь ей на живот и запуская когтистые ледяные руки под ночную рубашку. Грудь всё ещё упругая и нежная: или пациентка недавно в Маунт-Мэссив, в его горной обители, вокруг которой эти идиоты и неучи построили подземные лаборатории… или он слишком истосковался по плоти. Бусины поднявшихся сосков и кожа в мурашках — всё плотно легло в ладонь, и существо… Билли… тряхнул груди, всматриваясь в прежде безмятежное, а теперь хмурое и тревожное лицо спящей. Одним лёгким движением он разорвал дешевую сорочку и лёг своей грудью поверх её, обдав ледяным дыханием шею и двигаясь по плечу ниже. Пульсирующее возбуждение охватило бёдра, и прежде, чем войти в спящую, он с огромным трудом распахивает зубастую пасть, раскроившую безглазое лицо от уха до уха, и присасывается к коричневому крупному соску, раз за разом кусая и раня его. А затем на гибкий серебряный язык попадают первые капли крови, и существо жадно глотает, не замечая, как жертва под ним начинает просыпаться и биться в судороге. Задыхайся, любимая. Лучше не дыши. Так мне куда вкуснее. Билли пьёт и глотает, повторяет это раз за разом. Во рту странное чувство, словно он держит под языком металлическую монету. Пациентка уже хрипит и стонет, впивается в его плечи, и он прокатывается всем мускулистым телом по ней, медленно входит и движется, в несколько длинных, быстрых толчков достигая пика возбуждения. Неспособный излиться, он вгрызается в её кровоточащую плоть ещё яростнее и отпускает, лишь когда опадает внутри несчастной. А затем скользит прочь и растворяется в ночи, оставляя после себя смятую постель, запястья в синяках, окровавленную грудь и истерзанную женщину. Он оставляет после себя ту, что спустя две недели, повторяя раз за разом, что зачала от демона, выкрала у докторов во время обхода ножницы и взрезала себе живот. Нанесла непоправимые раны внутренним органам. Порвала кишечник. Вспоров брюхо, смеялась кровавыми пузырями и медленно агонизировала, пока во время уже вечернего обхода её, почти холодную, не обнаружили санитары. Билли подождал ещё немного и явился уже к другой жертве, каждую ночь выбирая следующую и не способный найти ту, что подошла бы ему, как влитая. Шестнадцать. Хватит. Он устало сел на коленях, глядя в стену и прикрыв глаза. На напряжённых, дрожащих мышцах поверх обнажённой кожи скользили бисеринки прозрачного пота. Он слышал его запах, слышал запах антисептика, лекарств, а ещё — плесени и камня. Здесь пахло водой. Он был заточён в темнице, заключённой в горной массе, и ни одна живая душа не знала о его судьбе. Билли Хоуп усмехнулся, качая головой и иронизируя над своей же фамилией. Нет никакой надежды в его жизни. Никто не найдёт его здесь, страданиям нет числа, а покончить с собой у него не хватит смелости. Сжав руки в кулаки, Билли опустил подбородок на грудь и, не стесняясь никого и ничего, всхлипнул. Слёз не было, но боль разрывала на части. Он ещё не знал, что в шестом часу вечера за ним явятся по приказу доктора Уилсона санитары. Трое крепких мужчин скрутят его и вколют паралитик, когда Билли успеет сшибить одного с ног и сделать другому подсечку. Он быстрый и готов биться за свою свободу, но игла входит в плоть, и Билли валится кулем на пол, с присвистом выдыхая немеющим ртом. Санитары долго бьют его по почкам, ударяют в челюсть и, перевернув на спину, отделывают как надо. Каблук ботинка одного из них давит член до вспыхнувших в глазах звёзд. Другой попадает в ухо с такой силой, что Билли ненадолго отключается и приходит в себя, лишь когда его заводят в морфогенный двигатель. Эту комнату Билли очень хорошо знал и рвался из рук санитаров, спелёнатый ремнями поверх голого тела. Из всей одежды на нём оставили только трусы-шорты. Он не понимал, чего от него хотят в этот раз, но захлебнулся ужасом, когда увидел странную шарообразную капсулу, на вид выполненную из толстого стекла, и подле неё — внушительный комплекс докторов и охраны. Он уже понимал, что его попытаются туда засунуть, и отчаянно закричал, рванувшись с такой силой, что крупному санитару даже пришлось перехватить его за плечи и под грудью. Тогда он просто приподнял Билли, прыгнувшего в желании отскочить подальше от капсулы, и едва не завалился назад. В Билли Хоупе было немногим меньше девяноста килограммов, и он был сделан не из жира, а из мышц и мускулов. — Отличный образец, — произнёс один из голосов сбоку, и Билл запомнил, что он прозвучал с заметным акцентом. — Нет ни одного образования за всё время, ни одной опухоли или внешнего повреждения кожных покровов, — сказал с гордостью другой голос. — Мы сочли его наиболее приемлемым вариантом для запуска нового прототипа двигателя. — Хороший выбор, — одобрил первый голос. — Только почему всё так долго… — Это даже полезно, — неуверенно сказал второй. — Вы же сами говорили про важность терапевтической программы, что перед экспериментом… — Только испытуемый, у которого был засвидетельствован достаточный ужас, способен активировать двигатель. Да, я говорил. Ладно. Голоса удалялись прочь от Билли, всё ещё дравшегося с санитарами и охраной. Они теперь подключили дубинки, а один таки треснул мужчину шокером в пах, отчего тот взвыл и рухнул как подкошенный прямо перед своим хрустальным гробом. Избитый и испуганный, Билли всё же был помещён не без боя в шар, точно грёбаная крыса. С обеих сторон к нему подошли. Люди в спецкостюмах и масках равнодушно смотрели на жертву своих жутких опытов, выполняя нужную работу: кто-то замерял показания, кто-то работал с панелью управления... Санитар разжал Билли челюсть. Билли не остался в долгу и впился зубами ему в палец так, что едва не откусил… Вой санитара с раненой рукой прокатился под потолком лаборатории, он нанёс короткий, точный удар в скулу, заставив Билли расцепить зубы, и на его место быстро встал другой. В нос Хоупа засунули тонкую трубку, в рот до самого пищевода протолкнули быстро и неделикатно две другие. Ему вывернули назад руки, подключив к специальным трубкам, и то же самое проделали с ногами. — Систему подачи нанитов подключаем. — Подача разрешена, вводите наниты в хост. Плеча Билли коснулся металл, и он вздрогнул и дёрнулся вбок, но сбежать уже не был способен: острая большая игла пронзила его руку, другие такие же вошли вдоль предплечий, бёдра, ляжки и голени. С десяток игл разом вонзилось в его тело, заставив Хоупа до судорог разжаться и вытянуться... но следом иглы подтянули его тело так, как было нужно этим мерзавцам, и заставили изогнуться дугой в спине, закинув ноги далеко назад. Он принял форму своей новой тюрьмы. Конечности заломило почти сразу. Всё время, пока его тело фиксировали, а ноги и руки крепили за лодыжки и запястья к растяжкам, чтобы он принял нужную учёным позу, Билли молился. Он молился, чтобы прямо сейчас на дьявольский Маунт-Мэссив сошёл оползень, и все, включая его, сдохли. Колпак закрылся над головой. Шар двинулся, удерживаемый рычагом, и начал подниматься от земли. Учёные покинули лабораторный грот, ограждённый несколькими слоями непробиваемого стекла и пластика, и принялись следить за внушительных размеров консолью управления. — Пятьдесят шесть процентов общего слияния… запускайте термостатический конциционер. Ледяная жидкость хлынула на плечи и спину Билли, забила струйками по груди и начала заполнять шар. Он понял, зачем ему нужна трубка в носу, и выдавил из себя жалкую, скупую слезу, чувствуя, как толстые трубки во рту дерут сокращающееся горло. А когда перед глазами его замелькали бензиновые пятна, расплывающиеся в сознании мёртвыми бабочками и растоптанными цветами, Билли издал последний душераздирающий стон и погрузился в сон наяву, вдруг ощутив болезненный укол в области сердца. Он не знал, что в эту минуту в клинику Маунт-Мэссив вошла Теодора.