A walk on part in the war

- Сергей, не могу не спросить тебя о твоей дружбе с Ниной Зотовой. Многие говорят, что твоя помощь психоневрологическим интернатам это умелый пиар ход, но мне кажется, что учитывая историю твоего детства, твой интерес к проблеме очень искренний. - Это… не совсем так. Я… имею в виду «не так» не в смысле искренности, и тем более не в смысле пиара…. «Вместе» удерживает ведущую позицию среди социальных сетей в России, я полагаю, не из-за интереса к моей личности, а благодаря тем возможностям, которые она предлагает. Но… мы не помогаем психоневрологическим интернатам. Это важно понимать. Мы помогаем… пытаемся помогать людям, которые находятся в них. Я несколько раз был в интернатах, для детей и для взрослых… и я понимаю, что это зло, это условия, в которых не должен находиться человек. И… если говорить, что конкретно делаю я, то есть что конкретно делаем мы, моя компания… мы поддерживаем, финансово в первую очередь… это то, что мы можем… поддерживаем семьи и организации, которые создают альтернативные условия для жизни людей, которые раньше жили в детских домах-интернатах и ПНИ… - Ты имеешь в виду, что любому человеку лучше жить дома, чем в интернате? - Да, безусловно, да. Если у человека тяжелая форма инвалидности, тем более… п-пребывание в интернате губительно для него…. - Но ведь опекунство над человеком с тяжёлыми нарушениями – я хорошо помню шокирующие, по-настоящему шокирующие фотографии, которые показывала Нина, когда мы разговаривали с ней – опекунство над таким человеком – это непосильная ноша для большинства людей. Сам ты можешь себя представить в этой роли? - Я… нет, пока нет… но существуют разные формы, которые…. - Серый, я выключаю! – Олег захлопнул планшет резко, но в голосе его слышалось опасение, что Серёжа будет возражать. Серёжа не возражал. Он смотрел интервью не в первый раз. Он отлично помнил, как жалко будут дальше звучать его оправдания, его ответы на обвинения, которые Юля ему даже не предъявляла. Она просто задавала ему вопросы, «острые вопросы Юли Пчёлкиной», она честно не затрагивала те темы, которые они договорились с ней не затрагивать. - Никому, кроме тебя самого, не придёт в голову обвинить тебя в том, что ты не берёшь опекунство над ребёнком из интерната. Лицо Олега казалось сейчас Серёже как будто задернутым дымчатой вуалью, и за этой вуалью начинало жить жизнью, управляемой не Олегом, а Сережиным воображением. Губы Олега за вуалью складывались в насмешливую гримасу и говорили: - Какое тебе опекунство, над тобой самим надо установить опекунство, тряпка. На самом деле Олег говорил другое, усилием воли Серёжа отбрасывал вуаль и ловил тревожный взгляд. Олег говорил другое: - Каждый должен делать то, что у него получается лучше всего. Это же твои слова, ты их своим сотрудникам говоришь. Почему не примеряешь к себе? - Я не могу его развидеть, понимаешь! – Серёжа вскрикнул и не выдержал, вцепился зубами самому себе в ладонь, укусил сильно, но не помогло. Теперь не было никакой вуали, и перед ним стояло как живое лицо Вани, Вани из манежа, которого он ни разу больше не видел с той первой встречи, которому он не мог помочь, которому он просто не хотел помочь. Ведь надо было вытащить его из того манежа, надо было забрать его с собой, надо было свои деньги, своё влияние, время своё посвятить ему. Ведь все это есть у него, ведь он не стоит в манеже со связанными руками. Жалкий и беспомощный, жалкий и беспомощный, жалкий и беспомощный. Тело переставало ему принадлежать. Так было всегда. С самого детства, с того времени, как он себя помнил, в минуты, часы, а порой даже дни волнения его тело начинало подавать признаки отдельной от Серёжи жизни. Ночью он не мог унять мелкую дрожь в ногах и утром вставал усталым, как будто всю ночь бежал куда-то. В классе плечо вдруг начинало ходить ходуном, пытаясь увести руку от задуманного Серёжей маршрута. Сначала в такие моменты единственным, что Серёжа мог сделать, было укусить себя, укусить эти живущие чужой ненавистной жизнью конечности, хоть как-то утвердить свою власть над ними. Потом он придумал протискиваться в узкий проем между стеной и шкафом в спальне и стоять так, наслаждаясь обездвиженностью и одиночеством, давление на тело с обеих сторон унимало дрожь. Вскоре проем стал слишком узким для него, но к тому времени уже появился Олег. Олег, в детстве такой же худенький, как и сам Серёжа, ещё до детдома научился драться и, может быть, поэтому, руки у него были сильные. Он мог обхватить Серёжины руки своими так, что он не мог больше ими двигать и, что важнее, они переставали двигаться сами по себе. И ещё до того, как они обнаружили в своей подростковой возне ту чувственную составляющую, которая разделила их жизнь на «до» и «после», они сделали открытие, сопоставимое по важности: Серёже необходимо было быть полностью обездвиженным для того, чтобы его тело успокоилось и Серёжа вернул свою власть над ним. И сейчас, когда Серёжа чувствовал, как тело рвётся из-под его контроля, в то время, как обвиняющий образ Вани перед глазами отнимал, казалось, последние остатки воли, ему нужно было то же. Олег прижал его к дивану, на котором они сидели, обхватил руками так, что дышать стало трудно, но этого было мало. Нужно было, чтобы ни один его мускул не мог шевельнуться, чтобы он не чувствовал ничего, кроме силы тела, прижимающего его к поверхности дивана. Лучше, конечно, было бы переместиться на жесткий пол, но тогда на несколько мгновений ушло бы это ощущение блаженной тесноты, телесного плена, освобождающего душу. Серёжа этих мгновений не желал. И когда он почувствовал, что хватка немного ослабла, он в панике замотал головой и зашептал: - Удержи это там, я прошу тебя, пожалуйста, удержи это там.