Солнечная система

Ты всегда был на шаг впереди — на мысль быстрее, на пару струн больше, на секунду удачливее. Ты всегда успевал обогнать меня в выборе, в договоренности и даже в банальном успехе. Ты всегда поднимался как феникс из любого, самого черного пепла — и упрямо шел вперед, таща за собой группу, пока не дошел на самую вершину. В статус легенды, в статус нарицательного, в статус человека, которого узнают даже далекие от жанра люди. А я шел за тобой, недовольно кривясь, не стесняясь в глаза и за глаза говорить о тебе то, что думаю, и занимался своим — своими делами, своей музыкой, своими планами. Странно было порой вспоминать, как мы пьяные лежали в траве далеко в Подмосковье, считали вместе звезды и гадали по созвездиям, что нас ждет. Помнишь ли ты, как ты пьяный лежал рядом со мной, уткнувшись лицом в мои волосы, разметавшиеся по земле, и смеялся от моих трактовок астрологии, и восклицал «Грановский, ну ты даешь!»? Помнишь ли ты, как мы пьяно обнимались, обещая друг другу всегда быть вместе, а ты делился со мной своими мечтами о «вечной группе, как у Роллингов и Битлов»? Помнишь ли ты, как завязывал тебе хвост перед ЗАГСом, когда ты первый раз женился и твои руки так тряслись от волнения, что ты не мог завязать волосы сам? Помнишь ли ты наши первые гастроли, в которых мы ездили в качестве аккомпанемента к жене нашего худрука, а потом переодевались и шли играть совсем другую музыку перед теми же самыми людьми, сами не веря, что это правда происходит с нами? Помнишь ли ты, что я не всегда был таким упертым и отстраненным, что я не всегда презирал всех вокруг, что я не всегда боялся выйти за рамки жанра, что я не всегда расстраивал журналистом своим нежеланием что-то рассказать в интервью? Помнишь меня другим? А я себя другим уже почти не помню. И уже боюсь вспоминать — потому что мне кажется, что тогда я почувствую, сколько всего в жизни потерял и упустил, замкнувшись в придуманных самим собой рамках. Потому что почувствую, что потерял тебя и нашу стремительную юность, которая кружила нам головы сильнее, чем весь влитый нами в себя алкоголь. Я слишком рано сделал ставку на иллюзорную свободу, а ты играл в игру до конца — и вышел победителем, получил настоящую свободу. А я, хоть и начал делать то, что хотел, раньше — так свободы и не обрел. Чем больше меня тянуло к экспериментам, тем больше я возводил перед собой границы, за которые запрещал себе заступать, как ребенок, играющий в «пол — это лава». А когда лавой стало всё вокруг, мне уже было поздно что-то менять. Жизнь все дальше разводила нас друг от друга, и наши встречи стали настолько редкими, что каждый раз мы будто знакомились заново, как совсем чужие люди, и мне все проще было отказываться от встреч и делать вид, что я не хочу тебя видеть, и делать вид, что ничего никогда не было. И только случайно, только изредка я вспоминаю, как мы считали с тобой звезды, и шелест ветвей, и прохладу ночного ветра, и прикосновения травы, и твой смех. И то, как ты мечтал, что мы всегда будем вместе. И как об этом мечтал я.