Ярче

      Я вижу ее опять.       Каждый вечер она садится на поздний поезд в час ночи — локомотив, который курсирует по центральному Готэму. На платформе метро уже ни души, доисторические фонари создают маленькие островки света в море гниющей тьмы. Представить даже не могу, как бы сама смогла так ездить, да ещё и каждый день.       Когда-то я боялась. Но теперь уже нет. Теперь — я то, что скрывается в темноте.       Несмотря на жару, она постоянно носит длинное пальто и сумку, которая кажется такой огромной на фоне ее маленького тела. Она не вынимает из нее руки. Мне всегда было любопытно что же там: может ствол, перцовый баллончик или электрошокер? Надеюсь, хоть что-то. Готэм трудно назвать безопасным городом, но поздно ночью, одна, да ещё такая милая и маленькая блондинка? Это очень… рискованно.       И к тому же, она очень симпатичная: большие голубые глаза, высокие хвостики, кончики которых иногда окрашены в красный, синий или черный цвет. Низенькая, из-за чего кажется, будто я амазонка по сравнению с ней. Готова поспорить, что буду выше ее на голову. Она хорошо двигается. В её шагах чувствуется лёгкость, так что возможно она спортсменка. Может, танцовщица. Сидит в этом ночном вагоне в длинном пальто, пока я гадаю, кто же она. А пускай будет стриптизерша. Однако кто его знает, может она всего лишь простая официантка. Но если она и впрямь работает в офисе допоздна, если она обычный корпоративный червь, обитающий себе в кабинке, то тогда не должна ли у неё быть более дорогая одежда? Её пальто слегка потасканное и потрёпанное, а бесформенная сумка уж точно не от Гуччи.       Но мне нечем крыть. Как любил поговаривать Алек: «Помни, Памела, мы здесь не гадать, а доказывать пришли». Он прав, я должна разузнать побольше, чем просто пологаться на догадки. Без оправданий, это всего лишь вопрос поездки в вагоне метро на голодный желудок.       А я, на секундочку, теперь всегда голодна.       Она обута в кеды, розовые «конверсы», размалеванные маркером. Как будто ей до сих пор четырнадцать, и она пишет имена понравившихся мальчишек на обуви. Сердечки, бриллианты, кошачьи мордашки и прочие букашки, такие же милые, как и она сама. Я надеваю капюшон и ухожу в тёмный угол подальше от нее; я правда стараюсь не пялиться.       Как же хочется с ней заговорить. Я бы с радостью узнала её имя; уже не раз раздумывала последовать за ней, когда сойдёт на Гуд-стрит. Наверное она живёт где-то в этом районе, что только подтверждает мои догадки: не офисная мышь. По сравнению с Проливом, эта часть города не такая уж и плохая, но все равно не ровня верхнему Вест-Сайду.       Наверное она думает, что я конченая. Я чётко проследила, чтобы она меня не увидела, разве только, как какую-то неформалку в мешковатой толстовке, которая свернулась себе зачем-то в углу. Учитывая, что я предпочитаю прятаться, она, пожалуй, считает, что я под чем-то. Я бы не стала первой наркошей, которая отсыпается в вагоне метро — она думает, что я торчок, и, честно говоря, права. Вот только мой наркотик не мет или героин. А кое-что похуже.       И именно поэтому я не могу с ней заговорить. Даже, когда не хочу есть, когда уже перекусила каким-то богатым выблядком, я не могу подойти. Простого знакомства со мной уже хватит с головой, чтобы испортить себе жизнь. А я этого не хочу.       Интересно, как ее зовут?       В мыслях, иногда я называю себя Пэм, хоть даже Памела Айсли умерла пару веков назад, когда Джейсон… Джейсон. О, боже, да ну его нахуй. Пришлось подавить в себе новый приступ гнева от одной только мысли о своем некогда создателе. Однажды, клянусь, я его из-под земли достану и хорошенько поквитаюсь за всё, что он мне сделал. Джейсон забрал у меня все, а я отдала себя всю без остатка, потому что думала, что он меня любит. Вот, в чём кроется настоящее проклятие. Я могу с ней поговорить, после чего она подумает, будто любит меня, а я не вынесу этого, не смогу поступить так же, как поступил со мной Джейсон.       Нет, Пэм уже нет, теперь я стала Айви. Было бы так легко подойти, спросить который час, как будто я думаю о расписании поездов, а не о том, как приятно она пахнет — как весенний дождь на молодой траве, как клубничный шампунь, которым она помыла этим утром голову, как две ее собаки и как райский сад с металлическими нотками, который течет по ее венам. Я представлюсь. И мы пойдем к ней домой.       Интересно, какие у неё губы на вкус.       Я знаю, что она не стриптизерша. Её запах слишком чистый, это не вонь дешёвого пива, затхлых сигарет и похотливых мужчин. Она не шлюха, и не работает в эскорте — тогда бы пропахла сексом. Так что, чем бы она не занималась, она трудится в поте лица — в её взгляде нет жизни.       Думаю, я влюбилась в неё.       Как-то слышала её разговор по телефону с гнусавым нью-йорским акцентом, так что, похоже, она родом не из Готэма. Любопытно, что же её сюда привело. Наверное парень. Да, она пропахла им. Она как-то звонила ему, говорила, что скоро приедет домой, называла «Пудингом». Тогда я уловила в её голосе страх, услышала, как забилось быстрее сердце, но не от счастья или любви. Я стараюсь не сжимать сильно зубы от того, что кто-то заставляет её бояться.       Она сейчас в наушниках, слегка покачивает головой в такт музыке, которую только одна может слышать. Хочу запустить пальцы ей в волосы. Сука, хочу провести их вдоль её позвоночника. Хочу её вылизать.       Когда была жива, я ещё не подозревала, что мне вообще могут нравиться женщины. Тогда это было невозможно — не тогда, когда ты богобоязненная француженка. Невозможно до Джейсона. Всегда думала, что встречу милого паренька, эдакого рыцаря в сияющих доспехах, окунусь в будоражащий кровь роман, выйду замуж и нарожаю ему сыновей. И всё это могло быть. Я происходила из состоятельной семьи, имела большое приданое. Я уж точно была красивой, до того как стала… этим. Была образованной, умной, хитрой и очаровательной — оглядываясь назад, неудивительно почему ко мне притянуло Джейсона. Он хотел заполучить мою невинность так же, как и кровь, что он и сделал, обратив в это создание и испортив на корню. И теперь, что же, думаю в Готэме давно уже нет сияющих рыцарей, только тёмные, да и я, полагаю, больше не добродетельная девушка — я кровь, секс и смерть в одном флаконе; я больше не человек.       Я ядовитая.       Как бы то ни было, сейчас мне нравятся девушки. Пожалуй, лучше сказать, что мне нравятся и парни, в том смысле, что оба… на вкус… такие аппетитные, но девушки кажутся иначе. Мягче. Лучше пахнут. Они такие приятные, когда касаешься их… приятные? Да они невероятные. Абсо-бля-лютно потрясающие! Ещё такие кротко вздыхают, когда вставляешь первый палец или вонзаешь клыки — этот хриплый вздох просто сводит с ума. Ощущение как под мной мечется девушка, кончая от прикосновения, а после слизывает этот сладкий мед с моих пальцев или густую кровь с моих губ; ощущение её тепла, жизни, звук сердцебиения, аромат возбуждения… Оказывается, всё это время под личиной скромницы скрывалась знойная искусительница.       Интересно, какой звук издаст она, когда я прижму её к стене и заткну этот маленький ротик поцелуем, стяну с неё пальто, запущу пальцы ей в трусики и вставлю их в неё, ощутив этот хриплый краткий стон прямо на своём языке. Я хочу и могу узнать, так же легко, как стянуть капюшон и подойти к ней. Никто не может устоять, когда я хочу его. Она была бы моей и я бы трахала ее, питалась ею, держа рядом вечность — как ещё один цветок в своём саду.       На протяжении нескольких минут я мучаю себя, думая об этом и искушаясь. Порой накатывает желание сыграть в такую маленькую мазохистскую игру.       Я вся промокла.       До неприличия насколько. Клыки удлинились, и я ёрзаю на месте, представляя её, как она закидывает голову от наслаждения и произносит моё имя своим миленьким, маленьким писклявым голоском, от которого я уже готова кончить: «Айви, Госпаде, Айви!»       Я стараюсь не расплакаться. Я могла бы так поступить, но тогда испорчу ей жизнь. Испорчу её, обратив в раба удовольствия, готового на всё ради меня, потому что была обманута мистическим трюком полагать, будто влюбилась в рыжую незнакомку с поезда, обманута трюком, исполненным безжалостным суккубом, которой застрял в цикле — давайте смотреть правде в лицо — изнасилований.       Я не могу. Не буду.       Это её остановка. Она поднимается, снимает наушники. Никогда не надевает их, когда идёт одна. Умница. Она даже не смотрит в мою сторону, только тяжело вздыхает, закидывает сумку на плечо и выходит из вагона.       Я оживляюсь, потому что замечаю парней раньше, чем она. Трое белых студентиков. Высокий тощий, скорее всего, пьяный вожак со свистом окликает её: «Эй, крошка!». Но она опускает голову, и, не глядя на них, проходит мимо.       Во мне закипает гнев. Сладкий и невинный даёт о себе знать мой пробудившийся защитный характер. И когда ребята, смеясь, заходят в поезд, я холю и лелею его, кормлю и поливаю, как только проклюнувшийся из земли росток, давая ему немного солнца и позволяя расти.

Я дал тебе солнце,

Я дал тебе дождь.

Похоже, ты не доволен,

Пока я не вскрою вену!*

      Следую по пятам за этими тремя с поезда, когда они решают сойти через несколько остановок. Другие продолжают называть главаря «Эдди».       Как оказалось, Эдди тот ещё крикун.       Никто не сделает её несчастной.       Я не могу овладеть ею, не могу затянуть в свой мрак, однако могу сделать самое малое, чтобы её жизнь стала чуточку ярче.